Я засунул «смит-вессон» в кобуру и присел на корточки рядом с ним. Затем молча протянул ему сигарету. Он отказался, коротко взмахнув рукой, будто стряхивая с себя грязь.
– Что с тобой, Шон? Ты изменился, как я успел заметить.
Он снял темные очки, провел рукой по лицу и вяло улыбнулся.
– Стейси, когда я был в твоем возрасте, будущее представлялось мне цепью сплошных обещаний. Сейчас мне сорок восемь, и все уже вроде бы немного позади.
Фраза прозвучала совсем тихо, но походила на крик души – казалось, он много размышлял над этим. Резюме ирландца, который не только читал Оскара Уайльда, но и успел кое-что повидать на своем веку.
– Я понял, – произнес я. – Сегодня прекрасное утро для подведения итогов.
Берк продолжал говорить, как бы не слыша меня:
– Жизнь имеет привычку рано или поздно ловить нас в свои сети, как мне представляется. Ты просыпаешься однажды утром и неожиданно обнаруживаешь – впервые обнаруживаешь, – что все кончено. Стоя на грани, ты понимаешь, что, вероятно, уже слишком поздно на что-то надеяться.
– Такой вопрос всегда слишком поздно решать, – проговорил я, – даже сразу после своего появления на свет.
Я был слегка зол на Берка, потому что не выносил подобных разговоров, однако отступать было поздно, несмотря на легкое, недавно возникшее у меня подозрение, что я уже попался в сети, которые плетет вокруг меня сладкоречивый ирландский обманщик, талант которого на посрамил бы даже сцену Шекспировского театра.
Берк посмотрел на меня, и в его голосе прозвучала настойчивость:
– А чем ТЫ живешь, Стейси? Во что веришь? Веришь по-настоящему, от всей души?
Мне не было необходимости отвечать себе на этот вопрос – после того, как я погостил в Яме.
– В Каире со мной в камере сидел один старик.
– За что сидел?
– Какое-то политическое дело. Я не вдавался. Потом его увели. Он был буддистом – дзен-буддистом. Знал наизусть каждое слово, когда-либо произнесенное Бодхитхармой. Это помогло нам продержаться три месяца.
– Не хочешь ли ты сказать, что он сделал из тебя буддиста? – Берк нахмурился. Мне показалось, он сразу подумал о том, не собираюсь ли я заявить, что больше не хочу ввязываться ни в какое насилие.
Я отрицательно помотал головой:
– Нет. Это можно выразить следующим образом: он помог мне определиться в моей жизненной философии. Я вечно сомневающийся. Не верю ни во что и ни в кого. Когда начинаешь во что-то верить, ты немедленно приглашаешь другого не соглашаться с тобой. И с этой минуты ты в опасности.
Мне показалось, что Берк не слушал меня, а, возможно, просто не хотел понимать.
– Все зависит от точки зрения, Стейси.
– Что приводит нас вновь к началу наших рассуждений. – Я выбросил окурок в воду. – Так насколько же плохо обстоят дела?
– Очень неважно, дружище.
Не только вилла принадлежала герру Хофферу. «Сессна» тоже была его, и он, оказывается, обеспечил всю наличность, которая ушла на операцию по вызволению меня из Фуада.
– Так тебе принадлежит что-нибудь, кроме твоей одежды? – спросил я.
– Это, к сожалению, все, что нам удалось вынести из Конго, – констатировал он. – Разве нужно напоминать тебе об этом?
– Но ведь и после Конго тоже была кое-какая работа, как я припоминаю.
Берк вздохнул и произнес с заметным облегчением:
– Теперь я уже могу рассказать тебе. Нам полагались проценты от того золота, с которым тебя прихватили в Рас-Эль-Канаисе.
– Насколько большие проценты?
– В это золото было вложено все, что у нас имелось. Той ночью мы могли получить в пять раз больше. Дело казалось стоящим.
– Спасибо за откровенность.
Я не был зол на него. Этот вопрос больше не занимал меня. Мне было просто интересно, что же произойдет дальше.
– Значит, теперь никаких войн, Шон? – сказал я. – А как насчет Биафры?[3] Разве им не нужен хороший командир?
– У них нет твердой валюты. Кроме того, мне надоело играть в эти игрушки – нам всем надоело.
– Значит, Сицилия – единственный шанс?
Очевидно, он ждал такого заданного в лоб вопроса.
– Последний шанс, Стейси – последний и единственный. Сто тысяч долларов плюс расходы...
Я протянул ему руку:
– Не будем торговаться. Расскажи, в чем состоит дело.
Боже, как далеко я продвинулся за шесть лет после Мозамбика! Малыш Стейси Виатт говорит Шону Берку, что делать, а тот слушается – это ли не удивительно!
– Дело достаточно простое, – сказал он. – Хоффер – вдовец. У него осталась приемная дочь Джоанна – Джоанна Траскотт.
– Американка?
– Нет, англичанка, причем из весьма высоких слоев, как я слышал. Ее отец был бароном – или что-то в этом роде. По крайней мере, она благородных кровей, хотя в наши дни это и не имеет особого значения. Много лет доставляла Хофферу одни неприятности. Меняла мужчин одного за другим. В-общем, спала с кем попало.
– Сколько ей лет?
– Двадцать.
БЛАГОРОДНАЯ ДЖОАННА ТРАСКОТТ КАЗАЛАСЬ МНОГООБЕЩАЮЩЕЙ ОСОБОЙ.
– Должно быть, красивая девушка.
– Не знаю – я ее не видел. У Хоффера на Сицилии деловые интересы. Что-то связанное с месторождениями нефти в местечке под названием Гела. Слышал, где это?
– Бывшая греческая колония. Там умер Эсхил. Говорят, ему пробило голову черепаховым панцирем, который уронил пролетавший мимо орел. – Берк тупо уставился на меня, и я ухмыльнулся. – Шон, я ведь получил дорогостоящее образование, разве ты забыл? Ладно, не обращай внимания. Так что там насчет нашей подружки мисс Траскотт?
– Она исчезла около месяца назад. Хоффер не стал заявлять в полицию, так как решил, что она скрылась с очередным любовником. Затем он получил письмо с требованием выкупа от бандита по имени Серафино Лентини.
– Старая сицилийская традиция. Сколько?
– Вполне в разумных пределах. Двадцать пять тысяч долларов.
– И тогда он пошел в полицию?
Берк покачал головой:
– Он провел достаточно времени на Сицилии, чтобы знать – такие поступки не доводят до добра.
– Мудрый человек. Итак, он уплатил?
– Как сказать. Серафино взял деньги, а потом сообщил Хофферу, что решил подержать девушку у себя еще немного. И добавил, что если возникнут недоразумения – какой-либо намек, что вмешалась полиция – то он пришлет ее по кускам.
– Сицилиец до мозга костей, – заметил я. – У Хоффера есть идея, где они могут скрываться?
– В горной местности, называемой Каммарата. Слышал?
Я рассмеялся.
– Это последнее, что сотворил господь на белом свете. Нагромождение диких скал и безжизненных долин. Там множество пещер, которые служили пристанищем римским рабам еще две тысячи лет назад. Можешь мне поверить: если этот твой Серафино хорошо знает горы, никакая полиция не в состоянии выследить его – можно охотиться целый год и даже не встретить его ни разу. От вертолетов в таких местах тоже мало толку, так как в дневную жару возникает множество нисходящих потоков воздуха.
– Даже так?
– Хуже, чем ты можешь представить. Величайший бандит всех времен, Джулиано, действовал как раз в таких местах, и его не могли поймать, даже когда вызвали пару армейских дивизий.
Берк медленно кивнул.
– Так мы можем сделать это? Ты и я вместе с нашим «корпусом быстрого реагирования»?
Я начал думать. Представил Каммарату, жару, потоки застывшей лавы и Серафино, который, наверно, уже передал девушку последнему из своих людей. Когда я ответил, это произошло не из-за раздражения или ложной гордости. По всей видимости, Благородная Джоанна сейчас проводит лучшие в своей жизни дни. Я не думал также и о моей четверти от ста тысяч. Все крылось гораздо глубже – на уровне подсознания. Просто в моих отношениях с Берком присутствовало нечто, чего я в тот момент не мог объяснить даже для себя.
– Думаю, что дело не столь уж безнадежно. Со мной у вас действительно появляется шанс на успех.
– Итак, ты согласен?
Он нетерпеливо подался вперед, положив руку мне на плечо, однако я не собирался так легко сдаваться.
– Я подумаю.
Берк не улыбнулся, оставаясь бесстрастным внешне, однако я почувствовал, как напряжение отхлынуло от него, как грязная вода, и через секунду он превратился в человека, которого я знал раньше.
– Хороший мальчик. Итак, увидимся позже. На вилле.
Я наблюдал за ним, пока он поднимался по тропе и не скрылся в зарослях. Стрелять больше не хотелось. Море выглядело весьма привлекательно, и я прошел дальше вдоль берега, разделся и вошел в воду.
Берег в этом месте образовывал небольшой мыс, соединявшийся со склоном холма. Мыс был покрыт редкой травой и росшими в изобилии дикими цветами. Я взобрался повыше и лег на спину, глядя из-под полуоткрытых век на белое облачко размером не больше ладони. Солнце приятно грело обнаженное тело, и я полностью расслабился, ни о чем не думая.
Мир казался мне сейчас большой чашей, и я поплыл в ней, утопая в аромате цветов, и вскоре заснул.
* * *
Пробуждение оказалось возвращением к гнетущей тишине. Я различал запахи цветов, обступавшие меня стебли травы, похожие на джунгли, и женщину, которая наблюдала за мной, стоя чуть поодаль. Случайная встреча, или же ее подослал Берк? Злости во мне уже не было, и я машинально прикидывал ситуацию в уме. Я наблюдал за женщиной сквозь полуоткрытые веки, делая вид, что сплю, и не двигался. Она подождала минуты две или три с бесстрастным выражением на лице, затем осторожно пошла прочь.
Когда женщина ушла, я сел, оделся и снова спустился к пляжу, ощущая внутри себя легкое возбуждение. Во всяком случае, все дело становилось чем-то вроде шахматной игры между мной и Берком, который сделал очередной ход в ответ на мой.
Карты и револьвер с патронами оставались в том же месте, где я и оставил их. Когда я встал на линию огня, то ощутил в себе такую силу и уверенность, как никогда раньше. Я вытянул руку, выстрелил и через секунду уже перезаряжал барабан. Мое естественное состояние вернулось ко мне – я был опять тем же Стейси перед Ямой... и однако не совсем тем же.
Второй раз я стрелял с левой, держа оружие на уровне груди, и, даже не смотря в карты, знал, что обнаружу.
ПЯТЬ ПОПАДАНИЙ... ПЯТЬ ХОРОШО СГРУППИРОВАННЫХ ПОПАДАНИЙ НА КАЖДОЙ ИЗ КАРТ.
Разорвав карты на мелкие кусочки, я выбросил их в море и пошел обратно на виллу.
Я проспал всю вторую половину дня, проснувшись перед самым заходом солнца, и лежал, не двигаясь, когда в комнату заглянул Берк, посмотрел на меня и тихо прикрыл дверь.
Когда стало совсем темно, я поднялся, надел джинсы и осторожно вышел на веранду. Услышав голоса, я двинулся в том направлении и замер у окна, которое, очевидно, было окном спальни Берка. Он сидел за столом в углу комнаты; перед ним стоял Пайет, чьи прекрасные волосы отливали золотом при свете лампы.
Берк взглянул на него и улыбнулся какой-то новой, прежде незнакомой мне улыбкой, похлопал Пайета по руке и что-то сказал. Тот нетерпеливо вышел из комнаты, подобно преданной овчарке, подобострастно выполняющей приказы своего хозяина.
Берк открыл ящик стола, вынул нечто, подозрительно напоминающее бутылку виски, откупорил ее и сделал глоток, что для непьющего человека казалось крайне странным. Когда он положил бутылку обратно в стол, дверь открылась и вошла женщина.
Я приготовился уйти, потому что явно не страдал вуайеризмом, однако в этом не было нужды. Берк просто продолжал сидеть с видом полковника и говорил преимущественно на греческом, который он, как я знал, изучил довольно прилично после пары лет службы на Кипре во время конфликта.
Как только женщина вышла, я немедленно скрылся в тень и вернулся в свою комнату. Все это дело определенно отдавало чьей-то заинтересованностью и скрытой драмой. Я прикурил сигарету, лег на кровать и начал думать.
Вся история почему-то не складывалась у меня в голове. История насчет Благородной Джоанны и свирепого Серафино. Да, конечно, все это могло случиться на самом деле. Однако сюжет казался до странности незавершенным, подобно нотам фуги Баха с отсутствующей третьей страницей.
Где-то в вышине угрожающе пророкотал гром. Возможно, боги на нас сердятся? О ВСЕМОГУЩИЙ ЗЕВС, ПРОСТИ НАС! Древняя греческая поговорка выплыла откуда-то из пыльной классной комнаты, чтобы преследовать меня вместе с темными морями, Ахиллесом с его пятой и хитроумным Одиссеем.
Я не слышал, как она вошла, но когда со стороны моря сверкнула молния, я разглядел женский силуэт у окна. Я не проронил ни звука. Когда сверкнуло снова, женщина стояла ближе, а платье лежало на полу позади нее. Белое тело светилось в темноте; черные волосы волнами струились по полным грудям.
В нахлынувшей темноте я ощутил прикосновение ее рук и губ; белая плоть была прижата ко мне. Одним яростным движением я схватил женщину за волосы; мои пальцы жестко сжимали ее кудри.
– Что он сказал тебе делать? – потребовал я. – Все, что бы я не пожелал, чтобы остался доволен?
Ее тело изогнулось в приступе боли, однако женщина не сопротивлялась, и, когда молния сверкнула снова, высвечивая полные груди, я увидел, что ее глаза смотрели на меня и в них не было страха.
Мои пальцы в ее волосах ослабли, и она легла на бок рядом со мной. Я нежно погладил ее по щеке, и ее губы придвинулись к моей ладони. Итак, уже вот до чего дошло? Маленький сатир Стейси – нужно всего лишь заполнить кем-нибудь половину его кровати и поддерживать его в состоянии счастья. Остальное было очень просто. Точно также, как английский завтрак – Берк все продумал. Отсутствовало только пианино, которое он, вероятно, очень старался достать, но потерпел неудачу.
Подойдя к окну, я остановился, уставившись в испещренное молниями небо. Внезапно, и без всякой видимой причины, вся история показалась мне чрезвычайно забавной – некая абсурдная игра для детей пожилого возраста с настолько выпяченной целью, что давно превратилась в фарс.
Я нужен Берку – очень нужен. Взамен я получаю двадцать пять тысяч долларов и удовлетворение всех своих более плотских утех. Разве может хорошо воспитанный сатир жаловаться на это?
Я медленно кивнул. Хорошо. Пусть будет так. Я поиграю в его игру, как уже играл раньше, однако на этот раз должна будет соблюдаться пара-тройка моих собственных правил.
За моей спиной произошло легчайшее из движений, и я ощутил ее присутствие в темноте. Вытянув руки, я притянул ее ближе.
Она была все еще без одежды и слегка поеживалась от холода. Я ощущал запах мимозы, тяжелый и пьянящий во влажном воздухе. Весь наэлектрилизованный мир ждал сигнала. И он наконец пришел, небеса разверзлись, и тяжелые струи ринулись на землю.
Свежесть заполнила мои ноздри, топя запах женщины, стоящей рядом. Я вышел на веранду и встал, подставив лицо дождю. Мой рот был полуоткрыт, и я смеялся так, как не смеялся давным-давно, готовый вступить в схватку со всем миром и победить в его собственной темной игре.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Когда мы приехали в Палермо, стояла Страстная Неделя – праздник, о котором я совершенно позабыл. Мы проехали тридцать пять километров, отделявшие аэродром Пунта Райси от города, и наш черный «мерседес» стал с трудом пробираться по запруженным народом улицам. Наконец нам пришлось остановиться, чтобы пропустить религиозную процессию, которая медленно двигалась сквозь толпу; богато украшенная Мадонна возвышалась поверх голов.
Во время всего перелета с Крита Берк был мрачен и раздражителен, и сейчас он с плохо скрываемым нетерпением опустил стекло и проговорил:
– Что все это значит?
– Старинная мистическая процессия, – сказал я ему. – Такого рода события происходят уже много тысяч лет во время Страстной Недели по всей Сицилии. Остальная жизнь в это время замирает. Здесь живут очень религиозные люди.
– Что, однако же, не очень-то сказалось на тебе, – сухо прокомментировал он.
Пайет Джагер раздраженно посмотрел на меня. Был ли он в курсе того, что произошло между мной и Берком, знал ли он о жесткости и торговле между нами? Я не был в этом уверен, однако изменения в наших отношениях проявились достаточно ясно в течение последних трех дней.
– Не знаю, – сказал я. – Вы не обратили внимание, что у Мадонны сердце пронзено ножом? Это и есть Сицилия – повсюду культ Смерти. Мне кажется, я хорошо вписываюсь в здешний порядок.
Пайет облегченно рассмеялся:
– Да, пожалуй в этом ты прав.
Я обернулся к нему:
– Тебе должно здесь понравиться. Чертовски интересная страна. В День Всех Святых дети получают подарки от мертвых. За могилами здесь следят, как нигде в мире.
Пайет ухмыльнулся, но Легран, который сидел рядом с шофером, взмок от пота и выглядел уставшим. Его глаза подернулись желтизной, которая не предвещала ничего хорошего. Может быть, одна из многочисленных лихорадок, которые он нахватал во вьетнамском лагере для заключенных после Дьен Бьен Фу, была готова завладеть им.
– Что это еще за мероприятие? – проворчал он.
Я игнорировал его реплику и высунулся из окна, когда «мерседес» стал пробивать себе дорогу сквозь толпу. Я заметил, что девушки были одеты чуть более нарядно, чем тогда, когда я последний раз присутствовал на таком празднике. То же касалось и молодых людей; я ощущал запах ладана и горящих свечей, слышал гул множества голосов, доносящихся с края площади. Внезапно толпа расступилась, и показались кающиеся грешники, сильно напоминающие местное отделение ку-клукс-клана в своих островерхих колпаках и длинных белых мантиях.
Нет, ничего так и не изменилось здесь – так будет, наверное, пока стоит свет.
* * *
За несколько миль от Палермо, по дороге, идущей вдоль берега к Мессине, вы попадаете на пляжи Романьоло, любимое место отдыха горожан в выходные дни. Вилла Хоффера находилась за пару миль дальше. Казалось, ее построили всего год или два назад и, очевидно, специально спроектировали таким образом, чтобы она хорошо вписывалась в холмистый пейзаж, располагаясь над головой на трех различных уровнях с садом, похожим на мавританский, который увенчивал самую высокую точку холма.
Вилла была окружена высокой стеной, и нам пришлось подождать, пока нас не опознает охранник, с плеча которого свешивалась автоматическая винтовка.
– У него своя вооруженная охрана? – спросил я Берка.
– Хоффер – богатый человек. С момента похищения девушки у него прибавилось забот. Кто знает, может, они собираются заглянуть и к нему?
Данное утверждение было не лишено оснований. Во всяком случае, похищение людей – один из старейших промыслов на Сицилии, и мне приходилось бывать на вечеринках в домах Бель-Эйра, где у ворот стоял вооруженный страж. Сицилия – не единственное место, где богатые нервничают насчет перспективы того, что кто-то попытается отнять у них деньги.
С другой стороны, Хоффер, очевидно, старался максимально застраховать все свои действия. Даже у нашего шофера, крепко сбитого рыжеволосого сицилийца норманнской внешности, под плечом была кобура – факт, который плотно сидящая на нем шоферская униформа делала слишком очевидным.
В воздухе стоял запах цветущей глицинии, и я мог видеть в изобилии разбросанные по сторонам дороги цветы. Растительность была средиземноморской и чрезвычайно пышной; пальмовые деревья были тщательно посажены таким образом, чтобы сделать каждую перспективу ласкающей взор, и, однако, вся эта гармония слегка выбивала из колеи. Все вокруг было чересчур идеальным, вроде чертежа на бумаге, продукта чьего-то опытного ума, запланированного таким образом, чтобы получить результат в наименьший срок. Не что иное, как мгновенный сад.
«Мерседес» затормозил на круглой, покрытой гравием лужайке напротив входа. Навстречу тут же выбежали двое мальчишек-слуг, чтобы принять наши чемоданы. Как только они поднялись по ступенькам с вещами в руках, на веранде показалась женщина, которая лениво посмотрела на нас.
Женщина была маленькая и темноволосая, и ее тело можно было описать только одним словом – спелое. Она казалась сицилийкой от рождения, двадцати двух или двадцати трех лет, на мой взгляд, хотя выглядела старше, как это часто бывает с южными женщинами. На ней были черные кожаные брюки для верховой езды, белая шелковая рубашка, завязанная узлом на талии, и испанская шляпа с широкими полями.
– И кто же это такая? – воскликнул Пайет.
– Подруга Хоффера. Сейчас я разведаю обстановку.
Берк поднялся по ступенькам и быстрым шепотом поговорил с женщиной. Беседа затихла, когда я приблизился.
– Хоффера сейчас нет, – сообщил мне Берк. – Ему пришлось поехать в Гелу вчера вечером, но сегодня он должен быть здесь. Хочу представить тебе синьорину Розу Солаццо. Роза, это мой добрый друг Стейси Виатт.
Ее английский был безупречен. Она коротко подержалась за мою руку, хотя и не сняла свои солнцезащитные очки.
– Очень рада, мистер Виатт. Много наслышана о вас.
Что могло вполне быть правдой, равно как и являться простой вежливостью. Хофферу вряд ли были нужны лишние доверительные разговоры, к тому же по виду девушки казалось более вероятным, что он держал ее единственно потому, что ему требовалась помощь во время длинных бессонных ночей.
Роза повернулась к Берку:
– Комнаты для вас уже приготовлены. Слуги покажут вам их. Полагаю, что вам необходимо принять душ и переодеться с дороги, поэтому я распоряжусь, чтобы обед подали не ранее, чем через час.
Она ушла, а мы последовали за мальчиками через большой прохладный холл, где все блистало золотым и зеленым, и вверх по короткой лестнице на второй этаж.
Пайета и Леграна разместили вдвоем, однако Берк и я были удостоены отдельных комнат. Моя была длинной и узкой, причем одна из стен состояла из раздвижных стеклянных дверей, выходящих на балкон с видом в сад. Мебель была английской, подобранной с отменным вкусом, а ковер таким толстым, что заглушал все звуки; открыв еще одну дверь, я обнаружил собственную ванную комнату.
Мальчик положил мой чемодан на кровать и вышел, а я включил душ. Вернувшись в комнату, я увидел стоявшего у окна Берка. Он изобразил улыбку.
– Итак, жизнь со всеми удобствами?
– Нечто вроде. Не знаю как ты, а я собираюсь принять душ.
Он, очевидно, ожидал такой постановки вопроса и сразу же двинулся к двери.
– Хорошая идея. Увидимся внизу через час.
ОДНАКО У МЕНЯ БЫЛИ НЕСКОЛЬКО ДРУГИЕ ПЛАНЫ.
Я постоял пару минут под леденяще холодными струями и переоделся, облачившись в чистую рубашку и легкий костюм из голубой тропической камвольной ткани. Солнцезащитные очки в позолоченной оправе довершили мой облик.
Я задумался насчет «смит-вессона», однако в конце концов это была Сицилия. Я прикрепил кобуру к ремню с правой стороны и быстро вышел из комнаты.
Казалось, что вокруг никого не было, и я помедлил на верхних ступеньках веранды. «Мерседес» все еще стоял здесь; шофер протирал ветровое стекло тряпкой.
– Вы куда-то собираетесь, мистер Виатт? – раздался из-за моей спины голос Розы Солаццо.
Я обернулся и приветливо сказал:
– Да, в Палермо, если вы не возражаете.
– Конечно, конечно, я скажу Чиччио доставить вас туда, куда пожелаете.
Это было сказано от души и без малейшего промедления. Местный диалект на Сицилии похож на общеитальянский, употребляемый в остальной части страны, за исключением одного или двух гласных звуков, а также акцента, на который вы можете не обращать внимания. Роза сразу же перешла на него, когда мы спустились по ступенькам.
– Американцу нужно в Палермо, – сказала она Чиччио. – Отвези его, куда он хочет, и не спускай с него глаз.
– Если попробуешь делать это, Чиччио, – сказал я, когда он раскрыл для меня дверцу, – я отрежу тебе уши.
Или, по крайней мере, примерно так я выразился на разновидности сицилийского диалекта, который вы можете услышать в Палермо и нигде более.
У Чиччио от удивления отвисла челюсть, а голова Розы резко повернулась в мою сторону. Я игнорировал ее сдвинутые брови и уселся на заднее сиденье «мерседеса». Чиччио захлопнул дверцу и сел за руль, потом вопросительно посмотрел на Розу, та кивнула, и мы тронулись.
* * *
Я сказал Чиччио высадить меня на Пьяцца Претория, потому что место было подходящим, как и любое другое, кроме того, мне всегда нравился этот удивительный фонтан в стиле барокко и прекрасно-вульгарные фигуры речных нимф, тритонов и менее значительных богов. В северной части бухты под полуденным солнцем высилась Монте Пеллегрино, и я миновал прекрасную старую церковь Санта Катерина, повернул на Виа Рома и двинулся к центральному вокзалу.
На одной из боковых улочек я повстречал небольшую толпу перед входом в театр марионеток. Это были в основном туристы – немцы, судя по языку. Им определенно предстояло пережить небольшой шок. Даже в период своего упадка старые мастера марионеточного жанра отказывались менять традицию, и диалоги звучали на разновидности сицилийского диалекта, который не в состоянии понять даже большинство итальянцев с материковой части страны.
По дороге из аэропорта я обратил внимание на одну-две ярко раскрашенные повозки с медным орнаментом, запряженных лошадьми с хохолками из перьев. Большинство крестьян, однако, предпочитало пользоваться привычными трехколесными «веспас» или «ламбреттас». Здесь любили отдавать дань традициям, и на углу Виа Линкольн я увидел наемный экипаж, стоящий у тротуара прямо передо мной.
Было заметно, что лучшие годы для него уже миновали, – деревянные поручни потрескались, а кожаная сбруя почти распадалась от времени. Однако за экипажем ухаживали с любовью – медные части блестели на солнце, и я ощущал запах воска, которым полировали обивку.