– Мне бы хотелось поехать с тобой, – сказал Берк. – Помощь может оказаться нелишней.
Я посмотрел на него в упор, но он выдержал взгляд, не теряя серьезности.
– Как хочешь, – проговорил я.
Берк облегченно улыбнулся – последнее время ему часто приходилось изображать улыбку – и хлопнул меня по плечу:
– Итак, старая команда, дружище Стейси?
Но ничто старое не возвращается – сейчас я был уверен в этом, как никогда ранее.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Гора Монте Пеллегрино, которая находится в трех милях от Палермо, подпирает небо в западной оконечности Конка д'Оро. Это интереснейшее место, пропитанное кровью и запахом истории, впрочем, как и вся остальная Сицилия. Во время Пунических войн Гамилькар Барка оборонял гору от римлян в течение трех лет, а в более современные времена она стала знаменитой благодаря культу Святой Розалии Пеллегринской, в честь которой и назвали мою матушку. Вилла деда находилась у подножия горы, немного в стороне от деревни Валдеса.
Когда я думаю о своем дедушке, то осознаю, какой большой путь он прошел. Он появился на свет в Велба – маленькой деревушке на западе Сицилии, весьма типичной для всего острова. Деревня представляла собой, образно выражаясь, кучу дерьма, где большинство детей умирало на первом году жизни, а существование напоминало жизнь в средние века.
Отец деда был нищим крестьянином, усилий которого еле хватало, чтобы удерживать семью от голодной смерти. Про ранние годы деда я не припомню ничего определенного, но, когда ему исполнилось двадцать три, он был уже «габелотто» – нечто среднее между сборщиком налогов и земельным агентом, чьи функции заключались в скручивании крестьян в бараний рог и удержании их в этом состоянии.
Такую работу мог получить только мафиозо, поэтому мне остается предполагать, что он довольно рано связался с мафией. Бог знает, что было после – пара убийств, или, возможно, больше. Таков был обычный для любого юнца способ пробить себе дорогу в Уважаемое Общество.
Не исключено, что он даже некоторое время работал в качестве «сикарио» – наемного убийцы, однако я сильно сомневаюсь в этом. Такое занятие никак не вязалось с жизненными принципами деда – сугубо личным взглядом на то, что являлось честным, а что нет. Идея выколачивания денег из проституции, например, наполняла его благородным негодованием, ведь он свято верил в незыблемость семьи, будучи глубоко религиозным человеком. С другой стороны, организация, которой он служил, уничтожила так много своих противников, что в некоторых местностях Сицилии убийство считалось вполне обыденным событием.
Фары «мерседеса» выхватили из темноты фигуры двух пожилых женщин, которые брели по обочине, увешанные корзинами.
– Что это, черт возьми, может означать? – проворчал Берк.
– Они идут в город, на рынок.
– Но почему ночью?
– Только так они смогут занять хорошее место для торговли.
Берк покачал головой:
– Что за идиотская страна!
Я обернулся и посмотрел на ночные огни города.
– Это одна сторона Сицилии, но вот в этой темноте проступает и другая. Склеп для множества поколений. Живительная среда для Римской империи, которая держалась исключительно на рабском труде. С тех пор и повелось, что все люди здесь обязательно закабалены кем-то.
– Знаешь ли, Стейси, мне трудно воспринимать все это всерьез, – сказал Берк. – Эти россказни про мафию и ее влияние. Я всегда думал, что мафия давно уже стала достоянием истории.
– Я мог бы рассказать тебе об одном городке, где за каких-нибудь четыре года произошло не менее ста пятидесяти убийств. А в городке всего двадцать тысяч жителей. Попробуй, найди-ка мне на карте мира другой подобный городок, а?
– Но зачем столько убивать? – воскликнул он. – В моей голове это не укладывается.
– Люди все время играют в те или иные игры, разве ты никогда не замечал этого?
– Я не совсем улавливаю твою мысль.
Конечно, я мог бы сказать ему, что он всю жизнь проиграл в солдатиков – особенно в Конго, – но это не привело бы ни к чему хорошему. Он вряд ли понял бы меня, да и не хотелось обижать его понапрасну.
– Могу выразиться яснее. В Лос-Анджелесе или Лондоне, например, каждодневная борьба за лучшую должность, сворачивание или расширение бизнеса, или даже просто интрижка с чужой женой как раз и привносят в жизнь тот привкус драмы, в котором так нуждаются люди.
– Так что же это доказывает?
– Да ничего особенного. На Сицилии это всего лишь более древняя и гораздо более жестокая игра. Например, обычай вендетты – око за око, – правила которой могут показаться варварскими для чужаков. Мы целуем раны на теле наших погибших, смачиваем губы в их крови и говорим: вот так же я буду пить кровь того, кто убил тебя.
Когда я представил себе то, о чем говорил, у меня внутри будто развернулась холодная и скользкая змея.
– Ты сказал «мы», – заметил Берк. – Считаешь себя истинным сицилийцем?
Я посмотрел вдаль – туда, где в море светились огни пассажирского парохода, направлявшегося в сторону материка, – конгломерат света, собственный мирок. Я вспомнил школу в лондонском Сент-Поле, дом Виаттов, Гарвард и рассмеялся.
– Если в любой сицилийской деревне я произнесу имя деда и объявлю о своем родстве, то наверняка найдутся люди, которые станут целовать мне руку. Здесь ты находишься в совершенно ином мире – постарайся понять это, Шон.
Все же я знал, что он не поверит мне. Все это казалось ему слишком невероятным в наше время. Вера должна была прийти позже.
* * *
У виллы Барбаччиа и поместья Хоффера не было решительно ничего общего. Взять хотя бы ограждающие стены, которые были старше по крайней мере на пару тысяч лет, поскольку большинство современных вилл на острове строились на месте древнеримских. Стены имели высоту не менее пяти метров, а сама вилла была выдержана в мавританском стиле, и ее окружал полутропический сад. Чиччио затормозил у ворот и просигналил.
Сторож не был вооружен, но в этом и не было нужды. Из будки позади него появился человек, который с трудом сдерживал на поводках двух больших догов, а из кустов вышел другой охранник с пистолетом наготове.
Сторож был в форме цвета хаки, и его аккуратные усики и очки в металлической оправе придавали его лицу сходство со страховым агентом. Все трое невозмутимо разглядывали нас, и даже собаки не лаяли, что казалось совсем уж недобрым признаком.
Я вышел из машины и приблизился к воротам.
– Меня ждут. Вас должны были предупредить.
– Только одного, синьор, а не троих. Машинам, кроме принадлежащих капо, запрещено проезжать через ворота. Это наше правило.
Я осторожно вынул из кармана «вальтер» и тут же услышал щелчок – охранник снял свой автоматический пистолет с предохранителя. Я протянул ему «вальтер» рукояткой вперед через прутья решетки.
– Это мой пропуск. Передайте его Марко – Марко Гаджини.
Он скажет вам, кто я такой.
Тот пожал плечами:
– Хорошо, вы можете пройти, но остальные должны остаться снаружи в машине.
Появился Марко, который стал пристально смотреть мимо меня на «мерседес», Берка и Чиччио, а затем кивнул.
– Открой ворота, пусть проезжают.
– Но вы же знаете правило – пропускать только наши машины, – начал было протестовать сторож, но Марко энергично встряхнул его за воротник:
– Дурак, разве убивают собственного деда? Убирайся.
Он вывернул «вальтер» из руки сторожа, положил оружие в карман и подтолкнул сторожа к будке. Ворота, вероятно, работали от электропривода. Они с легким скрипом раскрылись, и Марко присоединился к нам.
– Я прокачусь с вами до дома.
Он опустился на заднее сиденье рядом с Берком, и Чиччио медленно повез нас по дорожке.
– Да, времена меняются, – сказал я Марко. – Попасть в форт Нокс, наверное, легче.
– Поверх стен проходит электронная система, – серьезно сказал он. – Чтобы никто не мог перелезть через них незамеченным. Обычно, как вы слышали, чужие машины не допускаются внутрь. Несколько лет назад мы обнаружили в одной из них взрывное устройство, когда у капо был званый вечер. Если бы оно взорвалось, то от виллы мало бы что осталось.
– Весело вы живете.
Моя ирония, вероятно, не дошла до него, или он предпочел не заметить ее.
– За последние несколько лет на жизнь капо было совершено восемь покушений. Приходится быть начеку. Кто этот человек, которого ты привез с собой? – добавил он совершенно тем же тоном.
– Мой друг – полковник Берк. Он решил, что мне может понадобится помощь.
– Я ощущаю оружие у него в кармане. Это очень некстати. Скажи, что оно ему не понадобится.
– Моего итальянского вполне хватает, чтобы понимать, о чем речь, – произнес Берк и переложил свой «браунинг» в другой карман.
«Мерседес» остановился у подножия широких ступеней, поднимавшихся к гигантской дубовой двери, обитой железом, в которую, как я предполагал, в свое время вонзилась не одна стрела.
Мне вдруг показалось, что вплоть до этого самого момента чувство реальности у меня каким-то образом отсутствовало. Ведь только теперь я снова был дома, возвратясь в исходную точку. Однако, все-таки какая-то весьма существенная часть меня отказывалась поверить в это.
Берк двинулся за мной, а Марко приказал Чиччио переставить машину во двор с задней стороны дома. Когда «мерседес» медленно отъехал, я обернулся и, увидел стоящего на крыльце деда.
* * *
Дед был таким же высоким, как Берк, однако казался ниже из-за того, что плечи немного ссутулил возраст. Теперь ему, должно быть, лет шестьдесят семь или шестьдесят восемь. Все же его длинные волосы и тщательная ухоженная бородка еще не совсем обесцветились.
Если сказать о том, что у него был вид римского императора, то, значит, пришлось бы вспомнить то время, когда неугомонный искатель приключений получил необъятную власть над людьми и без каких бы то ни было угрызений совести стал пользоваться ею.
У него было запоминающееся лицо, на котором присутствовали безжалостность, надменность, а также гордость и недюжинный ум. Он, как всегда, был элегантно одет, несмотря на «моду» некоторых капо в старину выглядеть как можно более неряшливо на людях, как бы подчеркивая этим свою власть и влияние. Но не таким был Вито Барбаччиа: сын нищего крестьянина оставил свои отрепья в далеком прошлом.
Дед был в летнем костюме кремового цвета, сшитом по последней лондонской моде, в бордовой рубашке с темно-синим шелковым галстуком. Сигара во рту была длинна, как обычно, а старая трость черного дерева – если, конечно, это была та самая трость, которую я помнил, – содержала в себе остро отточенный стальной клинок пару футов длиной.
Пока я медленно брел вверх по ступенькам ему навстречу, дед молчал. Оказавшись чуть ниже его, я помедлил, а он пристально смотрел на меня сверху вниз, не произнося ни слова, а затем раскрыл объятия.
Он был силен по-прежнему – я ощутил это, пока дед долго прижимал меня к себе. Потом он расцеловал меня в обе щеки и слегка отодвинул, снова глядя мне в глаза.
– Да, ты, оказывается, вырос, Стейси – вырос, мой мальчик.
Я повернулся к поднимавшемуся по ступеням Берку и представил их друг другу. Голос с трудом повиновался мне, а глаза подернулись дымкой. Почувствовав мое состояние, дед взял меня за руку.
– Пойдем, пойдем в дом. Марко угостит вас выпивкой, полковник, пока я перекинусь парой слов со своим внуком.
Когда мы проходили через гигантскую дверь, у меня совсем пересохло в горле. Странно, что никогда не прекращаешь любить тех, кто тебе дорог, даже несмотря на то, что они могли совершить.
* * *
Когда я вошел в комнату деда, то будто погрузился в прошлое. Комната выглядела по-прежнему внушительно – по стенам стояли полки с многочисленными книгами, большинство из которых были прочитаны дедом, а в камине весело потрескивали поленья, и этот звук казался мне громким в тишине. Сверху на меня смотрела мама с написанного маслом портрета, который дед заказал одному английскому художнику в ту пору, когда мне было четырнадцать. Я тоже был представлен здесь на многочисленных фотографиях, запечатлевших все стадии моего роста.
Пианино стояло на старом месте у окна – концертный «бернштейн», который дед специально заказывал для меня в Германии. Всё только самое лучшее. Я стоял, глядя на клавиши, потом извлек пару нот.
За спиной закрылась дверь. Когда я обернулся, дед наблюдал за мной. Так мы и стояли, глядя друг на друга через комнату, и я первый раз в жизни совершенно не знал, о чем говорить. Дед понял мои чувства и улыбнулся:
– Сыграй что-нибудь, Стейси, оно настроено. Я регулярно приглашаю настройщика из Палермо.
– Это было так давно, – сказал я. – В тех местах, где мне приходилось бывать, подобных инструментов не встречалось.
Дед ждал, не двигаясь с места, и я присел на крутящийся стул, помедлил немного и начал играть. Только на середине произведения я осознал, что играю, каким-то отголоском памяти или ассоциативно. Равель, «На смерть Инфанты». Последняя вещь, которую я исполнял в этом доме в ночь перед похоронами матери. Её любимая вещь.
Сфальшивив, я остановился и тут же услышал резкий голос:
– Продолжай, продолжай!
Музыка снова завладела мной – музыка высшей пробы, которая струилась, словно вода по камням, никогда не заканчиваясь. Я забыл, где находился, забыл обо всем на свете, кроме музыки, и плавно перешел к импровизации Шуберта.
Когда я закончил и последний звук угас, я поднял голову и увидел, что дед стоит и пристально смотрит на портрет. Затем он повернулся ко мне и серьезно кивнул:
– Твоя музыка снова здесь, Стейси. Несмотря ни на что. Она была бы довольна.
– Я никогда не смог бы стать концертным исполнителем, ты же знаешь, – проговорил я. – Мне кажется, ты всегда знал об этом, в отличии от нее.
– Что плохого в том, что мать возлагает надежды на собственного сына? – Он снова улыбнулся, глядя на портрет. – Она всегда говорила, что у каждого человека обязательно есть какой-либо талант.
– В чем же заключается твой?
Фраза вырвалась у меня прежде, чем я успел прикусить язык, и я сразу же пожалел об этом. Дед резко обернулся и хищно наклонил подбородок, но взрыва не последовало. Он взял новую сигару из серебряной коробки и медленно опустился в кресло-качалку перед камином.
– Налей-ка бренди, Стейси, для нас обоих. Ты выглядишь как мужчина, который может себе это позволить. Потом мы поговорим. Я двинулся к шкафу в противоположном углу комнаты, где на серебряном подносе стояли хрустальные бокалы и графин.
– Я читал про тебя, мой мальчик. Года два назад.
– Да, да. – Я был удивлен, но старался не подавать виду.
– Во французском журнале – «Пари-Матч». Они рассказывали про наемников в Конго – в основном про твоего друга, но на фотографии ты стоял сразу позади него. Тебя называли капитаном.
– Это правда.
Я осторожно налил бренди, и он продолжил:
– Затем была статья в одной из римских газет – о том, как вы были разбиты и бежали, поджав хвосты.
– С тех пор прошло уже два года.
– Чем же ты занимался потом?
– Всем понемногу. – Я приблизился к нему с бокалом в руке. – Между прочим, я сейчас только что из тюрьмы. Из египетской. Ничего общего со всеми нами любимой Уччиардоне в Палермо, или мафия уже не держит ее под контролем?
Трость черного дерева поднялась, отведя в сторону полу моего плаща и обнажив кобуру со «смит-вессоном».
– Итак, Марко был прав. А я было не поверил ему. Значит, вот кем ты стал, да? «Сикарио» – наемным убийцей. И это мой внук.
Гнев и отвращение в его голосе казались мне немного странными, но никакой настоящий мафиозо никогда не думает о себе как о преступнике. Поза для светского общества, не более того. Я протянул ему бокал с бренди.
– А разве я хуже тебя? Действительно, чем я хуже тебя?
– Я никогда не убиваю просто так, – проговорил дед. – Человек умирает потому, что он против меня – против мафии.
– И ты считаешь это достаточной причиной?
– Я верю, что это так. – Дед пожал плечами. – Так было всегда. – Трость поднялась снова и уперлась мне в грудь. – Но ты, Стейси, из-за чего убиваешь ты? Из-за денег?
– Не совсем, – произнес я. – Из-за очень больших денег.
– Я могу дать тебе денег. Сколько захочешь.
– Именно это ты и делал на протяжении многих лет.
– А ты убежал.
– А я убежал.
Он серьезно кивнул.
– Около года назад я получил письмо от одного юриста из Штатов. Тебя пытались разыскать. Твой дед по отцу – старый Виатт – успел кой о чем подумать, лежа на смертном одре. Ты упомянут в его завещании. Сумма весьма приличная.
Я даже не разозлился.
– Пусть они вернут эти деньги индейцам.
– И ты не прикоснешься к ним?
– Смогу ли я переступить через могилу матери, как ты считаешь?
Сам того не замечая, я становился все более похожим на истинного сицилийца. Дед, несомненно, был весьма польщен.
– Рад слышать, что в тебе сохранились некоторые понятия о чести. А теперь расскажи-ка мне, почему ты здесь. Я не настолько льщу себе, чтобы думать, что ты вернулся на Сицилию только лишь для того, чтобы повидать меня.
Я подошел к графину и налил себе еще бренди.
– Просто зарабатываю на хлеб с маслом – ничего для тебя интересного.
Трость громыхнула в пол.
– Я задал тебе вопрос, мальчик, а ты будешь отвечать.
– Хорошо. Если это доставит тебе удовольствие. Берка и меня нанял человек по имени Хоффер.
– Карл Хоффер? – Дед слегка нахмурился.
– Да. Австриец, но говорит по-английски как настоящий американец. У него какие-то интересы в Геле, связанные с нефтедобычей.
– Я знаю, в чем его интересы. Что он хочет от тебя?
– Я думал, что мафия знает обо всем, – проговорил я. – Его приемная дочь была похищена несколько недель назад бандитом по имени Серафино Лентини, который удерживает ее в Каммарате и не отпускает, несмотря на то, что Хоффер сразу же уплатил оговоренную сумму.
– И тебе необходимо вернуть ее, не так ли? Ты и твой друг собираетесь пойти в Каммарату и привести девушку назад? – Дед рассмеялся этаким странным, жестким смехом, откинув назад голову.
– Эх, Стейси, Стейси. А я-то думал, что ты вырос.
Я аккуратно, чтобы не промахнуться, бросил свой хрустальный бокал в огонь и направился к двери. Голос деда, когда он выкрикнул мое имя, был зловеще-металлическим. Я обернулся, вновь превратившись в двенадцатилетнего школьника, которого застали за обламыванием веток в саду.
– Бокал был флорентийского хрусталя, семнадцатый век. Ты почувствовал себя лучше?
Я покачал головой:
– Прости.
Я не смог добавить ничего больше. А дед неожиданно рассмеялся.
– Этот Серафино Лентини – твой родственник по бабкиной линии. В третьем колене.
– Так ты его знаешь?
– Я не видел его много лет. Диковатый тип – застрелил полицейского, когда ему было восемнадцать, а потом ушел в горы партизанить. Когда его схватили, ему пришлось несладко. Ты слышал про «кассетту»?
В добрые старые времена при Муссолини это устройство часто применялось полицией для выпытывания признаний у самых трудных узников. «Кассетта» представляла из себя некое подобие деревянного ящика-рамы, к которой человека привязывали ремнями, чтобы тот не дергался во время пыток. Считалось, что она уже давно запрещена, однако что было на самом деле, оставалось только догадываться.
– И что же с ним проделывали?
– Обычный метод – каленое железо, после которого Серафино ослеп на один глаз, а потом ему раздавили яйца – лишили, так сказать, мужской гордости.
ЭТО СЛЕДОВАЛО БЫ СЛЫШАТЬ БЕРКУ.
– И как это на него повлияло? – спросил я.
– Да никак. – Дед взмахнул рукой. – Вот что. Не спускай с Хоффера глаз. Это очень жесткий человек.
– Миллионеры все такие. Именно так ими и становятся. – Я застегнул плащ. – Мне, пожалуй, пора. Завтра трудный день.
– Собираешься в Каммарату?
Я кивнул.
– Вместе с Берком. Мы прокатимся туда в качестве туристов, желающих осмотреть окрестности. Хочу сориентироваться на местности. Думаю, начнем с Беллоны.
– Владелец винной лавки – мэр этой деревни. Его зовут Серда – Даниэло Серда. – Дед вынул из нагрудного кармана шелковый носовой платок нежно-голубого цвета и протянул его мне. – Если покажешь ему это и скажешь, что ты от меня, то он окажет тебе любую помощь. Это один из моих людей.
Я сложил платок и положил в карман.
– Я думал, что Серафино не в ладах с мафией.
– Так оно и есть, – заметил дед, опираясь на мою руку и поднимаясь с кресла. – Теперь нам лучше присоединиться к компании. Надо поговорить с этим твоим полковником. Он меня заинтересовал.
Берк и Марко сидели в салоне-гостиной – изысканно обставленной комнате, которую дед сохранил в первоначальном мавританском стиле. Пол был выложен черно-белой керамической плиткой, а потолок голубел на фоне абсолютно белых стен. За деревянной перегородкой с вычурными резными окнами, которая также сохранилась со времен сарацинов, была веранда, выходящая в сад.
Из окон доносилось журчание воды в каналах, отводящих воду от множества фонтанов. В старые времена считалось, что тот, кто удерживает в своих руках скудные источники воды на острове, владеет Сицилией. Мафия занималась этим до сих пор.
За моей спиной разговаривали – я слышал, как Берк говорил на своем ужасном итальянском:
– Вы должны гордиться таким великолепным садом, синьор Барбаччиа.
– Он лучший на Сицилии, – вторил ему дед. – Пойдемте, я покажу его вам.
Марко остался допивать вино, а я последовал за ними на веранду. Небо снова очистилось, ярко светили звезды-бриллианты, а весь дом был покрыт густой полутропической растительностью.
Я чувствовал запах цветущих апельсинов и миндаля, хотя и не видел их. Легкий бриз покачивал темные пальмовые ветви на фоне звезд. Отовсюду доносилось журчание воды. Дед указал тростью на росший у пруда папирус – еще одно арабское нововведение – и предложил немного прогуляться напоследок.
Мы двинулись к ступеням, ведущим в сад; Берк помедлил, прикуривая сигарету, а затем все и случилось, причем очень быстро.
Шестое чувство, которое, наверное, выработалось у меня за годы странствий, окатило волной холода, и я застыл, готовый к прыжку, словно тигр в джунглях, который почувствовал чье-то присутствие.
В пяти ярдах от крыльца, по другую сторону вымощенной гравием дорожки, закачались листья и показался ружейный ствол. Дед уже падал – я послал его на землю сильным толчком левой руки, и сразу же выстрелил три раза. Винтовка взметнулась в воздух, раздалось нечто вроде захлебывающегося кашля, и из кустов выпал человек, распластавшись на спине.
Я упал на одно колено, наклонившись к деду.
– Ты в порядке?
– Там есть еще один, – произнес он спокойно.
– Слышал, Шон? – сказал я.
– Я прикрою тебя, – последовал ответ в виде холодного, как лед, голоса. – Вспугни его.
В дверях появился Марко с «вальтером» в руке, и в этот момент справа от меня из кустов полыхнул выстрел, однако слишком далекий, чтобы причинить мне какой-либо вред. В таких случаях надо быть очень аккуратным. Марко скрылся из виду, а я совершил мощный тройной прыжок на траву.
Больно ударившись локтем, я дважды перекатился по траве и очутился в двух метрах от номера второго. Он сжимал в руках обрез, так называемую «люпару» – традиционное оружие, применяемое мафией при покушениях на чью-то жизнь.
Я помедлил одно мгновение просто потому, что решил, что неплохо было бы сохранить ему жизнь, чтобы кое о чем расспросить, и, поднимаясь, прострелил ему левую руку. Он закричал и уронил «люпару». Однако это не помогло. Пока я поднимался на ноги, Берк, который был на веранде, всадил бедняге пулю между глаз.
Пареньку было лет семнадцать на вид – очевидно, он хотел заработать себе имя, завоевать уважение. Именно по этой причине мафия часто использовала молодежь для такого рода дел. Другой нападавший казался профессионалом – даже смерть не изменила жестокого выражения на его лице.
Дед подошел к распростертому телу, тростью отодвинул полу куртки с груди убитого и произнес, обращаясь к Марко:
– Ты говорил, что мой внук умеет обращаться с оружием. Посмотри-ка сюда.
Я трижды попал ему в сердце – пулевые отверстия отстояли друг от друга пальца на два, не более. Крови почти не было. Слышался заливистый лай догов, и, пока я перезаряжал «смит-вессон», появились охранники.
– Как они попали сюда?
Старик нахмурился и повернулся к Марко.
– Что ты на это скажешь? Ты уверял меня, что здесь абсолютно безопасно.
Марко молча махнул рукой охранникам, и те поспешили прочь, уводя собак. Я пошевелил ногой лежавший на земле труп.
– Значит, они еще не оставили своей затеи?
– Как видишь, – мрачно произнес дед. – Но это ненадолго, уверяю тебя. По всем счетам будет уплачено. Я еще не до конца рассчитался за твою матушку.
Я был потрясен.
– Вот это и есть мафия, Шон, – сказал я Берку. – Одна большая веселая семья. А с этими двумя теперь могут быть какие-либо неприятности?
Дед покачал головой:
– Я вызову полицию, и их заберут.
– Так просто?
– Да, кстати. Будет лучше, я думаю, чтобы вас здесь не было, когда они приедут.
Старик позвал Марко, который осматривал что-то в саду, и попросил его прислать «мерседес», а сам взял меня за локоть и отвёл в сторону.
– Если бы ты мог играть на пианино так же, как стрелять, Стейси...
– Позор, не правда ли? – сказал я. – Однако в одном мать была права: у всех нас есть какой-либо талант.
Дед вздохнул.
– Иди с Богом, мой мальчик. И заходи ко мне, когда вернешься из Каммараты, хорошо?
– Обязательно.
– Буду ждать. – Он обернулся к Берку и протянул ему руку: