Роберта Хиккетс
Вкус яблока
Пролог
Его убивали дважды.
Во второй раз было совсем не страшно и не больно.
Вспышка, негромкий хлопок, и на него обрушилось небо — серое, влажное, затхлое, придавившее к земле свинцовой тяжестью. Сильному духом не страшна физическая боль, а обманутому — и сама смерть.
Спасли умелые руки хирурга и крепкое здоровье.
Раны на теле зарубцевались.
А в первый раз, когда был сражен наповал изменой, убийственным и коротким, как выстрел, словом «нет», ничто не спасло. Обрушилось не небо — рухнул весь мир, Вселенная. Любовь окончилась крахом. Казалось, что в нем убито все живое, осталась лишь хрупкая оболочка. Так и носил под ней неотпускающую душевную боль и испытывал страх перед новым обманом.
Шрамы на сердце не заживали.
Ах, первая любовь!
Она как вешняя вода — была и нет ее. Будто испарилась в тот день, когда его любимая вышла из церкви счастливой чужой женой, с букетом не им преподнесенных алых роз, не им подаренным обручальным кольцом. В ослепительно белом свадебном наряде, под руку с новоиспеченным мужем, изменщица стоит перед глазами до сих пор. Никак не забыть девушку, которую так отчаянно любил, а потом так отчаянно стал ненавидеть. Женщину, которую — он поклялся в этом — никогда не простит.
А ведь любовь не оборвалась.
Не может это чувство вдруг, в один миг исчезнуть. Так не бывает. А если уж начистоту, он любит ее и по сей день.
Увиделись они спустя тринадцать лет. Она — в разводе, он по-прежнему холост. Встречаются. Но чтобы опять поверить… Нет!
А до этой неожиданной встречи, сразу после ее свадьбы, переживая измену, запил. Но нашел спасение в армии. Приехал в Джи-Пойнт, нацепил армейские лычки. Жизнь пошла по часам — некогда и на прожитые годы обернуться. Старая привязанность, мечты и разочарования должны остаться там, где им и положено быть — в прошлом.
Страдая от одиночества, познакомился с развеселой черноволосой пышной красоткой. Ходил с ней в кино, в кафе, несколько раз переспал и понял — любовь неразменна. И эту потянуло на сторону, на тусклый блеск золота, на мишуру обеспеченной жизни. Так и металась между ним, тогда еще сержантом, и полковником, метившим в генералы. Ушла к богатому и холеному, а бегала к нему, молодому и красивому, обещая все радости жизни. Он отказался. И, слава Богу!
А что, если попробовать с другими? У него не было недостатка в женщинах. Они так и липли к нему — обольстительному красавцу, казалось, неунывающему крепкому парню. На шею вешались. А увидев загадочный шрам на груди, испробовав первую радость, заглядывали в грустные глаза любовника. Что ты хочешь еще, милый? Да ничего он не хотел, просто уступал откровенным домоганиям, лишь бы забыть неверную.
И опять возвращался к своему прошлому. Так и прожил все эти годы. Со временем ничто не менялось. Все так же стояла перед глазами обнаженная девушка на пляже за Дикой косой. Вскинув голову, с развевающимися на соленом морском ветру длинными пепельными волосами, она с трепетом ждала еще неведомой радости, готовая к искушению.
Ожидала, когда он, будто Адам Еве, протянет запретный плод, чтобы вкусить его вместе. Каким это яблоко было сладким! А потом оказалось, что горькое…
Гард Брустер, лейтенант военной полиции, стоял как вкопанный в проеме настежь распахнутых дверей.
За его спиной мигалка полицейской машины вспарывала ночную тьму лезвием ярко-синего света.
Тишину ночи нарушали назойливый треск рации и голоса полицейских, допрашивающих двух парнишек. Гард только что задержал их, когда они выходили из подъезда здания — отнюдь не с пустыми руками!
— Имя, фамилия? — донеслось по рации. — Ну, живо, сопляки! Как оказались в здании? Есть там кто-нибудь еще?
Гард Брустер лишь усмехнулся, когда те, должно быть, напуганные до смерти, сразу ответили на все вопросы, однако упорно твердили, что в здании никого нет.
Ну-ну… Сейчас проверим, не врут ли паршивцы.
Он улыбнулся, но улыбка получилась жесткая — скорее безжалостная. Не напороться бы на какого-нибудь вооруженного бандюгу!
Десять лет прошло, а он все никак забыть не может — вошел однажды вот так же, как сейчас собирается, в такой же дом, такой же ночью, а обратно выносили на носилках…
Десять лет… Немало времени прошло с тех пор, но и сейчас при воспоминании о том случае сердце забилось чуть быстрее, ладони вспотели, в горле пересохло. Ну да ладно, работа есть работа.
Слава Богу, сейчас он не один! Лейтенант потрепал по загривку огромного темно-коричневого с ржавыми подпалинами добермана, которому, похоже, не терпелось взять след.
— Спокойно, Бизон! Рано… — Сказал Гард своему четвероногому напарнику.
Отцепив рацию от ремня, он проговорил в микрофон:
— Военная полиция, прием. Говорит Джи-Пойнт ноль пять.
— Слушаю вас, Джи-Пойнт ноль пять, — послышался голос диспетчера.
— Запускаю Бизона в здание.
Доложив о своих дальнейших намерениях, Гард снова сунул рацию за пояс и включил фонарик. Четко выполняя инструкцию, на пороге остановился и громко крикнул:
— Кто там есть? Выходи! Пускаю в здание служебную собаку.
Голос эхом пронесся по длинному коридору и замер вдали. Ни звука… Только рядом громко сопит пес.
— Ищи, Бизон! — приказал Гард, спуская собаку с поводка.
Доберман огромными прыжками помчался по коридору. То у одной двери остановится, то в комнату зайдет, то назад выскочит. Гард поспешил за ним, время от времени приговаривая:
— Хорошо, Бизон. Молодец.
Фонарь — в левой руке, в правой, крепко прижатой в бедру, револьвер. А ребята, похоже, не наврали, подумал он, в здании и, правда, никого нет. Но чем черт не шутит…
Они добрались уже почти до середины коридора, когда Бизон что-то унюхал. Заскочив в ближайшую комнату, яростно залаял.
Еще крепче сжав рукоятку «Бульдога», револьвера 44-го калибра, Гард вошел в комнату.
— Тихо, Бизон! — приказал он и растянулся рядом с ним на полу, подальше от старенького письменного стола. Черт его знает, что там под ним…
Посветил фонариком. Первое, что выхватил из темноты луч света, — дорогие новенькие кроссовки. Гард, не спеша, посветил выше. Расклешенные с бахромой вдоль швов — по самой последней моде — джинсы, футболка какой-то дикой расцветки, худенькая бледная мордашка… А глазищи-то, поразился Гард, во все лицо!
Слава Богу, еще один молокосос, облегченно вздохнул он. А ведь здорово перетрусил… Руки так и ходят ходуном. Ну-ка, возьми себя в руки, приказал себе Гард. Мальчишке не больше двенадцати, и, похоже, сам напуган до смерти. Гард не удивился бы, если бы парень оказался вооруженным — ребят и помоложе доводилось задерживать с оружием, — но какое-то шестое чувство подсказывало ему, что здесь не тот случай, а чувствам своим он доверял.
— Марш из-под стола! На пол лицом вниз! — скомандовал он.
Бизон гавкнул, и мальчишка, весь сжавшись от страха, выбрался из-под стола и лег на живот.
— Руки в стороны! — Поднявшись, полицейский сунул револьвер в кобуру и дал команду собаке: — Сторожи его, Бизон, дружище!
Доберман тут же сел поодаль, не спуская глаз с мальчугана. Ближе без команды хозяина он ни за что не подойдет, разве что этот доходяга вытворит что-нибудь из ряда вон выходящее, вздумает, к примеру, бежать. Впрочем, далеко не убежит, усмехнулся Гард, обыскивая его. Трясется от страха, как осиновый лист.
— Как тебя зовут?
— А… А… Алан Реджинальд Р…Роллинс.
— Сколько здесь твоих дружков?
— Д…вое. Стив и… и Джеффри.
Гард проверил последний карман и выпрямился. В тот же момент мальчишка попытался перевернуться на спину. Бизон, яростно рыча, вскочил.
— Не шевелись! — бросил Гард. — Если не хочешь отведать собачьих зубов! Когда разрешу, тогда и встанешь.
— Я что, арестован? — испуганно спросил мальчишка. Голос его, хотя он и пытался скрыть волнение, дрожал, вот-вот сорвется.
— Ты под стражей. — Невелика разница, подумал Гард, особенно для ребенка, который того и гляди разревется. Арестами детей военная полиция обычно не занималась. Их брали под стражу, а потом возвращали родителям. Если выяснялось, что мальчишка из семьи военнослужащего, его дело передавали гарнизонному старшине, который наказывал виновного принудительным общественно полезным трудом с требованием возместить убытки.
— Мама убьет меня, — голосом, полным отчаяния, прошептал мальчуган.
Лейтенант опять взял Бизона на поводок.
— Поднимайся! — приказал он Алану. Что-то в этом мальчишке было знакомое — может, эти огромные глаза. Где же он мог его видеть?.. Черт подери, наверное, уже приходилось арестовывать, ухмыльнулся Гард. В таком случае парень недалек от истины — мать и вправду его убьет, особенно если они живут в гарнизоне. Бывали случаи, если мальчишка выкидывал что-нибудь из ряда вон выходящее, семью вышвыривали из гарнизона, а снять квартиру в городе не каждому военному по карману.
Гард вывел парнишку из дома, передал своему коллеге-полицейскому и вернулся с собакой в здание закончить осмотр. В остальных комнатах никого не оказалось — пусто и тихо. Он сделал последний круг — проверить, все ли окна закрыты, а двери заперты, — и вышел на улицу.
— Сейчас сюда приедет главная караульная служба, — сообщил Гарду начальник патруля. — Дождись ее, а потом поедешь в участок. Нужно заполнить протокол задержания.
Лейтенант кивнул, посмотрел, как начальник сел в машину и уехал, потом, смахнув осколки разбитого стекла, уселся на верхней ступеньке крыльца. Ребятки проникли в здание через эту дверь — разбили окно, дотянулись до замка и открыли его. Они могли бы неплохо поживиться, если бы не Гард. Как раз в тот момент он встал на стоянку перед этим самым домом — хотел посмотреть в своем блокноте, чем ему предстояло заниматься дальше. Тут-то он и услышал звон разбитого стекла… И пока звонил в участок, выводил Бизона из машины и обходил вместе с ним здание, они не теряли времени даром — успели вытащить несколько фотоаппаратов, пишущую машинку, радиоприемник и — главный трофей — новенький стереомагнитофон.
Бизон ткнулся носом в колени, и Гард нагнулся почесать ему за ухом — собаке это страшно нравилось.
— Умница ты моя! Хороший пес! — похвалил он добермана.
Раньше ему пришлось работать с собакой, лишенной всякого тщеславия — достаточно было погладить ее по голове, сказать «молодец», она и довольна. Когда он в первый раз повел себя так с Бизоном, доберман кинул на него такой обиженный взгляд, будто он оскорбил его в самых лучших чувствах — вероятно, так оно и было. Некоторые собаки, как люди, — чем больше хвалишь, тем лучше работают.
Брустер сидел на крыльце, чувствуя, как волнение последних минут куда-то отступает. Сердце опять ровно билось в груди, влажные от пота ладони высохли, неприятное чувство где-то внутри прошло.
Он не стыдился признаться в том, что порой испытывает страх. Что ж тут постыдного? Наоборот, чувство это давало ему явное преимущество — заставляло быть предельно осторожным. Он давно дал себе слово, что никто, ни единый человек, больше не причинит ему боль.
Тихонько вздохнув, лейтенант унесся мыслями прочь. Хотя не так уж и далеко — всего на десяток миль от гарнизона, где служил последние полгода, в город Стампу. Именно там провел он двадцать два года своей жизни. Там вырос и, как ему иногда казалось, состарился. А уж узнал о жизни столько, сколько и не хотелось бы…
Ведь там, в Стампе, довелось ему испытать такую боль, что, казалось, лучше умереть…
Когда из Джи-Пойнта пришел приказ направить его служить в родной город, Брустер, естественно, не очень-то обрадовался. Но приказ есть приказ. Он подчинился, однако решил сразу же по приезде поменяться местом службы с каким-нибудь другим полицейским, у которого отсутствуют неприятные воспоминания об этом городе.
И все же в глубине души Гард был рад вернуться в родные пенаты, чаще встречаться с родителями, братьями и сестрами.
А воспоминания… Что ж, он просто старался не думать о них. В первые годы, когда уехал отсюда, он здорово поднаторел в этом — делал вид, что все случившееся просто дурной сон, что никогда он не был влюблен, никогда его не предавали. Избегал давным-давно знакомых мест — песчаного пляжа на Дикой косе, тихой зеленой дороги вдоль апельсиновых садов, пивного бара в Уилксоне, тенистых уголков городского парка. Он запрещал себе вспоминать последние месяцы жизни в Стампе.
Вспоминать ее…
Точно так же, как не позволял себе думать о ней сейчас. Считал, что старые привязанности, мечты и разочарования должны оставаться там, где им надлежало быть. В прошлом.
Приехала главная караульная служба, вернув Гарда из прошлого в настоящее. Она возьмет это здание под надежную охрану до утра, а он может ехать дальше.
Конечно, невелика радость сидеть до утра в темном, мрачном доме, размышлял Гард, возвращаясь к своему «лендроверу», но он бы с удовольствием пошел даже на это, лишь бы увильнуть от писанины, которая ему предстояла. В его работе, считал полицейский, были два неприятных момента. Первый — это большая вероятность получить пулю в лоб, второй — писанина.
Лейтенант сел в машину и отправился в путь.
Полицейский участок находился недалеко — несколько миль по Восточному авеню, потом по Бульвару роз. Гард знал, что ребят уже доставили в участок. Пока дежурный следователь будет допрашивать мальчишек, он напишет отчет о происшествии. К тому времени как покончит с этим делом и снова займется патрулированием, будет уже два часа ночи. Половина смены — долой.
Отделение располагалось в самом обыкновенном небольшом старом здании, только что заново отштукатуренном. Перед ним находилась стоянка, на которой можно бы-то разместить с полдюжины патрульных машин, сбоку еще одна — для машин посетителей. Гард дал задний ход, поставил свой лендровер» на стоянку перед полицейским участком, выключил двигатель и обернулся к собаке:
— Сиди тихо, я скоро приду.
У Бизона была отвратительная черта — он терпеть не мог оставаться один в машине. Если вдруг такое случалось, недовольство свое выражал громким, яростным лаем, постепенно переходящим в скорбный жалобный вой, впрочем, сейчас он посмотрел на хозяина таим невинным взглядом, словно никогда и не помышлял о подобном поведении.
Лейтенант открыл входную дверь. Двое из задержанных уже дожидались в маленьком коридорчике. Один сидел рядом с отцом, сильным мужчиной, похоже, военным. Другой, Иан Роллинс, развалился на самом дальнем стуле. Гард знал, что третьего допрашивают в дежурной комнате в присутствии родителей.
Следователь, которая дежурила сегодня ночью, обычно внушала подросткам доверие — те выкладывали ей все начистоту, по-видимому, считали, что исповедоваться женщине легче. Но если они ждали, что она будет к ним более снисходительна, то глубоко заблуждались. Как и все женщины, работающие в военной полиции, включая помощника дежурного, лейтенанта по званию, следователь была женщиной непреклонной. Как говорится, мягко стелет, да жестко спать.
Брустер вошел в крошечную комнату, где шел допрос. Мальчишка, его отец и следователь сидели за одним из двух столов. Гард взял из шкафа необходимые бумаги, уселся за второй стол и принялся работать. Отключившись от звуков голосов — спокойного и ровного у следователя, дрожащего от слез у мальчишки и сердитого у отца, — патрульный с головой ушел в работу.
К тому времени, когда отчет был готов, следователь закончила разбираться с первым парнем, отпустила его и вызвала второго. Гард отложил отчет в сторону и принялся заполнять бланки. Указал, где было совершено преступление, вписал фамилии полицейских, прибывших на место задержания, дал подробный перечень похищенного имущества. Середина бланка — информация об обвиняемых — оставалась пока пустой. После того как следователь закончит допрос, можно будет списать эти данные из ее протокола.
Второй допрос был в самом разгаре, когда Гард покончил с писаниной. Чтобы как-то убить время, он решил пойти что-нибудь выпить. В соседней комнате можно было раздобыть горячий кофе, крепкий и ароматный, — предмет гордости помощника дежурного и радиооператоров, — но сегодня предпочтительнее холодненькая содовая.
Выйдя из комнаты, лейтенант направился к автомату с водой, который находился в центральном холле. Вытащил из кармана мелочь, бросил в прорезь и нажал кнопку. В тот момент, когда банка с содовой падала в желоб, открылась входная дверь и со стоянки донесся приглушенный вой. Черт бы побрал этого Бизона, раздраженно подумал Гард. Никакой дрессировкой, никакими уговорами невозможно отучить собаку от этой мерзкой привычки.
В участок вошел полицейский и, проходя мимо сослуживца, ухмыльнулся.
— Эй, Брустер, твоя собачка плачет, — поддел он его.
Гард бросил на него испепеляющий взгляд. Смеяться над служебной собакой в присутствии инструктора считалось равносильным тому, как если бы при матери оскорбить ее ребенка. Даже если собака была уродлива, если у нее смешно торчали уши, даже если — как Бизон — она жалобно выла, ни один инструктор не потерпел бы, чтобы кто-то посторонний издевался над этими недостатками.
Офицер открыл было рот, чтобы дать достойный ответ, но слова замерли на языке. Не веря своим глазам, он смотрел в глубину коридора, туда, где сидел Алан Роллинс. Теперь парнишка был не один. Рядом стояла его мать и сверху вниз смотрела на сына. Длинные пепельного цвета волосы в беспорядке падали на ее лицо. До Гарда донесся сердитый приглушенный говор. Так вот с кем имеем дело, вне себя от ярости, догадался он.
Мальчишка расплакался, и мать замолчала. Подняла голову, тяжело вздохнула, откинула волосы с лица…
У Брустера, словно в глазах потемнело. Она… Нет, этого не может быть, лихорадочно твердил он, это какая-то ошибка. С трудом заставил себя отвернуться, а когда взглянул опять, понял — никакой ошибки нет, это и в самом деле она.
Полные чувственные губы, прямой точеный нос… Все та же. А глаза… Эти огромные голубые глаза! Воспоминание о них, как призрак, преследовало его долгие месяцы, да что там месяцы — годы, поле того, как она его бросила.
Теперь понятно, почему ему показалось, будто он уже где-то видел Алана. Мальчишка — вылитая мать.
Можно было сразу догадаться, чей он сын, усмехнулся Брустер. Уже по фамилии. Алан Роллинс… Отпрыск Мэйбл и Реджи Роллинсов — мужчины, который вызывал у Гарда попеременно то зависть, то неприязнь тринадцать лет, и женщины, которую он отчаянно любил, а потом так же отчаянно ненавидел.
Женщины, которую поклялся никогда не простить…
Интересно, почему пришла она, а не сам Роллинс, раздраженно подумал Гард. Куда запропастился ее богатенький муженек, которого обожали ее родители и с которым, по их мнению, он, Брустер, не выдерживал никакого сравнения. Как это Реджи рискнул послать жену глухой ночью за своим блудным сыном? А где сам? Денежки считает? Или мнит себя слишком важной шишкой, чтобы появляться в таком недостойном месте? Наверняка последнее, решил полицейский.
Мэйбл устало потерла глаза, и ехидство Гарда как рукой сняло. А ведь она хороша, подумал он, так же хороша, как раньше. Ни растрепанные волосы, ни бледное лицо — какой уж тут макияж, на дворе темная ночь — не портят женщину. Да… Таких красоток поискать.
А что удивительного? Роллинсу по карману выделить жене любые средства, пусть всегда остается красивой и молодой. С его-то деньгами, да о чем ей вообще беспокоиться? Хозяйство, наверное, ведет прислуга, о ребенке заботится гувернантка, а если у жены возникнут какие-то проблемы, найдется масса людей, которые решат их за нее.
И это дело замнут, наймут адвокатов. Да разве позволят Алану его высокопоставленные родители, дедушки и бабушки заниматься общественно полезным трудом? Даже подумать смешно! О возмещении убытков и говорить нечего — ни цента отец не отдаст. И угрызения совести его никогда мучить не будут. С чего бы? Ведь он Роллинс.
Лейтенант долго стоял, не двигаясь с места. Убежать бы отсюда, и чем дальше, тем лучше. Где там… Ноги не слушаются. Пройти мимо, гордо вскинув голову? Чтобы дама узнала, что он работает в полиции? Да ни за что! Как же быть, лихорадочно думал Гард.
Но пока он мучился сомнениями, все разрешилось само собой. В дверь вошел еще один полицейский.
— Эй, Гард, утихомирь как-нибудь свою собаку, — сказал он, подходя к нему. — А то и моя начинает брать пример с твоего Бизона.
Если Мэйбл и слышала, как первый полицейский назвал Гарда по фамилии, это, видимо, у нее никак не отложилось, а вот когда произнесли имя, она вся напряглась. Взглянула в его сторону и замерла. Узнала, понял лейтенант. В глазах ее вспыхнуло смятение, потом стыд, смущение… Ну, ясное дело, с горечью подумал он. Эта особа и раньше всегда его стыдилась — даже познакомить с родителями боялась, а уж если бы ее друзья увидели их вместе, не приведи Господи… Некоторые вещи с годами не меняются, подвел Гард итог своим невеселым мыслям.
У него теперь был выбор — либо пройти мимо, будто они незнакомы, либо подойти к женщине, показав тем самым, что знают друг друга. И поскольку он подозревал, что красотка предпочла бы первое, решил выбрать второе.
Не спуская с нее глаз, офицер подошел к ней вплотную. Она поспешно отвернулась, потом не выдержала. Повернулась к нему лицом, по-прежнему избегая смотреть в глаза.
— Привет, Гард, — тихо проговорила она.
— Привет, Мэйбл. — Он произнес ее имя врастяжку, будто в нем было два длинных слога, голосом, полным неприязни.
— Я… — едва слышно выдохнула она. — Я не знала, что ты все еще живешь в Стампе. И работаешь в полиции.
Говорила она очень тихо, чтобы никто — ни помощник дежурного, ни радиооператор за стойкой, ни ее сын, сидевший поодаль, не могли ее услышать. Гард тоже заговорил негромко.
— А откуда тебе знать? Ведь это ты тогда ушла, и до свидания не сказала. Ты не желала меня видеть, не отвечала на телефонные звонки, обрубила все нити, нас связывающие.
Теперь лицо ее приняло виноватое выражение. Она и не думала возражать, но и не пыталась ничего объяснить. Он бы, конечно, не поверил ни единому ее слову, начни она извиняться, но был бы о ней лучшего мнения. Как же, дождешься…
Повисла довольно продолжительная пауза. Наконец Мэйбл смущенно спросила:
— Как ты поживаешь?
Он не проронил ни слова, так и буравил ее взглядом, пока она не подняла голову и не заглянула ему в лицо. И только тогда проговорил тихим, жестким голосом:
— Мы с тобой не старые друзья, Мэйбл. Так что не стоит терять время на церемонии. — Он прошел мимо нее по коридору и остановился у стола, за которым сидела помощница. — Вызови меня, когда следователь закончит допрос, — устало попросил он. — Я подъеду и впишу, что от меня требуется, в протокол. Договорились?
Он видел, что помощник дежурного собирается что-то возразить. Протоколы нужны были ей сразу после допроса, а вызывать полицейских по рации — значит, потерять кучу времени. Но она всегда относилась к Гарду по-дружески. Он редко просил об одолжении, и женщина не сказала ни слова. Не забыть бы потом, когда никто не будет стоять над душой, поблагодарить ее, подумал лейтенант.
Свежий ночной ветерок остудил лицо. Гард подошел к служебной машине, остановился и глубоко вздохнул, выдыхая из легких затхлый воздух помещения. Не так-то легко будет выкинуть Мэйбл из головы, подумал он, забираясь в машину и пристегиваясь. В течение долгих месяцев, после того как он уехал из Стампы, она снилась ему каждую ночь. На улице он провожал взглядом каждую стройную молодую девушку с длинными светлыми волосами, понимая, что это не может быть Мэйбл, и все же в глубине души надеясь… Но всегда его постигало разочарование.
Разочарование вообще ассоциировалось у него с этой женщиной. Ничто в их отношениях не удовлетворяло Гарда — ни время, ни место встреч. Ему всегда хотелось большего. Чтобы в ее доме он был желанным гостем, как те ребята, с которыми она встречалась до него. Чтобы она наконец-то представила его своим друзьям. Чтобы они проводили вместе не несколько вечеров в неделю, и те-то она едва выкраивала для него, а гораздо больше. Обычно они назначали свидание где-нибудь в городе — Мэйбл, видите ли, не хотела, чтобы родители узнали об их отношениях. И бродили там, где она не опасалась наткнуться на своих друзей-приятелей, а то, не дай Бог, пришлось бы знакомить его с ними. Во время их встреч Гарда никогда не покидало ощущение, что его водят за нос, и все же он был безгранично благодарен ей даже за то, что она уделяет ему хоть какое-то время…
Бизон громко тявкнул — обрати, мол, на меня внимание, — вернув, Гарда в сегодняшний день. Выть пес перестал, как только увидел, что хозяин идет к машине. Сидел с видом невинного младенца. Похоже, надеялся всю вину за шум-гам переложить на Берту, бельгийскую овчарку, сидевшую в соседнем джипе.
— Ты ведь уже большой мальчик, Бизон, чтобы так себя вести, — заметил лейтенант, заводя машину. — Осточертело тебя защищать!
Собака растянулась на заднем сиденье и радостно гавкнула.
Гард взглянул на нее, раздраженно покачал головой и вывел машину со стоянки.
— Давай-ка работать, приятель.
Звучит неплохо, подумал полицейский. Работать — значит быть занятым. Отвлечься от ненужных мыслей. Может, тогда он забудет о том, что встретил первую любовь. Отгонит от себя воспоминания, лавиной нахлынувшие на него. Забыть бы и ту боль, которую она ему причинила.
Может, и удастся…
Во второй раз было совсем не страшно и не больно.
Вспышка, негромкий хлопок, и на него обрушилось небо — серое, влажное, затхлое, придавившее к земле свинцовой тяжестью. Сильному духом не страшна физическая боль, а обманутому — и сама смерть.
Спасли умелые руки хирурга и крепкое здоровье.
Раны на теле зарубцевались.
А в первый раз, когда был сражен наповал изменой, убийственным и коротким, как выстрел, словом «нет», ничто не спасло. Обрушилось не небо — рухнул весь мир, Вселенная. Любовь окончилась крахом. Казалось, что в нем убито все живое, осталась лишь хрупкая оболочка. Так и носил под ней неотпускающую душевную боль и испытывал страх перед новым обманом.
Шрамы на сердце не заживали.
Ах, первая любовь!
Она как вешняя вода — была и нет ее. Будто испарилась в тот день, когда его любимая вышла из церкви счастливой чужой женой, с букетом не им преподнесенных алых роз, не им подаренным обручальным кольцом. В ослепительно белом свадебном наряде, под руку с новоиспеченным мужем, изменщица стоит перед глазами до сих пор. Никак не забыть девушку, которую так отчаянно любил, а потом так отчаянно стал ненавидеть. Женщину, которую — он поклялся в этом — никогда не простит.
А ведь любовь не оборвалась.
Не может это чувство вдруг, в один миг исчезнуть. Так не бывает. А если уж начистоту, он любит ее и по сей день.
Увиделись они спустя тринадцать лет. Она — в разводе, он по-прежнему холост. Встречаются. Но чтобы опять поверить… Нет!
А до этой неожиданной встречи, сразу после ее свадьбы, переживая измену, запил. Но нашел спасение в армии. Приехал в Джи-Пойнт, нацепил армейские лычки. Жизнь пошла по часам — некогда и на прожитые годы обернуться. Старая привязанность, мечты и разочарования должны остаться там, где им и положено быть — в прошлом.
Страдая от одиночества, познакомился с развеселой черноволосой пышной красоткой. Ходил с ней в кино, в кафе, несколько раз переспал и понял — любовь неразменна. И эту потянуло на сторону, на тусклый блеск золота, на мишуру обеспеченной жизни. Так и металась между ним, тогда еще сержантом, и полковником, метившим в генералы. Ушла к богатому и холеному, а бегала к нему, молодому и красивому, обещая все радости жизни. Он отказался. И, слава Богу!
А что, если попробовать с другими? У него не было недостатка в женщинах. Они так и липли к нему — обольстительному красавцу, казалось, неунывающему крепкому парню. На шею вешались. А увидев загадочный шрам на груди, испробовав первую радость, заглядывали в грустные глаза любовника. Что ты хочешь еще, милый? Да ничего он не хотел, просто уступал откровенным домоганиям, лишь бы забыть неверную.
И опять возвращался к своему прошлому. Так и прожил все эти годы. Со временем ничто не менялось. Все так же стояла перед глазами обнаженная девушка на пляже за Дикой косой. Вскинув голову, с развевающимися на соленом морском ветру длинными пепельными волосами, она с трепетом ждала еще неведомой радости, готовая к искушению.
Ожидала, когда он, будто Адам Еве, протянет запретный плод, чтобы вкусить его вместе. Каким это яблоко было сладким! А потом оказалось, что горькое…
Гард Брустер, лейтенант военной полиции, стоял как вкопанный в проеме настежь распахнутых дверей.
За его спиной мигалка полицейской машины вспарывала ночную тьму лезвием ярко-синего света.
Тишину ночи нарушали назойливый треск рации и голоса полицейских, допрашивающих двух парнишек. Гард только что задержал их, когда они выходили из подъезда здания — отнюдь не с пустыми руками!
— Имя, фамилия? — донеслось по рации. — Ну, живо, сопляки! Как оказались в здании? Есть там кто-нибудь еще?
Гард Брустер лишь усмехнулся, когда те, должно быть, напуганные до смерти, сразу ответили на все вопросы, однако упорно твердили, что в здании никого нет.
Ну-ну… Сейчас проверим, не врут ли паршивцы.
Он улыбнулся, но улыбка получилась жесткая — скорее безжалостная. Не напороться бы на какого-нибудь вооруженного бандюгу!
Десять лет прошло, а он все никак забыть не может — вошел однажды вот так же, как сейчас собирается, в такой же дом, такой же ночью, а обратно выносили на носилках…
Десять лет… Немало времени прошло с тех пор, но и сейчас при воспоминании о том случае сердце забилось чуть быстрее, ладони вспотели, в горле пересохло. Ну да ладно, работа есть работа.
Слава Богу, сейчас он не один! Лейтенант потрепал по загривку огромного темно-коричневого с ржавыми подпалинами добермана, которому, похоже, не терпелось взять след.
— Спокойно, Бизон! Рано… — Сказал Гард своему четвероногому напарнику.
Отцепив рацию от ремня, он проговорил в микрофон:
— Военная полиция, прием. Говорит Джи-Пойнт ноль пять.
— Слушаю вас, Джи-Пойнт ноль пять, — послышался голос диспетчера.
— Запускаю Бизона в здание.
Доложив о своих дальнейших намерениях, Гард снова сунул рацию за пояс и включил фонарик. Четко выполняя инструкцию, на пороге остановился и громко крикнул:
— Кто там есть? Выходи! Пускаю в здание служебную собаку.
Голос эхом пронесся по длинному коридору и замер вдали. Ни звука… Только рядом громко сопит пес.
— Ищи, Бизон! — приказал Гард, спуская собаку с поводка.
Доберман огромными прыжками помчался по коридору. То у одной двери остановится, то в комнату зайдет, то назад выскочит. Гард поспешил за ним, время от времени приговаривая:
— Хорошо, Бизон. Молодец.
Фонарь — в левой руке, в правой, крепко прижатой в бедру, револьвер. А ребята, похоже, не наврали, подумал он, в здании и, правда, никого нет. Но чем черт не шутит…
Они добрались уже почти до середины коридора, когда Бизон что-то унюхал. Заскочив в ближайшую комнату, яростно залаял.
Еще крепче сжав рукоятку «Бульдога», револьвера 44-го калибра, Гард вошел в комнату.
— Тихо, Бизон! — приказал он и растянулся рядом с ним на полу, подальше от старенького письменного стола. Черт его знает, что там под ним…
Посветил фонариком. Первое, что выхватил из темноты луч света, — дорогие новенькие кроссовки. Гард, не спеша, посветил выше. Расклешенные с бахромой вдоль швов — по самой последней моде — джинсы, футболка какой-то дикой расцветки, худенькая бледная мордашка… А глазищи-то, поразился Гард, во все лицо!
Слава Богу, еще один молокосос, облегченно вздохнул он. А ведь здорово перетрусил… Руки так и ходят ходуном. Ну-ка, возьми себя в руки, приказал себе Гард. Мальчишке не больше двенадцати, и, похоже, сам напуган до смерти. Гард не удивился бы, если бы парень оказался вооруженным — ребят и помоложе доводилось задерживать с оружием, — но какое-то шестое чувство подсказывало ему, что здесь не тот случай, а чувствам своим он доверял.
— Марш из-под стола! На пол лицом вниз! — скомандовал он.
Бизон гавкнул, и мальчишка, весь сжавшись от страха, выбрался из-под стола и лег на живот.
— Руки в стороны! — Поднявшись, полицейский сунул револьвер в кобуру и дал команду собаке: — Сторожи его, Бизон, дружище!
Доберман тут же сел поодаль, не спуская глаз с мальчугана. Ближе без команды хозяина он ни за что не подойдет, разве что этот доходяга вытворит что-нибудь из ряда вон выходящее, вздумает, к примеру, бежать. Впрочем, далеко не убежит, усмехнулся Гард, обыскивая его. Трясется от страха, как осиновый лист.
— Как тебя зовут?
— А… А… Алан Реджинальд Р…Роллинс.
— Сколько здесь твоих дружков?
— Д…вое. Стив и… и Джеффри.
Гард проверил последний карман и выпрямился. В тот же момент мальчишка попытался перевернуться на спину. Бизон, яростно рыча, вскочил.
— Не шевелись! — бросил Гард. — Если не хочешь отведать собачьих зубов! Когда разрешу, тогда и встанешь.
— Я что, арестован? — испуганно спросил мальчишка. Голос его, хотя он и пытался скрыть волнение, дрожал, вот-вот сорвется.
— Ты под стражей. — Невелика разница, подумал Гард, особенно для ребенка, который того и гляди разревется. Арестами детей военная полиция обычно не занималась. Их брали под стражу, а потом возвращали родителям. Если выяснялось, что мальчишка из семьи военнослужащего, его дело передавали гарнизонному старшине, который наказывал виновного принудительным общественно полезным трудом с требованием возместить убытки.
— Мама убьет меня, — голосом, полным отчаяния, прошептал мальчуган.
Лейтенант опять взял Бизона на поводок.
— Поднимайся! — приказал он Алану. Что-то в этом мальчишке было знакомое — может, эти огромные глаза. Где же он мог его видеть?.. Черт подери, наверное, уже приходилось арестовывать, ухмыльнулся Гард. В таком случае парень недалек от истины — мать и вправду его убьет, особенно если они живут в гарнизоне. Бывали случаи, если мальчишка выкидывал что-нибудь из ряда вон выходящее, семью вышвыривали из гарнизона, а снять квартиру в городе не каждому военному по карману.
Гард вывел парнишку из дома, передал своему коллеге-полицейскому и вернулся с собакой в здание закончить осмотр. В остальных комнатах никого не оказалось — пусто и тихо. Он сделал последний круг — проверить, все ли окна закрыты, а двери заперты, — и вышел на улицу.
— Сейчас сюда приедет главная караульная служба, — сообщил Гарду начальник патруля. — Дождись ее, а потом поедешь в участок. Нужно заполнить протокол задержания.
Лейтенант кивнул, посмотрел, как начальник сел в машину и уехал, потом, смахнув осколки разбитого стекла, уселся на верхней ступеньке крыльца. Ребятки проникли в здание через эту дверь — разбили окно, дотянулись до замка и открыли его. Они могли бы неплохо поживиться, если бы не Гард. Как раз в тот момент он встал на стоянку перед этим самым домом — хотел посмотреть в своем блокноте, чем ему предстояло заниматься дальше. Тут-то он и услышал звон разбитого стекла… И пока звонил в участок, выводил Бизона из машины и обходил вместе с ним здание, они не теряли времени даром — успели вытащить несколько фотоаппаратов, пишущую машинку, радиоприемник и — главный трофей — новенький стереомагнитофон.
Бизон ткнулся носом в колени, и Гард нагнулся почесать ему за ухом — собаке это страшно нравилось.
— Умница ты моя! Хороший пес! — похвалил он добермана.
Раньше ему пришлось работать с собакой, лишенной всякого тщеславия — достаточно было погладить ее по голове, сказать «молодец», она и довольна. Когда он в первый раз повел себя так с Бизоном, доберман кинул на него такой обиженный взгляд, будто он оскорбил его в самых лучших чувствах — вероятно, так оно и было. Некоторые собаки, как люди, — чем больше хвалишь, тем лучше работают.
Брустер сидел на крыльце, чувствуя, как волнение последних минут куда-то отступает. Сердце опять ровно билось в груди, влажные от пота ладони высохли, неприятное чувство где-то внутри прошло.
Он не стыдился признаться в том, что порой испытывает страх. Что ж тут постыдного? Наоборот, чувство это давало ему явное преимущество — заставляло быть предельно осторожным. Он давно дал себе слово, что никто, ни единый человек, больше не причинит ему боль.
Тихонько вздохнув, лейтенант унесся мыслями прочь. Хотя не так уж и далеко — всего на десяток миль от гарнизона, где служил последние полгода, в город Стампу. Именно там провел он двадцать два года своей жизни. Там вырос и, как ему иногда казалось, состарился. А уж узнал о жизни столько, сколько и не хотелось бы…
Ведь там, в Стампе, довелось ему испытать такую боль, что, казалось, лучше умереть…
Когда из Джи-Пойнта пришел приказ направить его служить в родной город, Брустер, естественно, не очень-то обрадовался. Но приказ есть приказ. Он подчинился, однако решил сразу же по приезде поменяться местом службы с каким-нибудь другим полицейским, у которого отсутствуют неприятные воспоминания об этом городе.
И все же в глубине души Гард был рад вернуться в родные пенаты, чаще встречаться с родителями, братьями и сестрами.
А воспоминания… Что ж, он просто старался не думать о них. В первые годы, когда уехал отсюда, он здорово поднаторел в этом — делал вид, что все случившееся просто дурной сон, что никогда он не был влюблен, никогда его не предавали. Избегал давным-давно знакомых мест — песчаного пляжа на Дикой косе, тихой зеленой дороги вдоль апельсиновых садов, пивного бара в Уилксоне, тенистых уголков городского парка. Он запрещал себе вспоминать последние месяцы жизни в Стампе.
Вспоминать ее…
Точно так же, как не позволял себе думать о ней сейчас. Считал, что старые привязанности, мечты и разочарования должны оставаться там, где им надлежало быть. В прошлом.
Приехала главная караульная служба, вернув Гарда из прошлого в настоящее. Она возьмет это здание под надежную охрану до утра, а он может ехать дальше.
Конечно, невелика радость сидеть до утра в темном, мрачном доме, размышлял Гард, возвращаясь к своему «лендроверу», но он бы с удовольствием пошел даже на это, лишь бы увильнуть от писанины, которая ему предстояла. В его работе, считал полицейский, были два неприятных момента. Первый — это большая вероятность получить пулю в лоб, второй — писанина.
Лейтенант сел в машину и отправился в путь.
Полицейский участок находился недалеко — несколько миль по Восточному авеню, потом по Бульвару роз. Гард знал, что ребят уже доставили в участок. Пока дежурный следователь будет допрашивать мальчишек, он напишет отчет о происшествии. К тому времени как покончит с этим делом и снова займется патрулированием, будет уже два часа ночи. Половина смены — долой.
Отделение располагалось в самом обыкновенном небольшом старом здании, только что заново отштукатуренном. Перед ним находилась стоянка, на которой можно бы-то разместить с полдюжины патрульных машин, сбоку еще одна — для машин посетителей. Гард дал задний ход, поставил свой лендровер» на стоянку перед полицейским участком, выключил двигатель и обернулся к собаке:
— Сиди тихо, я скоро приду.
У Бизона была отвратительная черта — он терпеть не мог оставаться один в машине. Если вдруг такое случалось, недовольство свое выражал громким, яростным лаем, постепенно переходящим в скорбный жалобный вой, впрочем, сейчас он посмотрел на хозяина таим невинным взглядом, словно никогда и не помышлял о подобном поведении.
Лейтенант открыл входную дверь. Двое из задержанных уже дожидались в маленьком коридорчике. Один сидел рядом с отцом, сильным мужчиной, похоже, военным. Другой, Иан Роллинс, развалился на самом дальнем стуле. Гард знал, что третьего допрашивают в дежурной комнате в присутствии родителей.
Следователь, которая дежурила сегодня ночью, обычно внушала подросткам доверие — те выкладывали ей все начистоту, по-видимому, считали, что исповедоваться женщине легче. Но если они ждали, что она будет к ним более снисходительна, то глубоко заблуждались. Как и все женщины, работающие в военной полиции, включая помощника дежурного, лейтенанта по званию, следователь была женщиной непреклонной. Как говорится, мягко стелет, да жестко спать.
Брустер вошел в крошечную комнату, где шел допрос. Мальчишка, его отец и следователь сидели за одним из двух столов. Гард взял из шкафа необходимые бумаги, уселся за второй стол и принялся работать. Отключившись от звуков голосов — спокойного и ровного у следователя, дрожащего от слез у мальчишки и сердитого у отца, — патрульный с головой ушел в работу.
К тому времени, когда отчет был готов, следователь закончила разбираться с первым парнем, отпустила его и вызвала второго. Гард отложил отчет в сторону и принялся заполнять бланки. Указал, где было совершено преступление, вписал фамилии полицейских, прибывших на место задержания, дал подробный перечень похищенного имущества. Середина бланка — информация об обвиняемых — оставалась пока пустой. После того как следователь закончит допрос, можно будет списать эти данные из ее протокола.
Второй допрос был в самом разгаре, когда Гард покончил с писаниной. Чтобы как-то убить время, он решил пойти что-нибудь выпить. В соседней комнате можно было раздобыть горячий кофе, крепкий и ароматный, — предмет гордости помощника дежурного и радиооператоров, — но сегодня предпочтительнее холодненькая содовая.
Выйдя из комнаты, лейтенант направился к автомату с водой, который находился в центральном холле. Вытащил из кармана мелочь, бросил в прорезь и нажал кнопку. В тот момент, когда банка с содовой падала в желоб, открылась входная дверь и со стоянки донесся приглушенный вой. Черт бы побрал этого Бизона, раздраженно подумал Гард. Никакой дрессировкой, никакими уговорами невозможно отучить собаку от этой мерзкой привычки.
В участок вошел полицейский и, проходя мимо сослуживца, ухмыльнулся.
— Эй, Брустер, твоя собачка плачет, — поддел он его.
Гард бросил на него испепеляющий взгляд. Смеяться над служебной собакой в присутствии инструктора считалось равносильным тому, как если бы при матери оскорбить ее ребенка. Даже если собака была уродлива, если у нее смешно торчали уши, даже если — как Бизон — она жалобно выла, ни один инструктор не потерпел бы, чтобы кто-то посторонний издевался над этими недостатками.
Офицер открыл было рот, чтобы дать достойный ответ, но слова замерли на языке. Не веря своим глазам, он смотрел в глубину коридора, туда, где сидел Алан Роллинс. Теперь парнишка был не один. Рядом стояла его мать и сверху вниз смотрела на сына. Длинные пепельного цвета волосы в беспорядке падали на ее лицо. До Гарда донесся сердитый приглушенный говор. Так вот с кем имеем дело, вне себя от ярости, догадался он.
Мальчишка расплакался, и мать замолчала. Подняла голову, тяжело вздохнула, откинула волосы с лица…
У Брустера, словно в глазах потемнело. Она… Нет, этого не может быть, лихорадочно твердил он, это какая-то ошибка. С трудом заставил себя отвернуться, а когда взглянул опять, понял — никакой ошибки нет, это и в самом деле она.
Полные чувственные губы, прямой точеный нос… Все та же. А глаза… Эти огромные голубые глаза! Воспоминание о них, как призрак, преследовало его долгие месяцы, да что там месяцы — годы, поле того, как она его бросила.
Теперь понятно, почему ему показалось, будто он уже где-то видел Алана. Мальчишка — вылитая мать.
Можно было сразу догадаться, чей он сын, усмехнулся Брустер. Уже по фамилии. Алан Роллинс… Отпрыск Мэйбл и Реджи Роллинсов — мужчины, который вызывал у Гарда попеременно то зависть, то неприязнь тринадцать лет, и женщины, которую он отчаянно любил, а потом так же отчаянно ненавидел.
Женщины, которую поклялся никогда не простить…
Интересно, почему пришла она, а не сам Роллинс, раздраженно подумал Гард. Куда запропастился ее богатенький муженек, которого обожали ее родители и с которым, по их мнению, он, Брустер, не выдерживал никакого сравнения. Как это Реджи рискнул послать жену глухой ночью за своим блудным сыном? А где сам? Денежки считает? Или мнит себя слишком важной шишкой, чтобы появляться в таком недостойном месте? Наверняка последнее, решил полицейский.
Мэйбл устало потерла глаза, и ехидство Гарда как рукой сняло. А ведь она хороша, подумал он, так же хороша, как раньше. Ни растрепанные волосы, ни бледное лицо — какой уж тут макияж, на дворе темная ночь — не портят женщину. Да… Таких красоток поискать.
А что удивительного? Роллинсу по карману выделить жене любые средства, пусть всегда остается красивой и молодой. С его-то деньгами, да о чем ей вообще беспокоиться? Хозяйство, наверное, ведет прислуга, о ребенке заботится гувернантка, а если у жены возникнут какие-то проблемы, найдется масса людей, которые решат их за нее.
И это дело замнут, наймут адвокатов. Да разве позволят Алану его высокопоставленные родители, дедушки и бабушки заниматься общественно полезным трудом? Даже подумать смешно! О возмещении убытков и говорить нечего — ни цента отец не отдаст. И угрызения совести его никогда мучить не будут. С чего бы? Ведь он Роллинс.
Лейтенант долго стоял, не двигаясь с места. Убежать бы отсюда, и чем дальше, тем лучше. Где там… Ноги не слушаются. Пройти мимо, гордо вскинув голову? Чтобы дама узнала, что он работает в полиции? Да ни за что! Как же быть, лихорадочно думал Гард.
Но пока он мучился сомнениями, все разрешилось само собой. В дверь вошел еще один полицейский.
— Эй, Гард, утихомирь как-нибудь свою собаку, — сказал он, подходя к нему. — А то и моя начинает брать пример с твоего Бизона.
Если Мэйбл и слышала, как первый полицейский назвал Гарда по фамилии, это, видимо, у нее никак не отложилось, а вот когда произнесли имя, она вся напряглась. Взглянула в его сторону и замерла. Узнала, понял лейтенант. В глазах ее вспыхнуло смятение, потом стыд, смущение… Ну, ясное дело, с горечью подумал он. Эта особа и раньше всегда его стыдилась — даже познакомить с родителями боялась, а уж если бы ее друзья увидели их вместе, не приведи Господи… Некоторые вещи с годами не меняются, подвел Гард итог своим невеселым мыслям.
У него теперь был выбор — либо пройти мимо, будто они незнакомы, либо подойти к женщине, показав тем самым, что знают друг друга. И поскольку он подозревал, что красотка предпочла бы первое, решил выбрать второе.
Не спуская с нее глаз, офицер подошел к ней вплотную. Она поспешно отвернулась, потом не выдержала. Повернулась к нему лицом, по-прежнему избегая смотреть в глаза.
— Привет, Гард, — тихо проговорила она.
— Привет, Мэйбл. — Он произнес ее имя врастяжку, будто в нем было два длинных слога, голосом, полным неприязни.
— Я… — едва слышно выдохнула она. — Я не знала, что ты все еще живешь в Стампе. И работаешь в полиции.
Говорила она очень тихо, чтобы никто — ни помощник дежурного, ни радиооператор за стойкой, ни ее сын, сидевший поодаль, не могли ее услышать. Гард тоже заговорил негромко.
— А откуда тебе знать? Ведь это ты тогда ушла, и до свидания не сказала. Ты не желала меня видеть, не отвечала на телефонные звонки, обрубила все нити, нас связывающие.
Теперь лицо ее приняло виноватое выражение. Она и не думала возражать, но и не пыталась ничего объяснить. Он бы, конечно, не поверил ни единому ее слову, начни она извиняться, но был бы о ней лучшего мнения. Как же, дождешься…
Повисла довольно продолжительная пауза. Наконец Мэйбл смущенно спросила:
— Как ты поживаешь?
Он не проронил ни слова, так и буравил ее взглядом, пока она не подняла голову и не заглянула ему в лицо. И только тогда проговорил тихим, жестким голосом:
— Мы с тобой не старые друзья, Мэйбл. Так что не стоит терять время на церемонии. — Он прошел мимо нее по коридору и остановился у стола, за которым сидела помощница. — Вызови меня, когда следователь закончит допрос, — устало попросил он. — Я подъеду и впишу, что от меня требуется, в протокол. Договорились?
Он видел, что помощник дежурного собирается что-то возразить. Протоколы нужны были ей сразу после допроса, а вызывать полицейских по рации — значит, потерять кучу времени. Но она всегда относилась к Гарду по-дружески. Он редко просил об одолжении, и женщина не сказала ни слова. Не забыть бы потом, когда никто не будет стоять над душой, поблагодарить ее, подумал лейтенант.
Свежий ночной ветерок остудил лицо. Гард подошел к служебной машине, остановился и глубоко вздохнул, выдыхая из легких затхлый воздух помещения. Не так-то легко будет выкинуть Мэйбл из головы, подумал он, забираясь в машину и пристегиваясь. В течение долгих месяцев, после того как он уехал из Стампы, она снилась ему каждую ночь. На улице он провожал взглядом каждую стройную молодую девушку с длинными светлыми волосами, понимая, что это не может быть Мэйбл, и все же в глубине души надеясь… Но всегда его постигало разочарование.
Разочарование вообще ассоциировалось у него с этой женщиной. Ничто в их отношениях не удовлетворяло Гарда — ни время, ни место встреч. Ему всегда хотелось большего. Чтобы в ее доме он был желанным гостем, как те ребята, с которыми она встречалась до него. Чтобы она наконец-то представила его своим друзьям. Чтобы они проводили вместе не несколько вечеров в неделю, и те-то она едва выкраивала для него, а гораздо больше. Обычно они назначали свидание где-нибудь в городе — Мэйбл, видите ли, не хотела, чтобы родители узнали об их отношениях. И бродили там, где она не опасалась наткнуться на своих друзей-приятелей, а то, не дай Бог, пришлось бы знакомить его с ними. Во время их встреч Гарда никогда не покидало ощущение, что его водят за нос, и все же он был безгранично благодарен ей даже за то, что она уделяет ему хоть какое-то время…
Бизон громко тявкнул — обрати, мол, на меня внимание, — вернув, Гарда в сегодняшний день. Выть пес перестал, как только увидел, что хозяин идет к машине. Сидел с видом невинного младенца. Похоже, надеялся всю вину за шум-гам переложить на Берту, бельгийскую овчарку, сидевшую в соседнем джипе.
— Ты ведь уже большой мальчик, Бизон, чтобы так себя вести, — заметил лейтенант, заводя машину. — Осточертело тебя защищать!
Собака растянулась на заднем сиденье и радостно гавкнула.
Гард взглянул на нее, раздраженно покачал головой и вывел машину со стоянки.
— Давай-ка работать, приятель.
Звучит неплохо, подумал полицейский. Работать — значит быть занятым. Отвлечься от ненужных мыслей. Может, тогда он забудет о том, что встретил первую любовь. Отгонит от себя воспоминания, лавиной нахлынувшие на него. Забыть бы и ту боль, которую она ему причинила.
Может, и удастся…