Хмелевская Иоанна. Гарпии

   — Так я же все время об этом толкую! — сердито перебила Меланью старшая сестра.
   — Не толкуешь, а скачешь с пятого на десятое! — не осталась в долгу младшая.
   — А потому что ты то и дело меня перебиваешь, слова сказать не даёшь!
   — А сейчас пора чай заваривать, Доротка! — распорядилась Сильвия. — Заодно собери грязную посуду со стола. И непропеченный кекс принеси.
   Доротка молча встала, собрала посуду со стола на поднос и унесла в кухню. Там наполнила электрический чайник минеральной водой и нажала кнопку. Выполоскала заварочный чайник, насыпала в него чаю и вернулась в столовую.
   Фелиция и Меланья все ещё ссорились. Сильвия была занята тем, что собирала со скатерти крошки хлеба и рыбы в блюдо с остатками рыбы.
   — А где же кекс? — спросила она.
   — Сначала унесу со стола всю грязную посуду, — возразила Доротка.
   Выходя в кухню, увидела, как обе тётки сорвались со своих мест, причём Фелиция сердито кричала:
   — Не позволю тебе рыться в моей комнате!
   Ясно, тётки продолжают ссориться из-за потерянного письма. Радуясь, что может переждать скандал в тихой кухне, девушка положила на поднос кекс, тарелочки, стаканы. Чайник вскипел. Она заварила чай и снова долила, очень хотелось подольше побыть одной. В этом доме не было у неё своего угла, негде было уединиться. Да и чайник понадобится полный, чай любят все и пьют помногу. Куда тётка могла сунуть письмо? Наверняка оставила там, где читала. А где могла читать? Стояла, значит, где-то, читала, тут ей что-то вспомнилось… Минутку. Крёстная её, Дороткиной, матери приезжает из Штатов, наверняка посетит их дом, — так могла думать тётка, — зайдёт в ванную на первом этаже, а там умывальник не в порядке, раковина держится одним концом…
   Оставив закипающий чайник, девушка направилась в ванную. Конверт и письмо лежали на краешке ванны. Правильно, значит, рассуждала Доротка. Видимо, тётка Фелиция, вспомнив о неисправной раковине, отправилась посмотреть, не удастся ли её прикрепить к стене собственными силами.
   Возможно, сунув письмо куда попало, стала искать отвёртку или ещё какой инструмент, пошла за ним в чуланчик, а по дороге забыла, зачем пошла. Возможно, её отвлекли засохшие листья на комнатных цветах, и она принялась их обдирать.
   Читать длинное письмо не было времени. Доротка ограничилась лишь обращением: «Дорогая панна Доротка!» Ну конечно, письмо адресовано ей.
   Куда спрятать письмо? В кармане джинсов пухлый конверт не поместится, жаль, сразу же не переоделась в халат, там вместительные карманы. Сунула письмо за газовую колонку, которой давно не пользовались, и поспешила в кухню, где уже разрывался чайник. Наполнила чаем стаканы и с подносом вошла в столовую.
   Фелиция с Меланьей уже не ссорились, обе сидели за столом. На Доротку накинулись все три сестрицы.
   Сильвия:
   — Что так долго? Чем ты занималась столько времени?
   Меланья:
   — Тебя только за смертью посылать!
   Фелиция:
   — Всегда она копается! А вернись домой пораньше, глядишь, письмо бы и не потерялось.
   Доротка не выдержала.
   — Так я же не гуляла! С работы возвращалась!
   — О, глядите, опять начинает! — обрадовалась Меланья.
   — Не огрызайся! — одёрнула племянницу Сильвия. — А сахар где?
   — Да вон же, на столе стоит.
   — Где? Не вижу!
   — А ты головку поверни немного, — посоветовала старшая сестра. — Так когда, говорите, приезжает эта крёстная?
   И Фелиция принялась перелистывать карманный календарик.
   Сахаром интересовалась лишь Сильвия, остальные, в том числе и Доротка, чай пили несладкий. Зато единодушно все в этом доме обожали непропеченный кекс. У Сильвии он всегда выходил непропеченным, но потрясающе вкусным. В редких случаях, когда тесто нормально всходило и пропекалось, кекс получался совершенно несъедобным.
   На вопрос Фелиции ответила Меланья:
   — Тебе лучше знать, ведь ты читала письмо последней.
   — Не помню. На будущей неделе или в следующем месяце?
   — Я помню! — с набитым ртом прошамкала Сильвия. — Четырнадцатого.
   — Четырнадцатого числа этого месяца?
   — Этого.
   — Значит, через девять дней, — подсчитала Фелиция. — Что будем делать? Поедем в аэропорт встречать? Погодите, тринадцатого и четырнадцатого у нас будет Мартинек, обещал мне прибить полку в чулане. За день не успеет, значит, опять не прибьёт.
   — Он и за два дня не успеет, — презрительно бросила Меланья. — У твоего Мартинека обе руки левые.
   — Не говори глупостей, пусть и медленно, но парень все сделает. Только за ним надо присмотреть.
   — И накормить! — проворчала Сильвия.
   — Так ведь ты все равно готовишь на полк солдат, — возразила Фелиция. — А благодаря Мартинеку по крайней мере ничего не пропадёт. А она что, собирается поселиться у нас?
   — Я не знаю, Сильвия…
   — Я тоже не знаю. Но сдаётся мне, в письме упоминалось о гостинице. И о нашем доме тоже, в том смысле, что мы её примем. Никого другого у неё в Польше не осталось, кроме нас. А нотариус говорил, что она богата, помнишь? Так могла бы и в отеле поселиться.
   Фелиция резко возразила:
   — А с какой стати выбрасывать деньги на отель, если может и у нас пожить! До тех пор, пока не купит квартиру.
   — Интересно, где у нас она поселится? — холодно поинтересовалась Меланья. — На чердаке? Или в твоей комнате?
   — А почему не в твоей? — взъерепенилась Фелиция. — А ты переедешь к Сильвии. Доротка может спать здесь, на диване.
   — Я бы предпочла в чулане, на раскладушке, — робко предложила Доротка.
   — Как же, держите карман шире, разбежалась — отдам свою комнату! — раскричалась Меланья. — Старуха не ко мне приезжает. И что ты так заботишься о её состоянии, все равно тебе ничего не перепадёт!
   — И вовсе я не забочусь об американке, просто здраво рассуждаю, — отбивалась Фелиция. — А если Доротка в чулане… Что ж, неплохая идея.
   — Правильно! Доротка в чулане, а Сильвия здесь, на диване. А я останусь в своей комнате. Так же, как и ты.
   — Сильвия на диване не поместится, это раз. А два — тогда нам всем придётся ложиться спать с курами, — отказалась от неплохой идеи Фелиция.
   — Не нравится с курами — можешь с утками, с гусями, с кем хочешь, но я своей комнаты не отдам. Я работаю!
   А Доротка размечталась о чулане, небольшой комнатке при кухне. Наконец был бы свой угол, пусть и крохотный, пусть и тесный. Она давно просила Фелицию разрешить ей поселиться в чуланчике, не прямо просила, намекала деликатно, но Фелиция всегда была против. Ведь тогда пришлось бы очистить чулан от издавна скопившихся там бесценных сокровищ: старого испорченного холодильника, ещё более старой и тоже испорченной швейной машинки, ставшей уже антикварной редкостью, сундука с драными половиками и прочим тряпьём, обшарпанных и поломанных рам для картин, довоенного котла для кипячения белья и ещё кое-какой мелочи. Доротка вызывалась одна перетащить весь этот хлам на чердак, впрочем, тоже забитый до отказа. Предлагала навести порядок на чердаке, кое-что выбросить, а на освободившееся место затолкать вещи из чулана, но Фелиция твёрдо стояла на своём. Патологически скупая, она в глубине души надеялась, что холодильник удастся отремонтировать, старинную швейную машинку продать в антикварный магазин, а рамы отреставрировать, и тогда им не будет цены. Лично она прекрасно помнила, что ещё до войны её отец очень дорого заплатил за них.
   Ликвидировать свалку на чердаке Фелиции было тоже не под силу. Ещё бы, ведь более столетия туда стаскивали всякие ненужные вещи: поломанную трухлявую мебель, дырявые кастрюли, тряпьё, некогда бывшее одеждой, фрагменты чемоданов и сундуков, непригодных к употреблению стремянок и конфорок от печей, ещё довоенных. Впрочем, Фелиция и сама не знала, что хранится на чердаке, но подозревала — большие ценности, и не позволяла ничего выбрасывать.
   Теперь же, в связи с приездом американской старушки, у Доротки появились кое-какие шансы.
   Меж тем Фелиция снова сцепилась с Меланьей. Та ни в какую не уступала. Было ясно: она скорей дом подожжёт, чем уступит свою комнату. В чем-то она даже была права, слишком много вещей, необходимых для работы, находилось в её комнате, даже на короткое время лишиться их было затруднительно. Проще было лишить комнаты Сильвию с Дороткой.
   Проблему решила Сильвия.
   — Ну, хорошо, — вздохнув, произнесла она почти нормальным голосом, резко отличающимся от раздражённых выкриков сестёр. — Будь по-вашему. Я переселяюсь в чуланчик, а Доротка пусть спит здесь на диване. Она полуночница, та что никакие куры вам не помешают.
   — Кура! — страшным голосом вскрикнула Фелиция, срываясь со стула. — Боже мой, я забыла сунуть курицу в морозильник! Теперь она протухла! Провонялась!
   — Идиотка! — немедленно отозвалась Меланья. — Что за курица? Где?
   — В кухне. В сумке. Под буфетом. Или под столом. Доротка, сходи погляди.
   — Когда я была в кухне, там ничем не воняло, — попыталась успокоить тётку девушка, вставая со стула.
   — Что за курица? Откуда? — строго допытывалась Сильвия.
   — Троякова принесла, деревенскую. А я забыла тебе сказать. Хотела предложить потушить на завтра.
   — Лучше из неё сварить бульон, — авторитетно заявила Сильвия.
   — Ты думаешь?
   — Ну да. Если эта курица из таких… свободно гуляющих, то из неё получится вкусный бульон.
   — А не жалко? — сомневалась Фелиция.
   — Все зависит от того, какого возраста курица. Если старая, то тушить её без толку, а вот бульон получится наваристый. А потом из мяса можно сделать котлетки или фрикадельки.
   — Фрикадельки, говоришь? Неплохая идея.
   Курицу Доротка обнаружила в кухне не под столом, а на сушке для посуды. Вытащила её из целлофана, обнюхала, обмыла под краном, вытерла чистой тряпочкой и, завернув в фольгу, сунула в морозилку. Хорошо ощипанная и выпотрошенная птица была в полном порядке. Покончив с ней, девушка опять поставила чайник. По опыту знала — потребуется.
   Возвратившись в столовую, Доротка сообщила:
   — Курица в полном порядке, я спрятала её в морозилку, но подумала — не мешало бы её перед замораживанием на части разделить, в кастрюлю она целиком не поместится. Это большая курица.
   — Значит, старая, — заключила Меланья. — На бульон. А ты подай мне ещё чаю.
   — И мне, — сказала Сильвия.
   — И мне тоже. А раз уж ты такая умная, сама и разрежь на несколько частей, — подытожила Фелиция.
   К счастью, Доротка была молодой, здоровой и физически выносливой девушкой. И хотя после рабочего дня ей хотелось дома отдохнуть, спокойно посидеть, почитать книгу, возможно, вместо книги приняться за новую редактуру — тоже чтение, однако у неё хватило сил и выдержки на все. Курицу она разрезала быстро и ловко, по этой части у девушки был большой опыт, ибо главная повариха в доме Сильвия давно привыкла сваливать на племянницу обязанности поварёнка.
   Когда Доротка с очередным подносом появилась в столовой, там опять бушевали страсти.
   — Не иначе ты спятила! — раздражённо выкрикивала Фелиция. — Откуда я могу помнить такие вещи? Мне ведь в ту пору и пяти не было.
   — Неправда, тебе было больше, — безжалостно выводила её на чистую воду Меланья. — Кристина родилась в тридцать четвёртом, а крестили через год, ей уже годик был, это я твёрдо знаю, мамуля сколько раз рассказывала. Ты в ту пору уже в школу ходила. А крестины откладывали, потому что сначала умер крёстный…
   — Ещё до крещения? — вырвалось у Доротки.
   — До, я же ясно говорю!
   — Тогда как же он мог быть моим крёстным? — не понимала Доротка.
   — Он и не был, только собирался быть. Умер по какой-то глупой случайности, вроде бы аппендицит, гнойный, вовремя не заметили, а пенициллина тогда ещё не изобрели. Пришлось искать другого кандидата в крёстные отцы. Крёстной же матерью с самого начала назначили Вандзю Ройкувну.
   Фелиция не выдержала.
   — Гляди-ка, она прекрасно обо всем информирована, а как письмо читали, ничего не могла понять…
   Меланья пресекла попытки старшей сестры сделать ей выговор.
   — Потому что потом вспомнила. Я пока ещё не склеротичка, как моя старшая сестра. А кроме того, в те времена Вандзя была Ройкувной, незамужней панной, потом вышла замуж и сменила фамилию, как было догадаться, что Войцеховский пишет именно о ней? Ну так вот, потом нашли другого крёстного, это был… мамуля говорила… фамилия с водой связана… ага, вспомнила, Люциан Кринич! Сын банкира Кринича, наш дальний родственник, очень богатый, погиб в войну, а собирались за него выдать Вандзю. Так вот, банкирский сынок тогда по Ривьере шастал, пришлось ждать, а он все не возвращался, кажется, ногу сломал. Если не ошибаюсь, левую. Наконец вернулся, и только тогда Кристину окрестили, но целый год прошёл. И выходит, когда Кристину крестили, тебе было не меньше восьми, а если ничего не помнишь, значит, с малолетства была недоразвитой. А вроде бы ребёнком ты была нормальным, поглупела уже позже…
   — Кретинка! — огрызнулась Фелиция. — Я как раз прекрасно помню все эти разговоры о Криниче. И Вандзю тоже помню, похоже, богатенькой была, потому что вечно ходила в брильянтах. Понятное дело, я не могла оценить их стоимости, но уж очень все эти побрякушки на ней сверкали, даже девчонка обратила внимание. Сколько ей сейчас может быть?
   — А сколько ей было, когда её крестили? — задала Сильвия встречный вопрос.
   Сестры уже привыкли к вечным, языковым ляпсусам Сильвии и её неумению логично сформулировать свои мысли.
   — Кажется, она была в возрасте нашей мамы, — задумчиво ответила Фелиция. — Помнится мне, поговаривали, что Вандзя — старая дева, ещё удивлялись, чего она не выходит замуж при её богатстве…
   — А маме сколько тогда было? — гнула своё Сильвия.
   — Не знаю… Погоди, попробую вычислить. Когда мне было семь… Потом родилась Кристина… Тридцать пятый год… Выходит, тогда Вандзе было лет двадцать шесть.
   — Выходит, теперь ей… Господи, восемьдесят семь! Неплохо.
   — И в этом возрасте она надумала покинуть свою Америку и навсегда вернуться в Польшу? — Сильвия была явно шокирована. — Да ещё к нам! Чтобы мы за ней ухаживали?! Спятила!
   Услышав это, Доротка невольно вздрогнула. Уж она-то прекрасно знала, на кого свалят обязанности ухаживать за немощной старухой, если такое произойдёт.
   — Тамошние старушки неплохо сохраняются, — заметила Меланья. — Эта старушенция может нам всем сто очков вперёд дать. К тому же она богата. А другие родственники у неё есть?
   Отчаянно порывшись в своей склеротической памяти, Фелиция дала ответ:
   — Если не ошибаюсь, все её родственники вымерли. Братьев-сестёр у неё никогда не было, единственный ребёнок в семье, мамочка с папочкой не могли на неё надышаться. Если они до сих пор живы… ну, это было бы феноменом, достойным книги Гиннеса. Мужа и детей у неё наверняка нет, раз возвращается одна… Ведь Войцеховский чётко написал — одна?
   — Да, в письме стояло единственное число, — подтвердила Сильвия.
   — Если вздумает платить нам за содержание — только через мой труп! — железным голосом заявила Фелиция.
   Сильвия вздохнула, Меланья пожала плечами, Доротка воздержалась от проявления чувств. Стремясь всеми силами скрыть свою феноменальную скупость, Фелиция внешне проявляла небывалые щедрость и великодушие. Всегда с показной расточительностью принимала гостей, делала вид, что не знает о вкладе Доротки в домашний бюджет и о докупаемых Меланьей по собственной инициативе яствах, всячески подчёркивала, что проводит политику рациональной экономии, упорно не замечая разорительного воздействия на домашнее хозяйство этой политики. Вот и теперь даже язвительная Меланья не осмелилась возразить старшей сестре, хотя и отдавала себе отчёт, что если в доме поселится американская старуха, все расходы по её содержанию Фелиция просто не «заметит». Как «не заметила» бы расходы на генеральный ремонт дома, если его наконец произвести. Единственное, во что она без возражений вкладывала деньги, было, вернее, был Мартинек.
   — А кто он вообще, этот Войцеховский? — спросила Доротка. — Откуда взялся? Он не её родственник?
   Ответила Сильвия:
   — Я поняла — вроде бы её поверенный. Нет, не родственник. Ведёт все её дела.
   — Ещё довоенный приятель нашего отца, — добавила Фелиция. — Даже немного помню его. Такой высокий и страшно худой. Вроде бы мама о нем тоже рассказывала?
   — Ты больше моего прожила с мамой, могла бы и сама запомнить, — не преминула всадить в сестру очередную шпильку Меланья. — Стоило бы уделять больше внимания рассказам родительницы. Да говорила, а как же! Очень хотел быть крёстным Кристины в паре с Вандзей, а выбрали Кринича из-за его богатства. Но Войцеховский не обиделся, продолжал всей нашей родне оказывать услуги, такой уж он был великодушный. А Вандзя Ройкувна… о, вспомнила! Она уехала в Штаты ещё до войны и пропала с концами.
   — Как пропала? Что она там делала?
   — Я не знаю, Войцеховский, возможно, написал, да я письма не читала, как мои сестры. А мамуля упоминала неоднократно, что Вандзя была очень красива, удивляюсь, почему оставалась в старых девах. Наверняка в Штатах вышла замуж.
   — Придётся, наверное, кому-то поехать в аэропорт встречать её? — предположила Сильвия.
   — А как же иначе? Наверняка кто-то должен поехать. Ведь как-никак она не была в Польше… минутку… с начала войны сколько прошло?
   — Пятьдесят восемь лет. С ума сойти, больше полувека!
   — Варшава за это время немного изменилась… Вряд ли Вандзя самостоятельно доберётся до нас, — рассуждала простодушная Сильвия.
   — Ты и в самом деле думаешь, что она станет с чемоданами по Варшаве мотаться? — издевательски переспросила Меланья. — Возьмёт такси и доедет куда надо. В письме не упоминалось, что она идиотка.
   — Она нет, а вот ты — идиотка! — взорвалась Фелиция. — Как ты себе это представляешь? Почти столетняя развалина примется искать такси, получать багаж, а в аэропорту, всем известно, мафия.
   — И все равно, на Окенче и носильщики имеются, и бесплатные тележки для багажа и чемоданов. Таксист же элементарно загрузит её с багажом в машину и доставит по адресу.
   Фелиция пошла на уступки:
   — Ну, не знаю… может, и так.
   — Ей будет очень неприятно, если её никто не встретит, — вдруг подала голос Доротка. — Всех встречают, а она… столько лет не была на родине… Сами же вечно твердите — надо думать не только о себе, надо заботиться о ближнем. Нельзя её так оставить!
   Тётки сразу замолчали.
   — В таком случае, ты и поедешь её встречать! — приняла решение Фелиция. — Возможно, с тобой поедет Мартинек. Время подготовиться ещё есть, она приезжает лишь на будущей неделе…

* * *

   Лишь поздно вечером удалось Доротке без свидетелей вытащить письмо из тайника. Запершись в ванной и пустив воду, она внимательно прочла его.
   Незнакомый Войцеховский написал обо всем обстоятельно и понятно. Он представился другом и поверенным пани Ванды Паркер. У последней, бедняжки, в целом мире не осталось никого из родни, в Польше тоже, это проверено, муж её недавно скончался, а детей у них не было. Пани Паркер истосковалась по родине и теперь надумала вернуться в Польшу, чтобы там и умереть. Со времени эмиграции в Америку, ещё до второй мировой войны, она ни разу не приезжала в Польшу, её отпугивал государственный строй, теперь — другое дело. Остаться в Штатах она не желает, здесь у неё нет друзей и близких, а главное, она за все эти годы так и не выучила английский, как-то не получалось. Ей известно, в Польше у неё имеется крестница, вернее, имелась, но у крестницы осталась дочь, которую она, Ванда Паркер, считает своей крёстной внучкой, поскольку была её матери крёстной матерью. По поручению пани Паркер он, Войцеховский, связался с нотариальной конторой в Польше, поручив ей разыскать вышеупомянутую крёстную внучку. На это ушли годы, но наконец девочку отыскали. Он, Войцеховский, кстати, прекрасно помнит крестины матери девочки, пани Кристины, годовалой очаровательной девчушки, и всячески поддерживает намерение своей подопечной вернуться в Польшу, где и провести остаток дней в окружении пусть не родственников, но как-никак близких людей. Она так истосковалась, бедняжка, по близким людям, ей так одиноко среди чужих!
   Далее пан Войцеховский сообщал о том, что отдал распоряжение подыскать для пани Ванды подходящую квартиру, что не составит труда, ибо его подопечная — женщина весьма состоятельная, откровенно говоря, просто очень богата, так что в средствах не нуждается. Нуждается она в заботе и ласке со стороны ближних своих, ибо нет у неё больше… ах, да, об этом он уже писал. В Польшу пани Ванда прибывает четырнадцатого самолётом в двенадцать двадцать по среднеевропейскому времени и охотно остановилась бы у родных, то есть в семье своей крёстной внучки, но если это невозможно, тогда в отеле, который ей на всякий случай заказан. Гостиница «Форум». Пани Паркер ждёт не дождётся встречи с милой девочкой, своей крёстной внучкой, теперь уже молодой девушкой, дочерью её крёстной дочери и внучкой её ближайшей подруги, светлая ей память.
   Дочитав до этого места, Доротка удивилась, ибо тётки никогда не упоминали о дружбе её бабушки с крёстной её матери. Возможно, сама бабушка забыла о ближайшей подруге, потеряв её из виду, ведь столько потом всего было — и война, и послевоенная разруха. Вандзе в этом отношении повезло, она прожила жизнь в благополучной стране, так что и память лучше сохранилась.
   В общем, письмо было искренним, деловым и чрезвычайно трогательным. Тем более что в конце стояла приписка, сделанная другой рукой и начинающаяся словами: «Моё дорогое дитя!» Так обращалась к Доротке крёстная мать её матери, обращалась как к родной внучке, жалуясь на одиночество, с робкой просьбой уделить ей немного внимания и теплоты. Доротка была тронута. Уж она-то знала наверняка — от её тёток несчастной американке не дождаться ни внимания, ни теплоты, а в них, судя по всему, так нуждалась эта очень немолодая женщина. И Доротка тут же решила: письмо опять спрячет, непременно поедет в аэропорт встречать крёстную бабушку, а если потребуется, скроет от тёток время прилёта, чтобы избавиться от паршивого Мартинека.

* * *

   Мартинек Янчак, приятный юноша, на год моложе Доротки, отличался на редкость спокойным характером. Природа не наделила его особой живостью и темпераментом, зато не поскупилась на здравый смысл. А здравый смысл велел ему беречь свои жизненные силы, чтобы их растянуть подольше, и по возможности пользоваться жизненными силами ближних своих, всячески при этом скрывая данное кредо и, наоборот, демонстрируя горячее желание в любую минуту помочь окружающим, не щадя не только сил, но и живота своего. Открыв два года назад Фелицию, он сразу понял: вот источник, из которого можно без конца черпать жизненные блага. И стал черпать.
   Как раз в то время его собственный, вернее, родительский дом сотрясался от природного катаклизма, каковым является генеральный ремонт, в котором ему, Мартинеку, велено было тоже принимать посильное участие. Мартинеку этого очень не хотелось. Найти уважительную причину избежать участия в ремонте оказалось проще простого. Мартинек «вывихнул» ногу и смылся с горизонта. Вскоре, однако, выяснилось, что деться парню, собственно, некуда. Матери его дружков почему-то неодобрительно относились к пребыванию в их доме дармоеда более двух дней, вот и пришлось бедолаге целые дни напролёт ошиваться где попало — в магазинах, читальнях, парках. Однажды холодным дождливым вечером он помог пожилой женщине собрать с земли вылетевшие из её рук книги и благодаря этому благородному поступку нашёл в доме Фелиции приют и пропитание.
   Пока они с Фелицией добирались до дома, Мартинек с обезоруживающей искренностью признался, что он только притворяется хромым, нога в порядке, а притворяться приходится из чувства самосохранения, ибо опасность грозит не только его здоровью, но даже и жизни. В принципе разумная и рассудительная Фелиция тут ни с того ни с сего поверила (наверное, очень уж хотелось поверить) в то, что у парня просто жуткая семейка, совсем его заездили, работает без устали, света божьего не видит, к тому же не кормят совсем, каждым куском хлеба попрекают. Безжалостный отец заставляет парня таскать непосильные тяжести, злодейка мать последний кусок отнимает, чтобы отдать своему любимчику — младшему брату Мартинека, мегера-сестрица выгнала из своего дома, куда сбежал было несчастный юноша, и негде ему преклонить голову.
   Он студент, учится, но стипендии не получает, время от времени подрабатывает, тем и живёт. Ведь он не лентяй какой-нибудь, наоборот, трудяга, только с работой непосильной не справляется, а если посильная, так он всегда пожалуйста. Если не двадцать восемь часов в сутки, не как вьючное животное, а как человек.
   Не размышляя долго и не смущаясь явным недовольством сестёр, Фелиция тут же нашла для бедного юноши нормальную работу в своём доме: покрасить оконные рамы. Если это делать не спеша, такую работу нельзя назвать непосильной. А спать Мартинек будет на надувном матрасе в кухне.
   Спальное место не вызвало у Мартинека никаких нареканий, он моментально прижился в кухне, тем более что она была просторной, матрас занимал всего третью часть пола, поэтому встававшая раньше всех Сильвия могла свободно крутиться в кухне, не наступая на квартиранта. Впрочем, не наступала только первую неделю. В начале второй она ощутила в себе непреодолимое желание вылить невзначай на спящего кипяток или уронить на него сковородку со скворчащими шкварками. Или ещё лучше — нечаянно обрушить кухонную полку с множеством банок, прибитую как раз в изголовье безмятежно почивавшего нахлебника…