Страница:
— А Вандзя?
— Она уж и вовсе не была учёной…
— Не валяй дурака, я не о том. Выходит, и из семьи богатеев, и замуж вышла за богача. А мы должны за неё платить?
— Не так уж много ты за неё платила.
— Ты тоже. Хотя за тонну продуктов, закупленных Сильвией, заплатила я. И не уверена, что хоть что-то пригодится.
— Не волнуйся, ничего не пропадёт. Мартинек на что? Не знаю, как долго выдержит Доротка.
Сестры обменялись взглядом. Много было в этом взгляде: и взаимопонимание, и желание знать, есть ли из-за чего Доротке стараться, и даже что-то вроде презрительного сочувствия к ней. В принципе, Доротка была для тёток своего рода страховкой на будущее, когда станут совсем старые и беспомощные, знание иностранных языков в наше время многого стоило, но ещё больше могло стоить наследство Ванды Ройкувны. При условии, разумеется, что у той имеется капитал, и она его оставит Доротке.
Первой заговорила Меланья.
— Откровенно говоря, очень хочется знать… Сама-то я ещё не очень старая, при желании могу замуж выйти, но пока не вижу смысла, пенсия у меня будет неплохая, а писать репортажи и фельетоны могу до конца своих дней, не выходя из дому…
— Ты уверена, что не станешь склеротичкой? — с притворной заботливостью поинтересовалась старшая сестра.
— Ты считаешь, склероз заразен? — с притворным ужасом вскричала Меланья… — Или это у нас в роду? И вообще, имею я право знать, что собой представляет эта Ванда? Угораздило же тебя потерять письмо Войцеховского.
— А что бы оно тебе дало? Он ведь прямо не писал…
— Может, поняла бы кое-что из подтекста, из намёков, прочла между строк. И адрес его был на конверте, можно было бы написать. Или позвонить и расспросить. Только не помню, был ли в письме номер его американского телефона.
— Я тоже не помню. Но слышала — Вандзя кричала, что ей надо позвонить Антосю, так что наверняка у неё есть номер его телефона.
Опять помолчали. Потом Меланья высказала свои сомнения:
— А тебе не кажется, что такие расспросы немного… не того. Как ты себе это представляешь? Позвоним и спросим: признавайтесь, есть у Вандзи деньги или нет, и кто её должен содержать? Несколько, я бы сказала, бестактно. А если окажется, что она богата, то как вырвать у неё денежки? Зададим такой вопрос, и он примет нас за… да за гарпий! И будет прав.
Пожав плечами, Фелиция ответила:
— Никто не заставляет тебя звонить. Поживём, увидим. Вот только жить с ней… О Господи! Совсем забыла!
И стремительно сорвавшись с места, Фелиция бросилась к дверям.
— Ты что? — удивилась сестра.
— Молоток! — донёсся из коридора ответ. — Забрать, пока её нет дома.
У Меланьи мороз пробежал по коже при одной мысли, что завтра с утра безумная Вандзя опять начнёт барабанить по полу. Схватив сумку и папку, она устремилась вслед за сестрой.
В комнате Сильвии и Доротки, теперь отведённой Ванде, крокетного молотка не оказалось. Ни на шкафу, ни под кроватью. Стоя посередине комнаты, Фелиция растерянно осматривалась по сторонам.
— Куда же она могла его спрятать? В магазин с собой не забрала, я бы заметила, когда они садились в такси.
— Давай ещё раз все здесь обыщем, — предложила Меланья. — Молоток большой, не иголка.
Обыскали все. Заглянули в оба шкафа, Меланья проверила, не спрятан ли за шкафом или за какой другой мебелью. Фелиция просмотрела содержимое всех ящиков комода. Меланья легла на пол и с этой точки внимательнейшим образом проверила, не высовывается ли где конец деревянного молотка. Потом перетряхнули вещи, горой наваленные на Дороткиной кровати, ибо больше некуда было их девать. Молоток исчез, как сон, как утренний туман…
— Невероятно! — выходила из себя Фелиция. — Я сделала все, чтобы она убралась из дома, и пожалуйста…
— А, так вот почему! — вырвалось у Меланьи, да она вовремя прикусила язык.
— Что почему?
— Да так, ничего. Тоже не пойму, куда он мог задеваться. Погоди, может, ухитрилась в ванной спрятать?
В ванной молотка тоже не оказалось. Удручённые сестры не знали, что и подумать.
— Вниз она с молотком не спускалась, исключено, — рассуждала Фелиция. — За окно выбросила?
Меланья на всякий случай выглянула в приоткрытое окно и увидела подъезжающее к дому такси.
— Ну все, приехали! Единственная надежда на то, что Ванда сама не помнит, куда задевала молоток, и больше его не найдёт.
Фелиция поспешила вниз, чтобы расплатиться с таксистом, а Меланье велела ещё раз хорошенько посмотреть под кроватями.
Тягостное молчание зависло над столом. Никому не хотелось информировать американскую гостью о том, что письмо Антося Войцеховского потеряно. Доротка ещё не пришла ни к какому определённому решению относительно письма. Отдать его или навсегда оставить себе? К тому же она уж точно знала — в письме номер телефона не сообщался. Почему Войцеховский не сообщил его — неизвестно, может, просто не догадался, а может, хотел тем самым избежать разговора с дорогой Вандзей.
При других обстоятельствах тягостное молчание могло висеть хоть до посинения, но теперь, когда за столом сидит Вандзя… Не дождавшись ответа, она затараторила:
— А нотариус, у него должен быть телефон Антося, меня надо обязательно отвезти к этому нотариусу, ведь пора привести дела в порядок, лучше всего завтра же, зачем откладывать, к тому же Дороткин жених такой милый хлопец, он меня и свозит, а вам не обязательно ехать. Я сама скажу, как распорядилась своим наследством, сразу же и скажу, зачем вам ломать головы, и желаю завтра же все оформить. И узнаю у него номер телефона Антося, ведь никогда неизвестно, со здоровьем у бедняги не все в порядке, такой сделался нервный в последнее время, сам жаловался, что в ушах рябит, а ведь он ведёт все мои дела…
Не дослушав бабулиной литании, Доротка поднялась и вышла из гостиной. В конце концов, посещать туалет имела право, и не обязательно спрашивать разрешение. Вытащив конверт из-за унитаза, вымыла руки и прошла в кухню, налила воды в чайник, включила его, прихватила поднос и вышла из кухни, оставив письмо лежать на буфете, на видном месте.
Бабуля уже перешла на семейство Антося, пространно информировала о его жене, детях и внуках, недоброжелательно отозвавшись ибо всех, особенно внуках, нынешней молодёжи, которая никакого уважения не оказывает старшим. Доротка незаметно подмигнула Фелиции, показав глазами на дверь. Фелиция сразу поняла и вскочила:
— Я тебе помогу. Надо достать свежий чай, жасминный…
Крёстная моментально сменила тему, с лёгкостью переключившись с внуков на напитки:
— …а мы купили белое, очень приятно вечерком выпить белого вина, оно лёгкое, легче, чем красное, и для желудка полезно, зараза какая-то у меня завелась в желудке, потому как то запоры, то заносы, так что принесите, девочки, бокалы, нет, не рюмки, для белого должны быть специальные бокалы, неужели в вашем доме не найдётся?
— Ну! — нетерпеливо повернулась к Доротке Фелиция, как только они закрыли за собой кухонную дверь.
Доротка поставила у мойки поднос с грязной посудой и мотнула головой в сторону буфета.
— Письмо. Нашла за унитазом. Уронила мыло, и, доставая, увидела конверт. Немного подмок, кажется, бачок протекает. Наверняка вы там читали письмо, тётя?
Обернувшись, Фелиция хищно схватила письмо. Точно, то самое, потерявшееся, от Войцеховского. И ни тени сомнения не зародилось, не могла свалить вину на других, потому что сразу вспомнила о неисправной раковине, сама потом велела Мартинеку прикрепить её к стене. Мартинек к работе пока не приступал, только примеривался. Ну конечно же, пошла посмотреть на раковину, письмо в руке держала, не дочитала, подумала, как они примут американку, и пошла в ванную…
— Ты прочла письмо?
— Не успела. И даже не сразу сообразила, что это то самое письмо, но увидела фамилию отправителя.
Врать Доротка не любила. Искренняя натура девушки заставляла её всегда говорить правду, тем более, что в конечном итоге ложь обычно себя не оправдывает, но в данном случае она руководствовалась логикой. Заранее обдумала, как следует поступить с письмом, трезво оценила своё положение: открыто противостоять тёткам она ещё не в силах, ссориться с ними — себе дороже, они только рады, а она вся испереживается, а поучений и насмешек с неё достаточно. Вот и пришлось солгать.
— Вынь из буфета высокие бокалы, — распорядилась Фелиция, меняя тему. — Надеюсь, они сообразили поставить бутылку в холодильник. Не станем же пить белое вино тёплым, разве что специально подогреть, но специально подогревается красное, а она пожелала белого…
— За такси кто заплатил? — спросила Доротка, доставая бокалы и протирая их.
— Я. И хорошо заплатила. Вот не понимаю, с чего тебе втемяшилось в голову заводить жениха, да ещё и афишировать его перед крёстной. Не можешь парня увидеть, чтобы сразу не строить ему глазки. Да какие там глазки, сразу на шею вешаешься.
— Да вовсе я ему не строила глазок, он сам, по доброй воле, из жалости помог мне в аэропорту, ну а крёстная почему-то решила — он мой жених. А возражать ей… она же никому и рта не даёт раскрыть!
Фелиция оправданий не слушала. Зачем? Главное — сказать гадость, то есть нет, наставить племянницу на путь истинный. Она думала о том, что её в данный момент больше всего беспокоило.
— Куда-то задевалась её колотушка. Искали, искали с Меланьей. А ты хороша, не могла вернуться пораньше, помогла бы найти. Забыла тебя предупредить, чтобы возвратилась пораньше. Интересно, где шляешься? Так что это остаётся на твоей совести, силой или хитростью, а молоток у неё отбери, как — это уж твоя забота. Слава богу, холодное. Штопор на столе, не ищи. Не забудь прихватить орешки, когда понесёшь чай.
— А вы поняли, тётя, что у неё с… заносами в желудке? Это опасно?
— Понятия не имею, и не морочь мне голову глупостями, и без того хватает проблем.
К тому времени, когда Доротка появилась в столовой с подносом, крёстная уже успела поогорчаться из-за письма Войцеховского. Дискуссия на тему посещения нотариуса шла полным ходом. Естественно, перво-наперво решено было опять заказать Яцека. Уже привычный Вандзин монолог тянулся в бесконечность. Пытаясь перекричать гостью, Фелиция доказывала — у нас так не делается, у нас просто так к нотариусу не заявляются, у нас необходимо предварительно позвонить и договориться, так что визит к нему на завтра, как того желает глобокоуважаемая пани Ванда, ну просто никак невозможен… Два монолога столкнулись и переплелись, однако американка обладала тем преимуществом, что произнося речи, способна была при этом воспринимать речи других, правда, с некоторым опозданием, поэтому неизвестно было, к чему относятся её «да» и «нет». Фелиция же привыкла слушать лишь себя. Вот и в данном случае высказывания американки были для неё лишь музыкальным сопровождением к её собственному сольному выступлению. И в результате так и не поняла, приняты во внимание её доводы или нет.
Это стало известно позже, после того как гостья удалилась наверх, намереваясь отойти ко сну, и прихватила с собой Доротку. Сильвия первой покинула общество, в девять вечера у неё глаза сами собой закрывались. За столом остались Фелиция с Меланьей.
— Я не слушала её болтовню, — сказала Фелиция. — Было в ней что-нибудь важное?
— Я бы удивилась, если бы ты слышала, — язвительно прокомментировала сестра. — Ты ведь одну себя слушаешь.
— Глупости! Слушаю, когда говорят дело.
— А как узнаешь, дело или нет, если вовсе не слушаешь?
— Тебе лишь бы гадость сказать. Так идём ли мы завтра к нотариусу или нет?
Нет, Меланья не собиралась упустить случая позлить сестрицу.
— Но зубы у неё сделаны феноменально! — вздохнула она с искренней завистью. — Видела, как она щёлкала орешки и миндаль? Как пулемёт трещала!
— Что с нотариусом, тебя спрашивают! — завопила Фелиция.
— Самой надо было слушать!
— Ну не слушала, не слушала, и хватит об этом. Говори!
— А может, я тоже не слушала?
— Врёшь, ведь слушала!
— Кто сказал? Может, делала только вид, что слушаю, тем более что обе вы говорили одновременно, перекрикивая одну другую.
— Вот и не правда! Это она трещала, не давая другим словечка вставить.
— Ты тоже хороша.
— Врёшь, и молода ещё меня учить.
— Спасибо на добром слове, пошли тебе Господь за это, чего пожелаешь.
— Меланья, моё терпение кончается!!!
Фелиция наверняка не дождалась бы ответа, но тут сверху спустилась Доротка и сразу прояснила проблему.
— Нет, крёстная бабушка решила завтра лишь позвонить нотариусу и договориться с ним на послезавтра. Отыскала у себя в блокноте номер его телефона. Можно мне немного поработать? Очень надо.
— А кто тебе не даёт? — удивилась Фелиция. — Приготовь ещё чай и работай себе, сколько пожелаешь.
— А над чем ты работаешь? — заинтересовалась Меланья.
— Над каким-то переводом с норвежского, а какая книга и кто переводчик — не знаю, получила рукопись без титульного листа, но уже ясно — он так же знает норвежский, как я китайский.
— Что я слышу! — вскричала Фелиция. — Ты не знаешь китайского? Кто бы мог подумать?
И вмиг помирившиеся сестры дружно захихикали, объединённые травлей племянницы. Та даже не обиделась, просто не поняла, что тут смешного. То, что не знает китайского или то, что знает много иностранных языков? И в том, и в другом случае ничего плохого или постыдного не было, так чего же они хихикают?
Доротка слишком устала за день, чтобы теперь заводиться с вредными тётками, отстаивая своё право на знание языков. Она молча отправилась в кухню, приготовила чай, вернулась с тремя стаканами горячего чая, два поставила перед тётками, а третий на маленький столик в углу столовой. На столике и на диване разложила редактируемые тексты и со вздохом облегчения села.
И в этот момент сверху послышались знакомые мощные удары в пол.
— Господи! — подскочила Фелиция.
— Нашла колотушку! — вскричала Меланья. — Доротка, скорее беги к ней, не могу этого слышать!
— И отбери у неё колотушку!
Как никогда близкая к истерике, Доротка помчалась наверх. Крёстная бабуля лежала в постели с книгой в руках. Крокетного молотка нигде не было видно.
— Дитя моё, принеси из ванной спреивательный флакончик, голубенький такой, а может, зелёненький, я привыкла, чтобы был под рукой на всякий случай.
Единственное, что в ванной можно было назвать спреивательным флакончиком, то есть жидкостью для распыления, уж английский-то Доротка знала, была пластиковая трубочка розового цвета. Вот она и принесла её. Оказалось, правильно угадала. Крёстная ласково поблагодарила «драгоценную внученьку», попросила подать другие очки, которые остались там, на столике у окна. Доротка подала.
Она ещё не сошла с последней ступеньки лестницы, когда бабуля опять затарабанила. Не слушая яростных напоминаний тёток о том, чтобы немедленно отобрать колотушку у вредной старухи, Доротка бросилась наверх.
На сей раз крёстная была не в столь благодушном настроении.
— От окна тянет, — раздражённо заявила она. — Прикрой немного, но не закрывай совсем, я не могу оставаться без воздуха, сделай так, чтобы тянуло в другую сторону, а не на меня, и вообще у вас какие-то неудобные окна, открываются целиком, сквозняка не избежишь, надо чтобы открывалась верхняя половина и не в сторону, а сверху вниз, если злоумышленник явится…
Стиснув зубы, не говоря ни слова, только мысленно представив злоумышленника, который пролез бы в окно и радикально утихомирил бабулю, Доротка выполнила требование. Открыла и вторую створку окна, сделав небольшую щель с помощью двух больших цветочных горшков, ибо другой возможности не было.
— Где молоток? — дуэтом приветствовали её тётки в гостиной.
— Не знаю. Похоже, она на нем спит. В руках его не держала, в руках у неё была книга.
И бедняга, даже не присаживаясь на диван, остановилась посередине комнаты, выжидательно глядя на потолок.
— Если опять задубасит, мигом лети наверх! — приказала Фелиция, тоже уставясь в потолок. — Может, не успеет спрятать.
— Тогда, может, мне вообще не спускаться, а сесть под её дверью и караулить? — спросила бедная Доротка, тщетно пытаясь вложить в свои слова иронию.
Фелиции идея понравилась.
— Прекрасно! Можешь со своими бумагами устроиться у неё под дверью или на верхней ступеньке лестницы. А если на полу неудобно, возьми из ванной табуретку…
— …а из моей комнату настольную лампу. Или торшер, что в углу стоит.
— А под задницу подложи подушку, чтобы не говорила — жёстко на лестнице.
Доротка растерянно глядела на тёток, не зная, серьёзно ли они говорят. Из состояния нерешительности её вывела крёстная, опять заколотив в пол.
— Я спячу! — убеждённо заявила Меланья.
В руках у крёстной по-прежнему была лишь книга. Доротка поймала себя на том, что чуть ли не восхищается ловкостью этой шустрой старушки. И как ей удаётся в мгновение ока спрятать своё орудие? Не может же она дубасить силой воли…
Старушка ласково обратилась к девушке, хотя в голосе и звучала нотка претензии:
— Дитя моё, ты не достаточно раскрыла окно, совсем воздуха не чувствуется. И термофор переключи на единицу, слишком сильно греет. Да, вы, наверное, смотрели телевизор, какая погода ожидается завтра?
Доротка с трудом разжала губы.
— Не знаю. Кажется, телевизора не включали.
— Как же так, прогноз всегда надо слушать, кто-то должен проследить за этим, я привыкла знать, что меня ожидает, совсем неинтересная книжка попалась, ну да ладно, сегодня почитаю эту, а на завтра найди мне другую, хотя нет, совсем неинтересная, лучше уж почитать журналы, вон те иллюстрированные, на столике…
— Не найдётся ли у нас в доме какого снотворного? — говорила внизу Меланья. — Она наверняка страдает бессонницей и нас заставит страдать.
— Могла бы страдать немного тише, — скривилась Фелиция. — Нет у нас снотворного, без надобности нам, но теперь придётся купить. Как думаешь, в ночной аптеке найдётся? Сгоняем Доротку…
— Если и найдётся, ей не продадут без рецепта. А тебе все бы гонять…
— Ничего страшного, пусть принцесса зарабатывает наследство.
— Придётся слушать прогнозы погоды по телевидению, — сообщила вернувшаяся Доротка, присаживаясь на диван. — Могу слушать, когда я дома, а вот если меня нет…
— …так пусть сама слушает! — проворчала Меланья.
— Поручим Сильвии, — решила Фелиция. — Она любит…
Очередная барабанная дробь сотрясла дом через шесть минут. За это время Доротка сумела отключиться от болтовни тёток, прочитать три фразы и обнаружить две грубые грамматические ошибки.
— Не пойду! — раздражённо крикнула она, и вдруг изменила решение: — Ладно, пойду, но уже там и останусь.
Быстренько собрав свои бумаги, она помчалась наверх. На сей раз крёстная недовольно заявила, что журнал никуда не годится, и она желает почитать другой, тоже там на столике, нет, этот тоже наверняка неинтересный, не найдётся ли других в доме?
Доротка принесла снизу кипу всевозможных журналов, не обращая внимания на то, что некоторые из них ещё прошлогодние, после чего заняла пост на верхней ступеньке лестницы. От табуретки отказалась, но забрала из Меланьиной комнаты настольную лампу и подушку, подложив её под себя.
И с этой минуты из комнаты, занятой крёстной, не донеслось ни звука. Когда спустя долгое время Меланья отправилась спать, она наткнулась на племянницу, удобно устроившуюся на лестнице и явно довольную жизнью. Доротка даже улыбалась.
— Ты что так развеселилась? — подозрительно поинтересовалась тётка.
Её так и подмывало хоть немного испортить настроение племяннице.
— Прелестная ошибка! — поделилась радостью племянница. — «Он накрыл графа циновкой» вместо «он покрыл его матом». Правда, хорошо? Или вот ещё: «Худое дерево меньше вьётся», а надо «Сухая древесина меньше гнётся», во всем предложении правильно переведено только одно слово «меньше». Ну как тут не развеселиться? Ага, не кажется ли тётушке, что я нашла способ общения с крёстной. Нужно было с самого начала тут сидеть, ей тогда ничего не захочется. И с вашего разрешения, если оставите мне лампу и подушку, я уж тут покончу с циновкой, очень хорошо работается. Не жалко?
Меланья явно собиралась отобрать у девчонки свои вещи, чтобы слишком не радовалась, но услышав «не жалко», решила их оставить. Она всегда хотела казаться щедрой и не мелочной, в противоположность старшей сестре. Да и не нужны ей, на ночь глядя, ни лампа, ни подушка с рабочего кресла, работать она не собиралась. Пожав плечами, она молча проследовала к себе.
— С голоду я не умираю и семью прокормить в состоянии, — заявила она нотариусу, точно отмерив дозу благородной озабоченности. — Однако поскольку на мне лежит ответственность за благосостояние семьи, транжирить деньги просто не имею права, поэтому хозяйство обязана вести рационально, а для этого необходимо, как минимум, располагать полной информацией. Не так давно вы, пан нотариус, сообщили нам, что Ванда Паркер собирается приобрести квартиру, что она располагает средствами и не будет нам в тягость ни в коей мере. Я соответственно настроилась…
Тут Фелиция сделала хорошо рассчитанную паузу. Нотариус в неё угодил, ибо клиентка вопросительно глянула на него.
— И правильно, проше пани, у вас были все основания для этого.
— Вот уже не уверена, правильно ли. Скажите, а не может так случиться, что состоятельность пани Паркер — мнимая, что вас ввели в заблуждение?
Нотариус даже не обиделся. Он веско заявил:
— Конкретный банковский счёт заблуждением быть не может! Уж поверьте, я в этих делах немного понимаю.
— Не сомневаюсь. Я не понимаю, потому и консультируюсь со специалистом. Видите ли, обратиться к вам за разъяснением меня заставили тоже весьма конкретные обстоятельства. Ванда Паркер поселилась в моем доме, и я несу незапланированные расходы. Надеюсь, вы понимаете, я бы по-разному отнеслась к бедной старушке, мечтавшей на склоне лет вернуться на родину, и к состоятельной особе с её капризами и требованиями. Нет, нет, разумеется, и состоятельную я не вышвырну из дому и не стану морить голодом, но вопрос с ненужными и чрезмерными расходами надо как-то тактично решить. А для этого мне надо знать, в состоянии ли она сама оплачивать свои дорогостоящие фанаберии. Бедная старушка вынуждена была бы вести тот же образ жизни, что и мы все. Миллионерше я, конечно, могу покупать излюбленные вина и икру, заказывать такси, но вопрос: кто за все это будет платить? Лично я не в состоянии. До сих пор пани Ванда ни гроша не потратила и даже не интересуется, сколько все это стоит… Что делать, я не знаю, поэтому и обратилась к вам за советом.
И Фелиция опять выжидающе замолчала, и опять нотариус непроизвольно подчинился давлению.
— О бедной старушке и речи быть не может.
— Из этого следует, — оживилась Фелиция и спохватилась. — Тогда не знаю, что и думать. Пани Паркер ведёт себя так, словно денежные проблемы для неё не существуют.
— Из того, что мне известно, для пани Паркер и в самом деле финансовые проблемы никогда в жизни не существовали. Всегда кто-то платил за неё, не она сама. Сначала муж…
— Нет, сначала родители, — перебила клиентка. — Ещё до войны.
— Вы её помните ещё с довоенных лет? — удивился нотариус.
Он не притворялся из вежливости, Фелиции и в самом деле её семидесяти никто не давал.
— Помню с крестин сестры, матери моей племянницы, мне было тогда восемь лет, ребёнок в эти годы многое уже понимает и запоминает. А мои родители знали её прекрасно, и мне часто рассказывали о ней.
— Да, вы правы. Значит, сначала родители, а потом муж. Пан Войцеховский, её доверенное лицо или управляющий её делами в Нью-Йорке вошёл со мной в контакт, полагаю, имею право вам сообщить об этом, поскольку пани Паркер приехала в вашу семью, так вот, пан Войцеховский долгие годы оплачивал все расходы пани Паркер по её доверенности. Она может и не знать, во что обходится её содержание.
— И квартиру может купить?
— Да хоть дворец! — вырвалось у нотариуса.
Фелиция сделала вид, что дворец не произвёл на неё никакого впечатления, а вот мудрость и эрудиция нотариуса — очень сильное. Нотариус, хоть и неглупый человек, был все же польщён.
— Что ж, тем лучше, — сказала клиентка. — Теперь, когда вы мне все так хорошо пояснили, когда я из беседы с вами почерпнула столько полезного, я несколько успокоилась и даже обрела способность рассуждать. Видите ли, Вандзя, то есть пани Паркер сразу же сообщила нам, что её наследницей будет наша племянница. Очень мило с её стороны, но может ли стать наследницей Дорота? Ведь она не приходится родственницей пани Паркер, даже дальней, так что наследство могла бы получить лишь по завещанию.
— Гм… — сказал нотариус. — Гм…
Фелиция вытянула шею.
— Я вас слушаю, пан нотариус…
— В конце концов, факт составления завещания не представляет собой тайны, охраняемой законом…
— Она уж и вовсе не была учёной…
— Не валяй дурака, я не о том. Выходит, и из семьи богатеев, и замуж вышла за богача. А мы должны за неё платить?
— Не так уж много ты за неё платила.
— Ты тоже. Хотя за тонну продуктов, закупленных Сильвией, заплатила я. И не уверена, что хоть что-то пригодится.
— Не волнуйся, ничего не пропадёт. Мартинек на что? Не знаю, как долго выдержит Доротка.
Сестры обменялись взглядом. Много было в этом взгляде: и взаимопонимание, и желание знать, есть ли из-за чего Доротке стараться, и даже что-то вроде презрительного сочувствия к ней. В принципе, Доротка была для тёток своего рода страховкой на будущее, когда станут совсем старые и беспомощные, знание иностранных языков в наше время многого стоило, но ещё больше могло стоить наследство Ванды Ройкувны. При условии, разумеется, что у той имеется капитал, и она его оставит Доротке.
Первой заговорила Меланья.
— Откровенно говоря, очень хочется знать… Сама-то я ещё не очень старая, при желании могу замуж выйти, но пока не вижу смысла, пенсия у меня будет неплохая, а писать репортажи и фельетоны могу до конца своих дней, не выходя из дому…
— Ты уверена, что не станешь склеротичкой? — с притворной заботливостью поинтересовалась старшая сестра.
— Ты считаешь, склероз заразен? — с притворным ужасом вскричала Меланья… — Или это у нас в роду? И вообще, имею я право знать, что собой представляет эта Ванда? Угораздило же тебя потерять письмо Войцеховского.
— А что бы оно тебе дало? Он ведь прямо не писал…
— Может, поняла бы кое-что из подтекста, из намёков, прочла между строк. И адрес его был на конверте, можно было бы написать. Или позвонить и расспросить. Только не помню, был ли в письме номер его американского телефона.
— Я тоже не помню. Но слышала — Вандзя кричала, что ей надо позвонить Антосю, так что наверняка у неё есть номер его телефона.
Опять помолчали. Потом Меланья высказала свои сомнения:
— А тебе не кажется, что такие расспросы немного… не того. Как ты себе это представляешь? Позвоним и спросим: признавайтесь, есть у Вандзи деньги или нет, и кто её должен содержать? Несколько, я бы сказала, бестактно. А если окажется, что она богата, то как вырвать у неё денежки? Зададим такой вопрос, и он примет нас за… да за гарпий! И будет прав.
Пожав плечами, Фелиция ответила:
— Никто не заставляет тебя звонить. Поживём, увидим. Вот только жить с ней… О Господи! Совсем забыла!
И стремительно сорвавшись с места, Фелиция бросилась к дверям.
— Ты что? — удивилась сестра.
— Молоток! — донёсся из коридора ответ. — Забрать, пока её нет дома.
У Меланьи мороз пробежал по коже при одной мысли, что завтра с утра безумная Вандзя опять начнёт барабанить по полу. Схватив сумку и папку, она устремилась вслед за сестрой.
В комнате Сильвии и Доротки, теперь отведённой Ванде, крокетного молотка не оказалось. Ни на шкафу, ни под кроватью. Стоя посередине комнаты, Фелиция растерянно осматривалась по сторонам.
— Куда же она могла его спрятать? В магазин с собой не забрала, я бы заметила, когда они садились в такси.
— Давай ещё раз все здесь обыщем, — предложила Меланья. — Молоток большой, не иголка.
Обыскали все. Заглянули в оба шкафа, Меланья проверила, не спрятан ли за шкафом или за какой другой мебелью. Фелиция просмотрела содержимое всех ящиков комода. Меланья легла на пол и с этой точки внимательнейшим образом проверила, не высовывается ли где конец деревянного молотка. Потом перетряхнули вещи, горой наваленные на Дороткиной кровати, ибо больше некуда было их девать. Молоток исчез, как сон, как утренний туман…
— Невероятно! — выходила из себя Фелиция. — Я сделала все, чтобы она убралась из дома, и пожалуйста…
— А, так вот почему! — вырвалось у Меланьи, да она вовремя прикусила язык.
— Что почему?
— Да так, ничего. Тоже не пойму, куда он мог задеваться. Погоди, может, ухитрилась в ванной спрятать?
В ванной молотка тоже не оказалось. Удручённые сестры не знали, что и подумать.
— Вниз она с молотком не спускалась, исключено, — рассуждала Фелиция. — За окно выбросила?
Меланья на всякий случай выглянула в приоткрытое окно и увидела подъезжающее к дому такси.
— Ну все, приехали! Единственная надежда на то, что Ванда сама не помнит, куда задевала молоток, и больше его не найдёт.
Фелиция поспешила вниз, чтобы расплатиться с таксистом, а Меланье велела ещё раз хорошенько посмотреть под кроватями.
* * *
— Как это, у вас нет номера телефона Антося? — возмущённо и обиженно произнесла за ужином крёстная Вандзя. — У меня тоже нет, он занесён в память телефонной трубки моего телефона, мне и знать не надо. А телефонная трубка осталась в Нью-Йорке. Но Антось вроде бы упоминал, что сообщил вам номер своего телефона. Вот я и удивляюсь.Тягостное молчание зависло над столом. Никому не хотелось информировать американскую гостью о том, что письмо Антося Войцеховского потеряно. Доротка ещё не пришла ни к какому определённому решению относительно письма. Отдать его или навсегда оставить себе? К тому же она уж точно знала — в письме номер телефона не сообщался. Почему Войцеховский не сообщил его — неизвестно, может, просто не догадался, а может, хотел тем самым избежать разговора с дорогой Вандзей.
При других обстоятельствах тягостное молчание могло висеть хоть до посинения, но теперь, когда за столом сидит Вандзя… Не дождавшись ответа, она затараторила:
— А нотариус, у него должен быть телефон Антося, меня надо обязательно отвезти к этому нотариусу, ведь пора привести дела в порядок, лучше всего завтра же, зачем откладывать, к тому же Дороткин жених такой милый хлопец, он меня и свозит, а вам не обязательно ехать. Я сама скажу, как распорядилась своим наследством, сразу же и скажу, зачем вам ломать головы, и желаю завтра же все оформить. И узнаю у него номер телефона Антося, ведь никогда неизвестно, со здоровьем у бедняги не все в порядке, такой сделался нервный в последнее время, сам жаловался, что в ушах рябит, а ведь он ведёт все мои дела…
Не дослушав бабулиной литании, Доротка поднялась и вышла из гостиной. В конце концов, посещать туалет имела право, и не обязательно спрашивать разрешение. Вытащив конверт из-за унитаза, вымыла руки и прошла в кухню, налила воды в чайник, включила его, прихватила поднос и вышла из кухни, оставив письмо лежать на буфете, на видном месте.
Бабуля уже перешла на семейство Антося, пространно информировала о его жене, детях и внуках, недоброжелательно отозвавшись ибо всех, особенно внуках, нынешней молодёжи, которая никакого уважения не оказывает старшим. Доротка незаметно подмигнула Фелиции, показав глазами на дверь. Фелиция сразу поняла и вскочила:
— Я тебе помогу. Надо достать свежий чай, жасминный…
Крёстная моментально сменила тему, с лёгкостью переключившись с внуков на напитки:
— …а мы купили белое, очень приятно вечерком выпить белого вина, оно лёгкое, легче, чем красное, и для желудка полезно, зараза какая-то у меня завелась в желудке, потому как то запоры, то заносы, так что принесите, девочки, бокалы, нет, не рюмки, для белого должны быть специальные бокалы, неужели в вашем доме не найдётся?
— Ну! — нетерпеливо повернулась к Доротке Фелиция, как только они закрыли за собой кухонную дверь.
Доротка поставила у мойки поднос с грязной посудой и мотнула головой в сторону буфета.
— Письмо. Нашла за унитазом. Уронила мыло, и, доставая, увидела конверт. Немного подмок, кажется, бачок протекает. Наверняка вы там читали письмо, тётя?
Обернувшись, Фелиция хищно схватила письмо. Точно, то самое, потерявшееся, от Войцеховского. И ни тени сомнения не зародилось, не могла свалить вину на других, потому что сразу вспомнила о неисправной раковине, сама потом велела Мартинеку прикрепить её к стене. Мартинек к работе пока не приступал, только примеривался. Ну конечно же, пошла посмотреть на раковину, письмо в руке держала, не дочитала, подумала, как они примут американку, и пошла в ванную…
— Ты прочла письмо?
— Не успела. И даже не сразу сообразила, что это то самое письмо, но увидела фамилию отправителя.
Врать Доротка не любила. Искренняя натура девушки заставляла её всегда говорить правду, тем более, что в конечном итоге ложь обычно себя не оправдывает, но в данном случае она руководствовалась логикой. Заранее обдумала, как следует поступить с письмом, трезво оценила своё положение: открыто противостоять тёткам она ещё не в силах, ссориться с ними — себе дороже, они только рады, а она вся испереживается, а поучений и насмешек с неё достаточно. Вот и пришлось солгать.
— Вынь из буфета высокие бокалы, — распорядилась Фелиция, меняя тему. — Надеюсь, они сообразили поставить бутылку в холодильник. Не станем же пить белое вино тёплым, разве что специально подогреть, но специально подогревается красное, а она пожелала белого…
— За такси кто заплатил? — спросила Доротка, доставая бокалы и протирая их.
— Я. И хорошо заплатила. Вот не понимаю, с чего тебе втемяшилось в голову заводить жениха, да ещё и афишировать его перед крёстной. Не можешь парня увидеть, чтобы сразу не строить ему глазки. Да какие там глазки, сразу на шею вешаешься.
— Да вовсе я ему не строила глазок, он сам, по доброй воле, из жалости помог мне в аэропорту, ну а крёстная почему-то решила — он мой жених. А возражать ей… она же никому и рта не даёт раскрыть!
Фелиция оправданий не слушала. Зачем? Главное — сказать гадость, то есть нет, наставить племянницу на путь истинный. Она думала о том, что её в данный момент больше всего беспокоило.
— Куда-то задевалась её колотушка. Искали, искали с Меланьей. А ты хороша, не могла вернуться пораньше, помогла бы найти. Забыла тебя предупредить, чтобы возвратилась пораньше. Интересно, где шляешься? Так что это остаётся на твоей совести, силой или хитростью, а молоток у неё отбери, как — это уж твоя забота. Слава богу, холодное. Штопор на столе, не ищи. Не забудь прихватить орешки, когда понесёшь чай.
— А вы поняли, тётя, что у неё с… заносами в желудке? Это опасно?
— Понятия не имею, и не морочь мне голову глупостями, и без того хватает проблем.
К тому времени, когда Доротка появилась в столовой с подносом, крёстная уже успела поогорчаться из-за письма Войцеховского. Дискуссия на тему посещения нотариуса шла полным ходом. Естественно, перво-наперво решено было опять заказать Яцека. Уже привычный Вандзин монолог тянулся в бесконечность. Пытаясь перекричать гостью, Фелиция доказывала — у нас так не делается, у нас просто так к нотариусу не заявляются, у нас необходимо предварительно позвонить и договориться, так что визит к нему на завтра, как того желает глобокоуважаемая пани Ванда, ну просто никак невозможен… Два монолога столкнулись и переплелись, однако американка обладала тем преимуществом, что произнося речи, способна была при этом воспринимать речи других, правда, с некоторым опозданием, поэтому неизвестно было, к чему относятся её «да» и «нет». Фелиция же привыкла слушать лишь себя. Вот и в данном случае высказывания американки были для неё лишь музыкальным сопровождением к её собственному сольному выступлению. И в результате так и не поняла, приняты во внимание её доводы или нет.
Это стало известно позже, после того как гостья удалилась наверх, намереваясь отойти ко сну, и прихватила с собой Доротку. Сильвия первой покинула общество, в девять вечера у неё глаза сами собой закрывались. За столом остались Фелиция с Меланьей.
— Я не слушала её болтовню, — сказала Фелиция. — Было в ней что-нибудь важное?
— Я бы удивилась, если бы ты слышала, — язвительно прокомментировала сестра. — Ты ведь одну себя слушаешь.
— Глупости! Слушаю, когда говорят дело.
— А как узнаешь, дело или нет, если вовсе не слушаешь?
— Тебе лишь бы гадость сказать. Так идём ли мы завтра к нотариусу или нет?
Нет, Меланья не собиралась упустить случая позлить сестрицу.
— Но зубы у неё сделаны феноменально! — вздохнула она с искренней завистью. — Видела, как она щёлкала орешки и миндаль? Как пулемёт трещала!
— Что с нотариусом, тебя спрашивают! — завопила Фелиция.
— Самой надо было слушать!
— Ну не слушала, не слушала, и хватит об этом. Говори!
— А может, я тоже не слушала?
— Врёшь, ведь слушала!
— Кто сказал? Может, делала только вид, что слушаю, тем более что обе вы говорили одновременно, перекрикивая одну другую.
— Вот и не правда! Это она трещала, не давая другим словечка вставить.
— Ты тоже хороша.
— Врёшь, и молода ещё меня учить.
— Спасибо на добром слове, пошли тебе Господь за это, чего пожелаешь.
— Меланья, моё терпение кончается!!!
Фелиция наверняка не дождалась бы ответа, но тут сверху спустилась Доротка и сразу прояснила проблему.
— Нет, крёстная бабушка решила завтра лишь позвонить нотариусу и договориться с ним на послезавтра. Отыскала у себя в блокноте номер его телефона. Можно мне немного поработать? Очень надо.
— А кто тебе не даёт? — удивилась Фелиция. — Приготовь ещё чай и работай себе, сколько пожелаешь.
— А над чем ты работаешь? — заинтересовалась Меланья.
— Над каким-то переводом с норвежского, а какая книга и кто переводчик — не знаю, получила рукопись без титульного листа, но уже ясно — он так же знает норвежский, как я китайский.
— Что я слышу! — вскричала Фелиция. — Ты не знаешь китайского? Кто бы мог подумать?
И вмиг помирившиеся сестры дружно захихикали, объединённые травлей племянницы. Та даже не обиделась, просто не поняла, что тут смешного. То, что не знает китайского или то, что знает много иностранных языков? И в том, и в другом случае ничего плохого или постыдного не было, так чего же они хихикают?
Доротка слишком устала за день, чтобы теперь заводиться с вредными тётками, отстаивая своё право на знание языков. Она молча отправилась в кухню, приготовила чай, вернулась с тремя стаканами горячего чая, два поставила перед тётками, а третий на маленький столик в углу столовой. На столике и на диване разложила редактируемые тексты и со вздохом облегчения села.
И в этот момент сверху послышались знакомые мощные удары в пол.
— Господи! — подскочила Фелиция.
— Нашла колотушку! — вскричала Меланья. — Доротка, скорее беги к ней, не могу этого слышать!
— И отбери у неё колотушку!
Как никогда близкая к истерике, Доротка помчалась наверх. Крёстная бабуля лежала в постели с книгой в руках. Крокетного молотка нигде не было видно.
— Дитя моё, принеси из ванной спреивательный флакончик, голубенький такой, а может, зелёненький, я привыкла, чтобы был под рукой на всякий случай.
Единственное, что в ванной можно было назвать спреивательным флакончиком, то есть жидкостью для распыления, уж английский-то Доротка знала, была пластиковая трубочка розового цвета. Вот она и принесла её. Оказалось, правильно угадала. Крёстная ласково поблагодарила «драгоценную внученьку», попросила подать другие очки, которые остались там, на столике у окна. Доротка подала.
Она ещё не сошла с последней ступеньки лестницы, когда бабуля опять затарабанила. Не слушая яростных напоминаний тёток о том, чтобы немедленно отобрать колотушку у вредной старухи, Доротка бросилась наверх.
На сей раз крёстная была не в столь благодушном настроении.
— От окна тянет, — раздражённо заявила она. — Прикрой немного, но не закрывай совсем, я не могу оставаться без воздуха, сделай так, чтобы тянуло в другую сторону, а не на меня, и вообще у вас какие-то неудобные окна, открываются целиком, сквозняка не избежишь, надо чтобы открывалась верхняя половина и не в сторону, а сверху вниз, если злоумышленник явится…
Стиснув зубы, не говоря ни слова, только мысленно представив злоумышленника, который пролез бы в окно и радикально утихомирил бабулю, Доротка выполнила требование. Открыла и вторую створку окна, сделав небольшую щель с помощью двух больших цветочных горшков, ибо другой возможности не было.
— Где молоток? — дуэтом приветствовали её тётки в гостиной.
— Не знаю. Похоже, она на нем спит. В руках его не держала, в руках у неё была книга.
И бедняга, даже не присаживаясь на диван, остановилась посередине комнаты, выжидательно глядя на потолок.
— Если опять задубасит, мигом лети наверх! — приказала Фелиция, тоже уставясь в потолок. — Может, не успеет спрятать.
— Тогда, может, мне вообще не спускаться, а сесть под её дверью и караулить? — спросила бедная Доротка, тщетно пытаясь вложить в свои слова иронию.
Фелиции идея понравилась.
— Прекрасно! Можешь со своими бумагами устроиться у неё под дверью или на верхней ступеньке лестницы. А если на полу неудобно, возьми из ванной табуретку…
— …а из моей комнату настольную лампу. Или торшер, что в углу стоит.
— А под задницу подложи подушку, чтобы не говорила — жёстко на лестнице.
Доротка растерянно глядела на тёток, не зная, серьёзно ли они говорят. Из состояния нерешительности её вывела крёстная, опять заколотив в пол.
— Я спячу! — убеждённо заявила Меланья.
В руках у крёстной по-прежнему была лишь книга. Доротка поймала себя на том, что чуть ли не восхищается ловкостью этой шустрой старушки. И как ей удаётся в мгновение ока спрятать своё орудие? Не может же она дубасить силой воли…
Старушка ласково обратилась к девушке, хотя в голосе и звучала нотка претензии:
— Дитя моё, ты не достаточно раскрыла окно, совсем воздуха не чувствуется. И термофор переключи на единицу, слишком сильно греет. Да, вы, наверное, смотрели телевизор, какая погода ожидается завтра?
Доротка с трудом разжала губы.
— Не знаю. Кажется, телевизора не включали.
— Как же так, прогноз всегда надо слушать, кто-то должен проследить за этим, я привыкла знать, что меня ожидает, совсем неинтересная книжка попалась, ну да ладно, сегодня почитаю эту, а на завтра найди мне другую, хотя нет, совсем неинтересная, лучше уж почитать журналы, вон те иллюстрированные, на столике…
— Не найдётся ли у нас в доме какого снотворного? — говорила внизу Меланья. — Она наверняка страдает бессонницей и нас заставит страдать.
— Могла бы страдать немного тише, — скривилась Фелиция. — Нет у нас снотворного, без надобности нам, но теперь придётся купить. Как думаешь, в ночной аптеке найдётся? Сгоняем Доротку…
— Если и найдётся, ей не продадут без рецепта. А тебе все бы гонять…
— Ничего страшного, пусть принцесса зарабатывает наследство.
— Придётся слушать прогнозы погоды по телевидению, — сообщила вернувшаяся Доротка, присаживаясь на диван. — Могу слушать, когда я дома, а вот если меня нет…
— …так пусть сама слушает! — проворчала Меланья.
— Поручим Сильвии, — решила Фелиция. — Она любит…
Очередная барабанная дробь сотрясла дом через шесть минут. За это время Доротка сумела отключиться от болтовни тёток, прочитать три фразы и обнаружить две грубые грамматические ошибки.
— Не пойду! — раздражённо крикнула она, и вдруг изменила решение: — Ладно, пойду, но уже там и останусь.
Быстренько собрав свои бумаги, она помчалась наверх. На сей раз крёстная недовольно заявила, что журнал никуда не годится, и она желает почитать другой, тоже там на столике, нет, этот тоже наверняка неинтересный, не найдётся ли других в доме?
Доротка принесла снизу кипу всевозможных журналов, не обращая внимания на то, что некоторые из них ещё прошлогодние, после чего заняла пост на верхней ступеньке лестницы. От табуретки отказалась, но забрала из Меланьиной комнаты настольную лампу и подушку, подложив её под себя.
И с этой минуты из комнаты, занятой крёстной, не донеслось ни звука. Когда спустя долгое время Меланья отправилась спать, она наткнулась на племянницу, удобно устроившуюся на лестнице и явно довольную жизнью. Доротка даже улыбалась.
— Ты что так развеселилась? — подозрительно поинтересовалась тётка.
Её так и подмывало хоть немного испортить настроение племяннице.
— Прелестная ошибка! — поделилась радостью племянница. — «Он накрыл графа циновкой» вместо «он покрыл его матом». Правда, хорошо? Или вот ещё: «Худое дерево меньше вьётся», а надо «Сухая древесина меньше гнётся», во всем предложении правильно переведено только одно слово «меньше». Ну как тут не развеселиться? Ага, не кажется ли тётушке, что я нашла способ общения с крёстной. Нужно было с самого начала тут сидеть, ей тогда ничего не захочется. И с вашего разрешения, если оставите мне лампу и подушку, я уж тут покончу с циновкой, очень хорошо работается. Не жалко?
Меланья явно собиралась отобрать у девчонки свои вещи, чтобы слишком не радовалась, но услышав «не жалко», решила их оставить. Она всегда хотела казаться щедрой и не мелочной, в противоположность старшей сестре. Да и не нужны ей, на ночь глядя, ни лампа, ни подушка с рабочего кресла, работать она не собиралась. Пожав плечами, она молча проследовала к себе.
* * *
При желании Фелиция умела произвести наилучшее впечатление.— С голоду я не умираю и семью прокормить в состоянии, — заявила она нотариусу, точно отмерив дозу благородной озабоченности. — Однако поскольку на мне лежит ответственность за благосостояние семьи, транжирить деньги просто не имею права, поэтому хозяйство обязана вести рационально, а для этого необходимо, как минимум, располагать полной информацией. Не так давно вы, пан нотариус, сообщили нам, что Ванда Паркер собирается приобрести квартиру, что она располагает средствами и не будет нам в тягость ни в коей мере. Я соответственно настроилась…
Тут Фелиция сделала хорошо рассчитанную паузу. Нотариус в неё угодил, ибо клиентка вопросительно глянула на него.
— И правильно, проше пани, у вас были все основания для этого.
— Вот уже не уверена, правильно ли. Скажите, а не может так случиться, что состоятельность пани Паркер — мнимая, что вас ввели в заблуждение?
Нотариус даже не обиделся. Он веско заявил:
— Конкретный банковский счёт заблуждением быть не может! Уж поверьте, я в этих делах немного понимаю.
— Не сомневаюсь. Я не понимаю, потому и консультируюсь со специалистом. Видите ли, обратиться к вам за разъяснением меня заставили тоже весьма конкретные обстоятельства. Ванда Паркер поселилась в моем доме, и я несу незапланированные расходы. Надеюсь, вы понимаете, я бы по-разному отнеслась к бедной старушке, мечтавшей на склоне лет вернуться на родину, и к состоятельной особе с её капризами и требованиями. Нет, нет, разумеется, и состоятельную я не вышвырну из дому и не стану морить голодом, но вопрос с ненужными и чрезмерными расходами надо как-то тактично решить. А для этого мне надо знать, в состоянии ли она сама оплачивать свои дорогостоящие фанаберии. Бедная старушка вынуждена была бы вести тот же образ жизни, что и мы все. Миллионерше я, конечно, могу покупать излюбленные вина и икру, заказывать такси, но вопрос: кто за все это будет платить? Лично я не в состоянии. До сих пор пани Ванда ни гроша не потратила и даже не интересуется, сколько все это стоит… Что делать, я не знаю, поэтому и обратилась к вам за советом.
И Фелиция опять выжидающе замолчала, и опять нотариус непроизвольно подчинился давлению.
— О бедной старушке и речи быть не может.
— Из этого следует, — оживилась Фелиция и спохватилась. — Тогда не знаю, что и думать. Пани Паркер ведёт себя так, словно денежные проблемы для неё не существуют.
— Из того, что мне известно, для пани Паркер и в самом деле финансовые проблемы никогда в жизни не существовали. Всегда кто-то платил за неё, не она сама. Сначала муж…
— Нет, сначала родители, — перебила клиентка. — Ещё до войны.
— Вы её помните ещё с довоенных лет? — удивился нотариус.
Он не притворялся из вежливости, Фелиции и в самом деле её семидесяти никто не давал.
— Помню с крестин сестры, матери моей племянницы, мне было тогда восемь лет, ребёнок в эти годы многое уже понимает и запоминает. А мои родители знали её прекрасно, и мне часто рассказывали о ней.
— Да, вы правы. Значит, сначала родители, а потом муж. Пан Войцеховский, её доверенное лицо или управляющий её делами в Нью-Йорке вошёл со мной в контакт, полагаю, имею право вам сообщить об этом, поскольку пани Паркер приехала в вашу семью, так вот, пан Войцеховский долгие годы оплачивал все расходы пани Паркер по её доверенности. Она может и не знать, во что обходится её содержание.
— И квартиру может купить?
— Да хоть дворец! — вырвалось у нотариуса.
Фелиция сделала вид, что дворец не произвёл на неё никакого впечатления, а вот мудрость и эрудиция нотариуса — очень сильное. Нотариус, хоть и неглупый человек, был все же польщён.
— Что ж, тем лучше, — сказала клиентка. — Теперь, когда вы мне все так хорошо пояснили, когда я из беседы с вами почерпнула столько полезного, я несколько успокоилась и даже обрела способность рассуждать. Видите ли, Вандзя, то есть пани Паркер сразу же сообщила нам, что её наследницей будет наша племянница. Очень мило с её стороны, но может ли стать наследницей Дорота? Ведь она не приходится родственницей пани Паркер, даже дальней, так что наследство могла бы получить лишь по завещанию.
— Гм… — сказал нотариус. — Гм…
Фелиция вытянула шею.
— Я вас слушаю, пан нотариус…
— В конце концов, факт составления завещания не представляет собой тайны, охраняемой законом…