Страница:
— И какие же мы грустные! В одиночку по ночам гуляючи.
Три парня заступили мне путь, шагнув из-за кустарника, со стороны аллеи, на тротуар. Кроме них вокруг не было ни души.
— Прочь с дороги, — скорее не крикнула, а прошептала я. В горле все пересохло. Рука пыталась нашарить газовую ручку-пистолет в кармане пальто.
— Чичас нас режиком мочить будет, — усмехнулся ублюдок.
Лица у них были не просто белые, бледные, но мертвенно-восковые; волосы на голове и брови — сбриты. Одежда — бумажные куртки и шотландские юбки.
— Не будет. Она добрая, пожалеет, — услышала я. Говорящий сделал шаг ко мне. — Обслужишь меня, малявка, как важную птицу, с парадного входа. — И он задрал подол своей юбки.
— А меня — с черного. Мне бы дефицитику, — прогнусавил прыщавый подонок.
— А мне подавай выше, — приказал самый высокий мерзавец.
— Ладно. — Я старалась говорить так, чтобы голос не дрожал. — Но не бесплатно.
Их лидер засмеялся и повернулся к приятелям, намереваясь отпустить какую-то шутку. Я выхватила газовую ручку-пистолет и выстрелила. Светящаяся струя обрызгала парня от плеча до уха, у него запершило.в горле. В следующий миг его с шумом вырвало, распространилась омерзительная вонь. Я задержала дыхание и прицелилась в прыщавого нападавшего. Он пытался уберечь свое лицо от струи газа, выбросив вперед руки, но это ему не помогло, и он рухнул — на колени, рыгая.
Верзила не терял времени даром. Его рука скользнула в карман, и в ту же секунду я увидела перед собой револьвер. Меня спасло то, что и этот мерзавец, стреляя, боролся с позывами на рвоту. Его трясло. Пуля ударилась о тротуар, и мою правую лодыжку обожгло крошкой каменной плитки.
Я развернулась и побежала.
Стремглав я промчалась два квартала, влетела в общежитие, пронеслась по коридору в холл и, сорвав с аппарата телефонную трубку, позвонила в полицию. Там уже среагировали на пистолетный выстрел и выслали в наш район патрульный авиаглиссер. Я было попыталась избавиться от запаха тухлых яиц, преследовавшего меня, помыв руки, но попытка не удалась, и я устроилась, вонючая, в фойе общежития, в кресле и стала ждать полицейского.
Он появился, вооруженный, спустя несколько минут. Я рассказала ему о том, что со мной приключилось, и написала соответствующее заявление в полицию на бланке. .
— Полагаете, вам удастся их поймать? — спросила я.
Полицейский кивнул;
— С закрытыми глазами. Даже если у них будет время как следует искупаться, и запах сойдет с их одежды и кожи, — люминесцентную краску не отмыть никакими силами. Она держится несколько дней.
— Мне придется появиться в суде? — спросила я.
Это внесло бы нежелательные коррективы в мое расписание. Но — все равно. Овчинка стоила выделки.
— Скорее всего не придется, — ответил мой собеседник, глядя на меня грустными глазами. — Не придется, если только они не выдвинут против вас обвинение.
Я онемела.
Он пояснил свою мысль:
— Нет статьи, по которой людей сажали бы в тюрьму за предложение вступить с ними в половую связь. Нельзя осудить человека и за то, что он «неумышленно» обнажил свои гениталии. Если «верзила» до сих пор носит или хранит оружие, мы могли бы привлечь его к уголовной ответственности за незаконное хранение оружия и, так сказать, выполнить свой долг, доведя дело до логического конца. Но пистолет почти наверняка уже находится где-то в городской канализации.
— И они могут повернуть дело так, что меня арестуют? — изумилась я.
— Вы угрожали им оружием, которым можно убить. Вы знаете, что пистолет, заряженный этим газом, в принципе классифицируется как смертельно опасное оружие? Случаи были… Ваша вина будет доказана, даже если вы станете, напрочь отрицать её.
— Бред! — воскликнула я.
— Слушай, сестренка, я на твоей стороне, — пожал плечами полицейский. — Но таков механизм закона. — Полицейский встал с кресла и взял в руки свой зеркальный шлем. — Не волнуйся. Эти люди, должно быть, достаточно пообтесались в городе, чтобы не лезть на рожон с формальными обвинениями подобного типа. Если сунутся, да, правда, мы подержим тебя пару дней в камере. Но тогда ты можешь выдвинуть встречное обвинение, и мы на этом основании засадим и их в тюрьму. С той разницей, что в нашей воле — поместить их в камеры с таким уголовным контингентом, где парням придется ой как не сладко! Возможны несчастные случаи.
О, беспристрастное правосудие, подумала я и поинтересовалась:
— Значит, как вы говорите… если они не предъявят мне обвинение, то и сами не попадут в тюрьму?
— Не попадут. Мы их разыщем, отвезем в отделение, снимем отпечатки с пальцев и с сетчатки глаз. Побеседуем, как положено. И если они вас не тронули… это все, что мы можем сделать.
— Так они меня не тронули? — вспылила я.
— Увы, мэм.
Я вскочила с места и тут же рухнула на диванные подушки.
— На меня уже второй раз нападают!
— Не выходите в город по вечерам одна, без оружия. К сожалению, вы живете не в самом лучшем районе Нью-Йорка.
— Не выходите… — Мне осточертело без конца слушать советы. — Тогда, простите, на кой дьявол нам полиция?
— Порой и я задаю себе этот вопрос, — ответил полицейский и натянул зеркальный шлем на голову. Теперь он говорил со мной через микрофон. — Нас в городе — восемнадцать тысяч, вас — шестнадцать миллионов. Мы просто не в состоянии гарантировать безопасность каждому из вас. Согласны?
— Согласна. — Я махнула рукой. — Приношу свои извинения.
Он кивнул мне на прощание и пошел прочь.
Еще до того, как полицейский появился в холле общежития, я приняла таблетку клонексина и, чтобы запить её, купила в автомате, установленном в фойе, стакан холодного чая. Сейчас я почувствовала, что таблетка начала действовать. Я сидела в холле, потягивала чай и долгим, тупым взглядом изучала информацию, вывешенную на доске объявлений. Потом я поднялась и поплелась к себе в комнату.
Я коснулась дверной ручки, и сердце екнуло, — дверь оказалась незапертой. Я толкнула её, шлепнула пальцем по выключателю и приготовилась увидеть в комнате следы погрома, учиненного ворами-взломщиками.
— Джеймс?
Он сидел прямо, словно аршин проглотил, за моим рабочим столом. Как долго он пробыл здесь, в кромешной темноте?
Здороваясь, Джеймс качнул головой. На стеклах его протезов вспыхнули и погасли отблески света.
— Вас не было дома, и я решил подождать, — сказал Джеймс.
— Как вы попали сюда?
— Дверь была открыта, — сказал он. — Должно быть, вы забыли запереть её перед уходом.
Ну конечно же, я забыла запереть! Задницу кролика. Клонексин действовал успокаивающе, приглушая как чувство ярости, так и чувство страха. И все же я заставила себя пойти в атаку.
— Приходите в другой раз, — заявила я. — У меня был ужасный день. На меня напали трое мужчин.
— Нападали по одному? Или все сразу? — поинтересовался Джеймс.
— Все сразу. Еще и часа не прошло с того момента, — ответила я.
— Поздно вечером, да ещё без защиты, в городе опасно, — изрек Джеймс.
Я открыла рот, чтобы дать на эту реплику достойный Джеймса и прочих радетелей о моем благополучии ответ, но увидела, как он вынимет откуда-то из-под левой руки маленький черный лазерный пистолет, за которые тянутся два тоненьких проводка, и промолчала.
— Видите? Даже я ношу оружие с собой, — сказал Джеймс. — А мне ведь не дарована и десятая доля вашей привлекательности.
— Это лазер? — спросила я.
— Двенадцатизарядный.
— Я полагала, что гражданские лица не имеют права на ношение и хранение лазеров.
— Очень даже может быть, — сказал Джеймс.
Дуло лазера было направлено прямо на меня, и Джеймс явно не торопился отвести его в сторону. Запахло угрозой в мой адрес. Но вот Джеймс спрятал лазер туда, откуда извлек. Раздался мягкий щелчок.
— Думаю, из всех членов вашей группы вы — в наибольшей безопасности, — сказала я.
— Вы правы, — согласился он. — Прежде так и было. Опека, правда, была порой чересчур плотной. Но теперь этой группы больше нет.
Я промолчала.
— Где Бенни? — спросил меня Джеймс.
— Я бы хотела задать вам тот же вопрос. — Я присела на краешек постели, — Домовладелец сообщил, что Бенни исчез.
— Исчез, точно. И очень вовремя. Через двое суток после его исчезновения ФБР проводило облаву. С применением оружия, — добавил Джеймс. — Есть человеческие жертвы.
Не знаю почему, но меня эта информация встревожила.
— Кто погиб?
— Никто… из тех, с кем вы знакомы, — ответил Джеймс. — Двое наших. Двое — с их стороны.
— Считаете, что Бенни вас заложил?
— Вполне возможно, или ФБР вышло на него и крепко его прижало. Исчезновение Бенни и рейд ФБР — это не случайное стечение обстоятельств. Меня интересует: звонил он вам, писал, пока вы путешествовали?
— Писал дважды. Прислал два стихотворения. Я бы вам их показала, да стихи не сохранились, — сказала я.
Я-то их запомнила. В стихах он намекал, чтобы я держала язык за зубами. «Не верь менялам… Беги от сильных…»
— Не писал ли Бенни, пусть между строк, что его не будет в Нью-Йорке, когда вы вернетесь сюда?
— Не знаю, — ответила я, подумав, что лучший способ солгать — это сказать правду. — Стихи малопонятны, образы с трудом поддаются расшифровке. В них может быть заложена любая информация. Но повторю: мне пришло лишь два стихотворения, и ни строчки больше.
Джеймс промолчал. Через несколько секунд я решила нарушить молчание, но он опередил меня:.
— Последнюю четверть в университете вы учились с агентом ФБР.
— Его зовут Джефф Хокинс, — произнесла я.
— Он знал Бенни?
— Мы втроем встречались раза два перед началом занятий. Да, именно два раза, — подтвердила я. — Скорее всего, этим их знакомство и ограничилось.
— Но это уже шанс.
— Никак не могу увидеть Бенни…
— Вы можете и не услышать его никогда, — сказал Джеймс. — Практика ФБР. Агент поселяется в заданном районе и живет тихо, как мышка, не принимая участия ни в каких операциях, чтобы в один прекрасный момент его, безупречно чистенького, внедрили в группу типа нашей. Никто не должен быть полностью освобожден от подозрений. Даже я.
— И я?
— Конечно же, мы наблюдали за вами. И пришли к выводу, что вы — тот человек, за которого себя выдаете. — Джеймс взял со стола шляпу и поднялся со стула. — Я бы держался от Хокинса подальше. Возможно, он добивается от вас чегото большего, чем ваше расположение и дружба.
— Я познакомилась с ним задолго до того, как связалась с вашей группой, — напомнила я гостю.
— Успокойтесь. Сохраняйте благоразумие. Я буду рядом.
Мне захотелось прокричать: «Не надо!» Джеймс осторожно притворил за собой дверь, и я услышала, как щелкнул автоматический замок.
Глава 37. СМЕРТЬ ПОЭТА
Три парня заступили мне путь, шагнув из-за кустарника, со стороны аллеи, на тротуар. Кроме них вокруг не было ни души.
— Прочь с дороги, — скорее не крикнула, а прошептала я. В горле все пересохло. Рука пыталась нашарить газовую ручку-пистолет в кармане пальто.
— Чичас нас режиком мочить будет, — усмехнулся ублюдок.
Лица у них были не просто белые, бледные, но мертвенно-восковые; волосы на голове и брови — сбриты. Одежда — бумажные куртки и шотландские юбки.
— Не будет. Она добрая, пожалеет, — услышала я. Говорящий сделал шаг ко мне. — Обслужишь меня, малявка, как важную птицу, с парадного входа. — И он задрал подол своей юбки.
— А меня — с черного. Мне бы дефицитику, — прогнусавил прыщавый подонок.
— А мне подавай выше, — приказал самый высокий мерзавец.
— Ладно. — Я старалась говорить так, чтобы голос не дрожал. — Но не бесплатно.
Их лидер засмеялся и повернулся к приятелям, намереваясь отпустить какую-то шутку. Я выхватила газовую ручку-пистолет и выстрелила. Светящаяся струя обрызгала парня от плеча до уха, у него запершило.в горле. В следующий миг его с шумом вырвало, распространилась омерзительная вонь. Я задержала дыхание и прицелилась в прыщавого нападавшего. Он пытался уберечь свое лицо от струи газа, выбросив вперед руки, но это ему не помогло, и он рухнул — на колени, рыгая.
Верзила не терял времени даром. Его рука скользнула в карман, и в ту же секунду я увидела перед собой револьвер. Меня спасло то, что и этот мерзавец, стреляя, боролся с позывами на рвоту. Его трясло. Пуля ударилась о тротуар, и мою правую лодыжку обожгло крошкой каменной плитки.
Я развернулась и побежала.
Стремглав я промчалась два квартала, влетела в общежитие, пронеслась по коридору в холл и, сорвав с аппарата телефонную трубку, позвонила в полицию. Там уже среагировали на пистолетный выстрел и выслали в наш район патрульный авиаглиссер. Я было попыталась избавиться от запаха тухлых яиц, преследовавшего меня, помыв руки, но попытка не удалась, и я устроилась, вонючая, в фойе общежития, в кресле и стала ждать полицейского.
Он появился, вооруженный, спустя несколько минут. Я рассказала ему о том, что со мной приключилось, и написала соответствующее заявление в полицию на бланке. .
— Полагаете, вам удастся их поймать? — спросила я.
Полицейский кивнул;
— С закрытыми глазами. Даже если у них будет время как следует искупаться, и запах сойдет с их одежды и кожи, — люминесцентную краску не отмыть никакими силами. Она держится несколько дней.
— Мне придется появиться в суде? — спросила я.
Это внесло бы нежелательные коррективы в мое расписание. Но — все равно. Овчинка стоила выделки.
— Скорее всего не придется, — ответил мой собеседник, глядя на меня грустными глазами. — Не придется, если только они не выдвинут против вас обвинение.
Я онемела.
Он пояснил свою мысль:
— Нет статьи, по которой людей сажали бы в тюрьму за предложение вступить с ними в половую связь. Нельзя осудить человека и за то, что он «неумышленно» обнажил свои гениталии. Если «верзила» до сих пор носит или хранит оружие, мы могли бы привлечь его к уголовной ответственности за незаконное хранение оружия и, так сказать, выполнить свой долг, доведя дело до логического конца. Но пистолет почти наверняка уже находится где-то в городской канализации.
— И они могут повернуть дело так, что меня арестуют? — изумилась я.
— Вы угрожали им оружием, которым можно убить. Вы знаете, что пистолет, заряженный этим газом, в принципе классифицируется как смертельно опасное оружие? Случаи были… Ваша вина будет доказана, даже если вы станете, напрочь отрицать её.
— Бред! — воскликнула я.
— Слушай, сестренка, я на твоей стороне, — пожал плечами полицейский. — Но таков механизм закона. — Полицейский встал с кресла и взял в руки свой зеркальный шлем. — Не волнуйся. Эти люди, должно быть, достаточно пообтесались в городе, чтобы не лезть на рожон с формальными обвинениями подобного типа. Если сунутся, да, правда, мы подержим тебя пару дней в камере. Но тогда ты можешь выдвинуть встречное обвинение, и мы на этом основании засадим и их в тюрьму. С той разницей, что в нашей воле — поместить их в камеры с таким уголовным контингентом, где парням придется ой как не сладко! Возможны несчастные случаи.
О, беспристрастное правосудие, подумала я и поинтересовалась:
— Значит, как вы говорите… если они не предъявят мне обвинение, то и сами не попадут в тюрьму?
— Не попадут. Мы их разыщем, отвезем в отделение, снимем отпечатки с пальцев и с сетчатки глаз. Побеседуем, как положено. И если они вас не тронули… это все, что мы можем сделать.
— Так они меня не тронули? — вспылила я.
— Увы, мэм.
Я вскочила с места и тут же рухнула на диванные подушки.
— На меня уже второй раз нападают!
— Не выходите в город по вечерам одна, без оружия. К сожалению, вы живете не в самом лучшем районе Нью-Йорка.
— Не выходите… — Мне осточертело без конца слушать советы. — Тогда, простите, на кой дьявол нам полиция?
— Порой и я задаю себе этот вопрос, — ответил полицейский и натянул зеркальный шлем на голову. Теперь он говорил со мной через микрофон. — Нас в городе — восемнадцать тысяч, вас — шестнадцать миллионов. Мы просто не в состоянии гарантировать безопасность каждому из вас. Согласны?
— Согласна. — Я махнула рукой. — Приношу свои извинения.
Он кивнул мне на прощание и пошел прочь.
Еще до того, как полицейский появился в холле общежития, я приняла таблетку клонексина и, чтобы запить её, купила в автомате, установленном в фойе, стакан холодного чая. Сейчас я почувствовала, что таблетка начала действовать. Я сидела в холле, потягивала чай и долгим, тупым взглядом изучала информацию, вывешенную на доске объявлений. Потом я поднялась и поплелась к себе в комнату.
Я коснулась дверной ручки, и сердце екнуло, — дверь оказалась незапертой. Я толкнула её, шлепнула пальцем по выключателю и приготовилась увидеть в комнате следы погрома, учиненного ворами-взломщиками.
— Джеймс?
Он сидел прямо, словно аршин проглотил, за моим рабочим столом. Как долго он пробыл здесь, в кромешной темноте?
Здороваясь, Джеймс качнул головой. На стеклах его протезов вспыхнули и погасли отблески света.
— Вас не было дома, и я решил подождать, — сказал Джеймс.
— Как вы попали сюда?
— Дверь была открыта, — сказал он. — Должно быть, вы забыли запереть её перед уходом.
Ну конечно же, я забыла запереть! Задницу кролика. Клонексин действовал успокаивающе, приглушая как чувство ярости, так и чувство страха. И все же я заставила себя пойти в атаку.
— Приходите в другой раз, — заявила я. — У меня был ужасный день. На меня напали трое мужчин.
— Нападали по одному? Или все сразу? — поинтересовался Джеймс.
— Все сразу. Еще и часа не прошло с того момента, — ответила я.
— Поздно вечером, да ещё без защиты, в городе опасно, — изрек Джеймс.
Я открыла рот, чтобы дать на эту реплику достойный Джеймса и прочих радетелей о моем благополучии ответ, но увидела, как он вынимет откуда-то из-под левой руки маленький черный лазерный пистолет, за которые тянутся два тоненьких проводка, и промолчала.
— Видите? Даже я ношу оружие с собой, — сказал Джеймс. — А мне ведь не дарована и десятая доля вашей привлекательности.
— Это лазер? — спросила я.
— Двенадцатизарядный.
— Я полагала, что гражданские лица не имеют права на ношение и хранение лазеров.
— Очень даже может быть, — сказал Джеймс.
Дуло лазера было направлено прямо на меня, и Джеймс явно не торопился отвести его в сторону. Запахло угрозой в мой адрес. Но вот Джеймс спрятал лазер туда, откуда извлек. Раздался мягкий щелчок.
— Думаю, из всех членов вашей группы вы — в наибольшей безопасности, — сказала я.
— Вы правы, — согласился он. — Прежде так и было. Опека, правда, была порой чересчур плотной. Но теперь этой группы больше нет.
Я промолчала.
— Где Бенни? — спросил меня Джеймс.
— Я бы хотела задать вам тот же вопрос. — Я присела на краешек постели, — Домовладелец сообщил, что Бенни исчез.
— Исчез, точно. И очень вовремя. Через двое суток после его исчезновения ФБР проводило облаву. С применением оружия, — добавил Джеймс. — Есть человеческие жертвы.
Не знаю почему, но меня эта информация встревожила.
— Кто погиб?
— Никто… из тех, с кем вы знакомы, — ответил Джеймс. — Двое наших. Двое — с их стороны.
— Считаете, что Бенни вас заложил?
— Вполне возможно, или ФБР вышло на него и крепко его прижало. Исчезновение Бенни и рейд ФБР — это не случайное стечение обстоятельств. Меня интересует: звонил он вам, писал, пока вы путешествовали?
— Писал дважды. Прислал два стихотворения. Я бы вам их показала, да стихи не сохранились, — сказала я.
Я-то их запомнила. В стихах он намекал, чтобы я держала язык за зубами. «Не верь менялам… Беги от сильных…»
— Не писал ли Бенни, пусть между строк, что его не будет в Нью-Йорке, когда вы вернетесь сюда?
— Не знаю, — ответила я, подумав, что лучший способ солгать — это сказать правду. — Стихи малопонятны, образы с трудом поддаются расшифровке. В них может быть заложена любая информация. Но повторю: мне пришло лишь два стихотворения, и ни строчки больше.
Джеймс промолчал. Через несколько секунд я решила нарушить молчание, но он опередил меня:.
— Последнюю четверть в университете вы учились с агентом ФБР.
— Его зовут Джефф Хокинс, — произнесла я.
— Он знал Бенни?
— Мы втроем встречались раза два перед началом занятий. Да, именно два раза, — подтвердила я. — Скорее всего, этим их знакомство и ограничилось.
— Но это уже шанс.
— Никак не могу увидеть Бенни…
— Вы можете и не услышать его никогда, — сказал Джеймс. — Практика ФБР. Агент поселяется в заданном районе и живет тихо, как мышка, не принимая участия ни в каких операциях, чтобы в один прекрасный момент его, безупречно чистенького, внедрили в группу типа нашей. Никто не должен быть полностью освобожден от подозрений. Даже я.
— И я?
— Конечно же, мы наблюдали за вами. И пришли к выводу, что вы — тот человек, за которого себя выдаете. — Джеймс взял со стола шляпу и поднялся со стула. — Я бы держался от Хокинса подальше. Возможно, он добивается от вас чегото большего, чем ваше расположение и дружба.
— Я познакомилась с ним задолго до того, как связалась с вашей группой, — напомнила я гостю.
— Успокойтесь. Сохраняйте благоразумие. Я буду рядом.
Мне захотелось прокричать: «Не надо!» Джеймс осторожно притворил за собой дверь, и я услышала, как щелкнул автоматический замок.
Глава 37. СМЕРТЬ ПОЭТА
С утра я отправилась в Чикаго. В ближайшие три дня Джеффа не будет в Нью-Йорке — отделению, в котором служил Хокинс, предстояли учения за городом. Даже если бы мне позарез понадобилась помощь Хокинса, я все равно не смогла бы выйти на него.
Чикаго, как я и предполагала, пускал приезжим пыль в глаза — и в прямом, и в переносном смысле слова. Понятно, что не Чикаго был основной целью моей поездки. Я держала путь в Атланту, откуда намеревалась добираться до Бенни. И все же, раз уж я тут оказалась, мне следовало использовать свой шанс и попытаться хоть чуть-чуть приоткрыть завесу тайны, лучшее название для которой, я думаю, — Город Ветра.
Был ясный морозный день со шквальным ветром, который ревел, словно в аэродинамической трубе, между небоскребов. При особо сильных порывах трудно было устоять на ногах. Большую часть дня я прошаталась по залам художественных галерей и музеев, что дало мне возможность не только заполнить кое-какие пробелы в образовании, но и десятки раз проверить: нет ли за мной «хвоста»? И я убедилась — слежки нет.
Затем я провела тягомотный вечер в обществе своего родного папочки, который живет в пригороде Чикаго, в Ивенстоуне. Выяснилось, что у меня с отцом нет абсолютно ничего общего, за исключением внешнего сходства. Сохранилась видеозапись, где мой папочка представал во всей своей красе, в том возрасте, когда готовился разменять сороковник. Поставь нас рядом, его прежнего и меня сегодняшнюю, — нас принимали бы за близнецов. Итак, теперь я знаю, как буду выглядеть в свои пятьдесят: вялой и обрюзгшей.
Но в принципе отец оказался довольно мил. Восемь лет назад он развелся и сейчас живет в квартирке, которая по площади едва ли больше той комнаты, что я занимаю в общежитии университета. Отец производит впечатление неудачника, изнуренного невзгодами и утратившего всякий вкус к жизни. Мне он, конечно, был рад, но, я уверена, он был бы рад и первому встречному, забредшему к нему на огонек.
От визита есть несомненная польза. В конце концов я избавилась от наваждения, преследовавшего меня всю мою сознательную жизнь.
И если наша встреча, вне всякого сомнения, принесла отцу капельку радости, то у меня на душе оставила горький осадок.
Я отсыпалась в поездах. Подземкой я добралась из Чикаго в Сан-Диего, из Сан-Диего в Сиэтл, из Сиэтла — в Атланту. Потом были наземный поезд и самолет, Чарлстон и Ланкастер-Миллс, куда я прибыла в несусветную рань и где в течение двух часов гоняла чаи в одном круглосуточно работающем кафе, ожидая, когда же откроется пункт проката. Он наконец-то открылся; я выбрала себе подходящий велосипед и покатила на ферму. До цели оставалось десять километров.
Светило яркое солнце, и я чувствовала себя брошенной на произвол судьбы. Я давила на педали, и велосипед то и дело подпрыгивал на ухагбистом, изрезанном глубокими колеями проселке. Дважды где-то высоко над головой с жужжанием проносились авиаглиссеры — я не удостоила их взглядом. На десятом километре на обочине я обнаружила столб и почтовый ящик, на котором не было ни адреса, ни фамилии владельца. Приковав велосипед к столбу, я зашагала по заплывшей грязью тропинке к видневшемуся за де.ревьями дому. Похоже, он был очень стар и сложен из бревен.
При ближайшем рассмотрении оказалось, что я права. Бревна и цемент, старая постройка. Дом выглядел так, будто хозяин сляпал его в одиночку и на скорую руку. Из отверстия, просверленного в двери, свисала веревка. Я дернула за веревочку, и за стеной зазвенел колокольчик. Он звенел и звенел, а мне никто не отвечал, и тогда я шагнула с крылечка в траву, намереваясь заглянуть в окно через мутное, давно не мытое стекло.
— Кого-то разыскиваете?
Я отпрыгнула от окна. Передо мной стоял длиннющий, метра два в высоту, человек. Страшно длинный и страшно тощий, кожа да кости. Его фигура состояла сплошь из одних острых углов. Глубоко запавшие глаза и мертвенно-бледное лицо дополнят портрет. На восковом лице чернела щетина. Мужчина был одет в мятую выгоревшую спецовку. В левой руке он держал двустволку и мягко покачивал ею.
— Да, я… я ищу Бенни. Бенни Аронса.
— Тут такого нет, — сказал мужчина и почесал свой живот. При этом он пошевелил левой рукой, и оба ружейных ствола уставились мне в лоб.
— Наверное, я ошиблась фермой, — поспешно ответила, я и тотчас подумала, что и впрямь ошиблась. Дернул же меня черт забрести во владения этого сумасшедшего затворника!
— Мне нужна ферма мистера Перкинса, — пояснила я.
Мужчина уперся в меня долгим, мрачным взглядом.
— Волосы ваши, похоже, с другими не спутать, — проговорил он. — Вы Мария Анна?
Я энергично закивала головой:
— О'Хара. А где Бенни?
— Предположим, я знавал некоего Аронса. Предположим, и вы с ним были знакомы. Где вы с ним познакомились? — спросил мужчина.
— На семинаре по английской литературе в нью-йоркском университете, — ответила я. — На семинаре у доктора Шауманна.
— Куда вы направились, когда впервые решили-вместе прогуляться?
— В Бронкс, в зоопарк.
Пока мы обменивались фразами, мой экзаменатор стоял как вкопанный. Я тоже не делала резких движений.
После долгой паузы он сказал:
— Наверное, это и есть вы. — Он опустил ружье стволами вниз. — Зайдем в дом.
Я последовала за Перкинсом. Мы вошли в большую, скромно обставленную комнату. Стены в комнате были небелены — цемент и бревна, — как и снаружи, но внутри к ним то там, то тут лепились многочисленные книжные полки. Рядом висели картины. Одна из них, находившаяся над камином, была работы Бенни Аронса. В камине тлело полено. С морозца мне показалось, что в доме слишком жарко и душно.
Перкинс провел меня к массивному, сколоченному из грубых досок столу. Выдвинул два стула.
— Присаживайтесь, — предложил Перкинс. — Сейчас будет кофе.
Я села.
— Ради Бога, не надо меня ничем угощать, — сказала я. — Спасибо, не надо.
Хозяин промычал нечто нечленораздельное, снял с черной железной плиты кувшин, разлил кофе по чашкам, затем достал с полки бутылку и добавил в чашки по доброму глотку виски.
Он устроился на стуле напротив меня, подумал и снова плеснул в кофе виски. По ободок. На этот раз только себе. И принялся медленно покачивать головой из стороны в сторону.
Отныне запах кофе и виски всегда будет вызывать у меня стремительно нарастающее чувство безотчетного страха.
— Что-то… случилось?
— Бенни мертв, — сказал Перкинс, отчетливо выговаривая каждый слог.
Я прислушалась к себе, и мне показалось, что мое сердце вот-вот остановится. Волна раскаяния нахлынула на меня, волна страха встретила её и захлестнула — я тонула, я падала в обморок. Перкинс успел метнуться, перевалившись через стол, и удержать мое слабое тело. Он схватил меня за руку и вернул в исходное положение.
— Что случилось? — повторила я. Перкинс поднялся, обошел стол и коснулся моего плеча, успокаивая:
— Не то, не то, что они говорят. — Перкинс приподнял чашку с кофе и виски. — Лучше выпей.
Я выпила и закашлялась. Слезы потекли по щекам. Удивительно, но этот отшельник протянул мне изумительно чистый носовой платок.
— Они? Сказали? Случилось? — вырвалось у меня. — Кто «они»?
— Полиция, — сказал Перкинс. — Они убили Бенни, он бы не нарвался на…
— Да! Знаю, — сказала я. — Сам, он бы никогда!
— И я знаю. Уйти из жизни Бенни, без строкстрочек-послания в?.. — Перкинс тронул рукой край моего стула. — Сукин сын, он был помешан на слове. Простите меня. — Перкинс вздрогнул. — Простите.
— Нет, вы правы, — пробормотала я и высморкалась. По дому разнеслось эхо.
— Он не погиб. Он был убит. Подумай, детка, что дальше? Уж кто-кто, а я-то знаю, что парень был весь в чужих заботах и радостях и, знаешь, милочка, никогда не болтал о частностях. Он както бросил фразу: «Тебе, Перкинс, лучше не знать, чем знать». Кто-то его здорово доставал, да?
— Да? — содрогнулась я. И подумала — кто? Перкинс достал кисет, бумагу, долго-долго сворачивал сигарету.
— А куда денешься? Три недели тому назад… — Перкинс усмехнулся. — Три недели. Утро, я пожарил картошку и пошел в конюшню, не смейся, позвать Бенни завтракать. Теперь в моей конюшне нет лошадей — зато там есть одна маленькая комнатка, которую Аронс облюбовал себе под жилье.
— Для чего?
— Там уже давно не было лошадей… И, понимаешь, он повесился именно там — длинная веревка, балка, мой сеновал. Ты знаешь, что такое сеновал?
— Боже! — воскликнула я.
— Правильно, — сказал Перкинс. — Не повесился, а его повесили. Кто-то заставил его прошагать до сеновала, и всунуть голову в петлю, и, можешь ли представить, — оттолкнуться от?.. — Перкинс перешел на «ты».
— Вы-то откуда все это знаете? — спросила я.
— Есть основания… Сигарету дать?
Я вскинула голову:
— Как, как вы сказали?
— Тебе необязательно знать, — сказал тихий человек. — Ладно. Была веревка, был Бенни, я срезал веревку. Чертова конюшня, холодная, — и парень готов. Голый, никакой одежды на нем, а что это значит? Его подняли, когда он спал?
Перкинс прикурил свою самокрутку, отпил из чашки.
— Подняли? — спросила я.
— Полагаю, я в здравом уме, — проворчал хозяин фермы. — Наблюдал за ним ох как долго! И увидел, да, я увидел, что с парнем творится чтото не то. Я понял, что это — не философская проблема. Конкретика. Жизнь. — Перкинс подался назад. — Рука Бенни была заломлена назад за спину. Так заламывают руку профессионалы. На левом запястье Аронса был синяк. И точно такой же — на правом плече. Понимаешь, что это значит?
— Нет, — сказала я.
— Выворачиваешь человеку руку, за спину и вверх, вот, — Перкинс повернулся, нагнулся и завел руку за спину так, словно собирался почесать спину между лопаток, — затем хватаешь человека за плечо и толкаешь вперед. Он и идет вперед. Полицейские приемчики.
— Так его и пригнали на верхотуру, на сеновал? — спросила я.
— Конечно. Но прежде он сопротивлялся, сопротивлялся яростно, и ребятам пришлось вывихнуть ему руку и оставить на теле эти синяки. — Перкинс отпил виски из чашки. — Я показал си — няки полицейским, и они согласились с моей версией. Однако, когда через несколько дней я им позвонил, они сказали, что дело закрыто. Самоубийство! Мол-де следователь решил: Бенни сам нанес себе повреждения, пытаясь высвободиться из петли. После того, как повис. Они утверждают, что масса людей, которые вешаются, имеют на все про все секундочку, — поломать себе что-нибудь или оставить на собственном теле синячки. Бред. Игра краплеными картами. Следователь лжет.
— Бенни не мог пойти на самоубийство, — сказала я.
— И ни с кем подобное произойти не могло, — сказал Перкинс. — Ну, как он ухитрился поставить себе синяк на правое плечо? Сначала он это сделал, или после того, как заломил себе руку за спину? Фальшь, безусловно. — Перкинс жадно затянулся, и над столом фейерверком рассыпались искры. — Весь вопрос в том, кто?..
Я кивнула.
Перкинс погасил сигарету о крышку консервной банки, которая служила ему пепельницей.
— Ты знаешь намного больше, куда больше, чем говоришь мне.
— Да. Но не имею права… Мы с вами едва знакомы! — пробормотала я.
Перкинс, казалось, читал мои мысли.
— Думаешь, я не тот, кем представляюсь?
— Все может быть.
— Ладно. Ну, вот, нет у меня прав на управление самолетом, к примеру. И, видимо, не могло их быть ни при каких обстоятельствах. — Перкинс встал со стула и пошел к плите, доливать в чашку кофе. Он снял с полки бутылку виски, покрутил её в руках и поставил на место. — Хочешь ещё выпить? — спросил он у меня.
— Нет.
Перкинс вернулся за стол и стал рассматривать содержимое своей чашки. Словно гадал на кофейной гуще.
— Мы с Бенни вместе учились в школе и были закадычными друзьями. Кроме того, мы с ним двоюродные братья. И — из одного клана. Мои родители как-то перебрались в Нью-Йорк, и мы с Бенни жили в одном доме. В большом доме клана. — Перкинс указал пальцем на полки, забитые сотнями книг. — Бенни приучил меня к чтению. Думаю, я был для него самым близким другом. Отчего вы не расспросите меня о его жизни? Просто о нем. Я же спрашивал вас кое о чем…
— Поверьте, вам лучше не знать лишнего о Бенни, — сказала я.
— Глупости, — вздохнул Перкинс. — Три недели я бродил с ружьем вокруг дома. Было бы куда полезнее, если бы я знал, что, где или кого и когда искать, верно?
— Надеюсь, они вас не тронут, — сказала я. Уверенности в том у меня, конечно же, не было. Перкинс поглядел мне в глаза.
— Ладно. А скажите мне о Бенни… интимное. О его… любовном опыте, то есть о сексуальном… Был и гомосексуальный опыт? — спросила я.
Перкинс нахмурился и замолчал. Он молчал очень долго.
— Если и был, — наконец промолвил он, — то Бенни никогда не говорил мне об этом. А я и не ждал от него подобных откровений. Что я знаю? Несколько лет назад была у него какая-то женщина, и он страшно переживал из-за того, что у него с ней, как бы сказать помягче, не вышло… Потом женщин у него не было. До вас. Он готов был часами рассказывать мне о вас. Ну, да я не хочу вас смущать.
— Сексуальными подробностями? Этим вы меня не смутите, — усмехнулась я.
— Вы шокировали его своим отношением к сексу, — сказал Перкинс. — Прежде Аронс считал, что любовь и секс — понятия одного порядка, что эти явления взаимосвязаны. Ломка его представлений о взаимоотношениях людей проходила мучительно. Болезненнее, чем у многих других. Ведь он не надеялся на продолжение связи с вами и не ждал от судьбы ничего хорошего в будущем. Он жил одним настоящим. И полагал, что в сексе для вас нет секретов. Нет ничего такого, чего бы вы не умели в постели.
— Он меня переоценивал. Есть и были вещи, которые мне не под силу, — призналась я. — Другое дело, Бенни в голову никогда бы не пришло, что это могло быть.
Перкинс нетерпеливо качнул головой:
— Как-то он рассказал мне историю, о которой теперь никто, кроме нас с вами, не знает. Да, м-м… Вы занимались этим в раздевалке спортзала. И были вынуждены срочно сбежать в… извините, вонючий туалет и там запереться.
— С чего бы? — улыбнулась я, вспомнив этот эпизод.
— А из спортзала в раздевалку неожиданно привалила вся группа. В самый что ни на есть неподходящий момент, — ответил Перкинс.
Я кивнула и подумала про себя, улыбаясь, — если честно, то в самый подходящий. Никогда бы не подумала, что Бенни способен так быстро отойти от потрясения. Ситуация сложилась очень пикантная — не мудрено было дать волю воображению, даже самому разнузданному.
Чикаго, как я и предполагала, пускал приезжим пыль в глаза — и в прямом, и в переносном смысле слова. Понятно, что не Чикаго был основной целью моей поездки. Я держала путь в Атланту, откуда намеревалась добираться до Бенни. И все же, раз уж я тут оказалась, мне следовало использовать свой шанс и попытаться хоть чуть-чуть приоткрыть завесу тайны, лучшее название для которой, я думаю, — Город Ветра.
Был ясный морозный день со шквальным ветром, который ревел, словно в аэродинамической трубе, между небоскребов. При особо сильных порывах трудно было устоять на ногах. Большую часть дня я прошаталась по залам художественных галерей и музеев, что дало мне возможность не только заполнить кое-какие пробелы в образовании, но и десятки раз проверить: нет ли за мной «хвоста»? И я убедилась — слежки нет.
Затем я провела тягомотный вечер в обществе своего родного папочки, который живет в пригороде Чикаго, в Ивенстоуне. Выяснилось, что у меня с отцом нет абсолютно ничего общего, за исключением внешнего сходства. Сохранилась видеозапись, где мой папочка представал во всей своей красе, в том возрасте, когда готовился разменять сороковник. Поставь нас рядом, его прежнего и меня сегодняшнюю, — нас принимали бы за близнецов. Итак, теперь я знаю, как буду выглядеть в свои пятьдесят: вялой и обрюзгшей.
Но в принципе отец оказался довольно мил. Восемь лет назад он развелся и сейчас живет в квартирке, которая по площади едва ли больше той комнаты, что я занимаю в общежитии университета. Отец производит впечатление неудачника, изнуренного невзгодами и утратившего всякий вкус к жизни. Мне он, конечно, был рад, но, я уверена, он был бы рад и первому встречному, забредшему к нему на огонек.
От визита есть несомненная польза. В конце концов я избавилась от наваждения, преследовавшего меня всю мою сознательную жизнь.
И если наша встреча, вне всякого сомнения, принесла отцу капельку радости, то у меня на душе оставила горький осадок.
Я отсыпалась в поездах. Подземкой я добралась из Чикаго в Сан-Диего, из Сан-Диего в Сиэтл, из Сиэтла — в Атланту. Потом были наземный поезд и самолет, Чарлстон и Ланкастер-Миллс, куда я прибыла в несусветную рань и где в течение двух часов гоняла чаи в одном круглосуточно работающем кафе, ожидая, когда же откроется пункт проката. Он наконец-то открылся; я выбрала себе подходящий велосипед и покатила на ферму. До цели оставалось десять километров.
Светило яркое солнце, и я чувствовала себя брошенной на произвол судьбы. Я давила на педали, и велосипед то и дело подпрыгивал на ухагбистом, изрезанном глубокими колеями проселке. Дважды где-то высоко над головой с жужжанием проносились авиаглиссеры — я не удостоила их взглядом. На десятом километре на обочине я обнаружила столб и почтовый ящик, на котором не было ни адреса, ни фамилии владельца. Приковав велосипед к столбу, я зашагала по заплывшей грязью тропинке к видневшемуся за де.ревьями дому. Похоже, он был очень стар и сложен из бревен.
При ближайшем рассмотрении оказалось, что я права. Бревна и цемент, старая постройка. Дом выглядел так, будто хозяин сляпал его в одиночку и на скорую руку. Из отверстия, просверленного в двери, свисала веревка. Я дернула за веревочку, и за стеной зазвенел колокольчик. Он звенел и звенел, а мне никто не отвечал, и тогда я шагнула с крылечка в траву, намереваясь заглянуть в окно через мутное, давно не мытое стекло.
— Кого-то разыскиваете?
Я отпрыгнула от окна. Передо мной стоял длиннющий, метра два в высоту, человек. Страшно длинный и страшно тощий, кожа да кости. Его фигура состояла сплошь из одних острых углов. Глубоко запавшие глаза и мертвенно-бледное лицо дополнят портрет. На восковом лице чернела щетина. Мужчина был одет в мятую выгоревшую спецовку. В левой руке он держал двустволку и мягко покачивал ею.
— Да, я… я ищу Бенни. Бенни Аронса.
— Тут такого нет, — сказал мужчина и почесал свой живот. При этом он пошевелил левой рукой, и оба ружейных ствола уставились мне в лоб.
— Наверное, я ошиблась фермой, — поспешно ответила, я и тотчас подумала, что и впрямь ошиблась. Дернул же меня черт забрести во владения этого сумасшедшего затворника!
— Мне нужна ферма мистера Перкинса, — пояснила я.
Мужчина уперся в меня долгим, мрачным взглядом.
— Волосы ваши, похоже, с другими не спутать, — проговорил он. — Вы Мария Анна?
Я энергично закивала головой:
— О'Хара. А где Бенни?
— Предположим, я знавал некоего Аронса. Предположим, и вы с ним были знакомы. Где вы с ним познакомились? — спросил мужчина.
— На семинаре по английской литературе в нью-йоркском университете, — ответила я. — На семинаре у доктора Шауманна.
— Куда вы направились, когда впервые решили-вместе прогуляться?
— В Бронкс, в зоопарк.
Пока мы обменивались фразами, мой экзаменатор стоял как вкопанный. Я тоже не делала резких движений.
После долгой паузы он сказал:
— Наверное, это и есть вы. — Он опустил ружье стволами вниз. — Зайдем в дом.
Я последовала за Перкинсом. Мы вошли в большую, скромно обставленную комнату. Стены в комнате были небелены — цемент и бревна, — как и снаружи, но внутри к ним то там, то тут лепились многочисленные книжные полки. Рядом висели картины. Одна из них, находившаяся над камином, была работы Бенни Аронса. В камине тлело полено. С морозца мне показалось, что в доме слишком жарко и душно.
Перкинс провел меня к массивному, сколоченному из грубых досок столу. Выдвинул два стула.
— Присаживайтесь, — предложил Перкинс. — Сейчас будет кофе.
Я села.
— Ради Бога, не надо меня ничем угощать, — сказала я. — Спасибо, не надо.
Хозяин промычал нечто нечленораздельное, снял с черной железной плиты кувшин, разлил кофе по чашкам, затем достал с полки бутылку и добавил в чашки по доброму глотку виски.
Он устроился на стуле напротив меня, подумал и снова плеснул в кофе виски. По ободок. На этот раз только себе. И принялся медленно покачивать головой из стороны в сторону.
Отныне запах кофе и виски всегда будет вызывать у меня стремительно нарастающее чувство безотчетного страха.
— Что-то… случилось?
— Бенни мертв, — сказал Перкинс, отчетливо выговаривая каждый слог.
Я прислушалась к себе, и мне показалось, что мое сердце вот-вот остановится. Волна раскаяния нахлынула на меня, волна страха встретила её и захлестнула — я тонула, я падала в обморок. Перкинс успел метнуться, перевалившись через стол, и удержать мое слабое тело. Он схватил меня за руку и вернул в исходное положение.
— Что случилось? — повторила я. Перкинс поднялся, обошел стол и коснулся моего плеча, успокаивая:
— Не то, не то, что они говорят. — Перкинс приподнял чашку с кофе и виски. — Лучше выпей.
Я выпила и закашлялась. Слезы потекли по щекам. Удивительно, но этот отшельник протянул мне изумительно чистый носовой платок.
— Они? Сказали? Случилось? — вырвалось у меня. — Кто «они»?
— Полиция, — сказал Перкинс. — Они убили Бенни, он бы не нарвался на…
— Да! Знаю, — сказала я. — Сам, он бы никогда!
— И я знаю. Уйти из жизни Бенни, без строкстрочек-послания в?.. — Перкинс тронул рукой край моего стула. — Сукин сын, он был помешан на слове. Простите меня. — Перкинс вздрогнул. — Простите.
— Нет, вы правы, — пробормотала я и высморкалась. По дому разнеслось эхо.
— Он не погиб. Он был убит. Подумай, детка, что дальше? Уж кто-кто, а я-то знаю, что парень был весь в чужих заботах и радостях и, знаешь, милочка, никогда не болтал о частностях. Он както бросил фразу: «Тебе, Перкинс, лучше не знать, чем знать». Кто-то его здорово доставал, да?
— Да? — содрогнулась я. И подумала — кто? Перкинс достал кисет, бумагу, долго-долго сворачивал сигарету.
— А куда денешься? Три недели тому назад… — Перкинс усмехнулся. — Три недели. Утро, я пожарил картошку и пошел в конюшню, не смейся, позвать Бенни завтракать. Теперь в моей конюшне нет лошадей — зато там есть одна маленькая комнатка, которую Аронс облюбовал себе под жилье.
— Для чего?
— Там уже давно не было лошадей… И, понимаешь, он повесился именно там — длинная веревка, балка, мой сеновал. Ты знаешь, что такое сеновал?
— Боже! — воскликнула я.
— Правильно, — сказал Перкинс. — Не повесился, а его повесили. Кто-то заставил его прошагать до сеновала, и всунуть голову в петлю, и, можешь ли представить, — оттолкнуться от?.. — Перкинс перешел на «ты».
— Вы-то откуда все это знаете? — спросила я.
— Есть основания… Сигарету дать?
Я вскинула голову:
— Как, как вы сказали?
— Тебе необязательно знать, — сказал тихий человек. — Ладно. Была веревка, был Бенни, я срезал веревку. Чертова конюшня, холодная, — и парень готов. Голый, никакой одежды на нем, а что это значит? Его подняли, когда он спал?
Перкинс прикурил свою самокрутку, отпил из чашки.
— Подняли? — спросила я.
— Полагаю, я в здравом уме, — проворчал хозяин фермы. — Наблюдал за ним ох как долго! И увидел, да, я увидел, что с парнем творится чтото не то. Я понял, что это — не философская проблема. Конкретика. Жизнь. — Перкинс подался назад. — Рука Бенни была заломлена назад за спину. Так заламывают руку профессионалы. На левом запястье Аронса был синяк. И точно такой же — на правом плече. Понимаешь, что это значит?
— Нет, — сказала я.
— Выворачиваешь человеку руку, за спину и вверх, вот, — Перкинс повернулся, нагнулся и завел руку за спину так, словно собирался почесать спину между лопаток, — затем хватаешь человека за плечо и толкаешь вперед. Он и идет вперед. Полицейские приемчики.
— Так его и пригнали на верхотуру, на сеновал? — спросила я.
— Конечно. Но прежде он сопротивлялся, сопротивлялся яростно, и ребятам пришлось вывихнуть ему руку и оставить на теле эти синяки. — Перкинс отпил виски из чашки. — Я показал си — няки полицейским, и они согласились с моей версией. Однако, когда через несколько дней я им позвонил, они сказали, что дело закрыто. Самоубийство! Мол-де следователь решил: Бенни сам нанес себе повреждения, пытаясь высвободиться из петли. После того, как повис. Они утверждают, что масса людей, которые вешаются, имеют на все про все секундочку, — поломать себе что-нибудь или оставить на собственном теле синячки. Бред. Игра краплеными картами. Следователь лжет.
— Бенни не мог пойти на самоубийство, — сказала я.
— И ни с кем подобное произойти не могло, — сказал Перкинс. — Ну, как он ухитрился поставить себе синяк на правое плечо? Сначала он это сделал, или после того, как заломил себе руку за спину? Фальшь, безусловно. — Перкинс жадно затянулся, и над столом фейерверком рассыпались искры. — Весь вопрос в том, кто?..
Я кивнула.
Перкинс погасил сигарету о крышку консервной банки, которая служила ему пепельницей.
— Ты знаешь намного больше, куда больше, чем говоришь мне.
— Да. Но не имею права… Мы с вами едва знакомы! — пробормотала я.
Перкинс, казалось, читал мои мысли.
— Думаешь, я не тот, кем представляюсь?
— Все может быть.
— Ладно. Ну, вот, нет у меня прав на управление самолетом, к примеру. И, видимо, не могло их быть ни при каких обстоятельствах. — Перкинс встал со стула и пошел к плите, доливать в чашку кофе. Он снял с полки бутылку виски, покрутил её в руках и поставил на место. — Хочешь ещё выпить? — спросил он у меня.
— Нет.
Перкинс вернулся за стол и стал рассматривать содержимое своей чашки. Словно гадал на кофейной гуще.
— Мы с Бенни вместе учились в школе и были закадычными друзьями. Кроме того, мы с ним двоюродные братья. И — из одного клана. Мои родители как-то перебрались в Нью-Йорк, и мы с Бенни жили в одном доме. В большом доме клана. — Перкинс указал пальцем на полки, забитые сотнями книг. — Бенни приучил меня к чтению. Думаю, я был для него самым близким другом. Отчего вы не расспросите меня о его жизни? Просто о нем. Я же спрашивал вас кое о чем…
— Поверьте, вам лучше не знать лишнего о Бенни, — сказала я.
— Глупости, — вздохнул Перкинс. — Три недели я бродил с ружьем вокруг дома. Было бы куда полезнее, если бы я знал, что, где или кого и когда искать, верно?
— Надеюсь, они вас не тронут, — сказала я. Уверенности в том у меня, конечно же, не было. Перкинс поглядел мне в глаза.
— Ладно. А скажите мне о Бенни… интимное. О его… любовном опыте, то есть о сексуальном… Был и гомосексуальный опыт? — спросила я.
Перкинс нахмурился и замолчал. Он молчал очень долго.
— Если и был, — наконец промолвил он, — то Бенни никогда не говорил мне об этом. А я и не ждал от него подобных откровений. Что я знаю? Несколько лет назад была у него какая-то женщина, и он страшно переживал из-за того, что у него с ней, как бы сказать помягче, не вышло… Потом женщин у него не было. До вас. Он готов был часами рассказывать мне о вас. Ну, да я не хочу вас смущать.
— Сексуальными подробностями? Этим вы меня не смутите, — усмехнулась я.
— Вы шокировали его своим отношением к сексу, — сказал Перкинс. — Прежде Аронс считал, что любовь и секс — понятия одного порядка, что эти явления взаимосвязаны. Ломка его представлений о взаимоотношениях людей проходила мучительно. Болезненнее, чем у многих других. Ведь он не надеялся на продолжение связи с вами и не ждал от судьбы ничего хорошего в будущем. Он жил одним настоящим. И полагал, что в сексе для вас нет секретов. Нет ничего такого, чего бы вы не умели в постели.
— Он меня переоценивал. Есть и были вещи, которые мне не под силу, — призналась я. — Другое дело, Бенни в голову никогда бы не пришло, что это могло быть.
Перкинс нетерпеливо качнул головой:
— Как-то он рассказал мне историю, о которой теперь никто, кроме нас с вами, не знает. Да, м-м… Вы занимались этим в раздевалке спортзала. И были вынуждены срочно сбежать в… извините, вонючий туалет и там запереться.
— С чего бы? — улыбнулась я, вспомнив этот эпизод.
— А из спортзала в раздевалку неожиданно привалила вся группа. В самый что ни на есть неподходящий момент, — ответил Перкинс.
Я кивнула и подумала про себя, улыбаясь, — если честно, то в самый подходящий. Никогда бы не подумала, что Бенни способен так быстро отойти от потрясения. Ситуация сложилась очень пикантная — не мудрено было дать волю воображению, даже самому разнузданному.