Страница:
— Байрон, — позвала меня леди Мельбурн. Ее бледное лицо выражало сожаление и презрение. — Все это время ты продолжаешь стареть. Посмотри на меня. Я была глупа, и все же я сдалась. Мы все сдаемся. Перебори себя. Выпей кровь своей дочери, пока ты еще молод. Ты обязан сделать это для нас.
Я нахмурился.
— Обязан? — спросил я. — Перед кем я в долгу? Леди Мельбурн слегка приподняла бровь.
— Ты обязан всему нашему роду, — произнесла она.
— Почему?
— Ты убийца Вахель-паши. Я взглянул на нее с удивлением.
— Я никогда не говорил тебе об этом, — сказал я.
— Мы знаем.
— Но как?
— Паша был носителем необычайной силы. Среди вампиров — повелителей Смерти он был почти что королем. Неужели ты не знал этого? — Леди Мельбурн помолчала. — Мы все ощутили его уход.
Я нахмурился. Рожденный из мрака моего воображения призрак паши внезапно предстал передо мной, бледный и ужасный, с лицом, искаженным невыносимой болью. Я встряхнул головой, и фантом исчез. Леди Мельбурн смотрела на меня с легкой улыбкой на бескровных губах.
— Теперь он мертв, — прошептала она мне на ухо, — а ты — его наследник. Я холодно посмотрел на нее.
— Наследник? — повторил я и рассмеялся в ответ. — Это и глупо, и смешно. Ты забываешь, что я убил его.
— Нет, — сказала леди Мельбурн, — я не забываю.
— Тогда что ты имеешь в виду?
— А то, Байрон, — леди Мельбурн снова улыбнулась, — что он должен был выбрать тебя.
— Выбрать? Меня? Для чего?
Леди Мельбурн замолчала, и на ее лицо вернулось выражение ледяного спокойствия.
— Чтобы постигнуть тайны нашей породы, — сказала она. — Чтобы найти ответ перед лицом вечности.
— О, да, — рассмеялся я. — Всего лишь.
Я отвернулся, но леди Мельбурн взяла мою руку.
— Пожалуйста, Байрон, — сказала она. — Убей своего ребенка, выпей его кровь. Тебе понадобится сила
— Для чего? Чтоб стать таким, как паша? Нет. — Пожалуйста, Байрон, я…
— Нет!
Леди Мельбурн содрогнулась под моим взглядом. Она опустила глаза и надолго замолчала.
— Ты так молод, — произнесла она. — Но уже понимаешь, какой силой ты обладаешь.
Я покачал головой и обнял леди Мельбурн.
— Я не хочу этой власти, — мягко ответил я.
— Потому что ты уже имеешь ее. — Леди Мельбурн подняла глаза. — Что же ты еще желаешь?
— Покоя. Мира. Вновь стать смертным. Леди Мельбурн усмехнулась.
— Несбыточные мечты.
— Да. — Я слегка улыбнулся. — И все же, пока живы Ада и Августа, тогда, возможно… — Я помолчал. — Тогда, возможно, какая-то часть меня все еще смертна.
Леди Мельбурн расхохоталась. Но я заставил ее замолчать, крепко сжав в своих руках; она заглянула в глубину моих глаз, как попавшая в ловушку жертва.
— Ты просишь меня, — произнес я медленно, — измерить глубину тайны нашей породы. Но нам, напротив, не следует знать эту тайну, нам нужно стараться бежать от того, что мы представляем. У вампиров есть сила, власть, знание, вечная жизнь, но все это — ничто, потому что мы постоянно жаждем крови. Ибо пока мы испытываем эту жажду, на нас будут охотиться и относиться к нам с отвращением. И все же, зная это, я чувствую, как день ото дня растет моя жажда, становясь более жестокой. И скоро кровь станет единственной вещью, способной доставить мне удовольствие. И все другие радости жизни будут услаждать мой вкус, как зола во рту. Это моя судьба, наша судьба, леди Мельбурн, не так ли?
Она не ответила. В ее зрачках я увидел свое лицо, горячее и резкое. Страсти, раздирающие мою душу, отражались в нем, как тени от облаков.
— Я найду спасение, — сказал я наконец. — Я буду искать его, если даже на это потребуется вечность. — Я помолчал. — Путь будет более тяжелым, и паломничество — более мучительным, ведь я потерял большую часть человеческого в себе. Я не понимал этого раньше, но теперь осознал это. Да, — я кивнул, — теперь я это понимаю.
Мой голос затих, и я уставился в темноту. Мне привиделась чья-то неясная фигура В течение нескольких секунд передо мной маячило лицо паши. Я мигнул — и оно исчезло. Я обернулся к леди Мельбурн.
— Я уеду из Англии, — сказал я ей. — Я оставлю свою сестру и дочь и не стану пить их кровь.
Я отвернулся. Леди Мельбурн не пыталась остановить меня. Я пересек комнату и вышел в холл, звук моих шагов эхом раздавался в моей голове. Там я увидел Каролину Лэм. Она ужасно похудела, и, когда я проходил мимо, мне показалось, что ее улыбка напоминает оскал. Она поднялась и последовала за мной.
— Я слышала, вы уезжаете из Англии, — сказала она.
Я не ответил. Она взяла меня за руку.
— Что вы скажете своей жене? — спросила она — Вампир… Я резко обернулся.
— Подслушиваешь в замочную скважину, Каро? — спросил я. — Это может быть опасным. Каро рассмеялась.
— Да, быть может, — сказала она
Выражение ее лица было резким и странным, и, хотя Каро в упор глядела на меня, она не смогла вынести ярости, которая стояла в моих глазах. Она отступила, а я вышел в холл.
— Возьми меня с собой! — внезапно выкрикнула Каро. — Я буду стелить постели для твоих любовниц!
Буду бродить по улицам и добывать жертв для тебя! Прошу тебя, Байрон, пожалуйста!
Она побежала за мной и бросилась к ногам, схватила меня за руку и начала целовать ее.
— Ты падший, мой Байрон, но все же ты ангел. Возьми меня с собой. Пообещай, поклянись. Все ее тело начало трястись как в лихорадке.
— Сердце вампира тверже железа, — пробормотала она, — оно размягчается на огне вожделения, но, остывая, становится холодным и твердым.
Она заглянула мне в лицо и дико расхохоталась.
— Да, холодным и твердым. Холодным, как смерть! Я оттолкнул ее.
— Ты не осмелишься оставить меня! — сказала Каро, в ее голосе не было уверенности. — Такая любовь, такая ненависть, ты не осмелишься!
Я отвернулся и пошел прочь.
— Я прокляну тебя! Прокляну, прокляну, прокляну!
Голос Каро задрожал и затих. Я остановился и посмотрел на нее. Все еще стоя на коленях, Каро содрогалась всем телом, затем припадок прошел, и она смахнула слезы с лица.
— Я прокляну тебя, — повторила она, но уже тише. — Мой милый, моя любовь, я… — Она сделала паузу. — Спасу тебя.
Три недели спустя она посетила Белл, я не знал об этом. Конечно, я не смог уехать. Августа осталась с нами, но кровь Ады — о, кровь Ады была слаще ее крови! Поэтому я остался, и искушение росло во мне. Я знал, что леди Мельбурн была права и я уступлю. Однажды ночью, стоя у кроватки дочери, я чуть было не испробовал ее крови, но Белл помешала мне. Она посмотрела на меня странным взглядом и прижала ребенка к груди. Она сказала мне, что хочет покинуть Лондон, вернуться в деревню и остаться, возможно, на какое-то время в доме своих родителей. Я рассеянно кивнул. И вскоре после этого она уехала. Я сказал ей, что присоединюсь к ней. У экипажа, который должен был увезти ее, она поднесла ко мне дочь, чтобы я мог поцеловать ее. Затем она поцеловала меня, ее поцелуй был таким страстным и долгим, что мне показалось, что она никогда не уедет. Наконец она отпустила меня.
— До свидания, Байрон, — сказала она и села в экипаж; я проводил его взглядом, пока он ехал по Пикадилли.
Я никогда не должен видеть ни ее, ни ребенка.
Несколько недель спустя пришло письмо с требованием о разводе. Тем же утром меня навестил Хобхауз.
— Я полагал, ты знаешь, — сказал он. — Самые невероятные слухи ходят по городу. Говорят, что твоя жена хочет с тобой развестись, и даже хуже.
Я швырнул Хобби письмо. Читая его, он становился все более мрачным. Потом он отдал письмо и взглянул на меня.
— Ты должен уехать за границу, обязательно, — посоветовал он.
— Но зачем? — спросил я. — Неужели эти слухи настолько ужасны?
Хобби помолчал, затем кивнул.
— Скажи мне. Хобхауз улыбнулся.
— Ну, ты знаешь, — пробормотал он, взмахнув рукой. — Супружеская измена, содомия, инцест…
— Что еще?
Хобхауз пристально посмотрел на меня. Он налил вина и протянул мне бокал.
— Эта сука, Каролина Лэм, — признался он наконец, — она всем рассказала… ну, ты сам можешь догадаться…
Я слегка улыбнулся, выпил бокал и затем с яростью разбил его об пол. Хобхауз покачал головой.
— Ты должен уехать за границу, — повторил он. — Пожалуйста, старина, у тебя действительно нет выхода.
Конечно, выхода у меня не было. И все же я не смогу перенести эту разлуку. Чем больше меня проклинали в газетах или освистывали на улицах, тем с большим отчаянием я желал вернуть себе смертность, чтобы отречься от того, что знал обо мне весь свет. Но моя жизнь стала объектом пристального внимания. Каро слишком хорошо сделала свое дело. Однажды ночью я отправился на бал с Августой. Когда мы вошли в зал, собравшиеся, казалось, притихли. Все глаза были обращены на меня, а затем все отвернулись. Ни один человек не подошел к нам. Никто не заговорил с нами. Но я слышал лишь одно слово, шепотом произносимое за нашими спинами: «Вампир». Этой ночью мне казалось, что я слышу его повсюду.
Тогда я понял, что мое изгнание неизбежно. Спустя несколько дней я отправил Августу домой. Несмотря ни на что, она оставалась со мной, и ее любовь никогда не ослабевала. Без нее моя жизнь была бы одинокой. И все же я почувствовал облегчение, когда она уехала, так как теперь был уверен, что никогда не буду пить ее кровь. Я вспомнил о своем желании отправиться в путешествие. Мое отчаяние соединилось со страстным чувством свободы. Весь свет ненавидел меня, ну и пусть, я тоже ненавидел его. Я вспомнил о своих давних замыслах. Я отправлюсь в путешествие, я буду искать! Как предсказала леди Мельбурн, я познаю природу своей сущности. Я приказал изготовить экипаж, такой же, как у Наполеона. В нем была двуспальная кровать, погребок для вин и библиотека. Для погреба я отобрал бутылки мадеры, смешанной с кровью, для библиотеки — книги по науке и оккультизму. Я нанял также врача, молодого человека, который издал несколько сочинений о свойствах крови. В медицинских кругах у него была репутация дилетанта Его знания, я полагал, могут мне пригодиться. Я позволил ему взять пробу моей крови для изучения. Доктора звали Джон Полидори.
Дата отъезда приближалась. Мой дом на Пикадилли опустел. Я бродил по нему, и мои шаги эхом отдавались в пустых коридорах. В детской и в комнате Августы все еще витал легкий и дразнящий аромат крови. Я старался не обращать на него внимание. Теперь я редко выходил — мое лицо и имя были печально известны, но я, как и прежде, был занят делами и общением с друзьями. Кроме того, я завел любовницу. Ее звали Клер, ей было всего семнадцать лет. Я полагаю, она была достаточно мила, но со странностями; она отдалась мне, и я использовал ее, чтобы не думать о большем. Однажды она привела свою сестру.
— Это Мэри, — сказала она.
Ее сестра была такой же милой, но не такой дикой, как Клер. Она мельком взглянула на книги, которые я упаковывал к отъезду, взяла одну из них и прочла название на обложке: «Электричество и принципы жизни».
— Мой муж интересуется подобными вещами, — сообщила она, глядя на меня глубокими серьезными глазами. — Он тоже поэт. Может, вы знаете его?
Я приподнял брови от удивления.
— Шелли, — сказала Мэри. — Перси Шелли. Думаю, вам доставит удовольствие общение с ним.
— Я сожалею, — сказал я, указывая на дорожный сундук, — но, видите ли, я собираюсь за границу.
— Мы тоже, — кивнула Мэри. — Как знать, может, мы встретимся на континенте.
Я слабо улыбнулся.
— Да, может быть.
Но я сомневался в этом. Я видел нарастающие признаки безумия в глазах Клер, ее рассудок расстраивался под воздействием страсти, которую она испытывала ко мне. С этого дня я перестал с ней видеться. Я не желал больше терпеть ее трескотню и постоянные преследования. Если она будет продолжать гоняться за мной, что ж, для нее будет только хуже.
Последнюю ночь в Лондоне я провел в комнате Августы. Запах крови почти исчез. Я лег на ее кровать, вдыхая его последние слабые следы. В доме было темно и тихо, пустота висела в воздухе, как пыль. Несколько часов я лежал в полном одиночестве. Я ощущал, как голод и раскаяние борются в моих венах.
Вдруг я услышал шум шагов. И тут же я ощутил чье-то нечеловеческое присутствие в доме. Я осмотрелся. Никого не было. Я собрал всю свою силу, чтобы заставить это существо показаться, но комната оставалась по-прежнему пустой. Я встряхнул головой. Одиночество поглотило меня. Внезапно эта пустота показалась непереносимой, и, хотя я знал, что это всего лишь фантом, я страстно возжелал вновь увидеть лицо Августы. Из ее почти улетучившегося запаха я воскресил образ. Она стояла передо мной.
— Августа, — прошептал я.
Я протянул к ней руки. Она казалась невозможно реальной. Я попытался прикоснуться к ее щеке. К моему невообразимому удивлению, я почувствовал теплоту живой плоти.
— Августа?
Она ничего не сказала, но желание и любовь, казалось, зажглись в ее глазах. Я склонился и поцеловал ее. Лишь только я сделал это, как понял, что все это время я не чувствовал запах ее крови.
— Августа? — вновь прошептал я.
Она слегка притянула меня к себе, наши щеки соприкоснулись, мы поцеловались.
И вдруг я вскрикнул. Ее губы, казалось, ожили тысячью движущихся частиц. Я отступил назад и увидел, что тело моей сестры покрыто чем-то белым, светящимся, извивающимся. Я вновь прикоснулся к ней, на палец мне упали личинки и поползли по нему. Моя сестра подняла руки, словно взывая о помощи, затем ее тело медленно рассыпалось, и пол оказался устланным извивающимися червями.
Пошатываясь, я отступил назад. Я почувствовал что-то у себя за спиной. Я обернулся. Это была Белл, которая протягивала мне Аду. Я попытался отмахнуться от нее. Я увидел, как Ада начала истекать кровью и таять на глазах; увидел, как плоть Белл застывает и ссыхается, обнажая кости. Вокруг меня были образы людей, которых я любил, они умоляли меня, кивали мне, старались дотянуться. Я отмахивался от них, казалось, они рассыпались от моего прикосновения, затем снова вырастали и, подобно вампирам, преследовали меня. Они дотрагивались до меня разлагающимися пальцами мертвецов, и я в отчаянии оглядывался; мне показалось, что впереди стоит фигура, закутанная в черный плащ. Человек в плаще повернулся. Я стал вглядываться в его лицо. Оно сильно напоминало лицо паши. Если это и был паша, то он сильно изменился. Его мертвенно-бледное лицо было совершенно гладким, оно имело желтоватый чахоточный оттенок. Но я видел его лишь какую-то долю секунды.
— Постой! — закричал я. — Что означают образы, что ты вызываешь для меня? Постой, я приказываю тебе, остановись!
Но фигура развернулась и исчезла так скоро, что я подумал, что это всего лишь моя фантазия. Как только я понял это, другие призраки тоже растворились, и я остался совершенно один. Я стоял на ступенях лестницы. Все было тихо. Ни малейшего движения. Я сделал шаг вперед и тут же понял, что я все-таки не один.
Я ощутил запах ее крови еще до того, как услышал ее тихие всхлипывания. Это была Клер. Она пряталась за одним из дорожных чемоданов. Она тряслась от страха. Я спросил ее, что она видела. Она замотала головой. Я удерживал ее на месте взглядом. Меня возбуждал ужас, который она испытывала. Я знал, что нуждаюсь в крови. Видения, сны, которые являлись мне, — я знал, что только кровь может изгнать их.
Я дотронулся до горла Клер, затем остановился. Я чувствовал биение жизни в ее груди. Я взял ее за подбородок. Затем медленно притянул ее губы к своим. Меня трясло, я закрыл глаза и поцеловал ее. Затем еще. Она оставалась все такой же неподвижной в моих руках. Я овладел ею. Я задыхался. Она все еще была жива. Я сжал ее в объятьях и выпустил в нее свое семя.
— Я дарую тебе жизнь, — прошептал я и поднялся. — А теперь уходи, — сказал я. — И никогда не пытайся увидеть меня, так будет лучше для нас обоих.
Клер кивнула, ее глаза были широко открыты; она привела в порядок свою одежду и ушла, так и не сказав ни слова. Было почти утро.
Спустя час пришел Хобхауз, чтобы проводить меня. С ним был Полидори. К восьми часам мы были уже в пути.
Глава 11
— Вот так и завершилась, — сказал лорд Байрон, — моя тщетная попытка жить жизнью смертного человека.
Ребекка заметила, как на его лице появилось смешанное выражение вызова и сожаления.
— С этого времени я должен был быть самим собой, это единственное, что мне оставалось.
— Единственное?
Ребекка обхватила себя руками. Ее голос после столь долгого молчания прозвучал резко.
— Тогда кто…
— Да? — Лорд Байрон насмешливо приподнял бровь.
— Кто…
Взгляд Ребекки был прикован к бледному лицу ее прародителя.
— Чьим потомком я являюсь? — прошептала она наконец. — Не Аннабеллы? Не Ады?
— Нет.
Он смотрел сквозь нее во тьму комнаты. И снова его лицо, казалось, исказилось гримасой боли и вызова.
— Не сейчас, — тихо произнес он.
— Но…
Его взгляд будто пронзил ее.
— Я сказал: не сейчас!
Ребекка проглотила подступивший к горлу комок, но, сколько она ни старалась, она не смогла скрыть своей обеспокоенности. Ее не так поразила его внезапная вспышка ярости, как то, что беспокоило его самого. После стольких лет, подумала она, когда можно было бы свыкнуться с тем, чем он стал, одиночество, казалось, все еще подавляло его. И она почувствовала к нему жалость. Лорд Байрон, словно читая ее мысли, внезапно посмотрел на нее и расхохотался.
— Не оскорбляйте меня, — сказал он.
Ребекка нахмурилась, делая вид, что не понимает.
— В безнадежности есть великая свобода, — произнес лорд Байрон.
— Свобода?
— Да — Лорд Байрон улыбнулся. — Даже состояние полной безнадежности может быть раем.
— Я не понимаю.
— Конечно не понимаете. Вы смертны. Как вы можете знать, что значит быть проклятым? А я знал — в то утро, покидая берега Англии. И все же безнадежность казалась мне более сладостной, чем хоть какой-то проблеск надежды. Я стоял под развевающимися парусами и смотрел, как белые утесы Дувра исчезают за волнами. Я отправлялся в изгнание. Я был проклят и изгнан из своей родной земли. Я оставил свою семью, своих детей и все, что я любил. Мне не суждено было стать кем-то другим. Чем я стал — отверженным изгоем, блуждающим в темных лабиринтах своего разума? Моя безнадежность несла на себе печать едва сдерживаемой улыбки, которая отражалась и на моем лице.
Лорд Байрон умолк. Он пристально смотрел в глаза Ребекки, словно желая вызвать в ней понимание. Он вздохнул и отвел взгляд, но улыбка осталась, насмешливая и гордая.
— Я оставался на палубе. Все еще были видны вдали белые скалы, затем они исчезли. «Я — вампир», — сказал я самому себе.
Выл ветер, гнулась мачта, и мои слова, казалось, потонули в дыхании шторма. Но они не исчезли бесследно. Потому что они, как и я, были частицей бури. Я прильнул к борту корабля, волны вздымались и опускались, как лошадь, которая знает своего седока. У меня в руке была бутылка. Она была откупорена. Я вдыхал смешанный аромат вина и крови. У меня возникло непреодолимое желание швырнуть ее в море. Кровь радугой разбрызгивалась на ветру, я поднялся вместе с ней и стал парить, такой же свободный и дикий, как сам шторм. Я ощутил, как неистовое веселье наполняет мою кровь. Да, размышлял я, я выполню свое обещание, найду секреты своего естества вампира, стану пилигримом, блуждающим в вечности. Все, что мне нужно было сделать, — это обуздать шторм.
Я отпил из бутылки, затем поднял ее, чтобы выкинуть. Кровь из горлышка бутылки расплескалась по моей руке. Я напрягся и вдруг почувствовал чье-то прикосновение.
— Милорд… — Я обернулся. — Милорд… Это был Полидори. Он держал листки со своими каракулями.
— Милорд, я хотел, чтобы вы посмотрели мою трагедию.
Я взглянул на него с недоверием.
— Трагедию? — спросил я.
— Да, милорд, — Полидори кивнул. Он протянул мне стопку бумаг.
— «Каэтан», трагедия в пяти частях, полностью называется «Трагическая история Каэтана». Он неловко начал листать свою брошюрку.
— Я в особенности застрял вот здесь: «Итак, тяжело вздохнув, могущественный Каэтан…» Я ждал.
— Ну? — спросил я. — И что же могущественный Каэтан сделал?
— В этом-то и проблема, — пожал плечами Полидори. — Я не уверен.
Он протянул листок бумаги, но ветер вырвал его из рук, и я наблюдал, как он, пролетев над кораблем, исчез в волнах.
Я резко повернулся.
— Меня не интересует ваша трагедия, — сказал я. Полидори уставился на меня, его глаза готовы были вылезти из орбит.
— Милорд… — запинаясь, произнес он. — Я действительно думал…
— Нет.
Он захлопал от негодования глазами.
— Вы поэт, — важно заявил он. — Почему я не могу им быть?
— Потому, что я плачу тебе за медицинские исследования, а не за то, чтобы ты тратил время на всякую дрянь.
Я отвернулся и уставился на волны. Полидори что-то бормотал, запинаясь, затем я услышал, как он развернулся и пошел прочь. «Неужели уже поздно отослать его обратно? — думал я. — Да, — решил я со вздохом, — вероятно, поздно».
В последующие дни я с трудом пытался улучшить наши отношения. Полидори был пустой и смешной человечек, но в то же время обладал блестящим пытливым умом исследователя, его знания о границах науки были глубоки. Мы плыли на юг, а я расспрашивал его о теориях природы жизни, о творении, о бессмертии. По крайней мере, в этих темах Полидори проявил себя как профессионал. Он знал о последних экспериментах, исследованиях в области клеток, которые бесконечно воспроизводятся, о потенциале произвольного воспроизведения жизни при помощи электричества. Часто он упоминал тексты, которые я видел в библиотеке паши. Я захотел узнать о них побольше. Почему паша так интересовался гальванизмом и химией? Неужели он искал научное объяснение своему бессмертию? Искал ли он принцип жизни — принцип, который смог бы устранить потребность в крови для поддержания жизни? Если дело действительно было в этом, то леди Мельбурн была права — у меня было гораздо больше общего с пашой, чем я мог себе представить.
Один или два раза, как это было в Лондоне, мне казалось, что я видел его. Это всегда было только мимолетное впечатление, и его лицо, как и раньше, имело чахоточный желтый оттенок. И все же я никогда не испытывал того ощущения, которое, как я знал, меня охватывало, когда я находился рядом с существом, подобным мне, и в любом случае я знал, что паша мертв. Я начал расспрашивать Полидори о работе мозга, о галлюцинациях, о природе сна. И вновь теории, выдвигаемые Полидори, были дерзкими и глубокими. Он написал, как он сказал мне, статью о сомнамбулизме. Он предложил загипнотизировать меня. Я рассмеялся и согласился, но глаза смертного Полидори не могли противодействовать моему взгляду. Именно я овладел разумом Полидори. Оказавшись в его снах, я нашептал ему, чтобы он бросил занятия поэзией и оказал должное уважение, которого достоин его хозяин. Когда он пробудился, его реакцией было затянувшееся надолго плохое настроение.
— Черт побери, — выругался он, — вы властвуете даже в моем подсознании.
За целый день он не произнес ни слова и вместо разговоров со мной демонстративно засел за свою трагедию.
К этому времени мы были уже в Брюсселе. Я страстно желал увидеть поле Ватерлоо, где за год до этого произошла великая битва. На следующее утро после описываемого события Полидори достаточно оправился от своего дурного настроения, чтобы сопровождать меня.
— Это правда, милорд, — спросил он, когда мы выехали, — что вам нравится, когда вас называют Наполеоном рифмы?
— Так говорят другие люди. — Я взглянул на него. — Как, Полидори? Только поэтому вы поехали сейчас со мной? Чтоб увидеть меня на Ватерлоо?
Полидори решительно кивнул.
— Конечно, милорд, я верю, что ваша слава великого поэта была неоспоримой долгое время, но я думаю, — он откашлялся, — нет, я уверен, что моя трагедия станет вашим Веллингтоном.
И вновь я рассмеялся, но ничего не ответил, ибо к этому моменту почувствовал запах запекшейся крови. Я пустил лошадь легким галопом. Впереди лежала холмистая равнина, казавшаяся пустынной и тихой. Но да, я вдохнул его снова, этот запах смерти, тяжело висевший в воздухе.
Я нахмурился.
— Обязан? — спросил я. — Перед кем я в долгу? Леди Мельбурн слегка приподняла бровь.
— Ты обязан всему нашему роду, — произнесла она.
— Почему?
— Ты убийца Вахель-паши. Я взглянул на нее с удивлением.
— Я никогда не говорил тебе об этом, — сказал я.
— Мы знаем.
— Но как?
— Паша был носителем необычайной силы. Среди вампиров — повелителей Смерти он был почти что королем. Неужели ты не знал этого? — Леди Мельбурн помолчала. — Мы все ощутили его уход.
Я нахмурился. Рожденный из мрака моего воображения призрак паши внезапно предстал передо мной, бледный и ужасный, с лицом, искаженным невыносимой болью. Я встряхнул головой, и фантом исчез. Леди Мельбурн смотрела на меня с легкой улыбкой на бескровных губах.
— Теперь он мертв, — прошептала она мне на ухо, — а ты — его наследник. Я холодно посмотрел на нее.
— Наследник? — повторил я и рассмеялся в ответ. — Это и глупо, и смешно. Ты забываешь, что я убил его.
— Нет, — сказала леди Мельбурн, — я не забываю.
— Тогда что ты имеешь в виду?
— А то, Байрон, — леди Мельбурн снова улыбнулась, — что он должен был выбрать тебя.
— Выбрать? Меня? Для чего?
Леди Мельбурн замолчала, и на ее лицо вернулось выражение ледяного спокойствия.
— Чтобы постигнуть тайны нашей породы, — сказала она. — Чтобы найти ответ перед лицом вечности.
— О, да, — рассмеялся я. — Всего лишь.
Я отвернулся, но леди Мельбурн взяла мою руку.
— Пожалуйста, Байрон, — сказала она. — Убей своего ребенка, выпей его кровь. Тебе понадобится сила
— Для чего? Чтоб стать таким, как паша? Нет. — Пожалуйста, Байрон, я…
— Нет!
Леди Мельбурн содрогнулась под моим взглядом. Она опустила глаза и надолго замолчала.
— Ты так молод, — произнесла она. — Но уже понимаешь, какой силой ты обладаешь.
Я покачал головой и обнял леди Мельбурн.
— Я не хочу этой власти, — мягко ответил я.
— Потому что ты уже имеешь ее. — Леди Мельбурн подняла глаза. — Что же ты еще желаешь?
— Покоя. Мира. Вновь стать смертным. Леди Мельбурн усмехнулась.
— Несбыточные мечты.
— Да. — Я слегка улыбнулся. — И все же, пока живы Ада и Августа, тогда, возможно… — Я помолчал. — Тогда, возможно, какая-то часть меня все еще смертна.
Леди Мельбурн расхохоталась. Но я заставил ее замолчать, крепко сжав в своих руках; она заглянула в глубину моих глаз, как попавшая в ловушку жертва.
— Ты просишь меня, — произнес я медленно, — измерить глубину тайны нашей породы. Но нам, напротив, не следует знать эту тайну, нам нужно стараться бежать от того, что мы представляем. У вампиров есть сила, власть, знание, вечная жизнь, но все это — ничто, потому что мы постоянно жаждем крови. Ибо пока мы испытываем эту жажду, на нас будут охотиться и относиться к нам с отвращением. И все же, зная это, я чувствую, как день ото дня растет моя жажда, становясь более жестокой. И скоро кровь станет единственной вещью, способной доставить мне удовольствие. И все другие радости жизни будут услаждать мой вкус, как зола во рту. Это моя судьба, наша судьба, леди Мельбурн, не так ли?
Она не ответила. В ее зрачках я увидел свое лицо, горячее и резкое. Страсти, раздирающие мою душу, отражались в нем, как тени от облаков.
— Я найду спасение, — сказал я наконец. — Я буду искать его, если даже на это потребуется вечность. — Я помолчал. — Путь будет более тяжелым, и паломничество — более мучительным, ведь я потерял большую часть человеческого в себе. Я не понимал этого раньше, но теперь осознал это. Да, — я кивнул, — теперь я это понимаю.
Мой голос затих, и я уставился в темноту. Мне привиделась чья-то неясная фигура В течение нескольких секунд передо мной маячило лицо паши. Я мигнул — и оно исчезло. Я обернулся к леди Мельбурн.
— Я уеду из Англии, — сказал я ей. — Я оставлю свою сестру и дочь и не стану пить их кровь.
Я отвернулся. Леди Мельбурн не пыталась остановить меня. Я пересек комнату и вышел в холл, звук моих шагов эхом раздавался в моей голове. Там я увидел Каролину Лэм. Она ужасно похудела, и, когда я проходил мимо, мне показалось, что ее улыбка напоминает оскал. Она поднялась и последовала за мной.
— Я слышала, вы уезжаете из Англии, — сказала она.
Я не ответил. Она взяла меня за руку.
— Что вы скажете своей жене? — спросила она — Вампир… Я резко обернулся.
— Подслушиваешь в замочную скважину, Каро? — спросил я. — Это может быть опасным. Каро рассмеялась.
— Да, быть может, — сказала она
Выражение ее лица было резким и странным, и, хотя Каро в упор глядела на меня, она не смогла вынести ярости, которая стояла в моих глазах. Она отступила, а я вышел в холл.
— Возьми меня с собой! — внезапно выкрикнула Каро. — Я буду стелить постели для твоих любовниц!
Буду бродить по улицам и добывать жертв для тебя! Прошу тебя, Байрон, пожалуйста!
Она побежала за мной и бросилась к ногам, схватила меня за руку и начала целовать ее.
— Ты падший, мой Байрон, но все же ты ангел. Возьми меня с собой. Пообещай, поклянись. Все ее тело начало трястись как в лихорадке.
— Сердце вампира тверже железа, — пробормотала она, — оно размягчается на огне вожделения, но, остывая, становится холодным и твердым.
Она заглянула мне в лицо и дико расхохоталась.
— Да, холодным и твердым. Холодным, как смерть! Я оттолкнул ее.
— Ты не осмелишься оставить меня! — сказала Каро, в ее голосе не было уверенности. — Такая любовь, такая ненависть, ты не осмелишься!
Я отвернулся и пошел прочь.
— Я прокляну тебя! Прокляну, прокляну, прокляну!
Голос Каро задрожал и затих. Я остановился и посмотрел на нее. Все еще стоя на коленях, Каро содрогалась всем телом, затем припадок прошел, и она смахнула слезы с лица.
— Я прокляну тебя, — повторила она, но уже тише. — Мой милый, моя любовь, я… — Она сделала паузу. — Спасу тебя.
Три недели спустя она посетила Белл, я не знал об этом. Конечно, я не смог уехать. Августа осталась с нами, но кровь Ады — о, кровь Ады была слаще ее крови! Поэтому я остался, и искушение росло во мне. Я знал, что леди Мельбурн была права и я уступлю. Однажды ночью, стоя у кроватки дочери, я чуть было не испробовал ее крови, но Белл помешала мне. Она посмотрела на меня странным взглядом и прижала ребенка к груди. Она сказала мне, что хочет покинуть Лондон, вернуться в деревню и остаться, возможно, на какое-то время в доме своих родителей. Я рассеянно кивнул. И вскоре после этого она уехала. Я сказал ей, что присоединюсь к ней. У экипажа, который должен был увезти ее, она поднесла ко мне дочь, чтобы я мог поцеловать ее. Затем она поцеловала меня, ее поцелуй был таким страстным и долгим, что мне показалось, что она никогда не уедет. Наконец она отпустила меня.
— До свидания, Байрон, — сказала она и села в экипаж; я проводил его взглядом, пока он ехал по Пикадилли.
Я никогда не должен видеть ни ее, ни ребенка.
Несколько недель спустя пришло письмо с требованием о разводе. Тем же утром меня навестил Хобхауз.
— Я полагал, ты знаешь, — сказал он. — Самые невероятные слухи ходят по городу. Говорят, что твоя жена хочет с тобой развестись, и даже хуже.
Я швырнул Хобби письмо. Читая его, он становился все более мрачным. Потом он отдал письмо и взглянул на меня.
— Ты должен уехать за границу, обязательно, — посоветовал он.
— Но зачем? — спросил я. — Неужели эти слухи настолько ужасны?
Хобби помолчал, затем кивнул.
— Скажи мне. Хобхауз улыбнулся.
— Ну, ты знаешь, — пробормотал он, взмахнув рукой. — Супружеская измена, содомия, инцест…
— Что еще?
Хобхауз пристально посмотрел на меня. Он налил вина и протянул мне бокал.
— Эта сука, Каролина Лэм, — признался он наконец, — она всем рассказала… ну, ты сам можешь догадаться…
Я слегка улыбнулся, выпил бокал и затем с яростью разбил его об пол. Хобхауз покачал головой.
— Ты должен уехать за границу, — повторил он. — Пожалуйста, старина, у тебя действительно нет выхода.
Конечно, выхода у меня не было. И все же я не смогу перенести эту разлуку. Чем больше меня проклинали в газетах или освистывали на улицах, тем с большим отчаянием я желал вернуть себе смертность, чтобы отречься от того, что знал обо мне весь свет. Но моя жизнь стала объектом пристального внимания. Каро слишком хорошо сделала свое дело. Однажды ночью я отправился на бал с Августой. Когда мы вошли в зал, собравшиеся, казалось, притихли. Все глаза были обращены на меня, а затем все отвернулись. Ни один человек не подошел к нам. Никто не заговорил с нами. Но я слышал лишь одно слово, шепотом произносимое за нашими спинами: «Вампир». Этой ночью мне казалось, что я слышу его повсюду.
Тогда я понял, что мое изгнание неизбежно. Спустя несколько дней я отправил Августу домой. Несмотря ни на что, она оставалась со мной, и ее любовь никогда не ослабевала. Без нее моя жизнь была бы одинокой. И все же я почувствовал облегчение, когда она уехала, так как теперь был уверен, что никогда не буду пить ее кровь. Я вспомнил о своем желании отправиться в путешествие. Мое отчаяние соединилось со страстным чувством свободы. Весь свет ненавидел меня, ну и пусть, я тоже ненавидел его. Я вспомнил о своих давних замыслах. Я отправлюсь в путешествие, я буду искать! Как предсказала леди Мельбурн, я познаю природу своей сущности. Я приказал изготовить экипаж, такой же, как у Наполеона. В нем была двуспальная кровать, погребок для вин и библиотека. Для погреба я отобрал бутылки мадеры, смешанной с кровью, для библиотеки — книги по науке и оккультизму. Я нанял также врача, молодого человека, который издал несколько сочинений о свойствах крови. В медицинских кругах у него была репутация дилетанта Его знания, я полагал, могут мне пригодиться. Я позволил ему взять пробу моей крови для изучения. Доктора звали Джон Полидори.
Дата отъезда приближалась. Мой дом на Пикадилли опустел. Я бродил по нему, и мои шаги эхом отдавались в пустых коридорах. В детской и в комнате Августы все еще витал легкий и дразнящий аромат крови. Я старался не обращать на него внимание. Теперь я редко выходил — мое лицо и имя были печально известны, но я, как и прежде, был занят делами и общением с друзьями. Кроме того, я завел любовницу. Ее звали Клер, ей было всего семнадцать лет. Я полагаю, она была достаточно мила, но со странностями; она отдалась мне, и я использовал ее, чтобы не думать о большем. Однажды она привела свою сестру.
— Это Мэри, — сказала она.
Ее сестра была такой же милой, но не такой дикой, как Клер. Она мельком взглянула на книги, которые я упаковывал к отъезду, взяла одну из них и прочла название на обложке: «Электричество и принципы жизни».
— Мой муж интересуется подобными вещами, — сообщила она, глядя на меня глубокими серьезными глазами. — Он тоже поэт. Может, вы знаете его?
Я приподнял брови от удивления.
— Шелли, — сказала Мэри. — Перси Шелли. Думаю, вам доставит удовольствие общение с ним.
— Я сожалею, — сказал я, указывая на дорожный сундук, — но, видите ли, я собираюсь за границу.
— Мы тоже, — кивнула Мэри. — Как знать, может, мы встретимся на континенте.
Я слабо улыбнулся.
— Да, может быть.
Но я сомневался в этом. Я видел нарастающие признаки безумия в глазах Клер, ее рассудок расстраивался под воздействием страсти, которую она испытывала ко мне. С этого дня я перестал с ней видеться. Я не желал больше терпеть ее трескотню и постоянные преследования. Если она будет продолжать гоняться за мной, что ж, для нее будет только хуже.
Последнюю ночь в Лондоне я провел в комнате Августы. Запах крови почти исчез. Я лег на ее кровать, вдыхая его последние слабые следы. В доме было темно и тихо, пустота висела в воздухе, как пыль. Несколько часов я лежал в полном одиночестве. Я ощущал, как голод и раскаяние борются в моих венах.
Вдруг я услышал шум шагов. И тут же я ощутил чье-то нечеловеческое присутствие в доме. Я осмотрелся. Никого не было. Я собрал всю свою силу, чтобы заставить это существо показаться, но комната оставалась по-прежнему пустой. Я встряхнул головой. Одиночество поглотило меня. Внезапно эта пустота показалась непереносимой, и, хотя я знал, что это всего лишь фантом, я страстно возжелал вновь увидеть лицо Августы. Из ее почти улетучившегося запаха я воскресил образ. Она стояла передо мной.
— Августа, — прошептал я.
Я протянул к ней руки. Она казалась невозможно реальной. Я попытался прикоснуться к ее щеке. К моему невообразимому удивлению, я почувствовал теплоту живой плоти.
— Августа?
Она ничего не сказала, но желание и любовь, казалось, зажглись в ее глазах. Я склонился и поцеловал ее. Лишь только я сделал это, как понял, что все это время я не чувствовал запах ее крови.
— Августа? — вновь прошептал я.
Она слегка притянула меня к себе, наши щеки соприкоснулись, мы поцеловались.
И вдруг я вскрикнул. Ее губы, казалось, ожили тысячью движущихся частиц. Я отступил назад и увидел, что тело моей сестры покрыто чем-то белым, светящимся, извивающимся. Я вновь прикоснулся к ней, на палец мне упали личинки и поползли по нему. Моя сестра подняла руки, словно взывая о помощи, затем ее тело медленно рассыпалось, и пол оказался устланным извивающимися червями.
Пошатываясь, я отступил назад. Я почувствовал что-то у себя за спиной. Я обернулся. Это была Белл, которая протягивала мне Аду. Я попытался отмахнуться от нее. Я увидел, как Ада начала истекать кровью и таять на глазах; увидел, как плоть Белл застывает и ссыхается, обнажая кости. Вокруг меня были образы людей, которых я любил, они умоляли меня, кивали мне, старались дотянуться. Я отмахивался от них, казалось, они рассыпались от моего прикосновения, затем снова вырастали и, подобно вампирам, преследовали меня. Они дотрагивались до меня разлагающимися пальцами мертвецов, и я в отчаянии оглядывался; мне показалось, что впереди стоит фигура, закутанная в черный плащ. Человек в плаще повернулся. Я стал вглядываться в его лицо. Оно сильно напоминало лицо паши. Если это и был паша, то он сильно изменился. Его мертвенно-бледное лицо было совершенно гладким, оно имело желтоватый чахоточный оттенок. Но я видел его лишь какую-то долю секунды.
— Постой! — закричал я. — Что означают образы, что ты вызываешь для меня? Постой, я приказываю тебе, остановись!
Но фигура развернулась и исчезла так скоро, что я подумал, что это всего лишь моя фантазия. Как только я понял это, другие призраки тоже растворились, и я остался совершенно один. Я стоял на ступенях лестницы. Все было тихо. Ни малейшего движения. Я сделал шаг вперед и тут же понял, что я все-таки не один.
Я ощутил запах ее крови еще до того, как услышал ее тихие всхлипывания. Это была Клер. Она пряталась за одним из дорожных чемоданов. Она тряслась от страха. Я спросил ее, что она видела. Она замотала головой. Я удерживал ее на месте взглядом. Меня возбуждал ужас, который она испытывала. Я знал, что нуждаюсь в крови. Видения, сны, которые являлись мне, — я знал, что только кровь может изгнать их.
Я дотронулся до горла Клер, затем остановился. Я чувствовал биение жизни в ее груди. Я взял ее за подбородок. Затем медленно притянул ее губы к своим. Меня трясло, я закрыл глаза и поцеловал ее. Затем еще. Она оставалась все такой же неподвижной в моих руках. Я овладел ею. Я задыхался. Она все еще была жива. Я сжал ее в объятьях и выпустил в нее свое семя.
— Я дарую тебе жизнь, — прошептал я и поднялся. — А теперь уходи, — сказал я. — И никогда не пытайся увидеть меня, так будет лучше для нас обоих.
Клер кивнула, ее глаза были широко открыты; она привела в порядок свою одежду и ушла, так и не сказав ни слова. Было почти утро.
Спустя час пришел Хобхауз, чтобы проводить меня. С ним был Полидори. К восьми часам мы были уже в пути.
Глава 11
Мне довелось быть благоговейным, но отнюдь не молчаливым участником долгих и многочисленных разговоров лорда Байрона и Шелли. В одном из них мы обсуждали различные философские доктрины, среди которых была и тема принципа жизни и самой возможности обнаружения и анализа его… Не исключено, что когда-нибудь оживление умерших станет возможным посредством гальванизма: что если отдельные части живого тела можно искусственно воспроизвести, а потом собрать в одно целое, вдохнув в него живое тепло?
За беседой прошла ночь, и, наверное, вся нечистая сила улеглась, когда мы разошлись по спальням. Когда моя голова опустилась на подушку, заснуть сразу я не смогла, но и сказать, что я бодрствовала, тоже нельзя было. Мои фантазии, непрошеные, влекли и направляли меня, пронося передо мной картины, возникавшие в моем мозгу с живостью, далеко превосходящей повседневные границы воображения. Я видела с закрытыми глазами, но обостренным внутренним зрением, — видела бледного адепта дьявольской науки, стоявшего на коленях перед собранным им существом. Я видела, как ужасающий призрак мужчины вытянулся, а затем, под напором какой-то мощной машины, показал признаки жизни, с трудом повернулся, сделав полуживое движение. Как это, наверное, страшно, невообразимо страшно, страшны любые потуги человеческого существа к сотворению жалкого подобия колоссального механизма Создателя…
Мэри Шелли. Предисловие к «Франкенштейну»
— Вот так и завершилась, — сказал лорд Байрон, — моя тщетная попытка жить жизнью смертного человека.
Ребекка заметила, как на его лице появилось смешанное выражение вызова и сожаления.
— С этого времени я должен был быть самим собой, это единственное, что мне оставалось.
— Единственное?
Ребекка обхватила себя руками. Ее голос после столь долгого молчания прозвучал резко.
— Тогда кто…
— Да? — Лорд Байрон насмешливо приподнял бровь.
— Кто…
Взгляд Ребекки был прикован к бледному лицу ее прародителя.
— Чьим потомком я являюсь? — прошептала она наконец. — Не Аннабеллы? Не Ады?
— Нет.
Он смотрел сквозь нее во тьму комнаты. И снова его лицо, казалось, исказилось гримасой боли и вызова.
— Не сейчас, — тихо произнес он.
— Но…
Его взгляд будто пронзил ее.
— Я сказал: не сейчас!
Ребекка проглотила подступивший к горлу комок, но, сколько она ни старалась, она не смогла скрыть своей обеспокоенности. Ее не так поразила его внезапная вспышка ярости, как то, что беспокоило его самого. После стольких лет, подумала она, когда можно было бы свыкнуться с тем, чем он стал, одиночество, казалось, все еще подавляло его. И она почувствовала к нему жалость. Лорд Байрон, словно читая ее мысли, внезапно посмотрел на нее и расхохотался.
— Не оскорбляйте меня, — сказал он.
Ребекка нахмурилась, делая вид, что не понимает.
— В безнадежности есть великая свобода, — произнес лорд Байрон.
— Свобода?
— Да — Лорд Байрон улыбнулся. — Даже состояние полной безнадежности может быть раем.
— Я не понимаю.
— Конечно не понимаете. Вы смертны. Как вы можете знать, что значит быть проклятым? А я знал — в то утро, покидая берега Англии. И все же безнадежность казалась мне более сладостной, чем хоть какой-то проблеск надежды. Я стоял под развевающимися парусами и смотрел, как белые утесы Дувра исчезают за волнами. Я отправлялся в изгнание. Я был проклят и изгнан из своей родной земли. Я оставил свою семью, своих детей и все, что я любил. Мне не суждено было стать кем-то другим. Чем я стал — отверженным изгоем, блуждающим в темных лабиринтах своего разума? Моя безнадежность несла на себе печать едва сдерживаемой улыбки, которая отражалась и на моем лице.
Лорд Байрон умолк. Он пристально смотрел в глаза Ребекки, словно желая вызвать в ней понимание. Он вздохнул и отвел взгляд, но улыбка осталась, насмешливая и гордая.
— Я оставался на палубе. Все еще были видны вдали белые скалы, затем они исчезли. «Я — вампир», — сказал я самому себе.
Выл ветер, гнулась мачта, и мои слова, казалось, потонули в дыхании шторма. Но они не исчезли бесследно. Потому что они, как и я, были частицей бури. Я прильнул к борту корабля, волны вздымались и опускались, как лошадь, которая знает своего седока. У меня в руке была бутылка. Она была откупорена. Я вдыхал смешанный аромат вина и крови. У меня возникло непреодолимое желание швырнуть ее в море. Кровь радугой разбрызгивалась на ветру, я поднялся вместе с ней и стал парить, такой же свободный и дикий, как сам шторм. Я ощутил, как неистовое веселье наполняет мою кровь. Да, размышлял я, я выполню свое обещание, найду секреты своего естества вампира, стану пилигримом, блуждающим в вечности. Все, что мне нужно было сделать, — это обуздать шторм.
Я отпил из бутылки, затем поднял ее, чтобы выкинуть. Кровь из горлышка бутылки расплескалась по моей руке. Я напрягся и вдруг почувствовал чье-то прикосновение.
— Милорд… — Я обернулся. — Милорд… Это был Полидори. Он держал листки со своими каракулями.
— Милорд, я хотел, чтобы вы посмотрели мою трагедию.
Я взглянул на него с недоверием.
— Трагедию? — спросил я.
— Да, милорд, — Полидори кивнул. Он протянул мне стопку бумаг.
— «Каэтан», трагедия в пяти частях, полностью называется «Трагическая история Каэтана». Он неловко начал листать свою брошюрку.
— Я в особенности застрял вот здесь: «Итак, тяжело вздохнув, могущественный Каэтан…» Я ждал.
— Ну? — спросил я. — И что же могущественный Каэтан сделал?
— В этом-то и проблема, — пожал плечами Полидори. — Я не уверен.
Он протянул листок бумаги, но ветер вырвал его из рук, и я наблюдал, как он, пролетев над кораблем, исчез в волнах.
Я резко повернулся.
— Меня не интересует ваша трагедия, — сказал я. Полидори уставился на меня, его глаза готовы были вылезти из орбит.
— Милорд… — запинаясь, произнес он. — Я действительно думал…
— Нет.
Он захлопал от негодования глазами.
— Вы поэт, — важно заявил он. — Почему я не могу им быть?
— Потому, что я плачу тебе за медицинские исследования, а не за то, чтобы ты тратил время на всякую дрянь.
Я отвернулся и уставился на волны. Полидори что-то бормотал, запинаясь, затем я услышал, как он развернулся и пошел прочь. «Неужели уже поздно отослать его обратно? — думал я. — Да, — решил я со вздохом, — вероятно, поздно».
В последующие дни я с трудом пытался улучшить наши отношения. Полидори был пустой и смешной человечек, но в то же время обладал блестящим пытливым умом исследователя, его знания о границах науки были глубоки. Мы плыли на юг, а я расспрашивал его о теориях природы жизни, о творении, о бессмертии. По крайней мере, в этих темах Полидори проявил себя как профессионал. Он знал о последних экспериментах, исследованиях в области клеток, которые бесконечно воспроизводятся, о потенциале произвольного воспроизведения жизни при помощи электричества. Часто он упоминал тексты, которые я видел в библиотеке паши. Я захотел узнать о них побольше. Почему паша так интересовался гальванизмом и химией? Неужели он искал научное объяснение своему бессмертию? Искал ли он принцип жизни — принцип, который смог бы устранить потребность в крови для поддержания жизни? Если дело действительно было в этом, то леди Мельбурн была права — у меня было гораздо больше общего с пашой, чем я мог себе представить.
Один или два раза, как это было в Лондоне, мне казалось, что я видел его. Это всегда было только мимолетное впечатление, и его лицо, как и раньше, имело чахоточный желтый оттенок. И все же я никогда не испытывал того ощущения, которое, как я знал, меня охватывало, когда я находился рядом с существом, подобным мне, и в любом случае я знал, что паша мертв. Я начал расспрашивать Полидори о работе мозга, о галлюцинациях, о природе сна. И вновь теории, выдвигаемые Полидори, были дерзкими и глубокими. Он написал, как он сказал мне, статью о сомнамбулизме. Он предложил загипнотизировать меня. Я рассмеялся и согласился, но глаза смертного Полидори не могли противодействовать моему взгляду. Именно я овладел разумом Полидори. Оказавшись в его снах, я нашептал ему, чтобы он бросил занятия поэзией и оказал должное уважение, которого достоин его хозяин. Когда он пробудился, его реакцией было затянувшееся надолго плохое настроение.
— Черт побери, — выругался он, — вы властвуете даже в моем подсознании.
За целый день он не произнес ни слова и вместо разговоров со мной демонстративно засел за свою трагедию.
К этому времени мы были уже в Брюсселе. Я страстно желал увидеть поле Ватерлоо, где за год до этого произошла великая битва. На следующее утро после описываемого события Полидори достаточно оправился от своего дурного настроения, чтобы сопровождать меня.
— Это правда, милорд, — спросил он, когда мы выехали, — что вам нравится, когда вас называют Наполеоном рифмы?
— Так говорят другие люди. — Я взглянул на него. — Как, Полидори? Только поэтому вы поехали сейчас со мной? Чтоб увидеть меня на Ватерлоо?
Полидори решительно кивнул.
— Конечно, милорд, я верю, что ваша слава великого поэта была неоспоримой долгое время, но я думаю, — он откашлялся, — нет, я уверен, что моя трагедия станет вашим Веллингтоном.
И вновь я рассмеялся, но ничего не ответил, ибо к этому моменту почувствовал запах запекшейся крови. Я пустил лошадь легким галопом. Впереди лежала холмистая равнина, казавшаяся пустынной и тихой. Но да, я вдохнул его снова, этот запах смерти, тяжело висевший в воздухе.