Холопов Георгий. Грозный год - 1919-й (Дилогия о С М Кирове - 1)

   На другой день Киров выступил с большой речью.
   Особенно много места Киров уделил борьбе за чистоту партийных рядов. Он говорил о том, что за год Советской власти в партию пришли тысячи преданных делу коммунизма рабочих, крестьян, интеллигентов. Они составляют железные ряды нашей партии. Но вместе с ними проникли и чуждые нам по своему классовому положению, чуждые нам по своему мировоззрению и характеру элементы. Трудности переходного периода, война, разруха, голод заставляют эти шаткие слои колебаться, порождают в некоторых из них недоверие к силам партии, к собственным силам, и эти элементы вносят расстройство в наши ряды.
   В качестве примеров Киров назвал десяток фамилий руководящих работников, которым не только не место в рядах партии, а которых давно пора предать суду Ревтрибунала.
   - Вот у нас в Астрахани есть такой член партии - Буданов, - сказал Киров. - Вы все его хорошо знаете: он член губисполкома, он же член комиссии по реквизиции имущества и уплотнению квартир. Чем же славен этот так называемый член партии Буданов? А вот чем: он пьянствует, берет взятки - и деньгами и натурой, связан со спекулянтами и темными элементами. Я хочу спросить у вас, товарищи: место ли такому человеку в рядах нашей партии?
   И делегаты конференции единодушно ответили:
   - Нет! Позор такому члену партии!
   - Наша партия должна быть цельной, литой из одного куска, - продолжал Киров. - Железной метлой мы должны очистить партию от вредных и ненужных элементов, вносящих разложение в наши ряды. В нашей партии не должно быть места бездельникам, хулиганам, авантюристам, пьяницам и ворам. Пусть партия потеряет в количестве, зато она выиграет в качестве.
   В дни работы второй губернской партийной конференции на заводах и в учреждениях продолжались митинги по случаю организации ревкома. Все хотели знать правду о происходящих событиях в городе и на фронте, и все хотели видеть у себя Кирова.
   Эти митинги давали многое. Город на глазах неузнаваемо преображался, становился похожим на военный лагерь. По призыву ревкома на предприятиях создавались всё новые и новые заградительные отряды и отправлялись в калмыцкую степь, навстречу деникинским частям. Вслед за отрядами двигались фургоны этапных пунктов, походные кухни, обозы с обмундированием.
   Монастыри, церкви, кинотеатры, гостиницы, школы - все занималось под госпитали...
   Фельдшера и заслуженные врачи, сестры и санитары надевали красноармейские шинели и вместе с походными лазаретами шли в степь, навстречу армии. Многих больных и раненых удавалось спасти: прямо в степи их мыли, стригли, переодевали в новое белье и везли в город. Некоторые обессиленные и измученные долгим переходом через степь - оседали в прибрежных селах и рыбацких деревнях. Но наиболее сильные и выносливые шли на Астрахань, добирались до города и искали там спасения от тифа. Их устраивали в лазареты, но больничных коек не хватало. Тогда больные отправлялись за помощью в ревком.
   Многолюдно было в эти дни в ревкоме. Кроме больных из отдела в отдел ходили беженцы, просили ордера на жилье, карточки на хлеб и рыбу. Надоедали и хозяева: у одних были конфискованы запасы продуктов и товаров, у других - заняты квартиры для беженцев. Приходили плотники и бондари за нарядами на работу. Приходили делегации от предприятий: одни что-то требовали, другие приносили подарки для армии. Ревком работал с утра до ночи и с ночи до утра. Свет в окнах горел круглосуточно, - дни были короткие, хмурые, ненастные.
   Диву давались обыватели: такого они никогда не видели у себя в городе.
   Многолюдно и шумно было в эти дни и в губкоме партии. Здесь под руководством Аристова шла экипировка бойцов Первого Астраханского Коммунистического отряда. Командиром был назначен Мусенко, комиссаром вызвалась Федорова. Отряду предстояло идти в поход в калмыцкую степь, навстречу колонне Боронина.
   Был уже вечер, когда в кабинет Кирова, сразу же после ухода делегации рабочих консервно-томатных заводов "Вартаньянц и Холчев", вошел крепкого сложения моряк, обвешанный оружием.
   - Ульянцев, - представился он. - Губвоенком Ставрополья. Прибыл с отрядом моряков.
   Поздоровавшись, Киров с улыбкой посмотрел на матроса:
   - Подумать только, какое в городе совершилось чудо!.. Вы верите в чудеса?
   - Как вам сказать... - Ульянцев тоже улыбнулся, не зная, что ответить Кирову и как с ним держаться.
   - Ну скажите, что верите!.. - Киров усадил Ульянцева на диван, сам сел рядом. - Тут у нас в Астрахани целых два месяца не работали консервные заводы. Не было рыбы, или, как здесь говорят, рыбосырья. И это в Астрахани!.. Ревком заинтересовался рыбной проблемой, и знаете, что оказалось? Председателем правления консервных заводов был известный в городе меньшевик Гладышев, а промыслами руководил не менее известный эсер Степанов... Потому-то не было ни рыбы, ни консервов! "Председателей" мы сняли с работы, на их место назначили выдвиженцев с заводов Митрофанова и Нобеля. И вчера же, буквально на следующий день, на заводы было доставлено четыреста пудов рыбы. А сегодня мы уже получили первые двадцать тысяч банок консервов! Это ли не чудо?
   - В такое чудо и я поверю, - весело отозвался матрос.
   - Здорово замерзли? - Киров вдруг сощурился, точно что-то припоминая. - Скажите... вы не из тройки ли руководителей кронштадтских большевиков: Рошаль - Сладков - Ульянцев?
   Моряк широко улыбнулся, снял шапку-ушанку.
   - Угадали, товарищ Киров. Я и есть тот самый Ульянцев. Ульянцев Тимофей Иванович.
   - Ну, тогда я о вас слышал. Балтийцы - надежный народ. Явились как нельзя кстати!..
   - Не очень-то большой отряд, товарищ Киров, но надежный, вы правы. Половина - балтийцы, половина - черноморцы. Командир черноморцев умер в степи от тифа, и матросы его присоединились к моему отряду.
   - Сколько человек в отряде? Есть ли больные? Обмороженные?
   Вопросы следовали один за другим. Ульянцев еле успевал отвечать на них.
   Сергей Миронович был настолько прост и обаятелен, что Ульянцев не мог поверить в то, что видится и разговаривает с ним впервые. Казалось, что они старые друзья, встретившиеся после недолгой разлуки. Казалось, что и вопросы-то он задает как старый и верный друг, который так рад его счастливому возвращению!
   - Хотя мы превращаем город в крепость, но нам надо быть готовыми ко всяким неожиданностям. - Киров оценивающе посмотрел на Ульянцева. - Что, если вам предложить Ревтрибунал? Данные для этого у вас вполне подходящие. Вы бы здесь навели революционный порядок.
   - Стариковская это работа, - ответил Ульянцев. - Мне бы повоевать, товарищ Киров.
   - Так уж и стариковская! - усмехнулся Киров. - Здесь мало воинских частей. Основные силы армии находятся в степи, и вам еще не раз придется действовать с отрядом. Работа в трибунале никак этому не помешает.
   Подумав, Ульянцев согласился. Да и не мог не согласиться! Ведь у него был такой большой опыт работы в "Общественно-демократическом суде над провокаторами", созданном большевиками в революционном Кронштадте. Это было еще при Временном правительстве. Председателем суда тогда был Ульянцев.
   - Ну вот и хорошо! - Киров достал из горы папок "Дело Буданова", протянул Ульянцеву. - Ознакомьтесь потом с этими материалами. Они касаются бывшего члена губисполкома... некоего мерзавца Буданова. Судить его придется со всей строгостью революционной законности.
   В кабинет вошли Чугунов и Атарбеков.
   Киров представил им Ульянцева.
   - Наш председатель Ревтрибунала. Он же командир матросского отряда. Прошу любить и жаловать.
   Ульянцев с первой же встречи им понравился. Располагал к себе и его внешний облик: крепкая, ладная фигура, энергичное, скуластое лицо, проницательные черные глаза, небольшие усы, которые делали его немного старше своих тридцати лет.
   - Работу мы свою закончили, - сказал Чугунов, расстегивая кожанку. Когда прикажете докладывать, товарищ Киров?
   - А хоть сейчас! Товарищу Ульянцеву тоже полезно быть в курсе наших астраханских дел.
   Атарбеков встал у печки, грея озябшие руки. Чугунов сел к столу, неторопливо вынул из папки ворох всяких планов и бумаг и так же неторопливо разложил их перед Кировым. Губвоенком во всем любил порядок, и в особенности с бумагами!
   - Мы раз десять обошли город. Прошлись вдоль Волги, по Канаве. Выбрали наиболее важную в стратегическом отношении линию обороны. Чугунов развернул план побережья с намеченными на нем опорными пунктами будущей линии. - Мы с Георгием Александровичем предлагаем против Форпоста создать следующие опорные пункты: клуб моряков - три пулемета; Приволжские номера, угол Никольской и Набережной, - два пулемета; номера "Бристоль", правое крыло, второй этаж, - пулемет; чайная "Свобода", угол Набережной, третий этаж, - пулемет; тридцать девятый госпиталь, Набережная, два угла, - два пулемета...
   Вечером Коммунистический отряд Мусенко уходил в калмыцкую степь. Перед походом бойцы отряда собрались на митинг в кинотеатр "Вулкан", переоборудованный под лазарет для тифозных. Из зала были вынесены скамейки и сложены горой перед входом на улице, а в фойе, в коридоре - всюду навалены топчаны, кровати-раскладушки, столы, табуретки, баки для кипячения воды.
   После выступлений участников похода и напутственного слова начальника штаба Коммунистических отрядов Аристова на улице заиграл духовой оркестр. Входные двери кинотеатра распахнулись, и бойцы повалили на улицу строиться в колонну. У входа и на перекрестке толпились провожающие. В стороне, у стен кремля, стоял обоз, пылали костры.
   Впереди колонны грянули песню:
   Наш отряд идет на фронт,
   В Батуме остановка,
   Идем мы гордо, взгляд вперед,
   В руках у нас винтовка!
   В конце колонны подхватили:
   На то мы красные орлы,
   Солдаты-коммунары,
   В штыки идем мы на врага,
   Бойцы идут за нами...
   Провожать отряд вышли члены ревкома во главе с Кировым. Позади шел Василий, лихо заломив фуражку, сунув руки в карманы добротного полушубка. Он должен был идти с отрядом как представитель ревкома.
   К Кирову присоединились Аристов, Чугунов, Федорова, Мусенко, Нефедов, и они все вместе прошлись вдоль строя.
   - Ну как отряд, Сергей Миронович? - спросил Аристов.
   - Хорош, - ответил Киров. - Такой отряд может сделать многое.
   - Он должен сделать! Он - Коммунистический!.. Начало положено, за первым отрядом пойдут другие! - Цыганские глаза Аристова глядели весело и задорно. И сам он весь был преисполнен удивительной энергии и одухотворенности.
   - Я думаю, что от одного нашего вида разбегутся все кадеты. Не так ли, Сергей Миронович? - смеясь, спросила Федорова.
   - При условии, если вы снимете свою оренбургскую шаль! Вид у комиссара отряда должен быть строже!.. - ответил Киров. - А вообще - отряд грозный. И в особенности наша Анастасия Павловна...
   Если Федорова была при маузере и у нее еще в санях лежал карабин, а сама она накрест была опоясана пулеметными лентами, то иначе рядом с нею выглядел командир - Мусенко. Он был в залатанном полушубке, в старых, обшитых по низу кожей валенках, в лохматом треухе, надвинутом на самые глаза. Всем своим подчеркнуто мирным видом он походил на возницу или рыбака, что соответствовало его второму и особому заданию.
   - Разлучили нас с Мусенко, товарищ Киров, - с обидой сказал Нефедов. - Друг в степь идет, в далекие края, а я остаюсь в городе. А ведь мы всегда были неразлучны!
   Киров потрепал Нефедова по плечу:
   - Не горюй! И ребятам своим то же самое скажи. Пусть не скучают и не завидуют отряду. В Астрахани для всех найдется дело!
   - А вот Анастасию Павловну все же отпустили! Должность у нее поважнее, чем моя, - с тоской проговорил Нефедов.
   Впереди колонны зажгли факелы, оркестр заиграл "Варшавянку"... А потом раздалась команда Мусенко, и отряд с обозом двинулся в поход, приветствуемый делегациями заводов, провожающими родственниками и прохожими...
   Вскоре Мусенко вышел из колонны, дождался Кирова, и они пошли сторонкой.
   Впереди колонны снова грянули:
   Наш отряд идет на фронт,
   В Батуме остановка...
   - До Батума, правда, сейчас далековато, - сказал Киров, - но до Лагани надо дойти. Отдельные, разрозненные группы красноармейцев вам будут попадаться и после колонны Боронина. Им надо помочь добраться до Астрахани. Да, - после некоторого раздумья продолжал Киров, - очень горько, что случилась вся эта история с бригадой Кочубея!
   - Не беспокойтесь, Сергей Миронович. Все возможное мы сделаем, горячо заверил Мусенко.
   - Никто из нас не гарантирован, что предатели из штаба Двенадцатой армии не пропустят противника на Астрахань! Вот в чем дело, Мусенко!
   - Встретим врага! И заградотряды помогут! Их там целых пять!
   - Ну, если все обойдется благополучно, тогда с экспедицией смело двигайтесь дальше. Командование отрядом можно передать и Федоровой, и твоим помощникам. Конспирация - абсолютная, осторожность - предельная!
   - Хорошо, товарищ Киров. "Меняем рыбу на муку" - и никаких гвоздей! Мусенко тихо рассмеялся...
   Экспедиция, отправлявшаяся в составе Коммунистического отряда, о которой говорил Киров, имела особое назначение. Члены экспедиции после выполнения всех заданий, стоящих перед отрядом, должны были потом отделиться от него, проехать калмыцкую степь, а там под видом астраханских рыбаков, обычно ездивших в это время на Ставропольщину менять рыбу на хлеб, с обозом мороженой, вяленой и сушеной рыбы пробраться через фронт белых и разъехаться в тылы Деникина: Величаевку, Святой Крест, Армавир, Грозный, Минеральные Воды, Владикавказ. В экспедиции было восемь человек: партийные работники, командиры и политработники Красной Армии. Им было поручено связаться с большевистским подпольем и партизанскими отрядами, а также организовать новые.
   Сам Мусенко должен был добраться до Прикумья, поселиться в своей семье в Величаевке и через друга, заядлого охотника Петра Петрова, или через кого-нибудь другого наладить связь с камышинскими партизанами.
   ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
   Серафима приподняла крышку сундука, стала будить Павлика. Он спал крепким сном, зарывшись в солому. "Не задохнулся ли? - с тревогой подумала она и откинула крышку к стене. Но в это время Павлик сбросил с себя тулуп, стал протирать глаза. - Нет, он не мог задохнуться, - улыбнулась Серафима, - дед позаботился о своем любимом внуке, вон какую "вентиляцию" выпилил у самого изголовья. Пиши пропал сундук".
   - Вставай, сынок. Пора в садик.
   Мальчик протирал глаза, лениво потягивался, озирался по сторонам. По углам зала вкривь и вкось, с откинутыми крышками, стояли пять больших сундуков. В них спали дед, бабушка, две незнакомые казачки из Невинки. В сундуке, который стоял у почерневшей кафельной печи, лежал отец. У него был тиф, и он второй день бредил в жару. Вот и сейчас он с кем-то разговаривал и ругался. "Опять, наверное, с дядей Степаном, кадюком!" подумал Павлик и вылез из сундука.
   Еще только-только светало. Посиневшие стекла сверху донизу были покрыты толстым слоем инея.
   Серафима поставила на стол кружку кипятку, кусок селедки - хлеба не было. Павлик быстро поел, оделся и вместе с матерью вышел на улицу.
   Шли они долго, прикрыв шарфами рты. Тяжело было пробираться меж огромных снежных сугробов. Но вот наконец и долгожданная швейная мастерская. Серафима отвела Павлика в детский сад, а сама вернулась, остановилась у костра, вокруг которого грелись женщины. Это были жены красноармейцев и рабочих; они пришли в мастерские шить белье бойцам 11-й армии. Лица у всех хмурые, сосредоточенные. У каждой дома горе: у одной убит сын, у другой - муж или брат, у третьей есть нечего... Серафима прислушивалась к их разговорам. Больше всего говорили о хлебе, за которым с ночи надо было становиться в очередь. У костра можно было услышать и про многое другое. Женщины с беспокойством рассказывали о боях у Гурьева, о ночных грабежах, о слухах, которые ходят по городу, - будто белые думают поднять мятеж, перебить большевиков и перерезать всех бойцов 11-й армии.
   "Нет, этого им не удастся сделать, - думала Серафима. - Раз выдержали калмыцкую степь, прошли этот ад, то теперь уже ничего не страшно. Страшное осталось позади". Сквозь языки пламени ей виделись толпы тифозных и трупы по всей дороге - от Кизляра до Астрахани. Словно от дурного сна, отмахнулась она от этих видений.
   - Нет, бабоньки, этому не бывать, - сказала Серафима. - Не перебить большевиков. Большевики и красные - это народ. А народ не перебьешь. Народу вон сколько - вся Россия! У каждого свое горе... Малец вон у меня умер из-за кадетов, муженек лежит без ног, в тифу...
   Концом платка она вытерла слезы. Женщины о чем-то шептались, качали головой. Она подумала о том, что ее горе ни с чьим не сравнимо. Замерз в степи сынок. Заболел Андрей...
   "Ах, Андрей, Андрей! Горячая головушка. Переборет ли он болезнь? Или умрет? Умрет, - сказала она себе, - все умирают, и он умрет. Думать мне теперь только о Павлике".
   В дверях мастерской появилась заведующая, Петровна, баба дородная и веселая. В руках она держала рулон кремового шелка, расписанного цветочками. Подошла к костру, показала товарец, хитро заглядывая всем в глаза. Сказала:
   - Ну, бабоньки, кому на платьице, говори!
   Шелк был отменный. Это признали все. Но почему он появился в мастерской?
   Петровна тяжело вздохнула:
   - Не стало больше на складе бельевого материала. Один шелк! Пошла за советом в ревком, к товарищу Кирову... А он говорит: "Очень хорошо, что нет бязи, шейте красноармейцам белье из шелка, шелк лучше стирается, да и паразиты не очень его любят. Может быть, так и тиф пойдет на убыль". Вот, бабоньки, какие дела!..
   В детском саду было двадцать девять мальчиков и девочек. Каждое утро они приходили сюда, садились вокруг большой круглой печки и терпеливо ждали тетю Муру. Она появлялась позже всех, с охапкой щепок и бумаги, строила внутри печки пирамиду из поленьев, в середину клала принесенную растопку и, чиркнув спичкой, захлопывала дверцу. Огонь в печке начинал гудеть, и детям сразу становилось весело. Всегда бы так сидеть у печки! Дров в городе не было. Не было и хлеба. Ребят сюда и собирали, чтобы накормить и согреть.
   Тетя Мура варила кофе в большом котле.
   - Это кофе по-турецки, - говорила она, - без сахара и молока.
   Обжигаясь и причмокивая, дети пили кофе и слушали рассказы тети Муры, пока она не спохватывалась и не убегала в погребок. Оттуда она приносила несколько штук твердой, как камень, воблы и делила ее на всех. С воблой куда веселее было пить кофе "по-турецки" и слушать всякие были и небылицы.
   Потом дети выбегали во двор, играли в снежки, катались на салазках, лепили бабу и, замерзшие, возвращались к печке.
   Тетя Мура надевала халат, открывала шкаф, и каждый оттуда брал свои тетрадки и карандаши.
   Начинались уроки. Занятия по арифметике и родному языку проходили быстро. Самым интересным был урок рисования.
   Перепачканная мелом тетя Мура рисовала на доске причудливые картины... Вот она старательно выводит ровный квадрат, в этом квадрате посредине - несколько маленьких квадратиков, перечеркивает их накрест двумя палочками, потом над первым квадратом выводит еще один квадратик, ставит завитушки над ним и, откинув назад голову, объявляет, что нарисованное - "дом с окнами, трубою и дымом".
   - Рисуйте, - говорит тетя Мура.
   Потом "дом с окнами, трубою и дымом" она огораживает высоким забором из стройных елочек и начинает населять просторный двор животными и птицей. Какими смешными выглядят у нее куры, гуси, собаки, лошади!
   В двенадцать часов на Эллинге раздается гудок, и тетя Мура накрывает на стол. На первое у нее неизменный пшенный суп, на второе отварная селедка. Детишки вдосталь наедаются и начинают петь песни. Тетя Мура уходит в губпродком.
   Чаще всего в садике поют "Яблочко" или "Ночка темна":
   Ночка темна,
   Керенский гуляет,
   Николай Романов
   Ботинки починяет...
   Но вот и песни все пропеты! В садике больше нечего делать. Все ждут возвращения тети Муры, чтобы уйти домой. Иногда тетю Муру приходится ждать долго, но она все же приходит и несет пятифунтовый калач и кирпичик повидла. Хлеб и повидло она достает с большим трудом, часто за помощью ей приходится обращаться к самому Кирову. Но зато, когда тетя Мура только показывается в конце двора, дети бросаются к ней навстречу и начинают прыгать вокруг нее и плясать...
   Сегодня тетя Мура пришла раньше обычного. Она поставила на стол весы, взяла нож и стала делить хлеб и повидло на равные части, на всех своих воспитанников, приговаривая:
   - В городе все голодают, война - беда, а вас кормят, как королей...
   Получив свою долю хлеба и повидла, Павлик вместе с другими ребятишками выбежал из ворот, и они вперегонки понеслись к Братскому саду...
   С недавних пор детей здесь встречала толпа стариков и старух, одетых в длиннополые шубы и меховые пальто. Старцы окружали детишек, из карманов и потертых муфт вытаскивали тисненные золотом и серебром рождественские и новогодние открытки, елочные игрушки, меховые шапки и варежки, серебряные часы на толстых, тяжелых цепочках и за все это добро выклянчивали хлеб и повидло. Мальчики и девочки долго и не без удовольствия обозревали эти красивые и дорогие вещи, но на хлеб ничего не меняли, чем приводили старцев в бешенство. Так продолжалось несколько дней. А сегодня старик с суковатой палкой в руке подбежал к мальчику Володе, вырвал у него из рук хлеб и повидло и с такой молниеносной быстротой запихал себе в рот, что Володя даже не успел вскрикнуть. Примеру этого старика хотели последовать и другие, но мальчишки, точно воробьи, рассыпались по улице и побежали по домам...
   У ворот на занесенной снегом скамейке сидел дед Панкрат и ждал Павлика. Внук протянул ему хлеб со слипшимся куском повидла:
   - На, покушай, дедуся, ты, наверное, очень голодный.
   Панкрат отломил от куска крошку и вернул хлеб внуку. Потом он полез в карман пальто, вытащил горсть чилима, яблоко и все это отдал Павлику.
   - Пойди попей чайку и покушай, сынок. Бабушка ждет тебя. А я пойду на завод. - Панкрат потрепал внука по плечу. - Вот устроюсь на работу и с первой же получки куплю тебе новые сапожки.
   - Ты будешь работать, дедуся?
   - Да, сынок. Надо работать.
   - А сведешь меня на завод? Покажешь машины?
   - Покажу, сынок... Пока иди пить чай. Покушай яблочко. Хлеб с повидлом оставь на обед, чилим прибереги на вечер...
   Панкрат снова потрепал внука по плечу и направился на завод устраиваться на работу. Давно он тосковал по делу.
   ГЛАВА ПЯТАЯ
   Только ушла делегация пекарей, как в кабинет к Кирову вошел кавказец в квадратной бурке до самых пят.
   Киров поднял голову от бумаг. По пенсне с большими круглыми стеклами, студенческой выгоревшей фуражке, зажатой в руке, он сразу узнал Буйнакского; оттолкнул кресло ногой, вышел из-за стола.
   - Ну вот, встретились в Астрахани! - Киров обнял Уллубия. - Где ты пропадал? Мы уже всерьез начали беспокоиться за твою экспедицию.
   - И померз же я в степи, Мироныч, и поголодал же! - Буйнакский сбросил бурку, размотал башлык и предстал перед Кировым в кавказских сапожках, в изношенной студенческой тужурке с заплатами на локтях.
   Они сели на диван. Буйнакский стал рассказывать:
   - Из Москвы я выехал ровно через две недели после вашего отъезда и ровно через две недели прибыл в Астрахань. Это было тридцатого января. Я думал, что застану вас здесь и мы вместе двинемся на Кавказ. Но вы уже выехали в степь, и там я не смог вас нагнать. Да и не удивительно! Вы на машинах, а я со своей "дагестанской экспедицией" пробирался на верблюдах. Спасибо Федоровой, помогла хоть верблюдов достать. А то прямо пропадай: с транспортом оружия ведь не двинешься пешим через степь! Короче говоря, до Лагани мы кое-как добрались, а там совершили ошибку: свернули с дороги, боясь, как бы не наскочить на деникинскую конницу! По рассказам беженцев, мы должны были ее встретить через десяток верст.
   - Теперь понятно, почему мы разошлись в степи, - сказал Киров.
   - Проплутали мы целую неделю в степи, по бездорожью, пока не встретились с отступающими частями... Пробиться с транспортом оружия через линию фронта было невозможно, и мы повернули обратно. Так было обидно!
   Киров коротко рассказал Буйнакскому о событиях в городе:
   - Астрахань, конечно, поможет Дагестану. И не только Дагестану! В помощи нуждаются Баку, Мугань, Терек... Но пока придется немного подождать. Ревком создан здесь буквально на днях. Город в тяжелом положении. Нет хлеба. Сыпняк косит людей тысячами. На днях прибудет армия из степи.
   - Я знаю, Мироныч, все знаю! - нетерпеливо перебил Кирова Буйнакский. - Я отступал с этой армией, видел тиф, голод и холод. Но Дагестану надо помочь немедленно. Дагестан стонет под пятой англичан, турецких агентов, собственной буржуазии. Дагестан - это ворота Кавказа.
   Киров подошел к карте, висящей на стене:
   - Надо сперва собрать армию в кулак, а потом уже протянуть руку помощи Кавказу. Такова создавшаяся обстановка, Уллубий. Силы контрреволюции там велики, и недооценивать их пагубно для нашего дела. Но кое-что, конечно, можно сделать и раньше. И не только можно, но и нужно! Прежде всего необходимо наладить связь с Серго Орджоникидзе, организовать подполье, партизанские отряды и на всем пути наступления противника разрушать его коммуникации, пускать под откос эшелоны и ежедневно, ежечасно уничтожать его живую силу. Врагу надо объявить всенародную войну, чтобы земля горела под его ногами!..