Холопов Георгий. Грозный год - 1919-й (Дилогия о С М Кирове - 1)

   - Не может быть! - вздрогнул Атарбеков.
   - Заживо утопили в проруби мать, жену, ребенка, сестру!.. За-жи-во! Атарбеков услышал в голосе Кирова металлические нотки.
   - Я этой подробности не знал... О звероподобные! О людоеды! Атарбеков от гнева даже заскрежетал зубами.
   Киров подошел к машинке, наполовину вывернул заложенный в нее лист, пробежал глазами напечатанное, сказал:
   - Учти, Георг. Утром газеты выйдут с приказом о ликвидации мятежа.
   - Я это учту, Мироныч, - с холодной сдержанностью проговорил Атарбеков, вставая.
   Киров вышел вместе с Георгом в приемную, познакомил его с усатым богатырем Завгородным, с его лихими кавалеристами, потом подвел к рыбакам. Командиром оказался тот молодой парень, чьи страдальческие и скорбные глаза так поразили Атарбекова, когда он вошел в приемную. Теперь парень сидел, распахнув полушубок, без шапки. Он был совсем-совсем седой.
   Знакомясь с ним, Атарбеков низко склонил голову, чтобы не видеть его глаза. А они печально, сквозь слезы, смотрели на него, словно говорили: "Уж лучше бы они меня убили, не трогали семью... Зачем они это сделали?"
   Молча разойдясь с Атарбековым в коридоре, Киров зашел в машинописную. Дежурная машинистка спала на диване, накрывшись пальто. Сергей Миронович тихо окликнул ее, но она не ответила. Тогда он погасил свет, на цыпочках вышел из комнаты и осторожно прикрыл дверь.
   Вернувшись в кабинет, Киров, озадаченный, с минуту стоял у окна, потом, вспомнив свою журналистскую деятельность в газете "Терек", сел за машинку.
   - Дальше в приказе мы напишем так, - сказал он вслух и стал энергично двумя пальцами выстукивать на гулкой машинке: "Вдохновленные золотом английских империалистов, они надеялись захватом Астрахани запереть советскую Волгу. Но тяжелая рука революции беспощадно разбила все их планы. Красная Армия, Красный Флот и революционные рабочие Астрахани дружным ударом разбили в прах контрреволюционные банды, и рабоче-крестьянская власть приобрела новые силы для борьбы за святой идеал, за социализм..."
   ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
   25 марта, после трехнедельного пребывания в калмыцкой степи, Коммунистический отряд Мусенко возвращался в город, но без своего командира: как и было условлено, он с "особой экспедицией" пробирался дальше по степи, чтобы миновать фронт белых.
   Вслед за бойцами отряда шел обоз. На санях и телегах везли тифозных, забранных из колонны Боронина, раненых и обмороженных, приставших к отряду на обратном пути. Везли на санях и заболевшую Анастасию Федорову.
   Невзирая на болезнь, Федорова возвращалась в город довольная. Отряд выполнил поставленные перед ним задачи. Огромное количество людей получило помощь. Отряд выдержал три боя с белогвардейцами.
   Радовали Анастасию Федорову и события в городе - подавление белогвардейского мятежа.
   Была еще радость: VIII съезд партии, проходивший в Москве с 18 по 23 марта; события в Венгрии - Венгерская революция, провозглашение Венгрии Социалистической Советской Республикой!*
   _______________
   * Венгерская Социалистическая Советская Республика существовала с 21 марта по 1 августа 1919 года.
   Когда сани переправились через Волгу и въехали на Никольскую, Федорова увидела улицу в бесчисленных флагах. Флаги развевались и на башнях кремля.
   - Революция в Венгрии, революция в Венгрии! - шептала она запекшимися губами и пробовала разметать ослабевшими руками тяжелые, пахнувшие овчиной шубы, чтобы выбраться из саней, побежать по улице, обнять первого встречного и петь, петь: "Революция в Венгрии, революция в Венгрии!"
   Ее привезли домой, уложили в постель. Измерили температуру: тридцать девять и три десятых. Врач сказал, что, вероятно, у нее тиф, хотя явных признаков пока еще нет: надо подождать день-два. Но Федорова и без признаков догадывалась, что больна тифом. Что тут мудреного? За эти три недели через ее руки прошли сотни больных, она их кормила, переодевала, ухаживала за ними, как и все в отряде - от командира до бойца-повозочного.
   Только ушел врач, к Федоровой пришли члены губкома, потом губвоенком Чугунов, еще через полчаса - Аристов...
   Анастасия Павловна расспрашивала о положении в городе, о последних новостях. Ей рассказывали, что в день открытия съезда партии в Астрахани началась перерегистрация коммунистов. Работу эту пришлось начать без нее. Уже опубликован список исключенных. Одним из первых там значится командир Н-ского полка Савва Ионов. В эти же дни, после расстрела группы участников белогвардейского мятежа, а также авантюристов и врагов, пробравшихся в прежний состав ЧК и Особого отдела, Ревтрибунал вынес приговор и по делу члена губисполкома Буданова. Он тоже расстрелян. Выслан из Астрахани английский вице-консул Хоу...
   Московских газет еще не было, но телеграф уже донес вести о речи Ленина, и Федорова с нетерпением ждала Кирова, - о многом ей хотелось поговорить и посоветоваться. Он пришел поздно вечером, когда у нее поднялась температура и она бредила...
   Но утром температура спала до тридцати семи, и Анастасия Павловна заснула. Разбудил ее вечером духовой оркестр на улице. Она встала, подошла к окну. По улице со знаменами, с оркестром прошла рота красноармейцев, потом большая группа венгров, бывших военнопленных, потом еще группа, потом колонна рабочих.
   Анастасия Павловна накинула на плечи платок, выбежала в коридор, позвонила в губком. К телефону долго никто не подходил. Наконец в трубке раздался голос тети Сани. Федорова спросила: "Разве в губкоме никого нет?" - "Никого, Анастасия Павловна, - ответила тетя Саня, - все ушли на митинг. Слышали? Нашего полку прибыло! Мадьяры взяли власть в свои руки, буржуям дали по шапке... Лежите, голубушка, если нужно будет поставить банки, пришлите за мною вечерком, а я сейчас бегу, бегу". - "Куда же, тетя Саня?" - почти крикнула Анастасия Павловна. "На митинг, голубушка, на митинг, товарищ Киров будет выступать..."
   Повесив трубку, она на цыпочках вернулась в комнату и стала торопливо одеваться. Но вдруг снова почувствовала себя плохо. Лоб стал влажным, часто-часто забилось сердце.
   Она с трудом добрела до постели и, не раздеваясь, легла поверх одеяла.
   "Надо же заболеть в такой день! - с досадой подумала она. - Ну почему мне так не везет? У других в жизни все как-то бывает иначе..." Она зарылась головой в подушку и вдруг почувствовала себя такой одинокой, такой несчастной! Слезы показались у нее на глазах...
   Вот так иногда бывало в последнее время с нею - здоровой, сильной тридцатишестилетней женщиной, - захочется поплакать, захочется погоревать... Это происходило, как правило, всегда, когда она оставалась дома одна. Тоска тогда овладевала ею. Она снимала со стены портрет мужа, ставила его на стол и подолгу просиживала перед ним, вся уйдя в воспоминания...
   Он погиб в прошлом году, будучи комиссаром отряда, посланного из Астрахани на помощь Дагестану...
   Познакомились они пятнадцать лет назад, - было это в мае 1905 года. Он пришел к ней в школу, где она учительствовала, попросить томик Белинского... Она хорошо помнила тот день...
   Алексей был студентом. Выслали его на поселение из столицы за революционную деятельность. Деревня, в которой ему предстояло жить долгие годы, была глухая, хотя и богатая: находилась далеко от Астрахани и славилась разбойным нравом жителей - казаков и калмыков.
   Когда Анастасия Павловна вышла замуж за Алексея, они своими руками слепили себе крохотный глинобитный домик из одной комнаты и кухни, оградили двор камышовым плетнем. Домик стоял на самом берегу Волги. Вдоль берега тянулись низкорослые и ширококронные кудрявые ветлы, под тенью которых хорошо было скрываться в знойный день. Они любили сидеть под ветлой, смотреть в безоблачное небо и вслух мечтать о будущем или молча наблюдать за боем коршунов, которые сотнями кружили над рекой в районе тони и в глубине низкорослого леса, над заросшим осокой ильменем, где с весны, после спада воды, оставалось много рыбной молоди...
   Через три года Алексей выхлопотал себе право на жительство в Астрахани, и они переехали в город. Многому она научилась за это время у мужа, и главное - пониманию жизни, смысла борьбы за счастье людей на земле. Она вступила в партию и вместе с Алексеем работала для торжества народного дела. Любое поручение она выполняла с радостью, счастливая тем доверием, какое ей оказывают старые члены партии. Она печатала листовки, писала тексты для них, долгое время работала связной. Марксистских кружков в ту пору в Астрахани насчитывалось более пятнадцати: на заводе Митрофанова, на заводе "Братья Нобель", на Эллинге, на Форпосте... Она доставала для членов этих кружков литературу, большевистские газеты, сама руководила занятиями. А в осеннюю и весеннюю пору, когда на промыслах шла путина и туда со всех концов России съезжались десятки тысяч голодного и нищего люда, уезжала как пропагандистка... Так было до самого кануна революции.
   Ныне у нее, председателя губкома партии, была огромная работа, непочатый край всяческих дел. Она многому радовалась в жизни. Не хватало ей только Алексея, его ясной головы и его любви. Она никак не могла примириться с его смертью. Иногда ей казалось: вот откроется дверь, войдет Алеша. Иногда она вдруг начинала его искать на улице, в толпе прохожих.
   Снова где-то вдалеке раздались звуки духового оркестра, и Федорова встрепенулась.
   - Мама! - позвала она.
   Мать зажгла свет.
   - Что случилось? Почему ты в пальто? - тревожно спросила она.
   Хотела сказать, что собралась на митинг, но раздумала.
   - Пора идти за Олегом. Скоро закроют детский сад.
   Мать сердито прикрикнула на нее:
   - Ты с ума сошла! Сейчас же разденься! Я сама схожу за Олегом.
   Больная покорно разделась и легла под одеяло.
   А в это время в зале Труда шел митинг. Зал был битком набит людьми. Толпились в проходах, сидели на подоконниках. Многие стояли в коридоре. Оркестранты сидели позади президиума - для них в зале не было места - и исполняли "Интернационал" после каждого выступления. Выступающих было много. Каждому хотелось выразить свою радость по случаю революции в Венгрии. Многие из военнопленных венгров хорошо говорили по-русски. Иные выступали с речами на родном языке, но их тоже прекрасно понимали.
   На трибуну вышел Киров. Зал встретил его аплодисментами. Доклады о положении на фронтах гражданской войны, по международным и внутренним вопросам, как правило, Киров делал через каждые две недели. Таким образом он держал в курсе важнейших событий весь партийный и беспартийный актив города.
   - Товарищи! - произнес Киров. - Когда вы слушали краткие телеграммы о тех событиях, которые развиваются в Венгрии, когда вы слушали приветственные речи наших товарищей и братьев по оружию, мне хотелось крикнуть вам, слышите ли вы треск разрушающегося буржуазного мира, мне хотелось спросить, видите ли вы ту необъятную пропасть, над которой стоят буржуазные государства... - Киров сделал паузу. - Для нас, коммунистов, то, что совершилось сейчас в Венгрии, было только вопросом времени, и мне хотелось подчеркнуть это для наших братьев, бывших военнопленных. Вы помните, товарищи, что еще сравнительно недавно, когда вас, закованных в оковы империализма, гнали на братоубийственную бойню, мы еще в то время говорили, насколько имели к тому возможность, что буржуазный мир, затягивая кровопролитную войну, захлебнется в крови этой бойни. Вы, сбросившие сейчас оковы империализма, идущие под знаменем революционного социализма, на основе всего своего опыта, всех своих переживаний последних лет, должны были если не вполне осознать, то во всяком случае почувствовать, что все те горести и несчастья, все огромные разрушения, которые буржуазный мир произвел на протяжении длинных четырех лет, что все это ни в коем случае не может пройти без наказания для буржуазного строя.
   Еще четыре года назад партия коммунистов говорила о том, что буржуазный мир неизбежно захлебнется в море человеческой крови, которая по его вине проливается. Мы тогда еще говорили, что это страшное состязание двух буржуазных коалиций ни в коем случае не может привести к окончательной победе той или другой стороны. Перед нами вырисовывалась только одна грядущая победа тех, кто, ослепленный буржуазией, шел на страшное кровопролитие, в которое ввергнул капитализм все страны мира.
   Мы тогда говорили, что иного выхода из тех страданий, которые выпали на долю всех непосредственно захваченных войной, нет. Был только единственный выход - это революция трудящихся. Для нас, коммунистов, не подлежало ни малейшему сомнению, что вся эта страшная братоубийственная война является не чем иным, как предсмертными судорогами буржуазного строя. И весь вопрос заключался для нас в том, успеем ли мы до окончания войны сбросить буржуазные оковы и зажечь огонь пролетарской борьбы...
   Приветствуя победу социалистической революции в Венгрии, Киров говорил о всепобеждающих идеях коммунизма, о задачах, стоящих перед пролетариатом в борьбе с объединенными силами империализма, о победах и временных поражениях в этой борьбе, за которыми последует торжество социалистической революции.
   Он умел вглядываться в будущее, видеть то, ради чего все делалось, а потому жизнь в его речах представала перед каждым слушателем прекрасной, романтичной, наполненной большим смыслом. Не в этом ли был секрет его речей? Не в этом ли была скрыта пружинка, которую многие пытались найти?..
   - К нам будут примыкать все новые и новые силы, и близок час, когда мы пойдем вперед, имея в своих рядах представителей уже нескольких народов, - звенел в многолюдном зале голос Кирова. - Нам необходимо объединиться с нашими новыми союзниками, которые не за страх, а за совесть пойдут с нами рука об руку. Пусть и они чувствуют, что нам нужно не только пополнить свои ряды, но нужно слить воедино наши сердца и души, и пусть отныне, с момента возникновения советской власти в Венгрии, Советская Венгрия и Советская Россия будут представлять собою единое тело трудящихся, в котором будет биться единое пролетарское сердце!..
   Киров выбросил вперед сжатые в кулаки крепкие руки, перегнулся через трибуну, отчетливым, чеканным голосом произнес на весь зал:
   - Итак, товарищи, да здравствует единение русских коммунистов с коммунистами венгерскими, и пусть этот новый союз явится новым залогом к тому, чтобы он на деле осуществил величайший лозунг, провозглашенный нами: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!"
   ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
   В первых числах апреля в Астрахани наступили теплые, солнечные дни. Потекло с крыш, загремели водосточные трубы, стремительно, на глазах, стали таять почерневшие от копоти снежные сугробы, зажурчали бесчисленные ручейки.
   Потом по улицам понеслись потоки воды, целые реки, смывая в своем стремительном беге и снег и мусор. Грязь затопила улицы Астрахани, по иным невозможно было ни пройти, ни проехать, а в районе Бакалды, на Бакалдинских улицах, дома стояли отрезанные друг от друга, как островки.
   В разгаре был ледоход на Волге. Вниз по реке неслись огромные льдины, с грохотом налетая друг на друга. Ускорению ледохода во многом помог ледокол "Каспий". Прорубив проход в море, он теперь шел вверх по Волге, кроша ледяные поля.
   На обоих берегах дымили костры, стоял шум и гомон, суетились рыбаки: они смолили и конопатили свои бударки, парусники, моторные лодки, готовясь к весенней путине. К путине готовились даже те, кто ни разу и удочки не держал в руке. Таких было много. Бывшие господа, купцы и чиновники толпами слонялись по берегу, набивались в компанию к рыбакам, просили продать им лодки, суля фантастические суммы никому не нужных денег.
   Прошел ледоход, и Волга в районе Астрахани огласилась гудками пароходов и буксиров. Открылось сообщение между правым и левым берегами. На правом берегу лагерем стояла колонна Боронина, наконец-то дошедшая до Астрахани.
   При первой же возможности войска стали переправляться в город. На пристанях и на берегу их со знаменами и духовыми оркестрами встречали делегации от заводов, судостроительных мастерских, войсковых гарнизонных частей и профессиональных союзов.
   По улицам гремели пушки, повозки, телеги, фургоны, тарантасы, тянулись большие и малые отряды. Усталые, бородатые красноармейцы шлепали по грязи с заткнутыми за пояс полами рваных шинелей, и толпы людей стояли вдоль улиц и приветствовали их как победителей.
   Каждый старался хоть чем-нибудь порадовать бойцов. Кто сунет в руку проходящему красноармейцу табак на цигарку, кто воблу, кто горсть чилима или семечек. В отличие от всех других больших и малых воинских частей и отрядов, прибывавших до этого в Астрахань, в колонне Боронина не было ни тифозных, ни раненых. Они или осели во встречных деревнях, или же их подобрал приданный отряду Мусенко медицинский отряд. Войска, приведенные Борониным, отличались еще тем, что были сведены в роты, батальоны, полки и шли в походных колоннах, под начальством командиров и комиссаров. Костяком колонны были остатки полков Дербентского, Выселковского и Таганрогского, заново сформированных Борониным как полнокровные боевые части, которые потом вошли в состав 33-й пехотной дивизии.
   Боронин до слез был тронут организованной Кировым встречей в Астрахани.
   Жилье уже было подготовлено, продезинфицировано и оборудовано койками. Дербентскому полку были выделены дома на Казачьем Бугре, Выселковскому - на промыслах Беззубикова, Таганрогскому - в пригороде Черепаха. Кавалерийский полк самого Боронина стал лагерем на берегу Кутума, на стрелке, заняв двор и половину здания бывшей биржи, где находился резерв Астрахано-Каспийской флотилии.
   Красноармейцев в городе ждали натопленные бани, чистое белье, новое обмундирование и горячая пища.
   После такой встречи колонна могла бы пройти еще одну ледовую пустыню.
   В дни прихода колонны Боронина в Астрахань на окраине одного из рыбацких сел, раскинувшихся в дельте Волги, как-то рано поутру из камыша на берег вышел высокий, обросший казак с серьгой в ухе, осмотрелся из-под ладони окрест, потом вложил два пальца в рот, зажмурил глаза и пронзительно свистнул. На одной из рыбниц, что стояли у пустынной тони выше по реке, услышав этот разбойничий свист, пальнули из ружья и стали налаживать паруса.
   Казак исчез в хрустящем, высохшем камыше, и на берег вышли четверо. Если помощника коменданта гарнизона Астрахани Бондарева легко было узнать по его неизменной кожанке, скрипучим сапогам, неторопливому шагу, а бывшего командира Н-ского полка Савву Ионова по его саркастической улыбке, то в двух других "охотниках", обутых в высокие болотные сапоги, одетых в рваные полушубки, перехваченные красным кушаком, трудно было угадать американца Чейса и англичанина Фокленда.
   В ожидании рыбницы все четверо молча стояли на берегу. Особенно хмурый вид был у Фокленда и Чейса.
   Было холодно, пасмурно. Над угрюмой рекой с трубным криком пролетали стаи лебедей и уток. Над ними, высоко в небе, кружили четыре коршуна, высматривая себе добычу в мутных волжских водах.
   Сотни других коршунов виднелись в глубине небольшого леска, раскинувшегося в верховье реки. Они парили над заросшим осокой ильменем. В ильмене после спада воды осталось много молоди, и коршуны находили там богатую добычу.
   Ниже по реке все было застлано тяжелым, густым дымом, сквозь который то здесь, то там вспыхивали языки пламени. То жгли горючий, как порох, прошлогодний камыш.
   - Золотое время для охоты, - сказал Савва Ионов, чтобы что-нибудь сказать.
   - Да, птиц много, - задрав голову и не сводя глаз с коршунов, проговорил Адам Фокленд. Он мог часами следить за их парением.
   Вот первый коршун камнем упал вниз и, едва коснувшись воды, взмыл вверх. В когтях у него серебристой чешуей сверкнула рыба. Коршун полетел в сторону леса. Но вслед за ним с высоты устремился второй коршун и, сделав полукруг, зашел сзади и с поразительной легкостью отнял рыбу. Тогда на второго коршуна бросился третий. И завязался кровавый бой! Они то падали вниз, то взмывали вверх. Но рыба все же досталась третьему коршуну. Обессиленный боем, он не успел сделать и нескольких взмахов крыльями, как рыба выпала у него из когтей и полетела в реку.
   И тогда с высоты упал четвертый коршун, который до этого спокойно кружил над дерущимися хищниками. У самой воды, срезав крылом волну, он успел на лету схватить рыбу и, низко пронесясь над рекой, полетел в сторону леса.
   А над Волгой снова кружили три коршуна, описывая круг за кругом.
   - Здесь кроме коршунов много и другой птицы. - Савва Ионов вздохнул. - На островах водятся лебеди, пеликаны, аисты. Золотой край! Здесь даже цветет священный лотос.
   - Лотос?! Удивительно... - Хмурый, неразговорчивый Чейс несколько оживился и задвигал лошадиной челюстью. - Я видеть лотос Египте. Может лотос расти на Волга? Я думать, это ошибка. Вы путать его с лилией. Лотос - священный цветок, и родина его - Египет и Индия.
   - И Волга!.. Я был на островах. Лотос цветет в протоках в июле августе. Красивое это зрелище... Приезжайте! Я вас прокачу по дельте, покажу много и других чудес. Приедете? - И Савва Ионов, кривя свои тонкие губы, вопросительно уставился на американца.
   - Посмотрим, посмотрим, - торопливо проговорил за Чейса Адам Фокленд. - Все зависит от нашей поездки в Дагестан. Если все будет хорошо, - он многозначительно переглянулся с Чейсом, - тогда в августе мы будем в Астрахани. На этот раз - с королевским флотом.
   - Дай бог, дай бог! - вздохнул Бондарев.
   - Приедем смотреть, как растет лотос...
   - Как цветет лотос! - сказал Фокленд.
   - Да, да, - поправился Чейс, - как цветет лотос... Это очень смешно волжский лотос!..
   Рыбница под залатанными мешковиной парусами описала полукруг по реке и встала недалеко от берега. В воду спрыгнули двое детин с засученными по колено штанинами - из банды дезертиров, скрывающихся в низовье. Казак с серьгой в ухе вынес из камыша чемодан, корзину, два тяжелых мешка. Детины погрузили все это в рыбницу, потом перенесли туда же на спине Чейса и Фокленда; старик с косматой гривой, сидевший на корме, оттолкнулся шестом, и рыбница медленно стала удаляться на середину реки.
   Ионов и Бондарев молча помахали рукой вслед отплывающим.
   Чейс и Фокленд так же молча ответили им. Лица у них были хмурые, неприветливые. Они настороженно косились на команду, на паруса, на реку, на небо. Все у них вызывало подозрение. Ни во что они не верили в этой непонятной им стране. Не верили даже людям, преданным им, таким, как Ионов и Бондарев.
   А с какими надеждами они шли на Астрахань!.. Сколько мучений перенес в калмыцкой степи Адам Фокленд! Тысячу раз он рисковал заболеть тифом, замерзнуть, умереть с голоду!.. А Чейс!.. Какой крюк ему пришлось сделать, чтобы попасть в Астрахань!..
   И Фокленду и Чейсу в Порт-Петровске "астраханский поход" представлялся несколько в ином виде. Мастера "внутренних переворотов", они надеялись на то, что, как только доберутся до Астрахани, сразу создадут там "кулак" из астраханского казачества, местной буржуазии, меньшевиков, эсеров и... в два счета свергнут власть большевиков... Потом создадут коалиционное губернское правительство, королевский флот войдет в Волгу, двинутся в поход полки и дивизии Деникина и Колчака, а там... там начнется победный марш на Москву. Все у них было точно рассчитано и расписано. Но мартовский мятеж, на который они возлагали столько надежд, оказался разгромленным, а контрреволюция - обезглавленной!
   Оставаться дольше в Астрахани было опасно, и они вынуждены были теперь на какой-то сомнительной посудине с залатанными парусами, с подозрительной командой из двух дезертиров и кулака-старика выбираться обратно в Дагестан.
   Оба они чувствовали себя довольно скверно. Но Фокленд был все же в несколько лучшем положении. В Порт-Петровск он возвращался не с пустыми руками: вез важные агентурные сведения о большевистском подполье Дагестана, которыми снабдила его мадам Кауфман. Стоило это ему сто фунтов, но могло окупиться сторицей. Чейс об этом деле и понятия не имел: Фокленд умел хранить тайну. Ему нравился смысл старой русской пословицы: "Хлеб-соль - вместе, а табачок - врозь".
   Третий день продолжалась переправа войск в город. Боронин не уходил с пристани. Много еще забот у него было по размещению колонны, по сдаче оружия приемочной комиссии Реввоенсовета.
   Волга кипела в районе города. Буксиры, небольшие пассажирские пароходы, лодки, моторки непрерывно носились взад и вперед по реке. Проплывали караваны рыбниц и шаланд в низовье, на раскаты. Это рыбаки, пользуясь путиной, ехали промышлять рыбу чуть ли не из-под самого Черного Яра и Царицына.
   Глядел Боронин на Волгу - и не мог наглядеться!
   Впервые в Астрахани он был лет тридцать назад. Помнится: год был голодный, неурожайный. Отовсюду в Астрахань понаехало и пришло много народу. Все искали заработка, куска хлеба. Приходили целыми деревнями, пешком из Пензенской, Симбирской, Казанской, Саратовской, Рязанской, Уфимской, Вятской, Пермской и других губерний. Нанимались семьями на рыбные промыслы, в ватаги, шли в плотовые рабочие. Уходили на озеро Баскунчак добывать соль или батрачить на бахчах у татар.