Холостяков Георгий. Вечный огонь

   Командарм знал, что снять десант морским путем невозможно: мы не имели кораблей, способных пробить блокаду и осуществить перевозки такого масштаба на самом широком участке пролива. Мысль о прорыве войск по суше на соединение с главным десантом была естественной. Если не это, оставалось одно - стоять насмерть...
   Я ответил, что, по-моему, поставить активную боевую задачу - лучший выход. Это воодушевит людей, уже показавших исключительные стойкость и мужество, придаст им новые силы. И успех, особенно при каких-то встречных действиях с севера, возможен.
   Петров молчал. Чувствовалось, его одолевают мучительные сомнения.
   Для командарма много значило, конечно, мнение самих десантников. Как мне известно, полковнику Гладкову поручалось обсудить положение со старшим командным составом. Гладков был за прорыв. Знаю также, что эту точку зрения решительно разделял командир морского батальона Беляков. Моряки готовы идти в голове! - заявил он на совещании у комдива.
   Приказ прорываться был отдан. Исполнение его ускорилось в связи с дальнейшим осложнением обстановки: гитлеровцы, подтянув дополнительные силы, начали новый штурм плацдарма. Более чем вероятной становилась высадка с фашистских барж контрдесанта.
   Вечером 6 декабря, когда истекали 36-е сутки существования Огненной земли, полковник Гладков повел свои поредевшие полки на прорыв вражеского кольца. Морской батальон Белякова, как и при высадке, использовался в качестве передового штурмового отряда.
   В предшествующие этому ночи принимались меры, чтобы доставить в Эльтиген побольше патронов и особенно гранат. Но 5-го туда прорвался один-единственный мотобот. Как назло, разыгрался еще и шторм. Всего мы смогли дать десантникам на дорогу около 15 тонн боеприпасов. Кое-что добавили к этому летчицы Бершанской. По особому плану обеспечивала уход войск с плацдарма вся артиллерийская группа Малахова.
   Не мне рассказывать, как развивались в ту ночь события на крымском берегу пролива, тем более что это подробно описал в своих воспоминаниях генерал В. Ф. Гладков. Но то, что стало фактом к следующему утру, не только оправдало, а и превзошло все связанные с принятым смелым планом надежды. Совершив 20-километровый марш по вражеским тылам, эльтигенцы почти с ходу овладели господствующей над Керчью горой Митридат, а также южной окраиной города с пристанью Угольной. А одна из штурмовых групп прошла город насквозь и соединилась с нашими войсками на северном плацдарме.
   Будучи моряком, я остерегаюсь вдаваться в разбор сухопутных операций. И все же думается, что обстановка, сложившаяся к утру 7 декабря, могла быть тогда использована для овладения всей Керчью. Конечно, при немедленных и очень решительных действиях достаточно крупными силами.
   Сутки спустя группе Гладкова, закрепившейся на Митридате, начали переправлять морем подкрепления - это было поручено азовцам. Однако войска, сосредоточенные под Керчью, очевидно, не были готовы перейти в наступление. В конечном счете группу полковника Гладкова, сделавшую все, что она могла - а кое-что, наверное, и сверх этого! - азовцам пришлось снимать и вывозить через пролив.
   Красный флаг над горой Митридат снова взвился в апреле сорок четвертого.
   Хочу досказать здесь историю капитан-лейтенанта Кулика, который был послан комендантом в Эльтиген на три-четыре дня.
   Его команда - связисты, манипуляторы-гидрографы и маневренная группа медиков (те же отважные девчата, что работали на Малой земле) - делала свое дело на Огненной земле до конца. По представлению армейцев Кулик получил на плацдарме орден Красного Знамени. Незадолго до оставления Эльтигена он был ранен и ослеплен вспышкой близкого разрыва авиабомбы. Невидящий, с завязанной головой, Кулик дошел до Керчи, опираясь на плечо краснофлотца своей команды Николая Хлопова. Тот вел и еще одного офицера, тоже ослепшего, и впоследствии был награжден за спасение двух командиров орденом.
   А на захваченной керченской окраине слепой Кулик вспомнил про свои комендантские обязанности. Отлично зная эти места, он доложил полковнику Гладкову, что световые сигналы катерам, которые пойдут от другого берега, лучше всего подавать со второго этажа аптеки, если только уцелело это здание. Так и был подведен к занятому десантниками участку первый тендер с разведчиками. Обратным рейсом он доставил Кулика вместе с другими ранеными на косу Чушка.
   Встретились мы с Николаем Андреевичем в Тамани. Я отправил его самолетом в геленджикский госпиталь, к майору медицинской службы Хорошиной, ученице знаменитого Филатова. Она сумела вернуть Кулику зрение, и он еще долго служил на флоте, а сейчас - капитан 2 ранга запаса.
   Еще два десанта в Крым
   С ликвидацией эльтигенского плацдарма закончилось прямое участие Новороссийской базы в боях за Крым. Питание войск Приморской армии, сосредоточенных под Керчью, оставалось, естественно, за Азовской флотилией. В подчинение ей перешла развернутая на таманском берегу Керченская военно-морская база.
   Если попытаться кратко выразить те мысли, которые владели мною при возвращении из Тамани в Новороссийск, то сводились они к следующему: враг все еще силен и упорен, за захваченное держится зубами, и воевать на Черном море предстоит, как видно, подольше, чем казалось не так давно, когда многим верилось, что удастся очень быстро очистить от гитлеровцев Крым.
   В Новороссийске дел было невпроворот. К самым безотлагательным относилась очистка фарватеров и всей Цемесской бухты от мин. Стояла задача как можно скорее ввести в действие хотя бы часть пристаней (пока принимать и обслуживать корабли продолжал Геленджик). Требовало расширения судоремонтное хозяйство базы - практически все наши малые корабли, уцелевшие в Керченском проливе, имели повреждения. В помощи моряков нуждался сам город, в развалинах которого все еще взрывались мины и с трудом налаживалась нормальная жизнь.
   Однако едва успел я вновь окунуться в новороссийские дела, как пришлось еще раз целиком переложить их на Семена Васильевича Домнина.
   В самом конце декабря к нам неожиданно прибыл генерал-полковник Сергей Матвеевич Штеменко, начальник Оперативного управления Генерального штаба. Приехал он из Темрюка, а вообще находился уже некоторое время в Крыму, на плацдарме под Керчью, вместе с представителем Ставки К. Е. Ворошиловым (следовало полагать, в связи с готовящимися наступательными операциями). Со Штеменко приехал адъютант маршала генерал-майор Л. А. Щербаков.
   Они провели у нас несколько часов. Почти все это время было занято тем, что я подробно докладывал, а вернее - просто рассказывал о сентябрьском Новороссийском десанте. Начальник Оперативного управления Генштаба задавал много вопросов, его интересовали и детали. Слушая меня, Штеменко вел записи, делая это как-то необычайно легко и быстро. Мне даже подумалось, что он либо владеет стенографией; либо пользуется собственной системой условных сокращений, как это бывает у опытных журналистов.
   Не знаю, какое отношение имел к этому приезд Штеменко и Щербакова, но на следующую ночь я получил телеграмму командующего флотом: Немедленно прибыть Темрюк. Из Темрюка машина доставила меня к одному из причалов на косе Чушка, а оттуда бронекатер переправил на крымский берег. Оказалось, что мне надлежит явиться к представителю Ставки.
   Знакомый уже генерал Щербаков провел в блиндаж к маршалу. Кроме К. Е. Ворошилова там находились вице-адмирал Л. А. Владимирский и генерал-лейтенант И. В. Рогов.
   Ворошилова я не видел с Балтики - больше десятка лет. Климент Ефремович заметно постарел, побелели виски, но глаза были такими же живыми, движения быстрыми. Встретил он меня приветливо и, задав два-три вопроса, протянул папку с бумагами:
   - Готовится одна операция. Познакомьтесь с планом и доложите свое мнение.
   Это был план высадки тактического десанта на севере Керченского полуострова, у мыса Тархан, с целью содействовать частям Приморской армии в прорыве обороны противника на этом направлении. Высадка десанта возлагалась на Азовскую военную флотилию. А при чем тут я? - думалось мне, когда, устроившись в одной из армейских штабных землянок недалеко от маршальского блиндажа, занялся изучением плана. О том, что командующий флотилией контр-адмирал С. Г. Горшков болен, мне почему-то сразу не сказали.
   Нелегко судить об отраженном в оперативных документах замысле, когда на это дано ограниченное время, а ты к тому же не имеешь собственного, почерпнутого не из бумаг, представления о конкретной обстановке. Но план высадки десанта, обстоятельно разработанный в штабе флотилии, который возглавлял капитан 1 ранга А. В. Свердлов, производил солидное впечатление: как будто все, что надо, предусмотрено, все, что возможно, учтено (как затем выяснилось, была уже проведена практически и вся подготовка к высадке). Вызванный вновь к Ворошилову, я доложил, что это хороший, серьезный план.
   - И вы действовали бы по нему, если бы высаживать десант поручили вам? спросил Ворошилов.
   - Может быть, внес бы небольшие поправки, ближе познакомившись с обстановкой.
   На том меня Ворошилов и отпустил. Однако вернуться в Новороссийск командующий флотом не разрешил, приказав задержаться в Темрюке. Под утро 1 января, едва мы, встретив наступивший 1944 год, улеглись спать, Иван Васильевич Рогов разбудил меня, чтобы объявить приказ: командиру Новороссийской военно-морской базы контр-адмиралу Холостякову вступить во временное исполнение обязанностей командующего Азовской военной флотилией.
   О непродолжительном - какой-нибудь месяц - пребывании в другой должности без освобождения от своей основной не стоило бы и упоминать, если бы на этот месяц - январь 1944 года - не пришлись два новых десанта в Крым.
   Пусть они занимают скромное место в хронике боевых дел флота, а их общим результатом явилось лишь некоторое расширение плацдарма под Керчью и улучшение позиций, с которых Отдельная Приморская армия перешла потом в решительное наступление. Но это были трудные десанты, и в сопряженный с ними массовый матросский подвиг внесли свой вклад также люди, известные уже читателю. Не вспомнить эти десанты я не могу.
   Для высадки у мыса Тархан азовцы подготовили все исправные десантные средства, какими располагали, - до сорока тендеров и мотоботов, несколько сторожевых и бронекатеров, другие малые корабли. Армия посылала в этот десант 166-й гвардейский полк Героя Советского Союза Г. А. Главацкого - тот, что в сентябре высаживался у станицы Благовещенской.
   Тарханская высадка не раз откладывалась - и из-за неготовности войск к согласованному с нею наступлению на суше, и из-за неподходящей погоды. Впору было отменять ее и в ночь на 10 января: накануне над морем висел непроглядный туман, а теперь угрожал разыграться шторм. Однако новая отсрочка считалась невозможной, приказ был категорическим, и десант пошел.
   От кордона Ильич, где корабли приняли на борт войска, до мыса Тархан всего около пятнадцати миль. Но для тихоходных, низко сидящих в воде тендеров и мотоботов это не пустяк, когда их начинает трепать и захлестывать Болна. А волнение усиливалось с каждым часом, все более замедляя движение отрядов.
   Возвращать их обратно было уже поздно. К тому же юго-западный ветер не мог особенно помешать самому подходу к берегу в Тарханском заливе - лишь бы туда дойти! Не сомневаясь, что следующий с десантом командир высадки капитан 2 ранга Николай Константинович Кириллов (офицер штаба флотилии, опытный моряк) делает все от него зависящее, я радировал ему приказание по возможности ускорить движение - обстановка требовала подчеркнуть, что план остается в силе.
   Пересев с поврежденного сторожевого катера на торпедный и обходя на нем колонны отрядов, Кириллов старался не дать им растянуться, организовывал помощь судам, которым пришлось совсем туго. Из заливаемых волной ботов непрерывно откачивали воду, не выдерживали и лопались буксирные концы. В борьбе со стихией маленькие корабли выдыхались, как выдыхаются от непомерной нагрузки живые существа. На преодоление последних двух миль им понадобился почти час.
   Высадка сдвинулась на утро - это было уже не по плану. И почему-то запаздывали с Кубани эскадрильи 4-й воздушной армии. Поддерживающей артиллерией я распоряжался сам и ввел ее в действие, как только противнику стали видны приближающиеся суда. Участок высадки у Тарханского залива просматривался с передового НП близ Юракова Кута, где находилась опергруппа штаба флотилии и куда ночью перебрались мы с членом Военного совета Алексеем Алексеевичем Матушкиным. Обрабатываемый артиллерией берег, белый от только что выпавшего снега, густо почернел.
   Несмотря ни на что, высадка в целом прошла успешно. При подходе к берегу был убит капитан 2 ранга Кириллов, погиб затем и заменивший его капитан-лейтенант Шатаев. Но командиры корабельных отрядов самостоятельно довели выполнение боевой задачи до конца. Полк Главацкого высадился без больших потерь, в составе двух с лишним тысяч штыков. Он атаковал с тыла вторую линию немецких оборонительных рубежей, прорвал ее и, расширяя плацдарм, пошел навстречу нашим войскам.
   А пока десантные отряды возвращались в свои базы, сила шторма достигла шести-семи баллов. С некоторых терпящих бедствие ботов пришлось снимать команды. Велся поиск нескольких пропавших...
   Еще перед высадкой, когда только начинало светать, на наш НП неожиданно прибыл К. Е. Ворошилов.
   Климент Ефремович нередко появлялся в таких местах, где представителю Ставки, казалось бы, быть совсем не обязательно. Однажды мне едва удалось убедить его отказаться от немедленной переправы на Чушку при сильном огневом налете противника.
   А тут я, услышав голос маршала и выскочив из блиндажа, застал такую сцену. Ворошилов сердито отчитывает нашего радиста Владимира Нисонова за то, что тот, перебежав по открытому месту, вызвал минометный огонь немцев. Сам же маршал стоит на виду, высунувшись из хода сообщения, в своей приметной папахе... Пришлось весьма настойчиво попросить Климента Ефремовича пройти в укрытие.
   Ворошилов был очень недоволен задержкой кораблей с десантом, хотя и видел, что творится на море. Когда же высадка удалась, настроение у него резко переменилось. Он называл моряков героями, от души жал нам руки.
   Радость, как и неудовольствие, проявлялась у него несдержанно, горячо.
   Две недели спустя, в ночь на 23 января, на другом, левом фланге большого крымского плацдарма начштаба флотилии Аркадий Владимирович Свердлов и я, волнуясь, вглядывались в темноту с наблюдательного пункта, устроенного в полуразрушенном здании на территории металлургического завода имени Войкова.
   По проливу - от причалов поселка Опасное на этом же, крымском, берегу шел на тендерах, лидируемых катерными тральщиками и конвоируемых бронекатерами, первый эшелон десанта, нацеленного в Керченскую бухту.
   В первом эшелоне - два батальона морской пехоты: 369-й и 393-й Новороссийский имени Куникова. Тысяча моряков должна была высадиться в портовой части Керчи, куда затем те же тендеры перебросят сосредоточенный у завода имени Войкова стрелковый полк. Общая задача - ударом через тылы противника, через порт, железнодорожную станцию и город помочь стоящей на окраине Керчи 339-й дивизии взломать вражескую оборону.
   369-й отдельный батальон морпехоты формировался на Каспии. Но его бойцы уже считали себя старыми азовцами. Они приняли боевое крещение в десанте у Темрюка, участвовали в ноябрьском броске в Крым. А 393-й - куниковский батальон прибыл несколько дней назад из Новороссийска, и сразу почувствовалось: он в состоянии той особой внутренней отмобилизованности, какая бывает у закаленной боевой части, получившей передышку, но знающей, что ее вот-вот поднимут по тревоге.
   Комбата Ботылева, которому дали отпуск по болезни, замещал начштаба майор Г. З. Ларионов. Однако командарм Петров, в распоряжение которого поступил батальон, решил, что Ларионову лучше оставаться при своих прямых обязанностях, а командовать батальоном будет замполит Старшинов. Запомнив его по новороссийским боям, Иван Ефимович был уверен: Старшинову, теперь уже майору, это по плечу.
   Ведя батальон в новый десант, Николай Васильевич Старшинов еще не знал, что в Кремле подписан и завтра будет опубликован Указ, которым ему присваивалось за прошлые боевые подвиги звание Героя Советского Союза. (22 января 1944 года были удостоены Золотой Звезды Героя также капитаны 3 ранга П. И. Державин и Г. И. Гнатенко, капитан-лейтенант И. В. Леднев, командовавший теперь сипягинским дивизионом, старшины-мотоботчики Алексей Елизаров, Анатолий Емельяненко и Яков Швачко, несколько командиров азовских бронекатеров. )
   Незадолго до посадки на суда Старшинов провел традиционный короткий митинг. Я был на нем, слушал горячие речи охваченных боевым порывом матросов. Потом развернул перед десантниками штурмовой Военно-морской флаг и вручил его - так решил батальон - снова Владимиру Сморжевскому. Уже не старшине, а младшему лейтенанту, командиру взвода автоматчиков, дважды кавалеру ордена Красного Знамени. В ушах еще звенел его высокий юношеский голос:
   - Клянусь боевым товарищам, клянусь Родине - эту честь я оправдаю!
   Бои не обходятся без потерь. Но, глядя на веселого и удалого Володю Сморжевского, всегда такого удачливого, я как-то и мысли не допускал, что вижу его в последний раз и что в эту ночь его ждет в Керчи фашистская пуля... И все-таки флаг, который Сморжевский нес на груди, взвился еще до рассвета над городом. Его подхватили бойцы взвода и водрузили над первым отбитым у врага высоким зданием - над школой близ порта.
   Все это было впереди. Десант, скрытый темнотой, только еще шел к Керченской бухте.
   - Принято Филипп-один! - доложил радист.
   Филиппом звали капитана 3 ранга Ф. В. Тетюркина, командира высадки. Филипп-один означало, что корабли миновали первый ориентирный буй - так мы с ним условились.
   Рядом с Тетюркиным представляю капитана 1 ранга Н. Г. Панченко, начальника политотдела флотилии. Он не должен был лично участвовать в десанте. Но в последний момент оказалось, что офицер, назначенный замполитом командира высадки, идти не может.
   - Кого предлагаете взамен? - спросил я доложившего об этом начальника политотдела.
   - Себя, - спокойно и просто ответил он.
   С людьми у Панченко было трудно. Только что четверо политотдельцев попали под разрыв бомбы. И все же я обернулся к Матушкину - тут слово было за ним. Член Военного совета чуть помедлил, поглядел начальнику политотдела в глаза и сказал:
   - Что ж, Георгий Никитич, давай отпустим, раз он сам так решил, - и протянул Панченко руку: - Счастливо тебе там!
   (Пожелание это сбылось. С честью выполнив свой долг, начальник политотдела, как и командир высадки, вернулся из десанта невредимым. )
   Мысленно вижу лица и других десантников. В батальоне Старшинова многих знаю уже давно. А в 369-м почти все для меня люди новые. Но если мир тесен, то тем более тесен флот.
   Когда сопровождал напутствовавшего батальон генерал-лейтенанта И. В. Рогова, в строю привлекла внимание новенькая, с блестящим кожаным верхом - ни у кого больше такой не было - шапка незнакомого моряка. Но незнакомого ли?
   - Комсорг батальона младший лейтенант Дюков, - представился он.
   - Мы с вами где-нибудь раньше встречались?
   - Так точно, товарищ контр-адмирал! Служил электриком на подводной лодке Щ-207, когда вы командовали бригадой.
   - Ну, значит, земляк. А шапку такую шикарную где достал?
   - Это подарок нашего экипажа. Когда провожали в морскую пехоту...
   При высадке на Широком молу Керченского порта Дюкова тяжело ранило. Но он еще вернулся на подводные лодки, окончил потом академию, стал начальником политотдела бригады, где начал войну краснофлотцем.
   В шеренгах того же батальона увидел худенькую малорослую девчушку в неуклюжих, наверное, великоватых ей сапогах, с увесистой санитарной сумкой через плечо.
   - Санинструктор Михайлова! - бойко назвалась она.
   Тяжело провожать таких в бой, да еще в десант... И казалось невозможным разговаривать с этой малышкой официально. Я не удержался, погладил ее по голове, по выбившимся из-под шапки кудрям. У запасливого адъютанта нашлась в карманах пара яблок, и мы дали их ей на дорогу.
   Не успел я тогда узнать, что эта девушка - уже обстрелянный боец, воюет с сорок первого, была ранена. А ей предстояло еще пройти с санитарной сумкой и автоматом пол-Европы и стать той знаменитой, награжденной тремя боевыми орденами Катей Михайловой, которой гордилась вся Дунайская флотилия...
   Тьму над проливом прорезал вражеский прожектор. Его луч скользнул по воде и на мгновение, самым краем, задел идущие в кильватер тендеры. Мы со Свердловым замерли. Те, кому положено, постараются сейчас подавить прожектор. Но если гитлеровцы успели разглядеть корабли, это плохо - слишком рано... Прошла томительная минута. Прожектор пошарил где-то в стороне и погас сам. Нет, ничего не заметили. Тендеры едва выступают над водой, а наблюдатель, должно быть, смотрел выше.
   - Принято Филипп-два!
   Вот сейчас начнется... Вчера, на последнем инструктаже в дивизионе капитан-лейтенанта Кондрата Иващенко, я приказал построить старшин в шеренгу по одному в том порядке, в каком их тендеры строятся в походную колонну. Скомандовал: Налево! и попросил моряков, ставших друг другу в затылок, крепко запомнить, что так им и идти до точки начала атаки.
   Затем повернул их направо:
   - А вот так развернетесь по сигналу ракетой и пойдете к местам высадки прямо вперед!
   Тренировка нехитрая, однако способна - знаю это давно - прибавить людям уверенности, что никто не ошибется, когда дойдет до дела.
   Красная ракета командира высадки взвилась. Это был сигнал и тендерам - к повороту все вдруг, и одновременно артиллеристам. Ударили катюши, открыли огонь батареи с Тузлы, из Еникале, с территории войковского завода. Некоторые стояли совсем близко, и у нас на НП все заходило ходуном.
   Противник начал отвечать не сразу, не в ту же минуту - застигли-таки его врасплох! Но вот трассы протянулись прямо навстречу кораблям. Однако их уже не задержать врагу - берег близок. Новым сигналом ракетой Тетюркин переносит огонь в глубину участка высадки.
   - Пожалуй, пора на КП, - говорит Аркадий Владимирович Свердлов. - Теперь все будет яснее там.
   Действительно, с нашей верхотуры уже ничего, кроме охватившего порт и берег зарева, нельзя было увидеть.
   Высадка в Керченской бухте состоялась. Морские пехотинцы сражались геройски. Особенно отличился батальон Старшинова, прорвавшийся далеко в город. Часть захваченных им позиций стала новым передним краем на этом фланге крымского плацдарма. И еще два куниковца, упоминавшиеся в этой книге, Николай Кириллов и Кирилл Дибров, недавние старшины, произведенные уже в офицеры, - удостоились вскоре Золотой Звезды.
   Но овладеть в январе всей Керчью Отдельной Приморской армии не удалось. Гитлеровцы создали крепкую оборону и сопротивлялись яростно. Нелегко давалось возвращение Крыма.
   На запад, на войну...
   После Крыма в Новороссийске казалось неестественно тихо: тут больше не стреляли.
   База по-прежнему жила войной, в интересах войны и победы восстанавливался Новороссийский порт. Но сама война, представление о которой было и для нас, моряков, так долго связано с близостью сухопутного фронта, отодвинулась на запад. И про тех, кто отправлялся туда, уже говорили: ушли на войну...
   В марте мы проводили Новороссийскую бригаду торпедных катеров Виктора Трофимовича Проценко. Сперва небольшая группа, ведомая комбригом, а затем и остальные катера дерзко обогнули - с дозаправкой топливом в море - Крымский полуостров и пришли в Скадовск - недавно освобожденный маленький порт на Херсонщине, чтобы наносить оттуда удары по вражеским коммуникациям.
   В апреле, когда разгорелись решающие бои за Крым, геленджикские причалы совсем опустели: и катера-охотники, и другие малые корабли понадобились там. Под Севастополем сражался и батальон морпехоты Героя Советского Союза Старшинова.
   Боевые силы флота нацеливались на действия во все более отдаленных от Кавказа районах черноморского театра. Азовская военная флотилия уже называлась Дунайской и уходила пока в Одессу. Поступило распоряжение отправить туда и долго стоявший у нас речной монитор Железняков: ветеран первых боев у западной границы снова понадобился в тех краях. Не думалось тогда, что скоро опять встречусь с этим кораблем, что еще буду держать на нем свой флаг.
   Подготовленный к июлю для обслуживания любых боевых кораблей, Новороссийск стал принимать плавающие соединения, которые уходили из южных тыловых баз, но еще не могли вернуться в Севастополь. На перепутье размещались у нас службы главной базы, разные управления и штаб флота.
   Новороссийцы радовались каждому вновь пришедшему в порт транспорту, буксиру - тому, что он уцелел, тому, что опять швартуется у знакомого причала. Праздником сделалось прибытие крейсеров и эсминцев, не заходивших в Цемесскую бухту почти два года. Их встретили салютом береговых батарей, а корабли салютовали возрожденному порту. Перед Октябрьской годовщиной черноморская эскадра перешла в Севастополь - всё на флоте постепенно становилось на свое место.
   Оживал, начиная подниматься из руин, Новороссийск. Прошли уже месяцы после того заседания бюро горкома, на котором было констатировано: Город получил электроэнергию, воду и очищен от крыс... Первым восстановленным очагом культуры явился Дом Военно-Морского Флота (на его открытии прозвучал Цемесский бой Сергея Алымова, посвященный героям Новороссийского десанта). Потом распахнул двери Дворец пионеров.
   Люди еще ютились в подвалах, в землянках, и особенно хотелось чем-нибудь порадовать ребят. Как-то мы с Шахназаровым остановились у торчавшей на одной из улиц, не убранной еще немецкой пушки. Я толкнул ствол - он легко пошел по кругу...
   - Андроник Айрапетович, на таком поворотном устройстве можно ведь соорудить карусель. Да еще какую!
   - Вполне можно! - оживился начальник техотдела. - И мы это обязательно сделаем.
   Несколько каруселей на пушечных лафетах поставили в парке близ Дворца пионеров. Матросы судоремонтной роты смастерили из трофейной техники и другие аттракционы. Наградой умельцам были ребячье веселье, не умолкавший здесь смех.
   ... Когда из Новороссийска - еще в августе - переносили в Севастополь флагманский КП, вице-адмирал Филипп Сергеевич Октябрьский - с весны 1944 года он снова командовал Черноморским флотом - вспомнил при прощании, как воспринял я три года назад назначение в Новороссийскую базу.
   - Обиделся ты тогда: за что, мол, в тыл? А какой это был тыл! Теперь вот другое дело, а что-то не возражаешь, не рыпаешься. Сыт, поди, войной? Рыпайся не рыпайся, скоро все наше Черное море станет тылом. Только тральцам еще воевать и воевать с минами!
   Сознавать, что командуешь тыловой военно-морской базой, действительно уже не было обидно. И я не рыпался. К Новороссийску привык, привязался - сколько с ним всего связано! Если б перевели вдруг в Поти или Одессу, расставаться было бы тяжело...
   Но пока война еще где-то идет, в военном человеке, оказавшемся от нее вдалеке, все-таки сидит, скрываемое, может быть, и от самого себя, подспудное чувство неудовлетворенности. Это я понял, получив нежданно-негаданно в начале декабря телеграмму наркома Н. Г. Кузнецова:
   Назначены командующим Дунайской военной флотилией. Отбыть немедленно.
   Все во мне встрепенулось. Опять на войну - вот это здорово! Дунайская флотилия, оставившая уже позади Болгарию, Румынию, Югославию, отмеченная в приказах Верховного Главнокомандующего за отличные боевые действия под Тульчей и Сулиной, за участие в освобождении Белграда, воевала где-то под Будапештом...
   Телеграмму принесли, когда я собирался на бюро горкома. Поехал туда, только чтобы попрощаться с товарищами. И за сутки передал хозяйство базы в надежные руки Семена Васильевича Домнина.
   Самолет По-2 летел на запад с посадками в Севастополе, Одессе, Бухаресте...
   В разрывах облаков запестрела квадратиками бесснежных полей и красными крышами маленьких, будто игрушечных городков незнакомая земля чужих стран. Армейскую карту, лежавшую у меня на коленях, пересекала извилистая голубая лента могучей реки. Она протянулась через Венгрию, Чехословакию, Австрию и где-то за пределами этой карты достигала Германии.
   Дунай... Каким-то он окажется, как на нем воюют?.. Все ожидавшее меня было непривычным, новым. Все, кроме людей. Я знал, что встречу на флотилии Свердлова, Державина, Пасмурова и еще многих боевых товарищей, с которыми снова сводила меня судьба.
   Впереди было еще пять месяцев войны. Дунайцев ждали ледовые переправы у окруженного советскими войсками Будапешта, эстергомский прорыв, десанты в Тат, Родвань, Комарно, освобождение Братиславы, захват Имперского моста в центре Вены... Я не мог знать этих сроков, представить эти события. Но все мое существо охватывало гордое и волнующее чувство причастности к великому делу освобождения от фашистского ига других стран и народов, которое совершали Советские Вооруженные Силы, изгнав гитлеровских захватчиков с родной земли.