— Спасибо, Эйнриде.
— Укрепился ли ты теперь в своей силе? Да поможет тебе Бальдр… или какой-нибудь другой бог.
— Никто мне не поможет, кроме моей собственной силы.
— Тогда пусть она не подведет тебя!
Они расстались на кромке поля.
На море не было ни морщинки.
Я знаю от Хеминга, что Одни была ребенком, когда ее привезли из Ирландии.
— Она говорит на нашем языке с чуть заметным чужеземным выговором и не знает, остались ли там дома в живых какие-нибудь ее родичи. А если и остались, должно быть, они уже забыли о ней или думают, что она умерла. Из воспоминаний детства она создала свой крохотный мир и почти ежедневно открывает его перед людьми. Но он придуман. По-моему, в ее словах нет ни слова правды, это лишь потребность женщины выделиться среди других женщин, найти поддержку и силу в источнике, недоступном другим. Иногда она нарочно выдумывает явные нелепицы, чтобы люди поняли, что она лжет. Но случается, она горячится и сердится, требуя, чтобы все в Усеберге верили ей. И тогда в ней просыпается такая сила, что люди невольно ей уступают.
Потому-то Одни и говорит об этом алтаре, как она его называет, — нам этот алтарь представлялся вроде невысокой скамьи, перед которой люди преклоняют колени и шепчут про себя какие-то слова. Их можно произносить и вслух. Так делают те, что поважней, а более скромные лишь шевелят губами, хотя сами они прекрасно знают, какие слова беззвучно произносят их губы. Некоторые бормочут вполголоса, уносясь мыслями далеко-далеко, и скамья, перед которой они стоят на коленях, не бывает от этого оскверненней. И люди тоже.
Видно, в Ирландии поклоняются другому богу. Викинги, вернувшиеся домой с запада, рассказывали, что там у людей совсем другие обычаи. Но викинга не интересуют бог и обычаи. Он больше говорит о девушках, которые ничем не отличаются от наших, правда, перед чужеземцами они испытывают такой страх, что викингу приходится пускать в ход силу, чтобы затащить их под одеяло.
— Вино в Ирландии слаще нашего меда и крепче, чем удар кулаком. Другой бог? Да, Одни говорит правду — там у них в большом капище есть скамья, возможно, они и преклоняют перед ней колени.
Одни сказала Хемингу:
— Мой бог сильнее вашего Бальдра и добрее его!
— Твой бог? — удивляется он. — Да ведь ты попала к нам совсем ребенком. Он не твой бог. Ты совсем не знаешь его.
— Он последовал за мной в Усеберг!
Хеминг отрывает ее руки от своей рубахи, устало улыбается и говорит:
— Ты сама понимаешь, что я хочу сказать. И я не стану сердиться на твои слова, хотя ты сердишься на мои. Деревянные чурбаны вырезаны в нашем капище неискусными резчиками, и это в них самое плохое. Их надо бы вырезать заново. Вот я мог бы их вырезать! Но я ведь все равно знал бы, что они всего лишь деревянные чурбаны и единственное, что в них есть от бога, создано моими руками и моим острым резцом.
— Да, конечно, — Одни кивает. — Но мой бог все-таки последовал сюда за мной!
— Может, и так, — говорит он. — Однако из двух чурбанов я выберу тот, на котором удобней сидеть. И знаю, ни один из них не в силах помочь мне. И твой тоже.
— Мой бог — бог!
— Все это слова, Одни. Не надо…
— Хеминг, ведь ты такой умный…
— Может, потому я и не верю. Надо жить, вот и все. От рождения до смерти. А после нас будут жить другие, и в них станут жить наши мысли.
— Ты такой мужественный!
— На самом деле, это не так, Одни. Но у меня хватает мужества признаться в этом.
— Это только слова, — говорит она сердито.
— Мои и твои. Взгляни на меня…
Одни поднимает на него глаза.
— Твои слова, Одни, словно цветы, растущие на склоне. Они поют, когда их тронет ветер. По ночам в них собирается роса, днем — солнечный свет. И путь до твоего последнего слова еще бесконечен.
Хеминг пришел к помощнице смерти Арлетте и спросил:
— Ты женщина?
Она уже собралась задрать юбку, но он покачал головой.
— Нет, нет, я о другом! В свое время ты делила постель со жрецом из капища. Значит, ты его хорошо знаешь. Как ты поступала, когда хотела провести его, обдурить?
— Тебе надо его провести?
— Да. Ты умеешь молчать?
— Умею.
— Ты помощница смерти, — говорит Хеминг, может статься, в один прекрасный день ты всадишь свой нож и в мою грудь или по крайней мере взвалишь на плечо мой труп и оттащишь его в болото, браня раба, который шагая следом, вдруг отпустит мои ноги. Но кем бы ты не была, тебе, верно, приходило в голову, что и я тоже могу загнать нож тебе в грудь?
Они смотрят друг на друга.
— Я ничего не имею против тебя. Но если ты проболтаешься, твой предсмертный крик опередит то, что ты захочешь сказать.
— Сколько людей уже знают про это? — спрашивает она, и ее вопрос выдает незаурядный ум.
— Ты хочешь сказать, что, чем больше людей замешано в этом деле, тем больше опасность, что кто-нибудь проболтается? Скажу честно: слишком много. Но иначе нельзя. Слушай, Арлетта. Представь себе: идут осенние жертвоприношения. Жрец в капище, он стоит перед Одином. Королева тоже там. Жреца надо ненадолго удалить оттуда. Как это сделать?
— Я понимаю, Хеминг, — говорит Арлетта. — И считаю, что ты прав. Я тоже думала, что кому-то нужно вмешаться, и ты единственный, кто может это сделать. Но если у тебя все сорвется, мой нож не пощадит того, чьей смерти она потребует. Даже тебя.
— Так и должно быть.
— Тебе надо сыграть на его тщеславии. Скажи ему: Один всегда требует, чтобы жрец выходил из капища и окроплял кровью повозку и телохранителей.
— Разве он не знает всех законов Одина?
— Он ничего не знает. Скажи ему: ты сам говорил, что великие старые жрецы, которых Один почтил своей любовью, всегда кропили кровью и повозки и стражу. Пойди к королеве и скажи ей то же самое. Ты же знаешь ее норов. Тебе надо сыграть и на ее тщеславии.
— Мы должны сыграть на тщеславии обоих!
— Ты умен, Хеминг!
— Ты женщина, Арлетта!
— Хочешь в этом убедиться?
— Спасибо, лучше не надо.
— Ха-ха, тебе хватает твоей Одни!
— Мы должны сыграть на тщеславии обоих!
— Да. Но не забудь сперва поднести ему доброго меда. Это важно.
— Я думаю, что меня тебе убивать не придется, — говорит Хеминг и улыбается.
— Кто знает, Хеминг, кто знает. Во всяком случае, я сделаю это с тяжелым сердцем.
— И острым ножом.
Они расстаются друзьями.
Теперь необходимо посвятить и Одни в то, что скоро должно случиться. Она бросается Хемингу на шею и старается найти в памяти какие-нибудь картины из жизни в Ирландии, которые убедили бы ее в том, что он поступает правильно. Одни идет в Капище, чтобы перед осенними жертвоприношениями вымыть там стены. Хеминг советует жрецу оставить женщин с их водой и грязью.
— Вот тебе кувшин с пивом и садись здесь в тенечке. День-то какой сегодня погожий.
Жрец не перечит Хемингу. В кувшине плещится пиво, жрец засыпает под деревом, теперь он не опасен до самого вечера.
К тому времени у них все должно быть готово. Сегодня они хотят провести пробу того, что им предстоит проделать на днях. Хаке тоже здесь. Он один из посвященных.
Но к ним присоединяется и старый Бьернар, он хочет носить воду для Одни. Наверно, в глубине своей старой, измученной души Бьернар любит Одни. Если она несет что-нибудь тяжелое, он всегда предлагает ей свою помощь. Так и теперь. Хаке злится и хочет прогнать Бьернара. Хеминг умней его.
— Бьернар, — говорит он, хватит тебе надрываться. Ты всегда заботишься об Одни, но сегодня воду для нее понесу я сам.
Он забирает у Одни оба ведра и несет их.
Однако Бьернар упрям. Единственное, на что у него есть силы, — упрямство. Он бормочет себе под нос:
— Я пока еще способен дотащить два ведра, и, если не ошибаюсь, это я расчистил тропинку к капищу и убрал с нее ветки. Значит, я имею право ходить здесь, когда захочу.
— Может, его убить? — тихо спрашивает Хаке. Гордый, непостижимый Хаке, опасный своей прямолинейностью.
— Не дури, — говорит Хеминг.
— Но ведь мы должны сегодня устроить пробу?
— А что мы скажем, когда найдут его труп?
— Про какой труп вы говорите? — подозрительно спрашивает Бьернар, он плохо слышит, однако улавливает все, что для него важно. — Про тот, который я нашел на берегу моря? Люди думали, будто я взял с него серебро… — Теперь старик окончательно рассердился. Он идет за ними до самого капища и не желает возвращаться назад. Он имеет право быть здесь.
Пробу надо сделать сегодня.
Хеминг должен принять решение. Но выбора у него нет.
— Бьернар, — говорит он. — На тебя можно положиться?
— Ты можешь. Но только не Хаке…
— Хаке, Одни и я — мы все заодно. Ты знаешь, что королева велела положить к ней в курган всех лошадей?
— Всех?
— Всех. Это ее последнее желание. Но ведь и нам, остающимся в Усеберге, тоже нужны лошади! Ты знаешь толк в лошадях лучше, чем кто-либо другой. Только держи язык за зубами. Ладно? Надо придумать, как обмануть ее и уговорить не брать всех лошадей. Она должна сказать об этом своим телохранителям. После ее смерти их уже никто не остановит.
— А что я могу сделать?
— Пока отбери лошадей, которых, по-твоему, мы должны сохранить. Ты ведь в них знаешь толк. А там приходи ко мне. Но, смотри, держи язык за зубами.
— Буду молчать, как камень.
— А не то… — говорит Хаке и выразительно смотрит на него.
— Ты будешь молчать, если я попрошу тебя об этом? — голос Хеминга звучит очень мягко.
— И я тоже, — Одни обнимает старого Бьернара за шею и обращается к остальным: — Отвернитесь!
Они отворачиваются. Даже Хаке хватает ума подчиниться приказу женщины. Одни целует Бьернара.
И он бежит вниз по склону, чтобы найти лошадей. Они входят в капище. Там темно.
Они все измеряют шагами: тут будет стоять королева, там — они. Жрец выйдет, чтобы окропить кровью повозку и телохранителей. Он должен обойти королеву слева. Хаке считает шаги.
То недолгое время, пока жрец будет отсутствовать, королева будет ждать, склонив голову. Рядом с нею будут Отта и Арлетта. Одни становится на место королевы. Хеминг достает ремешок и набрасывает его Одни на шею. Делает вид, будто затягивает петлю. И в то же мгновение Хаке выступает вперед и поднимает нож, чтобы воткнуть его в спину воображаемой Отты.
Они оба должны успеть.
Когда жрец вернется в капище, все будет уже позади.
Они возвращаются в Усеберг.
В Усеберг пришел бродячий торговец, чтобы продать королеве украшения. Он слышал, что она собирается помирать, и хотел бы совершить сделку, пока не поздно. Верная своей привычке не упускать предложенного товара, королева пригласила торговца к себе, велела угостить его пивом и купила у него большую брошь для лифа и очень красивый гребень.
— Не знаю, — сказала она, — достаточно ли они хороши, чтобы украшать меня, когда я буду лежать в кургане, но все равно спасибо, что ты подумал о бедной старухе, замученной ломотой.
Она засмеялась и велела ему уйти. Обитатели усадьбы сгрудились вокруг него, языки развязались, посыпались шутки и прибаутки, ночью одна из рабынь легла с ним под овчину.
Утром люди увидели, что на волнах фьорда качается торговый корабль. Приезжие сошли на берег и уже ставили свои палатки, когда явился Лодин и начал их бранить, что они не спросили разрешения. Их старший отругивался.
— Мы слышали, — сказал он, что тут должны быть богатые похороны. Так пусть хозяева радуются, что хоть кто-то приехал, чтобы торговать.
Лодин пошел к королеве узнать ее мнение. Она заметно оживилась, услыхав, что весть о ее предстоящей кончине уже распространилась повсюду.
— Откуда этот корабль? — спросила она.
— Из Скирингссаля, — мрачно ответил Лодин. — Какие-то они больно грязные, эти купцы.
Он был недоволен — с прибавлением народа у него прибавлялось работы.
— Пусть остаются, — решила королева.
Она сказала, что, если о ее похоронах будут приходить такие добрые вести, она, пожалуй, поправится, так что никаких похорон не будет. И зашлась от смеха.
Купцы привезли разные товары: белую муку, несколько бочонков которой они продали в усадьбе, дорогие ткани прямо из страны франков — королева долго мяла их своими онемевшими пальцами и, купив, приказала сшить себе две нарядные юбки. Она еще могла выглядеть величественной, когда у нее хватало сил держаться прямо. Одна из юбок была голубая. Ее королева хотела взять с собой в курган. Другая — ржаво-красная. Поколебавшись немного, королева сказала, что и эту тоже возьмет в курган, но надевать на нее эту юбку не надо. Каждый день она давала новые распоряжения о том, что следует надеть на нее, когда она умрет.
Купцы привезли много бочонков вина, их королева тоже купила, и Лодин тут же убрал их под замок. На борту оказался и оружейник, он явился в усадьбу и хотел продать наконечники для стрел. В Усеберге был свой оружейник. Оба оружейника подрались, и Хаке пришлось разнимать их. Королева стояла на каменной приступке и смеялась, пока оружейники дрались, потом велела вылить ведро воды на пришельца, который лежал в траве, не подавая признаков жизни. На другой день во фьорде появился еще один корабль.
В усадьбе стало чересчур людно, Хемингу это не нравилось.
— Чем больше людей, тем трудней осуществить то, что мы задумали, — сказал он мне.
Второй корабль был шведский. Он прибыл из Уппсалы. У королевы были там родичи, которые получили весть, что ее кончина не за горами, и купцы отправились в путь, надеясь заработать немного серебра. Они также совершили удачные сделки. Но вечером на берегу началось пьянство и вспыхнули ссоры. Дружине королевы пришлось вмешаться и зарубить по человеку с каждого корабля, чтобы никому не было обидно. Тогда стало тихо.
А однажды пришел корабль из самого Хольмгарда. Неподалеку отсюда этот корабль повстречался со шведским и под действием крепкого хольмгардского меда шведы рассказали о близкой смерти королевы. Хольмгардцы не долго думая направились сюда, чтобы попытать счастья — кто знает, может, и они разживутся на этой смерти. Королева пригласила к себе всех. У каждого что-то купила, щедро напоила гостей пивом, поблагодарила их за то, что они дали себе труд навестить ее, и выразила надежду, что, когда она умрет и сюда съедется много гостей, торговля их будет удачной. А перед тем один из хольмгардцев не поладил с телохранителем королевы, и в этой драке человек из Хольмгарда потерял ухо.
— Хорошо, что хоть голова осталась при тебе, — сказала королева, она усадила обоих на лавку, чтобы они вместе выпили и обменялись своими воспоминаниями.
Сперва они стеснялись друг друга. Потом освоились, и телохранитель из Усеберга оказался настолько гостеприимным, что захотел и себе тоже отрезать одно ухо.
— Твое ухо принадлежит мне, — резко напомнила ему королева.
Так что уравнять свою внешность им не удалось.
Хеминг был недоволен, что в Усеберг прибывает так много народу.
— А когда вернутся с запада викинги? — спросил я.
— Этого не знает никто, — ответил он.
Королева призвала Хеминга к себе.
— Я поручила тебе дело, которое ты должен выполнить, когда я буду лежать в кургане, — сказала она. — Как-нибудь ночью, когда все будут спать… Помнишь? Только дождись, чтобы уплыли все корабли. Но если другие гости еще останутся, пусть это не мешает тебе…
Начали прибывать и ее родичи из Борре. Если потребуются, они будут ждать ее смерти всю зиму.
На другое утро Лодина нашли убитым в небольшом болотце. Стрела воткнулась ему в горло, он как будто спал. Струйка крови сбегала ему на грудь. Нашел Лодина Хеминг. Он прибежал в усадьбу и поднял крик, сбежался народ. Гюрд, считавшаяся в Усеберге знахаркой, приподняла голову Лодина и нажала на рану. Из нее вытекло немного крови и слизи. Тело уже начало костенеть.
Лодина, скорее всего, убили ночью. Но что он делал ночью на болоте и кто пустил в него стрелу? День выдался тяжелый. Королева приняла смерть Лодина близко к сердцу. Она кликнула к себе Хеминга, потом — Лодина. И рассердилась, что он не идет. Хемингу пришлось объяснить ей, что она хотела позвать не Лодина, а Хаке.
— Лодин мертв, — напомнил он.
— Но он давал такие дельные советы! — огрызнулась она в ответ.
— Его убили, — сказал Хеминг.
— Ну и бросьте его в болото! — распорядилась королева. — Пусть эту падаль бросят в болото.
Она вдруг обиделась на убитого Лодина. Но вскоре успокоилась. Одумавшись, она говорит, что Лодину следует насыпать курган. Рабы получают приказание и насыпают курган на склоне горы. Лодина похоронят с оружием. Гюрд вытащила у него из шеи наконечник стрелы, и, когда наступает вечер, Лодина, завернутого в шкуру, кладут в курган.
Без него становится пусто.
Хемингу, еще недавно одержавшего верх над Лодином, не достает его, пожалуй, больше, чем всем остальным. Лодин повиновался ему, поэтому Хеминг потерял больше, чем другие.
Но стрела не может поведать о том, кто ее пустил.
В Усеберге говорят, что королева лишилась последнего разума, когда узнала о смерти своего колдуна. Заперев дверь, она гоняла своих служанок, выстроив их у стенки, царапала им лица, таскала за волосы и кричала, что против нее заговор, что кто-то намерен оборвать ту нить, которая привязывает ее ко всему. Но что она хотела этим сказать? Что после смерти ее ждет что-то, в чем ей нужна была помощь колдуна с отрезанными губами? А теперь он мертв. Она запускает худую, костлявую цепкую руку в очаг, хватает горящие угли, перекатывает их в пальцах, бросает на земляной пол, топчет босыми ногами и кричит:
— Сожгите все, всю усадьбу! Умрем сейчас же, я сама убью вас, без колдуна нам никому не обрести блаженства за запертыми воротами!
Она разрывает на груди рубаху, скидывает юбку, скачет как безумная по углям, раскиданным по полу, кричит от боли, от муки, от злости и наконец зовет Хеминга.
Хеминг приходит.
Позже он дал мне понять, хотя и не сказал прямо, что у него была мысль тут же и убить ее. От безудержного гнева сердце иногда разрывается, и он прилагает все силы, чтобы увеличить эту опасность. Он сдерживает себя и спокойно говорит, что знаки не сулят добра.
— Я гадал нынче ночью.
— Плевать я хотела на твои знаки! — кричит она ему. — Почему я должна им верить? Всю жизнь мы пресмыкаемся перед какими-то червями в капле крови! Плевала я на них! Пришли сюда раба, я своими руками задушу его. Кто убил Лодина? Ты? Разве мы не пресмыкаемся, не дрожим от страха перед какими-то жалкими червями, ползающими к капле крови? Все мы были рабами этих знаков, и я тоже. Я, Аса из Усеберга! Достань мне нового Лодина!
Хеминг пытается разгневать королеву еще больше, чтобы сердце ее не выдержало, но видит, что это бесполезно: она бросается на него с ножом. Это приносит ей такое облегчение, что к ней возвращаются прежние силы. Нож входит в бревно у Хеминга за спиной. Он успевает отпрыгнуть в сторону. Тогда она хватает его за горло. Ему приходится разжать ей руки и, как тряпку, швырнуть ее на почетную скамью.
— Мы найдем тебе нового колдуна, — говорит он.
— Нового?
— Мало, что ли, колдунов?
У нее оживают глаза — старая сморщенная кожа, рубаха на груди разорвана, — вдруг в ней все-таки просыпается женщина, и она прикрывает наготу.
— В Уппсале? — спрашивает она с надеждой.
— Не знаю. Может, есть колдун и в Уппсале. Но я больше надеюсь на Скирингссаль. И до него ближе.
— Ты прав, — говорит она. — В Скирингссаль съезжаются колдуны со всех конунгов. Пошли туда человека, пусть купит мне колдуна! Пошли Лодина! — кричит она.
— Лодин мертв, — отвечает он.
— Тогда Хаке! Или Бьернара! — кричит она. — Нет, нет, этому сброду нельзя доверять, договорись с кем-нибудь из купцов, скажи, чтобы подготовил корабль и нынче же ночью отправился в путь, пусть все время держится берега. Серебро он получит, когда вернется назад. Я должна сначала испытать колуна. Если он не сумеет плюнуть огнем в чашку с жиром, я велю Арлетте заколоть его.
— Одного испытания мало.
— Два! — кричит она. — Не больше двух!
Хеминг идет к купцам, один из них внушает ему доверие и кажется подходящим для такой цели. Хеминг приводит его к королеве. Купец хоть сейчас готов отправиться в путь — местные девушки ему приелись, а торговля сейчас идет вяло. Он обещает поплыть в Скирингссаль и разузнать, нельзя ли купить там колдуна.
В тот же вечер он уплывает.
Но королева Усеберга уже разошлась вовсю. Она посылает за своими родичами, теми, что приплыли сюда из Борре, и кричит им прямо в лицо:
— Вынюхиваете, что тут останется после моей смерти? Не бойтесь — всем хватит! По трое вил навоза на каждого, несите домой хоть в руках. А больше ничего!
И она заходится от смеха.
В ней еще много сил, в королеве Усеберга.
Три дня спустя после полнолуния перед осенними жертвоприношениями Хаке требует, чтобы Хеминг пошел с ним в лес. На вершине холма, лежащего между Усебергом и лесами, простирающимися до самого Бе, Хаке говорит Хемингу:
— Ты потерял оттого, что Лодин убит.
Под облаками на сильных крыльях парит сокол, и, когда Хаке удаляется в лес, Хеминг понимает, что птица следует за ним, а не за человеком, обучавшим ее. Теперь у Хеминга есть страж, который ни на мгновение не спустит с него глаз. Хаке возвращается.
— Как ты помнишь, такой у нас был уговор, — говорит он. — Я поддерживаю тебя, но на своих условиях. Мы с тобой друзья, только надолго ли? Нам обоим известно, что человеческая дружба длится не дольше, чем того хотят люди. Ты видишь сокола. А он видит тебя.
— Но и у меня есть оружие для защиты, — медленно говорит Хеминг. — Пока ты обучал своего сокола, я обучался убивать их. Гляди, теперь не только ты ходишь в кожаной перчатке, я тоже. И я хочу, чтобы ты знал: если ты не до конца веришь мне, то и я тебе тоже не совсем доверяю. Может статься, я и убью тебя. Это предупреждение, а уж как там будет, это от тебя зависит.
— Давай договоримся, Хеминг, сегодня мы вместе стремимся к одной цели: к смерти королевы. Мы с тобой хорошо знаем, что ждет всех, если Один заберет ее без нашей помощи. Но тем временем могут произойти разные события. Тогда наши пути разойдутся, и мы станем недругами.
— Ты говоришь без обиняков.
— Возможно, ты окажешься у меня на пути.
— Или наоборот.
— Правильно. Но в случае надобности у нас обоих хватит твердости.
— Я думаю, Хаке, у тебя ее больше. Но я умней, чем ты.
— Посмотрим.
— Мне бы хотелось знать, что у тебя на уме: долго ли мы будем вместе и когда ты от меня отвернешься?
— Об этом я тебе ничего не скажу.
— Я вижу сокола. Ты прав: после смерти Лодина ты стал сильнее меня, потому что Лодин был моим человеком.
— Пойдем обратно?
— Пойдем.
— Но мы с тобой вместе должны лишить ее жизни, — говорит Хаке.
— На этом спасибо.
Они возвращаются в Усеберг.
Хеминг долго не открывал свой замысел Отте. Но больше ждать нельзя. Когда королеву задушат, Отта может поднять крик в капище и позвать телохранителей, ждущих снаружи. Он знает, у Отты только одно желание: покоиться в кургане вместе с королевой. На этом желании он и хочет сыграть.
— Отта, — произносит он, медленно выговаривая слова, чтобы они лучше дошли до сознания старой, изможденной женщины. — Ты единственная достойна чести служить королеве в ее последнем странствии. Я думаю, она тебя и выберет.
Отта радостно кивает.
— Но ведь тебе известно, королева пожелала взять с собой целую дюжину слуг. Это умалит твою честь. И я, и другие люди здесь в Усеберге, считаем, что надо помешать ей взять с собой кого-нибудь, кроме тебя.
В старых глазах рабыни загорается огонь. От нее дурно пахнет. Она уже так слаба, что давно перестала мыться в бане.
— Слушай, Отта, завтра утром на осенних жертвоприношениях я буду стоять за спиной у королевы. Жреца мы вышлем из капища. И тогда я помогу королеве преодолеть тот путь, который ей осталось пройти здесь. Ты понимаешь, о чем я говорю? Рядом будет всего несколько человек, на них можно положиться, и мы скажем остальным, что королева успела сказать перед смертью: Отта! Похороните со мной в кургане только одну Отту!
Но смотри не кричи, когда я буду душить ее!
Отта радостно кивает, ведь ее заветное желание — единственной покоиться с королевой в кургане.
Хеминг молчит о том, что и Отту убьют там же, в капище, чтобы свалить на нее вину за убийство королевы, и похоронят ее не в кургане, а просто бросят в болото.
Вот и Отта узнала о предстоящем событии… День приближается.
Мы с Хемингом моемся в бане вместе с Одни и Гюрд. Обе женщины, выскользнув из своих юбок, застенчиво сидят перед нами на скамье, Хеминг плеснул воды на раскаленные камни, и нас обволакивает пар. От жары перехватывает дыхание, Хеминг хватает березовый веник и начинает хлестать себя, а потом нас. Мы не противимся. Он вкладывает в это больше силы, чем требуется: его точит тревога, и он должен дать ей выход. Когда мы наконец, шатаясь, выбираемся из бани, спускаемся к реке и погружаемся в прохладную воду, мы чувствуем себя обновленными и достойными того дела, которое нас ожидает.
Хеминг надевает пояс прямо на голое тело. Одни сшила мешочек и прикрепила его к поясу. В нем лежат три лесных ореха, вымазанных кровью.
— Ты их сосал? — спрашивают женщины.
— Не верю я в эту чепуху, — резко отвечает Хеминг.
— Но если ты не будешь их сосать, они не помогут! — Одни плачет и цепляется за него.
Он неохотно достает орехи, прикасается к ним кончиком языка и снова прячет в мешочек.
— Укрепился ли ты теперь в своей силе? Да поможет тебе Бальдр… или какой-нибудь другой бог.
— Никто мне не поможет, кроме моей собственной силы.
— Тогда пусть она не подведет тебя!
Они расстались на кромке поля.
На море не было ни морщинки.
Я знаю от Хеминга, что Одни была ребенком, когда ее привезли из Ирландии.
— Она говорит на нашем языке с чуть заметным чужеземным выговором и не знает, остались ли там дома в живых какие-нибудь ее родичи. А если и остались, должно быть, они уже забыли о ней или думают, что она умерла. Из воспоминаний детства она создала свой крохотный мир и почти ежедневно открывает его перед людьми. Но он придуман. По-моему, в ее словах нет ни слова правды, это лишь потребность женщины выделиться среди других женщин, найти поддержку и силу в источнике, недоступном другим. Иногда она нарочно выдумывает явные нелепицы, чтобы люди поняли, что она лжет. Но случается, она горячится и сердится, требуя, чтобы все в Усеберге верили ей. И тогда в ней просыпается такая сила, что люди невольно ей уступают.
Потому-то Одни и говорит об этом алтаре, как она его называет, — нам этот алтарь представлялся вроде невысокой скамьи, перед которой люди преклоняют колени и шепчут про себя какие-то слова. Их можно произносить и вслух. Так делают те, что поважней, а более скромные лишь шевелят губами, хотя сами они прекрасно знают, какие слова беззвучно произносят их губы. Некоторые бормочут вполголоса, уносясь мыслями далеко-далеко, и скамья, перед которой они стоят на коленях, не бывает от этого оскверненней. И люди тоже.
Видно, в Ирландии поклоняются другому богу. Викинги, вернувшиеся домой с запада, рассказывали, что там у людей совсем другие обычаи. Но викинга не интересуют бог и обычаи. Он больше говорит о девушках, которые ничем не отличаются от наших, правда, перед чужеземцами они испытывают такой страх, что викингу приходится пускать в ход силу, чтобы затащить их под одеяло.
— Вино в Ирландии слаще нашего меда и крепче, чем удар кулаком. Другой бог? Да, Одни говорит правду — там у них в большом капище есть скамья, возможно, они и преклоняют перед ней колени.
Одни сказала Хемингу:
— Мой бог сильнее вашего Бальдра и добрее его!
— Твой бог? — удивляется он. — Да ведь ты попала к нам совсем ребенком. Он не твой бог. Ты совсем не знаешь его.
— Он последовал за мной в Усеберг!
Хеминг отрывает ее руки от своей рубахи, устало улыбается и говорит:
— Ты сама понимаешь, что я хочу сказать. И я не стану сердиться на твои слова, хотя ты сердишься на мои. Деревянные чурбаны вырезаны в нашем капище неискусными резчиками, и это в них самое плохое. Их надо бы вырезать заново. Вот я мог бы их вырезать! Но я ведь все равно знал бы, что они всего лишь деревянные чурбаны и единственное, что в них есть от бога, создано моими руками и моим острым резцом.
— Да, конечно, — Одни кивает. — Но мой бог все-таки последовал сюда за мной!
— Может, и так, — говорит он. — Однако из двух чурбанов я выберу тот, на котором удобней сидеть. И знаю, ни один из них не в силах помочь мне. И твой тоже.
— Мой бог — бог!
— Все это слова, Одни. Не надо…
— Хеминг, ведь ты такой умный…
— Может, потому я и не верю. Надо жить, вот и все. От рождения до смерти. А после нас будут жить другие, и в них станут жить наши мысли.
— Ты такой мужественный!
— На самом деле, это не так, Одни. Но у меня хватает мужества признаться в этом.
— Это только слова, — говорит она сердито.
— Мои и твои. Взгляни на меня…
Одни поднимает на него глаза.
— Твои слова, Одни, словно цветы, растущие на склоне. Они поют, когда их тронет ветер. По ночам в них собирается роса, днем — солнечный свет. И путь до твоего последнего слова еще бесконечен.
Хеминг пришел к помощнице смерти Арлетте и спросил:
— Ты женщина?
Она уже собралась задрать юбку, но он покачал головой.
— Нет, нет, я о другом! В свое время ты делила постель со жрецом из капища. Значит, ты его хорошо знаешь. Как ты поступала, когда хотела провести его, обдурить?
— Тебе надо его провести?
— Да. Ты умеешь молчать?
— Умею.
— Ты помощница смерти, — говорит Хеминг, может статься, в один прекрасный день ты всадишь свой нож и в мою грудь или по крайней мере взвалишь на плечо мой труп и оттащишь его в болото, браня раба, который шагая следом, вдруг отпустит мои ноги. Но кем бы ты не была, тебе, верно, приходило в голову, что и я тоже могу загнать нож тебе в грудь?
Они смотрят друг на друга.
— Я ничего не имею против тебя. Но если ты проболтаешься, твой предсмертный крик опередит то, что ты захочешь сказать.
— Сколько людей уже знают про это? — спрашивает она, и ее вопрос выдает незаурядный ум.
— Ты хочешь сказать, что, чем больше людей замешано в этом деле, тем больше опасность, что кто-нибудь проболтается? Скажу честно: слишком много. Но иначе нельзя. Слушай, Арлетта. Представь себе: идут осенние жертвоприношения. Жрец в капище, он стоит перед Одином. Королева тоже там. Жреца надо ненадолго удалить оттуда. Как это сделать?
— Я понимаю, Хеминг, — говорит Арлетта. — И считаю, что ты прав. Я тоже думала, что кому-то нужно вмешаться, и ты единственный, кто может это сделать. Но если у тебя все сорвется, мой нож не пощадит того, чьей смерти она потребует. Даже тебя.
— Так и должно быть.
— Тебе надо сыграть на его тщеславии. Скажи ему: Один всегда требует, чтобы жрец выходил из капища и окроплял кровью повозку и телохранителей.
— Разве он не знает всех законов Одина?
— Он ничего не знает. Скажи ему: ты сам говорил, что великие старые жрецы, которых Один почтил своей любовью, всегда кропили кровью и повозки и стражу. Пойди к королеве и скажи ей то же самое. Ты же знаешь ее норов. Тебе надо сыграть и на ее тщеславии.
— Мы должны сыграть на тщеславии обоих!
— Ты умен, Хеминг!
— Ты женщина, Арлетта!
— Хочешь в этом убедиться?
— Спасибо, лучше не надо.
— Ха-ха, тебе хватает твоей Одни!
— Мы должны сыграть на тщеславии обоих!
— Да. Но не забудь сперва поднести ему доброго меда. Это важно.
— Я думаю, что меня тебе убивать не придется, — говорит Хеминг и улыбается.
— Кто знает, Хеминг, кто знает. Во всяком случае, я сделаю это с тяжелым сердцем.
— И острым ножом.
Они расстаются друзьями.
Теперь необходимо посвятить и Одни в то, что скоро должно случиться. Она бросается Хемингу на шею и старается найти в памяти какие-нибудь картины из жизни в Ирландии, которые убедили бы ее в том, что он поступает правильно. Одни идет в Капище, чтобы перед осенними жертвоприношениями вымыть там стены. Хеминг советует жрецу оставить женщин с их водой и грязью.
— Вот тебе кувшин с пивом и садись здесь в тенечке. День-то какой сегодня погожий.
Жрец не перечит Хемингу. В кувшине плещится пиво, жрец засыпает под деревом, теперь он не опасен до самого вечера.
К тому времени у них все должно быть готово. Сегодня они хотят провести пробу того, что им предстоит проделать на днях. Хаке тоже здесь. Он один из посвященных.
Но к ним присоединяется и старый Бьернар, он хочет носить воду для Одни. Наверно, в глубине своей старой, измученной души Бьернар любит Одни. Если она несет что-нибудь тяжелое, он всегда предлагает ей свою помощь. Так и теперь. Хаке злится и хочет прогнать Бьернара. Хеминг умней его.
— Бьернар, — говорит он, хватит тебе надрываться. Ты всегда заботишься об Одни, но сегодня воду для нее понесу я сам.
Он забирает у Одни оба ведра и несет их.
Однако Бьернар упрям. Единственное, на что у него есть силы, — упрямство. Он бормочет себе под нос:
— Я пока еще способен дотащить два ведра, и, если не ошибаюсь, это я расчистил тропинку к капищу и убрал с нее ветки. Значит, я имею право ходить здесь, когда захочу.
— Может, его убить? — тихо спрашивает Хаке. Гордый, непостижимый Хаке, опасный своей прямолинейностью.
— Не дури, — говорит Хеминг.
— Но ведь мы должны сегодня устроить пробу?
— А что мы скажем, когда найдут его труп?
— Про какой труп вы говорите? — подозрительно спрашивает Бьернар, он плохо слышит, однако улавливает все, что для него важно. — Про тот, который я нашел на берегу моря? Люди думали, будто я взял с него серебро… — Теперь старик окончательно рассердился. Он идет за ними до самого капища и не желает возвращаться назад. Он имеет право быть здесь.
Пробу надо сделать сегодня.
Хеминг должен принять решение. Но выбора у него нет.
— Бьернар, — говорит он. — На тебя можно положиться?
— Ты можешь. Но только не Хаке…
— Хаке, Одни и я — мы все заодно. Ты знаешь, что королева велела положить к ней в курган всех лошадей?
— Всех?
— Всех. Это ее последнее желание. Но ведь и нам, остающимся в Усеберге, тоже нужны лошади! Ты знаешь толк в лошадях лучше, чем кто-либо другой. Только держи язык за зубами. Ладно? Надо придумать, как обмануть ее и уговорить не брать всех лошадей. Она должна сказать об этом своим телохранителям. После ее смерти их уже никто не остановит.
— А что я могу сделать?
— Пока отбери лошадей, которых, по-твоему, мы должны сохранить. Ты ведь в них знаешь толк. А там приходи ко мне. Но, смотри, держи язык за зубами.
— Буду молчать, как камень.
— А не то… — говорит Хаке и выразительно смотрит на него.
— Ты будешь молчать, если я попрошу тебя об этом? — голос Хеминга звучит очень мягко.
— И я тоже, — Одни обнимает старого Бьернара за шею и обращается к остальным: — Отвернитесь!
Они отворачиваются. Даже Хаке хватает ума подчиниться приказу женщины. Одни целует Бьернара.
И он бежит вниз по склону, чтобы найти лошадей. Они входят в капище. Там темно.
Они все измеряют шагами: тут будет стоять королева, там — они. Жрец выйдет, чтобы окропить кровью повозку и телохранителей. Он должен обойти королеву слева. Хаке считает шаги.
То недолгое время, пока жрец будет отсутствовать, королева будет ждать, склонив голову. Рядом с нею будут Отта и Арлетта. Одни становится на место королевы. Хеминг достает ремешок и набрасывает его Одни на шею. Делает вид, будто затягивает петлю. И в то же мгновение Хаке выступает вперед и поднимает нож, чтобы воткнуть его в спину воображаемой Отты.
Они оба должны успеть.
Когда жрец вернется в капище, все будет уже позади.
Они возвращаются в Усеберг.
В Усеберг пришел бродячий торговец, чтобы продать королеве украшения. Он слышал, что она собирается помирать, и хотел бы совершить сделку, пока не поздно. Верная своей привычке не упускать предложенного товара, королева пригласила торговца к себе, велела угостить его пивом и купила у него большую брошь для лифа и очень красивый гребень.
— Не знаю, — сказала она, — достаточно ли они хороши, чтобы украшать меня, когда я буду лежать в кургане, но все равно спасибо, что ты подумал о бедной старухе, замученной ломотой.
Она засмеялась и велела ему уйти. Обитатели усадьбы сгрудились вокруг него, языки развязались, посыпались шутки и прибаутки, ночью одна из рабынь легла с ним под овчину.
Утром люди увидели, что на волнах фьорда качается торговый корабль. Приезжие сошли на берег и уже ставили свои палатки, когда явился Лодин и начал их бранить, что они не спросили разрешения. Их старший отругивался.
— Мы слышали, — сказал он, что тут должны быть богатые похороны. Так пусть хозяева радуются, что хоть кто-то приехал, чтобы торговать.
Лодин пошел к королеве узнать ее мнение. Она заметно оживилась, услыхав, что весть о ее предстоящей кончине уже распространилась повсюду.
— Откуда этот корабль? — спросила она.
— Из Скирингссаля, — мрачно ответил Лодин. — Какие-то они больно грязные, эти купцы.
Он был недоволен — с прибавлением народа у него прибавлялось работы.
— Пусть остаются, — решила королева.
Она сказала, что, если о ее похоронах будут приходить такие добрые вести, она, пожалуй, поправится, так что никаких похорон не будет. И зашлась от смеха.
Купцы привезли разные товары: белую муку, несколько бочонков которой они продали в усадьбе, дорогие ткани прямо из страны франков — королева долго мяла их своими онемевшими пальцами и, купив, приказала сшить себе две нарядные юбки. Она еще могла выглядеть величественной, когда у нее хватало сил держаться прямо. Одна из юбок была голубая. Ее королева хотела взять с собой в курган. Другая — ржаво-красная. Поколебавшись немного, королева сказала, что и эту тоже возьмет в курган, но надевать на нее эту юбку не надо. Каждый день она давала новые распоряжения о том, что следует надеть на нее, когда она умрет.
Купцы привезли много бочонков вина, их королева тоже купила, и Лодин тут же убрал их под замок. На борту оказался и оружейник, он явился в усадьбу и хотел продать наконечники для стрел. В Усеберге был свой оружейник. Оба оружейника подрались, и Хаке пришлось разнимать их. Королева стояла на каменной приступке и смеялась, пока оружейники дрались, потом велела вылить ведро воды на пришельца, который лежал в траве, не подавая признаков жизни. На другой день во фьорде появился еще один корабль.
В усадьбе стало чересчур людно, Хемингу это не нравилось.
— Чем больше людей, тем трудней осуществить то, что мы задумали, — сказал он мне.
Второй корабль был шведский. Он прибыл из Уппсалы. У королевы были там родичи, которые получили весть, что ее кончина не за горами, и купцы отправились в путь, надеясь заработать немного серебра. Они также совершили удачные сделки. Но вечером на берегу началось пьянство и вспыхнули ссоры. Дружине королевы пришлось вмешаться и зарубить по человеку с каждого корабля, чтобы никому не было обидно. Тогда стало тихо.
А однажды пришел корабль из самого Хольмгарда. Неподалеку отсюда этот корабль повстречался со шведским и под действием крепкого хольмгардского меда шведы рассказали о близкой смерти королевы. Хольмгардцы не долго думая направились сюда, чтобы попытать счастья — кто знает, может, и они разживутся на этой смерти. Королева пригласила к себе всех. У каждого что-то купила, щедро напоила гостей пивом, поблагодарила их за то, что они дали себе труд навестить ее, и выразила надежду, что, когда она умрет и сюда съедется много гостей, торговля их будет удачной. А перед тем один из хольмгардцев не поладил с телохранителем королевы, и в этой драке человек из Хольмгарда потерял ухо.
— Хорошо, что хоть голова осталась при тебе, — сказала королева, она усадила обоих на лавку, чтобы они вместе выпили и обменялись своими воспоминаниями.
Сперва они стеснялись друг друга. Потом освоились, и телохранитель из Усеберга оказался настолько гостеприимным, что захотел и себе тоже отрезать одно ухо.
— Твое ухо принадлежит мне, — резко напомнила ему королева.
Так что уравнять свою внешность им не удалось.
Хеминг был недоволен, что в Усеберг прибывает так много народу.
— А когда вернутся с запада викинги? — спросил я.
— Этого не знает никто, — ответил он.
Королева призвала Хеминга к себе.
— Я поручила тебе дело, которое ты должен выполнить, когда я буду лежать в кургане, — сказала она. — Как-нибудь ночью, когда все будут спать… Помнишь? Только дождись, чтобы уплыли все корабли. Но если другие гости еще останутся, пусть это не мешает тебе…
Начали прибывать и ее родичи из Борре. Если потребуются, они будут ждать ее смерти всю зиму.
На другое утро Лодина нашли убитым в небольшом болотце. Стрела воткнулась ему в горло, он как будто спал. Струйка крови сбегала ему на грудь. Нашел Лодина Хеминг. Он прибежал в усадьбу и поднял крик, сбежался народ. Гюрд, считавшаяся в Усеберге знахаркой, приподняла голову Лодина и нажала на рану. Из нее вытекло немного крови и слизи. Тело уже начало костенеть.
Лодина, скорее всего, убили ночью. Но что он делал ночью на болоте и кто пустил в него стрелу? День выдался тяжелый. Королева приняла смерть Лодина близко к сердцу. Она кликнула к себе Хеминга, потом — Лодина. И рассердилась, что он не идет. Хемингу пришлось объяснить ей, что она хотела позвать не Лодина, а Хаке.
— Лодин мертв, — напомнил он.
— Но он давал такие дельные советы! — огрызнулась она в ответ.
— Его убили, — сказал Хеминг.
— Ну и бросьте его в болото! — распорядилась королева. — Пусть эту падаль бросят в болото.
Она вдруг обиделась на убитого Лодина. Но вскоре успокоилась. Одумавшись, она говорит, что Лодину следует насыпать курган. Рабы получают приказание и насыпают курган на склоне горы. Лодина похоронят с оружием. Гюрд вытащила у него из шеи наконечник стрелы, и, когда наступает вечер, Лодина, завернутого в шкуру, кладут в курган.
Без него становится пусто.
Хемингу, еще недавно одержавшего верх над Лодином, не достает его, пожалуй, больше, чем всем остальным. Лодин повиновался ему, поэтому Хеминг потерял больше, чем другие.
Но стрела не может поведать о том, кто ее пустил.
В Усеберге говорят, что королева лишилась последнего разума, когда узнала о смерти своего колдуна. Заперев дверь, она гоняла своих служанок, выстроив их у стенки, царапала им лица, таскала за волосы и кричала, что против нее заговор, что кто-то намерен оборвать ту нить, которая привязывает ее ко всему. Но что она хотела этим сказать? Что после смерти ее ждет что-то, в чем ей нужна была помощь колдуна с отрезанными губами? А теперь он мертв. Она запускает худую, костлявую цепкую руку в очаг, хватает горящие угли, перекатывает их в пальцах, бросает на земляной пол, топчет босыми ногами и кричит:
— Сожгите все, всю усадьбу! Умрем сейчас же, я сама убью вас, без колдуна нам никому не обрести блаженства за запертыми воротами!
Она разрывает на груди рубаху, скидывает юбку, скачет как безумная по углям, раскиданным по полу, кричит от боли, от муки, от злости и наконец зовет Хеминга.
Хеминг приходит.
Позже он дал мне понять, хотя и не сказал прямо, что у него была мысль тут же и убить ее. От безудержного гнева сердце иногда разрывается, и он прилагает все силы, чтобы увеличить эту опасность. Он сдерживает себя и спокойно говорит, что знаки не сулят добра.
— Я гадал нынче ночью.
— Плевать я хотела на твои знаки! — кричит она ему. — Почему я должна им верить? Всю жизнь мы пресмыкаемся перед какими-то червями в капле крови! Плевала я на них! Пришли сюда раба, я своими руками задушу его. Кто убил Лодина? Ты? Разве мы не пресмыкаемся, не дрожим от страха перед какими-то жалкими червями, ползающими к капле крови? Все мы были рабами этих знаков, и я тоже. Я, Аса из Усеберга! Достань мне нового Лодина!
Хеминг пытается разгневать королеву еще больше, чтобы сердце ее не выдержало, но видит, что это бесполезно: она бросается на него с ножом. Это приносит ей такое облегчение, что к ней возвращаются прежние силы. Нож входит в бревно у Хеминга за спиной. Он успевает отпрыгнуть в сторону. Тогда она хватает его за горло. Ему приходится разжать ей руки и, как тряпку, швырнуть ее на почетную скамью.
— Мы найдем тебе нового колдуна, — говорит он.
— Нового?
— Мало, что ли, колдунов?
У нее оживают глаза — старая сморщенная кожа, рубаха на груди разорвана, — вдруг в ней все-таки просыпается женщина, и она прикрывает наготу.
— В Уппсале? — спрашивает она с надеждой.
— Не знаю. Может, есть колдун и в Уппсале. Но я больше надеюсь на Скирингссаль. И до него ближе.
— Ты прав, — говорит она. — В Скирингссаль съезжаются колдуны со всех конунгов. Пошли туда человека, пусть купит мне колдуна! Пошли Лодина! — кричит она.
— Лодин мертв, — отвечает он.
— Тогда Хаке! Или Бьернара! — кричит она. — Нет, нет, этому сброду нельзя доверять, договорись с кем-нибудь из купцов, скажи, чтобы подготовил корабль и нынче же ночью отправился в путь, пусть все время держится берега. Серебро он получит, когда вернется назад. Я должна сначала испытать колуна. Если он не сумеет плюнуть огнем в чашку с жиром, я велю Арлетте заколоть его.
— Одного испытания мало.
— Два! — кричит она. — Не больше двух!
Хеминг идет к купцам, один из них внушает ему доверие и кажется подходящим для такой цели. Хеминг приводит его к королеве. Купец хоть сейчас готов отправиться в путь — местные девушки ему приелись, а торговля сейчас идет вяло. Он обещает поплыть в Скирингссаль и разузнать, нельзя ли купить там колдуна.
В тот же вечер он уплывает.
Но королева Усеберга уже разошлась вовсю. Она посылает за своими родичами, теми, что приплыли сюда из Борре, и кричит им прямо в лицо:
— Вынюхиваете, что тут останется после моей смерти? Не бойтесь — всем хватит! По трое вил навоза на каждого, несите домой хоть в руках. А больше ничего!
И она заходится от смеха.
В ней еще много сил, в королеве Усеберга.
Три дня спустя после полнолуния перед осенними жертвоприношениями Хаке требует, чтобы Хеминг пошел с ним в лес. На вершине холма, лежащего между Усебергом и лесами, простирающимися до самого Бе, Хаке говорит Хемингу:
— Ты потерял оттого, что Лодин убит.
Под облаками на сильных крыльях парит сокол, и, когда Хаке удаляется в лес, Хеминг понимает, что птица следует за ним, а не за человеком, обучавшим ее. Теперь у Хеминга есть страж, который ни на мгновение не спустит с него глаз. Хаке возвращается.
— Как ты помнишь, такой у нас был уговор, — говорит он. — Я поддерживаю тебя, но на своих условиях. Мы с тобой друзья, только надолго ли? Нам обоим известно, что человеческая дружба длится не дольше, чем того хотят люди. Ты видишь сокола. А он видит тебя.
— Но и у меня есть оружие для защиты, — медленно говорит Хеминг. — Пока ты обучал своего сокола, я обучался убивать их. Гляди, теперь не только ты ходишь в кожаной перчатке, я тоже. И я хочу, чтобы ты знал: если ты не до конца веришь мне, то и я тебе тоже не совсем доверяю. Может статься, я и убью тебя. Это предупреждение, а уж как там будет, это от тебя зависит.
— Давай договоримся, Хеминг, сегодня мы вместе стремимся к одной цели: к смерти королевы. Мы с тобой хорошо знаем, что ждет всех, если Один заберет ее без нашей помощи. Но тем временем могут произойти разные события. Тогда наши пути разойдутся, и мы станем недругами.
— Ты говоришь без обиняков.
— Возможно, ты окажешься у меня на пути.
— Или наоборот.
— Правильно. Но в случае надобности у нас обоих хватит твердости.
— Я думаю, Хаке, у тебя ее больше. Но я умней, чем ты.
— Посмотрим.
— Мне бы хотелось знать, что у тебя на уме: долго ли мы будем вместе и когда ты от меня отвернешься?
— Об этом я тебе ничего не скажу.
— Я вижу сокола. Ты прав: после смерти Лодина ты стал сильнее меня, потому что Лодин был моим человеком.
— Пойдем обратно?
— Пойдем.
— Но мы с тобой вместе должны лишить ее жизни, — говорит Хаке.
— На этом спасибо.
Они возвращаются в Усеберг.
Хеминг долго не открывал свой замысел Отте. Но больше ждать нельзя. Когда королеву задушат, Отта может поднять крик в капище и позвать телохранителей, ждущих снаружи. Он знает, у Отты только одно желание: покоиться в кургане вместе с королевой. На этом желании он и хочет сыграть.
— Отта, — произносит он, медленно выговаривая слова, чтобы они лучше дошли до сознания старой, изможденной женщины. — Ты единственная достойна чести служить королеве в ее последнем странствии. Я думаю, она тебя и выберет.
Отта радостно кивает.
— Но ведь тебе известно, королева пожелала взять с собой целую дюжину слуг. Это умалит твою честь. И я, и другие люди здесь в Усеберге, считаем, что надо помешать ей взять с собой кого-нибудь, кроме тебя.
В старых глазах рабыни загорается огонь. От нее дурно пахнет. Она уже так слаба, что давно перестала мыться в бане.
— Слушай, Отта, завтра утром на осенних жертвоприношениях я буду стоять за спиной у королевы. Жреца мы вышлем из капища. И тогда я помогу королеве преодолеть тот путь, который ей осталось пройти здесь. Ты понимаешь, о чем я говорю? Рядом будет всего несколько человек, на них можно положиться, и мы скажем остальным, что королева успела сказать перед смертью: Отта! Похороните со мной в кургане только одну Отту!
Но смотри не кричи, когда я буду душить ее!
Отта радостно кивает, ведь ее заветное желание — единственной покоиться с королевой в кургане.
Хеминг молчит о том, что и Отту убьют там же, в капище, чтобы свалить на нее вину за убийство королевы, и похоронят ее не в кургане, а просто бросят в болото.
Вот и Отта узнала о предстоящем событии… День приближается.
Мы с Хемингом моемся в бане вместе с Одни и Гюрд. Обе женщины, выскользнув из своих юбок, застенчиво сидят перед нами на скамье, Хеминг плеснул воды на раскаленные камни, и нас обволакивает пар. От жары перехватывает дыхание, Хеминг хватает березовый веник и начинает хлестать себя, а потом нас. Мы не противимся. Он вкладывает в это больше силы, чем требуется: его точит тревога, и он должен дать ей выход. Когда мы наконец, шатаясь, выбираемся из бани, спускаемся к реке и погружаемся в прохладную воду, мы чувствуем себя обновленными и достойными того дела, которое нас ожидает.
Хеминг надевает пояс прямо на голое тело. Одни сшила мешочек и прикрепила его к поясу. В нем лежат три лесных ореха, вымазанных кровью.
— Ты их сосал? — спрашивают женщины.
— Не верю я в эту чепуху, — резко отвечает Хеминг.
— Но если ты не будешь их сосать, они не помогут! — Одни плачет и цепляется за него.
Он неохотно достает орехи, прикасается к ним кончиком языка и снова прячет в мешочек.