Холт Виктория. Дочь Сатаны

   «Скоро что-то должно случиться, — подумала Тамар, — это нечто надвигается все ближе и ближе».
 
   Когда многие пассажиры заболели, Тамар стала помогать лекарю врачевать. У нее были отвары и настойки, и многие верили, что она скорее вылечит их, чем врач. Многие страдали от слишком соленой пищи, зловонного воздуха в каютах и грязи. Хьюмилити страдал не менее остальных, но он не лежал на койке, а обходил больных, молился вместе с ними, толковал с ними о том, какое занятие они выберут себе в новой стране.
   Бартли использовал любую возможность поговорить с Тамар, и его слова служили доказательством того, что он, невзирая на ее замужество, собирается заполучить ее. Временами ей казалось, будто он собирается убить Хьюмилити. Он в своей жизни убил многих, так что значит для него одним больше, одним меньше?
   В своих собственных чувствах ей было трудно разобраться. Тамар уверяла себя, что ей жаль Хьюмилити. Он слонялся по кораблю, бледный, изнуренный, думая о страданиях других, а не своих; и это вызывало в ней уважение. И все же, когда она находилась рядом с ним, ей хотелось мучить его, дразнить, вызывать в нем желание и тут же напоминать о положении, в котором она якобы находилась. Он раздражал ее, доводил до бешенства. Она уверяла себя, что ненавидит Бартли, что он плохой человек, жестокий и коварный. И все же, когда тот подходил к ней, ее сердце замирало от радости и билось сильнее. В глубине души она понимала, что присутствие Бартли на борту «Либерти» делало путешествие более интересным и волнующим, хотя и не желала признавать это.
   — Ах! — воскликнул он однажды, останавливая ее, когда она проходила мимо с ящиками лекарств. — Тебе не следовало отправляться в подобное путешествие, раз ты ждешь ребенка…
   — Кто сказал тебе, что я жду ребенка?
   Он нагло усмехнулся.
   — Люди говорят. Жена Джона Тайлера знает, Джон Тайлер тоже…
   — Я велю Джону Тайлеру и его жене не соваться в мои дела. Что до тебя… так тебе не стоит обо мне заботиться и жалеть меня.
   — Я всегда о тебе забочусь. И буду заботиться, пока жив.
   — Мой ребенок не родится на этом корабле!
   — Откуда ты знаешь?
   — Знаю!
   — Мистер Хьюмилити продолжает воздавать хвалу Господу за плодовитость его жены! Так говорит Аннис. Но она говорит еще кое-что. Она думает, что ее госпожа ошибается, что она вовсе не беременна.
   Тамар густо покраснела.
   — О, ты не должна сердиться на этих Тайлеров, — продолжал он. — Они простые, честные люди. Сам Тайлер болтлив, а жена не очень-то позволяет ему распускать язык. Но когда капитан оказывает ему честь, задавая вопросы, ему нелегко удержаться и не ответить на них.
   — Как ты смеешь обсуждать меня с этими людьми?
   — Не бойся. Это наш маленький секрет. Хьюмилити Браун твой муж, он человек добродетельный и спит с тобой из благочестия, а не по страсти. Превосходный человек! Он не занимается любовью, когда цель достигнута.
   — Мне всегда была отвратительна твоя грубость. Сделай милость, веди себя прилично!
   — Сделать тебе милость? О, как мне хочется сделать тебе приятное, угодить тебе. А как меня радует, что после того как я вернулся домой, ты не можешь выносить этого человека рядом с собой. Так ты, стало быть, сказала ему, будто ждешь ребенка, зная, что заставишь тем самым святошу держаться подальше от тебя?
   Она слегка оттолкнула его и пошла дальше с высоко поднятой головой. Но в ушах у нее звенел его саркастический смех и на душе было неспокойно.
 
   Ночью, когда поднялся сильный шторм, Тамар поняла, как сильно Хьюмилити страдает.
   Весь день сильно штормило, а к вечеру всем пассажирам было ведено спуститься в каюты.
   Тамар увела детей к себе в каюту и не спускала с них глаз. Маленькая Лорея дрожала от страха, и даже Дик был напуган. Настоящий шторм был страшен, не то что воображаемый во время игр. К тому же им приходилось сидеть в каюте, как велел им Бартли. Во время игр Дик, стоя на палубе в воображаемый шторм, отдавал команде приказы.
   — Это сильный шторм? — спросила Роуан.
   — Не такой сильный, как тот, про который мне рассказывал сэр Бартли. Тот был в Бискайском заливе.
   — Мне не страшно, — заявила Роуан.
   — А кто сказал, что тебе страшно?
   — Знаешь, а почти все боятся… Аннис и Джон чуть ли не целый день молились. А что, если корабль пойдет ко дну?
   — Сэр Бартли этого не допустит.
   — Он сказал, что это паршивое старое корыто, никчемное старое корыто. Так он сказал. Я думаю, ему не нравится этот корабль.
   Дик засмеялся.
   — Капитаны всегда так говорят. А на самом деле каждый капитан любит свой корабль. Если «Либерти» потерпит крушение, мы сядем в шлюпки. А может, нас захватят пираты…
   Лорея начала плакать.
   — Успокойтесь! — сказала Тамар двум старшим. — Все будет в порядке, дорогая. Наш корабль не потонет.
   — Откуда ты знаешь, матушка? — спросил Дик.
   — Потому что капитан не даст кораблю потонуть.
   Она заметила, что дети готовы поверить этому.
   Качка усилилась. Ветер отчаянно завывал, волны кипели и с силой ударяли о борт хрупкого «Либерти». Вошел, спотыкаясь, Хьюмилити.
   — Ужасная ночь, жена. Ужасная ночь. Я только что услышал страшную новость. Человека смыло за борт.
   — Человек за бортом! Человек за бортом! — резко закричал Дик.
   — А они не могут спасти его? — спросила Тамар.
   Хьюмилити посмотрел на нее и не ответил. Он не хотел говорить при детях, что в такой шторм спасти упавшего в воду невозможно.
   — Это один из матросов, — объяснил Хьюмилити, — вчера я слышал, как он изрыгал ужасные проклятия. Как знать, что ждет нас завтра?
   Тамар с мрачным видом подумала, что если шторм усилится, то завтра для них может и не быть. «Либерти» корабль непрочный, а такой шторм не всякий мощный корабль выдержит.
   Что-то сейчас делает Бартли? Она с гневом подумала, что он должен был знать, какой опасности подвергает их.
   Она прижала детей к себе. Маленькая Лорея захныкала. Страшный грохот, дикое завывание ветра и бешеная качка до смерти испугали малышку.
   Хьюмилити перевел взгляд с жены на детей и сказал:
   — Мы не можем опуститься на колени, корабль слишком сильно качает. Будем молиться стоя. Господь простит нам это. Дети, молитесь вместе со мной. Будем молить Бога помочь нам пережить эту ночь, коли на то будет Его святая воля.
   — Если на то будет Его воля, незачем и просить Его об этом. А если Его воли на то не будет, тоже незачем и просить Его. Вы зря тратите слова.
   — Я не желаю, чтобы моя жена произносила столь недостойные слова… да еще в такую пору.
   — В такую пору! Так вы в пору опасности ждете от меня слезливого лицемерия? Что же я должна сейчас просить Бога о помощи, коли раньше ее не просила?
   — Вы намеренно не желаете меня понять.
   — О нет! — крикнула она. — Я отлично вас понимаю.
   «Да, — думала она, — я понимаю, что ненавижу вас, муж мой! Что я стыжусь, что вышла за вас и родила от вас детей. Я хочу лишь Бартли… хочу столь же страстно, как он хочет меня. Быть может, это не любовь. Но сколь глупа я была, ожидая любви! И надо же думать об этом в такую минуту! Кто знает… через секунду… через час, прежде чем настанет утро, корабль может разломиться пополам, и мое тело, и тело Бартли опустятся на дно морское».
   Глядя на мужа, который сидел вцепившись в койку и с закрытыми глазами шептал слова молитвы, Тамар почувствовала, как на нее нахлынула огромная волна ненависти, столь же сильная, как ветер, который рвал снасти, как волны, которые колотились о борта корабля со злобной решимостью потопить его.
   Хьюмилити открыл глаза, и она заметила, что муж бросил на нее взгляд и быстро отвернулся.
   Он подумал, что Тамар выглядит моложе, чем в последнее время, походит на юную девушку, какой была до рождения детей, когда смотрела, как он работает в саду, и дразнила его. В этот момент щеки ее розовели. Волосы рассыпались по плечам, и она не хотела прибирать их. Он знал, что девушка дразнит его, склоняет к греху. Она соблазняла его, зная, что дьявол стоит рядом с ним и шепчет ему, как когда-то шептал Иисусу. Дьявол показывал ему его жену, как показывал Иисусу земное царство. «Она — твоя жена, — говорил дьявол, — а разве желание спать с женой — плотская похоть?» — «Для такого, как я, да», — ответил он. «Да ведь она же твоя жена», — настаивает голос из темноты. «Я взял эту женщину лишь для того, чтобы нарожать детей для Нового Света, а вовсе не за красоту. А еще оттого, что у нее буйный нрав и она нуждается в постоянном наставлении. Тело у нее хорошее, сильное, предназначенное для родов… Я вовсе не из-за похоти… не из-за похоти…»
   Но огонь затаенной ненависти в глазах Тамар говорил ему: «Ты обманываешь себя, Хьюмилити. Чувство, которое ты испытываешь ко мне, называется похотью. И однажды, стоя пред троном Господа Всемогущего, тебе придется признать это».
   Хьюмилити закрыл глаза, чтобы не видеть ее красоту и этот огненный, пронзительный взгляд. Он молился о том, чтобы шторм не потопил корабль, чтобы они могли достичь земли обетованной и вести праведную жизнь. Он молился, чтобы не уступить этой чувственной распутной женщине, соблазняющей его. Он молил Бога о спасении корабля, но его тайная мольба была о спасении души.
 
   После шторма на несколько дней установился штиль. Лишь изредка воду подергивала легкая зыбь, а небо было такое же голубое, как глаза капитана. Боцман и его помощник чинили порванные во время шторма паруса, у плотника тоже было полно дел. Повар и стюард по приказу капитана готовили деликатесы для больных из числа пассажиров и команды: немного риса с сахаром, корицей и черносливом, тушеную баранину и ростбиф.
   Хьюмилити собрал свою паству на верхней палубе. Тамар слышала, как он с чувством распевает псалмы. Они благополучно пережили шторм, но были еще слабы от перенесенного страха и истощения. Господу угодно, чтобы они обрели свой дом в земле обетованной.
   Бартли подошел к Тамар и встал рядом с ней.
   Она повернулась и посмотрела на него.
   — Рис с сахаром и корицей, — сказала она, — даже для простых матросов. Меня удивляет подобное внимание с твоей стороны.
   — Это вовсе не баловство. Это диктуется здравым смыслом. Мои парни промокли до нитки, дрожали от холода, их может свалить жестокая лихорадка, если я не позабочусь о них. Такие деликатесы, как рис с мясом, немного свежей подслащенной воды с имбирем и корицей и, разумеется, сухое белое вино могут спасти человеку жизнь. А если продолжать кормить его соленой рыбой с растительным маслом и бобами… он не оправится. Эта еда хороша в обычных условиях, но не после шторма. Если я хочу сохранить своих людей, то должен угощать их деликатесами. Этой команде нет цены, и я должен беречь каждого матроса, не подвергая опасности его жизнь. Что, если мы снова попадем в шторм? Или встретим врагов? Нет, так поступать мне подсказывает здравый смысл. Боже! До чего напыщенно и слащаво говорит этот проповедник! Тамар, почему ты вышла за него?
   Она отвернулась, но он положил ей руку на плечо, и как она ни пыталась стряхнуть ее, это не удавалось.
   — Жизнь на море полна опасностей, — продолжал он, — мы могли остаться дома… ты и я… О, не сейчас. Семнадцать лет назад.
   — Для чего возвращаться назад? Я предпочитаю смотреть вперед.
   — Теперь я делаю то же самое. Когда, Тамар? Когда?
   — Я не понимаю тебя.
   — Ты отталкиваешь его. Ты хочешь меня. Но почему ты не стремишься утолить это желание?
   — Я говорила тебе еще много лет назад, что ты слишком самонадеянный.
   — Это оправданно.
   — Ты уверен в этом?
   — Да. Ты не можешь выносить его близость и потому лжешь ему. Ты говоришь ему, что беременна. И мне ты тоже лжешь. О Тамар, я слишком истосковался по тебе.
   — Ты можешь взять взамен Игл.
   — Кого?
   — Не прикидывайся, мне известны твои похождения. Повторяю: Полли Игл.
   — Я не знаю ее.
   — Не пытайся уверить меня, что ты не был ее любовником. Может, скажешь, что забыл об этом.
   — Не важно, поверишь ты мне или нет. Но это так. Их было слишком много, Тамар.
   — И ты думаешь, будто я с радостью соглашусь пополнить их количество?
   — Хотела ты этого или нет, но ты это уже сделала.
   — Ну вот! Видишь сам, я могу лишь ненавидеть тебя. Ты дразнишь меня. Смеешься надо мной. Могу ли я любить такого, как ты?
   — И все же любишь.
   — Оставь меня в покое, прошу тебя.
   — Не оставлю, покуда не расскажу про свой план.
   — Какой еще план?
   — План для нас двоих.
   — Подобный план меня не интересует.
   — Ты повторяешься. Это я уже слышал.
   — Стало быть, ты сам заставляешь меня повторяться. Ты мне надоел. Прошу тебя, уходи.
   — А я прошу тебя, Тамар, ради тебя самой, не серди меня. Когда я прихожу в бешенство, мне трудно управлять собой. Ты выслушаешь меня. Вот мой план. Мы приплываем к месту назначения, пассажиры сойдут на берег, а мы с тобой, с детьми и Ричардом, если он захочет, поплывем домой. Оставим здесь твоего мужа с его паломниками. Он останется с ними, а в награду за то, что доставил их, я получу тебя.
   — Занятная мысль, — холодно сказала она, — но я уже просила тебя не строить планы на мой счет.
   Он подошел к ней ближе.
   — Знай же, что я устал ждать. Так долее не может продолжаться. Один из нас… очень скоро… сделает что-нибудь, чтобы положить конец этому невыносимому положению вещей.
   Тамар бросило в дрожь. Она не могла встретиться с ним взглядом и уставилась на прозрачную воду.
 
   В эту ночь все люди на корабле испытывали странное напряжение. Даже матросы разговаривали шепотом.
   Не было ни одного огня — ни на палубе, ни на мачтах, ни в бортовых иллюминаторах. Так приказал капитан.
   — Каждый, кто зажжет огонь, — заявил он, — будь это мужчина, женщина или ребенок, будет закован в кандалы.
   В сумерках на горизонте показался корабль, и каждому бывалому моряку стало ясно, что судно испанское.
   В каютах пассажиры бормотали вполголоса каждый о своем. Старый корабль, потрепанный штормом, еле тащился по морю. «Либерти» не был оснащен для боя и вез мужчин и женщин, отправившихся на поиски нового дома, а не для того, чтобы сражаться и грабить. Вместо оружия корабль вез продукты и мебель. И католики-испанцы могли нагнать на людей, находившихся на борту не меньший ужас, чем варвары-турки.
   Аннис явилась в каюту Тамар бледная от волнения. Тамар слышала, как она тяжело дышала в темноте. Бедная Аннис! Она начала стареть, родив слишком много детей. В последнее время губы ее принимали синеватый оттенок, стоило ей запыхаться. Тамар вдруг вспомнила ее золотоволосой девчонкой, которая, заглянув в домишко Лэкуэллов, показала ей язык. Видно, когда смерть близка, начинаешь чаще вспоминать прошлое.
   — Миссис, — сказала Аннис, — мистер Браун и еще несколько человек молятся на нижней палубе. Он очень храбрый человек, ведь если бы испанцы схватили его, они сперва долго пытали бы его, а после сожгли живьем. А сэр Бартли на верхней палубе. Он велел мне привести вас к нему. Ему надобно что-то важное. Он сказал — непременно…
   Тамар завернулась в плащ и вышла на палубу. Ночь была сумрачная, легкий свежий ветерок гнал тучи, то и дело открывая звезды. Бартли, увидев ее, быстро пошел ей навстречу.
   — Тамар?
   — Что, Бартли?
   — Слава Богу, ночь темна.
   — Да, слава Богу.
   Он обнял ее, и она не сопротивлялась. Она думала о том, что могучий галеон может в любую минуту ринуться на них.
   — К рассвету мы узнаем, — сказал он, — но все же есть надежда. Они могут не заметить нас. Я изменил курс. Тамар, испанцы не должны схватить тебя. Уж лучше тебе умереть от моей руки.
   — Да, — твердо ответила она.
   — Держись поближе ко мне, любовь моя. Когда рассветет, я хочу, чтобы ты была рядом. Мы никогда не жили вместе и, возможно, не будем. Но мы можем умереть вместе и сделаем это. — Он ласково погладил ее плечо, потом прижал к себе с такой нежностью, какой никогда не проявлял к ней прежде. — Как мы изуродовали свою жизнь! — продолжал он. — Но теперь поздно каяться. — Он продолжал обнимать ее. — Не уходи, я хочу видеть твои глаза. Клянусь, они нежные и ласковые! Сейчас они не сверкают от гнева и гордости.
   Тамар не ответила, и Бартли продолжал:
   — Скажи мне, что твое замужество ненастоящее.
   — Подтверждение тому — дети.
   — Быть может, нам остается лишь несколько часов. Будем же откровенны, не будем лгать друг другу. Что ты чувствовала, когда узнала, что я пропал без вести.
   — Отчаяние. Да, теперь я знаю, что это было отчаяние. Я искала покоя и думала найти его с Хьюмилити Брауном.
   — Без сомнения, нам дана жизнь на земле для того, чтобы жить. Почему же мы, родившиеся на свет со всеми его радостями, бедами и заботами, должны постоянно думать лишь о жизни небесной?
   — Увы, — ответила она, — ты — язычник.
   — Я никогда не думал бы об этом, кабы ты позволила мне жить, как я хочу. Мы поженились бы и выполнили бы свой долг перед своими родичами, перед своим домом. Воспитали бы своих детей в духе повиновения церкви и государству. Это ты — язычница и сделала язычника из меня.
   Они помолчали, и она почувствовала, что он целует ее волосы.
   — Куда нас с тобой уносят волны? — продолжал Бартли. — К смерти на рассвете? Это будет легко и быстро. А если смерть не придет, что будет тогда с нами, Тамар?
   — Это мы узнаем утром.
   — Почему ты можешь быть нежной и доверчивой лишь перед смертью?
   — Почему ты сейчас другой?
   — О Тамар, давай думать о том, что могло бы быть! Семнадцать лет назад у нас была возможность жить. Я попал в рабство, и меня ждали страдания. Ты попала в рабство иного рода. Но мы сами выбрали свою судьбу. Мы могли бы жить вместе в нашем доме. Мы могли бы находиться там… и сейчас. Подумай, есть ли где-нибудь трава столь зеленая, как в Девоншире? Климат столь мягкий, как у нас дома? Нигде в мире нет волн таких оттенков, как у тех, что бьются о наши берега. Нигде на свете нежный и теплый туман не поднимается так быстро и не исчезает под лучами солнца, и нигде солнце не греет столь ласково, не обжигая кожу. А ты покинула эту страну. Ты обрекла меня на рабство, а себя на жизнь с пуританином. Я ненавидел бы тебя, Тамар, если бы не любил столь сильно.
   — Я тоже ненавидела бы тебя, если бы не любила.
   Их губы слились в страстном поцелуе, и она почувствовала, что к ней возвращается то, что она так беспечно отшвырнула прочь. Она знала, что их поцелуй — залог будущего… если они доживут до следующего дня. Внезапно Бартли захохотал, этот смех ей был слишком знаком.
   — Тамар, — сказал он, — мы не можем умереть. Мы должны бросить вызов испанцам. У нас есть порох и мушкеты, пушки и ядра. Мы постоим за себя. Ты вместе с детьми спускайся в каюту и оставайся там, покуда я не приду. А я обязательно приду. Обещаю тебе, я буду сражаться, как никогда прежде. Я не должен умереть, как раз когда собираюсь начать жизнь с тобой.
   — Мы не должны умереть, — с жаром проговорила Тамар. — Видит Бог, мы не должны умереть.
 
   На рассвете вся команда высыпала на палубу, и тревожные взгляды всех обратились к горизонту. Но испанский корабль исчез.
 
   «Либерти» продолжал свой путь.
   Каждый день моряки задавали вопрос: «Когда же мы наконец увидим берег?»
   — Может, через неделю… может, раньше, может, позднее…
   Через неделю! Они плывут уже три месяца! Вокруг лишь бурное море, но земля может показаться в любой день.
   Они пристально изучали карту, которую капитан Смит составил десять лет назад. Названия на картах приводили их в восхищение: Плимут, Оксфорд, Лондон, река Чарлза, Саутгемптон, а далее, вдоль побережья — Дартмут, Сандвич, Шутерс-хилл и мыс Елизаветы. До чего же знакомо звучали эти названия!
   — Видишь этот мыс, Кейп-Джеймс. Вначале он назывался Кейп-Код, потому что вокруг него полным-полно трески. Мы наберем там свежей трески вместо соленой сельди. Мясом там тоже можно будет запастись. И пиратов можно будет не опасаться. Там нас не захватят ни испанцы, ни турки… или датчане… и французы.
   — А дикарей там не надо опасаться?
   — Нет. Они люди мирные. Вы видели юную принцессу, которая прибыла в Париж?
   После той страшной ночи Тамар была в постоянном напряжении. Она думала не о новой стране, а о Бартли. Она уже не могла обманывать себя и понимала, что любит его.
   Но у нее были дети. Она была женой Хьюмилити Брауна. Как могла она вернуться с Бартли в Англию?
   Хьюмилити заметил в ней перемену. Он раздражал ее еще сильнее. Она постоянно затевала ссоры, делающие их совместную жизнь невыносимой. «Если бы он не был таким хорошим человеком, — думала она, — я не старалась бы ранить его так больно и не ненавидела бы его так сильно».
   Она в самом деле ненавидела его и желала своему мужу смерти. Его смерть была бы для них счастливым исходом. Она пристально смотрела на Хьюмилити. Он казался больным, это путешествие изнурило его, лишило сил, а он и без того не отличался крепким здоровьем. Он часто постился, она считала, что он накладывает на себя епитимью за «гадкие мысли», связанные с ней.
   «Быть может, — думала Тамар, — он не такой уж хороший человек, каким я его считала. Если я смогу доказать это ему, я почувствую себя менее виноватой в том, что обижаю его». Чем больше она думала о своем муже, тем сильнее ей хотелось доказать ему и себе, что он не лучше других мужчин. Чем ближе корабль приближался к Новому Свету, тем настойчивее преследовала ее эта мысль.
   Однажды вечером, когда они сидели в каюте, он вдруг, пристально поглядев на нее, сказал:
   — Тамар, что с тобой случилось? На протяжении нашего путешествия ты постепенно менялась и становилась все более похожей на дикую девицу, какой была до обращения на путь истинный. Я чувствую, что должен наставлять тебя. Прошу тебя, позволь мне руководить тобой.
   — Мне… нужна твоя опека? — воскликнула она. — Взгляни на меня! Со мной все в порядке. Я никогда не чувствовала себя лучше. А ты похож на мертвеца. Скорее тебе нужно моя опека!
   — Я имею в виду духовную опеку. Тело твое здорово. А здорова ли твоя душа?
   Потом наступил кульминационный момент, к которому, как она позднее решила, вела вся ее жизнь с Хьюмилити.
   Была спокойная ночь, она лежала в своей каюте, когда вошел Хьюмилити. Как обычно, он опустился на колени и стал молиться, прежде чем забраться на верхнюю койку.
   Глядя на него, она почувствовала, что дьявол подталкивает ее, заставляя показать ему: несмотря на все его прекрасные слова и высокие идеалы, он ничем не лучше других мужчин. Она докажет ему, что он такой же мужчина, как Бартли. Что разница между ними состоит в том, что Бартли ведет себя свободно, ничего не скрывая, не заботясь о том, что о нем подумают. А Хьюмилити заворачивается в плащ благочестия. Ей хотелось сорвать с него этот плащ, выставить его напоказ не только перед собой, но и перед другими. Тогда, быть может, он перестанет бормотать над ней молитвы, предлагать ей свою опеку, думать про себя: «Слава Богу, я не такой, как другие мужчины».
   — Хьюмилити, — сказала она и протянула к нему руку.
   Нежность, прозвучавшая в ее голосе, поразила его. Света свечи было достаточно, чтобы видеть ее волнующую красоту. Ее длинные волосы рассыпались по плечам, грудь была обнажена.
   — Что тебя беспокоит, жена? — спросил он хриплым голосом.
   Она взяла его за руку.
   — Сама не знаю. Быть может, то, что вы обращаетесь со мной не как с любимой женой, а как с женщиной, которая должна рожать детей. Вы молитесь, прежде чем заключить меня в объятия: «Сделай, чтобы эта женщина зачала». «Эта женщина»! «Зачала»! Это не слова возлюбленного. Я не любима, как другие женщины.
   — Я люблю тебя, — ответил он, — и теперь люблю… как должно мужу возлюбить свою жену.
   Она наклонилась вперед и, обольстительно улыбаясь, обвила рукой его шею.
   — Вы любили меня со страстью, — сказала Тамар. Он закрыл глаза, а она рассмеялась над его трусостью.
   — Я был предназначен Господу, — ответил он, — женитьба не для меня, я воздерживался от любви плотской, от похоти. Господь благословил наш союз. Ведь у нас трое детей и ты носишь четвертого.
   Тамар приблизила губы к его уху и прошептала:
   — Я хочу, чтобы меня любили ради меня самой… а не ради детей, которых я могу нарожать.
   — Вы должны молиться, жена моя.
   — Нет, я не стану молиться, — усмехнулась она. — Это вам, Хьюмилити, надобно молиться. Молитесь. Прижмитесь ко мне и молитесь.
   — Вы — соблазнительница.
   — А вы не должны быть трусом, Хьюмилити. Поглядите на меня. Мои ночи одиноки, потому что мой муж думает не о своей жене, а о детях.
   — Почему вы вдруг надумали соблазнить меня? — удивился он.
   — В самом деле, почему? Почему мужчины соблазняют женщин, а женщины — мужчин? Обнимите меня, Хьюмилити, и я объясню вам. Я слишком долго была одна.
   Казалось, ею овладело безумие. «Я и Бартли вовсе не хуже его, — думала она. — Ни один из нас не слишком хорош… и не слишком плох. Я не позволю ему благодарить Бога за то, что он лучше других. Сейчас он узнает, что ошибался».
   Она не любила его. Она ненавидела его. Она не хотела его, он был ей отвратителен. Но в этот момент для нее важнее любви и желания было показать ему, каков он есть на самом деле.
   — Придвиньтесь ближе ко мне, Хьюмилити.
   Она не знала, как отчаянно он боролся с тем, что считал грехом. Хьюмилити не был лицемером и твердо верил в то, что проповедовал.
   Тамар не отрывала от него глаз, при слабом свете свечи его лицо казалось смертельно бледным.
   Она никак не могла подавить в себе желание раздразнить его. Мужчина есть мужчина, если даже он пуританин. Он испытывает такие же желания, как и все мужчины, и, если его соблазнить, падет, как любой другой.