Страница:
— Да.
— Она, возможно, показалась вам несколько странной?
Я немного растерялась, не зная, что на это ответить, но сэр Уилльям продолжал сам:
— Бедняжка Сибила! В молодости она пережила несчастную любовь. Она собиралась выйти замуж, но дело расстроилось. С тех пор она очень изменилась. Правда, потом она все-таки стала проявлять какой-то интерес к общим семейным делам, и мы немного успокоились. И все же ее поступки зачастую не выглядят вполне разумными. Иногда у нее появляется очередная навязчивая идея. Возможно, она уже разговаривала с вами о наших семейных делах. Она это делает со всеми. Вы не должны принимать всерьез все, что она говорит.
— Да, мисс Стейси немного рассказала мне о жизни вашей семьи…
— Я так и думал. На нее очень сильно подействовала смерть моего сына. Как и на всех нас. Но в ее случае…
Голос его куда-то ушел, словно он перенесся в далекое прошлое, в те дни, когда погиб Боумент… а затем его жена, взяв пистолет, ушла из дома и застрелилась. Меня охватила острая жалость к сэру Уилльяму, но мне было жаль и Нейпьера.
Когда сэр Уилльям упомянул своего младшего сына, в его голосе появилась сухость и бесстрастность.
— Теперь, когда Нейпьер женился, мы будем чаще устраивать приемы. Как я уже говорил вам, мне бы хотелось, чтобы вы играли для моих гостей.
— С удовольствием. Какие вещи вы хотите, чтобы я исполняла?
— Мы обсудим это позже. Обычно для гостей играла моя жена… Теперь вы будете это делать, и все станет, как…
Видимо, он не заметил, что перестал говорить вслух. Глаза его затуманились… Он протянул руку к колокольчику и позвонил. Миссис Линкрофт появилась так быстро, что у меня возникло подозрение, не стояла ли она у двери, прислушиваясь.
Я начала снова ощущать, что живу… не то, чтобы радостно, но, по крайней мере, не безразлично к тому, что вокруг меня происходит. Я испытывала все возрастающий интерес к дому Стейси и понимала, что центром притяжения для меня является Нейпьер, подобно тому как в Париже центром всего был для меня Пьетро. Но в Париже причиной была любовь, здесь — ненависть. Нет, это слишком сильно сказано. Наверное, тут больше подходит слово — неприязнь. Так или иначе, но в одном я была твердо убеждена — никогда к Нейпьеру Стейси я не смогу относиться спокойно. Неприязнь может легко перейти в ненависть. Конечно, он много пережил из-за того ужасного несчастного случая (в глубине души я не могла поверить, что могло быть иначе), но это не причина, по которой он имеет право мучить свою бедную юную жену. Сам испытав немало страданий, он получал удовлетворение, причиняя страдания другим, и за это я его презирала. У меня не было к нему доверия. Он был мне неприятен, но за одно я ему была очень благодарна. Он пробудил во мне прежнюю способность чувствовать. Хотя, быть может, лучше вообще не испытывать никаких чувств, чем такую яростную неприязнь, какая у меня возникла к Нейпьеру.
Однажды, когда после обеда у меня выдалось свободное время, я решила отправиться на дальнюю прогулку, чтобы хорошенько подумать о том, что со мной происходит. Не заметив того, я вышла к морю. Дул свежий ветер. Я с наслаждением вдыхала пьянящий морской воздух.
Куда меня приведет такая жизнь, размышляла я. Не могу же я вечно жить в Лоувет Стейси. Да и вообще нынешнее мое положение не казалось мне стабильным. Я обучаю музыке трех учениц, и ни одна из них, за исключением Эдит, не имеет музыкальных способностей. Но Эдит замужняя женщина, у нее могут вскоре появится другие семейные обязанности. Но мысль об этом выглядела какой-то несообразной. Нейпьер — отец… и отец детей Эдит. Но почему бы и нет, ведь они муж и жена. Захочет ли Эдит продолжать заниматься музыкой, когда станет матерью. В мои обязанности также входит играть для гостей сэра Уилльяма, но никто не будет держать в доме пианиста на случай редких музыкальных вечеров. Нет, моя работа здесь очень ненадежна, и меня могут скоро уволить. И что тогда? Я осталась одна в этом мире. У меня мало денег. Я уже не так молода. Не пора ли всерьез задуматься о своем будущем. Однако кто может знать, что его ждет впереди. Когда-то я верила, что мы с Пьетро будем всю жизнь вместе. Конечно, невозможно предугадать все, но мудрые люди стараются предвидеть на годы вперед, чтобы не попасть в положение тех неразумных дев, у которых в ответственный момент не оказалось в светильниках масла7.
По петляющей тропинке я спустилась к морю и пошла по песчаной отмели. Над ней нависал, как гигантская раковина, белый голый утес. Тоскливый крик чайки нарушал мирную тишину вокруг. И вдруг я услышала чей-то оклик: «Миссис Верлейн, миссис Верлейн! Куда вы!»
Я оглянулась и увидела Элис. Она бежала за мной. Ее легкие каштановые волосы развевались за спиной.
Запыхавшись, она догнала меня. Щеки ее слегка раскраснелись от бега.
— Я увидела, как вы сюда спускаетесь, — сказала она, с трудом переводя дыхание. — И поспешила остановить вас. Здесь опасно.
Я недоверчиво взглянула на нее.
— Да, очень опасно, — настойчиво повторила она. — Посмотрите! — она обвела руками утес и море. — Это ведь вроде пещеры, образованной прибоем. Сюда заходит море… задолго до прилива вы можете здесь оказаться отрезанной от суши. И тогда вам уже ничего не поможет.
Элис заложила руки за спину и взглянула на нависший утес.
— Видите, по нему невозможно подняться. Вы бы оказались в ловушке. Не следует сюда приходить… Только при самом большом отливе здесь еще можно находиться.
— Спасибо, что предупредила меня.
— Сейчас еще ничего, но минут через десять здесь уже нельзя находиться. Пойдемте отсюда, миссис Верлейн.
Мы вернулись тем же путем, которым я пришла сюда, и когда, огибая скалу, я посмотрела вниз, то прилив уже начался. Элис была права. Эта часть берега под утесом скоро будет совершенно отрезана от суши.
— Видите! — воскликнула Элис.
— Да. Здесь действительно опасно.
— Здесь не раз тонули.
И неожиданно для самой себя я спросила:
— Интересно, может быть, это случилось и с Роу… с той женщиной, археологом?
— Вполне возможно. Видно, вас очень заинтересовала ее судьба?
— Исчезновение человека обычно у всех вызывает интерес.
— Да, конечно, — Элис протянула руку, чтобы помочь мне взобраться на высокий выступ. — Можно дать и такое объяснение тому, что эта женщина исчезла.
Я снова взглянула на море. Вода наступала. Роума не очень хорошо плавала, и ее могло унести в море.
— Но если бы та женщина утонула, ее тело вынесли бы волны, — продолжила я свои размышления вслух.
— Да, так обычно и происходит, — согласилась Элис. — Но иногда, мне кажется, тело может затянуть в глубь моря. Да, здесь надо быть очень осторожным. Особенно тем, кто здесь впервые.
— Впредь буду осторожна, — со смехом обещала я. Мои слова, видимо, ее успокоили, и это меня тронуло.
— Вы хотите еще погулять в одиночестве? — спросила меня Элис.
— А ты могла бы составить мне компанию?
— Только если вы сами хотите этого.
— Я с удовольствием.
Ее улыбка была совершенно очаровательна, и я почувствовала глубокую симпатию к этой славной девочке. Элис степенно шла рядом со мной, время от времени указывая на цветы, растущие вдоль изгороди.
— Какой чудесный голубой цвет, не правда ли, миссис Верлейн? Это вероника, это наземный плющ или будра плющевидная. Мистер Браун дает нам уроки ботаники. Иногда мы ходим с ним на прогулки, и он нам показывает растения, о которых рассказывал в классе. Не правда ли, хорошая идея?
— Прекрасная!
— Эдит тоже любила уроки ботаники. Я думаю, она скучает без них. Иногда мне кажется, она с удовольствием продолжала бы с нами заниматься. Но замужней женщине вряд ли подобает ходить на уроки, да? О, взгляните, миссис Верлейн, это ведь стриж! Видите? Мне нравится гулять в сумерках. В это время можно увидеть козодоев. Мистер Браун нам о них рассказывал. Они издают звуки, напоминающие шум старой прялки. Эти птицы охотятся в полях за мотыльками.
— Тебе, видимо, очень нравятся уроки ботаники.
— О, да. Но теперь уже меньше, поскольку Эдит перестала заниматься. При ней мистер Браун вел уроки более интересно.
Невольный намек, содержащийся в этих словах, снова встревожил меня, вызвав прежние подозрения.
— Чайки возвращаются на берег, — заметила Элис. — Это признак скорой непогоды. Когда я вижу, как они сотнями летят назад, то всегда думаю об оставшихся в море рыбаках.
Она начала напевать своим тоненьким юным голоском:
Господь услышит наши мольбы
О тех, кто сейчас в бушующем море.
Элис передернула плечами.
— Ужасно утонуть, не правда ли, миссис Верлейн? Говорят, когда человек тонет, он будто заново проживает всю свою жизнь. Как вы думаете, это правда?
— Не знаю, и мне бы очень не хотелось проверить это на собственном опыте.
— Дело в том, — сказала Элис вдумчиво, — что утопленники не могут подтвердить, правда ли это. Если бы они вернулись… Но говорят, что к живым возвращаются только те, кто умер насильственной смертью. Они не могут найти успокоения. Вы верите в это, миссис Верлейн?
— Нет, — ответила я твердо.
— Наши слуги считают, что Боумент сюда приходит.
— Этого не может быть.
— Да, но они убеждены в этом. И они говорят, что он стал приходить чаще с тех пор, как Нейпьер вернулся.
— Но почему?
— Потому что он сердится. Ему не нравится, что здесь Нейпьер. Ведь это он виноват, что теперь нет Боумента, и Боумент хочет, чтобы здесь не было и Нейпьера.
— Я полагала, что Боумент был добрым. Но если бы он хотел, чтобы его брат был наказан из-за трагической случайности, значит, его нельзя считать таким уж добрым.
— Вы правы, — медленно произнесла Эдит. — Но Боумент, вероятно, просто не может не приходить сюда. Возможно, тех, кто погиб, как он, что-то заставляет возвращаться. Как вы думаете?
— Я считаю это совершенной чепухой.
— А как же тогда свет в разрушенной часовне? Говорят, там бродит привидение. Я сама видела, как ночью в часовне появляются огоньки.
— Они тебе привиделись.
— Не думаю. Моя комната находится на верхнем этаже дома. Над классной комнатой. Оттуда далеко видно, и я наблюдала эти огоньки. Правда!
Я промолчала, а она с самым искренним видом продолжала:
— Вы мне не верите. Вы думаете, что я их просто выдумала. Но если я их опять увижу, можно я их покажу вам? Хотя, наверное, вы не захотите.
— Если они действительно появляются, я должна их увидеть.
— Тогда я вам обязательно покажу.
— Ты меня немного удивляешь, Элис, — сказала я с улыбкой. — Я полагала, что ты достаточно разумная девочка.
— Я такая и есть, миссис Верлейн, но если что-то на самом деле существует, было бы неразумно притворяться, будто этого нет.
— Самое разумное — это выяснить, почему они появляются.
— Они появляются потому, что Боумент не может найти успокоения.
— Или же потому, что кто-то разыгрывает тебя. Не хочу ничего утверждать, пока сама не увижу этот свет в часовне.
— Вы, миссис Верлейн, — чрезвычайно разумны, — сказала Элис.
Я согласилась с этим, переменила тему и весь обратный путь рассказывала Элис о своих любимых музыкантах.
— Должна сказать, — произнесла раздраженно миссис Ренделл, — что нам это доставит массу неудобств. Так поступить после всего, что мы сделали… Я поражена. Что же касается его преподобия…
Пухлые щеки миссис Ренделл подрагивали от негодования. Я шла с ней по тропинке к дому, чтобы дать урок Сильвии. Я не могла понять, что вызвало такое возмущение у миссис Ренделл, пока она, наконец, не объяснила:
— Он ведь был таким хорошим викарием… И что он только собирается делать в тех далеких краях, не представляю. Иногда гораздо полезнее заниматься своим делом в своей собственной стране. Думаю, что давно пора понять это кое-кому из нашей серьезной молодежи.
— Неужели мистер Браун уезжает?
— Вот именно. Что нам теперь делать, не представляю. Вообразите, он отправляется в какую-то африканскую страну просвещать туземцев.
— Наверное, он чувствует к этому призвание.
— Призвание? Чушь! Он с таким же успехом может иметь призвание работать у себя дома. Зачем ему ехать в какую-то даль? Я так и сказала ему: «Если вас не съедят каннибалы, то погубит жара, мистер Браун!»Я не церемонилась. Так прямо и сказала, что считаю это его решение страшной ошибкой.
У меня перед глазами возник этот тихий молодой человек и… Эдит. Мне пришла в голову мысль, что, вероятно, существует какая-то связь между его решением уехать и их отношениями с Эдит. Мне было жаль их обоих. Они оказались беспомощными детьми, которые не знают, что им делать со своими чувствами.
— Я сказала священнику, что нужно поговорить с мистером Брауном. Сейчас хороший викарий большая редкость. Но у священника слишком много забот и без этого. Я даже подумала, не попросить ли его поговорить с епископом. Уж епископ-то смог бы помочь. Если бы мистеру Брауну сказал сам епископ, что его долг остаться…
— Неужели мистер Браун действительно настроен уехать? — спросила я.
— Настроен! Этот молодой идиот полон решимости сделать это. Но представьте, с тех пор как он сказал священнику о своем намерении, он становится с каждым днем все мрачнее. Не понимаю, откуда у него появилась эта глупая мысль. Именно тогда, когда священник и я научили его с пользой применять свои способности…
— И вам не удается переубедить его?
— Я не оставляю попыток сделать это, — сказала миссис Ренделл твердо.
— А что священник?
— Моя дорогая миссис Верлейн, если уж мне не удалось переубедить его, никто больше не сможет.
«А Эдит?»— подумала я, входя в дом.
Когда сегодня утром я увидела Эдит, меня поразило, какой несчастный был у нее вид. Она с трудом разбирала ноты «Серенады» Шуберта, часто ошибалась и фальшивила.
Бедняжка Эдит — такая юная и уже повидала так много горя в жизни. Как бы мне хотелось ей помочь.
Спустя некоторое время после того, как я последний раз играла для сэра Уилльяма, миссис Линкрофт пришла ко мне и сказала, что он хочет поговорить со мной.
Я села на стул рядом с ним, и он сообщил мне, что назначен день, когда будет устроен прием, и я должна буду играть для гостей.
— Ваше выступление могло бы длиться примерно час, миссис Верлейн. Вещи для исполнения я выберу сам. И заранее сообщу о своем выборе, так что у вас будет время порепетировать, если вы сочтете это необходимым.
— Для меня будет большим удовольствием играть на этом вечере.
Сэр Уилльям понимающе кивнул.
— Моя жена обычно нервничала перед выступлением. Но в то же время очень любила играть перед публикой. У нее не было достаточно способностей, чтобы выступать на сцене. В семейном кругу — это другое дело.
Сэр Уилльям прикрыл глаза, показывая этим, что мне пора уходить. Миссис Линкрофт говорила мне, что на него временами нападает внезапная усталость, и доктор предупреждал, что при первых же признаках утомления ему необходим полный покой. Я поднялась и вышла из комнаты.
Предстоящий званый вечер стал для всех большим событием. Девочки без конца обсуждали его.
Оллегра сказала:
— Будет, как в прежние времена… еще до моего рождения.
— Значит, — откликнулась с серьезным видом Элис, — мы узнаем, как тут все происходило до нашего появления.
— Нет, не узнаем, — возразила Оллегра, — потому что все равно будет по-другому. Вместо леди Стейси будет играть миссис Верлейн. И никого не застрелят, и никто не покончит с собой, и никто не обидит цыганку-прислужницу.
Я сделала вид, что не слышу, о чем они говорят. Девочки были очень взволнованы предстоящим событием. Хотя на званом обеде присутствовать они не могли, им разрешили послушать мое выступление в зале.
К этому вечеру для них готовили новые платья, что их, конечно, очень радовало. Я решила быть в вечернем туалете, который не надевала с тех пор, как умер Пьетро. Носила я его всего один раз — в тот вечер, когда Пьетро давал свой последний концерт. Это было платье из темно-вишневого бархата — длинная, падающая свободными складками юбка, прилегающий лиф, слегка обнажавший плечи овальный вырез. Платье было такого чудесного оттенка, так прекрасно сшито, что выглядело просто роскошно. Пьетро увидел его в витрине одного из модных магазинов на Рю де Сент-Оноре и купил его для меня.
Никогда не думала, что снова надену это платье. Я хранила его в коробке, и до этого дня даже не смотрела на него. Один его вид, говорила я себе, причинит слишком мучительную боль. И все же, когда я мысленно представляла свое выступление на публике, то всегда видела себя в этом наряде. Именно он мог придать мне уверенность, которая столь необходима в такие моменты.
Я достала коробку, развернула тонкую бумагу, укрывавшую платье, встряхнула его и положила на кровать. И снова все вспомнила… Пьетро выходит на сцену, его обычный, несколько надменный поклон, он быстро обводит зал глазами, находит меня, улыбается, успокоенный тем, что я рядом, так как знает: я вся отдаюсь его успеху, болею за него, для меня так же важна его удача, как и для него самого. И в то же время он как бы говорит мне взглядом: «Ты бы никогда не смогла сделать то, что могу я».
Когда мне вспомнился тот наш последний вечер, мне захотелось зарыться головой в это бархатное платье и разрыдаться, оплакивая прошлое.
Убери это платье. Забудь о нем. Надень что-нибудь другое.
Ну, нет. Я все-таки надену именно его, и ничто не может мне помешать.
В этот момент тихонько открылась дверь, и в комнату заглянула мисс Стейси.
— О, вот вы где! — она подлетела к кровати. Рот у нее приоткрылся в изумлении:
— Какая прелесть! Это ваше платье?
Я кивнула.
— Никогда бы не подумала, что у вас есть такая великолепная вещь.
— Я надевала его… очень давно.
— О, да, конечно! Когда был жив ваш знаменитый муж.
Я опять молча кивнула.
Мисс Стейси впилась в меня взглядом.
— У вас на глазах слезы. Вы плачете?
— Нет, — ответила я. И добавила, чтобы как-то объяснить свое состояние. — Это платье было на мне во время последнего концерта Пьетро.
Она кивнула меланхолично, как китайский болванчик, но я почувствовала, что в ней пробудилось сочувствие.
— Я тоже испытала боль, — сказала она. — Такую же… или почти такую. И я понимаю вас.
Затем она подошла к кровати и погладила бархат.
— Банты из такого же бархата выглядели бы в ваших волосах прелестно, — сказала она. — Я думаю тоже надеть новое бархатное платье. Но цвет у него другой — голубой, пепельно-голубой… Как вы считаете, это будет красиво?
— Очень, — ответила я.
Она кивнула и задумчиво вышла из комнаты.
Несколько дней спустя сэр Уилльям почувствовал себя хуже, что сильно встревожило миссис Линкрофт. Весь день она не отходила от него, а когда я, наконец, увидела ее, она сообщила, что ему стало лучше.
— Но мы должны быть очень осторожны, — пояснила она. — Еще один удар может оказаться роковым. И сэр Уилльям, конечно, сейчас очень слаб.
Миссис Линкрофт выглядела глубоко обеспокоенной, и я подумала: как повезло сэру Уилльяму, что у него такая хорошая домоправительница, она может стать даже прекрасной сиделкой, когда это нужно.
Когда я сказала об этом ей самой, она быстро отвернулась, видимо, чтобы скрыть свои чувства.
— Никогда не забуду, — тихо произнесла она, — что он сделал для Элис.
Я поняла, что говорить на эту тему ей тяжело, и решила спросить о другом.
— Вероятно, вечер будет отменен?
— О, нет! — откликнулась она, уже успев взять себя в руки. — Сэр Уилльям сам сказал, что не хочет этого. Все приготовления должны быть продолжены. Он даже послал за Нейпьером, чтобы сообщить ему о своем намерении. Меня это встревожило, потому что Нейпьер обычно его расстраивает. Но это не его вина, — добавила она быстро. — На сэра Уилльяма так действует один его вид. Нейпьер старается как можно реже попадаться ему на глаза. Но на этот раз… все прошло хорошо.
— Как жаль, что они… — начала было я. Миссис Линкрофт мягко меня остановила.
— Ничего нет хуже семейных ссор. Все же я думаю, со временем… — вдруг голос у нее ослабел, — я думаю, когда появятся дети… Сэру Уилльяму очень хочется, чтобы были дети.
В дверь постучали, и вошла Элис. Загадочно улыбаясь, она сообщила:
— Мистер Нейпьер хочет вас видеть. Он в библиотеке.
— Прямо сейчас? — спросила я.
— Он сказал: когда вам будет угодно.
— Спасибо, Элис.
Она не уходила, а мне хотелось остаться одной, чтобы привести себя в порядок, прежде чем идти в библиотеку. Но при Элис мне не хотелось этого делать.
— Вы, наверное, с нетерпением ждете, когда состоится ваше выступление на вечере, миссис Верлейн?
— В какой-то степени — да, с нетерпением.
Украдкой я несколько раз посмотрела на себя в зеркало. Волосы были в беспорядке. Хорошо бы заколоть их повыше, это придало бы моему виду большую внушительность. Несколькими быстрыми движениями я разгладила на себе платье. Мне бы хотелось надеть другое, лавандового цвета в тонкую белую полоску. Оно мне очень идет. Я купила его в маленьком магазинчике на Рю де Риволи. Пьетро одобрял, когда я покупала себе красивые платья, но, конечно, я могла себе это позволить, когда он стал знаменитым. Но и раньше я умела подбирать себе одежду в отличие от Роумы.
Я оглядела свое коричневое габардиновое платье. Оно выглядело вполне прилично, — добротное, рабочее платье. Но оно не из тех, что больше всего мне идут. Как жаль, я не знала заранее, что меня ждет встреча с Нейпьером.
Платье сменить я не смогла, но все-таки сумела поправить прическу. Пока я это делала, Элис стояла рядом.
— Вы выглядите какой-то… довольной, миссис Верлейн.
— Довольной?
— Даже больше того… Какой-то совершенно другой.
Должно быть, по мне было видно, как я волнуюсь перед предстоящим сражением, ведь именно сражение ждет меня во время встречи с Нейпьером Стейси.
Элис проводила меня до библиотеки. В этой комнате я была только один раз. Тогда меня поразили дубовые панели на стенах, они были сделаны в виде арок с пилястрами, поверху шел резной бордюр, затем карниз. Ажурный потолок был самым искусно сделанным во всем доме. Гербы семейств Стейси, Боументов и Нейпьеров входили в орнамент, придавая ему особую замысловатость.
Одну стену полностью занимал великолепный гобелен. Сотканный из шелковых и шерстяных нитей на льняной основе, он сразу привлек мое внимание не только мастерством исполнения, но и своим сюжетом. Высадка Юлия Цезаря на британский берег. Когда миссис Линкрофт показывала мне эту комнату, она сказала, что этот гобелен был начат вскоре после того, как было закончено строительство дома, но, не завершив работу, его отложили и забыли почти на сотню лет. Потом одна из женщин семейства Стейси, оказавшись отлученной от двора за какой-то проступок, взялась за него, чтобы скоротать время в изгнании, и довела работу до конца. В старинных домах всегда можно встретить подобные истории. Вещи здесь — связующая нить времен.
Три другие стены занимали книжные шкафы, за стеклянными дверцами которых виднелись кожаные корешки фолиантов с золотым тиснением. Паркетный пол устилали персидские ковры, в оконных нишах, как обычно, устроены сидения, а в центре комнаты — тяжелый дубовый стол с несколькими креслами.
Библиотека выглядела торжественно и строго. Войдя в нее, я тотчас подумала, сколько серьезных семейных советов проходило здесь в течение столетий. Именно здесь, я в этом не сомневалась, Нейпьер был подвергнут допросу после убийства брата.
За столом сидел он сам. При виде меня поднялся. В его голубых глазах засверкали характерные огоньки, придававшие его взгляду пронизывающую яркость. Об этих огоньках я уже как-то сказала, что они злые. Но не только злые. Ведь он, наверняка, предвкушал, как весело проведет время, причиняя мне боль во время нашего разговора.
— Садитесь, пожалуйста, — голос у него прозвучал мягко. Признак опасности, предупредила я себя.
— Полагаю, вы уже догадались, что я хочу поговорить с вами о предстоящем вечере. Настройщики уверяют, что рояль в зале в прекрасном состоянии, поэтому с этим все в порядке. Я уверен, что ваша игра изумит всех нас.
— Спасибо.
Как он вежлив! Когда же он ужалит?
— Вы когда-нибудь играли на концертной эстраде, миссис Верлейн?
— Нет… На большой — нет.
— Понятно. И не стремились к этому?
— Очень стремилась, — ответила я прямо. Он удивленно поднял брови. И я быстро добавила:
— Однако одного стремления для этого недостаточно.
— Вы хотите сказать, что не смогли достичь необходимого мастерства?
— Именно.
— Значит, ваше желание было недостаточно серьезным.
На это я ответила как можно суше:
— У меня началась семейная жизнь.
— Это не ответ. Насколько я знаю, и у гениев бывает семейная жизнь.
— Я не говорила, что я гений.
Его глаза недобро вспыхнули.
— Вы отказались от карьеры ради семьи, — сказал Нейпьер. — Но ваш муж оказался удачливее вас, ему не пришлось бросать свою карьеру.
Я не могла ничего сказать. Боялась голосом выдать свои чувства.
Как неприятен мне этот человек!
Нейпьер заговорил снова:
— Я выбрал произведения, которые вы будете играть для нас на вечере. Уверен, вы согласитесь с моим выбором. Эти пьесы часто исполняют… и я думаю, вы знаете их достоинства.
— Она, возможно, показалась вам несколько странной?
Я немного растерялась, не зная, что на это ответить, но сэр Уилльям продолжал сам:
— Бедняжка Сибила! В молодости она пережила несчастную любовь. Она собиралась выйти замуж, но дело расстроилось. С тех пор она очень изменилась. Правда, потом она все-таки стала проявлять какой-то интерес к общим семейным делам, и мы немного успокоились. И все же ее поступки зачастую не выглядят вполне разумными. Иногда у нее появляется очередная навязчивая идея. Возможно, она уже разговаривала с вами о наших семейных делах. Она это делает со всеми. Вы не должны принимать всерьез все, что она говорит.
— Да, мисс Стейси немного рассказала мне о жизни вашей семьи…
— Я так и думал. На нее очень сильно подействовала смерть моего сына. Как и на всех нас. Но в ее случае…
Голос его куда-то ушел, словно он перенесся в далекое прошлое, в те дни, когда погиб Боумент… а затем его жена, взяв пистолет, ушла из дома и застрелилась. Меня охватила острая жалость к сэру Уилльяму, но мне было жаль и Нейпьера.
Когда сэр Уилльям упомянул своего младшего сына, в его голосе появилась сухость и бесстрастность.
— Теперь, когда Нейпьер женился, мы будем чаще устраивать приемы. Как я уже говорил вам, мне бы хотелось, чтобы вы играли для моих гостей.
— С удовольствием. Какие вещи вы хотите, чтобы я исполняла?
— Мы обсудим это позже. Обычно для гостей играла моя жена… Теперь вы будете это делать, и все станет, как…
Видимо, он не заметил, что перестал говорить вслух. Глаза его затуманились… Он протянул руку к колокольчику и позвонил. Миссис Линкрофт появилась так быстро, что у меня возникло подозрение, не стояла ли она у двери, прислушиваясь.
Я начала снова ощущать, что живу… не то, чтобы радостно, но, по крайней мере, не безразлично к тому, что вокруг меня происходит. Я испытывала все возрастающий интерес к дому Стейси и понимала, что центром притяжения для меня является Нейпьер, подобно тому как в Париже центром всего был для меня Пьетро. Но в Париже причиной была любовь, здесь — ненависть. Нет, это слишком сильно сказано. Наверное, тут больше подходит слово — неприязнь. Так или иначе, но в одном я была твердо убеждена — никогда к Нейпьеру Стейси я не смогу относиться спокойно. Неприязнь может легко перейти в ненависть. Конечно, он много пережил из-за того ужасного несчастного случая (в глубине души я не могла поверить, что могло быть иначе), но это не причина, по которой он имеет право мучить свою бедную юную жену. Сам испытав немало страданий, он получал удовлетворение, причиняя страдания другим, и за это я его презирала. У меня не было к нему доверия. Он был мне неприятен, но за одно я ему была очень благодарна. Он пробудил во мне прежнюю способность чувствовать. Хотя, быть может, лучше вообще не испытывать никаких чувств, чем такую яростную неприязнь, какая у меня возникла к Нейпьеру.
Однажды, когда после обеда у меня выдалось свободное время, я решила отправиться на дальнюю прогулку, чтобы хорошенько подумать о том, что со мной происходит. Не заметив того, я вышла к морю. Дул свежий ветер. Я с наслаждением вдыхала пьянящий морской воздух.
Куда меня приведет такая жизнь, размышляла я. Не могу же я вечно жить в Лоувет Стейси. Да и вообще нынешнее мое положение не казалось мне стабильным. Я обучаю музыке трех учениц, и ни одна из них, за исключением Эдит, не имеет музыкальных способностей. Но Эдит замужняя женщина, у нее могут вскоре появится другие семейные обязанности. Но мысль об этом выглядела какой-то несообразной. Нейпьер — отец… и отец детей Эдит. Но почему бы и нет, ведь они муж и жена. Захочет ли Эдит продолжать заниматься музыкой, когда станет матерью. В мои обязанности также входит играть для гостей сэра Уилльяма, но никто не будет держать в доме пианиста на случай редких музыкальных вечеров. Нет, моя работа здесь очень ненадежна, и меня могут скоро уволить. И что тогда? Я осталась одна в этом мире. У меня мало денег. Я уже не так молода. Не пора ли всерьез задуматься о своем будущем. Однако кто может знать, что его ждет впереди. Когда-то я верила, что мы с Пьетро будем всю жизнь вместе. Конечно, невозможно предугадать все, но мудрые люди стараются предвидеть на годы вперед, чтобы не попасть в положение тех неразумных дев, у которых в ответственный момент не оказалось в светильниках масла7.
По петляющей тропинке я спустилась к морю и пошла по песчаной отмели. Над ней нависал, как гигантская раковина, белый голый утес. Тоскливый крик чайки нарушал мирную тишину вокруг. И вдруг я услышала чей-то оклик: «Миссис Верлейн, миссис Верлейн! Куда вы!»
Я оглянулась и увидела Элис. Она бежала за мной. Ее легкие каштановые волосы развевались за спиной.
Запыхавшись, она догнала меня. Щеки ее слегка раскраснелись от бега.
— Я увидела, как вы сюда спускаетесь, — сказала она, с трудом переводя дыхание. — И поспешила остановить вас. Здесь опасно.
Я недоверчиво взглянула на нее.
— Да, очень опасно, — настойчиво повторила она. — Посмотрите! — она обвела руками утес и море. — Это ведь вроде пещеры, образованной прибоем. Сюда заходит море… задолго до прилива вы можете здесь оказаться отрезанной от суши. И тогда вам уже ничего не поможет.
Элис заложила руки за спину и взглянула на нависший утес.
— Видите, по нему невозможно подняться. Вы бы оказались в ловушке. Не следует сюда приходить… Только при самом большом отливе здесь еще можно находиться.
— Спасибо, что предупредила меня.
— Сейчас еще ничего, но минут через десять здесь уже нельзя находиться. Пойдемте отсюда, миссис Верлейн.
Мы вернулись тем же путем, которым я пришла сюда, и когда, огибая скалу, я посмотрела вниз, то прилив уже начался. Элис была права. Эта часть берега под утесом скоро будет совершенно отрезана от суши.
— Видите! — воскликнула Элис.
— Да. Здесь действительно опасно.
— Здесь не раз тонули.
И неожиданно для самой себя я спросила:
— Интересно, может быть, это случилось и с Роу… с той женщиной, археологом?
— Вполне возможно. Видно, вас очень заинтересовала ее судьба?
— Исчезновение человека обычно у всех вызывает интерес.
— Да, конечно, — Элис протянула руку, чтобы помочь мне взобраться на высокий выступ. — Можно дать и такое объяснение тому, что эта женщина исчезла.
Я снова взглянула на море. Вода наступала. Роума не очень хорошо плавала, и ее могло унести в море.
— Но если бы та женщина утонула, ее тело вынесли бы волны, — продолжила я свои размышления вслух.
— Да, так обычно и происходит, — согласилась Элис. — Но иногда, мне кажется, тело может затянуть в глубь моря. Да, здесь надо быть очень осторожным. Особенно тем, кто здесь впервые.
— Впредь буду осторожна, — со смехом обещала я. Мои слова, видимо, ее успокоили, и это меня тронуло.
— Вы хотите еще погулять в одиночестве? — спросила меня Элис.
— А ты могла бы составить мне компанию?
— Только если вы сами хотите этого.
— Я с удовольствием.
Ее улыбка была совершенно очаровательна, и я почувствовала глубокую симпатию к этой славной девочке. Элис степенно шла рядом со мной, время от времени указывая на цветы, растущие вдоль изгороди.
— Какой чудесный голубой цвет, не правда ли, миссис Верлейн? Это вероника, это наземный плющ или будра плющевидная. Мистер Браун дает нам уроки ботаники. Иногда мы ходим с ним на прогулки, и он нам показывает растения, о которых рассказывал в классе. Не правда ли, хорошая идея?
— Прекрасная!
— Эдит тоже любила уроки ботаники. Я думаю, она скучает без них. Иногда мне кажется, она с удовольствием продолжала бы с нами заниматься. Но замужней женщине вряд ли подобает ходить на уроки, да? О, взгляните, миссис Верлейн, это ведь стриж! Видите? Мне нравится гулять в сумерках. В это время можно увидеть козодоев. Мистер Браун нам о них рассказывал. Они издают звуки, напоминающие шум старой прялки. Эти птицы охотятся в полях за мотыльками.
— Тебе, видимо, очень нравятся уроки ботаники.
— О, да. Но теперь уже меньше, поскольку Эдит перестала заниматься. При ней мистер Браун вел уроки более интересно.
Невольный намек, содержащийся в этих словах, снова встревожил меня, вызвав прежние подозрения.
— Чайки возвращаются на берег, — заметила Элис. — Это признак скорой непогоды. Когда я вижу, как они сотнями летят назад, то всегда думаю об оставшихся в море рыбаках.
Она начала напевать своим тоненьким юным голоском:
Господь услышит наши мольбы
О тех, кто сейчас в бушующем море.
Элис передернула плечами.
— Ужасно утонуть, не правда ли, миссис Верлейн? Говорят, когда человек тонет, он будто заново проживает всю свою жизнь. Как вы думаете, это правда?
— Не знаю, и мне бы очень не хотелось проверить это на собственном опыте.
— Дело в том, — сказала Элис вдумчиво, — что утопленники не могут подтвердить, правда ли это. Если бы они вернулись… Но говорят, что к живым возвращаются только те, кто умер насильственной смертью. Они не могут найти успокоения. Вы верите в это, миссис Верлейн?
— Нет, — ответила я твердо.
— Наши слуги считают, что Боумент сюда приходит.
— Этого не может быть.
— Да, но они убеждены в этом. И они говорят, что он стал приходить чаще с тех пор, как Нейпьер вернулся.
— Но почему?
— Потому что он сердится. Ему не нравится, что здесь Нейпьер. Ведь это он виноват, что теперь нет Боумента, и Боумент хочет, чтобы здесь не было и Нейпьера.
— Я полагала, что Боумент был добрым. Но если бы он хотел, чтобы его брат был наказан из-за трагической случайности, значит, его нельзя считать таким уж добрым.
— Вы правы, — медленно произнесла Эдит. — Но Боумент, вероятно, просто не может не приходить сюда. Возможно, тех, кто погиб, как он, что-то заставляет возвращаться. Как вы думаете?
— Я считаю это совершенной чепухой.
— А как же тогда свет в разрушенной часовне? Говорят, там бродит привидение. Я сама видела, как ночью в часовне появляются огоньки.
— Они тебе привиделись.
— Не думаю. Моя комната находится на верхнем этаже дома. Над классной комнатой. Оттуда далеко видно, и я наблюдала эти огоньки. Правда!
Я промолчала, а она с самым искренним видом продолжала:
— Вы мне не верите. Вы думаете, что я их просто выдумала. Но если я их опять увижу, можно я их покажу вам? Хотя, наверное, вы не захотите.
— Если они действительно появляются, я должна их увидеть.
— Тогда я вам обязательно покажу.
— Ты меня немного удивляешь, Элис, — сказала я с улыбкой. — Я полагала, что ты достаточно разумная девочка.
— Я такая и есть, миссис Верлейн, но если что-то на самом деле существует, было бы неразумно притворяться, будто этого нет.
— Самое разумное — это выяснить, почему они появляются.
— Они появляются потому, что Боумент не может найти успокоения.
— Или же потому, что кто-то разыгрывает тебя. Не хочу ничего утверждать, пока сама не увижу этот свет в часовне.
— Вы, миссис Верлейн, — чрезвычайно разумны, — сказала Элис.
Я согласилась с этим, переменила тему и весь обратный путь рассказывала Элис о своих любимых музыкантах.
— Должна сказать, — произнесла раздраженно миссис Ренделл, — что нам это доставит массу неудобств. Так поступить после всего, что мы сделали… Я поражена. Что же касается его преподобия…
Пухлые щеки миссис Ренделл подрагивали от негодования. Я шла с ней по тропинке к дому, чтобы дать урок Сильвии. Я не могла понять, что вызвало такое возмущение у миссис Ренделл, пока она, наконец, не объяснила:
— Он ведь был таким хорошим викарием… И что он только собирается делать в тех далеких краях, не представляю. Иногда гораздо полезнее заниматься своим делом в своей собственной стране. Думаю, что давно пора понять это кое-кому из нашей серьезной молодежи.
— Неужели мистер Браун уезжает?
— Вот именно. Что нам теперь делать, не представляю. Вообразите, он отправляется в какую-то африканскую страну просвещать туземцев.
— Наверное, он чувствует к этому призвание.
— Призвание? Чушь! Он с таким же успехом может иметь призвание работать у себя дома. Зачем ему ехать в какую-то даль? Я так и сказала ему: «Если вас не съедят каннибалы, то погубит жара, мистер Браун!»Я не церемонилась. Так прямо и сказала, что считаю это его решение страшной ошибкой.
У меня перед глазами возник этот тихий молодой человек и… Эдит. Мне пришла в голову мысль, что, вероятно, существует какая-то связь между его решением уехать и их отношениями с Эдит. Мне было жаль их обоих. Они оказались беспомощными детьми, которые не знают, что им делать со своими чувствами.
— Я сказала священнику, что нужно поговорить с мистером Брауном. Сейчас хороший викарий большая редкость. Но у священника слишком много забот и без этого. Я даже подумала, не попросить ли его поговорить с епископом. Уж епископ-то смог бы помочь. Если бы мистеру Брауну сказал сам епископ, что его долг остаться…
— Неужели мистер Браун действительно настроен уехать? — спросила я.
— Настроен! Этот молодой идиот полон решимости сделать это. Но представьте, с тех пор как он сказал священнику о своем намерении, он становится с каждым днем все мрачнее. Не понимаю, откуда у него появилась эта глупая мысль. Именно тогда, когда священник и я научили его с пользой применять свои способности…
— И вам не удается переубедить его?
— Я не оставляю попыток сделать это, — сказала миссис Ренделл твердо.
— А что священник?
— Моя дорогая миссис Верлейн, если уж мне не удалось переубедить его, никто больше не сможет.
«А Эдит?»— подумала я, входя в дом.
Когда сегодня утром я увидела Эдит, меня поразило, какой несчастный был у нее вид. Она с трудом разбирала ноты «Серенады» Шуберта, часто ошибалась и фальшивила.
Бедняжка Эдит — такая юная и уже повидала так много горя в жизни. Как бы мне хотелось ей помочь.
Спустя некоторое время после того, как я последний раз играла для сэра Уилльяма, миссис Линкрофт пришла ко мне и сказала, что он хочет поговорить со мной.
Я села на стул рядом с ним, и он сообщил мне, что назначен день, когда будет устроен прием, и я должна буду играть для гостей.
— Ваше выступление могло бы длиться примерно час, миссис Верлейн. Вещи для исполнения я выберу сам. И заранее сообщу о своем выборе, так что у вас будет время порепетировать, если вы сочтете это необходимым.
— Для меня будет большим удовольствием играть на этом вечере.
Сэр Уилльям понимающе кивнул.
— Моя жена обычно нервничала перед выступлением. Но в то же время очень любила играть перед публикой. У нее не было достаточно способностей, чтобы выступать на сцене. В семейном кругу — это другое дело.
Сэр Уилльям прикрыл глаза, показывая этим, что мне пора уходить. Миссис Линкрофт говорила мне, что на него временами нападает внезапная усталость, и доктор предупреждал, что при первых же признаках утомления ему необходим полный покой. Я поднялась и вышла из комнаты.
Предстоящий званый вечер стал для всех большим событием. Девочки без конца обсуждали его.
Оллегра сказала:
— Будет, как в прежние времена… еще до моего рождения.
— Значит, — откликнулась с серьезным видом Элис, — мы узнаем, как тут все происходило до нашего появления.
— Нет, не узнаем, — возразила Оллегра, — потому что все равно будет по-другому. Вместо леди Стейси будет играть миссис Верлейн. И никого не застрелят, и никто не покончит с собой, и никто не обидит цыганку-прислужницу.
Я сделала вид, что не слышу, о чем они говорят. Девочки были очень взволнованы предстоящим событием. Хотя на званом обеде присутствовать они не могли, им разрешили послушать мое выступление в зале.
К этому вечеру для них готовили новые платья, что их, конечно, очень радовало. Я решила быть в вечернем туалете, который не надевала с тех пор, как умер Пьетро. Носила я его всего один раз — в тот вечер, когда Пьетро давал свой последний концерт. Это было платье из темно-вишневого бархата — длинная, падающая свободными складками юбка, прилегающий лиф, слегка обнажавший плечи овальный вырез. Платье было такого чудесного оттенка, так прекрасно сшито, что выглядело просто роскошно. Пьетро увидел его в витрине одного из модных магазинов на Рю де Сент-Оноре и купил его для меня.
Никогда не думала, что снова надену это платье. Я хранила его в коробке, и до этого дня даже не смотрела на него. Один его вид, говорила я себе, причинит слишком мучительную боль. И все же, когда я мысленно представляла свое выступление на публике, то всегда видела себя в этом наряде. Именно он мог придать мне уверенность, которая столь необходима в такие моменты.
Я достала коробку, развернула тонкую бумагу, укрывавшую платье, встряхнула его и положила на кровать. И снова все вспомнила… Пьетро выходит на сцену, его обычный, несколько надменный поклон, он быстро обводит зал глазами, находит меня, улыбается, успокоенный тем, что я рядом, так как знает: я вся отдаюсь его успеху, болею за него, для меня так же важна его удача, как и для него самого. И в то же время он как бы говорит мне взглядом: «Ты бы никогда не смогла сделать то, что могу я».
Когда мне вспомнился тот наш последний вечер, мне захотелось зарыться головой в это бархатное платье и разрыдаться, оплакивая прошлое.
Убери это платье. Забудь о нем. Надень что-нибудь другое.
Ну, нет. Я все-таки надену именно его, и ничто не может мне помешать.
В этот момент тихонько открылась дверь, и в комнату заглянула мисс Стейси.
— О, вот вы где! — она подлетела к кровати. Рот у нее приоткрылся в изумлении:
— Какая прелесть! Это ваше платье?
Я кивнула.
— Никогда бы не подумала, что у вас есть такая великолепная вещь.
— Я надевала его… очень давно.
— О, да, конечно! Когда был жив ваш знаменитый муж.
Я опять молча кивнула.
Мисс Стейси впилась в меня взглядом.
— У вас на глазах слезы. Вы плачете?
— Нет, — ответила я. И добавила, чтобы как-то объяснить свое состояние. — Это платье было на мне во время последнего концерта Пьетро.
Она кивнула меланхолично, как китайский болванчик, но я почувствовала, что в ней пробудилось сочувствие.
— Я тоже испытала боль, — сказала она. — Такую же… или почти такую. И я понимаю вас.
Затем она подошла к кровати и погладила бархат.
— Банты из такого же бархата выглядели бы в ваших волосах прелестно, — сказала она. — Я думаю тоже надеть новое бархатное платье. Но цвет у него другой — голубой, пепельно-голубой… Как вы считаете, это будет красиво?
— Очень, — ответила я.
Она кивнула и задумчиво вышла из комнаты.
Несколько дней спустя сэр Уилльям почувствовал себя хуже, что сильно встревожило миссис Линкрофт. Весь день она не отходила от него, а когда я, наконец, увидела ее, она сообщила, что ему стало лучше.
— Но мы должны быть очень осторожны, — пояснила она. — Еще один удар может оказаться роковым. И сэр Уилльям, конечно, сейчас очень слаб.
Миссис Линкрофт выглядела глубоко обеспокоенной, и я подумала: как повезло сэру Уилльяму, что у него такая хорошая домоправительница, она может стать даже прекрасной сиделкой, когда это нужно.
Когда я сказала об этом ей самой, она быстро отвернулась, видимо, чтобы скрыть свои чувства.
— Никогда не забуду, — тихо произнесла она, — что он сделал для Элис.
Я поняла, что говорить на эту тему ей тяжело, и решила спросить о другом.
— Вероятно, вечер будет отменен?
— О, нет! — откликнулась она, уже успев взять себя в руки. — Сэр Уилльям сам сказал, что не хочет этого. Все приготовления должны быть продолжены. Он даже послал за Нейпьером, чтобы сообщить ему о своем намерении. Меня это встревожило, потому что Нейпьер обычно его расстраивает. Но это не его вина, — добавила она быстро. — На сэра Уилльяма так действует один его вид. Нейпьер старается как можно реже попадаться ему на глаза. Но на этот раз… все прошло хорошо.
— Как жаль, что они… — начала было я. Миссис Линкрофт мягко меня остановила.
— Ничего нет хуже семейных ссор. Все же я думаю, со временем… — вдруг голос у нее ослабел, — я думаю, когда появятся дети… Сэру Уилльяму очень хочется, чтобы были дети.
В дверь постучали, и вошла Элис. Загадочно улыбаясь, она сообщила:
— Мистер Нейпьер хочет вас видеть. Он в библиотеке.
— Прямо сейчас? — спросила я.
— Он сказал: когда вам будет угодно.
— Спасибо, Элис.
Она не уходила, а мне хотелось остаться одной, чтобы привести себя в порядок, прежде чем идти в библиотеку. Но при Элис мне не хотелось этого делать.
— Вы, наверное, с нетерпением ждете, когда состоится ваше выступление на вечере, миссис Верлейн?
— В какой-то степени — да, с нетерпением.
Украдкой я несколько раз посмотрела на себя в зеркало. Волосы были в беспорядке. Хорошо бы заколоть их повыше, это придало бы моему виду большую внушительность. Несколькими быстрыми движениями я разгладила на себе платье. Мне бы хотелось надеть другое, лавандового цвета в тонкую белую полоску. Оно мне очень идет. Я купила его в маленьком магазинчике на Рю де Риволи. Пьетро одобрял, когда я покупала себе красивые платья, но, конечно, я могла себе это позволить, когда он стал знаменитым. Но и раньше я умела подбирать себе одежду в отличие от Роумы.
Я оглядела свое коричневое габардиновое платье. Оно выглядело вполне прилично, — добротное, рабочее платье. Но оно не из тех, что больше всего мне идут. Как жаль, я не знала заранее, что меня ждет встреча с Нейпьером.
Платье сменить я не смогла, но все-таки сумела поправить прическу. Пока я это делала, Элис стояла рядом.
— Вы выглядите какой-то… довольной, миссис Верлейн.
— Довольной?
— Даже больше того… Какой-то совершенно другой.
Должно быть, по мне было видно, как я волнуюсь перед предстоящим сражением, ведь именно сражение ждет меня во время встречи с Нейпьером Стейси.
Элис проводила меня до библиотеки. В этой комнате я была только один раз. Тогда меня поразили дубовые панели на стенах, они были сделаны в виде арок с пилястрами, поверху шел резной бордюр, затем карниз. Ажурный потолок был самым искусно сделанным во всем доме. Гербы семейств Стейси, Боументов и Нейпьеров входили в орнамент, придавая ему особую замысловатость.
Одну стену полностью занимал великолепный гобелен. Сотканный из шелковых и шерстяных нитей на льняной основе, он сразу привлек мое внимание не только мастерством исполнения, но и своим сюжетом. Высадка Юлия Цезаря на британский берег. Когда миссис Линкрофт показывала мне эту комнату, она сказала, что этот гобелен был начат вскоре после того, как было закончено строительство дома, но, не завершив работу, его отложили и забыли почти на сотню лет. Потом одна из женщин семейства Стейси, оказавшись отлученной от двора за какой-то проступок, взялась за него, чтобы скоротать время в изгнании, и довела работу до конца. В старинных домах всегда можно встретить подобные истории. Вещи здесь — связующая нить времен.
Три другие стены занимали книжные шкафы, за стеклянными дверцами которых виднелись кожаные корешки фолиантов с золотым тиснением. Паркетный пол устилали персидские ковры, в оконных нишах, как обычно, устроены сидения, а в центре комнаты — тяжелый дубовый стол с несколькими креслами.
Библиотека выглядела торжественно и строго. Войдя в нее, я тотчас подумала, сколько серьезных семейных советов проходило здесь в течение столетий. Именно здесь, я в этом не сомневалась, Нейпьер был подвергнут допросу после убийства брата.
За столом сидел он сам. При виде меня поднялся. В его голубых глазах засверкали характерные огоньки, придававшие его взгляду пронизывающую яркость. Об этих огоньках я уже как-то сказала, что они злые. Но не только злые. Ведь он, наверняка, предвкушал, как весело проведет время, причиняя мне боль во время нашего разговора.
— Садитесь, пожалуйста, — голос у него прозвучал мягко. Признак опасности, предупредила я себя.
— Полагаю, вы уже догадались, что я хочу поговорить с вами о предстоящем вечере. Настройщики уверяют, что рояль в зале в прекрасном состоянии, поэтому с этим все в порядке. Я уверен, что ваша игра изумит всех нас.
— Спасибо.
Как он вежлив! Когда же он ужалит?
— Вы когда-нибудь играли на концертной эстраде, миссис Верлейн?
— Нет… На большой — нет.
— Понятно. И не стремились к этому?
— Очень стремилась, — ответила я прямо. Он удивленно поднял брови. И я быстро добавила:
— Однако одного стремления для этого недостаточно.
— Вы хотите сказать, что не смогли достичь необходимого мастерства?
— Именно.
— Значит, ваше желание было недостаточно серьезным.
На это я ответила как можно суше:
— У меня началась семейная жизнь.
— Это не ответ. Насколько я знаю, и у гениев бывает семейная жизнь.
— Я не говорила, что я гений.
Его глаза недобро вспыхнули.
— Вы отказались от карьеры ради семьи, — сказал Нейпьер. — Но ваш муж оказался удачливее вас, ему не пришлось бросать свою карьеру.
Я не могла ничего сказать. Боялась голосом выдать свои чувства.
Как неприятен мне этот человек!
Нейпьер заговорил снова:
— Я выбрал произведения, которые вы будете играть для нас на вечере. Уверен, вы согласитесь с моим выбором. Эти пьесы часто исполняют… и я думаю, вы знаете их достоинства.