Холт Виктория. Коварные пески

   — Я этого не говорил. В общем-то я имел в виду совсем не археологов. Вы кажетесь просто одержимой судьбой этой женщины. Я спросил вас, действительно ли вы считаете достойным занятием ворошить прошлое. У всех нас есть прошлое. И получается, что копаться в нем не является исключительным правом тех, кого занимает пыль времен.
   — Личное прошлое каждого касается только его одного. И я считаю, что лишь историческое прошлое подлежит раскрытию.
   — Прекрасно. Однако для тех, кто создал историческое прошлое, оно тоже было их личным. Но у меня хватило дерзости (что нередко со мной случается) предположить, что вы, как и я, предпочли бы вычеркнуть из памяти то, что было. Ах, ах, вы находите, что я веду себя неделикатно. Мне не следовало бы затрагивать эту тему, верно? О таких вещах воспитанные люди не говорят. Нужно было бы сказать:» Какой прекрасный день, миссис Верлейн. Ветер не такой холодный, как вчера «. Затем мы бы обсудили погоду на прошлой неделе или что-нибудь еще столь же занимательное. Но тогда можно было бы вообще не разговаривать. Вам, видимо, не нравится, когда говорят откровенно.
   — Вы делаете слишком поспешные выводы. Что касается откровенности, то, насколько я заметила, обычно ею гордятся те, кто высказывается откровенно о других, но когда таким же образом говорят о них самих, то они это называют грубостью.
   Нейпьер рассмеялся, глаза его хитро заискрились.
   — Я докажу вам, что ко мне это не относится. О себе я буду говорить со всей прямотой. Что вы обо мне уже слышали, миссис Верлейн? Не говорите, я и так знаю. Да, я убил своего брата.
   — Мне говорили, что это был несчастный случай.
   — Принято так говорить ради всеобщего спокойствия.
   — Но я говорю не ради этого. Я откровенно передаю то, что слышала. Такие случаи бывали, я это знаю.
   Он только пожал плечами.
   — И хотя такие происшествия вызывают глубокое сожаление, — продолжила я, — о них лучше забыть.
   — Все же это был не обычный несчастный случай. Смерть наследника — красивого, обаятельного, всеми любимого. И застрелен он был своим братом, к которому в результате переходит право наследования и который не красив, не обаятелен и далеко не любим.
   — Он мог бы стать таким, если бы захотел…
   Нейпьер расхохотался, и я почувствовала горечь в его смехе. Он был жесток, озлоблен, он мстил миру, который так сурово с ним обошелся. И мне действительно стало жаль этого человека.
   Я сказала, может быть, даже с нежностью:
   — Никого не следует винить в том, что произошло случайно.
   Нейпьер приблизился ко мне, его глаза, такие сверкающие, странно голубые на смуглом лице, глядели прямо в мои.
   — Но как вы можете быть так уверены, что это произошло случайно? Как в это могут поверить другие?
   — Но ведь так оно и было! — воскликнула я.
   — Подобная уверенность, да еще столь эмоционально выраженная разумной женщиной, очень лестна.
   Я отогнула верх своего пальто и взглянула на часы, приколотые к платью.
   — Уже почти половина четвертого. Мне пора идти, — сообщила я и двинулась к двери. Но Нейпьер не тронулся с места, затрудняя мне проход.
   — Вы столько теперь знаете о нашей семье, — сказал он. — А я о вас почти ничего не знаю.
   — Не могу поверить, что вас это может заинтересовать. Что же касается того, что я узнала о вас, то это почти ограничивается тем, что вы мне сами только что рассказали. Я здесь в качестве учителя музыки, а не семейного хроникера или биографа.
   — А как было бы интересно, если бы вы служили здесь именно в качестве последнего. Может быть, мне следует предложить отцу именно так вас использовать. Какую замечательную хронику вы бы смогли написать. Представьте — убийство наследника… Да! Еще и исчезновение нашей исследовательницы прошлого, археолога. Это же все произошло здесь, в Лоувет Стейси.
   — Я занимаюсь другим делом. Я музыкант.
   — Однако вы проявляете такой живой интерес ко всему, что касается нашего дома. И вы просто заворожены судьбой этой несчастной женщины и, кажется, только потому, что она исчезла именно здесь.
   — Нет, это не так.
   — Не так? Вас бы в той же мере интересовало ее исчезновение, случись это где-нибудь в другом месте?
   — Тайны всегда притягивают к себе.
   — Да, они кажутся куда интереснее, чем какое-нибудь откровенное убийство выстрелом наповал. Тем более, что мотив ни у кого не вызывает сомнения.
   — У несчастных случаев не бывает мотивов. Они просто… происходят и все.
   — Весьма любезно с вашей стороны, что вы пытаетесь убедить себя в том. Но возможно, когда вы выслушаете все то, что вам кое-какие личности непременно расскажут, вы измените свое мнение.
   Поведение Нейпьера озадачило меня. Я не понимала, почему для него важно мое мнение. Желание поскорее выбраться отсюда совершенно исчезло. Теперь мне хотелось остаться и поговорить с ним. Странным образом он напомнил мне Пьетро, которого могли довести до исступления критические замечания, совершенно, как он уверял, не имеющие для него никакого значения.
   От воспоминаний о Пьетро мое напряжение несколько спало и, видимо, почувствовав это, Нейпьер заговорил снова:
   — Меня здесь не было очень долго, миссис Верлейн. Я жил в поместье моего двоюродного брата в глубинке Австралии. Поэтому простите, если мне не хватает английской обходительности. Мне хотелось бы изложить вам свою версию… этого несчастного случая, если разрешите.
   Я кивнула.
   — Представьте себе двух мальчиков… хотя нет, все-таки не мальчиков, а юношей. Боументу было почти девятнадцать, а мне семнадцать. Все, что делал я, вызывало неодобрение. Это и понятно. Он был как бы белой овцой, а я — черной. Черным очень обидно, что их чернят, и чем больше их чернят, тем чернее они становятся. И так происходит до тех пор, пока дело не дойдет до убийства брата.
   Если бы я в этот момент почувствовала в нем хоть какой-то проблеск сожаления, мне бы стало легче, но он говорил так спокойно, так хладнокровно, что у меня мелькнула мысль:» И все-таки это мог быть не несчастный случай «.
   — Но все это произошло так давно, — упавшим голосом произнесла я.
   — Есть события, которые не забываются. У вас умер муж. Он был знаменит. Даже я, филистер, как вы столь любезно успели отметить, воспитанный не для салонных бесед, и то слышал о вашем муже. И вы рядом с ним, тоже талантливы…
   Его взгляд внимательно скользнул по моему лицу, и затем он сказал чуть ли не с насмешкой:
   — Ваша семейная жизнь, должно быть, была сплошной идиллией.
   Когда он говорил, у меня перед глазами возникло гневное лицо Пьетро, ведь сейчас к его гениальности проявили хоть и легкое, но все-таки — пренебрежение, и я уже слышала знакомые язвительные замечания, которые он отпускал в таких случаях. И у меня промелькнула мысль:» Нейпьер знает, какая на самом деле была у меня семейная жизнь, и ему хочется отравить мои воспоминания о том хорошем, что все-таки в ней было. Как же он жесток. Ему нравится разрушать. И ему приятно мучить Эдит. Он бы и мне причинял боль, если бы имел возможность. Но я пока неуязвима. Моя семейная жизнь — только тут его удары могут достичь цели «.
   — Мне не стоило, видимо, затрагивать эту тему, — заметил Нейпьер. Казалось, он сумел проникнуть в мое прошлое и понять, что оно для меня мучительно. — Я ведь напомнил вам о том, что вы предпочли бы забыть.
   Ровный тон его голоса ранил еще больше, чем колкости, потому что я понимала, каким унизительным снисхождением к моей боли он вызван.
   — Мне уже действительно пора идти, — сказала я. — Надо еще подготовиться к урокам.
   — Разрешите проводить вас, — предложил он.
   — О, совершенно излишне.
   — Но я тоже иду домой. Хотя, конечно, если вы против…
   — У меня нет оснований быть против.
   — Спасибо, миссис Верлейн, — он сделал легкий ироничный поклон. — Выражаю вам свою сердечную признательность.
   Нелепое ощущение опасности не покидало меня.» Вы напоминаете мисс Брэнден «, — сказал он мне. Что кроется за этими словами?
   Когда мы проходили мимо раскопок, Нейпьер совершенно неожиданно сказал:
   — Никто из ее родных до сих пор не дал о себе знать. Правда, я слышал: ее родители погибли во время экспедиции.
   — О ком вы?
   — О загадочно исчезнувшей женщине. Вас бы удивило, если бы в один прекрасный день она вдруг появилась, и оказалось бы, что все произошло… Ну, скажем, из-за ее рассеянности. Кстати, ее исчезновение привлекло сюда множество людей, этого бы не сделали никакие археологические находки.
   — Не думаю, что тут кроется намерение произвести сенсацию. Уверена, у нее не было подобных планов.
   — Почему вы так уверены?
   — Я… полагаю, она не из тех людей, которые способны на такое.
   — У вас доброе сердце, и вы видите в людях только хорошее.
   Он начал рассказывать мне о сделанных здесь археологических находках, и у меня создалось впечатление, что он очень хорошо о них осведомлен. В особенности он отметил мозаичный пол. Краски мозаики сохранились такими яркими, что вряд ли, по его мнению, есть нечто подобное где-нибудь еще в Британии. И тут я необдуманно сказала:
   — Этому помогло покрытие из льняного масла и открытый солнечный цвет. — Я бессознательно повторила слова Роумы. — Хотя, конечно, цвета были бы еще ярче, если бы находились под лучами тропического солнца.
   — Какие у вас познания! — удивился Нейпьер. Вот еще одна моя оплошность. Этот человек странным образом лишает меня самоконтроля. Он улыбнулся, и я увидела блеск его ослепительно белых зубов, поражавших не меньше, чем ярко-голубые глаза на его смуглом лице. — А вы, случайно, не скрытый археолог?
   Я рассмеялась… довольно натянуто.
   — Может, вы приехали сюда с какой-то тайной миссией? — продолжал допытываться он. — Не собираетесь ли вы тайком выбираться по ночам и производить раскопки в фундаменте нашего дома?
   У меня опять мелькнула мысль:» Вероятно, он все знает. Если это действительно так, что он предпримет? Он убил своего брата. А Роума? Какое отношение он может иметь к исчезновению Роумы?
   Я постаралась сказать как можно спокойнее:
   — Если бы вы хоть чуть-чуть разбирались в археологии, вы бы сразу поняли, что я почти ничего в ней не смыслю. А то, что льняное масло и солнце обладают свойством сохранять цвет, — это общеизвестно.
   — Не могу согласиться. Лично я этого не знал. Но, возможно, мои познания слишком ничтожны по сравнению с другими.
   Перед нами уже возвышались мощные стены дома, выглядевшие необыкновенно величественно на фоне голубого неба.
   — В одном моя семья похожа на древних римлян, — сказал Нейпьер. — Мы тоже умели выбирать место для строительства дома.
   — Да, дом великолепен, — согласилась я.
   — Я рад, что наше обиталище вызывает у вас одобрение.
   — Вы, должно быть, гордитесь тем, что принадлежите к такому дому.
   — Я бы предпочел говорить, что дом принадлежит нам. Вы, наверное, представляете себе, какие необыкновенные истории могли бы поведать эти стены. Вы романтик, миссис Верлейн.
   Опять Пьетро. Его слова! «Ты — романтик при всей своей кажущейся приземленности…» Неужели это проявляется так сильно, несмотря на то, что после смерти Пьетро я прилагаю столько усилий, чтобы избавиться от этого своего свойства.
   — Но на самом-то деле это даже благо, — продолжал Нейпьер, — что камни молчат. Они бы могли такое поведать, что повергло бы вас в смятение. Но вы ведь верите во все лучшее в людях, миссис Верлейн?
   — Я стараюсь, но до тех пор, пока со всей очевидностью в них не проявляется худшее.
   — Философ и музыкант в одном лице! Какое милое сочетание!
   — Это насмешка?
   — Иногда бывает очень приятно посмеяться. Но я даже и не надеюсь, что ваше благожелательное отношение к людям распространяется и на меня. Когда знак зверя обнаруживается с такой очевидностью, даже самым добросердечным философам ничего не остается, как принять это как факт.
   — Знак зверя?
   — Ну, да! Ведь я был клеймен им. Когда убил брата. — Нейпьер приложил ладонь ко лбу. — Он здесь, понимаете. И никто не сомневается, что он на мне. И вы тоже не станете сомневаться, миссис Верлейн, стоит вам только пристальнее взглянуть. Но даже если вы его и не увидите, множество людей вам на него укажут.
   — Не надо так говорить, — остановила я его. — В ваших словах слишком много горечи.
   — Неужели? — он широко раскрыл глаза и рассмеялся. — Нет, в них — реальная оценка. Вы еще это поймете. Если хоть раз человека заклеймят знаком зверя — только чудо может снять этот знак.
   Вдали морская гладь сверкала в лучах полуденного солнца. С высоты холма, где располагался дом, был виден городок, его улицы, казалось, уходили прямо в море.
   Никто из нас двоих не сказал больше ни слова. Мы расстались во внутреннем дворике, и я поднялась к себе в комнату, растревоженная этой встречей.
 
   Ближе к вечеру, когда у меня выдался свободный час, я вышла в парк. Теперь я уже хорошо его знала. Мне очень нравились и его лужайки, и цветники, но любимым местом оставался окруженный стеной маленький садик, на который я случайно набрела в первый день. Одна сторона стены была покрыта диким виноградом с зелеными плотными листьями, и я представляла себе, как вспыхнут они пурпуром под лучами осеннего солнца. В этом укромном саду царило спокойствие и умиротворенность. Здесь я могла прийти в себя после встречи с Нейпьером в домике Роумы.
   Несколько минут я просидела на скамейке у пруда, глядя на белоснежные лилии, как вдруг почувствовала, что я не одна.
   У зеленой изгороди в дальнем конце садика стояла мисс Стейси. Она держала себя так тихо, что я не сразу ее заметила. На ней было зеленое платье, которое казалось частью тех кустов, у который она замерла. Мне стало не по себе, когда я представила, что она, вероятно, наблюдала за мной те несколько минут, что я провела на скамейке.
   — Добрый день, миссис Верлейн, — воскликнула она весело. — Это ваше любимое место. Я знаю.
   Она устремилась ко мне, кокетливо грозя мне пальчиком. В волосах у нее я заметила зеленые бантики — под цвет платья.
   Она, должно быть, уловила мой взгляд, дотронулась до них.
   — Всегда, заказывая себе новое платье, я обязательно делаю бантики из того же материала. У меня для каждого платья свои бантики.
   На ее лице появилось довольное выражение, и, казалось, она ждала, что я выкажу одобрение ее сообразительности. Манерой держать себя и голосом эта женщина походила на девочку. Когда же она приблизилась, меня вновь повергло в смятение неестественное сочетание ее ребячливости и старческих пятен на коже и глубоких морщин вокруг глаз.
   — Знаете, а вы очень изменились со дня своего приезда, — сообщила она.
   — Неужели это возможно за такое короткое время?
   Мисс Стейси села рядом со мной.
   — Здесь так тихо. Прелестный маленький сад, вы не находите? О, нет смысла спрашивать. Вы бы не приходили сюда, если бы думали иначе. Здесь чувствуешь себя защищенным от других людей. Но это не так.
   — В каком-то смысле это так. Сюда почти никто не заходит.
   — Со временем вы поймете, что я права. Вы мне кажетесь очень умной. И знаете об очень многих вещах помимо музыки.
   — Спасибо.
   — И… я рада, что вы приехали сюда. Я уже твердо решила написать ваш портрет.
   — Это очень любезно.
   — Но это может оказаться и не столь уж любезным, — рассмеялась мисс Стейси. — Некоторые художники отнюдь не любезны, потому что они пишут то, что видят, и может случиться, что они увидят не то, что хотелось бы их моделям.
   — Но мне было бы интересно узнать, что вы обо мне думаете.
   Она, кивнув, добавила:
   — Но надо еще немного подождать.
   — Конечно. Мы ведь виделись всего один раз.
   Мисс Стейси рассмеялась.
   — Но я-то видела вас много раз, миссис Верлейн. Вы меня очень интересуете.
   — Приятно слышать.
   — Но это опять же может оказаться не столь приятным. Все зависит…
   Она прижала руку к губам, словно молоденькая девушка, которая что-то скрывает. Вот еще одна из семейства Стейси, кто вызывает во мне постоянную тревогу.
   — Я видела вас сегодня, как вы шли домой… — сказала мисс Стейси, закивав, как китайский болванчик. — С Нейпьером.
   Хорошо, что я не покраснела и не выдала своего смущения.
   — Мы случайно встретились… на раскопках, — поспешно объяснила я, и тут же поняла, какую глупость сделала, ведь мое объяснение можно было принять за попытку оправдаться.
   Мисс Стейси опять качнула несколько раз головой, что, вероятно, должно было означать, что она — мудра и все прекрасно понимает.
   — Вы интересуетесь римскими развалинами, миссис Верлейн?
   — Когда здесь нашли римское поселение, это у многих вызвало большой интерес.
   Мисс Стейси внимательно оглядела меня, проказливо смеющиеся глаза засверкали в складках старческих век.
   — Но некоторые все же проявляют больше интереса, чем другие. Вы согласны?
   — Вполне.
   Мисс Стейси встала и, прижав руки к груди, торжественно провозгласила:
   — Я тоже могу показать вам интересные развалины, и совсем близко отсюда. Не хотели бы взглянуть?
   — Развалины? — удивилась я. Она поджала губы и кивнула.
   — Да. Пойдемте! — Она протянула руку, и мне ничего не оставалось, как взять ее, как только посчитала удобным.
   — У нас здесь еще есть развалины. Вы их тоже должны увидеть, раз вы всем здесь так живо интересуетесь.
   Она быстро подскочила к кованой железной калитке в стене и, открыв ее, замерла с таинственным видом, будто маленькая фея из старинной сказки. Мне передалось ее волнение, и с бьющимся сердцем я приблизилась к калитке. Почему в этом доме все ведут себя так странно?
   — Развалины, — шептала мисс Стейси, словно бы для себя самой. — Да, это, конечно, развалины. Хотя и не римские. Однако почему у Стейси не могут быть свои развалины, как у римлян? — У нее вырвался тонкий смешок.
   Я прошла через калитку. Мисс Стейси закрыла ее и пошла немного впереди по обсаженной кустарником аллее, время от времени оборачиваясь и глядя на меня со своей детской проказливой улыбкой.
   Она провела меня в ту часть парка, где я еще не бывала. Мы вышли по тропинке к небольшому ельнику. Густые хвойные лапы, как мантии, окутывали деревца с верхушки до земли.
   Тропинка петляла дальше среди елей. Следуя за мисс Стейси, я вдруг подумала: а не тронулась ли слегка умом эта женщина.
   Наконец я увидела то, для чего мисс Стейси привела меня сюда, — нечто похожее на белую цилиндрическую башню. Мисс Стейси подбежала к ней.
   — Вот эти развалины, миссис Верлейн! Смотрите! — позвала она.
   Подойдя ближе, я увидела, что это не башня, а остов какого-то строения, кладка внутри почернела от копоти. Строение было небольших, крыша почти разрушена, и через нее проглядывало небо.
   — Что это? — спросила я.
   — Остатки постройки, — ответила мисс Стейси. — Сгоревшей постройки.
   — Здесь был пожар?
   — Да. Не так давно, — и многозначительно добавила:
   — Это случилось после приезда Нейпьера.
   — Но что здесь было до пожара?
   — Это была маленькая часовня… красивая маленькая часовня, построенная в честь Боумента. После того, как Нейпьер убил брата, отец построил эту часовню, куда он мог приходить… куда все мы могли приходить… чтобы в молчании, вдали от всех думать о Боументе. Часовня простояла здесь много лет и вот…
   — …Она сгорела, — договорила я.
   Мисс Стейси приблизилась ко мне и прошептала:
   — Да, после приезда Нейпьера.
   — Как это произошло?
   Глаза маленькой женщины засверкали.
   — Злая проделка… Нет… не проделка. Преступление.
   — Вы хотите сказать, что кто-то сделал это нарочно? Но зачем? Какой в этом смысл?
   — Из ненависти к Бо. Потому что Бо был хорошим и красивым. Вот почему.
   — Вы полагаете… — я не решилась продолжить, но мисс Стейси сказала:
   — Вы должны договаривать, миссис Верлейн. Так что же я полагаю?
   — … что кто-то совершил поджог. Но я не понимаю, почему кому-то понадобилось это сделать.
   — Вы еще многого не понимаете, миссис Верлейн. Мне бы хотелось предупредить вас.
   И опять она сделала этот нелепый многозначительный кивок.
   — Нейпьер сжег эту часовню, когда вернулся домой, потому что мы любили приходить сюда и вспоминать Боумента. Он не мог этого вынести. Поэтому и уничтожил эту часовню. Как он до этого уничтожил Боумента.
   — Но почему вы так в этом уверены? — спросила я почти сердито.
   — Я хорошо помню, как это случилось. Однажды вечером… было почти темно. Я сидела в своей комнате и почувствовала запах дыма. Я первая поняла, что случился пожар. Выйдя из дома, я сначала не могла понять, откуда идет этот запах. Затем я увидела… побежала… а когда оказалась здесь, на месте прекрасной часовни остались одни развалины. Еще летели искры. Это было ужасное зрелище. Я позвала на помощь, но было уже поздно. Теперь, кроме этого обгоревшего остова, ничего нет.
   — До пожара здесь, вероятно, было очень хорошо.
   — Хорошо?! Здесь было просто чудесно. Такое ощущение умиротворенности и покоя. Мой прекрасный Бо обитал здесь. Да! Вот почему Нейпьер не мог этого вынести. Вот почему он сжег эту часовню.
   — Но ведь нет никаких доказательств, что это сделал… — начала я, но тут же остановилась и поспешно сказала:
   — Простите, у меня много работы. Мне пора…
   Мисс Стейси расхохоталась.
   — Похоже, вам хотелось бы защитить Нейпьера. Вы явно берете его сторону.
   — Не в моих правилах брать чью-либо сторону, мисс Стейси, — ответила я холодно.
   Она снова рассмеялась и едко заметила:
   — Но мы часто делаем то, что не в наших правилах, разве не так? Вы вдова. В каком-то смысле и я тоже. — Внезапно на нее лице появилось совсем старческое, скорбное выражение. — Я знаю. Ведь он… да, некоторые люди могут привлекать к себе своими пороками.
   — Я перестаю вас понимать, мисс Стейси, — заметила я резко. — Полагаю, мне пора заняться своими делами. Благодарю за то, что вы показали мне эти… развалины.
   Я повернулась и стремительно пошла прочь. Этот разговор с мисс Стейси был не просто неприятен, он поверг меня в душевное смятение.
 
   Два дня спустя случилось событие, которое расстроило меня еще сильнее. Я шла тогда в классную комнату, чтобы посмотреть, нет ли там Эдит, и в тот момент, когда я хотела открыть дверь, я вдруг услышала голос Эдит, в нем чувствовалось отчаяние и гнев. Я замерла, и тут услышала, как она воскликнула:
   — И если я это не сделаю, ты расскажешь… О, как ты можешь!
   Меня потрясли не сами слова, не их скрытый смысл, а то, с какой мукой и болью они были произнесены.
   Я не знала, что делать. Мне не хотелось оказаться в роли соглядатая. В этом доме я новый человек, и, возможно, не совсем правильно оцениваю ситуацию, излишне ее драматизируя. Я воспринимала своих учениц, всех без исключения, как почти еще детей.
   Как оказалось впоследствии, я упустила очень важный момент. Стоило мне тогда проявить решительность и войти в комнату, может быть, все обернулось бы иначе. Но я тихо отошла от двери, не осмелившись ее открыть.
   Эдит спорила с кем-то в классной комнате, с кем-то, кто угрожал ей. Единственным извинением тому, что я не вмешалась, было то, что я считала их ссоры детскими и не столь уж серьезными.
   Спустя полтора часа у меня был урок с Эдит. Она играла так плохо, что могли бы возникнуть сомнения в ее способностях, если бы я не догадывалась о ее состоянии.

4

   Я играла для сэра Уилльяма в соседней от него комнате. Дверь была открыта. Сначала я исполнила «К Элизе», затем несколько ноктюрнов Шопена. Мне казалось, что нигде так хорошо я не играла, как в той комнате. Ее атмосфера помогала мне, может быть, оттого, что я знала: здесь жила женщина, которая любила музыку. Пьетро непременно бы над этим посмеялся. Он бы сказал: «Настоящему пианисту не нужно, чтобы вокруг была какая-то особая атмосфера, ему достаточно того, что внутри него».
   Но образ Пьетро померк, как только я подумала об Изабелле, матери Нейпьера, которая могла бы стать большим музыкантом, но забросила свою карьеру ради семьи. О да, мы с ней похожи. Правда, у нее было два сына, одного она любила больше, чем другого… и когда ее любимец был убит, она взяла пистолет и ушла в лес.
   Я подошла к открытой двери. Миссис Линкрофт, которая оставалась с сэром Уилльямом, пригласила меня войти и кивнула на стул рядом с креслом сэра Уилльяма.
   — Сэр Уилльям хотел бы поговорить с вами, — сказала она.
   Я села подле него, и он, медленно подняв голову, посмотрел на меня.
   — Ваша игра очень трогает, — сказал он. Миссис Линкрофт тихонько вышла из комнаты.
   — Вы напомнили мне, — продолжал он, — мою жену. Хотя я не уверен, что она играла столь же хорошо.
   — Видимо, у нее было меньше практики.
   — Несомненно, на ней лежали обязанности.
   — Да, да, конечно, — поспешно согласилась я.
   — А теперь скажите мне, что вы думаете о своих ученицах.
   — Миссис Стейси обладает несомненным талантом.
   — Но не столь уж большим.
   — Вполне достаточным, чтобы ее игра доставляла удовольствие.
   — Понятно. А другие?
   — Они могли бы играть… недурно.
   — Но и это уже неплохо.
   Некоторое время мы молчали, и я подумала, не заснул ли он и не пора ли мне уйти. Когда я уже собралась это сделать, он вдруг сказал:
   — Надеюсь, вы удобно здесь устроились?
   Я заверила его, что мне очень хорошо в его доме.
   — Если вам что-нибудь понадобится, обращайтесь к миссис Линкрофт. В доме она всем управляет. Кстати, вы уже познакомились с моей сестрой?