Холт Виктория. Коварные пески

   Я не ответила. Мне вспомнился Пьетро, наши с ним сцены, его эгоизм, мое негодование, мои жертвы, о которых я ему непрерывно напоминала.
   Почему этот человек постоянно возвращает меня в прошлое? Надо сейчас же уйти из этой комнаты и не дать ему больше себя мучить. Я взяла ноты, которые он положил на стол.
   — Спасибо, мистер Нейпьер, — сказала я, бросив взгляд на ноты.
   «Венгерские танцы». «Рапсодия номер два». То, что играл Пьетро во время своего последнего концерта.
   Я почувствовала, что задыхаюсь. У меня не было больше сил оставаться в этой комнате. Я повернулась, чтобы уйти. Гобелен с Юлием Цезарем поплыл у меня перед глазами. Я схватилась за ручку двери. И вот я уже вне опасности.
   Нейпьер все знает. Он нарочно выбрал эти произведения. Ему нравится играть на моих переживаниях, ему хочется меня мучить, вынудить раскрыться. Он как мальчишка, которому интересно дразнить и наблюдать за реакцией каких-нибудь паучков.
   Он мучит таким же образом Эдит. Теперь его внимание привлекала и я. Он несомненно интересуется мной. Но почему? Неужели он знает обо мне больше, чем я могу предположить?
   Нейпьер не поленился узнать, что играл Пьетро на своем последнем концерте. Вероятно, это упоминалось в какой-нибудь газете.
   Что еще он знает обо мне?
 
   Накануне званого обеда Элис вошла ко мне в комнату и сказала, что Эдит больна. Я решила навестить ее.
   Молодая чета занимала апартаменты, где во времена Гражданской войны останавливался но преданию Карл I. В комнату, которая служила спальней Карлу I и где теперь располагался Нейпьер, вела дверь из главных покоев. Эдит отвели большую опочивальню. Там стояла огромная кровать под куполом, который поддерживали четыре резные колонны, украшенные орнаментом из цветов. Изголовье кровати венчали позолоченные фигурки. Балдахин был сделан из голубого бархата. Роскошная кровать. Так и должно быть. Это ведь покой новобрачных. Дверь, ведущая в соседнюю комнату, ту самую, где спал Карл I, была открыта, и, насколько я могла рассмотреть, она была обставлена менее изысканно. Там стояла деревянная резная кровать под пологом, к ней вели две деревянные ступени. Скорей всего, эта комната выглядела точно так же и во времена Гражданской войны, в отличие от комнаты Эдит, где мебель была явно другого, более позднего периода, когда ценились роскошь и изысканность.
   У одной из стен спальни стоял туалетный столик и зеркало в огромной золоченой раме. Мое внимание привлек также и великолепный секретер из атласного дерева и золотистого гондурского красного, секретер был украшен рифлеными колонками с каннелюрами.
   На осмотр комнаты я потратила всего несколько секунд. Главной для меня была там, конечно, Эдит.
   Она сидела на своем великолепном ложе и выглядела маленькой и потерянной. Прелестные золотистые косы лежали на ее опущенных плечах.
   — О, миссис Верлей! Я так ужасно себя чувствую.
   — Что случилось? — спросила я как можно спокойнее.
   Кусая губы, она прошептала:
   — Завтрашний вечер. Мне придется быть на нем хозяйкой. И там будут все эти люди. Я их боюсь.
   — Зачем их бояться? Они ведь ваши гости.
   — Не знаю, как вам объяснить… Но мне так не хочется быть там.
   Эдит взглянула на меня с такой надеждой, будто рассчитывая, что я помогу ей найти какой-то выход.
   — Вы привыкнете к таким приемам, — сказала я. — Не стоит с самого начала избегать их. Вам надо быть готовой к этой жизни. И я уверена, скоро вы убедитесь, что ничего плохого в ней нет.
   — Я подумала, может быть, вы проведете этот прием вместо меня.
   — Я?! Но я даже не буду присутствовать на обеде. Я спущусь только, когда начнется музыкальная часть вечера.
   — У вас бы все получилось гораздо лучше, чем у меня.
   — Спасибо, — ответила я. — Но я не хозяйка этого дома. Я просто учительница музыки.
   — А, может быть, вам поговорить с Нейпьером…
   — И предложить ему себя вместо вас на этом приеме? Вы сами, я уверена, понимаете, что это невозможно.
   — Да, пожалуй, — согласилась Эдит. — Ах, я так надеюсь, что завтра буду чувствовать себя по-другому. Но знаете, Нейпьер бы послушал вас.
   — Если есть необходимость поговорить с вашим мужем, то кому, как не вам, надо это сделать.
   — О, нет! — Эдит на мгновение прикрыла лицо руками. Затем, снова овладев собой, добавила:
   — Но он, действительно, с вами считается. И не так уж много людей, на которых он обращает внимание.
   Я рассмеялась, хотя меня охватила страшная неловкость. Он обращает на меня внимание. Почему?
   Я решительным голосом сказала Эдит:
   — Вам надо привести себя в порядок и пойти погулять. Перестаньте так волноваться. Когда все закончится, вы сами будете удивляться, почему так нервничали.
   Эдит опустила руки и доверчиво посмотрела на меня.
   Какой же она еще ребенок. Мои слова возымели на нее действие.
   — Хорошо. Я постараюсь сделать все, как надо, — обещала она.
 
   Какая тишина в зале. На помосте возвышается рояль. Кресла уже расставлены. Почти как в концертном зале. Но это не совсем обычный зал — у подножия лестницы рыцарские доспехи, а на стенах — шпаги, мечи и ружья семейства Стейси, а также породнившихся с ними Нейпьеров и Боументов.
   Завтра вечером я взойду на этот помост в темно-вишневом платье, как в тот роковой вечер. Нет, на этот раз я буду другая. Не зритель. Мое место будет там, на эстраде.
   Подойдя к помосту, я села за рояль. Необходимо отбросить все мысли о Пьетро. Он умер. Если бы он оказался среди зрителей, я бы боялась споткнуться и вызвать у него презрение. Я бы напряженно ощущала его присутствие, знала бы, что он остро вслушивается в мою игру, чтобы не пропустить ни одного моего промаха. У меня бы не было столь необходимой для сцены уверенности. Я бы знала, что, волнуясь за меня, Пьетро в то же время надеется, что мое исполнение не будет таким совершенным, как его. Я начала играть. К этим произведениям я не обращалась с тех пор, как последний раз их играл Пьетро. Мне казалось, я просто не смогу сыграть эти вещи после того вечера. И вот я их играю, испытывая то победное вдохновение, исходящее из высших сфер, с которым писал эту музыку композитор. И когда я заиграла, то больше не видела перед собой Пьетро, не слышала его голоса. Для меня существовала только музыка, как это было до того, когда я узнала Пьетро.
   Я закончила играть, воспоминания с прежней силой нахлынули на меня, Я видела Пьетро, раскланивающегося перед публикой. Потом — Пьетро, издерганного и усталого, уже не на сцене, а после концерта, когда восхваления и лесть умолкают, и он остается один. Когда у него наступает момент опустошения после полной самоотдачи во время выступления. Я вижу, как он без сил откидывается в своем кресле в гримерной… быть может, понимая, что играл в тот вечер в последний раз.
   В зале раздался глухой смешок. На какое-то мгновение мне почудилось, что это вернулся Пьетро, чтобы посмеяться надо мной. Если есть сила, способная поднять его из могилы, то это несомненно — музыка.
   Но в зале оказалась мисс Стейси. Она сидела в одном из кресел. На ней было бледно-розовое креповое платье, и в волосах бантики того же цвета.
   — Я тихонько вошла, когда вы играли, — сказала она, — это было великолепно, миссис Верлейн.
   Я ничего не ответила. И мисс Стейси продолжила:
   — Ваша игра так много напомнила мне из нашего прошлого. Хотя в отличие от вас Изабелла всегда так нервничала. После выступления она даже плакала у себя в комнате. Думаю, потому что никогда не была довольна своим исполнением и знала, что, если бы смогла продолжить занятия со своими учителями, то достигла бы гораздо большего. Когда я сейчас вас слушала, то подумала… Меня бы нисколько не удивило, если бы ваша игра вызвала сюда духов умерших. Думаю, Изабелла так и не смогла найти успокоения. Наверное, она бы сюда явилась… Да, зал выглядит именно так, как в те времена, когда здесь играла она. На вас это никак не действует, миссис Верлейн? Как вы сами думаете, не явятся ли сюда привидения, растревоженные вашей игрой?
   — Если бы они существовали, тогда, конечно. Но я не верю, что они есть на самом деле.
   — Опасно так говорить. Они могут услышать.
   Ничего не ответив, я закрыла крышку рояля и поднялась со стула. Да, это как раз такой случай, когда могли бы явиться привидения. Но я думала не о духе Изабеллы Стейси, а о Пьетро.
 
   Отражение в зеркале внушало уверенность — темно-вишневый бархат и эта прекрасная орхидея на груди. Ни одно платье не шло мне так, как это. Пьетро не говорил об этом, но его взгляд давал понять больше, чем слова.
   Пьетро встал за моей спиной и, положив руки мне на плечи, посмотрел на наше отражение в зеркале. Эта сцена навсегда запечатлелась в моей памяти.
   — Ты выглядишь достойной… меня, — сказал он со своей обычной самонадеянной прямотой. Я рассмеялась и ответила, что в таком случае я действительно выгляжу очень хорошо.
   Зачем я опять все это вспоминаю? Я не должна сейчас о нем думать. Надо разогреть руки. И я начала их массировать. Они еще вполне гибкие и мягкие, сказала я себе. И еще одно я твердо знала: в этот вечер в моих руках появится особая магическая сила. И ничто не сможет ее разрушить. Даже дух Пьетро.
   Интересно, что за гости будут на этом приеме. Друзья Нейпьера или сэра Уилльяма? Вряд ли Нейпьер за то короткое время, что он провел в Лоувет Стейси после возвращения, успел завязать многочисленные знакомства. Каково ему после стольких лет изгнания снова оказаться дома? Нечто подобное произойдет и со мной сегодня вечером. Ведь я тоже в известном смысле была в изгнании, и теперь состоится мое возвращение на сцену. Вряд ли сегодняшняя публика окажется требовательной. Пьетро играл для совершенно других слушателей. Мне бояться нечего.
 
   В девять часов я спустилась в большой зал. Сэр Уилльям был уже там в своем кресле. Миссис Линкрофт стояла позади него в длинной юбке из серого шифона и васильковой блузке. Она не принадлежала к собравшемуся в зале обществу. Как и у меня, ее место среди слуг, пусть и особо приближенных. Эта мысль, как я помню, возникла у меня при взгляде на ее строгую фигуру, застывшую позади сэра Уилльяма.
   Сэр Уилльям подозвал меня и выразил сожаление, что я не присутствовала на обеде. Я ответила, что предпочла провести время перед концертом в тихой обстановке. Он понимающе кивнул.
   Затем ко мне подошел Нейпьер вместе с Эдит. Она выглядела совершенно прелестно, хотя заметно нервничала. Я ободряюще улыбнулась ей.
   Когда все расселись, я направилась к роялю. Как и Пьетро, сначала я решила исполнить «Венгерские танцы». Как только мои пальцы коснулись клавиш и возникли первые волшебные звуки, я уже ничего не ощущала, кроме радости, которую они мне давали. Во время игры у меня перед глазами возникали восхитительные видения, и состояние победного воодушевления охватило меня. Я забыла, что играю перед незнакомыми людьми в зале старинного замка, я даже забыла о Пьетро, ничего не существовало для меня, кроме музыки.
   Зал разразился аплодисментами. Я улыбалась публике, продолжавшей мне хлопать. Я едва различала лица. Увидела только, что сэр Уилльям выглядел растроганным. Нейпьер сидел очень прямо, аплодируя вместе с публикой. Сидевшая рядом с ним Эдит смотрела на меня с почти счастливой улыбкой; в дальнем конце зала — Оллегра и Элис; Олеггра подпрыгивает на стуле от радостного возбуждения. Элис невозмутимо хлопает в ладоши. Я почувствовала, что концерт доставил им удовольствие, но не столько музыкой, сколько моим успехом.
   Аплодисменты стихли, и я начала играть «Рапсодию». Это была вещь, которую великолепно играл Пьетро, но теперь это меня не трогало. Для меня «Рапсодия» всегда открывала многокрасочный мир печалей и радостей. Исполняя ее, я испытывала самые разнообразные эмоции, так же, как и Пьетро. Однажды он сказал мне, что в одном месте «Рапсодии»у него всегда возникает ощущение, что он сидит в кресле у зубного врача и ему выдергивают зуб, мы оба тогда очень смеялись. «Сплошная боль, — сказал он. — Одна боль… и затем острая радость».
   Страдание. И вновь ликование. Ничего, кроме музыки, для меня не существует. Когда я закончила, то поняла, что никогда еще так хорошо не играла.
   Я поднялась со стула, и меня оглушили овации.
   Нейпьер оказался возле меня. «Мой отец хочет поговорить с вами».
   Я подошла к креслу-каталке, где сидел сэр Уилльям. На глазах старика были слезы.
   — Просто нет слов, миссис Верлейн, — сказал он. — Настолько это было превосходно. Ваша игра превзошла все мои ожидания. Уверен, многие захотят услышать вас снова. Это… Напомнило мне…
   Он не смог договорить, и я сказала: «Понимаю, сэр Уилльям. И благодарю вас».
   Нейпьер смотрел на меня, но я не могла разобрать, что выражали его глаза.
   — Это триумф, — прошептал он. — Надеюсь, вы одобрили мой выбор произведений.
   — Спасибо. Это великолепные вещи.
   Он с улыбкой поклонился. Ко мне приближались гости, чтобы поблагодарить за доставленное удовольствие. Пришлось задержаться в зале. Я обратила внимание на мисс Стейси. Ее лицо выражало какое-то мрачное возбуждение, будто она, получив какой-то тайный знак из потустороннего мира, знала, что сегодня ночью сюда явятся привидения. Я заметила и миссис Линкрофт, которая отправляла Элис и Оллегру в их комнаты; слышала слова похвалы, несколько гостей упомянули имя моего мужа. Мало кто из них бывал на его концертах, но все знали его имя.
   Наконец мне удалось уйти к себе.
   В своей комнате я не могла оторваться от своего отражения в зеркале. Легкий румянец, блеск глаз, цвет волос словно бы стал гуще, темно-вишневый бархат оттенял матовое свечение розовато-белой, как магнолия, кожи.
   — Я смогла, — шептали мои губы. — Пьетро, я смогла.
   В загородном доме. Для нетребовательной публики. Разве они понимают что-нибудь в музыке?
   Но они любят ее!
   Ха! С таким же успехом им бы понравилась игра Эсси Элджин. Она бы тоже смогла. Ты взяла только техникой, Кэра.
   Вот и все, мне опять ничего не было нужно кроме Пьетро, кроме того, чтобы быть с ним, спорить с ним… ничего, только бы ощущать его рядом с собой.
   У меня пылали щеки. Я чувствовала, что задыхаюсь в этой комнате и устремилась прочь из нее. По боковой лестнице я спустилась вниз и вышла в сад.
   Стояла теплая июньская ночь. Было полнолуние. Я прошла в свой любимый уединенный сад с прудом и села на скамейку. Мне безумно хотелось вернуться в те дни, когда мы с Пьетро жили в Париже, когда мы сидели на открытых террасах кафе и говорили о нашем будущем, о нашей жизни… Я должна была сделать все, чтобы не потерять ни Пьетро, ни музыку; настолько это было бы лучше для нас обоих; мы бы понимали друг друга, он бы больше ценил меня. Нельзя было позволять ему подавлять меня. Если бы я чувствовала уверенность в себе, я бы смогла быть к Пьетро заботливей и мягче, у меня бы хватило сил охранять его и не дать умереть.
   Я закрыла лицо руками и разрыдалась. Мне стало нестерпимо жаль прошлого, и так хотелось его вернуть.
   Вдруг я почувствовала какое-то движение рядом с собой. Вскрикнув в испуге, я оторвала руки от лица и увидела, что подле меня кто-то сидит.
   — Надеюсь, я не напугал вас, — сказал Нейпьер.
   Я отодвинулась от него. Именно этого человека я меньше всего хотела бы сейчас видеть. Я привстала со скамейки, но он остановил меня, твердо взяв за руку.
   — Не уходите, — сказал он.
   — Я… не слышала, как вы подошли.
   — Вы были погружены в свои мысли, — ответил он.
   Я была в ужасе. Наверное, на моем лице были следы слез, и то, что он мог это заметить, было невыносимо.
   Но он держал себя без своей обычной насмешливости, мягче и спокойнее. И это настораживало.
   — Я увидел, как вы шли сюда. Мне хотелось поговорить с вами.
   — Вы… видели?
   — Да. Я пошел в сад, так как гости отца мне наскучили.
   — Надеюсь, вы не высказали им это.
   — Высказал, но очень кратко.
   — Знаете, кто вы…
   — Пожалуйста, не прерывайте себя. Вы можете говорить все, что обо мне думаете. Не церемоньтесь со мной. Тем более, что ваши мысли мне известны.
   — В таком случае вы должны знать, что… ведете себя несколько бесцеремонно.
   — А что еще ожидать при таком воспитании, как у меня. Но довольно обо мне. Вы представляете собой гораздо больший интерес.
   — Неужели для вас кто-то более интересен, чем вы сами?
   — В данный момент, как это для вас ни удивительно, — да, — он вдруг пристально посмотрел мне в глаза и сказал:
   — Давайте отбросим колкости. И поговорим серьезно.
   — Я не против.
   — У нас с вами есть нечто общее. Вы понимаете это?
   — Не могу представить что.
   — В таком случае вы просто не думали об этом серьезно. Над нами обоими тяготит наше прошлое. Вот от чего вы и я должны избавиться. Сегодня вечером вы… — Он вдруг протянул руки и нежно коснулся моей щеки. — Вы все еще оплакиваете своего гения. Для чего? Он умер. Вы должны забыть его. Надо начать жизнь снова. Когда вы поймете это?
   — А вы?
   — Мне тоже есть, что забыть.
   — Но вы сами делали попытку забыть?
   — А вы?
   — Да. Да!
   — Сегодня вечером?
   — Те вещи, что я играла…
   — Знаю. Я нарочно их выбрал.
   — Вы знали?
   — Я прочел в одной из газет. На последнем концерте он играл именно эти вещи.
   — Вы поступили по своему обыкновению — жестоко.
   — Но вы ведь сделали первый шаг, чтобы вырваться из прошлого. Вы понимаете это? Вы почувствовали, что снова начинаете жить. Могу поклясться, что со дня его смерти вы ни разу не играли те вещи.
   — Да. Ни разу.
   — А теперь вы будете играть их часто. Это означает, что ваше освобождение началось.
   — Так значит, вы выбрали эти вещи для моего же блага?
   — Вы ведь не поверите мне, если я скажу да. Если же скажу, что выбрал их, чтобы смутить вас, тогда поверите, верно?
   Он внезапно приблизился ко мне. Я должна была бы отринуть его, но вместо этого начала ему доверять. Не могу понять, что произошло с ним. Или со мной. Он стал другим. В эту ночь и я была другой.
   Я чувствовала, что мне надо уйти. Что-то недоброе было в этой ночи… в полнолунии… в этом саду… и в самом Нейпьере.
   Он протянул руки. Мне показалось, что он хочет коснуться меня. Но он не стал этого делать.
   — Я выбрал эти вещи, — сказал Нейпьер, — нарочно. Я хотел, чтобы вы сыграли их, потому что лучше прямо смотреть в лицо жизни, чем прятаться от нее.
   — А вы сами прямо смотрите в лицо жизни?
   Он кивнул.
   — И поэтому напоминаете всем, что застрелили своего брата?
   — Теперь вы видите, — сказал он, — что у нас действительно есть нечто общее. Нам обоим надо избавиться от прошлого.
   — Но почему я должна этого хотеть?
   — Потому что иначе вы будете продолжать оплакивать его. Потому что вы создали себе идеальный образ, который с каждым годом приобретает для вас все большее совершенство и делается непохожим на то, что было в реальности.
   — Откуда вы знаете, что было в реальности?
   — Я многое о вас знаю.
   — Что?
   — То, что вы рассказали.
   — Я вызываю у вас такой большой интерес?
   — Да. Разве вы этого еще не поняли?
   — Мне казалось, что для вас я слишком малозначащая персона, чтобы интересоваться мной.
   Тут он расхохотался, и это был его прежний смех — резкий и язвительный.
   Вдруг он сказал:
   — Вас восхищает это место, не так ли?
   Я согласилась с ним.
   — И те, кто живет здесь?
   — Мне всегда интересны люди.
   — Но мы здесь несколько… необычны, верно?
   — Обычно люди и бывают необычны.
   — Вы когда-нибудь знали человека, который убил своего брата?
   — Нет.
   — Разве тогда это не делает меня уникальным?
   — Несчастный случай может произойти с любым.
   — Вы решительно отвергаете столь распространенное мнение, что это не был несчастный случай.
   — Я уверена, что это произошло непреднамеренно.
   — Тогда мне следует взять вашу руку… вот так… и поднести к губам… — он так и сделал. — И в знак благодарности поцеловать ее.
   Его губы обожгли мою кожу, поцелуй был жарким, пугающим.
   Я отняла руку как можно спокойнее.
   — Мне не следовало этого делать? — спросил он.
   — Да, не стоило. Меня не за что благодарить. Вполне логично думать то, что думаю я, о том трагическом происшествии.
   — Вы всегда так рассудительны, миссис Верлейн?
   — Во всяком случае стараюсь.
   — Одариваете сочувствием только тех, кто этого заслуживает?
   — А разве не правильно так поступать?
   — Вам, конечно, известно, что меня отправили в Австралию к двоюродному дяде. Отец не мог вынести одного моего вида… после смерти брата. Моя мать покончила с собой. Говорили, что тоже из-за гибели Боумента. Две смерти за моей спиной. Вы, конечно, можете понять, что это такое. Мое присутствие в доме настолько напоминало об этих трагедиях, что меня отослали в двоюродному дяде, который занимался разведением скота в своем поместье в восьмидесяти милях на север от Мельбурна. Я думал, что останусь там до конца жизни.
   — И вы были бы довольны этим?
   — Никогда. Мое место в Лоувет Стейси. И когда возникла возможность сюда вернуться, я согласился на сделанное мне предложение.
   — Теперь, когда вы вернулись, все должно наладиться.
   — Возможно ли это, миссис Верлейн? — он пододвинулся ко мне ближе. — Как странно вот так сидеть в залитом лунным светом саду и вести серьезную беседу с миссис Верлейн. Я знаю, что вас зовут Кэролайн. А ваш гений звал вас Кэра.
   — Откуда вы знаете?
   — Я прочел об этом в газете. Там было написано, что, когда после концерта он возвращался к себе в гримерную, то единственное, что он мог произнести, было: «Все в порядке, Кэра».
   Я почувствовала, как у меня задрожали губы. Не вытерпев, я взорвалась от негодования.
   — Вы нарочно пытаетесь…
   — Причинить вам боль? Нет, я просто хочу, чтобы вы смело посмотрели на то, что было, Кэра. Я хочу, чтобы вы прямо и честно посмотрели на прошлое, а затем отвернулись, чтобы жить. Это надо сделать нам обоим.
   Его голос странно задрожал, и я с невольной нежностью коснулась его руки. Он взял ее, как будто говоря: «Помогите мне!»А я хотела сказать ему: «Мы оба поможем друг другу». Потому что, каким бы невероятным это ни могло показаться, но в тот момент я ему верила. Мне было хорошо. Хорошо с ним в этом саду, залитом ярким светом полной луны, обладавшей, казалось, какой-то волшебной силой, изгоняющей зло. Я почувствовала, что между нами возникло нечто такое, от чего ни я, ни он уже не в силах будем отказаться. Но мне вдруг стало страшно, страшно за себя… и за него.
   Я встала.
   — Здесь прохладно. Думаю, мне лучше вернуться в дом, — сказала я.
   Как он изменился! Куда девалась вся его надменность? А может быть, я просто себя обманываю. И тому виной — этот сильный лунный свет.
   Я была в полной растерянности. Единственное, что я твердо теперь знала: мне надо держаться подальше от Нейпьера.

5

   С того вечера я уже несколько дней не видела Нейпьера, и мне все труднее было поверить, что я ничего не преувеличила в своем восприятии той нашей встрече в саду. Я была тогда слишком перевозбуждена после концерта, и Нейпьер, конечно, понимал это. Я не должна забывать: ведь он муж Эдит и вполне возможно, что он просто ловелас, о чем свидетельствует и существование Оллегры. Как же глупо я вела себя в саду. Хотя я все-таки смогла тогда вовремя уйти. Однако оглядываясь назад, я понимаю, что была почти готова поддаться обману. Интересно, как он вспоминает теперь эту сцену? Не со смехом ли?
   Я должна сделать все, чтобы выкинуть этого человека из головы. Мне надо сосредоточиться на работе.
   Раздался стук в дверь. Вошла Элис. В ней не чувствовалось ее обычной уравновешенности. Она выглядела чем-то взволнованной и даже испуганной.
   — Вы меня попросили сказать вам, когда он появится. Я… я только что видела свет в часовне, и пришла сообщить вам…
   — Где? — воскликнула я, бросившись к окну.
   — Из моей комнаты видно лучше, — сказала Элис. — Пойдемте!
   Поднявшись по небольшой винтовой лестнице, мы оказались в аккуратной комнатке, на окнах милые строгие занавески, маленькая кровать накрыта прелестным стеганым покрывалом — комната приятная и чистенькая, как и сама Элис. Она подвела меня к окну, и мы встали с ней рядом, вглядываясь в темноту туда, где чернел ельник.
   — Свет можно было бы увидеть из вашего окна тоже, — пояснила Элис. — Но отсюда виднее, что он горит именно в часовне.
   Полная луна лила холодный, ровный свет на окружающий пейзаж. Стояло совершенное затишье.
   — Какая спокойная, ясная ночь, — сказала я.
   — Именно в такую ночь обычно и являются привидения, — прошептала Элис.
   Я взглянула на нее. Глаза Элис были расширены, и вся ее фигурка напряглась.
   — Ты что, боишься? — спросила я. Элис передернуло.
   — Не знаю. Думаю, я бы испугалась, если бы увидела… привидение Бо.
   — Этого не случится, — заверила я ее. — Не надо бояться, Элис.
   — Но если он все же… появится…
   — Мертвые не появляются среди живых, уверяю тебя.
   — Но если их гонит сюда гнев, если они ненавидят кого-то из живущих… Если действительно кто-то поджег эту часовню.
   — Элис, не надо давать волю своему воображению, — остановила я ее.
   — Но ведь там на самом деле появляется свет, миссис Верлейн.
   — Может быть, тебе это только показалось.
   — Я видела его несколько раз. В часовне горит свет. Это не мое воображение.
   — Но, может быть, это свет не в часовне, а где-то на дороге.
   — Дорога слишком далеко отсюда. Кроме того, он горит именно там, где часовня… Свет очень хорошо видно из моего окна. Он движется по часовне, а затем выходит оттуда. Я его не раз видела с тех пор, как вернулся Нейпьер.