Холт Виктория. Коварные пески

   — Зачем им это надо? — допытывалась я.
   — Чтобы придать себе вес.
   — Но она же не может все это время прятаться. Да и как это могло» придать ей вес «?
   — Но так говорит моя мама, — только и могла ответить Сильвия.
   — Элис написала об этом рассказ, — тихо сообщила Эдит.
   Элис покраснела и опустила глаза.
   — Очень, между прочим, хороший, — добавила Оллегра. — У нас от него волосы дыбом встали… конечно, если они действительно могут встать дыбом. А у вас когда-нибудь волосы вставали дыбом, миссис Верлейн?
   Я ответила, что не могу припомнить такого случая.
   — Миссис Верлейн напоминает мне мисс Брэнден.
   Мое сердце судорожно сжалось.
   — Как? — спросила я. — Каким образом?
   — Вы любите, как и она, во всем точность. Редко кто этим отличается, — объяснила Элис. — Большинство бы сказало:» Нет, у меня никогда не вставали волосы дыбом» или «Да, было такое», и затем поведали бы какую-нибудь историю, в которой бы все преувеличили. Мисс Брэнден всегда была точна в своих наблюдениях. Она говорила, что этого требует ее работа.
   — Ты, по-видимому, разговаривала с ней довольно часто.
   — Мы с ней беседовали время от времени, — сказала Элис. — И мистер Нейпьер тоже. Его очень интересовали раскопки. Она ему всегда показывала свои находки.
   — Да, — добавила Сильвия. — Мама заметила то же самое.
   — Твоя мама все замечает… особенно, если люди делают что-то не правильное.
   — А что было не правильным в том, что мистер Нейпьер интересовался римскими развалинами? — спросила я.
   Девочки замерли в молчании. Затем Оллегра открыла рот, чтобы сказать что-то, но ее опередила Элис.
   — Интересоваться римскими древностями очень достойное занятие. У них были даже катакомбы, миссис Верлейн, вы не знали?
   — Знала.
   — Конечно, она знала! — вскричала Оллегра. — Миссис Верлейн многое знает.
   — Там есть целый лабиринт, — добавила Элис, — ее глаза мечтательно затуманились. — Первые христиане прятались в этих катакомбах, и никто не мог их найти.
   — Элис напишет об этом рассказ, — ответила Оллегра.
   — Как я могу? Ведь я их никогда не видела.
   — Но ты же написала об исчезновении мисс Брэнден, — напомнила ей Эдит. — Это прекрасный рассказ. Вы обязательно прочтите его, миссис Верлейн.
   — Там говориться, что боги рассердились на мисс Брэнден и поэтому во что-то ее превратили…
   — Да, превратили! — с жаром подхватила Элис. — Ты сама должна знать. Когда боги гневаются, они превращают людей в звезды, или в деревья, быков… Поэтому вполне естественно, что они и мисс Брэнден во что-то превратили.
   — Во что же именно? — спросила я.
   — В этом загадка рассказа, — сказала Эдит. — Элис не раскрывает ее. Боги мстят и превращают мисс Брэнден, но во что — неизвестно. Элис не говорит.
   — Я предоставляю это воображению читателя, — объяснила Элис. — Вы сами можете превратить мисс Брэнден во что хотите.
   — Вот это занятно! — воскликнула Оллегра. — Мисс Брэнден во что-то превратилась, а мы и не знаем во что.
   — Как страшно! — простонала Сильвия.
   — И даже твоя мама не знает во что, — не преминула подколоть ее Оллегра. Затем она вдруг воскликнула:
   — А что если в миссис Верлейн!
   Четыре пары глаз впились в меня.
   — Представьте себе! — прошептала язвительно Оллегра. — Миссис Верлейн даже чем-то похожа на нее.
   — Чем же именно? — резко спросила я.
   — У вас одинаковая манера разговаривать. И что-то…
   — Не кажется ли вам, — мягко перебила ее Эдит, — что мы своими разговорами ставим миссис Верлейн в неловкое положение?
   Я была тронута тем, что Эдит, видимо, находила мое общество приятным. Я считала это вполне естественным. Хоть она и была почти одного возраста с другими девушками, но ее положение замужней женщины сближало ее больше со мной. Она казалась мне очень трогательным созданием, и у меня болело за нее сердце, но как помочь ей, я не знала.
 
   Однажды она спросила меня, умею ли я кататься верхом. И когда я сказала, что когда-то немного занималась этим, Эдит предложила совершить с ней прогулку.
   — Но у меня нет подходящей одежды.
   — Я смогу одолжить вам. У нас ведь с вами почти один размер.
   Я была выше ее ростом и не такая тоненькая, как она, но Эдит уверяла, что одна ее амазонка будет мне впору.
   Она была очень настойчива. Почему? Впрочем я догадывалась. Она чувствовала себя неуверенно на лошади, и ей хотелось лучше овладеть верховой ездой, а сделать это она могла только путем тренировок. Вот для чего ей так необходимо было отправиться на прогулку со мной: попрактиковавшись таким образом, она смогла бы держаться в седле смелее, отправившись кататься с мужем.
   Я сдалась на ее уговоры, хотя испытывала при этом какие-то недобрые предчувствия. Она повела меня к себе, и там мы подобрали мне подходящую амазонку: длинную юбку, приталенный жакет оливкового цвета и черную шапочку.
   — Вы выглядите очень элегантно! — радостно воскликнула она, и я сама не без удовольствия посмотрела на себя в зеркало. — Как хорошо! Теперь мы сможем часто кататься вместе, правда?
   — Вообще-то я приехала сюда преподавать музыку.
   — Но не все же время вы будете этим заниматься? Вам необходимо двигаться и бывать на свежем воздухе. — И Эдит добавила, в волнении всплеснув руками. — О, миссис Верлейн, как я рада, что вы приехали!
   Меня несколько озадачил такой взрыв эмоций. Уверена, вызван он был отнюдь не тем, что она испытывала ко мне какую-нибудь невероятную симпатию. Просто она почувствовала, что меня интересуют люди, и была убеждена, что я знаю жизнь, и ей хотелось довериться мне.
   Мы направились в конюшню, и там нам подобрали лошадей.
   Я объяснила, что давно не ездила верхом.
   — Тогда возьмите Лапочку, — посоветовал конюх. — Она такая же ласковая, как и ее имя. А вы, миссис Стейси? Наверное, мадам поедет на Венере?
   Эдит сказала, что она предпочтет взять такую лошадь, как Лапочка.
   Когда мы выезжали из конюшни, Эдит сказала:
   — Мой муж считает, что мне надо ездить на Венере. Он говорит, что Вишенка… — произнеся имя лошади, Эдит ласково потрепала ее по загривку, — хороша для детей. У нее рот не такой чувствительный. А мне на ней очень удобно. Порой мне кажется, что я никогда не научусь хорошо сидеть в седле. Боюсь, что я приношу мужу одно разочарование.
   — Ну, верховой ездой жизнь не ограничивается, верно? Поезжайте вперед. Вы лучше меня знаете, куда ехать.
   — Мы отправимся по направлению к Дувру. Там очень красивый пейзаж. Замок на фоне неба, а потом спуск к гавани.
   — Чудесно, — согласилась я.
   Выдался восхитительный день. Я была очарована пурпурным цветением клевера и желтыми россыпями одуванчиков. Мне удалось увидеть то, что раньше никогда не доводилось.
   — Посмотрите назад, и вы увидите римские развалины, — сказала Эдит.
   Увидев раскопки, я тотчас подумала о Роуме.
   — Наверняка нам бы сразу же сообщили, если бы стало что-то известно об исчезнувшей женщине, — сказала вдруг Эдит. — Жутко подумать, что кто-то вот так мог взять… и исчезнуть. Иногда мне приходит в голову, не было ли кому-то нужно, чтобы она исчезла.
   — Кому она могла мешать? — с сомнением сказала я, отворачиваясь от развалин, и мы снова двинулись в путь вдоль побережья.
   Прозрачно-изумрудное море безмятежно сверкало под солнцем. Небо лучилось чистотой. Воздух был таким прозрачным, что на горизонте была видна береговая линия Франции.
   Когда мы находились уже недалеко от Дувра, Эдит показала мне на дом у дороги, в котором по слухам водится привидение.
   — Дама в сером выходит из него при звуке копыт. Говорят, она убежала из дома и в этом месте вышла на дорогу, надеясь, что ее подвезут. Но были сумерки, и кучер не заметил ее и наехал, она погибла. Эта женщина убежала от мужа, который пытался ее отравить.
   — Вы думаете, она появится, когда услышит наших лошадей?
   — Это происходит ночью. Ужасы чаще всего происходят именно ночью, верно? Хотя говорят, что та женщина, археолог, появляется и среди бела дня.
   Я промолчала. Мне вспомнилось, как мы стояли с Роумой недалеко от этого места, глядя на грандиозный замок — опора и защита всей Англии, как его когда-то называли. Он стоит уже восемь сотен лет, не поддаваясь ни времени, ни бурям. Грозно высясь на поросшем травой холме, он представлял собой архитектурное чудо из мощного серого камня. Его укрепленная башня сурово взирала на узкую полосу пролива Ла-Манш.
   Выступающий прямоугольный центр замка, башня коменданта, защищенная подъемным мостом, литыми решетками на воротах и амбразурами, полукруглые выступы башен и обсаженный деревьями крепостной ров — все это производило такое сильное впечатление, что я не могла оторвать глаз.
   — Грозное сооружение, не правда ли, — сказала Эдит почти испуганно.
   — Очень внушительный вид, — согласилась я.
   Я отыскала глазами остатки Римского маяка, который был на столетия древнее замка, и указала на них Эдит. О нем мне рассказывала Роума, называя его Форос.
   — Да, наша земля действительно полна римской истории, — добавила я.
   — Но не во всей Британии это так.
   — Однако именно здесь многое связано с римлянами. Здесь они впервые ступили на нашу землю. Маяк указывал им дорогу через пролив.
   — Я никогда не задумывалась о том, что здесь жили римляне, — призналась Эдит, — пока не появились археологи и не нашли прямо в нашем парке остатки римского поселения.
   Пока мы разглядывали видневшиеся в отдалении развалины, на холме появился всадник. Он направлялся к нам. Я узнала его раньше Эдит, так как она была немного близорука, и поэтому успела заметить, как изменилось ее лицо, когда она сама его заметила. Сначала она побледнела, а потом вспыхнула.
   Нейпьер еще издали сдернул с головы шляпу и, помахивая ею, крикнул:
   — Какая приятная встреча!
   — О, Боже! — с тихим отчаянием воскликнула Эдит.
   Нейпьер несомненно видел, в какое состояние повергло Эдит его появление, и отреагировал на это презрительной усмешкой.
   — Что за лошадь вам дали? — приблизившись, спросил он резко. — Старину Доббина из детской конюшни?
   — Это… это Вишенка.
   — А у вас, миссис Верлен? Почему вы не сказали мне, что хотите покататься верхом. Я бы позаботился, чтобы вам дали отличную лошадь.
   — Боюсь, что для такой я не была бы достойной наездницей, мистер Стейси. Я очень мало ездила верхом.
   — Это упущение, которое следует наверстать. Верховая езда дает возможность размяться и получить удовольствие.
   — Это у вас такое мнение. Возможно, кому-то по душе другие занятия.
   — Вы возвращаетесь домой? — спросил Нейпьер. — Тогда позвольте мне поехать с вами.
 
   Дорога назад была менее приятной, чем начало прогулки. Эдит нервничала. Улетучилась вся ее уверенность. Нейпьера неспешная езда по дороге не удовлетворяла, и он взял через поля, а нам пришлось последовать за ним. Он пускал лошадь кентером⁶, и мы были вынуждены делать то же самое; когда он перешел на галоп, моя лошадь тоже пустилась галопом, и я боялась, что, если понадобиться, то не сумею ее остановить. Краем глаза я видела, что бледная, как полотно, Эдит вцепилась от страха в поводья, и во мне поднялась сильнейшая неприязнь к мужчине, который заставляет так страдать свою жену.
   Когда мы оказались около дома с привидением, Нейпьер оглянулся на Эдит, чтобы посмотреть, как она реагирует на это. Я почувствовала, что страх охватил ее еще сильнее. Она старалась держаться поближе ко мне. Мной овладело негодование. Ведь Нейпьер прекрасно понимал, что творится с Эдит, и нарочно мучил ее. Могу себе представить, как во время прогулок он внезапно мог пуститься галопом, и Эдит вынуждена была делать то же самое… Ужасная мысль вдруг пришла мне в голову (может быть, под влиянием заброшенного дома с привидением, мимо которого мы проезжали). Что если и Нейпьер, как и муж той женщины в сером, хочет избавиться от Эдит? Что если он с какой-то злодейской целью берет ее на эти прогулки? Что если, будучи сам отличным наездником, он вдруг приведет ее туда, где очень рискованно ездить такой неуверенной наезднице, как Эдит. Он может там, внезапно пришпорив лошадь, поскакать галопом, и лошадь Эдит последует за ним… а она не сможет совладать с нею…
   Что за безумная мысль! Но все же…
   Моя лошадь вынесла меня вперед, и Нейпьер оказался рядом.
   — Вы станете прекрасной наездницей, миссис Верлейн, — сказал он. — Но осмелюсь предположить, что вы прекрасно можете преуспеть в чем угодно.
   — Польщена вашим столь высоким обо мне мнением.
   Позади раздался голос Эдит:
   — Пожалуйста! Подождите меня…
   Вишенка, склонив голову над изгородью, щипала листву. Эдит натягивала поводья, но лошадь и не думала слушаться. Казалось, в нее вселилось какое-то злое озорство, и она вознамерилась досаждать Эдит с таким же упорством, как и ее муж.
   Нейпьер с улыбкой смотрел на эту сцену. Бедняжка Эдит! Она была вся пунцовая от унижения. Я ненавидела мужчину, наслаждавшегося этим зрелищем.
   Затем Нейпьер позвал:
   — Вишенка! Давай вперед!
   И лошадь покорно оторвалась от жевания изгороди и рысцой пошла на голос, будто говоря: «Видите, какая стала послушная».
   — Не надо брать эту лошадь. Я же говорил вам, она хороша только для детей, — сказал Нейпьер. — Берите всегда Венеру.
   Эдит была готова разрыдаться.
   Как я ненавижу его, промелькнуло у меня в голове. Он садист. Ему доставляет удовольствие мучить свою жену.
   Нейпьер, видимо, уловил мое состояние, так как сказал:
   — Я и для вас найду подходящую лошадь. Увидите, Лапочка и с вами будет рада выкинуть какую-нибудь шуточку. Она слишком много общалась с детьми.
   Утро потеряло всю свою прелесть. Я была рада, когда впереди наконец показались стены Лоувет Стейси.
 
   Довольно странным образом моя ненависть к Нейпьеру отразилась на моем отношении к одежде, которой со времени смерти Пьетро я уделяла очень мало внимания. Я заметила, что меня стало занимать, какой меня видит этот мужчина. Женщина уже не юная, с определенным жизненным опытом. Высокая, стройная, с бледным, но здоровым цветом лица. Пьетро как-то сказал, что кожа у меня напоминает цветущую магнолию. Это сравнение так мне тогда понравилось, что я до сих пор его помню. У меня небольшой, слегка вздернутый нос и большие черные глаза, — несколько необычное сочетание. Густые прямые волосы. Не красавица, но с другой стороны, не лишена привлекательности. Нельзя сказать, чтобы я была недовольна своей внешностью. Правильно подобранные цвета и фасон могли произвести нужный эффект. Как однажды сказала мисс Элджин, одежда творит со мной чудеса.
   Я вспомнила эти слова, когда натягивала на себя платье бледного розовато-лилового цвета, одного из тех, что мне больше всего идут. Накинув сверху пальто, я отправилась на прогулку. Мне надо было многое обдумать.
   Во-первых, мое положение в этом доме. Я больше ни разу не играла для сэра Уилльяма, не намечалось и никаких музыкальных вечеров для гостей. Мой день не был загружен занятиями с ученицами. Может быть, скоро решат, что я не отрабатываю свой хлеб. Правда, миссис Линкрофт сказала, что у сэра Уилльяма есть какие-то планы, но после моего приезда он неважно себя чувствует, — когда ему станет лучше, уверила она меня, дел прибавится.
   Я старалась не думать о Нейпьере. Этот человек, говорила я себе, не очень приятная тема для размышлений. Но я не могла отделаться от мыслей о нем и его отношениях с Эдит. Роума, конечно, тоже не выходила у меня из головы. Мне хотелось более основательно вести свое расследование, но я боялась вызвать подозрение. И так мой интерес к ее исчезновению проявлялся уж слишком рьяно. Мысли о Роуме привели меня к месту раскопок. Я бродила там, вспоминая ее, и она так ярко вставала в моей памяти, что мне чудилось, что она рядом со мной.
   Вокруг не было ни души. Видимо, находки Роумы не были столь значительными, по сравнению с другими на этом побережье, и после первой вспышки интерес к ним угас.
   Почему Роума ничего не дала мне знать? Я непрестанно задавала себе этот вопрос. Единственное, что могло ей помешать, это смерть.
   Смерть! — прошептала я, и перед глазами промелькнула вереница милых сердцу картин из нашего детства. Любимая моя, прямодушная Роума, в ней не было ни капли зла, единственный ее недостаток состоял в том, что ее интересовала только археология, и она не понимала тех, кто был к ней равнодушен.
   Я подошла к домику, где она жила тогда и где я останавливалась, когда приезжала к ней. В то время я не встречала никого из тех, кто теперь окружал меня в Лоувет Стейси. Надеюсь, никто и не видел меня. Если бы тогда кто-нибудь меня заметил и теперь узнал, то это бы, наверняка, уже обнаружилось.
   Домик выглядел совсем заброшенным. Дверь оказалась не заперта. Тревожно скрипнули половицы. Я переступила порог и вошла.
   Вот и знакомая комната. Стол, за которым я наблюдала, как реставрируют мозаику. На нем все еще лежали несколько кисточек, остроконечный скребок; в углу стояло ведро с лопаткой. У стены старая керосиновая печурка, на которой Роума готовила свою неприхотливую еду, и большой металлический бочонок для керосина. Многое говорило о том, что здесь жили археологи.
   Вот из этого домика однажды ушла Роума и больше не вернулась.
   Но куда, куда она могла пойти? Она никогда не ходила гулять просто так, без дела. У нее всегда была какая-то цель. Что же произошло в тот день, когда она, упаковав вещи, вышла из дома?
   Ответ был где-то здесь, рядом. У меня почему-то возникла полная в этом уверенность.
   Я решила подняться по винтовой лестнице, которая вела из этой комнаты на второй этаж. Ступеньки шли круто вверх и кончались у массивной двери. Она открывалась в глухую комнатку, из которой был вход в маленькую спальню с крошечным зарешеченным окном. Я вспомнила, как сумеречно здесь было даже в полдень. Когда я гостила у Роумы, то спала в этой комнате на походной кровати, а Роума в соседней.
   Я толкнула массивную дверь и заглянула внутрь. Кроватей там не было. Видимо, Роума успела сложить их, приготовив к отъезду.
   Меня пробрал озноб. От толстых каменных стен исходил холод. Я шептала про себя: «Роума, что случилось с тобой в тот день, Роума?»
   Я стояла у маленького окошка, глядя вниз на раскопки. Роуму интересовала здесь только работа.
   Она начинала говорить о ней уже с утра, поспешно умываясь подогретой на печурке водой. О чем она думала в тот свой последний день? Об отъезде? О каких-то новых планах?
   Итак, она умылась, и что потом? Надела свое невзрачное пальто поверх простого платья, единственным неизменным украшением на ней были бусы из грубой керамики или необработанной бирюзы, и затем вышла из дома. Роума прошла через раскопки, вдыхая чистый свежий воздух, который всегда так любила и направилась… в никуда.
   Закрыв глаза, я представила себе, как она идет через парк. Куда? Зачем?
   Ответ мог быть только здесь, в этом домике.
   Вдруг я услышала внизу какие-то звуки. Меня охватила дрожь. Я вспомнила слова Оллегры: «У вас когда-нибудь вставали волосы дыбом?» Внезапно я осознала, что нахожусь в заброшенном домике, в пустынном уголке парка, и в голове у меня промелькнуло: «Ты пришла сюда, чтобы выяснить, что произошло с Роумой. Возможно, ты узнаешь, если то же самое произойдет и с тобой».
   Шаги в тишине. Скрип половиц. Кто-то еще находится сейчас в этом домике.
   Я кинула взгляд на окно. Но я уже заранее знала, что оно слишком маленькое, через него не убежишь. Но почему вдруг у меня возникло это чувство опасности, ведь кто-то мог просто зайти посмотреть этот заброшенный дом.
   Наверное, у меня слишком разыгралось воображение. И все же меня не отпускало ощущение, что Роума где-то рядом… предупреждает меня об опасности.
   Я прижалась к стене, прислушиваясь к звукам, идущим снизу. Нет, мой страх — это лишь плод воспаленного воображения. Он возник только потому, что здесь в свой последний день находилась Роума. И теперь в этом домике мне мерещится ее присутствие. Дух Роумы витает здесь, ведь говорят же, что людям являются привидения именно тех, кто внезапно был вырван из жизни. Да, дух Роумы предупреждает меня сейчас: «Будь осторожна!»
   И тут я услышала скрип. Скрип лестничной ступеньки. Кто-то поднимался наверх в спальню. Кто бы это ни был, надо мужественно его встретить. Я засунула дрожащие руки в карманы пальто, вышла из спальни, миновала глухую комнатку… И только хотела открыть дверь, как она тихо распахнулась, и за ней оказался Нейпьер. Мне почудилось, что он навис надо мной, как скала, таким большим казался он в этой маленькой комнате; сердце у меня учащенно забилось. Нейпьер улыбнулся, прекрасно понимая, что творится со мной.
   — Я видел, как вы вошли в домик, — сказал он. — Меня заинтересовало, что могло привлечь вас сюда.
   Так как я ничего не ответила, он продолжал:
   — Вы удивлены моим появлением?
   — Да, — я пыталась овладеть собой, сердито спрашивая себя, почему у меня такое глупое ощущение страха, и еще глупее то, что я выдаю его. Этот мужчина настоящий хулиган, — подумала я, наибольшее удовольствие для него — пугать людей. Поэтому он неслышно вошел в дом, а затем тихо прокрался по лестнице наверх.
   — Неужели вы думаете, что вас одну могут интересовать Сокровища Прошлого. — Он произнес последние два слова так, что они прозвучали с большой буквы. Он словно знал, что тут обитает дух Роумы, и ему хотелось подразнить его.
   — Нет, я далека от такой мысли. Я знаю, что многих интересует прошлое, — ответила я ему как можно спокойнее.
   — Но только не семейство Стейси. Вы, наверное, слышали, что сначала отец был против того, чтобы здесь велись раскопки.
   — Но потом он все-таки согласился.
   — Уговоры оказались слишком напористыми. И поэтому… во имя культурных ценностей…
   — Да, — перебила я его, — к счастью его смогли уговорить.
   В глазах Нейпьера вспыхнули смешинки.
   — Победа знания над невежеством, — произнес он.
   — Совершенно верно.
   Я двинулась к двери. Нейпьер не загораживал мне дорогу, поэтому и не подумал посторониться. Но проход был столь узок, что у двери я оказалась прижатой к нему. Я остановилась в нерешительности. Мне не хотелось, чтобы он понял, насколько мне неприятно его присутствие.
   — Что же все-таки привело вас в этот дом? — спросил он. — Любопытство, наверное. Я уже успел заметить, что вы очень… любознательны, миссис Верлейн.
   — Не больше, чем большинство людей.
   — Но я всегда считал, — продолжил Нейпьер, — что проявлять любопытство дурно. Хотя, с другой стороны, это почти добродетель. Разве не добродетельно интересоваться себе подобными?
   — Излишняя добродетельность обычно оборачивается своей противоположностью.
   — Вы совершенно правы. А вы знаете, что один археолог жил здесь?
   — Неужели?
   — Та исчезнувшая женщина.
   — Что же с ней случилось?
   — Говорят, что какое-то божество разъярилось и утащило ее в бездну. Но я так не думаю. А вы?
   Он приблизился ко мне и, пристально глядя мне в глаза, произнес:
   — Вы напоминаете мне эту женщину.
   У меня мелькнуло: «Он знает. Ему известно, почему я приехала сюда. Ведь не так уж трудно было бы узнать, что я, жена Пьетро Верлейна, — сестра известного археолога Роумы Брэнден. Об этом могли писать в газетах. Возможно, он догадался, что я здесь, чтобы раскрыть загадку исчезновения Роумы. Возможно… Какие жуткие мысли приходят в голову, когда оказываешься в заброшенном домике, да еще рядом с человеком, который… убил своего брата…
   — Я напоминаю вам эту женщину? — переспросила я ослабевшим голосом.
   — Внешне вы на нее не похожи. Она не была красива.
   Я покраснела.
   — Но я совершенно не имел в виду… — Нейпьер жестом дал понять, что мое смущение необоснованно, я слишком поспешила, решив, что меня он считает красивой. Как он любит унижать людей!
   — Мисс Брэнден держалась так, словно принадлежала к числу особо посвященных. И всегда была полностью уверена в своей правоте.
   — Во мне это тоже проявляется?
   — Я не говорил этого, миссис Верлейн. Я просто сказал, что вы напоминаете мне эту несчастную женщину.
   — Вы ее хорошо знали?
   — Для того чтобы почувствовать эту ее особенность, не требовалось близкое знакомство.
   И я опять довольно безрассудно повторила свой постоянный вопрос:
   — Как вы думаете, что же с ней все-таки произошло?
   — Вас интересует мое собственное предположение?
   — Да, если, конечно, вам не известны какие-то факты.
   — Но почему вы решили, что мне может быть что-то известно?
   — Вы были с ней знакомы, много беседовали. Возможно, она вам что-то рассказывала…
   — Ничего, что могло бы помочь в поисках.
   — А как вы считаете, что она была за человек?
   — Почему» была «? Не стоит говорить о ней в прошлом. Разве есть основания для полной уверенности, что она мертва? Я склонен думать, что ее увлекла какая-то новая идея. Хотя все выглядит весьма загадочно. И, возможно, это так и останется загадкой. Но не является ли эта загадка предупреждением, что не стоит тревожить прошлое?
   — Любой археолог, я уверена, не воспримет это предупреждение всерьез.
   — Судя по вашему тону, вы относитесь с одобрением к такому роду занятий. Значит, на ваш взгляд, нет ничего дурного в том, что люди ворошат прошлое?
   И он посмотрел на меня с той медленной, раздражающей улыбкой, которую я уже успела возненавидеть.
   — Ну, а у вас, видно, другое мнение, — с излишней горячностью произнесла я.