Столовая и гостиная выглядели так, будто ими никогда не пользовались. Громоздкую мебель, расставленную словно напоказ, как в мебельной лавке, толстым слоем покрывала пыль. На втором этаже находились три спальни. Шкафы в двух из них были пусты. Доктор Фаулер жил в самой маленькой спальне, с единственной железной кроватью и простым дубовым комодом.
Я осмотрел его, но не нашел ничего, кроме обычного комплекта рубашек, платков и хлопчатобумажного белья. В шкафу со специальной полкой для обуви висело несколько шерстяных костюмов. Сам не зная почему, я пошарил в карманах, но ничего не обнаружил. В столике у кровати, рядом с Библией, лежал "Веблей-Марк V" калибра 11,5 мм. Такими револьверами пользовались британские офицеры в первую мировую войну. Я проверил его: "Веблей" был не заряжен.
В ванной мне повезло. На умывальнике исходил паром стерилизатор. Внутри я обнаружил штук шесть иголок и три шприца. В аптечке не оказалось ничего подозрительного - обычный набор из аспирина, сиропа от кашля, зубной пасты и глазных капель. Я осмотрел несколько пузырьков с пилюлями, но с ними все было в порядке. Иначе говоря - наркотика там не было.
Но я знал, что где-то он должен быть. Поэтому я снова спустился вниз и осмотрел старомодный холодильник. Он лежал на одной полке с молоком и яйцами. Морфин: не менее двадцати бутылочек по 50 кубиков. Достаточно, чтобы на месяц вырубить дюжину наркоманов.
Глава пятая
Снаружи сгущались сумерки, голые деревья во дворе превратились в смутные силуэты на фоне кобальтового неба. Я непрерывно курил, оскверняя окурками девственно чистую пепельницу. Около семи дом высветили лучи фар и погасли. Я ожидал услышать шаги доктора на крыльце, но не уловил ни звука, пока в замке не повернулся ключ.
Фаулер включил верхнюю лампу, и прямоугольник света пронзил темноту гостиной, высвечивая мои ноги до колен. Я затаил дыхание, опасаясь, что он почувствует запах дыма. Но ошибся. Доктор положил пальто на перила и прошаркал на кухню. Когда он включил свет, я направился следом, через столовую.
Кажется, доктор Фаулер не заметил моего "дипломата" на столе. Он открыл дверцу холодильника и наклонился, роясь внутри. Некоторое время я наблюдал за ним, опершись плечом о резной, изогнутый в виде арки косяк на выходе из столовой, а потом спросил:
- Самое время для вечерней дозы?
Он резко повернулся, обеими руками прижимая к груди пакет с молоком.
- Как вы сюда попали?
- Через щель в почтовом ящике. Почему бы нам не посидеть и не выпить молока за приятным, долгим разговором?
- Вы не из НИЗа. Кто вы?
- Меня зовут Энджел. Я частный сыщик.
Я выдвинул из-за стола один из кухонных стульев, и он устало сел, по-прежнему сжимая пакет, будто молоко было последним его достоянием.
- Проникновение в чужую квартиру - серьезное преступление, - сообщил он. - Надеюсь, вам ясно, что вы потеряете лицензию, если я вызову полицию?
Я сел на стул верхом и сложил руки на изогнутой спинке.
- Мы оба знаем, что полицию вы не вызовете. Неприятностей не оберешься, если они отыщут склад наркотика в холодильнике.
- Я врач. Хранить дома фармацевтические средства не противоречит правилам.
- Бросьте, док, я видел, как ваши "машинки" варятся в ванной. Вы давно на игле?
- Я... Я не наркоман! И не потерплю постороннего вмешательства в личную жизнь! Меня мучает ревматоидный артрит. Когда боль становится нестерпимой, я изредка применяю слабый обезболивающий наркотик. Теперь будьте любезны убраться отсюда, или я действительно вызову полицию.
- Валяйте. Могу даже набрать номер. Они с удовольствием подвергнут вас специальному тесту.
Доктор Фаулер обмяк на стуле; его мешковатый костюм, казалось, вдруг стал ему слишком велик.
- Чего вы от меня хотите? - Он оттолкнул пакет с молоком в сторону и оперся подбородком о ладони.
- Того же, из-за чего я приходил в клинику. Информации о Джонатане Либлинге.
- Я рассказал все, что знал.
- Перестаньте валять дурака, док. Ни в какую больницу для ветеранов Либлинга не переводили. Я звонил в Олбани. Не слишком умно с вашей стороны пытаться отделаться такой дешевкой. - Вытряхнув сигарету из пачки, я сунул ее в рот, но не закурил. - Вторая ваша ошибка - в том, что вы сделали запись о переводе на карточке Либлинга шариковой ручкой. В сорок пятом году о них маловато знали.
Доктор Фаулер застонал и, стиснув голову руками, опустил ее на стол.
- Все кончено. Я так и знал. Сразу понял - после прихода того посетителя. Пятнадцать лет не было ни одного посетителя, ни одного!
- Похоже, парень пользовался успехом, - заметил я, крутанув колесико своей "Зиппо", и сунул кончик сигареты в пламя. - Где он сейчас?
- Понятия не имею. - Фаулер выпрямился. Кажется, этот разговор отнял у него все силы. - Я никогда не видел этого пациента после войны.
- Но, доктор, ведь он куда-то отправился?
- Не знаю. Как-то ночью, давным-давно, за ним пришли какие-то люди. Он сел вместе с ними в машину, и они уехали. Больше я его не видел.
- В машину? Мне казалось, он был совершенно невменяем.
Доктор моргнул и потер глаза.
- К нам он прибыл в коме. Но уже через месяц встал на ноги и чувствовал себя неплохо. Лечение дало отличные результаты. Днем мы играли с ним в теннис.
- Значит, он уехал нормальным?
- Нормальным? Это гадкое слово, "нормальный". Абсолютно ни о чем не говорит. - Нервные пальцы Фаулера сжались в кулаки на выцветшей клеенке. На левой руке у него блестела золотая "печатка" с пятиконечной звездой. - Что же касается вашего вопроса... - Либлинг не был похож на нас с вами. Придя в себя и вновь обретя речь и зрение, он по-прежнему страдал от острой амнезии.
- То есть, от потери памяти?
- Совершенно верно. Он понятия не имел, кто он и откуда появился. Даже собственное имя ничего для него не значило. Он уверял, будто он - кто-то другой и когда-нибудь вспомнит все. Я сказал, что он уехал с друзьями, но мне пришлось поверить этим людям на слово. Джонатан Либлинг не узнал их. Для него они были чужими.
- Расскажите об этих друзьях поподробней. Кто они? Как их звали?
Доктор закрыл глаза и прижал дрожащие пальцы к вискам.
- Это было так давно. Я постарался выбросить все из памяти.
- Только не пугайте меня еще и своей амнезией, док.
- Их было двое, - медленно произнес он, и слова словно приходили издалека, просеиваясь сквозь сито сожаления. - Мужчина и женщина. О женщине не могу сказать ничего: было темно, и она оставалась в машине. В общем, раньше я ее не видел. Мужчину я знал, встречал его несколько раз. Именно он выполнил все формальности.
- Как его звали?
- Он назвался Эдвардом Келли. Проверить я не мог. Я записал это имя в свою черную книжечку.
- А что за формальности? В чем дело?
- Деньги! - Доктор выплюнул это слово, будто кусок гнилого мяса. - У каждого человека есть своя цена. Я не исключение. Однажды этот парень Келли пришел ко мне и предложил деньги...
- Сколько?
- Двадцать пять тысяч долларов. Может, сейчас эта сумма не кажется огромной, но во время войны о большей я и мечтать не смел.
- Ну, и в наши дни с такой суммой можно воплотить кое-какие мечты, заметил я. - И что Келли хотел от вас?
- Вы и сами догадываетесь: выпустить Джонатана Либлинга, не оставляя записи в медкарте. Уничтожить все свидетельства о его выздоровлении. И, самое главное, мне следовало делать вид, будто он все еще числится пациентом в "Эмме Харвест".
- Именно так вы и делали?
- Это оказалось несложным. У Либлинга не было посетителей, кроме Келли и его театрального агента... или менеджера, не помню точно.
- А как звали этого агента?
- Фамилия, кажется, Вагнер, имени не помню.
- Он был заодно с Келли?
- Насколько я знаю, нет. Я никогда не видел их вместе, и похоже, он не знал, что Либлинг исчез. Он звонил раз в год или чаще, чтобы спросить, не пошел ли пациент на поправку, но сам никогда не приезжал. А потом звонить перестал.
- А как же клиника? Администрация не заподозрила, что у них пропал пациент?
- С какой стати? Я постоянно делал записи в его карточку, неделю за неделей, а каждый месяц от доверенного Либлинга приходил чек для покрытия расходов. Если по счетам уплачено, никто не проявляет излишнего любопытства. Я выдумал какую-то историю, чтобы медсестры не распускали языки. Да у них и без меня достаточно хлопот с прочими пациентами: В общем никто никогда Джонни не посещал. Все, что мне нужно было делать, - это заполнять официальный запрос, приходивший раз в полгода, день в день, от адвокатской конторы в Нью-Йорке.
- "Макинтош, Уайнсэп и Спай"?
- Именно. - Фаулер поднял измученные глаза и встретил мой взгляд. Деньги я не себе брал, так и знайте. Тогда еще была жива моя жена, Элис. У нее обнаружили рак, нужна была операция, которую мы не могли себе позволить. Деньги пошли на эту операцию и на поездку на Багамы, но она все равно умерла. Меньше, чем через год. Боль деньгами не откупишь. Будь это все деньги на свете.
- Расскажите еще о Джонатане Либлинге.
- Что вы хотите узнать?
- Что угодно, всякие мелочи. Его привычки, причуды, какую он предпочитал яичницу. Какого цвета у него были глаза?
- Я уже не помню.
- Расскажите все, что помните. Начните с внешних примет.
- Это невозможно, я понятия не имею, как он выглядел.
- Док, перестаньте меня дурачить. - Я наклонился вперед и пустил струю дыма в его водянистые глаза.
- Я говорю правду, - доктор закашлялся. - Молодой Либлинг приехал к нам после радикальной операции по восстановлению лица.
- Пластическая хирургия?
- Да. Лицо у него все время было под бинтами. Я никогда не делал ему перевязку и поэтому лица ни разу не видел.
- Я знаю, почему они называют это "пластической хирургией", - вздохнул я, ощупывая собственный, смахивающий на картофелину нос.
Доктор впился в меня профессиональным взглядом.
- Воск?
- Военный сувенир. Года два он выглядел прекрасно. У парня, на которого я работал, был летний дом на побережье Джерси в Барнегате. Однажды в августе я заснул на пляже, а когда проснулся - он расплавился изнутри.
- Теперь воск для подобной операции не используют.
- Мне так и сказали. - Я встал и оперся о стол. - Теперь выкладывайте все, что знаете об Эдварде Келли.
- Это было давно, - протянул доктор, - а люди меняются.
- Как давно, док? Когда Либлинг уехал из клиники? - В сорок третьем или сорок четвертом. Во время войны. Точнее мне не вспомнить.
- У вас снова приступ амнезии?
- Прошло больше пятнадцати лет, что вам еще нужно?!
- Правду, док. - Я начал терять терпение.
- Я и говорю правду, насколько могу ее припомнить.
- Как выглядел Эдвард Келли? - прорычал я.
- Тогда он был молодым человеком, лет тридцати пяти. В любом случае, сейчас ему за пятьдесят.
- Док, вы меня задерживаете.
- Я встречался с ним всего три раза.
- Док! - Я хватил его за узел галстука, зажав между указательным и большим пальцами. Не слишком крепкая хватка, но, когда я поднял руку, Фаулер подскочил с легкостью пустого кукурузного початка. - Побереги здоровье, док, не заставляй выбивать из тебя правду.
- Я рассказал все, что знал.
- Почему ты покрываешь Келли?
- Никого я не покрываю! Я почти не знал его, я...
- Не будь ты старым пердуном, я расколол бы тебя, как пустой орех. Он попытался было вырваться, но я затянул узел галстука чуть сильнее. - Ну к чему такие мучения, когда все можно сделать гораздо спокойней? - В налитых кровью глазах Фаулера застыл неприкрытый ужас. - А ты уже в холодном поту, док. Видно, ждешь не дождешься, когда я исчезну, чтобы взяться за свои отраву в холодильнике?
- Каждому нужно что-то, помогающее забыть, - прошептал он.
- А я не хочу, чтобы ты забывал. Хочу, чтобы вспомнил. - Я взял его за руку и повел прочь из кухни. - Вот почему мы сейчас пойдем наверх, в твою комнату, где ты полежишь и подумаешь как следует, пока я схожу куда-нибудь перекусить.
- Что еще вам нужно? У Келли были темные полосы и тонкие усы, под стать Кларку Гейблу.
- Этого маловато, док. - Я силой втащил его по лестнице за воротник твидового пиджака. - Два часика хорошей ломки поможет тебе освежить память.
- Он всегда дорого одевался, - с мольбой простонал Фаулер. - Строгие костюмы, ничего яркого.
Я втолкнул его в узкую дверь спартанской спальни и повалил на кровать.
- Подумай как следует, док.
- У него были отличные зубы, очаровательная улыбка. Пожалуйста, не уходите...
Я закрыл за собой дверь и повернул длинный ключ в замке. Такими ключами пользовалась моя бабушка, запирая свои секреты. Я опустил ключ в карман и, посвистывая, спустился по лестнице.
Глава шестая
В дом доктора Фаулера я вернулся после полуночи. Единственная лампа горела наверху, в спальне. Этой ночью доку не удастся хорошо выспаться. Но моя совесть была спокойна. Я прекрасно поужинал в гриль-баре и просмотрел двухсерийный фильм, не испытывая ни малейшего сострадания. У меня жестокая профессия.
Войдя в парадную дверь, я прошел через темный коридор на кухню. В полумраке жужжал холодильник. Сняв с верхней полки бутылочку с морфином для наживки, - я направился наверх, освещая дорогу фонариком. Дверь в спальню была надежно заперта.
- Уже иду, док! - возвестил я, нашаривая в кармане ключ. - Я принес вам конфетку.
Повернув ключ, я открыл дверь. Доктор Альберт Фаулер не произнес ни слова. Он лежал на своей постели, откинувшись на подушки, по-прежнему в коричневом костюме в "елочку". Левой рукой он прижимал к груди окантованную рамкой фотографию женщины. А в правой держал "Веблей-Марк V". Он был убит выстрелом в правый глаз. Загустевшая кровь наполняла рану, как рубиновые слезы. От удара правый глаз наполовину вывалился из глазницы, от чего Фаулер стал похож на пучеглазую тропическую рыбу.
Я коснулся тыльной стороны его ладони. Рука была холодной, словно долго провисела в витрине мясной лавки. Прежде чем потрогать еще что-нибудь, я поставил на пол "дипломат", извлек из внутреннего кармана с клапаном пару хирургических перчаток из латекса и надел их. Во всем происшедшем было что-то не так. Несколько странный способ покончить с собой выстрелом в глаз. Но, предположим, медики разбираются в подобных вещах лучше нас. Я пытался представить себе дока, как он держит "Веблей" рукояткой вверх, откидывает голову на подушку, словно перед закапыванием глазных капель. Не получалось.
Дверь была заперта, а ключ лежал у меня в кармане. Самоубийство единственное логическое объяснение. "Если глаз твой - враг твой..." бормотал я, стараясь нащупать выпадавшую из общей картины деталь. Комната выглядела точь-в-точь как и раньше. Расческа и зеркало лежали наготове на комоде, а запас носков и белья - в ящиках.
Я поднял со столика Библию, и из открытой коробки на коврик посыпались патроны: внутри книга была пустой. Я оказался такой же "пустышкой", не найдя патронов раньше. Подняв их с пола и выудив закатившиеся под кровать, я вернул их на место, в Библию.
Потом я прошелся по всей комнате, вытирая платком все, к чему прикасался во время предыдущего обыска. Полиции Покипси вряд ли это понравится - иногородний сыщик толкает на самоубийство выдающегося местного доктора. Я повторял себе, что полицейские в случае самоубийства не станут искать отпечатки пальцев, однако продолжал усердно тереть платком.
Почистив дверную ручку и ключ, я закрыл дверь, но не запер. Внизу я опорожнил пепельницу в карман своего пиджака, отнес ее на кухню и, вымыв, поставил рядышком с тарелками на подставку. Потом убрал в холодильник морфин и пакет с молоком и тщательно прошелся платком по всей кухне. Отступил назад, до самого подвала, протирая за собой перила и ручки. Но со скобой на двери сарая делать было нечего. Я поставил ее на место и втолкнул шурупы в ноздреватое, точно губка, дерево. Любой добросовестный полицейский сразу заметит следы взлома.
Возвращение в город предоставило мне уйму времени для раздумий. Мне не нравилась мысль, что я замучил старика до смерти. Во мне проснулись печаль и сожаление. Запирать его вместе с револьвером было грубой ошибкой. Тем хуже для меня, потому что док многого не успел рассказать.
Я попытался мысленно запечатлеть эту сцену, как на фотоснимке: доктор Фаулер, вытянувшийся на кровати с дырой в глазу и с мозгами на покрывале. На столике, рядом с Библией, горит электрическая лампа. Фотография в рамке, снятая с комода, крепко зажата в его холодеющих пальцах. Указательный палец другой руки на курке револьвера.
Я рассматривал эту сцену бессчетное количество раз, но в ней по-прежнему чего-то не хватало, одного кусочка из головоломки. Но какого? И где ему место? Опереться мне было не на что, кроме собственной интуиции. Эта ускользающая деталь тревожила меня, будто заноза. Может, дело в том, что я не хочу примириться с собственной виной? Нет. Я был уверен, что смерть доктора Альберта Фаулера - не самоубийство. Он был убит.
Глава седьмая
Утро понедельника выдалось ясным и холодным. Остатки снежной бури были давно вывезены за город и сброшены в гавань. Поплавав в бассейне Молодежной христианской лиги напротив "Челси", где я жил, я съездил в "Ипподром Гэридж", поставил там свой "шеви" и пешком пошел в контору. Около Таймс-Тауэр я остановился и в киоске, торгующем провинциальной прессой, купил вчерашнюю "Покипси Нью-Йоркер". О докторе Альберте Фаулере ни слова.
В начале одиннадцатого я отпер дверь внутреннего кабинета своей конторы. Напротив, через улицу, мелькали обычные плохие новости: "... НОВОЕ НАПАДЕНИЕ ИРАКА НА СИРИЮ ВЫЗВАЛО... ПОГРАНИЧНИК РАНЕН В СТЫЧКЕ С БАНДОЙ НАРУШИТЕЛЕЙ ИЗ ТРИДЦАТИ ЧЕЛОВЕК..." Я позвонил в юридическую фирму Германа Уайнсэпа на Уолл-Стрит, и вышколенная секретарша тут же соединила меня.
- Чем могу служить, мистер Энджел? - спросил поверенный. Голос его наводил на мысль о хорошо смазанной дверной петле.
- Я звонил вам на этих выходных, но горничная сказала, что вы уехали в Сэг-Харбор.
- Да, вот уж где я могу расслабиться. Ни одного телефона!.. Выяснилось что-нибудь важное?
- Есть кое-какая информация для господина Сифра. Но я не смог отыскать его в телефонной книге.
- Вы позвонили как раз вовремя. Мистер Сифр в эту минуту сидит напротив. Передаю ему трубку.
Послышался приглушенный разговор, как бывает, когда кто-то прикрывает трубку ладонью, затем я услышал мурлыкающий голос Сифра.
- Как любезно, что вы позвонили, сэр, - произнес он. - С нетерпением ожидаю от вас новостей.
Я рассказал ему большую часть того, что удалось узнать в Покипси, умолчав о смерти доктора Фаулера. Закончив, я услышал лишь тяжелое дыхание в трубке. Я ждал.
- Невероятно! - пробормотал наконец Сифр сквозь зубы.
- Есть три варианта, - пояснил я. - Келли и девушка затеяли устранить Фаворита и увезли его с собой: в этом случае он давно исчез. Возможно, они работали на кого-то другого - но результат тот же. И, наконец, Фаворит симулировал амнезию и сам инсценировал все это. Как бы то ни было, дело смахивает на "совершенное исчезновение".
- Я хочу, чтобы вы нашли его, - сказал Сифр. - Независимо от того, сколько времени это займет и во сколько обойдется. Мне нужен этот человек.
- Сомнительное предприятие, господин Сифр. Пятнадцать дет - большой срок. След остыл. Лучшее, что вы можете сделать - обратиться в Бюро розыска пропавших.
- Никакой полиции. Дело сугубо личное. Я не хочу, чтобы оно получало огласку, привлекая к себе толпу назойливых гражданских служащих. Брезгливость, прозвучавшая в голосе Сифра, сделала бы честь любому патрицию.
- Я предлагаю это потому, что у них есть достаточное количество людей для такой работы, - возразил я. - Фаворит может быть в любом уголке страны, или даже заграницей. Я работаю в одиночку и не могу добиться тех же результатов, что и организация с международными информационными связями.
Кислота в голосе Сифра стала еще более концентрированной.
- Короче говоря, мистер Энджел: беретесь вы за эту работу или нет? Если вы не заинтересованы, я найму кого-нибудь другого.
- Ну конечно, заинтересован, господин Сифр, но с моей стороны было бы нечестно не поставить вас как клиента в известность о возможных сложностях работы. - Почему Сифр делает из меня мальчишку?
- Разумеется, я ценю вашу откровенность и понимаю огромные трудности нашего предприятия. - Сифр помолчал, и я услышал щелчок зажигалки и вдох видимо, он закурил очередную дорогую "панателлу". Потом он продолжил, и голос его несколько смягчился - наверное, под воздействием ароматного табака. - Я хочу, чтобы вы немедленно включились в работу. Тактика на ваше усмотрение. Делайте то, что считаете лучшим. Впрочем, главное в этом деле конфиденциальность.
- Я могу быть скрытен, как исповедник, - если постараюсь.
- Не сомневаюсь, мистер Энджел. Я распоряжусь, чтобы мой поверенный выписал вам чек на пятьсот долларов аванса. Чек придет по почте сегодня же. Если понадобится больше, свяжитесь, пожалуйста, с Уайнсэпом.
Я сказал, что пять сотен определенно хватит, и мы распрощались. Меня охватило страстное желание приложиться к бутылке, чтобы отпраздновать соглашение, но я пересилил себя и вместо выпивки закурил сигару. Пить натощак - скверная привычка.
Вначале я позвонил Уолту Риглеру, знакомому репортеру из "Таймс".
- Что ты можешь рассказать мне о Джонни Фаворите? - спросил я после обычной, ничего не значащей болтовни.
- Джонни Фаворит? Шутишь! А почему бы тебе не спросить, как звали других ребят, что пели с Бингом Кросби в "Эй-Пи Джипсис"?
- Нет, серьезно, можешь что-нибудь откопать про него?
- Я уверен, что в нашем "морге" ведут досье. Дай мне пять-десять минут, и я приготовлю весь материал.
- Благодарю, дружище. Я знал, что могу на тебя положиться.
Он проворчал: "Пока", и мы повесили трубки. Разбирая утреннюю почту большей частью счета и уведомления - я докурил сигару и закрыл контору. Обычно я спускаюсь по пожарной лестнице - это быстрее, чем служебный, тесный как гроб, лифт - но на этот раз я не спешил и нажал кнопку, слушая, как стучит на арифмометре в соседнем кабинете Айра Кипнис.
Здание Таймс-Билдинг на Сорок третьей улице находилось сразу за углом. Я вошел туда, чувствуя себя преуспевающим бизнесменом и, обменявшись хмурыми взглядами со статуей Адольфа Окса в мраморном вестибюле, поднялся на третий этаж, в "комнату новостей". Назвав старику за регистрационным столом фамилию Уолтера, я немного подождал, и вскоре из глубины комнаты вышел Уолтер - без пиджака и с ослабленным узлом галстука, точно репортер из какого-нибудь фильма.
Мы пожали друг другу руки, и он провел меня в комнату, где в сигаретном тумане стучала сотня пишущих машинок.
- С тех пор, как в прошлом месяце умер Майк Бергер, это место стало чертовски мрачным. - Он кивнул в сторону пустого стола в первом ряду, на котором в стакане воды, стоявшем на зачехленной машинке, багровела роза.
Я последовал за Уолтером мимо грохочущих механизмов к его столу посредине комнаты. На проволочном подносе для входящих бумаг лежала толстая картонная папка. Я раскрыл ее, глянул на пожелтевшие газетные вырезки и спросил:
- Не возражаешь, если я прихвачу кое-что из этого с собой?
- Контора говорит: "нет". - Уолт просунул указательный палец под воротник шерстяного пиджака, висевшего на спинке крутящегося стула. - Я отправляюсь завтракать. Если что-нибудь пропадет, моя совесть будет чиста. И имей в виду - в нижнем ящике, - он проникновенно взглянул на меня, пустые конверты.
- Спасибо, Уолтер. Если когда-нибудь я смогу тебе чем-то помочь...
- Ну да, как же! Для парня, читающего только "Джорнэл Америкэн", ты неплохо устроился - идеальное место для расследований.
Я смотрел, как он тащится между рядами столов, обмениваясь остротами с другими репортерами. Вот он махнул кому-то рукой... Я уселся за его стол и открыл папку с материалами о Джонни Фаворите.
Большинство старых вырезок принадлежали не "Таймс", а другим ежедневным газетам и кое-каким журналам. В основном они касались выступлений Фаворита с оркестром Спайдера Симпсона. Некоторые рассказывали о нем подробнее, их я прочел внимательно.
Джонни рос сиротой. Его нашел полицейский - младенец лежал в картонной коробке, к казенному роддомовскому одеялу была прикреплена записка с именем и датой рождения: "2 июня 1920". Первые месяцы он провел в больнице для найденышей да Восточной Шестьдесят восьмой улице. Воспитывался Джонни в Бронксовском приюте. В шестнадцать лет начал работать при ресторане посыльным, сменил несколько мест работы. Через год он уже играл на пианино и пел в придорожных закусочных на севере штата.
"Открыл" его Спайдер Симпсон в тридцать восьмом. Вскоре Джонни успешно выступал с оркестром из пятнадцати музыкантов. В сороковом году, во время недельной аренды "Парамаунта", театр ломился от зрителей, и рекорд посещаемости не был побит вплоть до времен бешеного увлечения Синатрой, в сорок четвертом. В 1941 году тираж его пластинок перевалил за миллион, а вероятный доход превысил семьсот пятьдесят тысяч долларов. В газетах было несколько историй о его ранении в Тунисе; одна газетенка даже ухитрилась сообщить о предполагаемой смерти артиста, но на этом все кончалось. Материалов о его госпитализации или возвращении в Штаты не было.
Я просмотрел весь материал и собрал маленькую стопку того, что мне хотелось захватить с собой. Два фото, на одном из них - Фаворит во фраке, с блестящими напомаженными волосами, словно застывшая черная волна. Сзади на карточке было отштамповано имя агента и адрес: "УОРРЕН ВАГНЕР, ТЕАТРАЛЬНЫЙ ПРЕДСТАВИТЕЛЬ, 1619, БРОДВЕЙ (БРИЛЛ-БИЛДИНГ). УИНДХЭМ 9-3500".
Я осмотрел его, но не нашел ничего, кроме обычного комплекта рубашек, платков и хлопчатобумажного белья. В шкафу со специальной полкой для обуви висело несколько шерстяных костюмов. Сам не зная почему, я пошарил в карманах, но ничего не обнаружил. В столике у кровати, рядом с Библией, лежал "Веблей-Марк V" калибра 11,5 мм. Такими револьверами пользовались британские офицеры в первую мировую войну. Я проверил его: "Веблей" был не заряжен.
В ванной мне повезло. На умывальнике исходил паром стерилизатор. Внутри я обнаружил штук шесть иголок и три шприца. В аптечке не оказалось ничего подозрительного - обычный набор из аспирина, сиропа от кашля, зубной пасты и глазных капель. Я осмотрел несколько пузырьков с пилюлями, но с ними все было в порядке. Иначе говоря - наркотика там не было.
Но я знал, что где-то он должен быть. Поэтому я снова спустился вниз и осмотрел старомодный холодильник. Он лежал на одной полке с молоком и яйцами. Морфин: не менее двадцати бутылочек по 50 кубиков. Достаточно, чтобы на месяц вырубить дюжину наркоманов.
Глава пятая
Снаружи сгущались сумерки, голые деревья во дворе превратились в смутные силуэты на фоне кобальтового неба. Я непрерывно курил, оскверняя окурками девственно чистую пепельницу. Около семи дом высветили лучи фар и погасли. Я ожидал услышать шаги доктора на крыльце, но не уловил ни звука, пока в замке не повернулся ключ.
Фаулер включил верхнюю лампу, и прямоугольник света пронзил темноту гостиной, высвечивая мои ноги до колен. Я затаил дыхание, опасаясь, что он почувствует запах дыма. Но ошибся. Доктор положил пальто на перила и прошаркал на кухню. Когда он включил свет, я направился следом, через столовую.
Кажется, доктор Фаулер не заметил моего "дипломата" на столе. Он открыл дверцу холодильника и наклонился, роясь внутри. Некоторое время я наблюдал за ним, опершись плечом о резной, изогнутый в виде арки косяк на выходе из столовой, а потом спросил:
- Самое время для вечерней дозы?
Он резко повернулся, обеими руками прижимая к груди пакет с молоком.
- Как вы сюда попали?
- Через щель в почтовом ящике. Почему бы нам не посидеть и не выпить молока за приятным, долгим разговором?
- Вы не из НИЗа. Кто вы?
- Меня зовут Энджел. Я частный сыщик.
Я выдвинул из-за стола один из кухонных стульев, и он устало сел, по-прежнему сжимая пакет, будто молоко было последним его достоянием.
- Проникновение в чужую квартиру - серьезное преступление, - сообщил он. - Надеюсь, вам ясно, что вы потеряете лицензию, если я вызову полицию?
Я сел на стул верхом и сложил руки на изогнутой спинке.
- Мы оба знаем, что полицию вы не вызовете. Неприятностей не оберешься, если они отыщут склад наркотика в холодильнике.
- Я врач. Хранить дома фармацевтические средства не противоречит правилам.
- Бросьте, док, я видел, как ваши "машинки" варятся в ванной. Вы давно на игле?
- Я... Я не наркоман! И не потерплю постороннего вмешательства в личную жизнь! Меня мучает ревматоидный артрит. Когда боль становится нестерпимой, я изредка применяю слабый обезболивающий наркотик. Теперь будьте любезны убраться отсюда, или я действительно вызову полицию.
- Валяйте. Могу даже набрать номер. Они с удовольствием подвергнут вас специальному тесту.
Доктор Фаулер обмяк на стуле; его мешковатый костюм, казалось, вдруг стал ему слишком велик.
- Чего вы от меня хотите? - Он оттолкнул пакет с молоком в сторону и оперся подбородком о ладони.
- Того же, из-за чего я приходил в клинику. Информации о Джонатане Либлинге.
- Я рассказал все, что знал.
- Перестаньте валять дурака, док. Ни в какую больницу для ветеранов Либлинга не переводили. Я звонил в Олбани. Не слишком умно с вашей стороны пытаться отделаться такой дешевкой. - Вытряхнув сигарету из пачки, я сунул ее в рот, но не закурил. - Вторая ваша ошибка - в том, что вы сделали запись о переводе на карточке Либлинга шариковой ручкой. В сорок пятом году о них маловато знали.
Доктор Фаулер застонал и, стиснув голову руками, опустил ее на стол.
- Все кончено. Я так и знал. Сразу понял - после прихода того посетителя. Пятнадцать лет не было ни одного посетителя, ни одного!
- Похоже, парень пользовался успехом, - заметил я, крутанув колесико своей "Зиппо", и сунул кончик сигареты в пламя. - Где он сейчас?
- Понятия не имею. - Фаулер выпрямился. Кажется, этот разговор отнял у него все силы. - Я никогда не видел этого пациента после войны.
- Но, доктор, ведь он куда-то отправился?
- Не знаю. Как-то ночью, давным-давно, за ним пришли какие-то люди. Он сел вместе с ними в машину, и они уехали. Больше я его не видел.
- В машину? Мне казалось, он был совершенно невменяем.
Доктор моргнул и потер глаза.
- К нам он прибыл в коме. Но уже через месяц встал на ноги и чувствовал себя неплохо. Лечение дало отличные результаты. Днем мы играли с ним в теннис.
- Значит, он уехал нормальным?
- Нормальным? Это гадкое слово, "нормальный". Абсолютно ни о чем не говорит. - Нервные пальцы Фаулера сжались в кулаки на выцветшей клеенке. На левой руке у него блестела золотая "печатка" с пятиконечной звездой. - Что же касается вашего вопроса... - Либлинг не был похож на нас с вами. Придя в себя и вновь обретя речь и зрение, он по-прежнему страдал от острой амнезии.
- То есть, от потери памяти?
- Совершенно верно. Он понятия не имел, кто он и откуда появился. Даже собственное имя ничего для него не значило. Он уверял, будто он - кто-то другой и когда-нибудь вспомнит все. Я сказал, что он уехал с друзьями, но мне пришлось поверить этим людям на слово. Джонатан Либлинг не узнал их. Для него они были чужими.
- Расскажите об этих друзьях поподробней. Кто они? Как их звали?
Доктор закрыл глаза и прижал дрожащие пальцы к вискам.
- Это было так давно. Я постарался выбросить все из памяти.
- Только не пугайте меня еще и своей амнезией, док.
- Их было двое, - медленно произнес он, и слова словно приходили издалека, просеиваясь сквозь сито сожаления. - Мужчина и женщина. О женщине не могу сказать ничего: было темно, и она оставалась в машине. В общем, раньше я ее не видел. Мужчину я знал, встречал его несколько раз. Именно он выполнил все формальности.
- Как его звали?
- Он назвался Эдвардом Келли. Проверить я не мог. Я записал это имя в свою черную книжечку.
- А что за формальности? В чем дело?
- Деньги! - Доктор выплюнул это слово, будто кусок гнилого мяса. - У каждого человека есть своя цена. Я не исключение. Однажды этот парень Келли пришел ко мне и предложил деньги...
- Сколько?
- Двадцать пять тысяч долларов. Может, сейчас эта сумма не кажется огромной, но во время войны о большей я и мечтать не смел.
- Ну, и в наши дни с такой суммой можно воплотить кое-какие мечты, заметил я. - И что Келли хотел от вас?
- Вы и сами догадываетесь: выпустить Джонатана Либлинга, не оставляя записи в медкарте. Уничтожить все свидетельства о его выздоровлении. И, самое главное, мне следовало делать вид, будто он все еще числится пациентом в "Эмме Харвест".
- Именно так вы и делали?
- Это оказалось несложным. У Либлинга не было посетителей, кроме Келли и его театрального агента... или менеджера, не помню точно.
- А как звали этого агента?
- Фамилия, кажется, Вагнер, имени не помню.
- Он был заодно с Келли?
- Насколько я знаю, нет. Я никогда не видел их вместе, и похоже, он не знал, что Либлинг исчез. Он звонил раз в год или чаще, чтобы спросить, не пошел ли пациент на поправку, но сам никогда не приезжал. А потом звонить перестал.
- А как же клиника? Администрация не заподозрила, что у них пропал пациент?
- С какой стати? Я постоянно делал записи в его карточку, неделю за неделей, а каждый месяц от доверенного Либлинга приходил чек для покрытия расходов. Если по счетам уплачено, никто не проявляет излишнего любопытства. Я выдумал какую-то историю, чтобы медсестры не распускали языки. Да у них и без меня достаточно хлопот с прочими пациентами: В общем никто никогда Джонни не посещал. Все, что мне нужно было делать, - это заполнять официальный запрос, приходивший раз в полгода, день в день, от адвокатской конторы в Нью-Йорке.
- "Макинтош, Уайнсэп и Спай"?
- Именно. - Фаулер поднял измученные глаза и встретил мой взгляд. Деньги я не себе брал, так и знайте. Тогда еще была жива моя жена, Элис. У нее обнаружили рак, нужна была операция, которую мы не могли себе позволить. Деньги пошли на эту операцию и на поездку на Багамы, но она все равно умерла. Меньше, чем через год. Боль деньгами не откупишь. Будь это все деньги на свете.
- Расскажите еще о Джонатане Либлинге.
- Что вы хотите узнать?
- Что угодно, всякие мелочи. Его привычки, причуды, какую он предпочитал яичницу. Какого цвета у него были глаза?
- Я уже не помню.
- Расскажите все, что помните. Начните с внешних примет.
- Это невозможно, я понятия не имею, как он выглядел.
- Док, перестаньте меня дурачить. - Я наклонился вперед и пустил струю дыма в его водянистые глаза.
- Я говорю правду, - доктор закашлялся. - Молодой Либлинг приехал к нам после радикальной операции по восстановлению лица.
- Пластическая хирургия?
- Да. Лицо у него все время было под бинтами. Я никогда не делал ему перевязку и поэтому лица ни разу не видел.
- Я знаю, почему они называют это "пластической хирургией", - вздохнул я, ощупывая собственный, смахивающий на картофелину нос.
Доктор впился в меня профессиональным взглядом.
- Воск?
- Военный сувенир. Года два он выглядел прекрасно. У парня, на которого я работал, был летний дом на побережье Джерси в Барнегате. Однажды в августе я заснул на пляже, а когда проснулся - он расплавился изнутри.
- Теперь воск для подобной операции не используют.
- Мне так и сказали. - Я встал и оперся о стол. - Теперь выкладывайте все, что знаете об Эдварде Келли.
- Это было давно, - протянул доктор, - а люди меняются.
- Как давно, док? Когда Либлинг уехал из клиники? - В сорок третьем или сорок четвертом. Во время войны. Точнее мне не вспомнить.
- У вас снова приступ амнезии?
- Прошло больше пятнадцати лет, что вам еще нужно?!
- Правду, док. - Я начал терять терпение.
- Я и говорю правду, насколько могу ее припомнить.
- Как выглядел Эдвард Келли? - прорычал я.
- Тогда он был молодым человеком, лет тридцати пяти. В любом случае, сейчас ему за пятьдесят.
- Док, вы меня задерживаете.
- Я встречался с ним всего три раза.
- Док! - Я хватил его за узел галстука, зажав между указательным и большим пальцами. Не слишком крепкая хватка, но, когда я поднял руку, Фаулер подскочил с легкостью пустого кукурузного початка. - Побереги здоровье, док, не заставляй выбивать из тебя правду.
- Я рассказал все, что знал.
- Почему ты покрываешь Келли?
- Никого я не покрываю! Я почти не знал его, я...
- Не будь ты старым пердуном, я расколол бы тебя, как пустой орех. Он попытался было вырваться, но я затянул узел галстука чуть сильнее. - Ну к чему такие мучения, когда все можно сделать гораздо спокойней? - В налитых кровью глазах Фаулера застыл неприкрытый ужас. - А ты уже в холодном поту, док. Видно, ждешь не дождешься, когда я исчезну, чтобы взяться за свои отраву в холодильнике?
- Каждому нужно что-то, помогающее забыть, - прошептал он.
- А я не хочу, чтобы ты забывал. Хочу, чтобы вспомнил. - Я взял его за руку и повел прочь из кухни. - Вот почему мы сейчас пойдем наверх, в твою комнату, где ты полежишь и подумаешь как следует, пока я схожу куда-нибудь перекусить.
- Что еще вам нужно? У Келли были темные полосы и тонкие усы, под стать Кларку Гейблу.
- Этого маловато, док. - Я силой втащил его по лестнице за воротник твидового пиджака. - Два часика хорошей ломки поможет тебе освежить память.
- Он всегда дорого одевался, - с мольбой простонал Фаулер. - Строгие костюмы, ничего яркого.
Я втолкнул его в узкую дверь спартанской спальни и повалил на кровать.
- Подумай как следует, док.
- У него были отличные зубы, очаровательная улыбка. Пожалуйста, не уходите...
Я закрыл за собой дверь и повернул длинный ключ в замке. Такими ключами пользовалась моя бабушка, запирая свои секреты. Я опустил ключ в карман и, посвистывая, спустился по лестнице.
Глава шестая
В дом доктора Фаулера я вернулся после полуночи. Единственная лампа горела наверху, в спальне. Этой ночью доку не удастся хорошо выспаться. Но моя совесть была спокойна. Я прекрасно поужинал в гриль-баре и просмотрел двухсерийный фильм, не испытывая ни малейшего сострадания. У меня жестокая профессия.
Войдя в парадную дверь, я прошел через темный коридор на кухню. В полумраке жужжал холодильник. Сняв с верхней полки бутылочку с морфином для наживки, - я направился наверх, освещая дорогу фонариком. Дверь в спальню была надежно заперта.
- Уже иду, док! - возвестил я, нашаривая в кармане ключ. - Я принес вам конфетку.
Повернув ключ, я открыл дверь. Доктор Альберт Фаулер не произнес ни слова. Он лежал на своей постели, откинувшись на подушки, по-прежнему в коричневом костюме в "елочку". Левой рукой он прижимал к груди окантованную рамкой фотографию женщины. А в правой держал "Веблей-Марк V". Он был убит выстрелом в правый глаз. Загустевшая кровь наполняла рану, как рубиновые слезы. От удара правый глаз наполовину вывалился из глазницы, от чего Фаулер стал похож на пучеглазую тропическую рыбу.
Я коснулся тыльной стороны его ладони. Рука была холодной, словно долго провисела в витрине мясной лавки. Прежде чем потрогать еще что-нибудь, я поставил на пол "дипломат", извлек из внутреннего кармана с клапаном пару хирургических перчаток из латекса и надел их. Во всем происшедшем было что-то не так. Несколько странный способ покончить с собой выстрелом в глаз. Но, предположим, медики разбираются в подобных вещах лучше нас. Я пытался представить себе дока, как он держит "Веблей" рукояткой вверх, откидывает голову на подушку, словно перед закапыванием глазных капель. Не получалось.
Дверь была заперта, а ключ лежал у меня в кармане. Самоубийство единственное логическое объяснение. "Если глаз твой - враг твой..." бормотал я, стараясь нащупать выпадавшую из общей картины деталь. Комната выглядела точь-в-точь как и раньше. Расческа и зеркало лежали наготове на комоде, а запас носков и белья - в ящиках.
Я поднял со столика Библию, и из открытой коробки на коврик посыпались патроны: внутри книга была пустой. Я оказался такой же "пустышкой", не найдя патронов раньше. Подняв их с пола и выудив закатившиеся под кровать, я вернул их на место, в Библию.
Потом я прошелся по всей комнате, вытирая платком все, к чему прикасался во время предыдущего обыска. Полиции Покипси вряд ли это понравится - иногородний сыщик толкает на самоубийство выдающегося местного доктора. Я повторял себе, что полицейские в случае самоубийства не станут искать отпечатки пальцев, однако продолжал усердно тереть платком.
Почистив дверную ручку и ключ, я закрыл дверь, но не запер. Внизу я опорожнил пепельницу в карман своего пиджака, отнес ее на кухню и, вымыв, поставил рядышком с тарелками на подставку. Потом убрал в холодильник морфин и пакет с молоком и тщательно прошелся платком по всей кухне. Отступил назад, до самого подвала, протирая за собой перила и ручки. Но со скобой на двери сарая делать было нечего. Я поставил ее на место и втолкнул шурупы в ноздреватое, точно губка, дерево. Любой добросовестный полицейский сразу заметит следы взлома.
Возвращение в город предоставило мне уйму времени для раздумий. Мне не нравилась мысль, что я замучил старика до смерти. Во мне проснулись печаль и сожаление. Запирать его вместе с револьвером было грубой ошибкой. Тем хуже для меня, потому что док многого не успел рассказать.
Я попытался мысленно запечатлеть эту сцену, как на фотоснимке: доктор Фаулер, вытянувшийся на кровати с дырой в глазу и с мозгами на покрывале. На столике, рядом с Библией, горит электрическая лампа. Фотография в рамке, снятая с комода, крепко зажата в его холодеющих пальцах. Указательный палец другой руки на курке револьвера.
Я рассматривал эту сцену бессчетное количество раз, но в ней по-прежнему чего-то не хватало, одного кусочка из головоломки. Но какого? И где ему место? Опереться мне было не на что, кроме собственной интуиции. Эта ускользающая деталь тревожила меня, будто заноза. Может, дело в том, что я не хочу примириться с собственной виной? Нет. Я был уверен, что смерть доктора Альберта Фаулера - не самоубийство. Он был убит.
Глава седьмая
Утро понедельника выдалось ясным и холодным. Остатки снежной бури были давно вывезены за город и сброшены в гавань. Поплавав в бассейне Молодежной христианской лиги напротив "Челси", где я жил, я съездил в "Ипподром Гэридж", поставил там свой "шеви" и пешком пошел в контору. Около Таймс-Тауэр я остановился и в киоске, торгующем провинциальной прессой, купил вчерашнюю "Покипси Нью-Йоркер". О докторе Альберте Фаулере ни слова.
В начале одиннадцатого я отпер дверь внутреннего кабинета своей конторы. Напротив, через улицу, мелькали обычные плохие новости: "... НОВОЕ НАПАДЕНИЕ ИРАКА НА СИРИЮ ВЫЗВАЛО... ПОГРАНИЧНИК РАНЕН В СТЫЧКЕ С БАНДОЙ НАРУШИТЕЛЕЙ ИЗ ТРИДЦАТИ ЧЕЛОВЕК..." Я позвонил в юридическую фирму Германа Уайнсэпа на Уолл-Стрит, и вышколенная секретарша тут же соединила меня.
- Чем могу служить, мистер Энджел? - спросил поверенный. Голос его наводил на мысль о хорошо смазанной дверной петле.
- Я звонил вам на этих выходных, но горничная сказала, что вы уехали в Сэг-Харбор.
- Да, вот уж где я могу расслабиться. Ни одного телефона!.. Выяснилось что-нибудь важное?
- Есть кое-какая информация для господина Сифра. Но я не смог отыскать его в телефонной книге.
- Вы позвонили как раз вовремя. Мистер Сифр в эту минуту сидит напротив. Передаю ему трубку.
Послышался приглушенный разговор, как бывает, когда кто-то прикрывает трубку ладонью, затем я услышал мурлыкающий голос Сифра.
- Как любезно, что вы позвонили, сэр, - произнес он. - С нетерпением ожидаю от вас новостей.
Я рассказал ему большую часть того, что удалось узнать в Покипси, умолчав о смерти доктора Фаулера. Закончив, я услышал лишь тяжелое дыхание в трубке. Я ждал.
- Невероятно! - пробормотал наконец Сифр сквозь зубы.
- Есть три варианта, - пояснил я. - Келли и девушка затеяли устранить Фаворита и увезли его с собой: в этом случае он давно исчез. Возможно, они работали на кого-то другого - но результат тот же. И, наконец, Фаворит симулировал амнезию и сам инсценировал все это. Как бы то ни было, дело смахивает на "совершенное исчезновение".
- Я хочу, чтобы вы нашли его, - сказал Сифр. - Независимо от того, сколько времени это займет и во сколько обойдется. Мне нужен этот человек.
- Сомнительное предприятие, господин Сифр. Пятнадцать дет - большой срок. След остыл. Лучшее, что вы можете сделать - обратиться в Бюро розыска пропавших.
- Никакой полиции. Дело сугубо личное. Я не хочу, чтобы оно получало огласку, привлекая к себе толпу назойливых гражданских служащих. Брезгливость, прозвучавшая в голосе Сифра, сделала бы честь любому патрицию.
- Я предлагаю это потому, что у них есть достаточное количество людей для такой работы, - возразил я. - Фаворит может быть в любом уголке страны, или даже заграницей. Я работаю в одиночку и не могу добиться тех же результатов, что и организация с международными информационными связями.
Кислота в голосе Сифра стала еще более концентрированной.
- Короче говоря, мистер Энджел: беретесь вы за эту работу или нет? Если вы не заинтересованы, я найму кого-нибудь другого.
- Ну конечно, заинтересован, господин Сифр, но с моей стороны было бы нечестно не поставить вас как клиента в известность о возможных сложностях работы. - Почему Сифр делает из меня мальчишку?
- Разумеется, я ценю вашу откровенность и понимаю огромные трудности нашего предприятия. - Сифр помолчал, и я услышал щелчок зажигалки и вдох видимо, он закурил очередную дорогую "панателлу". Потом он продолжил, и голос его несколько смягчился - наверное, под воздействием ароматного табака. - Я хочу, чтобы вы немедленно включились в работу. Тактика на ваше усмотрение. Делайте то, что считаете лучшим. Впрочем, главное в этом деле конфиденциальность.
- Я могу быть скрытен, как исповедник, - если постараюсь.
- Не сомневаюсь, мистер Энджел. Я распоряжусь, чтобы мой поверенный выписал вам чек на пятьсот долларов аванса. Чек придет по почте сегодня же. Если понадобится больше, свяжитесь, пожалуйста, с Уайнсэпом.
Я сказал, что пять сотен определенно хватит, и мы распрощались. Меня охватило страстное желание приложиться к бутылке, чтобы отпраздновать соглашение, но я пересилил себя и вместо выпивки закурил сигару. Пить натощак - скверная привычка.
Вначале я позвонил Уолту Риглеру, знакомому репортеру из "Таймс".
- Что ты можешь рассказать мне о Джонни Фаворите? - спросил я после обычной, ничего не значащей болтовни.
- Джонни Фаворит? Шутишь! А почему бы тебе не спросить, как звали других ребят, что пели с Бингом Кросби в "Эй-Пи Джипсис"?
- Нет, серьезно, можешь что-нибудь откопать про него?
- Я уверен, что в нашем "морге" ведут досье. Дай мне пять-десять минут, и я приготовлю весь материал.
- Благодарю, дружище. Я знал, что могу на тебя положиться.
Он проворчал: "Пока", и мы повесили трубки. Разбирая утреннюю почту большей частью счета и уведомления - я докурил сигару и закрыл контору. Обычно я спускаюсь по пожарной лестнице - это быстрее, чем служебный, тесный как гроб, лифт - но на этот раз я не спешил и нажал кнопку, слушая, как стучит на арифмометре в соседнем кабинете Айра Кипнис.
Здание Таймс-Билдинг на Сорок третьей улице находилось сразу за углом. Я вошел туда, чувствуя себя преуспевающим бизнесменом и, обменявшись хмурыми взглядами со статуей Адольфа Окса в мраморном вестибюле, поднялся на третий этаж, в "комнату новостей". Назвав старику за регистрационным столом фамилию Уолтера, я немного подождал, и вскоре из глубины комнаты вышел Уолтер - без пиджака и с ослабленным узлом галстука, точно репортер из какого-нибудь фильма.
Мы пожали друг другу руки, и он провел меня в комнату, где в сигаретном тумане стучала сотня пишущих машинок.
- С тех пор, как в прошлом месяце умер Майк Бергер, это место стало чертовски мрачным. - Он кивнул в сторону пустого стола в первом ряду, на котором в стакане воды, стоявшем на зачехленной машинке, багровела роза.
Я последовал за Уолтером мимо грохочущих механизмов к его столу посредине комнаты. На проволочном подносе для входящих бумаг лежала толстая картонная папка. Я раскрыл ее, глянул на пожелтевшие газетные вырезки и спросил:
- Не возражаешь, если я прихвачу кое-что из этого с собой?
- Контора говорит: "нет". - Уолт просунул указательный палец под воротник шерстяного пиджака, висевшего на спинке крутящегося стула. - Я отправляюсь завтракать. Если что-нибудь пропадет, моя совесть будет чиста. И имей в виду - в нижнем ящике, - он проникновенно взглянул на меня, пустые конверты.
- Спасибо, Уолтер. Если когда-нибудь я смогу тебе чем-то помочь...
- Ну да, как же! Для парня, читающего только "Джорнэл Америкэн", ты неплохо устроился - идеальное место для расследований.
Я смотрел, как он тащится между рядами столов, обмениваясь остротами с другими репортерами. Вот он махнул кому-то рукой... Я уселся за его стол и открыл папку с материалами о Джонни Фаворите.
Большинство старых вырезок принадлежали не "Таймс", а другим ежедневным газетам и кое-каким журналам. В основном они касались выступлений Фаворита с оркестром Спайдера Симпсона. Некоторые рассказывали о нем подробнее, их я прочел внимательно.
Джонни рос сиротой. Его нашел полицейский - младенец лежал в картонной коробке, к казенному роддомовскому одеялу была прикреплена записка с именем и датой рождения: "2 июня 1920". Первые месяцы он провел в больнице для найденышей да Восточной Шестьдесят восьмой улице. Воспитывался Джонни в Бронксовском приюте. В шестнадцать лет начал работать при ресторане посыльным, сменил несколько мест работы. Через год он уже играл на пианино и пел в придорожных закусочных на севере штата.
"Открыл" его Спайдер Симпсон в тридцать восьмом. Вскоре Джонни успешно выступал с оркестром из пятнадцати музыкантов. В сороковом году, во время недельной аренды "Парамаунта", театр ломился от зрителей, и рекорд посещаемости не был побит вплоть до времен бешеного увлечения Синатрой, в сорок четвертом. В 1941 году тираж его пластинок перевалил за миллион, а вероятный доход превысил семьсот пятьдесят тысяч долларов. В газетах было несколько историй о его ранении в Тунисе; одна газетенка даже ухитрилась сообщить о предполагаемой смерти артиста, но на этом все кончалось. Материалов о его госпитализации или возвращении в Штаты не было.
Я просмотрел весь материал и собрал маленькую стопку того, что мне хотелось захватить с собой. Два фото, на одном из них - Фаворит во фраке, с блестящими напомаженными волосами, словно застывшая черная волна. Сзади на карточке было отштамповано имя агента и адрес: "УОРРЕН ВАГНЕР, ТЕАТРАЛЬНЫЙ ПРЕДСТАВИТЕЛЬ, 1619, БРОДВЕЙ (БРИЛЛ-БИЛДИНГ). УИНДХЭМ 9-3500".