- Я?
   - Кто вы по Зодиаку?
   - Честно говоря, не знаю, - пробормотал я. - Астрология - не мой конек.
   - Когда вы родились?
   - Второго июня, тысяча девятьсот двадцатого года. - Я назвал дату рождения Джонни Фаворита - просто так, на пробу, и на мгновенье мне показалось, что в ее холодных глазах мелькнула какая-то искорка.
   - Близнецы, - сказала она. - Любопытно. Когда-то я знала парня, родившегося в тот же самый день.
   - Неужели? И кто он?
   - Неважно. Это было давным-давно. Пожалуйста, входите и присаживайтесь. Невежливо с моей стороны держать вас в прихожей.
   Я последовал за ней из полутемного холла в просторную жилую студию с высоким потолком. Мебелью служила убогая коллекция предметов, относящихся к ранним трофеям Армии Спасения, оживленная пестрыми шотландскими покрывалами и многочисленными вышитыми подушечками.
   Несколько прекрасных туркестанских ковриков необычных форм и расцветок на полу лишь усиливали ощущение, будто я нахожусь в лавке старьевщика. До самого потолка громоздились всевозможные фикусы и пальмы. Из подвесных кашпо свешивались зеленые стебли комнатных цветов. В закрытых стеклянных террариумах исходили паром миниатюрные тропические леса.
   - Прекрасная комната, - заметил я, отдавая ей пальто, которое она положила на спинку кушетки.
   - В самом деле, прекрасная. Я очень счастлива здесь. - Вдруг ее перебил резкий свисток из кухни. - Не хотите чаю? Я как раз поставила чайник перед вашим приходом.
   - Если вас это не затруднит.
   - Ничуть. Вода уже кипит. Какой вы предпочитаете: "Дарджелинг", жасминовый или "улонг"?
   - На ваш вкус. Я мало разбираюсь в этом.
   Она одарила меня вялой улыбкой и торопливо удалилась, чтобы заняться свистящим чайником. Я осмотрелся внимательней.
   Везде, где только находилось место, теснились экзотические безделушки. Вещицы наподобие храмовых флейт, молитвенных мельниц, индейских фетишей и сделанных из папье-маше воплощений Вишну, вылезающих из пастей рыб и черепах. На книжной полке поблескивал ацтекский обсидиановый кинжал. Я заглянул в раскиданные как попало томики и обнаружил несколько книг по китайской и тибетской магии.
   Когда М. Круземарк принесла серебряный поднос с чайным сервизом, я стоял у окна, думая об исчезнувшем кольце доктора Фаулера. Она поставила поднос на низенький столик у кушетки и присоединилась ко мне. На противоположной стороне Седьмой авеню, на крыше здания Осборн-Апартментс, стоял большой дом с белыми дорическими колоннами, напоминая запрятанную на полку корону, - он был похож на особняки в федеральном стиле.
   - Кто-то купил дом Джефферсона9 и перенес его туда? - пошутил я.
   - Особняк принадлежит Эрлу Блэквеллу. Он дает восхитительные приемы. Интересное зрелище.
   Она вернулась к кушетке. Я последовал за ней.
   - Знакомое лицо, - кивнул я на выполненный маслом портрет пожилого пирата во фраке.
   - Мой отец. Этан Круземарк. - Струйка чая закружилась в прозрачных фарфоровых чашках.
   Плотно сжатые губы изогнуты в зловещей улыбке; в зеленых, как у дочери, глазах - коварство и жестокость.
   - Кажется, он судостроитель? Я помню его фото в "Форбесе".
   - Он ненавидел живопись маслом. Говорил, что повесить у себя такой портрет - все равно что повесить зеркало с замерзшим отражением. Сливки или лимон?
   - Пожалуй, ничего. Она подала мне чашку.
   - Портрет был написан в прошлом году. По-моему, сходство поразительное.
   - Симпатичный мужчина.
   - Симпатичный мужчина. Она кивнула.
   - Поверите ли, ему за шестьдесят. Он всегда выглядел на десять лет моложе своего возраста. В его гороскопе Солнце в аспекте сто двадцать градусов с Юпитером, очень благоприятный аспект.
   Я пропустил ее "мумбо-юмбо" мимо ушей и сказал, что он похож на просоленного морского капитана из пиратских фильмов, которые я смотрел в детстве.
   - Совершенно верно. Когда я училась в колледже, все девчонки в общежитии думали, что он Кларк Гейбл.
   Я попробовал чай. По вкусу он напоминал перезрелый персик.
   - Мой брат знавал одну девушку по фамилии Круземарк, когда учился в Принстоне, - заметил я. - Она приехала в Уэлсли и предсказала ему судьбу на выпускном бале.
   - Наверное, моя сестра Маргарет, - сказала она. - Я Миллисент. Мы близнецы. В нашей семье она - черная колдунья, а я - белая.
   Я вдруг почувствовал себя так, как, должно быть, чувствует себя кладоискатель, обнаруживший, что найденный им сундук пуст.
   - А ваша сестра живет здесь, в Нью-Йорке? - беззаботно продолжал я, уже зная ответ.
   - Конечно, нет. Мэгги уехала в Париж больше десяти лет назад. Я не видела ее целую вечность. А как звать вашего брата?
   Вся моя легенда лопнула как мыльный пузырь.
   - Джек, - сказал я.
   - Не помню, чтобы Мэгги хоть раз упоминала Джека. Впрочем, тогда в ее жизни было множество молодых людей. Мне необходимо задать вам несколько вопросов, чтобы я смогла начертить вашу карту. - Она потянулась к кожаному блокноту.
   - Валяйте. - Я выбил из пачки сигарету и сунул ее в рот. Миллисент Круземарк помахала перед лицом ладонью, словно подсушивая лак на ногтях.
   - Пожалуйста, не надо. У меня аллергия на дым.
   - Извините. - Я сунул сигарету за ухо.
   - Вы родились второго июня тысяча девятьсот двадцатого года, - начала она, - уже одного этого достаточно, чтобы узнать о вас немало интересного.
   - Я весь внимание.
   Миллисент Круземарк уставилась на меня своим хищным взглядом.
   - Я знаю, что вы прирожденный актер, - сказала она. - Вы меняете лица инстинктивно, как хамелеон, меняющий цвет. И хотя вы из тех, кто пытается во всем дойти до сути, ложь слетает с ваших губ без колебаний.
   - Неплохо. Продолжайте.
   - Ваша способность играть разные роли имеет и свою темную сторону: вы попадаете в ловушку, когда сталкиваетесь с двойственной природой вашей личности. Скажем так: вы зачастую оказываетесь жертвой собственных сомнений. "Неужели это сделал я?" - вот ваша постоянная забота. Жестокость дается вам легко, но вы никак не можете смириться с тем, что причиняете боль другим. С одной стороны, вы действуете настойчиво и планомерно, а с другой - во многом полагаетесь на интуицию. - Она улыбнулась. - Что касается женщин, то вы предпочитаете молоденьких и темнокожих.
   - Пять с плюсом, - похвалил я. - Вы недаром получаете деньги. - В самом деле, аналитик, который умеет так глубоко заглядывать в чужие секреты, стоит двадцати пяти долларов в час. Но вот заковыка: она предсказывала мою судьбу, исходя из дня рождения Джонни Фаворита. - Вы не подскажете, где мне подцепить темнокожую девочку?
   - Я расскажу гораздо больше, как только получу все данные. - Белая колдунья принялась царапать карандашом в своем блокноте. - Девушку вашей мечты не гарантирую, но могу несколько развить эту тему. Я отмечу сейчас положение звезд на этот месяц, и мы увидим, как они повлияют на вашу карту. По сути, не только на вашу, но и на карту того юноши, о котором я упомянула. Ваши гороскопы, несомненно, схожи.
   - Я полностью в вашем распоряжении.
   Миллисент Круземарк нахмурилась, изучая свои записи.
   - В настоящее время вам предстоит большая опасность. Недавно, не более недели назад, вы повстречались со смертью. Покойный не был вашим хорошим знакомым, и все же вы очень обеспокоены его кончиной. Здесь присутствует медицинская профессия. Возможно, вы сами вскоре окажетесь в больнице: неблагоприятные аспекты очень сильны. Берегитесь незнакомцев.
   Я не сводил глаз с этой странной женщины в черном и чувствовал, как холодные щупальца оплетают мое сердце. Во рту пересохло. Откуда она все это знала? Я с трудом разлепил губы и выдавал из себя:
   - Что это за украшение у вас на шее?
   - Это? - Рука женщины замерла у горла, словно птица, отдыхающая в полете. - Обычный пентакль. Приносит удачу.
   Пентакль доктора Фаулера не принес ему особой удачи, но ведь он и не носил его, когда умер. Или кто-то забрал кольцо после того, как убил старика?
   - Мне нужна дополнительная информация, - сообщила Миллисент Круземарк, и ее золотой карандашик завис над бумагой, как дротик перед броском. Когда и где родилась ваша невеста? Мне нужен точный час и место, чтобы я смогла определить долготу и широту. Кстати, вы не сказали мне, где родились.
   Я напридумывал что-то и демонстративно взглянул на часы перед тем, как поставить чашку. Мы поднялись одновременно.
   - Спасибо за чай.
   Она проводила меня до двери и сказала, что карты будут готовы на следующей неделе. Я обещал позвонить, и мы пожали друг другу руки с механической учтивостью заводных солдатиков.
   Глава двенадцатая
   Спускаясь в лифте, я вспомнил о сигарете за ухом и закурил, как только вышел на улицу. Мартовский ветер был чистым и свежим. До встречи с Верноном Хайдом оставалось больше часа. Я медленно шел по Седьмой авеню, пытаясь найти объяснение беспричинному страху, охватившему меня в квартире-оранжерее гадалки. Я знал, что дело не обошлось без мошенничества, ничего не значащих слов - классических уловок всех предсказателей. "Берегись незнакомцев". Обычное дерьмо, за которое выкладываешь свои денежки. Она надула меня "вещим" голосом и гипнотическим взглядом.
   Пятьдесят вторая улица выглядела как всегда заурядно. "Клуб-21", расположенный двумя кварталами восточней, сохранил былую элегантность, но на месте исчезнувших джаз-клубов расцвели притоны со стриптизом и азартными играми. А с закрытием "Оникс-клуба" лишь "Птичий остров" на Бродвее поддерживал священное пламя бибопа. Клуб "Знаменитая дверь" тоже закрылся, - боюсь, навсегда. Кабачки "Джимми Райан" и "Хикори-Хаус" - единственные, выжившие на этой улице, угрюмые дома которой во времена Сухого Закона приютили более пятидесяти "слепых свиней"10.
   Я шел на восток, мимо китайских ресторанчиков и вульгарных шлюх в юбках из искусственной кожи с застежками-"молниями". Трио Дона Ширли уже расположилось на "пятачке" в "Хикори-Хаус", но играть они пока не собирались, и, когда я вошел, в полутемном баре было тихо.
   Заказав виски, я выбрал столик, откуда можно было наблюдать за дверью, и после двух стопок заметил парня с саксофонным футляром. На нем был светлый свитер ирландской вязки и коричневая замшевая куртка. Волосы короткие, цвета перца с солью. Я махнул ему рукой, и он подошел.
   - Верной Хайд?
   - Он самый. - Хайд криво улыбнулся.
   - Пристраивай свой "кальян" и присаживайся выпить.
   - Заметано. - Он осторожно поставил футляр и подвинул стул. - Значит, ты писатель. И что ты пишешь?
   - В основном, статьи для журналов. Например, биографические очерки.
   Подошла официантка, и Хайд заказал бутылку "Хайнекена". Мы немного поболтали, затем официантка принесла пиво и налила его в высокий бокал. Хайд сделал огромный глоток и перешел к делу:
   - Итак, ты хочешь писать о бэнде Спайдера Симпсона. Что ж, ты обратился по адресу. Умей асфальт разговаривать, этот тротуар поведал бы тебе историю моей жизни.
   - Не хочу сбивать тебя с толку, но я главным образом хотел бы услышать о Джонни Фаворите.
   Улыбка Хайда превратилась в презрительную гримасу.
   - О нем? На фига тебе писать об этом придурке?
   - Похоже, вы не были закадычными друзьями?
   - И вообще, кто сейчас помнит о Джонни Фаворите?
   - Например, редактор "Взгляда", который предложил мне эту тему. Да и ты, кажется, не забыл Джонни. Что он из себя представлял?
   - Самый что ни на есть подонок. То, что он сделал со Спайдером, было подлее трюка Бэна Арнольда11.
   - А что он сделал?
   - Пойми, Спайдер открыл его, вытащил из какой-то занюханной провинциальной пивнушки.
   - Знаю.
   - Фаворит очень многим обязан Спайдеру. Ведь он получал проценты со сбора, а не твердый оклад, как остальные музыканты из бэнда, так что у него не было причин жаловаться. Когда Джонни порвал контракт со Спайдером, ему оставалось отработать еще четыре года. Из-за этой подлости мы потеряли несколько выгодных гастрольных выступлений.
   Я вытащил записную книжку и автоматический карандаш и приготовился записывать.
   - Он когда-нибудь пытался связаться с кем-то из старого состава Спайдера?
   - Разве призраки ходят?
   - Не понял?
   - Ну, этот тип накрылся. Его угробили на войне.
   - Правда? А я слыхал, что он в больнице на севере штата.
   - Возможно, но по-моему, он все-таки умер.
   - Мне говорили, что он был суеверным. Ты ничего такого не замечал?
   Верной Хайд снова скривил губы в усмешке.
   - Ага, он вечно бегал на спиритические сеансы и отыскивал какие-то хрустальные шары. Однажды на гастролях, кажется, это было в штате Цинциннати, мы подкупили гостиничную шлюху, чтобы та притворилась гадалкой. Она сказала, что Джонни подцепит триппер. И до конца гастролей он не глянул ни на одну бабенку.
   - Кажется, у него была подруга из высшего общества, которая занималась предсказаниями?
   - Ну да, что-то такое было. Я с этой девицей не встречался. В то время мы с Джонни вращались на разных орбитах.
   - В оркестре Спайдера Симпсона были только белые, когда с вами пел Фаворит, не так ли?
   - Только. Впрочем, целый год на виброфоне играл один кубинец. - Верной Хайд прикончил пиво. - Сам знаешь, Дюк Эллингтон тоже не нарушал в те времена своей "цветовой гаммы".
   - Верно. - Я записал несколько слов в книжку. - Другое дело, когда сидишь после работы в тесной компании.
   При мысли о былых посиделках в дымных комнатах улыбка Хайда стала почти приятной.
   - Да, когда в городишко приезжал бэнд Бейси, мы собирались такой вот тесной компанией и развлекались всю ночь напролет.
   - А Фаворит участвовал в этих сборищах?
   - Нет. Джонни не любил черных. Единственными черными, которых он хотел видеть после работы, были горничные из пентхаусов на Парк-авеню.
   - Интересно. Мне казалось. Фаворит был другом Пупса Суита.
   - Может, он и просил Пупса почистить ему разок ботинки. Точно тебе говорю, у Джонни было предубеждение против черномазых. Помню, он говорил, что тенор Джорджи Олда лучше Лестера Янга. Можешь себе представить?
   Я согласился, что это немыслимо.
   - Он думал, будто негры приносят беду.
   - Тенор-саксофонисты?
   - Все черномазые, без исключения, парень. Для Джонни все они были "черными кошками".
   Я спросил его, не было ли у Джонни Фаворита близких друзей в бэнде.
   - Не думаю, что у него вообще были друзья, - ответил Верной Хайд. Если хочешь, сошлись на меня в статье. Он был сам по себе. Всегда держался замкнуто. Бывало, шутит с тобой и улыбается до ушей, но это ровным счетом ничего не значит. Джонни умел очаровать и пользовался этим, как прикрытием, чтобы не подпустить тебя поближе.
   - А что ты можешь сказать о его личной жизни?
   - Я его нище не видел, кроме как на эстраде или в автобусе, когда мы мчались куда-нибудь ночью. Лучше всех его знал Спайдер. Вот с ним тебе и нужно поговорить.
   - У меня есть номер его телефона на Побережье. Но я пока с ним не связался. Еще пива?
   Хайд не возражал, и я повторил заказ. После этого мы целый час обменивались байками о Пятьдесят второй улице и о былых деньках, и больше ни единым словом не помянули Джонни Фаворита.
   Глава тринадцатая
   Около семи Верной Хайд удалился в неизвестном направлении, а я прошел два квартала на запад, к закусочной Галлахера, где подавали лучшие в городе бифштексы. К девяти часам я прикончил сигару и вторую чашку кофе, заплатил по счету и, поймав такси, проехал восемь кварталов по Бродвею, до своего гаража.
   Там я пересел в "шеви" и покатил на север по Шестой авеню, следуя в потоке машин, несущихся через Центральный парк, мимо водоема и озера Гарлем-Меер. Выехав из парка через Уоррис-Гейт на угол Сто десятой и Седьмой, я углубился в мрачные переулки, застроенные доходными домами. В Гарлеме я не был с тех пор, как в прошлом году снесли танцзал "Савой", но улица совершенно не изменилась. В этом районе Парк-авеню проходила под рельсовыми путями Нью-йоркской железной дороги, поэтому вся жизнь сосредоточилась на Седьмой авеню.
   Перекресток Сто двадцать пятой улицы сиял не хуже Бродвея. За ним показались кабачки "Смоллз Парэдайз" и "Каунт Бэйси"; они, судя по всему, процветали. Я приметил себе местечко для парковки напротив "Красного петуха" и остановился, ожидая, когда загорится зеленый свет. От группы бездельников на углу отделился молодой парень кофейного цвета с фазаньим пером в шляпе и спросил, не хочу ли я купить часы. Поддернув рукава своего щегольского пальто, он показал мне с полдюжины часов на каждой руке.
   - Цена просто смехотворная, братишка. Ей-ей, смехотворная.
   Я ответил, что часы у меня уже есть, и пересек авеню на зеленый.
   Оркестровый пятачок "Красного петуха" был залит светом; вокруг, за столиками, в полумраке зала сидели местные знаменитости, а компанию этим богачам-транжирам составляли роскошные леди, сияющие радужным великолепием вечерних открытых платьев с блестками.
   Найдя свободный табурет у стойки бара, я заказал крошечную стопку "Реми Мартин". На эстраде играло трио Эдисона Суита, но с моего места видна была лишь сутулая спина клавишника. Роялю вторили бас и электрогитара.
   Звучал блюз; гитара то вступала в мелодию, то затихала - как пересмешник. Рояль гремел раскатами. Левая рука Пупса Суита, действительно, была на высоте, - Кении Померой не ошибся. Ударников не было, да группа и не нуждалась в них. Пупс дополнял печальный прерывистый басовый ритм сложными каденциями, а потом вдруг запел, и сладкая горечь страдания пронзила полумрак зала.
   Буду блюз поселился во мне,
   О, это, злой блюз...
   Меня преследует Петро Лоа,
   Стон зомби я слышу каждую ночь...
   Господи, что за ужасный блюз!
   Зузу была мамбо, влюбилась в хунгана,
   Нет ей дела теперь до Эрзули!
   Там-там прозвучал - и рабыня она,
   Пляшет Барон Самди на ее могиле.
   Вуду блюз поселился в ней,
   О, этот злой блюз!..12
   Отыграв пару номеров, музыканты со смехом перекинулись несколькими фразами, вытирая потные лица большими белыми платками. Затем направились в бар. Я сказал бармену, что хочу поставить группе выпивку. Бармен принес музыкантам бутылку и кивнул в мою сторону.
   Двое из джазменов взяли бокалы и, глянув на меня, затерялись в толпе. Пупс Суит оседлал табурет в конце стойки и оперся о стену, чтобы удобней было разглядывать толпу. Я взял свой бокал, подошел к нему и залез на соседний табурет.
   - Я просто хотел поблагодарить вас. Вы настоящий артист, мистер Суит.
   - Зови меня "Пупс", сынок. Я не кусаюсь.
   - Хорошо, пусть будет "Пупс".
   Лицо у него было широкое, темное и морщинистое, будто брикет выдержанного табака. Густые волосы цветом напоминала сигарный пепел. Синий саржевый костюм едва не трещал по швам на грузном теле пианиста, но его ноги в черно-белых туфлях были маленькими и изящными, как у женщины.
   - Мне понравился финальный блюз.
   - Я написал его давным-давно, в Хьюстоне, на обратной стороне салфетки, - рассмеялся он. Зубы его оказались ослепительно белыми, и улыбка, наводящая на мысль о луне в первой четверти, словно расколола темное лицо. На одном из передних зубов я заметил золотую коронку. В нижней ее части, сквозь вырез в форме перевернутой пятиконечной звезды поблескивала эмаль. Подобные вещи замечаешь сразу.
   - Это ваш родной город?
   - Хьюстон? Господи, конечно нет, я был там на гастролях.
   - А откуда вы родом?
   - Я-то? Я, паренек, из Нового Орлеана. Перед тобой мечта антрополога. Я играл в дешевых борделях Сторивилла, когда мне не было и четырнадцати. Знавал всю шайку: "Банк", Джелли и "Сатчелмаут"... Потом рванул вверх по реке, в Чикаго, - Пупс расхохотался и хлопнул себя по массивным коленям. В полумраке сверкнули перстни на его толстых пальцах.
   - Вы шутите.
   - Может и шучу, сынок. Может и шучу... Я улыбнулся и пригубил напиток.
   - Как здорово, должно быть, помнить все о прошлых временах...
   - Ты пишешь книгу, сынок? Уж я-то распознаю писателя быстро, нюхом чую, как лис курицу.
   - Вы почти угадали, старый лис. Я работаю над очерком для "Взгляда".
   - Неужто Пупс появится во "Взгляде"? На равных с Дорис Дэй! Ну и дела!
   - Не буду вам пудрить мозги: очерк будет о Джонни Фаворите.
   - Кто это?
   - Певец. Выступал со свинг-бэндом Спайдера Симпсона в начале сороковых.
   - Ага. Спайдера помню. Ух и барабанил он, мать его, - что твой отбойный молоток.
   - А что вы думаете о Джонни Фаворите? Темное лицо Эдисона Суита стало невинным, как у студента на экзамене, не знающего ответа на вопрос по алгебре.
   - Ничего не помню. Ну, разве что он, кажется, сменил имя и стал Франком Синатрой. А по уик-эндам - Виком Дамонэ.
   - Может, у меня неверная информация, - вздохнул я, - до мне казалось, что вы с ним дружили.
   - Сынок, когда-то он записал одну из моих песен, и я благодарен ему за тот давно потраченный гонорар, но это не делает нас друзьями.
   - В "Лайф" я видел фото, на котором вы поете вместе.
   - Ага, помню тот вечер. Это было в баре Дики Уэллса. Я встречал Джонни разок-другой, но он никогда не навещал меня на окраине, где я работал.
   - А кого он там навещал?
   Пупс Суит насмешливо закатил глаза.
   - Это тайна, сынок.
   - После стольких-то лет? - возразил я. - Так значит, он навещал какую-то леди?
   - Да, и та леди была на все сто, это точно.
   - Как ее звали, вы можете сказать?
   - Это не секрет. Любой, кто входил в нашу компанию, знал, что Эванджелина Праудфут всерьез уцепилась за Джонни Фаворита.
   - А центральная пресса ничего об этом не знала.
   - Сынок, если в те дни кто-то нарушал приличия, то он не трезвонил об этом по всему миру.
   - Что же это за птичка - Эванджелина Праудфут?
   - Прекрасная, сильная женщина. С островов, - улыбнулся Пупс. - Она была лет на десять-пятнадцать старше Джонни, но выглядела такой красоткой, что он рядом с нею и вовсе терялся.
   - Не знаете, как мне ее найти?
   - Много лет ее не встречал. Она болела. Ее магазин все еще там, на окраине, да и она, наверное, там же.
   - Магазин? - переспросил я, изо все сил стараясь сгладить полицейскую назойливость вопроса.
   - У Эванджелины был магазин лекарственных трав на Ленокс-авеню. Он работал до полуночи, ежедневно, кроме воскресенья. - Пупс подмигнул мне. Нам пора на сцену. Посидишь еще отделение, сынок?
   - К концу я вернусь.
   Глава четырнадцатая
   Аптека Праудфут находилась на северо-западном углу Ленокс-авеню и Сто двадцать третьей улицы. В витрине висела вывеска, выполненная из шестидюймовых неоновых букв синего цвета. Я оставил машину за полквартала и подошел поближе. На витрине, в прозрачном синем свете, лежали пыльные образцы. Маленькие круглые полки по обеим сторонам витрины заставлены выцветшими коробочками с гомеопатическими лекарствами. На задней стенке прикрепленная кнопками многоцветная анатомическая схема человеческого тела; живот был вскрыт и можно было увидеть кишечную "набивку". Каждая картонная полка соединялась с соответствующим внутренним органом провисшими атласными лентами. На лекарстве, соединенном с сердцем, значилось: "Благотворный экстракт из белладонны Праудфут".
   За задней стенкой витрины виднелась часть магазина. С жестяного потолка свисали лампы дневного света; старомодные застекленные стеллажи из дерева тянулись вдоль дальней стены. Единственным движущимся предметом был маятник настенных часов.
   Я вошел внутрь. В воздухе витал едкий запах благовоний. Когда я закрыл дверь, над моей головой звякнул колокольчик. Я быстро огляделся. На вращающейся металлической подставке возле входа располагалась коллекция сонников и брошюр по любовным проблемам, соперничающих друг с другом в борьбе за покупателя своими яркими многоцветными обложками. Кроме того, пирамидальная горка демонстрировала "порошки удачи", расфасованные в высокие цилиндрические коробки из картона. "Утром насыпь немного порошка себе на костюм и номер, взятый наугад из сонника, обеспечит тебе на сегодня солидный куш".
   Я разглядывал ароматизированные цветные свечи, гарантирующие удачу при длительном пользовании, когда из задней комнаты вышла симпатичная смуглокожая девушка девятнадцати-двадцати лет в белом халате. Волнистые волосы до плеч напоминали полированное красное дерево. На изящной кисти позвякивало несколько тонких серебряных браслетов.
   - Чем могу помочь? - спросила она и, несмотря на тщательно поставленную дикцию, в голосе ее слышалось мелодичное "калипсо"13 Карибского моря.
   Я сказал первое, что пришло в голову:
   - У вас есть корень "Джон-Завоеватель"?
   - В порошке?
   - Мне нужен целый корень. Разве действие амулета не зависит от его формы?
   - Мы не продаем амулеты, сэр. У нас гомеопатическая аптека.
   - А как назвать эти штуки на витрине? Патентованными лекарствами?
   - У нас есть кой-какие новинки, но немного.
   - Я пошутил, извините. Не хотел вас обидеть.
   - Ничего страшного. Скажите, сколько "Джона-Завоевателя" вам нужно, я взвешу.
   - Нет ли поблизости мисс Праудфут?
   - Я - мисс Праудфут.
   - Мисс Эванджелина Праудфут?
   - Я Эпифани. Эванджелина была моей матерью.
   - Вы сказали "была"?
   - Мама умерла в прошлом году.
   - Мне очень жаль.
   - Может, оно и к лучшему. Она долго болела. Лежала пластом несколько лет.
   - Она оставила вам милое имя, Эпифани, - сказал я. - Оно вам идет.
   Ее лицо цвета кофе с молоком порозовело.
   - Она оставила мне гораздо больше. Эта аптека дает прибыль уже сорок лет. Значит, у вас дело к маме?
   - Нет, мы никогда не встречались. Я надеялся, что она ответит на некоторые вопросы.
   Топазовые глаза Эпифани потемнели.
   - Вы что, легавый?
   Я улыбнулся. На моих медовых устах уже отпечаталась было визитная карточка журналиста из "Взгляда", но я предположил, что девушка слишком умна, чтоб попасться на эту байку, и поэтому сказал: