Ирина Христолюбова
Повесть-сказка
ТАИНСТВЕННЫЙ ПУТЕШЕСТВЕННИК
Странно, очень странно
Пассажирский теплоход «Космонавт Савиных» отделился от причала, осторожно развернулся и тихо поплыл по реке.
Марш «Прощание славянки» торжественно-печально сопровождал его отплытие, словно он уходил не в город Астрахань, а в далекий неведомый путь. Среди плачущих была и бабушка Родьки Мельникова.
— Да что вы так убиваетесь? — посочувствовал ей другой провожающий. — Навсегда, что ли, уезжают?
Бабушка Мельникова сурово взглянула на сочувствующего: не хочешь не плачь, а я вот хочу и плачу.
Кто хотел, тот и плакал. А на теплоходе плакать никто не думал, наоборот, все были очень веселые, шумные.
Теплоход отходил от причала все дальше и дальше.
— Мама, ты видишь бабушку? Папа, ты видишь бабушку? — спрашивал Родька.
Но бабушку уже никто не видел. И все-таки Родька продолжал махать обеими руками, надеясь, что вдруг она-то его еще видит.
В свои девять лет он первый раз ехал на теплоходе в большое путешествие: по Каме, по Волге — до самого Каспийского моря. Ровно через восемнадцать дней они должны были возвратиться обратно к родному причалу.
Теплоход проплыл под железнодорожным мостом. Уже бетонная набережная осталась в городской черте, а вдоль берега вытянули шеи башенные краны грузового порта.
Пассажиры постепенно расходились по своим каютам. А некоторые уже загорали на палубе.
— Я тоже хочу загорать, — сказал Родька.
— Успеешь еще, — возразил папа.
— Ничего не успею, — захныкал он.
— Успеешь! — сказала мама.
— Я совсем белый! — заныл Родька. — Все черные, а я белый.
— Где ты видишь черных? — спросила мама. — Все вокруг белые!
Родьке в общем-то не очень хотелось загорать, но он привык всегда настаивать на своем. Ни за что не отстанет, пока не получит то что просит. И мама сдалась.
Они вошли в каюту, чтоб взять одеяло и зон тик. Родька будет загорать, мама сидеть рядом под зонтом, а папа никуда не пойдет и будет читать книгу. «Я затем и на теплоходе поехал, чтоб лежать и никуда не бегать», — сказал он.
Когда вошли в каюту, Родьке совсем расхотелось загорать. Он ведь, собственно, в каюте и не был, только вещи поставили. А здесь замечательно, целых две комнаты. Не что-нибудь, а люкс!
Родька тут же заглянул в холодильник, проверил водопроводный кран, душ, даже зеркало потрогал — крепко висит!
Он прыгнул на диван и еще раз подпрыгнул, как на батуте:
— Каюта-уюта, каюта-уюта! Ура!
— Переодевайся! — сказала мама.
— Не забывайте, что скоро обед, — сказал папа и, взяв книгу, улегся на дива. — Не заблудитесь! — предупредил он.
Родька рассмеялся: где тут можно заблудиться?
Но когда они с мамой пошли по длинному узкому коридору с множеством дверей, потом спустились по лестнице вниз, а внизу были такие же двери и коридоры, Родька понял, что заблудиться можно запросто. Здесь было столько неизвестного! Ему захотелось немедленно все облазить, все потрогать, всюду заглянуть.
Мимо них прошла девочка такого же возраста, как Родька. Девочка как девочка: белые волосы, носик остренький, как у лисички. Только одета она была смешно: в желтом ситцевом сарафанчике и в то же время в ботинках и чулках.
— Вот умора! — фыркнул Родька.
Мама тоже удивилась: июль, такая жара, а тут чулки и ботинки.
— Еще бы валенки надела! — рассмеялся Родька.
Девочка оглянулась и показала ему язык.
И тут, прямо у него над ухом, промяукала кошка: «Мя-яу! Мя-яу!» Конечно, ничего удивительного нет, когда мяукают кошки. Но у Родьки округлились глаза. Он сделал такое отчаянное движение, как будто хотел кошку сбросить с головы. Само собой, никакой кошки у него на голове не было.
Мама шла впереди и не видела этой странной картины.
Родька огляделся. Может быть, кошка подпрыгнула, мяукнула и спряталась? Хотя он никогда не видел кошек, которые бы так высоко прыгали.
— Мама! — крикнул он.
— Чего ты кричишь?
— Ты не видела здесь кошку?
— Какую еще кошку?
— Не… не знаю какую… Наверное, черную.
— На кораблях бывают кошки. Может быть, и здесь есть. Но я не видела. А зачем тебе кошка?
— Она мяукнула…
Родька хотел было рассказать, как она мяукнула, но они вышли на палубу. У борта стоял полноватый мужчина в белом джинсовом костюме и белой кепочке. Он грыз семечки и бросал скорлупу в воду.
— Загорать идете? — спросил он. — Так это на шлюпочной палубе. Первый раз, наверное, на теплоходе едете?
— Первый, — ответила мама.
— Пойдем, — потянул ее Родька. Он-то знал: мама с каждым может разговориться, и надо стоять и ждать, когда она кончит разговор. Даже на улице, с прохожими, и то умудряется познакомиться и поговорить.
— О чем ты можешь говорить с прохожими? — всегда удивляется папа.
— Я просто контактная, — обычно отвечала мама. — В наш век это необходимо.
— Мальчишка-то ваш занятный, — сказал мужчина, который, видимо, тоже был контактный. — Занятный мальчишка. А тигра на футболке зачем носишь?
— Низачем! — буркнул Родька.
— Занятный мальчишка!
— Мы пойдем, — извиняющимся голосом сказала мама.
— Идите, идите, отчего же не идти, — разрешил мужчина. — Врачи советуют первый раз загорать не более пяти минут. Может произойти солнечный удар!
— Не более, не более, — проворчал Родька, когда они пошли. — Разговариваешь со всеми.
— Почему я не должна разговаривать? Может быть, он очень одинокий человек. Видишь — стоит совершенно один. Поэтому он и любит теплоход, здесь много людей.
— В поезде еще больше.
— Поезд — это совершенно не то! В поезде все спешат, ждут свою станцию. Поезд это просто-напросто переезд с места на место. А на теплоходе стараются устроиться уютно, надолго.
Родька был вполне согласен с мамой, а скорее всего с папой, потому что дома именно папа всячески превозносил теплоход и ругал поезд, а мама, наоборот рвалась куда-то быстрее уехать, даже улететь. Сейчас она уже лететь никуда не хотела.
На шлюпочной палубе было многолюдно, как на пляже. Все сидели и лежали на деревянных лежаках.
— Ага-а! Все лежаки заняты! Говорил, раньше надо идти!
Но тут же нашелся лежак.
— Ты страшный придира, — сказала мама. — Все тебе неладно, идешь, ворчишь. Какая тебя муха укусила?
— Никакая не муха!
Родька бросил на лежак одеяло, лег на живот и отвернулся. «Муха, муха! — думал он. — Пусть бы кусала, нужно-то очень. А вот если над ухом мяукает…»
Мама села под зонтик и стала любоваться картиной природы. Светит солнце, блестит вода, летают чайки!
А Родька лежал и думал про свое: «Если это мяукнула кошка, то куда она делась? А, кроме кошек, кто еще мяукает? Никто! Странно, очень странно!»
Солнце так припекало, что Родька тут же покрылся потом. Тоже занятие — лежи и лежи. Кругом вода, а искупаться негде.
— Папа без нас уже, наверное, скучает, — очень кстати сказала мама.
Но папа не скучал. Когда они вернулись в каюту, он спал с книгой в руке. Мама его тут же разбудила.
Папа протер глаза, потянулся.
— Мне даже сон приснился, — сказал он. — Любопытный сон! Цветной!
Папе никогда цветные сны не снились, даже черно-белые редко, он их просто не помнил. Поэтому сейчас он и потирал удивленно затылок.
— А приснился мне кот, рыжий, с рваным ухом, зелеными глазами. Представьте себе такую картину: сижу я в своем кабинете, он заходит и говорит: «Здравствуйте, философ Мельников!» Я ничуть не удивился, что он человеческим голосом разговаривает. Кот подает мне лапу: «Будем знакомы: Филимон!» Я пожал ему лапу, будто так и полагается. Но при этом все-таки мелькает у меня где-то отдаленно, в какой-то клетке мозга, мысль, что, возможно, это сон. А кот мне и говорит: «Философ, а снов не видишь. Живешь, ничего не знаешь!» — И прыг на стол. Сел на мою рукопись и сидит, зеленые глаза щурит. Я говорю: «Пересядьте, пожалуйста, вот сюда!» — И рукопись из-под него пытаюсь вытащить. А он не замечает моих усилий. Спрашивает: «Чего это у тебя бумаг-то столько лежит?» — «Да вот, — говорю, — пишу статью „Человек — преобразователь природы“».
Мама рассмеялась:
— Ты ее так и недописал, вот тебе и приснилось.
— Ну, а кот что? — нетерпеливо спросил Родька.
— А кот разлегся на столе и заявил: «Я тоже преобразователь!» Тут вы пришли, я проснулся, и наш содержательный диалог прервался.
— А кот не мяукал? — настороженно спросил Родька.
— Я мяукал! — пошутил папа. — А кот говорил.
— Тебе вредно спать днем! — сказала мама.
Ни мама, ни папа, ни Родька не знали и знать не могли, что с этого дня многим на теплоходе «Космонавт Савиных» начнут снится странные сны.
— А когда мы шли с мамой загорать, мне кто-то на ухо мяукнул! — возбужденно прошептал Родька.
— Ну, это был Филимон! — весело сказал папа.
Мама тоже на этот счет повеселилась и сказала, что у них обоих котомания.
Странности продолжаются
В ресторане, куда семья Мельниковых пришла обедать, было уже много народу. Мама увидела за столиком того самого мужчину, который говорил «занятный мальчишка», и тут же помахала ему рукой. Мужчина так заулыбался, как будто это был самый приятный подарок в его жизни. Папа окинул взглядом зал и обреченно подумал, что через три дня все станут друзьями его семьи.
К Мельниковым подошла официантка, посмотрела, куда бы их посадить.
— Идите, идите к нам! — позвал мужчина.
— Садитесь вместе со своими знакомыми, — сказала официантка. — Это будет ваше постоянное место.
Кроме «знакомого», за столом сидела еще и «знакомая» — та самая девочка, которая ходила в чулках и ботинках. Родька скривился: не хватало еще с какой-то девчонкой вместе обедать.
Рядом с девочкой сидела молодая женщина. Такая же белая и с таким же острым носиком. «Это ее мать, а это ее отец», — подумал Родька.
— У нас будет приятная компания, — радостно сказал мужчина и подставил маме стул. — Очень важно найти в отпуске приятную компанию.
Родьке пришлось сесть рядом с девчонкой. Ну и пусть, очень она ему нужна. Сидит, носом вертит. Может быть, забыла, что утром ему язык показывала? Он-то не забыл. И Родька независимо положил руки на стол, как будто весь стол принадлежал только ему.
— Сядь прилично, — сказала мама.
— Я и в школе так сижу! — он еще шире раздвинул локти.
Мама нахмурилась.
Но на Родьку «нашло». Он чувствовал, что ни за что не уберет руки со стола, хотя понимал, что надо убрать. Все молча смотрели на него. Все осуждали. Ему хотелось убежать, но он сидел, вцепившись в скатерть, и его можно было унести отсюда только вместе со столом.
— Занятный мальчишка! — произнес мужчина.
— Ох, я бы своей уже давно подзатыльника дала! — сказала женщина.
— И он получит, — сказала мама, хотя Родька подзатыльников никогда не получал, разве что понарошку.
Девчонка хитро хихикнула.
— Не обращайте на него внимания, — сказал папа.
Пришла официантка. Тут бы самый подходящий момент убрать руки со стола, но Родька сидел не двигаясь.
И вдруг его КТО-ТО ущипнул. Он подпрыгнул, оглянулся. За столом засмеялись.
— Что с тобой сегодня? — спросила мама.
— А чего она щиплется! — разозлился Родька.
Девчонка подставила ладошку ко рту и опять хихикнула.
— Я и не думала щипаться! Мы с тобой даже не познакомились, чего это я буду тебя щипать?
И правда: девчонка сидела слева, а его ущипнули справа. Не официантка же! Когда ей щипаться, она тарелки расставляет. Может быть, какое-нибудь насекомое прилетело, укусило и улетело?
Папа в ответ на все это происшествие хмыкнул и налег на салат. Его как-то не очень взволновало неприличное поведение сына. «Воображает перед девчонкой», — подумал он, вспомнив себя мальчишкой. Управившись с супом, папа принялся за бифштекс, всячески расхваливая его. Вообще-то он все время собирался сесть на диету, потому что считал, что полезно жить впроголодь.
Но эта мысль всегда приходила ему после обеда. И тут, съев бифштекс, папа сказал:
— Нужно употреблять только растительную пищу. Кроме витаминов, в ней присутствует солнечная энергия.
— Вам хорошо, — сказал сосед несколько обиженным тоном. — У вас уши большие.
— При чем тут уши? — опешил папа. Да и не только папа.
— Как причем? У кого большие уши, те имеют тяготение к растительной пище, а у кого маленькие, — он показал свое миниатюрное ушко, — извините, без мяса обойтись не могут!
Папа осторожно пощупал свое ухо: большое, как у слона. Наверное, ему вообще не нужно было есть бифштекс. Все начали щупать свои уши. Родька ухом был в папу. Но мясо он любил. Что ему сейчас — уши менять?
— Все это ненаучно, — сказал папа.
Сосед развел руками: дескать, хотите верьте, хотите нет, но это так.
Обстановка за столом разрядилась.
— Пора и познакомиться! — сказала мама.
Папа вежливо представил соседям всю свою семью: вот он, Борис Николаевич Мельников, скромный философ, преподает в институте; его любимая жена Марина Викторовна, конструктор, изобрела робота Яшу; вот их дорогой сын Родька, отличник учебы, будущий математик. Да, да, учится в специальной математической школе, перешел в четвертый класс.
Соседи смотрели на семью Мельниковых с большим уважением.
— Я тоже в четвертый перешла, — сказала девочка. — Меня Зойка Капелькина зовут. А мою маму — Валя Капелькина. Еще у нас в деревне есть бабушка Дуся Капелькина. Мы все Капелькины.
— Какая смешная фамилия, — улыбнулся Родька.
— Ничего смешного, — заметил папа.
— А моя фамилия Федулин, — представился мужчина. — Еду в одиночестве, без сопровождающих, — пошутил он.
«Значит, это не ее папа!» — Родька почему-то был доволен. И то, что Федулин никакая даже не родня Зойке Капелькиной, тоже было хорошо. Хотя чего хорошего? Вполне Федулин мог быть родней, ведь если не Зойке, то все равно он кому-то родня.
— А зовут меня Павел Михайлович! — добавил Федулин.
— А почему вы один? — спросила Зойка. Мама-Капелькина на нее шикнула:
— Не твое дело!
— Секретов нет, — улыбнулся Федулин. — Люблю природу, реку, восходы, закаты! А вся моя семья мчится на юг, к морю! Тысячи людей трясутся в поездах, летят, рискуя жизнью, в самолетах, — и все туда, на южное побережье, к Черному морю. Скажите — зачем? Зачем, я вас спрашиваю?
Все молчали, словно боялись ответить на вопрос Федулина неправильно.
— Вот так-то! — сказал Федулин и встал. Он улыбнулся, всем пожелал приятно провести время и удалился.
— Хорошо, что мы к морю не поехали, — испуганно сказала Зойка. — Что бы там делали?
Родька ухмыльнулся: понятно — моря никогда не видела, а он уже сто раз к морю ездил. Ну, не сто, а два.
Стрекоза из деревни Кутузы
На палубе папа сразу же нашел деревянное кресло и с удовольствием в нем развалился. А мама-Мельникова и мама-Капелькина стали прогуливаться туда-сюда и оживленно беседовать. Разговор у них был необычайно интересный: мама-Мельникова рассказывала о своем сыне Родионе, а мама-Капелькина — о своей дочери Зое.
А дети между тем стояли у борта и, привстав на цыпочки, смотрели в воду.
Она кипела внизу белой пеной.
— Ты чего такой поперечный? — спросила Зойка.
— За столом, как барин, уселся. Моя бабушка показала бы тебе!
— У меня своя бабушка! Таких бабушек вообще ни у кого нет!
— Каких таких?
— А вот таких!
— Ну, каких?
— А вот таких! Она занимается бегом и стала чемпионкой в кроссе!
— Каким бегом? — поразилась Зойка.
— Обыкновенным. Оздоровительным.
— А куда она бежит?
— Никуда. От старта до финиша.
Зойка даже рот открыла. Ее бабушка Дуся тоже все время куда-то бегает, торопится, но чемпионкой ни разу не была.
— А ты почему утром в чулках и ботинках ходила? — насмешливо спросил Родька.
— Мы с мамой из деревни рано выехали, в пять утра холодно было. — Зойка поболтала ногой, показывая, что сейчас-то на ней босоножки.
— Так ты деревенская! — Родька почувствовал перед Зойкой полное превосходство. — Может, ты и в городе не бывала? — снисходительно спросил он.
— А чего мне в нем бывать? Очень нужно, — снова сказала Зойка.
— Правда не бывала? — уже заинтересовался Родька.
— Очень нужно, — снова сказала Зойка.
Родька не мог понять: то ли она говорит серьезно, то ли смеется над ним. Вредная девчонка! Ему тут же захотелось что-нибудь такое сказать, чтоб Зойка сразу поняла, что имеет дело с гордостью третьего «А» класса школы номер семнадцать. Но в голову, как назло, ничего не приходило.
Зойка повела острым носиком, как будто что-то унюхала, задрала голову кверху, вглядываясь неизвестно во что, и протянула ладошку.
— Ты что, под солнцем дождь ловишь? — съехидничал Родька.
Зойка ничего не ответила, стояла с вытянутой рукой.
Вокруг нее закружилась стрекозка и опустилась ей на ладонь. Ее прозрачные крылышки нежно светились, переливались голубым, розовым, перламутровым. Зойка улыбнулась.
— Какая красивая! — восхитился Родька. — Дай мне ее! — и потянулся за стрекозкой.
— Зачем?
— Я ее засушу. У меня в коллекции еще нет таких красивых.
— В какой коллекции? — обомлела Зойка.
— Я коллекционирую бабочек и стрекозок. Мне учительница сказала, что потом моя коллекция будет выставлена в школьном музее. Я вообще много знаю о жизни стрекоз, ужасно интересные создания. — Родька снова засмотрелся на стрекозу. — Правда, я такой красивой не видел! Странно, почему она села к тебе на ладонь?
— Потому что это моя стрекозка! — сердито сказала Зойка. Она подняла руку, и стрекозка растаяла в воздухе.
— Как это твоя?
— Из нашей деревни Кутузы. Стрекозка Майка. Она прилетела рассказать, как там бабушка без нас живет.
— Ничего, голова у тебя работает! — похвалил Родька. — А я еще не такое могу выдумать! Спорим? Мы с моим другом Лешкой Субботиным научно-фантастический роман пишем!
Но Зойка по-прежнему стояла сердитая.
— Дай слово, что не будешь коллекции из стрекозок делать!
— Так это же для науки! Темнота! Собаке, между прочим, даже памятник поставлен, потому что, прежде чем лечить людей, проводят опыты на животных. Нарочно им болезни вводят, потом начинают ставить эксперименты и наблюдают — умрут или не умрут. А тут какие-то стрекозки!.. — И в этот момент Родька получил подзатыльник. Он обернулся к обидчику, но рядом никого не было. Мальчик растерянно посмотрел на пассажиров, гуляющих по палубе. Никто на него не обращал внимания. Он закусил губу, ничего не понимая. А у Зойки лицо сразу хитреньким стало, она хихикнула и спросила:
— Чего это ты дергаешься? Больной, что ли?
— Сама ты больная!
Родька повернулся и пошел. Чего она смеется! Хотя при чем тут Зойка? И чего он на нее рассердился? Не она же ему подзатыльник дала. Но кто? Рядом же никого не было! Непонятное что-то происходит с ним.
— Ты чего такой мрачный? — спросила мама. — Поссорились? Почему девочку оставил?
— Ничего не поссорились, — буркнул Родька. — У меня голова разболелась.
— Перегрелся на солнце, — сделал заключение откуда-то возникший Павел Михайлович Федулин.
Мама взяла Родьку за руку:
— Пойдем в каюту!
Родька выдернул руку: что он, маленький, чтоб его за руку водили!
Когда пришли в каюту, мама внимательно осмотрела сына.
— Почему ты такой бледный? — с беспокойством спросила она.
— Я же сказал: у меня голова болит!
Он лег на диван, устало вытянул ноги. Так и будет лежать, ни за что никуда больше не пойдет. Даже ужинать. Пусть в каюту несут. И Зойку с ее хитростями, стрекозками больше видеть не желает.
Пришел папа, который ходил узнавать, что продают в буфете.
— Он перегрелся на солнце, с ним мог случиться солнечный удар! — взволнованно сообщила мама и положила Родьке на лоб мокрое полотенце.
Папа сказал, что с солнцем шутки плохи. Пятна на солнце влияют на все человечество, в том числе и на Родьку.
Мама сказала, что ребенок болен и пятна тут совершенно ни при чем. Папа стал доказывать, что они могут действовать даже на психику. Тут Родька сразу открыл глаза, сбросил полотенце.
— А вдруг они уже подействовали на психику? — спросил он с беспокойством.
— С какой стати? — удивилась мама, — Я за твою психику спокойна. Уж если они и повлияют, то только на папу.
— Да они уже повлияли на меня! — воскликнул Родька.
Сейчас-то ему стало ясно, что все дело в солнечных пятнах.
— Не выдумывай! — строго сказала мама.
— Ага, не выдумывай! А кто мяукнул под ухом? А кто меня за обедом ущипнул? — грозно спросил Родька. — А кто мне подзатыльник дал?
— За что? — тут же спросил папа.
— Какой подзатыльник? — опешила мама. — Вот поэтому у него и болит голова! Какой-то хулиган дал ему подзатыльник. Ты хотя бы его запомнил?
— В том-то и дело — никого не было! Видимо, мне все кажется. Галлюцинации! Солнечные пятна влияют!
Мама стояла как оглушенная. Совершенно здоровый мальчик — и несет такую околесицу. Что с ним произошло?
Тайна Зойки Капелькиной
Пассажиры Капелькины занимали угловую каюту номер сто два. В трюме.
Напротив них, в каюте номер сто три, жил Павел Михайлович Федулин.
Трюм — это тебе не третья палуба, где сиди и любуйся проплывающими берегами. Здесь, в круглый иллюминатор, видно только воду и больше ничего. Но совсем не значит, что это плохо. На воду смотреть тоже интересно. А если долго-долго не мигать, то можно увидеть водяного с бородой, зеленого цвета. Так говорила Зойке подруга Нюшка. А сама Зойка никаких водяных не видела. Жалко, что Нюшки рядом нет, хорошо бы вместе к морю плыть. Что она сейчас, интересно, делает? Наверное, опять теленка ищет, вечно он куда-нибудь убегает. У, бездомный!
Зойка сидела, смотрела в иллюминатор и ела вишню, которую купили на пристани. Она долго обсасывала каждую косточку. Не так-то часто ей приходилось лакомиться вишней. В их деревне ее не сажали, лишь мама иногда привозила стаканчик-другой из города. На рынке покупала. Бабушка ворчала:
— Зачем деньги тратить на баловство? Возьми корзинку да сбегай на косогор за клубникой. Лень-то вперед тебя родилась.
Зойка, конечно, бегала за клубникой и за земляникой, но это были свои ягоды, их ешь сколько хочешь. А вишня была с юга, всего один стаканчик.
Зойка жила с бабушкой в Кутузах. А мама жила в городе. Она ждала, когда ей дадут квартиру. Тогда бы она забрала к себе и Зойку, и бабушку.
Отца Зойка не знала. Только фотографии видела. Он жил где-то на севере и, видимо, не часто их вспоминал. Так бабушка говорила. Зойка писала ему письма, а он отвечал не на все. У него там была другая семья и сын Алеша. Зойка Алеше тоже писала, он ответил два раза. Она очень гордилась его письмами и показывала всем подружкам: «Это от моего братика!» Алеша ее интересовал гораздо больше, чем отец.
Маму Зойка жалела. Нелегко ей живется. Но ничего, вот она вырастет и будет ей помогать.
— Встань-ка, примерю свитер, — сказала мама, которая сидела рядом и вязала.
Зойка встала, мама прикинула на нее вязание.
— Пока плывем, и свяжу, — сказала она. — Будет тебе обновка.
— Когда мы приедем обратно и пойдем к Родьке в гости, я его надену. Ага? Только, наверное, жарко будет.
— Собралась. Никто тебя еще не приглашал!
— А что — просто так нельзя? Мы с бабушкой никого в гости не зовем, к нам все приходят, когда захотят.
— Сравнила! У вас в Кутузах вообще двери не закрываются. Замок еще в прошлом году потеряли, все не найдете.
— А зачем он? Можно на палочку закрыть. — Зойка задумалась. — Лучше бы ты, мама, обратно к нам приехала жить, чем мы к тебе, — осторожно сказала она. — Нам с бабушкой в городе не житье.
— Наговорила тебе бабушка! Как вы не понимаете: у меня же профессия. Я — ткачиха, и передовая! Да и тебе учиться надо. В Кутузах даже школы нет. Не надоело тебе за три километра бегать?
— Не-е. Не надоело.
— Все равно Кутузы скоро снесут. Всех переведут в центральную усадьбу.
— Никуда мы с бабушкой не поедем.
— Заладила: мы с бабушкой! Можешь мне хоть в отпуске настроение не портить? Ты думаешь, что говоришь: вы что — во всей округе одни останетесь?
— Нюшка тоже не поедет.
— Замолчи, пожалуйста! — Мама расстроилась. Это были их старые разговоры, и никогда они не приводили ни к какому решению.
Зойка замолчала и продолжала сосать вишню, а мама — вязать свитер. Вязание совсем ее успокоило, и она потихонечку запела: «Во поле березынька стояла, во поле кудрявая стояла…» И вдруг из угла КТО-ТО подпел скрипучим голосом: «Люли-люли стояла, люли-люли стояла…»
Мама выронила из рук спицы. Зойка чуть не подавилась вишней.
— ОН здесь? — шепотом спросила мама.
Зойка молча кивнула. Вид у нее был скорее сконфуженный, чем испуганный.
Мама обвела взглядом каюту, стараясь определить, где ОН. Все стояло на своих местах, не шевелилось, не двигалось. Но тут спицы, которые лежали на полу, словно сами поднялись в воздух и воткнулись в клубок.