Страница:
Разузнав у Юрия Владимировича, где сейчас находится Нина и кто ведет дело, я с искренней готовностью пообещал как минимум навести все необходимые справки и помочь чем получится.
– Я не верю в то, что Нина могла пойти на такое, – сказал мне на прощание Ю Вэ. – Я слишком хорошо ее знаю. Но моя убежденность – плохое доказательство, а внушить ее следователю я не могу.
– Да-да, разумеется, – повторял я. – Но надо все как следует разузнать. Купим следова... то есть объективную информацию, посмотрим, что к чему...
– И я их понимаю, – продолжал свою мысль Ю Вэ, – через следственные органы проходят сотни, тысячи таких людей. Поневоле черствеешь. Поверите ли, я даже напился вчера до чертиков. Ах, ну да, ведь вы же меня и выручили... Просто я уже не знаю, что и делать. Руки опускаются и жить больше не хочется.
– Надо взять себя в руки, – наставительно произнес я. – Юрий Владимирович, я понимаю, что это тяжело, почти невозможно, но попробуйте как-то собраться. Предстоит борьба, и я верю в вашу силу духа. Вы были моим учителем и то, чего я добился в этой жизни в немалой степени достгнуто благодаря вам. Да-да, не возражайте. Я считаю себя обязанным вам по гроб жизни и обязательно буду держать ситуацию под контролем.
Стоя уже на самом пороге и комкая в кулаке торчащий из отворотов куртки шарф Юрий Владимирович как-то по-детски беспомощно улыбнулся.
– Попробуйте... хорошо, если вам удастся хоть как-то смягчить... Я-то уже ни на что не надеюсь, – произнес он с отчаянием.
Проводив старика, я некоторое время поахал и попереживал, предаваясь банальным рассуждениям о том, чего только не бывает с человеком.
– Ниночка! Кто бы мог подумать! – несколько раз повторил я вслух.
Ладно, как-нибудь все устроим. Если не удастся скупить четвертую власть на корню, то может быть, спишем на аффект. Убивать, конечно, нехорошо, но, по-моему, надо думать о тех, кто остался жив, а они пусть уже сами делают выводы относительно того, как жить дальше.
Как бы там ни было, нужно произвести некоторые необходимые уточнения.
Я уже собирался было снова побеспокоить Аркашу Гессена, но моя рука замерла на полдороге к телефону. Нет, пусть лучше додумывает то, что я ему поручил, не надо отвлекать человека.
Позвоним-ка мы Епифанову!
Если бы мне предложили за юриста нашей компании его алмазный эквивалент по весу Епифанова, я не раздумывая бы отказался. Епифанов был очень худой, а второго такого доку в нашем правовом беспределе днем с огнем не разыскать. Знал все от и до, смотрел в корень на два хода вперед, семь раз отмерял, один раз стрелял. И всегда попадал в яблочко. За что и ценим.
– Епифаныч? – присел я на ручку кресла, но тут же вскочил, так как орех хрустнул под моими ста двадцатью кг. – Привет, родной. Послушай, тут вот какая история приключилась...
И я быстро продиктовал ему данные, которые выудил у профессора.
– Будь другом, разузнай что, как и почем, – попросил я. – Да, выясни, какого адвоката ей назначат, и не стоит ли сменить, о’кей?
– К трем, – откликнулся Епифанов. – А насчет наших текущих?
– По всякому, – уклончиво ответил я. – К обеду соберемся, обмозгуем.
Дело, над которым сначала корпел я, а потом, обессилев от усталости, спихнул на Аркадия Гессена, было, действительно, крайне сложным.
Требовалось принять конкретное решение. Начинались крупные неприятности с одной из новых контор. Объединение было вполне маргинальное и созданное, так сказать, «до кучи» – почему бы в «Ледоколе» не быть структуре по собакам. Консультации показывали, что бизнес на щенках был довольно прибыльным.
Но оказалось, что человек, который пришел к нам с этим бизнес-планом, не совсем просекал ситуацию и вляпался на первых же шагах. И это, не говоря уже о неудачах собственно с живностью.
Шарпеи дохли, бульдоги бесились, а чау-чау лысели со страшной силой. Оказалось, что виноваты поставщики товара, которые оказались абсолютно левой конторой, сбывающей неходовой бракованный товар по подложным родословным. С ребятами разобралась наша служба безопасности и теперь они отрабатывали нам моральный и материальный ущерб, причем были счастливы, что все закончилось именно таким мягким для них вариантом.
Удалось уластить и гневных владельцев некондиционных псов. Этим неблагодарным делом занимались нанятые специально для общения с клиентами кинологи со вторым образованием психотерапевта.
Самым неприятным, однако, оказалось совсем другое. Директор умудрился выпустить на свой страх и риск некоторое количество векселей, которые если что-то и стоили в самом начале проекта, то теперь ими было глупо даже подтираться. Более того, наши лучшие враги в администрации не упустили возможность наехать на новое предприятие, усмотрев в его финансовой деятельности определенные нарушения. После ряда проверок вдоль и поперек стало ясно, что просто так выкрутиться не удастся. Дело еще не завели, но это был вопрос нескольких дней.
Сдавать парня было нельзя, а отстоять его пока не представлялось возможным.
Требовалось немедленно принимать какие-то меры и спасать ситуацию.
Прикорнув на пару часов, я, вроде бы, пришел в норму. К трем я выдернул Гессена в офис. Туда же подвалил и юрист фирмы Епифанов.
– Ну что, Аркадий, говори первым, – предоставил я слово Гессену.
Вице-президент «Ледокола» поднял на меня покрасневшие за бессонную ночь глаза. Откашлявшись и поправив очередной – в желтую полоску галстук на серой рубашке (у Аркадия было 365 одинаковых по цвету и фасону рубашек плюс невообразимое количество галстуков, которые он менял каждый день) вице-президент предложил свой вариант выхода из создавшейся ситуации.
– Я не привожу обоснования, а излагаю только схему, – сразу предупредил Гессен. – Первое. У нас демократия. Второе. Подписку о невыезде наш незадачливый директор не давал. Третье. Если он начнет оформлять визу для поездки в любую загранстрану, его тогда точно не выпустят. Четвертое. Существует чертова уйма государств с безвизовым въездом. Пятое. Некоторые из них предоставляют гражданство за довольно скромные суммы. Шестое. Человек имеет право отказаться от российского гражданства. Седьмое. Этот крендель становится гражданином Барбадоса. Восьмое. Процесс, если даже он и начнется, не закончится никогда по понятным причинам.
Выслушав Аркашу, все присутствующие замолкли, обдумывая это радикальное предложение. Гессен был большой умницей и если я был в «Ледоколе» как бы руководящей и направляющей, то Аркадий по праву мог бы назваться «мозгом фирмы» Насчет остальных частей тела фирмы мнения коллектива разделялись.
– Епифаныч? – повернулся я к юристу, который уже начал обмозговывать вариант Гессена. – Что у нас по правовой стороне дела?
Юрист говорил сорок минут.
Предложенный Епифановым механизм был крайне сложен и громоздок, но позволял выйти из глубокой задницы в белом костюме.
Речь шла о двойной продаже прав учредителей – сначала одной ингушской конторе, которая, в свою очередь, уступала права московской суперкинологической фирме-монополисту – этим уже было все равно, кого поглощать и как расширяться. Таким образом, возникала ситуация, когда клиенты не имеют претензий, а дело по векселям еще не открыто да и не будет открыто до начала недели. Епифанов обещал, что все документы можно будет составить за выходные и уже в понедельник подписать с партнерами необходимые бумаги.
Получалось, что новая фирма не отвечает за ошибки старой, так как деятельность больше не ведется, а старой фирмы больше не существует.
После небольшого совещания были приняты оба варианта. Все с облегчением вздохнули и следующий час был посвящен уточнению деталей – переговорами с ингушами и выхода на связь с нашим прихватом на Барбадосе.
Когда собрание было закончено и Гессен уже направлялся к бару, чтобы освежиться минералкой (так как, бросив пить, перешел на французские воды, которые стоили едва ли не дороже хорошего виски), а Епифанов укладывал бумаги в портфель, я напомнил ему про Соколова.
– Очень плохо, – серьезно ответил Епифанов. – Хуже не бывает.
$ 2
– Я не верю в то, что Нина могла пойти на такое, – сказал мне на прощание Ю Вэ. – Я слишком хорошо ее знаю. Но моя убежденность – плохое доказательство, а внушить ее следователю я не могу.
– Да-да, разумеется, – повторял я. – Но надо все как следует разузнать. Купим следова... то есть объективную информацию, посмотрим, что к чему...
– И я их понимаю, – продолжал свою мысль Ю Вэ, – через следственные органы проходят сотни, тысячи таких людей. Поневоле черствеешь. Поверите ли, я даже напился вчера до чертиков. Ах, ну да, ведь вы же меня и выручили... Просто я уже не знаю, что и делать. Руки опускаются и жить больше не хочется.
– Надо взять себя в руки, – наставительно произнес я. – Юрий Владимирович, я понимаю, что это тяжело, почти невозможно, но попробуйте как-то собраться. Предстоит борьба, и я верю в вашу силу духа. Вы были моим учителем и то, чего я добился в этой жизни в немалой степени достгнуто благодаря вам. Да-да, не возражайте. Я считаю себя обязанным вам по гроб жизни и обязательно буду держать ситуацию под контролем.
Стоя уже на самом пороге и комкая в кулаке торчащий из отворотов куртки шарф Юрий Владимирович как-то по-детски беспомощно улыбнулся.
– Попробуйте... хорошо, если вам удастся хоть как-то смягчить... Я-то уже ни на что не надеюсь, – произнес он с отчаянием.
Проводив старика, я некоторое время поахал и попереживал, предаваясь банальным рассуждениям о том, чего только не бывает с человеком.
– Ниночка! Кто бы мог подумать! – несколько раз повторил я вслух.
Ладно, как-нибудь все устроим. Если не удастся скупить четвертую власть на корню, то может быть, спишем на аффект. Убивать, конечно, нехорошо, но, по-моему, надо думать о тех, кто остался жив, а они пусть уже сами делают выводы относительно того, как жить дальше.
Как бы там ни было, нужно произвести некоторые необходимые уточнения.
Я уже собирался было снова побеспокоить Аркашу Гессена, но моя рука замерла на полдороге к телефону. Нет, пусть лучше додумывает то, что я ему поручил, не надо отвлекать человека.
Позвоним-ка мы Епифанову!
Если бы мне предложили за юриста нашей компании его алмазный эквивалент по весу Епифанова, я не раздумывая бы отказался. Епифанов был очень худой, а второго такого доку в нашем правовом беспределе днем с огнем не разыскать. Знал все от и до, смотрел в корень на два хода вперед, семь раз отмерял, один раз стрелял. И всегда попадал в яблочко. За что и ценим.
– Епифаныч? – присел я на ручку кресла, но тут же вскочил, так как орех хрустнул под моими ста двадцатью кг. – Привет, родной. Послушай, тут вот какая история приключилась...
И я быстро продиктовал ему данные, которые выудил у профессора.
– Будь другом, разузнай что, как и почем, – попросил я. – Да, выясни, какого адвоката ей назначат, и не стоит ли сменить, о’кей?
– К трем, – откликнулся Епифанов. – А насчет наших текущих?
– По всякому, – уклончиво ответил я. – К обеду соберемся, обмозгуем.
Дело, над которым сначала корпел я, а потом, обессилев от усталости, спихнул на Аркадия Гессена, было, действительно, крайне сложным.
Требовалось принять конкретное решение. Начинались крупные неприятности с одной из новых контор. Объединение было вполне маргинальное и созданное, так сказать, «до кучи» – почему бы в «Ледоколе» не быть структуре по собакам. Консультации показывали, что бизнес на щенках был довольно прибыльным.
Но оказалось, что человек, который пришел к нам с этим бизнес-планом, не совсем просекал ситуацию и вляпался на первых же шагах. И это, не говоря уже о неудачах собственно с живностью.
Шарпеи дохли, бульдоги бесились, а чау-чау лысели со страшной силой. Оказалось, что виноваты поставщики товара, которые оказались абсолютно левой конторой, сбывающей неходовой бракованный товар по подложным родословным. С ребятами разобралась наша служба безопасности и теперь они отрабатывали нам моральный и материальный ущерб, причем были счастливы, что все закончилось именно таким мягким для них вариантом.
Удалось уластить и гневных владельцев некондиционных псов. Этим неблагодарным делом занимались нанятые специально для общения с клиентами кинологи со вторым образованием психотерапевта.
Самым неприятным, однако, оказалось совсем другое. Директор умудрился выпустить на свой страх и риск некоторое количество векселей, которые если что-то и стоили в самом начале проекта, то теперь ими было глупо даже подтираться. Более того, наши лучшие враги в администрации не упустили возможность наехать на новое предприятие, усмотрев в его финансовой деятельности определенные нарушения. После ряда проверок вдоль и поперек стало ясно, что просто так выкрутиться не удастся. Дело еще не завели, но это был вопрос нескольких дней.
Сдавать парня было нельзя, а отстоять его пока не представлялось возможным.
Требовалось немедленно принимать какие-то меры и спасать ситуацию.
Прикорнув на пару часов, я, вроде бы, пришел в норму. К трем я выдернул Гессена в офис. Туда же подвалил и юрист фирмы Епифанов.
– Ну что, Аркадий, говори первым, – предоставил я слово Гессену.
Вице-президент «Ледокола» поднял на меня покрасневшие за бессонную ночь глаза. Откашлявшись и поправив очередной – в желтую полоску галстук на серой рубашке (у Аркадия было 365 одинаковых по цвету и фасону рубашек плюс невообразимое количество галстуков, которые он менял каждый день) вице-президент предложил свой вариант выхода из создавшейся ситуации.
– Я не привожу обоснования, а излагаю только схему, – сразу предупредил Гессен. – Первое. У нас демократия. Второе. Подписку о невыезде наш незадачливый директор не давал. Третье. Если он начнет оформлять визу для поездки в любую загранстрану, его тогда точно не выпустят. Четвертое. Существует чертова уйма государств с безвизовым въездом. Пятое. Некоторые из них предоставляют гражданство за довольно скромные суммы. Шестое. Человек имеет право отказаться от российского гражданства. Седьмое. Этот крендель становится гражданином Барбадоса. Восьмое. Процесс, если даже он и начнется, не закончится никогда по понятным причинам.
Выслушав Аркашу, все присутствующие замолкли, обдумывая это радикальное предложение. Гессен был большой умницей и если я был в «Ледоколе» как бы руководящей и направляющей, то Аркадий по праву мог бы назваться «мозгом фирмы» Насчет остальных частей тела фирмы мнения коллектива разделялись.
– Епифаныч? – повернулся я к юристу, который уже начал обмозговывать вариант Гессена. – Что у нас по правовой стороне дела?
Юрист говорил сорок минут.
Предложенный Епифановым механизм был крайне сложен и громоздок, но позволял выйти из глубокой задницы в белом костюме.
Речь шла о двойной продаже прав учредителей – сначала одной ингушской конторе, которая, в свою очередь, уступала права московской суперкинологической фирме-монополисту – этим уже было все равно, кого поглощать и как расширяться. Таким образом, возникала ситуация, когда клиенты не имеют претензий, а дело по векселям еще не открыто да и не будет открыто до начала недели. Епифанов обещал, что все документы можно будет составить за выходные и уже в понедельник подписать с партнерами необходимые бумаги.
Получалось, что новая фирма не отвечает за ошибки старой, так как деятельность больше не ведется, а старой фирмы больше не существует.
После небольшого совещания были приняты оба варианта. Все с облегчением вздохнули и следующий час был посвящен уточнению деталей – переговорами с ингушами и выхода на связь с нашим прихватом на Барбадосе.
Когда собрание было закончено и Гессен уже направлялся к бару, чтобы освежиться минералкой (так как, бросив пить, перешел на французские воды, которые стоили едва ли не дороже хорошего виски), а Епифанов укладывал бумаги в портфель, я напомнил ему про Соколова.
– Очень плохо, – серьезно ответил Епифанов. – Хуже не бывает.
$ 2
История, в подробности которой посвятил меня Епифанов, оказалась настолько дикой, что я даже не верил, будто это произошло с моей знакомой.
Впрочем, перед моими глазами маячил лишь образ малолетней Ниночки, а не почти совершеннолетней девицы, наверняка отягощенной неизбежными половыми проблемами переходного возраста.
Оказалось, что Ниночку обвиняют в убийстве какого-то Иван Иваныча, сантехника ЖКО.
И, что самое печальное, против Ниночки Соколовой были довольно серьезные улики.
Труп молодого парня в спецодежде был обнаружен в квартире Соколова соседкой Марьей Петровной, пенсионеркой шестидесяти шести лет. Она поднималась по лестнице к себе в квартиру и обнаружила открытую дверь у соседей. На всякий случай Марья Петровна постучала, но, поскольку никто ей не откликнулся, решилась заглянуть внутрь, томимая недобрыми предчувствиями.
Предчувствия ее не обманули. В коридоре она обнаружила лежащего на полу мужчину с размозженной головой. Кровь и мозги забрызгали дорогие обои, что особенно неприятно поразило Марью Петровну.
Рядом с сантехником стояла Ниночка, державшая в руках окровавленное орудие убийства – гаечный ключ. Более того, Нина опускала руку, как будто после только что нанесенного удара.
Заметив соседку, девушка лишь улыбнулась и проговорила: «Видите, Марь Петровна, как получилось». Соседка немедленно дала задний ход, дрожащими руками отперла свою дверь, закрылась на все обороты, сначала выпила корвалола, а потом позвонила в милицию.
По ее словам, Ниночка производила впечатление сошедшей с ума Офелии – Марья Петровна всю жизнь проработала билетершей в драмтеатре и не могла не провести пришедшие ей на ум параллели.
Но это еще полбеды.
У Ниночки Соколовой имелись две закадычные подружки еще с детских лет – Настя и Соня, которые дали потрясающие показания.
Оказывалось, что сантехник Иван Иваныч несколько раз чинил протекающие трубы в квартире Соколовых и недавно менял в их туалете унитаз. Во время этих операций он неоднократно отпускал в адрес Ниночки двусмысленные шутки (Юрия Владимировича днем обычно не бывало дома и Нина возвращавшаяся из школы к трем, до вечера сидела одна или с подружками). В последнее посещение сантехника он согласился распить в компании Нины, Насти и Сони бутылочку шампанского и немного потанцевать.
В тот раз праздновался день рождения Сони и девушки позволили себе соорудить скромный десерт с советским полусладким. После медленного танца – сантехник, который позволил называть себя просто Ваней танцевал с Ниной, а Настя с Соней – парень начал давать волю рукам и Нине едва удалось выставить его за порог.
Но, тем не менее, в течение следующей недели Настя и Соня два раза видели Нину, прогуливающейся по улице под ручку с сантехником Ваней.
Последняя прогулка имела место за три дня до случившейся трагедии. Подружки свидетельствовали, что на этот раз Нина вела себя довольно несдержанно, а Ваня довольно резко обрывал ее.
Они расстались на бульваре, явно недовольные друг другом – Нина изо всей силы цеплялась за рукав его куртки, а Ваня, бранясь, с трудом отлепил от своей одежды ее руку и ушел быстрым шагом.
Настя с Соней предположили, что у их подруги завязался непродолжительный роман, который быстро иссяк, и были очень недовольны тем, что одноклассница не поставила их в известность о своем новом приятеле.
Три детали были просто убийственными для дальнейшей судьбы Ниночки.
Во время совместного с Настей просмотра очередной шестидесятиминутки бразильского сериала (вечерний повтор по РТР) Нина, глядя на рыдающую героиню, у которой не складывались интимные взаимоотношения с отрицательным героем, отчетливо произнесла:
– Вот дура! Я бы на ее месте не рыдала, а отомстила бы за себя. Убила бы не глядя и ни минутки потом бы не пожалела!
Это произошло за два дня до убийства. За день случилось еще одна досадная пакость.
Нина с Соней сидели на уроке литературы и Соня увидела, как Соколова, о чем-то задумавшись, набрасывает на лежащем перед ней листке бумаги портрет какого-то человека. Скосив глаза, Соня узнала в нем сантехника Ваню. Завершив набросок, Нина аккуратно выколола картинке глаза, обвела его черной траурной рамочкой и пририсовала сверху крестик, как над могилой.
Этот портрет Нина небрежно скомкала и засунула в парту. Оттуда его и извлекла бдительная Соня. Теперь бумажка фигурировала в деле.
Наконец, в день убийства Нина прогуляла урок химии, несмотря на то, что должна была отчитываться преподавателю по урокам, пропущенным за время болезни. Вместо этого Соколова собрала вещи и на перемене направилась домой. На вопрос подруг, что бы это значило, Нина серьезно ответила, что ей сейчас предстоит решающее объяснение и по сравнению с этим химия – ерунда.
На гаечном ключе были лишь отпечатки пальцев Нины. В квартире не было обнаружено присутствия каких-либо третьих лиц. Подозрение, само собой, пало на Соколову и девушка была заключена под стражу.
Положение усугублялось тем, что Нина наотрез отказывалась давать хоть какие-нибудь показания. Ни уговоры, ни угрозы на нее не действовали, девушка молчала, как рыба об лед и не произносила ни слова.
Впрочем, одна-единственная фраза, которую она обронила, когда на квартиру приехала милиция была, увы, не в ее пользу:
– Рано или поздно это должно было случиться. Он сам во всем виноват.
Услышав этот рассказ, я лишь тяжело вздохнул. Вот тебе и Ниночка, вот тебе, бабушка и юркни в дверь... Что ж, может быть, удастся списать на аффект, как это частенько бывает в таких ситуациях.
– В общем, информация исчерпывающая, – подытожил я. – Скажи мне теперь, Епифаныч, с кем можно поговорить насчет отмазки? Кто у нас мог бы служить посредником в таком благородном деле? Самым соваться стремно, вдруг с суммой переборщим.
– Это Иван Ривкин, – тотчас же откликнулся юрист. – старая лиса, входит в сотню лучших адвокатов страны.
– Иван Ривкин? – удивленно поднял я брови. – Странное сочетание.
– Еще бы! – усмехнулся Епифанов. – Как его звали при рождении никто не решатся сказать, потом, при советах, он был Иван Рыбкин, а потом, когда железный занавес прогрызли, быстренько сообразил, что правильнее стать Ривкиным. Он сменил фамилию и уже вот-вот готов был записаться Йохананом, как стало ясно, что уже никуда ехать не надо и что золотое дно прямо у тебя под руками – только бери и черпай. Так он и остался Ривкиным Иваном Соломоновичем. Пройдоха тот еще, но информирован.
– Вот и славно! – кивнул я. – Забей нам с ним стрелку и отзвони потом сюда.
Я был уверен, что с помощью Ривкина смогу вычислить нужные кнопочки, на которые можно нажать тем или иным способом. И, может быть, Нина отделается символическим условным сроком, если уж речь не пойдет об оправдании...
Епифанов связался со мной через час и спросил, смогу ли я встретиться с Ривкиным в шесть в ресторане «Хромой кентавр».
– А там вообще чем-нибудь кормят? – подозрительно осведомился я.
– Наверняка, – успокоил меня Епифаныч. – Он же недавно открылся, а во всех новых заведениях сначала все на высшем уровне.
– Так тому и быть, – согласился я на предложенные мне время и место.
Действительно, новый ресторан еще не успел скурвиться. На каждого посетителя было как минимум трое официантов, которые только что на коленях не ползали. Как выяснилось в конце вечера, отнюдь не случайно – после трапезы мне предложили проставить оценку за обслуживание на специальном бланке.
Я нарисовал пять с плюсом и официант удалился, просияв неземной улыбкой.
Адвокат Ривкин уже поджидал меня, одиноко восседая за предварительно зарезервированным столиком в глубине огромного зала.
Шествуя в сопровождении метрдотеля к столу (за спиной слышался шепот «Делец прибыл»), я быстренько прикинул, стоит ли мне мельком упомянуть в разговоре про четвертинку своей еврейской крови, но решил, что это не принципиально – Ривкину было все равно, кто перед ним, хоть черт лысый, лишь бы платил.
Мы сдержанно поздоровались и я углубился в меню. Не то что бы я был голоден, просто почувствовал азарт и легкое головокружение, как обычно бывало при посещении нового места в ожидании новой кухни.
– Можете не трудиться, – подал голос Ривкин. – Я взял на себя смелость заказать страуса с финиками – «Охотничий трофей Джека».
– Да-да-да, – нашел я строчку в меню. – С виноградом и грушей. Очень мило.
– Также рекомендую здешний меланж – кофе отличный, а молоко привозное.
– О нет, только не это, – немедленно отказался я. – Понимаете, аллергия на все молочное... Душа не принимает. А, вот это хочу! Принесите нам на десерт тембль «по-парижски». Только, пожалуйста, полейте не коньяком, а черешневой ракией.
Вдохновенное лицо официанта служило лучшим заверением, что все будет сделано так, как захочет клиент – в лучшем виде.
– О вашем деле поговорим до или после? – осведомился Ривкин.
– Не моем, – улыбнулся я. – Отнюдь не моем. Просто неприятности у моего хорошего знакомого. Знаете, такой приличный человек и такие проблемы... Впрочем, как говорили древние, если у вас нет проблем, то это значит, что вы уже умерли...
Ривкин вежливо улыбнулся.
– Обычно я беру пятьсот долларов за консультацию, – тихо произнес он.
– Нет проблем... – я уже полез за бумажником, но адвокат остановил меня.
– Но с вас я не возьму ничего, – твердо произнес Ривкин.
– Почему же такое предпочтение моей персоне? – поинтересовался я.
– Потому что дело, как бы сказать, неординарное, – ответил адвокат.
Я перестал ковыряться в осьминожьем салате и отложил вилку в сторону.
– Вот как? И что же там такого особенного, на ваш взгляд?
Ривкин незаметно оглянулся и проговорил очень-очень тихо, одними губами:
– Дело Нины Соколовой очень грязное. Понимаете, ОЧЕНЬ. Задействованы такие фигуры, что вам лучше не соваться. Могу еще добавить, что там совсем не то, что кажется на первый взгляд.
– Хм, любопытно, – поднял я брови. – А что вы еще можете добавить?
Но Ривкин отрицательно помотал головой и, поджав губы, так же тихо произнес:
– Ни-че-го. Именно поэтому я не беру с вас денег.
– Ну, скажем, к примеру, трехкомнатную в центре для следователя Никитина – кажется, у него сын подрастает... м-м... скажем, беспроцентный... или лучше бессрочный кредит для жены прокурора – она ведь сантехнику сюда возит, не так ли? И, если присяжные, то что-нибудь вроде Мальдивских островов для каждого. Могу отправить хоть сразу после судебного заседания. А вам...
Ривкин лишь скривился.
– Не пройдет, – тихо сказал он. – И давайте больше не будем об этом говорить.
Я лишь пожал плечами, демонстрируя почти полное равнодушие, хотя на самом деле был весьма озабочен таким крутым ответом, и мы приступили к трапезе.
Страус оказался не бог весть чем, хотя финики были приготовлены отменно.
Ужин завершился десертом и мы расстались, обменявшись координатами на предмет возможных взаимодействий в неопределенном будущем.
Порядком заинтригованный, я снова заехал в офис на несколько минут, чтобы снять личную почту и задержался ненадолго, изучая состояние наших счетов на Каймановых о-вах.
Как раз в это время в дверь просунулась секретарша и осведомилась, смогу ли я принять посетителя. Разузнав, кто меня домогается, я решил, что смогу. На ловца, как говорится, и зверь.
– О-о, Глеб Иваныч! – приветствовал я с порога Усольцева – замдиректора казино «Желтый попугай». – Милости прошу!
Маленький лысоватый Глеб был упакован в какой-то жуткий широкий пиджак с огромными пуговицами. Наверняка от какого-нибудь из местных полусумасшедших кутюр, которые сейчас росли как поганки после дождя. Впрочем, дождик этот был весьма целенаправленным и золотым – через ателье многие сегодня отмывали денежки.
– Сергею Радимовичу! – кивнул Глеб и бухнулся в кресло напротив меня.
Немного помолчав и поерзав, он полез во внутренний карман своего балахона и выудил оттуда маленький футлярчик с монограммой казино.
– Вам презент от босса! – проговорил он, протягивая мне футляр. – Господин Плешаков в курсе вашего сегодняшнего посещения нашего заведения и он решил немного вас приподнять после проигрыша.
– Вот как? – мило улыбнулся я. – Но ведь я хожу к вам не пополнять свой бюджет, а отдыхать. Согласитесь, глупо было бы идти играть в рулетку на шанс или в мини-пуанто-банко с тем, чтобы выиграть.
Мы обменялись короткими смешками и я распечатал футлярчик.
На дне коробочки в шелковой красной материи возлежала махонькая штучка сильно блестючего вида. На всякий случай я присвистнул.
И эта хрень тут же отозвалась. Штучка оказалась золотым брелоком, на которым не без изящества был выгравирован желтый попугайчик. Изготовлена она была «под поиск» – то есть, отзывалась на свист, когда требовалось определить, в каком кармане находятся ключи, только не пищала, как ширпотреб, а наигрывала «Оду к радости» Бетховена, причем весьма мелодично.
– Гран м-мерси, – процедил я. – Очень даже мило.
Я присобачил поющую хрень на связку ключей и продемонстрировал ее Усольцеву. Тот растрогано заулыбался и пояснил:
– Мы решили ввести такой знак для почетных посетителей «Желтого попугая», – быстро-быстро говорил Усольцев. – Пока изготовлено всего пять брелоков, вам решено вручить первый.
– Оч-чень признателен, – поклонился я и вспомнил, о чем собирался поговорить с хозяином казино Плешаковым. – Да, кстати, я вот что подумал. Не пора ли «Попугаю» обзавестись банкоматом?..
– Планируем, – тотчас же отозвался Усольцев. – Есть и еще одна идея – выделить комнату на том же этаже под пункт приема лома драгметаллов.
– Очень правильная идея, – похвалил я Усольцева. – А то вы, наверняка, уже замучились вразумлять красоток, пытающихся поставить свои побрякушки вместо фишек.
Мы болтали еще полчаса и расстались, квакнув по дринку «Ришелье».
Остаток вечера я провел у себя дома в полном одиночестве, убив два часа на нечитанный роман Чэндлера. К полуночи у меня начали слипаться глаза и я, окончательно запутавшись в сложных родственных взаимоотношениях и перекрестных браках действующих лиц, отрубился прямо на тахте и продремал полчаса.
Всколыхнулся я от телефонного звонка – обстоятельный Епифанов проинформировал меня, что с собачьими делами все улажено.
Пообещав Епифанычу пятидневный отпуск на любом острове в Атлантике, я завалился спать, успокоенный. И лишь Ниночка с гаечным ключом в руке, разносящая череп сантехнику Ване, свербила, как заноза.
Решив, что утро вечера как бы помудренее, я оставил проблему на часы между пробуждением и работой, полагая, что за ночь мое серенькое в черепушке чего-нибудь надыбает из подсознательного кладезя.
Хренушки.
Утро было как утро. Я проснулся под таймер в телевизоре и, не вылезая из кровати, прослушал краткую сводку новостей по НТВ.
Судя по подаче информации, нашего «самого» там в грош не ставили и информацию о подписании договора о разграничении полномочий с центром (местные газеты уже неделю исходили восторженными аналитическими статьями) телевизионщики поместили где-то в самом конце блока перед уголовной хроникой. По Сеньке и шапка.
Позавтракав полуфабрикатами (котлетки по-киевски с грибочками), я посмотрелся в зеркало и машинально почесал маленькую лысинку. Этот дурацкий жест у меня вошел в привычку, так что даже Аркаша Гессен как-то с язвительной улыбкой поинтересовался:
– Проверяешь, не заросла ли? Может, стоит потратиться на имплантацию?
– Нет уж, пусть я лучше буду выглядеть как католический монах, – пошутил я, перебирая четки – подарок одного итальянца из ихней братвы.
Я временами использовал их при разговоре, чтобы занять руки. И еще – блестящие бусины при правильном освещении производили на собеседника слабый гипнотический эффект и я подчас этим пользовался.
В дверях я столкнулся с Клавдией Владиславовной. Моя домработница в это утро была, как обычно, грустна и подчеркнуто сдержанна.
Не могу сказать, чтобы она меня любила...Как человек человека, разумеется, а не как женщина мужчину. И дело было здесь не в возрастном барьере – тридцать пять моих на сорок пять ее, просто сказывалась разница в социальном положении.
– Как-нибудь сообразите так, чтобы все было тип-топ, – попросил я, сторонясь к косяку и пропуская в квартиру Клавдию Владиславовну с ее принадлежностями, упакованными в большой зеленый пакет. – А то гости приходят, а я их в спальне вынужден принимать.
Та лишь мельком взглянула на меня, давая понять, что не там чисто, где убирают, а там, где не сорят. И проследовала в ванную.
– Сорочки справа, остальное слева, – крикнул я в дверь. – К среде!
Домработница заходила ко мне дважды в неделю – по средам и субботам. Клавдия Владиславовна имела собственный ключ и я ей безоговорочно доверял. Несмотря на отсутствие ко мне пылких чувств, женщина она была безупречно честная, работящая и предельно аккуратная.
Убиралась Клавдия Владиславовна настолько тщательно, что пару раз мне даже на мгновение показалось, что я переехал в другой дом...
Бросив печальный взгляд на напольные весы, стоявшие в коридоре, я решил оставить себя в неизвестности относительно своего веса. Вчера во мне было сто двадцать пять при росте сто девяносто. Дабы это дело округлить, я решил за неделю сбросить пять кило, но страус с финиками, видимо, лишь усугубил мою комплекцию.
Впрочем, перед моими глазами маячил лишь образ малолетней Ниночки, а не почти совершеннолетней девицы, наверняка отягощенной неизбежными половыми проблемами переходного возраста.
Оказалось, что Ниночку обвиняют в убийстве какого-то Иван Иваныча, сантехника ЖКО.
И, что самое печальное, против Ниночки Соколовой были довольно серьезные улики.
Труп молодого парня в спецодежде был обнаружен в квартире Соколова соседкой Марьей Петровной, пенсионеркой шестидесяти шести лет. Она поднималась по лестнице к себе в квартиру и обнаружила открытую дверь у соседей. На всякий случай Марья Петровна постучала, но, поскольку никто ей не откликнулся, решилась заглянуть внутрь, томимая недобрыми предчувствиями.
Предчувствия ее не обманули. В коридоре она обнаружила лежащего на полу мужчину с размозженной головой. Кровь и мозги забрызгали дорогие обои, что особенно неприятно поразило Марью Петровну.
Рядом с сантехником стояла Ниночка, державшая в руках окровавленное орудие убийства – гаечный ключ. Более того, Нина опускала руку, как будто после только что нанесенного удара.
Заметив соседку, девушка лишь улыбнулась и проговорила: «Видите, Марь Петровна, как получилось». Соседка немедленно дала задний ход, дрожащими руками отперла свою дверь, закрылась на все обороты, сначала выпила корвалола, а потом позвонила в милицию.
По ее словам, Ниночка производила впечатление сошедшей с ума Офелии – Марья Петровна всю жизнь проработала билетершей в драмтеатре и не могла не провести пришедшие ей на ум параллели.
Но это еще полбеды.
У Ниночки Соколовой имелись две закадычные подружки еще с детских лет – Настя и Соня, которые дали потрясающие показания.
Оказывалось, что сантехник Иван Иваныч несколько раз чинил протекающие трубы в квартире Соколовых и недавно менял в их туалете унитаз. Во время этих операций он неоднократно отпускал в адрес Ниночки двусмысленные шутки (Юрия Владимировича днем обычно не бывало дома и Нина возвращавшаяся из школы к трем, до вечера сидела одна или с подружками). В последнее посещение сантехника он согласился распить в компании Нины, Насти и Сони бутылочку шампанского и немного потанцевать.
В тот раз праздновался день рождения Сони и девушки позволили себе соорудить скромный десерт с советским полусладким. После медленного танца – сантехник, который позволил называть себя просто Ваней танцевал с Ниной, а Настя с Соней – парень начал давать волю рукам и Нине едва удалось выставить его за порог.
Но, тем не менее, в течение следующей недели Настя и Соня два раза видели Нину, прогуливающейся по улице под ручку с сантехником Ваней.
Последняя прогулка имела место за три дня до случившейся трагедии. Подружки свидетельствовали, что на этот раз Нина вела себя довольно несдержанно, а Ваня довольно резко обрывал ее.
Они расстались на бульваре, явно недовольные друг другом – Нина изо всей силы цеплялась за рукав его куртки, а Ваня, бранясь, с трудом отлепил от своей одежды ее руку и ушел быстрым шагом.
Настя с Соней предположили, что у их подруги завязался непродолжительный роман, который быстро иссяк, и были очень недовольны тем, что одноклассница не поставила их в известность о своем новом приятеле.
Три детали были просто убийственными для дальнейшей судьбы Ниночки.
Во время совместного с Настей просмотра очередной шестидесятиминутки бразильского сериала (вечерний повтор по РТР) Нина, глядя на рыдающую героиню, у которой не складывались интимные взаимоотношения с отрицательным героем, отчетливо произнесла:
– Вот дура! Я бы на ее месте не рыдала, а отомстила бы за себя. Убила бы не глядя и ни минутки потом бы не пожалела!
Это произошло за два дня до убийства. За день случилось еще одна досадная пакость.
Нина с Соней сидели на уроке литературы и Соня увидела, как Соколова, о чем-то задумавшись, набрасывает на лежащем перед ней листке бумаги портрет какого-то человека. Скосив глаза, Соня узнала в нем сантехника Ваню. Завершив набросок, Нина аккуратно выколола картинке глаза, обвела его черной траурной рамочкой и пририсовала сверху крестик, как над могилой.
Этот портрет Нина небрежно скомкала и засунула в парту. Оттуда его и извлекла бдительная Соня. Теперь бумажка фигурировала в деле.
Наконец, в день убийства Нина прогуляла урок химии, несмотря на то, что должна была отчитываться преподавателю по урокам, пропущенным за время болезни. Вместо этого Соколова собрала вещи и на перемене направилась домой. На вопрос подруг, что бы это значило, Нина серьезно ответила, что ей сейчас предстоит решающее объяснение и по сравнению с этим химия – ерунда.
На гаечном ключе были лишь отпечатки пальцев Нины. В квартире не было обнаружено присутствия каких-либо третьих лиц. Подозрение, само собой, пало на Соколову и девушка была заключена под стражу.
Положение усугублялось тем, что Нина наотрез отказывалась давать хоть какие-нибудь показания. Ни уговоры, ни угрозы на нее не действовали, девушка молчала, как рыба об лед и не произносила ни слова.
Впрочем, одна-единственная фраза, которую она обронила, когда на квартиру приехала милиция была, увы, не в ее пользу:
– Рано или поздно это должно было случиться. Он сам во всем виноват.
Услышав этот рассказ, я лишь тяжело вздохнул. Вот тебе и Ниночка, вот тебе, бабушка и юркни в дверь... Что ж, может быть, удастся списать на аффект, как это частенько бывает в таких ситуациях.
– В общем, информация исчерпывающая, – подытожил я. – Скажи мне теперь, Епифаныч, с кем можно поговорить насчет отмазки? Кто у нас мог бы служить посредником в таком благородном деле? Самым соваться стремно, вдруг с суммой переборщим.
– Это Иван Ривкин, – тотчас же откликнулся юрист. – старая лиса, входит в сотню лучших адвокатов страны.
– Иван Ривкин? – удивленно поднял я брови. – Странное сочетание.
– Еще бы! – усмехнулся Епифанов. – Как его звали при рождении никто не решатся сказать, потом, при советах, он был Иван Рыбкин, а потом, когда железный занавес прогрызли, быстренько сообразил, что правильнее стать Ривкиным. Он сменил фамилию и уже вот-вот готов был записаться Йохананом, как стало ясно, что уже никуда ехать не надо и что золотое дно прямо у тебя под руками – только бери и черпай. Так он и остался Ривкиным Иваном Соломоновичем. Пройдоха тот еще, но информирован.
– Вот и славно! – кивнул я. – Забей нам с ним стрелку и отзвони потом сюда.
Я был уверен, что с помощью Ривкина смогу вычислить нужные кнопочки, на которые можно нажать тем или иным способом. И, может быть, Нина отделается символическим условным сроком, если уж речь не пойдет об оправдании...
Епифанов связался со мной через час и спросил, смогу ли я встретиться с Ривкиным в шесть в ресторане «Хромой кентавр».
– А там вообще чем-нибудь кормят? – подозрительно осведомился я.
– Наверняка, – успокоил меня Епифаныч. – Он же недавно открылся, а во всех новых заведениях сначала все на высшем уровне.
– Так тому и быть, – согласился я на предложенные мне время и место.
Действительно, новый ресторан еще не успел скурвиться. На каждого посетителя было как минимум трое официантов, которые только что на коленях не ползали. Как выяснилось в конце вечера, отнюдь не случайно – после трапезы мне предложили проставить оценку за обслуживание на специальном бланке.
Я нарисовал пять с плюсом и официант удалился, просияв неземной улыбкой.
Адвокат Ривкин уже поджидал меня, одиноко восседая за предварительно зарезервированным столиком в глубине огромного зала.
Шествуя в сопровождении метрдотеля к столу (за спиной слышался шепот «Делец прибыл»), я быстренько прикинул, стоит ли мне мельком упомянуть в разговоре про четвертинку своей еврейской крови, но решил, что это не принципиально – Ривкину было все равно, кто перед ним, хоть черт лысый, лишь бы платил.
Мы сдержанно поздоровались и я углубился в меню. Не то что бы я был голоден, просто почувствовал азарт и легкое головокружение, как обычно бывало при посещении нового места в ожидании новой кухни.
– Можете не трудиться, – подал голос Ривкин. – Я взял на себя смелость заказать страуса с финиками – «Охотничий трофей Джека».
– Да-да-да, – нашел я строчку в меню. – С виноградом и грушей. Очень мило.
– Также рекомендую здешний меланж – кофе отличный, а молоко привозное.
– О нет, только не это, – немедленно отказался я. – Понимаете, аллергия на все молочное... Душа не принимает. А, вот это хочу! Принесите нам на десерт тембль «по-парижски». Только, пожалуйста, полейте не коньяком, а черешневой ракией.
Вдохновенное лицо официанта служило лучшим заверением, что все будет сделано так, как захочет клиент – в лучшем виде.
– О вашем деле поговорим до или после? – осведомился Ривкин.
– Не моем, – улыбнулся я. – Отнюдь не моем. Просто неприятности у моего хорошего знакомого. Знаете, такой приличный человек и такие проблемы... Впрочем, как говорили древние, если у вас нет проблем, то это значит, что вы уже умерли...
Ривкин вежливо улыбнулся.
– Обычно я беру пятьсот долларов за консультацию, – тихо произнес он.
– Нет проблем... – я уже полез за бумажником, но адвокат остановил меня.
– Но с вас я не возьму ничего, – твердо произнес Ривкин.
– Почему же такое предпочтение моей персоне? – поинтересовался я.
– Потому что дело, как бы сказать, неординарное, – ответил адвокат.
Я перестал ковыряться в осьминожьем салате и отложил вилку в сторону.
– Вот как? И что же там такого особенного, на ваш взгляд?
Ривкин незаметно оглянулся и проговорил очень-очень тихо, одними губами:
– Дело Нины Соколовой очень грязное. Понимаете, ОЧЕНЬ. Задействованы такие фигуры, что вам лучше не соваться. Могу еще добавить, что там совсем не то, что кажется на первый взгляд.
– Хм, любопытно, – поднял я брови. – А что вы еще можете добавить?
Но Ривкин отрицательно помотал головой и, поджав губы, так же тихо произнес:
– Ни-че-го. Именно поэтому я не беру с вас денег.
– Ну, скажем, к примеру, трехкомнатную в центре для следователя Никитина – кажется, у него сын подрастает... м-м... скажем, беспроцентный... или лучше бессрочный кредит для жены прокурора – она ведь сантехнику сюда возит, не так ли? И, если присяжные, то что-нибудь вроде Мальдивских островов для каждого. Могу отправить хоть сразу после судебного заседания. А вам...
Ривкин лишь скривился.
– Не пройдет, – тихо сказал он. – И давайте больше не будем об этом говорить.
Я лишь пожал плечами, демонстрируя почти полное равнодушие, хотя на самом деле был весьма озабочен таким крутым ответом, и мы приступили к трапезе.
Страус оказался не бог весть чем, хотя финики были приготовлены отменно.
Ужин завершился десертом и мы расстались, обменявшись координатами на предмет возможных взаимодействий в неопределенном будущем.
Порядком заинтригованный, я снова заехал в офис на несколько минут, чтобы снять личную почту и задержался ненадолго, изучая состояние наших счетов на Каймановых о-вах.
Как раз в это время в дверь просунулась секретарша и осведомилась, смогу ли я принять посетителя. Разузнав, кто меня домогается, я решил, что смогу. На ловца, как говорится, и зверь.
– О-о, Глеб Иваныч! – приветствовал я с порога Усольцева – замдиректора казино «Желтый попугай». – Милости прошу!
Маленький лысоватый Глеб был упакован в какой-то жуткий широкий пиджак с огромными пуговицами. Наверняка от какого-нибудь из местных полусумасшедших кутюр, которые сейчас росли как поганки после дождя. Впрочем, дождик этот был весьма целенаправленным и золотым – через ателье многие сегодня отмывали денежки.
– Сергею Радимовичу! – кивнул Глеб и бухнулся в кресло напротив меня.
Немного помолчав и поерзав, он полез во внутренний карман своего балахона и выудил оттуда маленький футлярчик с монограммой казино.
– Вам презент от босса! – проговорил он, протягивая мне футляр. – Господин Плешаков в курсе вашего сегодняшнего посещения нашего заведения и он решил немного вас приподнять после проигрыша.
– Вот как? – мило улыбнулся я. – Но ведь я хожу к вам не пополнять свой бюджет, а отдыхать. Согласитесь, глупо было бы идти играть в рулетку на шанс или в мини-пуанто-банко с тем, чтобы выиграть.
Мы обменялись короткими смешками и я распечатал футлярчик.
На дне коробочки в шелковой красной материи возлежала махонькая штучка сильно блестючего вида. На всякий случай я присвистнул.
И эта хрень тут же отозвалась. Штучка оказалась золотым брелоком, на которым не без изящества был выгравирован желтый попугайчик. Изготовлена она была «под поиск» – то есть, отзывалась на свист, когда требовалось определить, в каком кармане находятся ключи, только не пищала, как ширпотреб, а наигрывала «Оду к радости» Бетховена, причем весьма мелодично.
– Гран м-мерси, – процедил я. – Очень даже мило.
Я присобачил поющую хрень на связку ключей и продемонстрировал ее Усольцеву. Тот растрогано заулыбался и пояснил:
– Мы решили ввести такой знак для почетных посетителей «Желтого попугая», – быстро-быстро говорил Усольцев. – Пока изготовлено всего пять брелоков, вам решено вручить первый.
– Оч-чень признателен, – поклонился я и вспомнил, о чем собирался поговорить с хозяином казино Плешаковым. – Да, кстати, я вот что подумал. Не пора ли «Попугаю» обзавестись банкоматом?..
– Планируем, – тотчас же отозвался Усольцев. – Есть и еще одна идея – выделить комнату на том же этаже под пункт приема лома драгметаллов.
– Очень правильная идея, – похвалил я Усольцева. – А то вы, наверняка, уже замучились вразумлять красоток, пытающихся поставить свои побрякушки вместо фишек.
Мы болтали еще полчаса и расстались, квакнув по дринку «Ришелье».
Остаток вечера я провел у себя дома в полном одиночестве, убив два часа на нечитанный роман Чэндлера. К полуночи у меня начали слипаться глаза и я, окончательно запутавшись в сложных родственных взаимоотношениях и перекрестных браках действующих лиц, отрубился прямо на тахте и продремал полчаса.
Всколыхнулся я от телефонного звонка – обстоятельный Епифанов проинформировал меня, что с собачьими делами все улажено.
Пообещав Епифанычу пятидневный отпуск на любом острове в Атлантике, я завалился спать, успокоенный. И лишь Ниночка с гаечным ключом в руке, разносящая череп сантехнику Ване, свербила, как заноза.
Решив, что утро вечера как бы помудренее, я оставил проблему на часы между пробуждением и работой, полагая, что за ночь мое серенькое в черепушке чего-нибудь надыбает из подсознательного кладезя.
Хренушки.
Утро было как утро. Я проснулся под таймер в телевизоре и, не вылезая из кровати, прослушал краткую сводку новостей по НТВ.
Судя по подаче информации, нашего «самого» там в грош не ставили и информацию о подписании договора о разграничении полномочий с центром (местные газеты уже неделю исходили восторженными аналитическими статьями) телевизионщики поместили где-то в самом конце блока перед уголовной хроникой. По Сеньке и шапка.
Позавтракав полуфабрикатами (котлетки по-киевски с грибочками), я посмотрелся в зеркало и машинально почесал маленькую лысинку. Этот дурацкий жест у меня вошел в привычку, так что даже Аркаша Гессен как-то с язвительной улыбкой поинтересовался:
– Проверяешь, не заросла ли? Может, стоит потратиться на имплантацию?
– Нет уж, пусть я лучше буду выглядеть как католический монах, – пошутил я, перебирая четки – подарок одного итальянца из ихней братвы.
Я временами использовал их при разговоре, чтобы занять руки. И еще – блестящие бусины при правильном освещении производили на собеседника слабый гипнотический эффект и я подчас этим пользовался.
В дверях я столкнулся с Клавдией Владиславовной. Моя домработница в это утро была, как обычно, грустна и подчеркнуто сдержанна.
Не могу сказать, чтобы она меня любила...Как человек человека, разумеется, а не как женщина мужчину. И дело было здесь не в возрастном барьере – тридцать пять моих на сорок пять ее, просто сказывалась разница в социальном положении.
– Как-нибудь сообразите так, чтобы все было тип-топ, – попросил я, сторонясь к косяку и пропуская в квартиру Клавдию Владиславовну с ее принадлежностями, упакованными в большой зеленый пакет. – А то гости приходят, а я их в спальне вынужден принимать.
Та лишь мельком взглянула на меня, давая понять, что не там чисто, где убирают, а там, где не сорят. И проследовала в ванную.
– Сорочки справа, остальное слева, – крикнул я в дверь. – К среде!
Домработница заходила ко мне дважды в неделю – по средам и субботам. Клавдия Владиславовна имела собственный ключ и я ей безоговорочно доверял. Несмотря на отсутствие ко мне пылких чувств, женщина она была безупречно честная, работящая и предельно аккуратная.
Убиралась Клавдия Владиславовна настолько тщательно, что пару раз мне даже на мгновение показалось, что я переехал в другой дом...
Бросив печальный взгляд на напольные весы, стоявшие в коридоре, я решил оставить себя в неизвестности относительно своего веса. Вчера во мне было сто двадцать пять при росте сто девяносто. Дабы это дело округлить, я решил за неделю сбросить пять кило, но страус с финиками, видимо, лишь усугубил мою комплекцию.