Страница:
Но тогда почему я лежу на холодной земле и кто-то теребит меня за рукав?.. Я заснул, добредая домой от друзей в сугробе и теперь меня повезут в трезвяк?.. Есть ли деньги, чтобы откупиться?.. Дадут ли позвонить знакомым по телефону?..
Господи, как болит голова!..
Стараясь не делать резких движений головой, я оперся на руки и, неловко перевернувшись, уселся на полу.
Наконец-то я окончательно очухался и врубился в окружающую действительность.
Пару раз фыркнув, словно купающаяся возле берега собака, которую неожиданно накрыло волной от проезжающегося вдалеке катера, я выплюнул изо рта какие-то шерстяные лоскутки, перемешанные с опилочками (на вкус – сосна) и произвел первоначальное сканирование ситуации.
При этом я не вертел шеей, а слегка поворачивался всем корпусом, потому что голова при малейшем же движении швыряла по всему организму огненные сгустки боли – казалось, будто мозги трутся о черепную коробку, которая ни с того ни с сего обросла изнутри наждаком. Более того, каждый бум-бум ударника отдавался в моей поврежденной тыкве пронзительным эхом, от которого хотелось зарыдать.
Надо мной наклонились двое – парень с красной повязкой на рукаве и какой-то тип, судя по остроносому рылу – из дискотечной администрации.
Я, очевидно, представлял из себя довольно любопытную картину – плотного сложения хорошо одетый мэн, сидящий на полу вонючей кладовки.
На морде у меня налипли опилочки-лоскуточки, брюки были частью в краске, частью в каком-то хозяйственном говне; из нагрудного кармана торчали мелкие долларовые купюры, сам пиджак был порван в нескольких местах, брюки разошлись по шву, так что пах вентилировался. С башки на лицо стекала кровь, а в правой руке был зажат кружевной лифчик – мой единственный трофей.
В двери уже заглядывали любопытные, так что я вынужден был пресечь появление посторонних.
– Вон! – рявкнул я в сторону двери, тотчас же вскакивая на ноги и приказным тоном обращаясь к обнаружившим меня людям. – Никого не впускать!
Эти двое просекли, что раз человек так себя ведет, то у него для этого есть кой-какие основания, и блокировали дверь своими телами.
Я проворно спрятал лифчик в карман и заявил:
– Тут у вас черт-те что творится! Охрана, называется!
– Сейчас... сейчас мы скорую... милицию... – бормотал администратор.
– Один здесь, один со мной на двор, – скомандовал я. – К черту скорую, и тем более милицию.
Ошеломленный таким напором администратор под руку отвел меня на задний двор, где некоторое время назад и разыгралась трагедия.
Здесь меня поджидал очень неприятный сюрприз – наверняка еще не остывший труп Сони Швыдковой исчез в неизвестном направлении.
Хотя, почему же в неизвестном? Я прошелся возле мусорных баков и, восстановив в уме здешний пейзаж получасовой давности, установил, что одного не хватает.
– Прощу прощения, – сунулся ко мне администратор, – такой инцидент... Мы обязаны как-то зафиксировать...
– Черта с два! – я так на него посмотрел, что остроносый тотчас же смешался.
Я показал ему свою визитку, сунул ему в руки смятую долларовую мелочь и настоятельным тоном потребовал:
– Никакого шума. Никакой информации. Никаких газет. Дело государственное. Вам ясно?
Тот послушно кивнул.
Когда мы вернулись, оказалось, что насмерть перепуганный дружинник все же вызвал «скорую», которая, действительно, приехала очень быстро. Хотя, не исключено, что она просто дежурила возле Ледового дворца, дожидаясь окончания дискотеки – в последнее время местные власти обязывали организаторов подобных мероприятий обеспечивать (и оплачивать) не только охрану, но и «карету».
Суетившийся около меня распорядитель дискотеки нагнулся и проговорил:
– Так вы будете писать заявление?
– Нет! – рявкнул я на него так, что у самого в башке забили свинцовые колокола. – Я не буду писать заявление. Оказывайте мне первую помощь и дело с концом.
Меня погрузили в «скорую» и через десять минут мне уже бинтовали голову в окрашенном белой краской кабинете травмпункта.
– Я выписываю вам больничный на четыре дня, – заявил доктор, – потом придете снимать швы. До этого времени вам необходимо соблюдать полный покой, иначе возможны осложнения.
– Домой отвезите, – устало попросил я, сминая больничный на глазах у врача и забрасывая его в урну с кровавыми харкотинами.
– А здесь вам не такси, – улыбнулся врач. – Здесь оказание первой помощи. Думаете, вы один у нас такой за выходные?
– Ну так вызовите мне скорую, или отнесите на руках, – предложил я. – Оплачу как за такси плюс двести процентов.
Врач не понес, но быстренько договорился с шофером из соседнего корпуса и через пятнадцать минут я уже валялся у себя на диване, мрачно глядя в зеркало.
Телефон, между тем, звонил, не прерываясь. Судьба мне слегка подгадила: я был замечен не кем иным, как Максом Треневым, главой транспортного подразделения фирмы, который направлялся с верной супругой за город для столь же неизбежных, сколь и ненавистных для него садово-огородных работ. Не совсем понятно, зачем при такой зарплате копаться в земле, очевидно, у его жены это сидело в генах. А не подчиниться ей Максим мог только в одном случае – если это затрагивало дела фирмы.
Это был как раз такой случай – увидев шефа, выводимого из травмпункта и усаживающегося в попутную машину, Максим немедленно бросил раздосадованную жену и связался по мобильнику с вице-президентом «Ледокола» Аркадием Гессеном.
Короче, через пять минут моя команда в полном составе встала на уши и была готова по первому же зову активизировать все наличные и финансовые силы, чтобы наказать неведомого обидчика – само собой, наша служба безопасности уже побывала в травмпункте и выяснила, откуда я был туда доставлен. Я кратко переговорил со всеми, разумеется, умолчав о подлинной цели моего визита в Ледовый дворец.
Служба безопасности доложила о готовности номер один; Гессен аж два раза звонил; Шерстобитов из водочного подразделения растерянным голосом предложил утешить чем-нибудь элитным из новых поступлений; продуктовая база прислала гору фруктов – витаминчики для пострадавшего; откликнулись также овощебаза, рекламный отдел и, само собой, главный по юридическим услугам.
Я вежливо, но непреклонно посылал всех догуливать выходные и твердо заверял всех, что ничего особенного не произошло и что завтра я появлюсь на работе.
Гессен – так тот сразу просек, что что-то тут не так. Аркадий предложил встретиться и все обсудить. Судя по его голосу, он был очень встревожен.
– Ты же понимаешь, что все, что относится к тебе, относится и к нашей фирме, – глухо говорил он. – Этого нельзя оставлять без внимания...
И это понятно – Аркадий знал меня не первый (и не десятый год) и, разумеется, соображал, что шефа просто так не съездят по кумполу на вшивой дискотеке, на которую он неизвестно по каким причинам поперся.
Закончив с переговорами я сам стал в одиночестве предаваться аналитическим упражениниям по осмыслкению происшедшего.
На первый взгляд, все было отвратно до предела – Соня мертва, мне сотрясли мозги, потеряны деньги, пусть и небольшие.
С другой стороны, все было не так уж и плохо: я остался жив, хотя вполне мог бы дополнить еще одним – собственным – трупом пейзаж мусорки.
Наконец, я все же немного сбросил лишнего веса за время бега и последующих треволнений – даже взвешиваться на буду, и так на глаз видно.
И, вдобавок, у меня кое-что есть в кармане. Я достал смятый лифчик и принялся внимательно изучать данный предмет дамского туалета.
Цвет – бурно-малиновый, степень поношенности – ниже среднего. Дешевое и линючее турецкое изделие явно не первой свежести.
И, что самое главное, изнутри эта хреновина была снабжена аккуратно наклееной липучкой с надписью от руки печатными буквами: «И.КОЗОДОЕВА».
Первым делом я пролистал телефонный справочник. с такой фамилией числилось три абонента. На этом я не успокоился и засел за свой ноутбук.
Мой килограммовый чемоданчик был набит до отказа всякой игровой шелухой, но кое-что полезное там тоже висело – например, адресная база данных, – мои молодцы как-то раз скачали ее у эмвэдэшников, которые испытывали серьезные финансовые затруднения. Разумеется, мы бы и так помогли, но не хотелось, чтобы конкретные люди в погонах чувствовали себя в долгу перед «Ледоколом» – это состояние частенько вызывает к жизни разнообразные чувства, прямо противоположные чувству благодарности.
Персон со столь звучной фамилией оказалось аж восемь. Сопоставив наличествовавших в телефонном справочнике с адресами, выуженными из базы данных, я выяснил, что Козодоевы с телефоном входят в эту восьмерку. Следовательно, остальные пять лишены этого средства связи. Завтра приступим к поискам, а пока – отдыхать.
Да, ну и денек был сегодня! Загадочные предсмертные слова Сони Швыдковой, столь же бестолковые, как и ее жизнь, беготня по коридорам за Софией Ротару в лифчике Козодоевой, швы на башке. Короче, картина та еще...
Нет уж, дорогие коллеги, позвольте мне довести это дело до конца лично, раз уж я в него ввязался. И не надо мне названивать, я все равно включил автоответчик и не желаю ни с кем разговаривать.
И вообще, на циферблате моих часиков уже раннее утро. Так что пора бай-бай.
На всякий случай я поднес циферблат к уху, желая удостовериться, что часы не повреждены во время погонь, задеваний за предметы и падения. И тут же снова решил, что с головой у меня действительно не все в порядке.
Просто в мозгах прочно засела детективная деталька, когда часики на запястье хрумкаются о какой-нибудь подвернувшийся кирпичик и, таким образом, мудрый следователь узнает о времени происшедшего, либо, наоборот, изворотливый злодей устанавливает нужное ему время.
Но все это не касалось моих швейцарских «радо» с сапфировым стеклом, которое не то что разбить – даже поцарапать невозможно.
С этими мыслями я незаметно для себя и задрых, даже не дойдя до спальни, только что скинув с себя испачканную одежду.
«Тот-то будет ворчать Клавдия Владиславовна! – думал я, ворочаясь с боку на бок. – Интересно, что моя домработница будет думать о моем образе жизни, разбирая рваную и измызганную одежку? Хорошо бы как-нибудь посидеть с ней за бутылочкой, поговорить по душам...»
Наутро я «пролистал» автоответчик и решил не отвечать ни на один звонок. Хотя... хотя, один звонок меня заинтересовал. Я снял кассету с аппарата и переместил ее в диктофон, чтобы прослушать еще раз.
– ...после звукового сигнала, – прогнусавил мой баритон и, вслед за тем, раздался неожиданно бодрый и громкий женский голос.
– Сергей Радимович? Ах, ну да, вас же нет... Это из травмпункта говорят. Вами очень интересовался Антон Петрович...
– Какой еще Антон Петрович? – пробурчал я, напузыривая себе двойного «джек-дэниэлса».
– Чехов, врач со скорой помощи, – пояснила обладательница роскошного сопрано, словно бы услышав мой вопрос. – Он очень вник в вашу карточку и оставил свой телефончик. Один-девять-один-четыре-четыре один.
– Первая мировая, и две последние цифры второй, – машинально произнес я.
– Номер очень легко запомнить, если у вас под рукой нет карандаша, – подтвердила она мою догадку, – начальные четыре цифры – год вступления России в Первую мировую войну, последние две – год вступления России во Вторую мировую войну.
– Зачем мне карандаш, когда у меня автоответчик, – буркнул я, одним глотком осушая двойную дозу виски. – И потом, не России, а СССР.
– То есть, СССР, – мгновенно поправилась девушка на телефоне травмпукнта.
– В Великую Отечественную, – эту фразу мы произнесли одновременно.
– Мать твою... – ругнулся я, удивляясь совпадению хода наших мыслей.
И тотчас же с пленки послышалось точно такое же ругательство – очевидно, в кабинет заводили нового больного, который глушил боль матерщиной.
О’кей, двигаемся дальше. Я пододвинул к себе телефон и набрал «военый номер» Чехова. Занято. Перезваниваю. Занято. перезваниваю. Тот же результат.
И так восемь раз.
Мне надоело давить на кнопки и, включив автодозвон, я решил все же вспомнить, кто такой Чехов. Фамилия была явно знакомой, не говоря уже об имени.
Ну конечно же, – хлопнул я себя ладонью по голове после второго двойного «джека» и пятнадцатого... нет, уже шестнадцатого автодозвона.
Антоша в незапамятные времена работал вместе со мной в желдорболн – внутренняя аббревиатура Железнодорожной больницы, расположенной на станции Тарасов-I, только он трудился на участке, а я тогда – уже в стационаре.
Как это частенько бывает, мы очень плотно общались за время совместной работы, а после, когда я перешел в «ящик», наши встречи становились все реже и реже, а потом и вовсе сошли на нет.
Однако, время и место сближает, и память о прошлом, так сказать, положительно довлеет. Я был благодарен Антону за то, что он обо мне вспомнил и решил справиться о моем состоянии.
Не исключено, конечно, что у него был и свой интерес в новых контактах со мной, но это, в данном случае, было не столь уж принципиально.
Рассудив, что Антоша не стал бы тревожить меня по пустякам – уж такой он был человек, – я поставил себе задачу обязательно до него добраться.
Уяснив, что по телефону его поймать невозможно, я отзвонил в «скорую» и выяснил график его работы. Как я и полагал, он работал в Приволжском районе и травмпункт, в котором мне бинтовали кумпол, находился на его трассе.
Выяснив из газеты, что на воскресное утро на Набережной планировались молодежные гуляния, я решил, что без «раззудись, плечо – размахнись, рука» тут не обойдется и Антон обязательно должен будет появиться в травмпункте, где выловить его проще всего.
Я быстренько спустился в гараж и, бухнувшись в «феррари», подогнанный к дому моими транспортниками и поехал к Набережной. Из машины я снова отзвонил на «скорую» и попросил Чехова связаться со мной, когда он выедет на очередной вызов.
По радио транслировали какую-то литературную передачу. Голос добродушной дикторши сменялся взволнованно-взвинченным поэтическим завыванием.
«Кажется, крутят записи Бродского», – подумал я, прислушиваясь к лавиноообразно извергающемуся на слушателя потоку строк.
Так и есть. Это была передача для школьников. Новый классик был в приказном порядке включен во все учебные программы и теперь стояла задача подоходчивее объяснить, о чем же поэт писал. Одними «чувствами добрыми» тут не обойдешься и методисты выбивались из сил, пытаясь причесать покойного нобелевского лауреата под привычную для совковой критики гребенку.
Читали «Сонеты к Марии Стюарт».
«...взять хоть Иванова:
звучит как баба в каждом падеже».
Я едва не проскочил на красный сигнал светофора, услышав эти строки.
Да, у меня с головой, действительно, проблемы. Как же я сразу не догадался!
Ведь эта особенность русского языка может дать ответ сразу на несколько вопросов, над которыми я корпел вчера поздним вечером у себя дома!
Как раз в этот момент зазвонила моя «сотка» и я услышал голос Антона:
– Сергей Радимович?
– А кто же еще? – обрадовался я. – До тебя дозвониться, как до Президента.
Обменявшись затем довольно невнятыми краткими приветствиями, мы условились встретиться у трамвпункта (я не без удовольствия отметил, что оказался прав в своих предположениях), куда и направлялся Антон с очередной жертвой молодежного гуляния.
«Скорая» подъехала через три с половиной минуты, не без лихачества срезав угол на опасном повороте и аккуратно вписалась в железные ворота, ведущие к приемному отделению пункта оказания первой помощи.
Из машины вывалился Антоша. Чехов деловито следовал за носилками, на которых извивался от боли щуплый подросток, прижимавший к груди початую бутылку «Анапы».
Я поспешил вслед за ними и поймал Антона, когда он уже намеревался снова юркнуть в «карету».
– О, старик, – пожал он мне на бегу руку, – жутко рад тебя видеть! Слушай, у меня тут сейчас запарка, надо ехать по очередному вызову. Давай как-нибудь созвонимся, совпадем, посидим...
– Ты мне что-то хотел сказать, – напомнил я Антону. – Может быть, я с вами прокачусь?
– Почему бы и нет? – обрадовался Чехов. – Правда, за десять минут много не наговоришь, но все-таки... Прыгай в машину!
Я скакнул через ступеньки в кузов и примостился рядом с Антоном.
«Похоже, у него все же есть ко мне какое-то дело», – подумал я, слегка стиснутый стоящими на сиденье железными коробками.
– Вот жизнь пошла! – Антон поделился со мной своими профессиональными новостями. – Молодежь сопливая наркотиками травится, почем зря. Представляешь, ЛСД! Ты можешь вспомнить, чтобы в наше время кто-нибудь из знакомых принимал такое?!
– Н-не могу, – подтвердил я, подпрыгнув, когда «скорую» тряхнуло на повороте.
– Комсомольская, шесть? – уточнил шофер адрес, одним глазом кося на дорогу, другим – на прилепленный к панели управления листок бумаги.
– Ага, – кивнул ему Антон и снова повернулся ко мне. – Ты хоть в двух словах скажи, как ты сейчас?..
– Комсомольская. шесть? – нахмурился я, припомнив, что этот адрес попадался мне среди козодоевского списка. – А кто вызывал?
– Козодоева Роза Ивановна, 1928 года рождения, – прочитал Антон, перегнувшись через сиденье. – А что, ты ее знаешь?
– Вряд ли, по возрасту не подходит, – помотал я головой. – Постой, но ты же сказал что-то про сопливых мальчишек.
– Ну да, – подтвердил Антон, – старушка для внука нас вызвала. Как его?.. Козодоев Илья Максимович, 1976 года рождения.
– Я пойду с вами, – непререкаемым тоном заявил я.
«Конечно же, это мальчишка, – думал я, вылезая из машины и направляясь к подъезду чахлой пятиэтажки, – а никакая не женщина. Родительный падеж. Чье – Козодоева. Вот и все дела».
Я был слегка раздосадован, что не понял этого сразу, и, в то же время, отчасти доволен собой, что все же догадался, хоть и по подсказке Иосифа Бродского. Поэзия, господа, действительно подчас очень помогает нам в нашей трудовой деятельности.
Нам открыла строгая пожилая женщина со скорбным выражением на испитом лице. Она стояла, крепко держась за косяк, чтобы не потерять равновесие.
– Вы опоздали, – сказала она, тяжело вздохнув, и на нас тотчас же пахнуло парами дешевого красного вина. – Илюша скончался.
$ 5
Господи, как болит голова!..
Стараясь не делать резких движений головой, я оперся на руки и, неловко перевернувшись, уселся на полу.
Наконец-то я окончательно очухался и врубился в окружающую действительность.
Пару раз фыркнув, словно купающаяся возле берега собака, которую неожиданно накрыло волной от проезжающегося вдалеке катера, я выплюнул изо рта какие-то шерстяные лоскутки, перемешанные с опилочками (на вкус – сосна) и произвел первоначальное сканирование ситуации.
При этом я не вертел шеей, а слегка поворачивался всем корпусом, потому что голова при малейшем же движении швыряла по всему организму огненные сгустки боли – казалось, будто мозги трутся о черепную коробку, которая ни с того ни с сего обросла изнутри наждаком. Более того, каждый бум-бум ударника отдавался в моей поврежденной тыкве пронзительным эхом, от которого хотелось зарыдать.
Надо мной наклонились двое – парень с красной повязкой на рукаве и какой-то тип, судя по остроносому рылу – из дискотечной администрации.
Я, очевидно, представлял из себя довольно любопытную картину – плотного сложения хорошо одетый мэн, сидящий на полу вонючей кладовки.
На морде у меня налипли опилочки-лоскуточки, брюки были частью в краске, частью в каком-то хозяйственном говне; из нагрудного кармана торчали мелкие долларовые купюры, сам пиджак был порван в нескольких местах, брюки разошлись по шву, так что пах вентилировался. С башки на лицо стекала кровь, а в правой руке был зажат кружевной лифчик – мой единственный трофей.
В двери уже заглядывали любопытные, так что я вынужден был пресечь появление посторонних.
– Вон! – рявкнул я в сторону двери, тотчас же вскакивая на ноги и приказным тоном обращаясь к обнаружившим меня людям. – Никого не впускать!
Эти двое просекли, что раз человек так себя ведет, то у него для этого есть кой-какие основания, и блокировали дверь своими телами.
Я проворно спрятал лифчик в карман и заявил:
– Тут у вас черт-те что творится! Охрана, называется!
– Сейчас... сейчас мы скорую... милицию... – бормотал администратор.
– Один здесь, один со мной на двор, – скомандовал я. – К черту скорую, и тем более милицию.
Ошеломленный таким напором администратор под руку отвел меня на задний двор, где некоторое время назад и разыгралась трагедия.
Здесь меня поджидал очень неприятный сюрприз – наверняка еще не остывший труп Сони Швыдковой исчез в неизвестном направлении.
Хотя, почему же в неизвестном? Я прошелся возле мусорных баков и, восстановив в уме здешний пейзаж получасовой давности, установил, что одного не хватает.
– Прощу прощения, – сунулся ко мне администратор, – такой инцидент... Мы обязаны как-то зафиксировать...
– Черта с два! – я так на него посмотрел, что остроносый тотчас же смешался.
Я показал ему свою визитку, сунул ему в руки смятую долларовую мелочь и настоятельным тоном потребовал:
– Никакого шума. Никакой информации. Никаких газет. Дело государственное. Вам ясно?
Тот послушно кивнул.
Когда мы вернулись, оказалось, что насмерть перепуганный дружинник все же вызвал «скорую», которая, действительно, приехала очень быстро. Хотя, не исключено, что она просто дежурила возле Ледового дворца, дожидаясь окончания дискотеки – в последнее время местные власти обязывали организаторов подобных мероприятий обеспечивать (и оплачивать) не только охрану, но и «карету».
Суетившийся около меня распорядитель дискотеки нагнулся и проговорил:
– Так вы будете писать заявление?
– Нет! – рявкнул я на него так, что у самого в башке забили свинцовые колокола. – Я не буду писать заявление. Оказывайте мне первую помощь и дело с концом.
Меня погрузили в «скорую» и через десять минут мне уже бинтовали голову в окрашенном белой краской кабинете травмпункта.
– Я выписываю вам больничный на четыре дня, – заявил доктор, – потом придете снимать швы. До этого времени вам необходимо соблюдать полный покой, иначе возможны осложнения.
– Домой отвезите, – устало попросил я, сминая больничный на глазах у врача и забрасывая его в урну с кровавыми харкотинами.
– А здесь вам не такси, – улыбнулся врач. – Здесь оказание первой помощи. Думаете, вы один у нас такой за выходные?
– Ну так вызовите мне скорую, или отнесите на руках, – предложил я. – Оплачу как за такси плюс двести процентов.
Врач не понес, но быстренько договорился с шофером из соседнего корпуса и через пятнадцать минут я уже валялся у себя на диване, мрачно глядя в зеркало.
Телефон, между тем, звонил, не прерываясь. Судьба мне слегка подгадила: я был замечен не кем иным, как Максом Треневым, главой транспортного подразделения фирмы, который направлялся с верной супругой за город для столь же неизбежных, сколь и ненавистных для него садово-огородных работ. Не совсем понятно, зачем при такой зарплате копаться в земле, очевидно, у его жены это сидело в генах. А не подчиниться ей Максим мог только в одном случае – если это затрагивало дела фирмы.
Это был как раз такой случай – увидев шефа, выводимого из травмпункта и усаживающегося в попутную машину, Максим немедленно бросил раздосадованную жену и связался по мобильнику с вице-президентом «Ледокола» Аркадием Гессеном.
Короче, через пять минут моя команда в полном составе встала на уши и была готова по первому же зову активизировать все наличные и финансовые силы, чтобы наказать неведомого обидчика – само собой, наша служба безопасности уже побывала в травмпункте и выяснила, откуда я был туда доставлен. Я кратко переговорил со всеми, разумеется, умолчав о подлинной цели моего визита в Ледовый дворец.
Служба безопасности доложила о готовности номер один; Гессен аж два раза звонил; Шерстобитов из водочного подразделения растерянным голосом предложил утешить чем-нибудь элитным из новых поступлений; продуктовая база прислала гору фруктов – витаминчики для пострадавшего; откликнулись также овощебаза, рекламный отдел и, само собой, главный по юридическим услугам.
Я вежливо, но непреклонно посылал всех догуливать выходные и твердо заверял всех, что ничего особенного не произошло и что завтра я появлюсь на работе.
Гессен – так тот сразу просек, что что-то тут не так. Аркадий предложил встретиться и все обсудить. Судя по его голосу, он был очень встревожен.
– Ты же понимаешь, что все, что относится к тебе, относится и к нашей фирме, – глухо говорил он. – Этого нельзя оставлять без внимания...
И это понятно – Аркадий знал меня не первый (и не десятый год) и, разумеется, соображал, что шефа просто так не съездят по кумполу на вшивой дискотеке, на которую он неизвестно по каким причинам поперся.
Закончив с переговорами я сам стал в одиночестве предаваться аналитическим упражениниям по осмыслкению происшедшего.
На первый взгляд, все было отвратно до предела – Соня мертва, мне сотрясли мозги, потеряны деньги, пусть и небольшие.
С другой стороны, все было не так уж и плохо: я остался жив, хотя вполне мог бы дополнить еще одним – собственным – трупом пейзаж мусорки.
Наконец, я все же немного сбросил лишнего веса за время бега и последующих треволнений – даже взвешиваться на буду, и так на глаз видно.
И, вдобавок, у меня кое-что есть в кармане. Я достал смятый лифчик и принялся внимательно изучать данный предмет дамского туалета.
Цвет – бурно-малиновый, степень поношенности – ниже среднего. Дешевое и линючее турецкое изделие явно не первой свежести.
И, что самое главное, изнутри эта хреновина была снабжена аккуратно наклееной липучкой с надписью от руки печатными буквами: «И.КОЗОДОЕВА».
Первым делом я пролистал телефонный справочник. с такой фамилией числилось три абонента. На этом я не успокоился и засел за свой ноутбук.
Мой килограммовый чемоданчик был набит до отказа всякой игровой шелухой, но кое-что полезное там тоже висело – например, адресная база данных, – мои молодцы как-то раз скачали ее у эмвэдэшников, которые испытывали серьезные финансовые затруднения. Разумеется, мы бы и так помогли, но не хотелось, чтобы конкретные люди в погонах чувствовали себя в долгу перед «Ледоколом» – это состояние частенько вызывает к жизни разнообразные чувства, прямо противоположные чувству благодарности.
Персон со столь звучной фамилией оказалось аж восемь. Сопоставив наличествовавших в телефонном справочнике с адресами, выуженными из базы данных, я выяснил, что Козодоевы с телефоном входят в эту восьмерку. Следовательно, остальные пять лишены этого средства связи. Завтра приступим к поискам, а пока – отдыхать.
Да, ну и денек был сегодня! Загадочные предсмертные слова Сони Швыдковой, столь же бестолковые, как и ее жизнь, беготня по коридорам за Софией Ротару в лифчике Козодоевой, швы на башке. Короче, картина та еще...
Нет уж, дорогие коллеги, позвольте мне довести это дело до конца лично, раз уж я в него ввязался. И не надо мне названивать, я все равно включил автоответчик и не желаю ни с кем разговаривать.
И вообще, на циферблате моих часиков уже раннее утро. Так что пора бай-бай.
На всякий случай я поднес циферблат к уху, желая удостовериться, что часы не повреждены во время погонь, задеваний за предметы и падения. И тут же снова решил, что с головой у меня действительно не все в порядке.
Просто в мозгах прочно засела детективная деталька, когда часики на запястье хрумкаются о какой-нибудь подвернувшийся кирпичик и, таким образом, мудрый следователь узнает о времени происшедшего, либо, наоборот, изворотливый злодей устанавливает нужное ему время.
Но все это не касалось моих швейцарских «радо» с сапфировым стеклом, которое не то что разбить – даже поцарапать невозможно.
С этими мыслями я незаметно для себя и задрых, даже не дойдя до спальни, только что скинув с себя испачканную одежду.
«Тот-то будет ворчать Клавдия Владиславовна! – думал я, ворочаясь с боку на бок. – Интересно, что моя домработница будет думать о моем образе жизни, разбирая рваную и измызганную одежку? Хорошо бы как-нибудь посидеть с ней за бутылочкой, поговорить по душам...»
Наутро я «пролистал» автоответчик и решил не отвечать ни на один звонок. Хотя... хотя, один звонок меня заинтересовал. Я снял кассету с аппарата и переместил ее в диктофон, чтобы прослушать еще раз.
– ...после звукового сигнала, – прогнусавил мой баритон и, вслед за тем, раздался неожиданно бодрый и громкий женский голос.
– Сергей Радимович? Ах, ну да, вас же нет... Это из травмпункта говорят. Вами очень интересовался Антон Петрович...
– Какой еще Антон Петрович? – пробурчал я, напузыривая себе двойного «джек-дэниэлса».
– Чехов, врач со скорой помощи, – пояснила обладательница роскошного сопрано, словно бы услышав мой вопрос. – Он очень вник в вашу карточку и оставил свой телефончик. Один-девять-один-четыре-четыре один.
– Первая мировая, и две последние цифры второй, – машинально произнес я.
– Номер очень легко запомнить, если у вас под рукой нет карандаша, – подтвердила она мою догадку, – начальные четыре цифры – год вступления России в Первую мировую войну, последние две – год вступления России во Вторую мировую войну.
– Зачем мне карандаш, когда у меня автоответчик, – буркнул я, одним глотком осушая двойную дозу виски. – И потом, не России, а СССР.
– То есть, СССР, – мгновенно поправилась девушка на телефоне травмпукнта.
– В Великую Отечественную, – эту фразу мы произнесли одновременно.
– Мать твою... – ругнулся я, удивляясь совпадению хода наших мыслей.
И тотчас же с пленки послышалось точно такое же ругательство – очевидно, в кабинет заводили нового больного, который глушил боль матерщиной.
О’кей, двигаемся дальше. Я пододвинул к себе телефон и набрал «военый номер» Чехова. Занято. Перезваниваю. Занято. перезваниваю. Тот же результат.
И так восемь раз.
Мне надоело давить на кнопки и, включив автодозвон, я решил все же вспомнить, кто такой Чехов. Фамилия была явно знакомой, не говоря уже об имени.
Ну конечно же, – хлопнул я себя ладонью по голове после второго двойного «джека» и пятнадцатого... нет, уже шестнадцатого автодозвона.
Антоша в незапамятные времена работал вместе со мной в желдорболн – внутренняя аббревиатура Железнодорожной больницы, расположенной на станции Тарасов-I, только он трудился на участке, а я тогда – уже в стационаре.
Как это частенько бывает, мы очень плотно общались за время совместной работы, а после, когда я перешел в «ящик», наши встречи становились все реже и реже, а потом и вовсе сошли на нет.
Однако, время и место сближает, и память о прошлом, так сказать, положительно довлеет. Я был благодарен Антону за то, что он обо мне вспомнил и решил справиться о моем состоянии.
Не исключено, конечно, что у него был и свой интерес в новых контактах со мной, но это, в данном случае, было не столь уж принципиально.
Рассудив, что Антоша не стал бы тревожить меня по пустякам – уж такой он был человек, – я поставил себе задачу обязательно до него добраться.
Уяснив, что по телефону его поймать невозможно, я отзвонил в «скорую» и выяснил график его работы. Как я и полагал, он работал в Приволжском районе и травмпункт, в котором мне бинтовали кумпол, находился на его трассе.
Выяснив из газеты, что на воскресное утро на Набережной планировались молодежные гуляния, я решил, что без «раззудись, плечо – размахнись, рука» тут не обойдется и Антон обязательно должен будет появиться в травмпункте, где выловить его проще всего.
Я быстренько спустился в гараж и, бухнувшись в «феррари», подогнанный к дому моими транспортниками и поехал к Набережной. Из машины я снова отзвонил на «скорую» и попросил Чехова связаться со мной, когда он выедет на очередной вызов.
По радио транслировали какую-то литературную передачу. Голос добродушной дикторши сменялся взволнованно-взвинченным поэтическим завыванием.
«Кажется, крутят записи Бродского», – подумал я, прислушиваясь к лавиноообразно извергающемуся на слушателя потоку строк.
Так и есть. Это была передача для школьников. Новый классик был в приказном порядке включен во все учебные программы и теперь стояла задача подоходчивее объяснить, о чем же поэт писал. Одними «чувствами добрыми» тут не обойдешься и методисты выбивались из сил, пытаясь причесать покойного нобелевского лауреата под привычную для совковой критики гребенку.
Читали «Сонеты к Марии Стюарт».
«...взять хоть Иванова:
звучит как баба в каждом падеже».
Я едва не проскочил на красный сигнал светофора, услышав эти строки.
Да, у меня с головой, действительно, проблемы. Как же я сразу не догадался!
Ведь эта особенность русского языка может дать ответ сразу на несколько вопросов, над которыми я корпел вчера поздним вечером у себя дома!
Как раз в этот момент зазвонила моя «сотка» и я услышал голос Антона:
– Сергей Радимович?
– А кто же еще? – обрадовался я. – До тебя дозвониться, как до Президента.
Обменявшись затем довольно невнятыми краткими приветствиями, мы условились встретиться у трамвпункта (я не без удовольствия отметил, что оказался прав в своих предположениях), куда и направлялся Антон с очередной жертвой молодежного гуляния.
«Скорая» подъехала через три с половиной минуты, не без лихачества срезав угол на опасном повороте и аккуратно вписалась в железные ворота, ведущие к приемному отделению пункта оказания первой помощи.
Из машины вывалился Антоша. Чехов деловито следовал за носилками, на которых извивался от боли щуплый подросток, прижимавший к груди початую бутылку «Анапы».
Я поспешил вслед за ними и поймал Антона, когда он уже намеревался снова юркнуть в «карету».
– О, старик, – пожал он мне на бегу руку, – жутко рад тебя видеть! Слушай, у меня тут сейчас запарка, надо ехать по очередному вызову. Давай как-нибудь созвонимся, совпадем, посидим...
– Ты мне что-то хотел сказать, – напомнил я Антону. – Может быть, я с вами прокачусь?
– Почему бы и нет? – обрадовался Чехов. – Правда, за десять минут много не наговоришь, но все-таки... Прыгай в машину!
Я скакнул через ступеньки в кузов и примостился рядом с Антоном.
«Похоже, у него все же есть ко мне какое-то дело», – подумал я, слегка стиснутый стоящими на сиденье железными коробками.
– Вот жизнь пошла! – Антон поделился со мной своими профессиональными новостями. – Молодежь сопливая наркотиками травится, почем зря. Представляешь, ЛСД! Ты можешь вспомнить, чтобы в наше время кто-нибудь из знакомых принимал такое?!
– Н-не могу, – подтвердил я, подпрыгнув, когда «скорую» тряхнуло на повороте.
– Комсомольская, шесть? – уточнил шофер адрес, одним глазом кося на дорогу, другим – на прилепленный к панели управления листок бумаги.
– Ага, – кивнул ему Антон и снова повернулся ко мне. – Ты хоть в двух словах скажи, как ты сейчас?..
– Комсомольская. шесть? – нахмурился я, припомнив, что этот адрес попадался мне среди козодоевского списка. – А кто вызывал?
– Козодоева Роза Ивановна, 1928 года рождения, – прочитал Антон, перегнувшись через сиденье. – А что, ты ее знаешь?
– Вряд ли, по возрасту не подходит, – помотал я головой. – Постой, но ты же сказал что-то про сопливых мальчишек.
– Ну да, – подтвердил Антон, – старушка для внука нас вызвала. Как его?.. Козодоев Илья Максимович, 1976 года рождения.
– Я пойду с вами, – непререкаемым тоном заявил я.
«Конечно же, это мальчишка, – думал я, вылезая из машины и направляясь к подъезду чахлой пятиэтажки, – а никакая не женщина. Родительный падеж. Чье – Козодоева. Вот и все дела».
Я был слегка раздосадован, что не понял этого сразу, и, в то же время, отчасти доволен собой, что все же догадался, хоть и по подсказке Иосифа Бродского. Поэзия, господа, действительно подчас очень помогает нам в нашей трудовой деятельности.
Нам открыла строгая пожилая женщина со скорбным выражением на испитом лице. Она стояла, крепко держась за косяк, чтобы не потерять равновесие.
– Вы опоздали, – сказала она, тяжело вздохнув, и на нас тотчас же пахнуло парами дешевого красного вина. – Илюша скончался.
$ 5
В узкой комнате из мебели могли поместиться только маленький столик и кровать, которая занимала половину помещения. Над ложем, на котором лежал лицом вниз труп молодого человека, нависали книжные полки – для шкафа места в комнате уже не нашлось.
Женщина, открывшая дверь, оказалась какой-то троюродной бабушкой покойного. Она производила впечатление довольно интеллигентной алкоголички и, по ее собственным словам, сегодня уже слегка «поправилась».
– Видите ли, – проговорила она, кутая дрожащие руки в потертую шаль, – я человек старой культуры, так сказать, алкогольно-никотиновой. А все эти новые веяния с наркотиками – это для молодежи. Что кому нравится. Одним словом, демократия...
Пока врачи суетились над умершим, бабушка продолжала сокрушаться современным падением нравов.
– Какие-то порошки, промокашки... Жуют, нюхают, колются...
– Илья кололся?
Бабушка отрицательно покачала головой.
– Жевал, – значительно произнесла она. – Зачем, спрашивается?.. Нет бы сто граммов принять... И душа успокаивается, и для организма здоровее... Вот и доигрались... И что ведь странно – Илюша всегда был такой аккуратный, свою дозу точно знал...
Я скользнул взглядом по фотографии Ильи Козодоева, висевшую на стене комнаты между вырезанными из цветных иллюстрированных журналов фотографиями Плисецкой и Нуриева.
Покойный, как того и следовало ожидать, при умелом гриме, вполне мог бы сойти за Софию Ротару.
Теперь я уже почти не сомневался, что тогда, в Ледовом дворце, я гнался именно за ним.
Время, между тем, поджимало. Врачи уже заканчивали свои исследования, вот-вот должна была приехать милиция, так что пора ковать железо.
– У него кто-то был сегодня? – осведомился я.
– Я ничего не знаю, – старуха произнесла эти слова чересчур быстро.
Алкоголики со стажем отличаются особой сообразительностью (если, конечно, они еще способны вообще соображать) и умеют мгновенно оценить человека с первого взгляда. И, конечно, она сразу же поняла, что я не из врачебной братии.
Я подхватил бабулю под ручку и отвел на кухню. Смахнув с табуретки хлебные крошки, я усадил на нее хозяйку, а сам сел напротив нее.
В качестве защитной реакции на предстоящий допрос бабуся решила всплакнуть, но я быстренько ее осадил:
– Слезами тут не поможешь, – произнес я, доставая из бумажника деньги. – Мне некогда тут с вами рассусоливать, поэтому быстренько скажите мне, кто водился в знакомых у вашего внука. Пяти лимонов вам должно хватит на похороны, поминки и опохмелку. Расписки не надо.
– Не было сегодня утром никого из его друзей, – проговорила она, пряча деньги в какой-то потайной карман на юбке, – Только Стасик с девочкой заходили.
– Кто такие?
– Стасик учился с Илюшей в хореографическом, пока его не выгнали, а девочка – стасикова подружка. Гел-френдша, как сейчас говорится. Я им комнатку иногда уступала свою за символическую плату. Молодежь сейчас такая развитая. А времена нынче сами знаете какие. Эти проклятые акцизы... – старушка пристукнула кулаком по столу, собираясь излить мне наболевшее, но я ее оборвал.
– Где работал Илья?
Старушка издала неопределенный звук, прицыкнув дыркой между передних зубов.
– А черт его знает! Деньги приносил, как в Америке, раз в неделю. И деньги неплохие. Иногда в долларах, когда по двести, когда и по триста. Мне немного дарил – а как же! Внук, хоть и троюродный.
Тут она прислушалась к зову организма и юркнула в комнату. Раздался характерный звук позвякивания бутылочного горлышка о край стакана и вслед за тем до моего слуха донеслись три судорожных глотка.
«Сто семьдесят пять, – автоматически определил я. – Интересно, сколько же выпивает в день эта деятельница классической алкогольно-никотиновой культуры?»
Вернувшись значительно повеселевшей и порозовевшей, бабуся продолжила:
– Хотел в балет... Была я в балете года три назад... Или восемь? Надо бы уточнить... Тогда еще танцевал кто-то известный... Весь в белом...
Алкоголь оказал свое роковое действие и бабуся с головой ушла в невнятные воспоминания о давнем посещении культурных учреждений.
Я, разумеется, не стал слушать ее безадресного бормотания и вернулся в комнату с покойным.
– OD, как говорят в Америке, – констатировал Чехов, кивая на бездыханного молодого человека. – Овердоуз, превышение дозы.
– А чем? – поинтересовался я.
– Похоже, героин.
Чехов закатал рукав рубашки, указав мне на свежий след от укола на вене.
– И наверняка, не чистый продукт, – добавил Антон. – Да и откуда здесь у нас взять качественный наркотик? Как пить дать, смесь. Короче, сыграл в ящик не далее как три часа назад.
Я прошелся взглядом по комнате.
Парики разных расцветок, костюмы из театрального реквизита, висящие на стуле один на другом.
– А шприц? – обернулся я к Антону.
Тот показал мне на одноразовый пластмассовый тюбик, валявшийся около кровати. Рядом с ним тут же лежала надорванная упаковка.
«Не верю, – подумал я, вспоминая любимую фразу Станиславского, – ну не верю и все тут».
По словам бабуси, Илья что-то жевал, а не кололся. Вена была чистая, за исключением единственного сегодняшнего следа. И потом, если Козодоев употреблял героин, то где соответствующий антураж?
Если даже он выкидывал использованные шприцы, если даже он пользовался газовой горелкой, а не спиртовкой, то не мог же он каждый раз применять новую ложечку! Это же полный маразм!
А чайная дешевая ложка, лежащая на столе, была явно новенькой.
Я еще раз оглядел комнату, обнаружил под диваном те самые туфли, в которых удирал от меня Илья и окончательно удостоверился, что передо мной «София Ротару».
У меня даже стала потихоньку вырисовываться определенная версия, связанная с последними словами Сони Швыдковой, но в эту секунду я заметил на книжной полке кое-что прелюбопытное.
Это были альбомы для марок.
Четыре были покрыты толстым слоем пыли и к ним явно в последнее время не притрагивались. Один, самый маленький, выглядел так, как будто его купили не так давно и пользовались довольно часто.
Я на мгновение закрыл глаза и тут же все понял. Тронув за плечо Антона, я сказал ему:
– Это не овердоуз, Антоша, это убийство.
Тот с сомнением покачал головой.
– А доказательства?
Я предложил ему пройти со мной на кухню и, вернув бабусю к реальности путем похлопывания по плечу, задал ей еще один вопрос:
– Ваш внук собирал марки?
– Давным-давно, еще в школе, – ответила старушка. – Потом, разумеется, бросил...
– Пошли, – кивнул я Антону и снова поспешил в комнату с покойником.
– Подожди, Сергей, я не понимаю, при чем тут марки? Какое это имеет отношение...
– А вот смотри.
Я снял с полки альбом – тот, что поновее – и открыл его перед Чеховым.
Альбом в три разворота был заполнен сверху донизу. Только вместо марок за держателями на значительном расстоянии друг от друга располагались малюсенькие кусочки промокательной бумаги.
Женщина, открывшая дверь, оказалась какой-то троюродной бабушкой покойного. Она производила впечатление довольно интеллигентной алкоголички и, по ее собственным словам, сегодня уже слегка «поправилась».
– Видите ли, – проговорила она, кутая дрожащие руки в потертую шаль, – я человек старой культуры, так сказать, алкогольно-никотиновой. А все эти новые веяния с наркотиками – это для молодежи. Что кому нравится. Одним словом, демократия...
Пока врачи суетились над умершим, бабушка продолжала сокрушаться современным падением нравов.
– Какие-то порошки, промокашки... Жуют, нюхают, колются...
– Илья кололся?
Бабушка отрицательно покачала головой.
– Жевал, – значительно произнесла она. – Зачем, спрашивается?.. Нет бы сто граммов принять... И душа успокаивается, и для организма здоровее... Вот и доигрались... И что ведь странно – Илюша всегда был такой аккуратный, свою дозу точно знал...
Я скользнул взглядом по фотографии Ильи Козодоева, висевшую на стене комнаты между вырезанными из цветных иллюстрированных журналов фотографиями Плисецкой и Нуриева.
Покойный, как того и следовало ожидать, при умелом гриме, вполне мог бы сойти за Софию Ротару.
Теперь я уже почти не сомневался, что тогда, в Ледовом дворце, я гнался именно за ним.
Время, между тем, поджимало. Врачи уже заканчивали свои исследования, вот-вот должна была приехать милиция, так что пора ковать железо.
– У него кто-то был сегодня? – осведомился я.
– Я ничего не знаю, – старуха произнесла эти слова чересчур быстро.
Алкоголики со стажем отличаются особой сообразительностью (если, конечно, они еще способны вообще соображать) и умеют мгновенно оценить человека с первого взгляда. И, конечно, она сразу же поняла, что я не из врачебной братии.
Я подхватил бабулю под ручку и отвел на кухню. Смахнув с табуретки хлебные крошки, я усадил на нее хозяйку, а сам сел напротив нее.
В качестве защитной реакции на предстоящий допрос бабуся решила всплакнуть, но я быстренько ее осадил:
– Слезами тут не поможешь, – произнес я, доставая из бумажника деньги. – Мне некогда тут с вами рассусоливать, поэтому быстренько скажите мне, кто водился в знакомых у вашего внука. Пяти лимонов вам должно хватит на похороны, поминки и опохмелку. Расписки не надо.
– Не было сегодня утром никого из его друзей, – проговорила она, пряча деньги в какой-то потайной карман на юбке, – Только Стасик с девочкой заходили.
– Кто такие?
– Стасик учился с Илюшей в хореографическом, пока его не выгнали, а девочка – стасикова подружка. Гел-френдша, как сейчас говорится. Я им комнатку иногда уступала свою за символическую плату. Молодежь сейчас такая развитая. А времена нынче сами знаете какие. Эти проклятые акцизы... – старушка пристукнула кулаком по столу, собираясь излить мне наболевшее, но я ее оборвал.
– Где работал Илья?
Старушка издала неопределенный звук, прицыкнув дыркой между передних зубов.
– А черт его знает! Деньги приносил, как в Америке, раз в неделю. И деньги неплохие. Иногда в долларах, когда по двести, когда и по триста. Мне немного дарил – а как же! Внук, хоть и троюродный.
Тут она прислушалась к зову организма и юркнула в комнату. Раздался характерный звук позвякивания бутылочного горлышка о край стакана и вслед за тем до моего слуха донеслись три судорожных глотка.
«Сто семьдесят пять, – автоматически определил я. – Интересно, сколько же выпивает в день эта деятельница классической алкогольно-никотиновой культуры?»
Вернувшись значительно повеселевшей и порозовевшей, бабуся продолжила:
– Хотел в балет... Была я в балете года три назад... Или восемь? Надо бы уточнить... Тогда еще танцевал кто-то известный... Весь в белом...
Алкоголь оказал свое роковое действие и бабуся с головой ушла в невнятные воспоминания о давнем посещении культурных учреждений.
Я, разумеется, не стал слушать ее безадресного бормотания и вернулся в комнату с покойным.
– OD, как говорят в Америке, – констатировал Чехов, кивая на бездыханного молодого человека. – Овердоуз, превышение дозы.
– А чем? – поинтересовался я.
– Похоже, героин.
Чехов закатал рукав рубашки, указав мне на свежий след от укола на вене.
– И наверняка, не чистый продукт, – добавил Антон. – Да и откуда здесь у нас взять качественный наркотик? Как пить дать, смесь. Короче, сыграл в ящик не далее как три часа назад.
Я прошелся взглядом по комнате.
Парики разных расцветок, костюмы из театрального реквизита, висящие на стуле один на другом.
– А шприц? – обернулся я к Антону.
Тот показал мне на одноразовый пластмассовый тюбик, валявшийся около кровати. Рядом с ним тут же лежала надорванная упаковка.
«Не верю, – подумал я, вспоминая любимую фразу Станиславского, – ну не верю и все тут».
По словам бабуси, Илья что-то жевал, а не кололся. Вена была чистая, за исключением единственного сегодняшнего следа. И потом, если Козодоев употреблял героин, то где соответствующий антураж?
Если даже он выкидывал использованные шприцы, если даже он пользовался газовой горелкой, а не спиртовкой, то не мог же он каждый раз применять новую ложечку! Это же полный маразм!
А чайная дешевая ложка, лежащая на столе, была явно новенькой.
Я еще раз оглядел комнату, обнаружил под диваном те самые туфли, в которых удирал от меня Илья и окончательно удостоверился, что передо мной «София Ротару».
У меня даже стала потихоньку вырисовываться определенная версия, связанная с последними словами Сони Швыдковой, но в эту секунду я заметил на книжной полке кое-что прелюбопытное.
Это были альбомы для марок.
Четыре были покрыты толстым слоем пыли и к ним явно в последнее время не притрагивались. Один, самый маленький, выглядел так, как будто его купили не так давно и пользовались довольно часто.
Я на мгновение закрыл глаза и тут же все понял. Тронув за плечо Антона, я сказал ему:
– Это не овердоуз, Антоша, это убийство.
Тот с сомнением покачал головой.
– А доказательства?
Я предложил ему пройти со мной на кухню и, вернув бабусю к реальности путем похлопывания по плечу, задал ей еще один вопрос:
– Ваш внук собирал марки?
– Давным-давно, еще в школе, – ответила старушка. – Потом, разумеется, бросил...
– Пошли, – кивнул я Антону и снова поспешил в комнату с покойником.
– Подожди, Сергей, я не понимаю, при чем тут марки? Какое это имеет отношение...
– А вот смотри.
Я снял с полки альбом – тот, что поновее – и открыл его перед Чеховым.
Альбом в три разворота был заполнен сверху донизу. Только вместо марок за держателями на значительном расстоянии друг от друга располагались малюсенькие кусочки промокательной бумаги.