Худ Даниел. Пир попрошаек (Лайам Ренфорд - 3)

   Существо кашлянуло снова, и изо рта его на голову госпожи Присциан посыпалась серая пыль. Почтенная судовладелица с невысказанной мольбой смотрела на своего делового партнера.
   - ...отдайте и убирайтесь... - сумел едва слышно произнести Эйрин.
   - Нет,- твердо ответила Грантайре и, высоко подняв камень, шагнула вперед. Лайам напрягся, готовясь к прыжку. "Ну почему он такой огромный?" мелькнуло в его голове.
   - Отпусти ее,- приказала Грантайре.
   Истощенный за долгие столетия Эйрин говорил едва слышным, свистящим шепотом, от которого у Лайама пробегал по коже мороз. Он стиснул зубы, злясь на свой страх и свою беспомощность.
   - Это мое... Оставь... и уходи, - с царственной неторопливостью Эйрин поднял булаву, нацелил ее на Грантайре, а потом замахнулся, плавно и широко. Лайам почему-то уверился, что шипастый шар слетит с рукояти и обрушится на голову беззащитной вдовы.
   Грантайре, наверное, подумала то же самое. Она крикнула: "Нет!" и метнулась вперед. А Эйрин метнул булаву.
   Прежде чем булава поразила цель, древний колдун отшвырнул в сторону госпожу Присциан, но Лайам этого почти не заметил. Он видел только, как Грантайре, круто развернутая ударом, упала, выронив камень. Светящаяся звезда пронеслась мимо Лайама.
   Лайам отскочил, словно булава летела в него, и услышал, как кристалл с негромким постукиванием катится по полу пещеры. Эйрин вспрыгнул на саркофаг первого Присциана и стал перебираться через каменное надгробие, словно чудовищный паук на длинных и тонких костлявых конечностях. Какое-то страшное мгновение Эйрин смотрел на Лайама - голова-череп повернута и прижата к колену, длинные пальцы-палки вцепились в края огромной плиты.
   А потом Лайам повернулся и побежал. Он сделал всего два прыжка и увидел светящийся камень - белую звезду во мраке за прутьями железной решетки. Лайам еще раз прыгнул и упал на каменный пол, больно ударившись обо что-то бедром. Прутья были совсем рядом. Лайам просунул руку сквозь них и схватил камень. Он думал, что тот прожжет ему кисть, но кристалл на ощупь оказался холодным и пришелся Лайаму как раз по руке.
   Эйрин прыгнул на него сверху, стремясь затоптать. Ощущение было такое, словно Лайам попал под копыта скачущего тяжеловоза. Большая часть веса древнего Присциана пришлась на правое бедро Лайама. Раздался негромкий треск. Лайам содрогнулся - он знал этот звук, так ломается кость! Эйрин раз-другой резко двинул ему по почкам, и у Лайама перехватило дыхание. Он уткнулся подбородком в каменный пол и выронил камень.
   Дышать Лайам не мог. Он извернулся в ногах упыря - это был акт непроизвольного сопротивления, а не прием боя. Эйрин покачнулся и вновь перенес вес на многострадальное бедро Лайама - сломанная кость подалась. Боль пронзила все тело Лайама - погрузилась в ступни, вонзилась в затылок и скрючила пальцы руки, в отчаянии протянутой к камню. Белый кристалл сияющая звезда - лежал чересчур далеко. Но Лайам невероятным усилием потянулся, дернул за золотую цепочку и подтащил камень к себе.
   Когда сверкающая цепочка коснулась руки Лайама, в него словно влились новые силы, он полной грудью вдохнул и перевалился на бок, не слыша собственных воплей, не ощущая приливов боли, продолжавших терзать его ногу. Взмах руки, и камень взлетел. Лайаму показалось, что сияющая звезда воспарила по собственной воле и понеслась прямо к Эйрину - к чудовищному, иссушенному временем костлявому существу, вознамерившемуся ударами кованых каблуков раскроить поверженному противнику череп.
   Пока камень летел, Лайам все смотрел в оскаленное лицо Эйрина Присциана, и красные искры, жутко посверкивающие в глубинах бездонных глазниц, его почему-то уже не пугали.
   А потом камень смял Присциана, и ослепительно яркая вспышка света лишила Лайама зрения, а затем и сознания.
   Последним из того, что он слышал, был отчаянный крик. Но кто кричал и почему, Лайам уже не сумел бы ответить.
   18
   Ему снился сон - долгое, свернутое замысловатой спиралью видение, которое превращалось то в жуткий кошмар, то в беспорядочную путаницу самых невероятных событий. Его несло по этой спирали, беспомощного, но поразительно равнодушного ко всему, что творится и с ним, и вокруг. В Лайама словно въелась эта странная отчужденность - для него ровным счетом ничего не значили и жгучие ласки графини Пинеллы, и похороны отца. Хотя он сам открыл саркофаг Эйрина Присциана и положил туда старшего Ренфорда, а потом долго смотрел, как Эйрин - сплетение высохших прутьев - корчится в погребальном костре... Потом Эйрин сидел рядом с Лайамом во дворе какого-то храма, вырывая страницы из книг, сминая их и разбрасывая во все стороны пылающие шары, ибо бумага в его руках загоралась... Потом Лайам видел во сне Грантайре... Потом он куда-то долго карабкался. На фоне черной завесы туч вдруг возник Окхэм, он яростно бил Лайама ногами по голове, а потом завеса пропала, и Лайам оказался над морем - он летел с пугающей скоростью, описывая большие круги над водой... Его ноги горели, а Лайам только недоуменно охлопывал их ладонями, пытаясь сбить пламя... Потом он шел в дождливую ночь через лес, и с ним была госпожа Присциан. Они укрылись в заброшенном доме с каменными фигурами, и госпоже Присциан все эти люди были знакомы, но едва Лайам прикасался к какому-нибудь изваянию, как оно рассыпалось в прах. В руках его оставалась лишь горсточка пыли, да и та утекала сквозь пальцы.
   Снились Лайаму и более мирные вещи - он подолгу сидел у моря на солнышке, и временами компанию ему составлял Фануил. Как-то к нему опять подсела и графиня Пинелла, они целовались, но Лайам делал это лениво и никакого удовольствия не получил.
   Потом Лайаму снова привиделся Эйрин - он нависал над саркофагом первого Присциана, стоя на четвереньках, и что-то пытался сказать. Лайама уже не пугал замогильный, похожий на кашель шепот, но подходить ближе ему не хотелось, хотя Эйрин длинным скрюченным пальцем пытался его подманить.
   Потом появилась Грантайре, она склонилась над Лайамом и подложила руку ему под щеку. Ладонь ее была прохладной и мягкой - гораздо лучше подушки. Лайам прижался к ней, закрыл глаза и заснул.
   И спал уже без каких-либо сновидений.
   Когда Лайам проснулся и сообразил, что проснулся, он тут же открыл глаза. И обнаружил, что лежит на незнакомой кровати, впрочем более мягкой, чем его диванчик в библиотеке, и это было приятно. Теплые солнечные лучи согревали руки Лайама, брошенные поверх одеяла. Правая нога побаливала, но не так чтобы очень.
   Лайам снова закрыл глаза, вставать ему не хотелось. Это мягкое ложе было слишком уютным, зачем же его покидать? Даже скрежет маленьких коготков где-то поблизости не стряхнул с него сонного оцепенения. Но когда на кровать плюхнулось что-то небольшое, но довольно увесистое, Лайам испустил досадливый стон и заставил себя приподнять веки.
   Это был Фануил, он смотрел прямо на Лайама. Дракончик мелко дрожал и пошатывался.
   "Ты проснулся?"
   - Да, ненадолго,- пробормотал Лайам и протянул руку, чтобы погладить уродца. Фануил упал, где стоял, и привалился к боку хозяина.
   Лайам обвел взглядом комнату. Нет, в ней ему определенно не доводилось бывать. Здесь имелось окно, но сквозь него виднелось лишь голубое небо. Кажется, его притащили в дом госпожи Присциан. Лайам порадовался этому обстоятельству, затратив последние силы, и снова прикрыл глаза. Под его ладонью мягко вздымались кожистые чешуйки. Частое, ритмичное дыхание дракончика убаюкало Лайама, и он снова заснул.
   Когда он очнулся опять, голова его была почти ясной. Комнату заливал лунный свет. Лайам пошевелился, пытаясь встать, но внезапно ощутил боль в правой ноге и снова упал на подушки.
   Фануил встрепенулся и поднял голову. Лунный свет посеребрил его черную чешую, но узкая мордочка так и осталась темной.
   " Ты проснулся?"
   - Кажется, да, - прошептал Лайам. - Мы в доме госпожи Присциан?
   "Да".
   - Долго я здесь лежу?
   "Пятый день".
   Лайам сладко зевнул и заложил руки за голову.
   "Магесса Грантайре уехала". Лайам вздрогнул и привстал на локтях.
   - Как уехала? Когда? Отвечай же!
   "Сегодня утром. Когда удостоверилась, что с тобой все в порядке".
   - А куда?
   "Она не сказала. У госпожи Присциан есть письмо для тебя. Магесса Грантайре ухаживала за тобой все это время. Эдил приходил тоже и ей помогал".
   От неудобной позы у Лайама затекла шея. Он откинул голову на подушки и уставился в потолок.
   - Что со мной?
   "У тебя сломана нога".
   - Это я знаю.
   Лайам чувствовал, как лубки, удерживающие сломанную кость в правильном положении, врезаются в кожу. Ниже лубков ноги он не ощущал. Наверное, она занемела.
   - А почему я так долго не приходил в себя? Дракончик ответил несколько неуверенно: "Эйрин... он разлетелся в мелкую пыль... а ты... ты был прямо под ним. Магесса Грантайре сказала, что на тебя повлияла магия. Ну, словно... словно бы обожгла..."
   - И что же? Теперь я урод? Кошмарное существо, не похожее на человека? Чудовище, от которого все будут шарахаться в разные стороны?
   "Нет, ты не урод!" Фануил, как и всегда, не оценил шутки. Лайам усмехнулся, закрывая глаза. Голова дракончика тоже сама собой опустилась.
   Они снова заснули.
   В третий раз он пробудился, когда в комнату вошел Геллус - с кувшином для умывания и полотенцем.
   - Господин Ренфорд, вы снова с нами!
   - Да, и я страшно этому рад, - сказал Лайам и улыбнулся. Он сумел самостоятельно сесть, не потревожив больную ногу.
   Слуга приподнял кувшин.
   - Я пришел вас помыть. На этот счет магесса Грантайре оставила четкие указания.
   - Думаю, я сумею умыться и сам.- Лайам оглядел себя, отметив, что для человека, провалявшегося в постели пять суток, он выглядит поразительно чистым. Льняное белье, приятно холодившее кожу, было свежим, а постель никаких лазаретных запахов не источала. Лайам покраснел, прикинув, какого рода заботы легли на плечи тех, кто взялся за ним ухаживать, но, глянув на старину Геллуса, успокоился.
   - Ах, господин Ренфорд, до чего ж вы упрямы... Магесса Грантайре наперед знала, что вы станете возражать, и строго-настрого запретила давать вам волю,- сказал слуга.- Вам нельзя подниматься с постели еще неделю чтобы сломанная кость хорошенько срослась.
   - Чтобы умыться, мне не надо вставать,- невозмутимо парировал Лайам. По его мнению, нога вела себя более чем прилично. Он видел достаточно переломов и знал, что обычным порядком никакая кость не срастется не только за пять, но и за дюжину дней. Пробовать ходить сегодня, конечно, не стоит, даже и с костылем, но кое-какие телодвижения позволить себе можно. А дальше - по состоянию. Все-таки магия - великая вещь! Лайам не сомневался, что Грантайре наложила на его перелом не только лубки, но и какое-нибудь заклятие.
   Геллус уперся, и несколько минут они пререкались, пока не договорились, что Лайам свершит омовение сам, но при этом не будет приподниматься.
   - А спину и то, что ниже - помоем потом, - сказал слуга, располагая кувшин и полотенце на столике возле кровати. - Я займусь этим лично. Стесняться вам нечего, тут ничего стыдного нет, а сделаю я все хорошо. Магесса Грантайре сама меня этому научила. А сейчас я принесу вам немного перекусить. - И старик вышел не понимая, что только что отыграл у строптивого больного очко. Лайам опять покраснел, смекнув, на ком обучала Геллуса уходу за тяжелоранеными Грантайре.
   Впрочем, мысль о еде быстро вытеснила из мозга Лайама все сторонние размышления. Он вдруг осознал, что страшно проголодался, и принялся торопливо снимать рубаху. Омовение - совсем не легкое дело, особенно если стараешься не тревожить больную ногу, и потому, покончив с мытьем, Лайам почувствовал, что сильно устал. Так что поднос, на котором стояли супница, глубокая тарелка и хлеб, появился как раз вовремя.
   Лайам накинулся на еду и съел очень много. Ел он тоже самостоятельно, хотя его не раз порывались покормить "с ложечки". И откуда только в старом слуге взялось столь неодолимое желание нянчиться с кем-то?
   - Смотри я не пролил ни капли, - сказал наконец Лайам ему в утешение, но Геллус все равно смотрел на него с укоризной. Слуга молча собрал поднос и, уже уходя, соизволил сухо произнести:
   - Госпожа Присциан хотела бы вас навестить. Но только в том случае, если вы чувствуете себя достаточно хорошо.
   - Я чувствую себя распрекрасно,- поспешил заверить Лайам обидчивого угрюмца. - Пожалуйста, передай госпоже Присциан, что я буду счастлив с ней повидаться.
   Госпожа Присциан явно обрадовалась, обнаружив, что самочувствие гостя действительно неплохое. Но все-таки что-то ее беспокоило - почтенная и обычно очень уверенная в себе дама удивленно поглядывала на свои руки, кажется, впервые в жизни не понимая, куда их девать.
   Лайам кашлянул, чтобы нарушить воцарившееся после обычных приветствий молчание. Его тоже смутило замешательство почтенной вдовы. Но слова ее только усугубили смущение гостя.
   - Господин Ренфорд, примите мои извинения! Я очень надеюсь, что вы простите меня!
   Лайам вытаращил глаза.
   - Простить вас?.. Но за что?
   Пожилая дама всплеснула руками:
   - Ну как же!.. Ваша нога... ваша болезнь... и этот ужасный маг... Лайам не очень-то понял, какого мага имеют в виду, но вдова уточнять не стала. - Мне ведь все рассказали! Я и подумать не могла, насколько опасно дело, в которое я вас втянула. Но того, что произошло, не поправишь, и мне остается лишь смиренно молить о прощении.
   В дело Лайам втянул себя сам. А закончил его тем, что арестовал мужа племянницы госпожи Присциан. Так что вопрос, кто и перед кем виноват, решался однозначно и отнюдь не в пользу того, у кого, просили прощения.
   - Вам не в чем себя обвинять, сударыня,- запинаясь, сказал он. - На самом деле просить прощения должен бы я. Лорд Окхэм...
   - Ничего страшного, решительно сказала вдова.- Вы честно предупредили меня, что на свет могут выплыть вещи самые неожиданные. Впрочем, должна вам заметить, подлость Этия особенной неожиданностью для меня не была. Его отвезут в резиденцию герцога - и наш сюзерен сам положит ему наказание. Я не сомневаюсь, что оно будет суровым, но нисколько не сожалею о том.
   Лайам с радостью отметил, что к вдове возвращается прежняя властность. Ему было любопытно, как отнеслась к случившемуся Дуэсса, но этот вопрос, пожалуй, опять мог выбить почтенную даму из колеи. Он ограничился тем, что повторил:
   - Вам абсолютно не в чем себя упрекать.
   - Хм... Когда вы начнете ходить, мы об этом еще потолкуем. А пока позвольте отдать вам это. - Вдова протянула больному внушительную пачку листов, сложенных вместе и согнутых в плоское подобие трубки.- Это письмо оставила для вас известная вам особа. Неотложные дела заставили ее покинуть Саузварк, иначе она непременно дождалась бы вашего выздоровления. Когда вы были совсем плохи, эта весьма достойная барышня сутками не отходила от вашего ложа.
   - Да, мне уже говорили, - пробормотал Лайам, вновь покрываясь румянцем, и взял письмо.
   На верхнем листе, облегающем остальные, значилось, кому послание предназначено. "Сэру Лайаму Рэнфорду". И титул не тот, и фамилия Лайама гласной "э" в себя не включала. "Ну хоть имя написано верно!" - хмурясь, подумал он.
   - Я оставлю вас, - мягко промолвила госпожа Присциан. - Если вам что-нибудь понадобится, кликните Геллуса. Он всегда к вашим услугам.
   Вдова выскользнула за дверь - очень проворно, словно бы опасаясь, что ее остановят. Но Лайаму было не до вежливых экивоков. Он разворачивал письмо, чувствуя, как бешено колотится его сердце.
   В облатке содержалось еще пять листов плотной бумаги, исписанных с обеих сторон. Почерк Грантайре - торопливый и довольно неряшливый требовал к себе привыкания, впрочем, Лайам видывал почерки и похуже. Затаив дыхание, он начал читать.
   "Любезный Рэнфорд, - гласили первые строки письма, - простите, пожалуйста, что я уехала, не дожидаясь, пока вы очнетесь. Оставаться долее в Саузварке было небезопасно, а вы уверенно шли на поправку. Я сделала все необходимое, нога срастается правильно, а камень не успел причинить вам существенного вреда..."
   Далее - на протяжении трех страниц - волшебница делала попытки докопаться, что происходило с Эйрином Присцианом на деле, а копала она основательно. В тексте письма цитировались выдержки из трудов как самого Эйрина, так и других магов, дневник Дорстения также не был забыт. Лайам вряд ли сумел бы уяснить, что тут к чему, если бы не комментарии Фануила, каковые уродцу пришлось делать чуть ли не к каждой строке. Только эти пространные пояснения и помогли Лайаму разобраться в ситуации в целом.
   Камень сделался проклятием Эйрина. Да, он наделил бессмертием своего созидателя, но теперь тому приходилось отнимать духовную энергию у кого-то, чтобы вести активную жизнь. Кристалл выпивал силу мага. Чем ближе он находился, тем пагубнее становилось воздействие. В тексте письма замелькали математические формулы, но Лайам их попросту пропускал.
   Существовала определенная точка расположения камня, когда его воздействие прекращалось, но при этом и сам творец лишался последних сил. Дорстений Присциан, заживо уложив своего брата в гроб, по случайности разместил камень именно так. Ему и в голову не приходило, что он обрекает несчастного на вечное заточение в каменном саркофаге. Судя по дневниковым записям, Дорстений был совершенно уверен, что Эйрин вскоре умрет. О чем думал недвижно лежащий маг в течение долгих столетий, можно было только догадываться, и Грантайре таки пустилась в догадки, но Лайам не стал их читать.
   "Делать мне больше нечего!" - хмуро подумал он, возводя глаза к потолку.
   Когда камень с могильной плиты убрали, Эйрин почувствовал себя посвободней, но силу он стал набирать только после совершенного в склепе убийства. Окхэм признался, что рассек нищему глотку прямо над саркофагом, но Грантайре считала, что это не важно. "Главное, - писала она, - чтобы убийство произошло в объеме пещеры". По-видимому, саркофаг был спроектирован самим Эйрином вскоре после того, как он сотворил камень. В дальней стенке погребального сооружения имелся потайной ход. На Грантайре эта предусмотрительность произвела неизгладимое впечатление. "Поразительная изощренность ума!" - не раз восклицала она. Видимо, Эйрин хотел застраховаться от любых неожиданностей, но можно ли утверждать, что это ему удалось?
   "Остальное,- писала волшебница, - уже вам известно. Последовала череда новых убийств.
   Второй нищий, двое детишек, возвращавшихся с маскарада, еще трое нищих - и все для того, чтобы как-то поддерживать телесную активность несчастного мага. Чужая жизнь придавала ему энергии на день-другой, но, по-видимому, для того, чтобы вернуть магические способности, Эйрину требовалось гораздо большее количество жизней..."
   Грантайре извела всю третью страницу на то, чтобы объяснить причину "окончательной гибели" Эйрина, но так и не сумела этого сделать. Камень, коснувшийся Эйрина, мог, конечно, выпить весь его дух, но почему приключился взрыв, от которого в склепе пострадали только Эйрин и Лайам, Грантайре не могла разобраться. Однако на этот счет у Лайама имелось свое мнение.
   - Если одна жизнь светится как пламя свечи,- стал самодовольно втолковывать он Фануилу,- то несколько жизней, три там или четыре, дадут гораздо больше огня, понимаешь?
   Ему представилось голубое сияние, подвластное матушке Джеф.
   Дракончик склонил голову набок.
   "Вряд ли. Пламя - всего лишь символ".
   Лайам отмахнулся от скептического замечания своего фамильяра, поскольку догадка прекрасно все разъясняла. Дух Эйрина и дух, накопленный в камне, соединились, что и породило взрыв.
   - Не спорь со мной,- заявил он, усмехаясь. - Больным не перечат!
   "Не такой уж ты и больной".
   - Больной-больной,- возразил Лайам. - Не сомневайся.
   Фануил демонстративно отвернулся, предоставляя хозяину разбираться с письмом в одиночку.
   Впрочем, четвертую страницу Лайам одолел без большого труда. Там в сжатой форме и в довольно общих словах описывались события последних пяти дней. Грантайре еще дважды упомянула о пропавших подростках, явно чего-то недоговаривая, черкнула пару строк о том, что лорд Окхэм "признался во всем", но в чем это "во всем", уточнить не удосужилась. Она вообще не считала нужным ничего уточнять.
   "Леди Окхэм тяжело все восприняла", "барон Квэтвел уехал домой", "госпожа Присциан - само спокойствие и сама добродетель..."
   Лайам начинал злиться. Письмо несло в себе гораздо больше вопросов, чем ответов. Квэтвел уехал, а как же дуэль? Что с Ульдериком и с графиней Пинеллой? И т.д. и т.п. К тому же его расстраивал сам тон письма. Безразлично-приветливый - так пишут шапочному знакомому или дальнему родственнику. Признаться, он втайне рассчитывал на большую задушевность. Ведь был же момент, когда они с ней едва не поцеловались. А Грантайре словно бы совсем позабыла о том. Или неромантические детали ухода за больным человеком отвращают женщину от романтического чувства к нему?
   Точно так же, подумалось Лайаму, составляют и какие-нибудь прошения. Высасывают из пальца объемистое обоснование, подкрепляют его кучей маловразумительных фраз и... Что "и" Лайам додумать не успел. В дверь всунулся Геллус и объявил, что пришел эдил.
   - Так,- широко улыбаясь, сказал Кессиас и тяжело опустился на стул, стоявший возле кровати.- Что-то, Ренфорд, вы разленились! Полеживаете себе в постельке уже которые сутки, а все из-за чего? Из-за простенького ушиба?
   - А когда еще мне представится случай так отдохнуть? И потом, если бы я знал, что перелом ноги на целых пять дней лишит меня вашего общества, я давно бы ее сломал!
   Эдил хохотнул, но сразу же стал серьезен.
   - Признаться, Ренфорд, я рад, что с вами сейчас все нормально. Еще как рад! Все могло закончиться гораздо печальней.
   Лайам не стал говорить, что кое-кто крепок задним умом. Он потряс письмом.
   - Грантайре пишет, что Окхэм во всем признался.
   Эдил расцвел.
   - Истинная правда! Только слово "признался" тут не подходит. Он покаялся, он расписал нам все свои преступления в красках - и его уже повезли в Дипенмур. Впрочем, раскаяние ему вряд ли поможет. Герцог строг, и беднягу, скорее всего, повесят, ведь за ним, кроме кражи, числится еще кое-что.
   Странно, но это известие вовсе не порадовало Лайама. Он с удивлением понял, что судьба Окхэма ему не безразлична.
   - Камень разрушен,- продолжал эдил.- Но мне кажется, что это даже и к лучшему.
   - Разрушен?Грантайре ничего о том не сообщила.
   - Камень взорвался сам и разметал Эйрина в пыль. Можете считать тот момент своим вторым рождением, Ренфорд. Вас почти не задело, а от мага клочка не осталось. Но госпожа Присциан держится молодцом. Она славная женщина... не то что другие, - заметил эдил, понижая голос до шепота. Как, например, леди Окхэм. Лорд мне напоследок шепнул, что ей все было известно. Похоже, всю эту кашу она-то и заварила. Хорошо, что ей вздумалось самой отправиться в Дипенмур, иначе мне пришлось бы приставить к ней часового. Боюсь, после того, как лорда повесят, его супружницу где-нибудь заточат. В какой-нибудь высоченной башне.
   Лайам подумал, что жизнь в башне - еще не самое худшее наказание. К этой взбалмошной, себялюбивой красотке он не испытывал ни малейшей симпатии.
   - А что с теми подростками, не вернувшимися с маскарада? Грантайре пишет, что Эйрин замешан и тут.
   - Так и есть, - сокрушенно вздохнул эдил. - Мы нашли их тела - в старом помойном баке. Честно говоря, мы бы еще долго искали. Один нищий набрел на них и нам подсказал.
   Он горестно покачал головой.
   - Раны те же, дух высосан. Совсем детишки, им было лет по двенадцать, не больше. Нельзя таких отпускать на ночные гуляния... Но кто же мог знать?..
   Наступило молчание. Лайам представил, как тяжело было эдилу разговаривать с родителями погибших детей. Он знал, что Кессиас не послал вместо себя кого-то, а пошел к ним сам. "Если вдуматься, в их смерти повинен и я..."
   Помолчав, Лайам задал новый, давно интересовавший его вопрос:
   - А как там дела у Ульдерика и Квэтвела? Дуэль состоялась?
   Кессиас сперва отвечал неохотно, потом разошелся и уже в юмористических красках описал недавний визит графа к госпоже Присциан. Оказывается, тот, чтобы добраться до Квэтвела, притащил вдове целую кипу долговых векселей лорда.
   - Он подраспустил хвост, чтобы произвести на нее впечатление. Сказал, что ни за что не потревожил бы ее в такое печальное время, если бы вопрос не касался чести его драгоценной супруги, и что она может тут же разорвать векселя, но ему необходимо повидаться с бароном и перемолвиться с ним парой слов.
   Госпожа Присциан поступила просто. Она кочергой погнала нахала из кабинета. Эдил громко захохотал.
   - Квэтвел в тот же день был отослан домой, а векселя отданы мне. Я сам перемолвился с графом словечком... вместо барона. Сперва он очень досадовал, а потом смирился и даже остался доволен. Особенно после того, как я шепнул ему кое-что. Лорд ведь признался, но не во всеуслышанье, а мне лично, что он в сговоре с графом взялся плутовать в карточных играх, а слава шулера могла очень сильно кое-кому повредить.
   - Aга - засмеялся Лайам.- Плутовство! Я так и думал!
   Ну, конечно! Не может быть, чтобы он так уж плохо играл в альянсы. Только плутовством можно было из него вышибить те семьдесят крон.
   - Ну да, они заключили сделку. Ульдерик прощает лорду часть долга, а лорд шельмует в игре... в пользу графа. Я уверен, вы понимаете, о чем речь, а что до меня, то я не игрок. Кстати, Ульдерик вовсе не упрашивал лорда продать ему камень. Окхэм сам принес ему эту штуку - в уплату долга. Граф отказался, и правильно сделал. Впрочем, выходит, таким образом, о краже-то он знал? Я могу обвинить его в содействии воровству, но... но мне неохота возиться. Прямых доказательств вины Ульдерика нет, а нет доказательств, значит, нет преступления. Но Окхэма он оплел долгами, словно паук...