Страница:
Дайана действительно была девушкой очень сильной, способной использовать свой дар, знай она о нем. И она оказалась здесь, рядом с Квентином. Сама судьба привела ее в Пансион, в нужное место и в нужное время.
И более того – с рассветом она пришла на башню обозрения, не сумев даже объяснить, зачем поднялась сюда и что ее привело. В Пансионе нашлось бы много более подходящих мест для утреннего кофе.
– Причина должна быть, – прошептал Квентин. – Совпадения и случайности исключаются. Многое происходит так, как происходит, потому что иначе не может быть.
Не для того Квентин приехал в Пансион, чтобы помочь экстрасенсу с расшатанной нервной системой. Не будучи законченным фаталистом, он задолго до сегодняшнего дня успел убедиться в том, что некоторые явления и события в жизни человека предопределены, размечены и воистину высечены в камне. Основные вехи заранее известны – перекрестки и ответвления, места, где осуществляется выбор или принимаются важные решения.
Он думал, что и сейчас стоит на одном из своих предначертанных перекрестков. Все, что он сделал или не сделал до этого времени, сейчас определит его дальнейший путь, а возможно, даже далекое будущее.
«Вселенная помещает тебя туда, где ты должен находиться, – вспомнил он фразу, которую ему и другим следователям часто повторяли Бишоп и Миранда. – И ваша задача – воспользоваться предоставленной возможностью».
Только вот вопрос – как?..
Элли Уикс твердо знала, что ее уволят. Обязательно уволят. Да какое там уволят – вышибут с треском. Список ее провинностей был велик, и первым пунктом в нем числился тайный страстный роман с одним из постояльцев Пансиона, уехавшим около месяца назад.
Пункт второй – она забеременела.
Страх клубком свернулся в животе Элли с сегодняшнего утра, когда тест на беременность дал положительный результат. Третий за неделю. Все три теста – положительные.
Если два теста можно списать на ошибку, то три положительных теста подряд – это уже точно беременность. Элли понимала, что притворяться и врать самой себе теперь бессмысленно.
Незамужняя девушка с ребенком, отец которого в последний день отдыха сообщил ей, что женат и счастлив в браке. Счастлив.
«Он счастлив? Вот сволочь!»
Для Элли все мужчины были сволочами, даже самый последний замухрышка. Ее отец был сволочью, и все мужчины, с которыми она встречалась, тоже рано или поздно оказывались сволочами.
– Тебе просто не везет с мужиками, – сочувственно сказала Элли ее подруга и напарница по работе в Пансионе, Эдисон, которой та шепотом призналась, что «подзалетела», правда, не упомянув, от кого и где. – Вот мой Чарлз – прекрасный мужчина. Кстати, у него есть брат.
Элли, ослабев от волнений и утренней тошноты, снедаемая горечью, ответила подружке, что плевать она хотела на мужиков – как с братьями, так и без, и что до конца жизни ни к одному из них больше не прикоснется.
Убирая Имбирную комнату в северном крыле, толкая перед собой по ковру громко жужжащий пылесос, Элли мучительно раздумывала о том, что с ней будет. По ее расчетам выходило, что месяца через три-четыре беременность станет заметной. Вот тогда-то Элли и вышибут. Пинок под зад – и до свидания. Денег у нее нет, за помощью обратиться не к кому. А потом она родит.
Не будь девушка такой трусихой, она бы связалась с отцом ребенка, но останавливало то, что он был не только богат и известен, но еще и политик. Элли смутно подозревала, что политики умеют избавляться от маленьких проблем в виде назойливых экс-любовниц, причем не с помощью выплаты отступных, а другим, более кардинальным образом. От этого ей становилось еще страшнее.
Одним словом, Элли крупно не повезло.
Неожиданно из пылесоса раздалось громкое металлическое клацанье, и Элли быстро нажала на кнопку. Похоже, она не заметила на ковре какой-то металлический предмет – монетку, например, – а пылесос заглотил ее. Элли присела на корточки, наклонила пылесос, осмотрела щетку, покрутила ее. Вращалась она легко – значит, предмет попал внутрь. Элли сильно тряхнула пылесос, и из него выпал небольшой серебряный медальончик в виде сердца, по размеру явно детский. Так, по крайней мере, подумалось Элли. Она попробовала ногтем открыть его, но он упорно не открывался. В конце концов оставив свои попытки, девушка сунула его в карман.
Она могла, конечно, оставить медальон в комнате – положить на тумбочку или на полку, но решила поступить иначе. Элли вышла в коридор, к своей тележке, взяла конверт – ими администрация снабжала прислугу как раз для таких случаев, – написала на нем дату, время, название номера, сунула туда медальон и заклеила. Затем она бросила его на нижнюю полку тележки.
– Вот и все, малышка, – пробормотала она. – Теперь твой медальончик попадет в стол находок. Там ты его и получишь, в целости и сохранности.
Затем она снова вернулась в Имбирный номер и продолжила уборку.
– Что делать? Что мне делать? – громко причитала она, и жужжание пылесоса заглушало ее плачущий голос.
Дайана торопилась на занятия в студию. Сегодня она была рада им. Встреча с Квентином потрясла ее больше, чем девушка себе в этом признавалась, она заставила ее задуматься. Дайану как громом поразило его сходство с портретом, который она нарисовала. Мысли стрелами проносились в ее голове. Она шла по запутанным дорожкам, куда ноги несли, не особенно заботясь о направлении.
Очнулась она, как ни странно, в оранжерее, где проходили занятия, в углу, у своего мольберта. Дайана с удивлением посмотрела на приколотый к нему чистый лист бумаги, не понимая, как он сюда попал. Услышав приятный воркующий голос Бо Рафферти, она вдруг нахмурилась. Маэстро давал наставление ученикам. Сегодня он предлагал им поработать угольным карандашом, попробовать изобразить то, что их беспокоит или занимает больше всего, – мысль, ситуацию, чувство или проблему; все, что угодно.
– Не думай о том, что делаешь, – говорил он, – а просто рисуй. Пусть мысли текут свободно.
Дайана вспомнила, что то же самое он говорил ей пару дней назад. Да-да, именно так и сказал: «Не думай, а просто рисуй. И пусть твои мысли текут свободно».
У нее вновь возникло желание нарисовать портрет Квентина, но Дайана усилием воли отбросила его.
Вдруг она вспомнила о том, что произошло с ней утром. Но что это было? Полусон-полуявь? Действительно ли она видела на стекле мольбу о помощи, или это ей только приснилось?
«Помоги нам».
«Нам»? Кому это «нам»? Ладно, если это был сон, всего лишь сон. Странный и страшный. А может быть, очередной симптом? Еще один признак того, что ей становится не лучше, а хуже?»
Дайане сделалось страшно. Болезнь превратила ее жизнь в кошмар. Первые признаки заболевания обнаружились, когда ей было всего восемь лет. Целых двадцать пять лет Дайана боролась с ним. Правда, в последнее время все потихоньку начало выправляться. Раньше ей приходилось тяжелее – мучили кошмары, среди разрозненных мыслей в голове вдруг звучали чьи-то незнакомые голоса, словно кто-то находился поблизости; иногда перед глазами мелькали странные предметы и туманные человеческие лица; порой краем глаза Дайана замечала какое-то движение, которое тут же исчезало, стоило лишь повернуться.
Отец ее сильно переживал, когда Дайана говорила ему о своих тревожных ощущениях. Но то было в далеком детстве. Серьезно болезнь вторглась в ее жизнь, когда Дайана вступила в период юности.
Самым страшным были моменты забытья: девушка вдруг оказывалась в каком-либо странном месте или делала что-то такое, часто очень опасное, чего бы никогда не сделала осознанно. Однажды, открыв глаза, она с ужасом обнаружила, что зашла в озеро, которое находилось недалеко от их дома. В одежде. Ночью. Вода доходила ей до пояса, а Дайана двигалась дальше, к середине озера. В то время она еще не умела плавать.
Школьные учителя называли это «расстройством», и оно привело к тому, что девушке пришлось обучаться на дому, под присмотром врачей, старавшихся сочетать медикаментозное лечение с терапией.
Случались моменты, когда Дайану накачивали лекарствами до такой степени, что она превращалась в зомби, вследствие чего определенные периоды жизни просто выпали из ее памяти. Нередко лекарства имели побочный эффект куда более сильный, чем симптомы, от которых они были призваны избавлять. А затем появлялись новые доктора с новыми методиками. Сначала они давали надежду, но заканчивалось все одним и тем же – признанием полного поражения.
Проведя последние двадцать пять лет в окружении врачей, испытав действие множества медикаментов и терапий, Дайана изучила все правила врачебной игры с медиками. Страшный метод проб и ошибок помог ей выяснить, какие ответы сулят еще больше лекарств, а какие свидетельствуют об «улучшении».
Она научилась обманывать врачей.
Нет, это не значит, что девушка не стремилась к тому самому улучшению. Дайана внимала врачам, прислушивалась к рекомендациям и добросовестно их выполняла, но в меру, предварительно взвешивая все «за» и «против» и прикидывая, чем может закончиться для нее выбор.
Она обманывала потому, что, несмотря на тревожные симптомы, происходящие с ней странные или пугающие события, сумятицу в мозгу и путаницу в эмоциях, в глубине души Дайана считала себя совершенно нормальной.
Что страшило ее больше всего.
Приближаясь к месту, где работала Дайана, Бо переходил от ученика к ученику: одного хвалил, другому ободряюще улыбался. Его интересовало, понимает ли сама Дайана смысл неосознанно поданного ею сигнала, заключавшегося в сознательном отстранении от остальной группы. Дайана стояла в самом углу, спиной к стене, защищаясь от мира своим мольбертом. Это был своего рода вызов. Несмотря на все усилия, врачам не удалось лишить ее самоуважения и уверенности. Она обладала и склонностью к самоанализу, хотя врачи-традиционалисты годами вбивали ей в голову мысль: думать надлежит только о том, как бы понять себя и побыстрее вылечиться.
Дайане не требовалось понимать себя. Ей нужно было понять свои способности и принять их как данность, потому что для нее они являлись такой же нормой, как для других людей – их отсутствие.
Ей следовало перестать верить в то, что она сумасшедшая.
Бо с удовлетворением, смешанным с легкой тревогой, заметил, что Дайана о чем-то задумалась. Взгляд ее был далекий, рассеянный, лицо бесстрастное. Некоторое время она стояла недвижимо, затем рука с угольным карандашом быстро поднялась и заскользила по бумаге. Дайана рисовала уверенно, так, словно всю жизнь умела это делать и, кроме того, хорошо знала, что именно она рисует.
Бо не стал подходить к Дайане, а тихонько двинулся вдоль стены и покосился на мольберт. Он рассмотрел начатый рисунок, затем перевел взгляд на Дайану, отметил ее расширенные зрачки и так же тихо отошел.
Примерно через пару минут он начал по одному отпускать учеников. Никто этому не удивился – такова была обычная практика Рафферти. После короткого разговора с каждым из них, обсудив работу или настроение, выслушав просьбу или пожелание, если таковые были, Бо желал ученику или ученице доброго дня и провожал до входа в оранжерею. На ходу он советовал, в зависимости от состояния пациента, хорошенько прогуляться, просто посидеть и подышать свежим воздухом или помечтать о чем-либо приятном в одном из садов.
К Дайане он не подошел.
Напротив, чтобы ей случайно кто-нибудь не помешал, Бо загородил собой вход в оранжерею. Опершись на косяк, он смотрел на раскинувшийся неподалеку розарий, вслушиваясь в скрип угольного карандаша за спиной. Бо терпеливо ждал, когда Дайана закончит рисунок.
Если Квентин и вынес что-либо ценное из опыта многолетней работы в спецподразделении под руководством Бишопа, так это уверенность в том, что никаких совпадений не существует. Даже между самыми бессистемными фактами и разрозненными событиями есть связь. Всегда.
Дайана Бриско находится в Пансионе, лихорадочно ищет ответы на свои вопросы; Квентин также здесь и тоже в поисках. Не исключено, что они смогут помочь друг другу.
Пока он не знал как. Ему казалось странным предположение, будто Дайана имеет отношение к произошедшему в Пансионе двадцать пять лет назад, тем более она сама ему сообщила, что здесь впервые. Однако инстинкт и тихий внутренний голос упорно твердили Квентину: какая-то связь все-таки есть.
Оставалось только выяснить ее.
Другой человек встал бы в тупик, бросил бы все, но не Квентин. После многих лет копания в одних и тех же документах и отсутствия ответов он не только не оставил надежду, но обрел дополнительные силы продолжить начатое. Правда, следовало быть предельно осторожным. Квентин понимал, что Дайана эмоционально уязвима и подталкивать ее не следует...
Поэтому, как ни тяжело было сдерживаться, он не бросился искать Дайану сразу после ее ухода. Только через несколько часов он решил посмотреть на студию, в которой работала девушка. Сначала Квентин позавтракал, а потом отправился на конюшню в надежде переговорить с Калленом Руппе, работавшим в Пансионе двадцать пять лет назад.
У Руппе был выходной.
Опять вмешалась злая судьба.
Квентину ничего не оставалось, как просто пройтись вдоль конюшен, а затем прогуляться в садах. Только потом он решил отправиться на поиски Дайаны. Оранжерею, в которой располагалась студия, он нашел с большим трудом, и то благодаря предусмотрительной администрации, благоразумно снабжавшей постояльцев подробной картой-схемой территории Пансиона.
Подойдя к оранжерее и раздумывая над тем, как начать разговор с Дайаной, Квентин был сбит с толку неожиданным обстоятельством.
– А ты какого черта тут делаешь? – спросил он; правда, вполне миролюбиво.
Бо Рафферти усмехнулся:
– Преподаю живопись.
Квентин подозрительно оглядел его.
– Понятно... С каких это пор Бишоп занялся художественным промыслом?
– Здесь у меня не совсем художественная, скорее художественно-терапевтическая студия, – ответил Бо своим обычным приятным голосом. – Я ее открыл несколько лет назад. Опыт оказался настолько успешным, что мы решили заниматься как минимум два раза в год, но в разных местах. Работают профессиональные художники. Все добровольцы. Заранее согласовываем график – время и место. Все проходят специальную подготовку, учатся общению с людьми с расстроенной психикой.
– А ты когда примкнул? – продолжал расспрашивать Квентин самым дружеским тоном.
– Примерно полгода назад.
– Решил провести апрель в Теннеси? Молодец, правильно погодку выбрал.
– Да, погодка здесь замечательная. Только я сюда не напрашивался. Мне предложили поехать в Пансион, сказали, что здесь можно не только отдохнуть, но и порисовать для себя.
– Понятно. – Квентин вздохнул. – Значит, Бишоп точно в этом деле замешан.
– Если ты относительно моего направления сюда, то – да. А об остальном – сам знаешь, что каждый следующий шаг зависит от нас. Во всяком случае, мои функции здесь ограничены занятиями в терапевтической студии.
– Ты здесь для того, чтобы помочь Дайане? – Квентин даже не старался скрыть звучавшего в голосе разочарования.
Бо мягко улыбнулся:
– Квентин, повторяю: я всего лишь учу Дайану живописи. Мои уроки не помогут ей найти ответы на вопросы, которые мучают ее, и мы с тобой это хорошо понимаем. Скорее всего они приведут к появлению новых вопросов.
Квентин нахмурился, посмотрел в глубь оранжереи. В дальнем углу он увидел стоящую перед мольбертом Дайану. Лицо ее было безмятежно, правая рука торопливо скользила по бумаге. Квентин не видел, что она рисует. Поза девушки и странный отсутствующий взгляд заставили его насторожиться...
– Мои глаза меня не обманывают? – подозрительно щурясь, спросил он. – Она действительно рисует?
– Именно. На автопилоте. Вот уже полчаса. Об автоматическом письме слышал, надеюсь? Вот это то же самое, только в рисунке. Человек отключен от реального мира, все чувства заблокированы, работает одно подсознание.
Квентин метнул на художника недовольный взгляд:
– Бо, но ты же сам говорил мне, что это опасно.
– Опасно, – признался Бо. – Но в некоторых случаях просто нет другого способа открыть запертую дверь.
– А что, если она заперта по каким-то причинам?
– Причины есть всегда, Квентин. Только рано или поздно наступает момент, когда дверь следует открыть. – Он помолчал, затем прибавил: – Бишоп просил передать тебе, что время пришло.
– Ты имеешь в виду...
Бо перебил его:
– Я имею в виду то, что все детали мозаики находятся здесь, у тебя под рукой. Так что бери и собирай картину.
Квентин уставился на него:
– Почему все вокруг меня говорят метафорами?
– Может быть, для того, чтобы полюбоваться твоим удивленным видом? – спросил в ответ Бо и тихо рассмеялся.
– Не смешно, – нахмурился Квентин. – Лучше ответь – не передавал ли Бишоп для меня какой-нибудь мудрый совет? Чем и как я могу помочь Дайане?
– Нет, не передавал.
– Ну, как знаешь.
– Каждый из нас делает собственный выбор и идет своим путем. Даже Бишоп не в состоянии предусмотреть все возникающие ситуации. Мало ли что и как вдруг развернется. – М-да... – Бо замолчал, внимательно посмотрел на Дайану. Та продолжала старательно рисовать. – А похоже, что-то начинает разворачиваться. Квентин, девушка в любую минуту может выйти из этого состояния. Надеюсь, мне не нужно говорить, что при виде незнакомца она будет... ну, скажем, огорчена. Сбита с толку. Дайана не захочет довериться человеку, которого ни разу не видела. Осторожнее, приятель. Не суетись, Квентин, – несколько раз повторил Рафферти, неторопливо удаляясь от оранжереи.
Квентин не имел представления, как следует действовать в сложившихся обстоятельствах, но это его не остановило. Он расправил плечи, сделал несколько глубоких вдохов и вошел в оранжерею.
Проходя мимо мольбертов, он без особого интереса смотрел на странные рисунки. Он подумал, что если они действительно отражают внутреннее состояние, то Бо имеет дело с явно эмоционально расстроенными типами.
Подойдя к Дайане, Квентин сразу обратил внимание на ее бесстрастное, спокойное лицо и расширенные зрачки. Пока он раздумывал, как ему лучше поступить – заговорить или дотронуться до нее, она вдруг отчаянно заморгала и тряхнула головой. В ту же секунду разжались ее пальцы, сжимавшие угольный карандаш, и он упал на пол. Пальцы девушки снова сжались, словно их свела судорога.
– Дайана, – шепнул Квентин.
Она хмуро покосилась на него и спросила тихо и невнятно, будто сквозь сон:
– Что ты здесь делаешь?
– Хотел пригласить тебя на ленч.
– Да? – Она посмотрела на свой мольберт, затем перевела взгляд на Квентина, потом снова вернулась к рисунку и стала внимательно его рассматривать. Лицо Дайаны заметно побледнело и исказилось страхом, глаза расширились.
Все так же повинуясь интуиции, Квентин подошел к ней, взял за руку и только сейчас увидел рисунок. То, что он испытал, было даже больше, чем шок.
Рисунок был удивительно хорош, особенно для угольного карандаша. Дайана изобразила окно, подоконник, весенний сад под ним, прекрасно выписав черно-белыми пятнами цветы и кустарник. Напротив окна стояла маленькая девочка лет восьми-девяти. На шее у нее висел крошечный медальончик в виде сердечка.
Очнувшись, Квентин хриплым голосом произнес:
– Боже мой... Ведь это же Мисси.
Глава 3
И более того – с рассветом она пришла на башню обозрения, не сумев даже объяснить, зачем поднялась сюда и что ее привело. В Пансионе нашлось бы много более подходящих мест для утреннего кофе.
– Причина должна быть, – прошептал Квентин. – Совпадения и случайности исключаются. Многое происходит так, как происходит, потому что иначе не может быть.
Не для того Квентин приехал в Пансион, чтобы помочь экстрасенсу с расшатанной нервной системой. Не будучи законченным фаталистом, он задолго до сегодняшнего дня успел убедиться в том, что некоторые явления и события в жизни человека предопределены, размечены и воистину высечены в камне. Основные вехи заранее известны – перекрестки и ответвления, места, где осуществляется выбор или принимаются важные решения.
Он думал, что и сейчас стоит на одном из своих предначертанных перекрестков. Все, что он сделал или не сделал до этого времени, сейчас определит его дальнейший путь, а возможно, даже далекое будущее.
«Вселенная помещает тебя туда, где ты должен находиться, – вспомнил он фразу, которую ему и другим следователям часто повторяли Бишоп и Миранда. – И ваша задача – воспользоваться предоставленной возможностью».
Только вот вопрос – как?..
Элли Уикс твердо знала, что ее уволят. Обязательно уволят. Да какое там уволят – вышибут с треском. Список ее провинностей был велик, и первым пунктом в нем числился тайный страстный роман с одним из постояльцев Пансиона, уехавшим около месяца назад.
Пункт второй – она забеременела.
Страх клубком свернулся в животе Элли с сегодняшнего утра, когда тест на беременность дал положительный результат. Третий за неделю. Все три теста – положительные.
Если два теста можно списать на ошибку, то три положительных теста подряд – это уже точно беременность. Элли понимала, что притворяться и врать самой себе теперь бессмысленно.
Незамужняя девушка с ребенком, отец которого в последний день отдыха сообщил ей, что женат и счастлив в браке. Счастлив.
«Он счастлив? Вот сволочь!»
Для Элли все мужчины были сволочами, даже самый последний замухрышка. Ее отец был сволочью, и все мужчины, с которыми она встречалась, тоже рано или поздно оказывались сволочами.
– Тебе просто не везет с мужиками, – сочувственно сказала Элли ее подруга и напарница по работе в Пансионе, Эдисон, которой та шепотом призналась, что «подзалетела», правда, не упомянув, от кого и где. – Вот мой Чарлз – прекрасный мужчина. Кстати, у него есть брат.
Элли, ослабев от волнений и утренней тошноты, снедаемая горечью, ответила подружке, что плевать она хотела на мужиков – как с братьями, так и без, и что до конца жизни ни к одному из них больше не прикоснется.
Убирая Имбирную комнату в северном крыле, толкая перед собой по ковру громко жужжащий пылесос, Элли мучительно раздумывала о том, что с ней будет. По ее расчетам выходило, что месяца через три-четыре беременность станет заметной. Вот тогда-то Элли и вышибут. Пинок под зад – и до свидания. Денег у нее нет, за помощью обратиться не к кому. А потом она родит.
Не будь девушка такой трусихой, она бы связалась с отцом ребенка, но останавливало то, что он был не только богат и известен, но еще и политик. Элли смутно подозревала, что политики умеют избавляться от маленьких проблем в виде назойливых экс-любовниц, причем не с помощью выплаты отступных, а другим, более кардинальным образом. От этого ей становилось еще страшнее.
Одним словом, Элли крупно не повезло.
Неожиданно из пылесоса раздалось громкое металлическое клацанье, и Элли быстро нажала на кнопку. Похоже, она не заметила на ковре какой-то металлический предмет – монетку, например, – а пылесос заглотил ее. Элли присела на корточки, наклонила пылесос, осмотрела щетку, покрутила ее. Вращалась она легко – значит, предмет попал внутрь. Элли сильно тряхнула пылесос, и из него выпал небольшой серебряный медальончик в виде сердца, по размеру явно детский. Так, по крайней мере, подумалось Элли. Она попробовала ногтем открыть его, но он упорно не открывался. В конце концов оставив свои попытки, девушка сунула его в карман.
Она могла, конечно, оставить медальон в комнате – положить на тумбочку или на полку, но решила поступить иначе. Элли вышла в коридор, к своей тележке, взяла конверт – ими администрация снабжала прислугу как раз для таких случаев, – написала на нем дату, время, название номера, сунула туда медальон и заклеила. Затем она бросила его на нижнюю полку тележки.
– Вот и все, малышка, – пробормотала она. – Теперь твой медальончик попадет в стол находок. Там ты его и получишь, в целости и сохранности.
Затем она снова вернулась в Имбирный номер и продолжила уборку.
– Что делать? Что мне делать? – громко причитала она, и жужжание пылесоса заглушало ее плачущий голос.
Дайана торопилась на занятия в студию. Сегодня она была рада им. Встреча с Квентином потрясла ее больше, чем девушка себе в этом признавалась, она заставила ее задуматься. Дайану как громом поразило его сходство с портретом, который она нарисовала. Мысли стрелами проносились в ее голове. Она шла по запутанным дорожкам, куда ноги несли, не особенно заботясь о направлении.
Очнулась она, как ни странно, в оранжерее, где проходили занятия, в углу, у своего мольберта. Дайана с удивлением посмотрела на приколотый к нему чистый лист бумаги, не понимая, как он сюда попал. Услышав приятный воркующий голос Бо Рафферти, она вдруг нахмурилась. Маэстро давал наставление ученикам. Сегодня он предлагал им поработать угольным карандашом, попробовать изобразить то, что их беспокоит или занимает больше всего, – мысль, ситуацию, чувство или проблему; все, что угодно.
– Не думай о том, что делаешь, – говорил он, – а просто рисуй. Пусть мысли текут свободно.
Дайана вспомнила, что то же самое он говорил ей пару дней назад. Да-да, именно так и сказал: «Не думай, а просто рисуй. И пусть твои мысли текут свободно».
У нее вновь возникло желание нарисовать портрет Квентина, но Дайана усилием воли отбросила его.
Вдруг она вспомнила о том, что произошло с ней утром. Но что это было? Полусон-полуявь? Действительно ли она видела на стекле мольбу о помощи, или это ей только приснилось?
«Помоги нам».
«Нам»? Кому это «нам»? Ладно, если это был сон, всего лишь сон. Странный и страшный. А может быть, очередной симптом? Еще один признак того, что ей становится не лучше, а хуже?»
Дайане сделалось страшно. Болезнь превратила ее жизнь в кошмар. Первые признаки заболевания обнаружились, когда ей было всего восемь лет. Целых двадцать пять лет Дайана боролась с ним. Правда, в последнее время все потихоньку начало выправляться. Раньше ей приходилось тяжелее – мучили кошмары, среди разрозненных мыслей в голове вдруг звучали чьи-то незнакомые голоса, словно кто-то находился поблизости; иногда перед глазами мелькали странные предметы и туманные человеческие лица; порой краем глаза Дайана замечала какое-то движение, которое тут же исчезало, стоило лишь повернуться.
Отец ее сильно переживал, когда Дайана говорила ему о своих тревожных ощущениях. Но то было в далеком детстве. Серьезно болезнь вторглась в ее жизнь, когда Дайана вступила в период юности.
Самым страшным были моменты забытья: девушка вдруг оказывалась в каком-либо странном месте или делала что-то такое, часто очень опасное, чего бы никогда не сделала осознанно. Однажды, открыв глаза, она с ужасом обнаружила, что зашла в озеро, которое находилось недалеко от их дома. В одежде. Ночью. Вода доходила ей до пояса, а Дайана двигалась дальше, к середине озера. В то время она еще не умела плавать.
Школьные учителя называли это «расстройством», и оно привело к тому, что девушке пришлось обучаться на дому, под присмотром врачей, старавшихся сочетать медикаментозное лечение с терапией.
Случались моменты, когда Дайану накачивали лекарствами до такой степени, что она превращалась в зомби, вследствие чего определенные периоды жизни просто выпали из ее памяти. Нередко лекарства имели побочный эффект куда более сильный, чем симптомы, от которых они были призваны избавлять. А затем появлялись новые доктора с новыми методиками. Сначала они давали надежду, но заканчивалось все одним и тем же – признанием полного поражения.
Проведя последние двадцать пять лет в окружении врачей, испытав действие множества медикаментов и терапий, Дайана изучила все правила врачебной игры с медиками. Страшный метод проб и ошибок помог ей выяснить, какие ответы сулят еще больше лекарств, а какие свидетельствуют об «улучшении».
Она научилась обманывать врачей.
Нет, это не значит, что девушка не стремилась к тому самому улучшению. Дайана внимала врачам, прислушивалась к рекомендациям и добросовестно их выполняла, но в меру, предварительно взвешивая все «за» и «против» и прикидывая, чем может закончиться для нее выбор.
Она обманывала потому, что, несмотря на тревожные симптомы, происходящие с ней странные или пугающие события, сумятицу в мозгу и путаницу в эмоциях, в глубине души Дайана считала себя совершенно нормальной.
Что страшило ее больше всего.
Приближаясь к месту, где работала Дайана, Бо переходил от ученика к ученику: одного хвалил, другому ободряюще улыбался. Его интересовало, понимает ли сама Дайана смысл неосознанно поданного ею сигнала, заключавшегося в сознательном отстранении от остальной группы. Дайана стояла в самом углу, спиной к стене, защищаясь от мира своим мольбертом. Это был своего рода вызов. Несмотря на все усилия, врачам не удалось лишить ее самоуважения и уверенности. Она обладала и склонностью к самоанализу, хотя врачи-традиционалисты годами вбивали ей в голову мысль: думать надлежит только о том, как бы понять себя и побыстрее вылечиться.
Дайане не требовалось понимать себя. Ей нужно было понять свои способности и принять их как данность, потому что для нее они являлись такой же нормой, как для других людей – их отсутствие.
Ей следовало перестать верить в то, что она сумасшедшая.
Бо с удовлетворением, смешанным с легкой тревогой, заметил, что Дайана о чем-то задумалась. Взгляд ее был далекий, рассеянный, лицо бесстрастное. Некоторое время она стояла недвижимо, затем рука с угольным карандашом быстро поднялась и заскользила по бумаге. Дайана рисовала уверенно, так, словно всю жизнь умела это делать и, кроме того, хорошо знала, что именно она рисует.
Бо не стал подходить к Дайане, а тихонько двинулся вдоль стены и покосился на мольберт. Он рассмотрел начатый рисунок, затем перевел взгляд на Дайану, отметил ее расширенные зрачки и так же тихо отошел.
Примерно через пару минут он начал по одному отпускать учеников. Никто этому не удивился – такова была обычная практика Рафферти. После короткого разговора с каждым из них, обсудив работу или настроение, выслушав просьбу или пожелание, если таковые были, Бо желал ученику или ученице доброго дня и провожал до входа в оранжерею. На ходу он советовал, в зависимости от состояния пациента, хорошенько прогуляться, просто посидеть и подышать свежим воздухом или помечтать о чем-либо приятном в одном из садов.
К Дайане он не подошел.
Напротив, чтобы ей случайно кто-нибудь не помешал, Бо загородил собой вход в оранжерею. Опершись на косяк, он смотрел на раскинувшийся неподалеку розарий, вслушиваясь в скрип угольного карандаша за спиной. Бо терпеливо ждал, когда Дайана закончит рисунок.
Если Квентин и вынес что-либо ценное из опыта многолетней работы в спецподразделении под руководством Бишопа, так это уверенность в том, что никаких совпадений не существует. Даже между самыми бессистемными фактами и разрозненными событиями есть связь. Всегда.
Дайана Бриско находится в Пансионе, лихорадочно ищет ответы на свои вопросы; Квентин также здесь и тоже в поисках. Не исключено, что они смогут помочь друг другу.
Пока он не знал как. Ему казалось странным предположение, будто Дайана имеет отношение к произошедшему в Пансионе двадцать пять лет назад, тем более она сама ему сообщила, что здесь впервые. Однако инстинкт и тихий внутренний голос упорно твердили Квентину: какая-то связь все-таки есть.
Оставалось только выяснить ее.
Другой человек встал бы в тупик, бросил бы все, но не Квентин. После многих лет копания в одних и тех же документах и отсутствия ответов он не только не оставил надежду, но обрел дополнительные силы продолжить начатое. Правда, следовало быть предельно осторожным. Квентин понимал, что Дайана эмоционально уязвима и подталкивать ее не следует...
Поэтому, как ни тяжело было сдерживаться, он не бросился искать Дайану сразу после ее ухода. Только через несколько часов он решил посмотреть на студию, в которой работала девушка. Сначала Квентин позавтракал, а потом отправился на конюшню в надежде переговорить с Калленом Руппе, работавшим в Пансионе двадцать пять лет назад.
У Руппе был выходной.
Опять вмешалась злая судьба.
Квентину ничего не оставалось, как просто пройтись вдоль конюшен, а затем прогуляться в садах. Только потом он решил отправиться на поиски Дайаны. Оранжерею, в которой располагалась студия, он нашел с большим трудом, и то благодаря предусмотрительной администрации, благоразумно снабжавшей постояльцев подробной картой-схемой территории Пансиона.
Подойдя к оранжерее и раздумывая над тем, как начать разговор с Дайаной, Квентин был сбит с толку неожиданным обстоятельством.
– А ты какого черта тут делаешь? – спросил он; правда, вполне миролюбиво.
Бо Рафферти усмехнулся:
– Преподаю живопись.
Квентин подозрительно оглядел его.
– Понятно... С каких это пор Бишоп занялся художественным промыслом?
– Здесь у меня не совсем художественная, скорее художественно-терапевтическая студия, – ответил Бо своим обычным приятным голосом. – Я ее открыл несколько лет назад. Опыт оказался настолько успешным, что мы решили заниматься как минимум два раза в год, но в разных местах. Работают профессиональные художники. Все добровольцы. Заранее согласовываем график – время и место. Все проходят специальную подготовку, учатся общению с людьми с расстроенной психикой.
– А ты когда примкнул? – продолжал расспрашивать Квентин самым дружеским тоном.
– Примерно полгода назад.
– Решил провести апрель в Теннеси? Молодец, правильно погодку выбрал.
– Да, погодка здесь замечательная. Только я сюда не напрашивался. Мне предложили поехать в Пансион, сказали, что здесь можно не только отдохнуть, но и порисовать для себя.
– Понятно. – Квентин вздохнул. – Значит, Бишоп точно в этом деле замешан.
– Если ты относительно моего направления сюда, то – да. А об остальном – сам знаешь, что каждый следующий шаг зависит от нас. Во всяком случае, мои функции здесь ограничены занятиями в терапевтической студии.
– Ты здесь для того, чтобы помочь Дайане? – Квентин даже не старался скрыть звучавшего в голосе разочарования.
Бо мягко улыбнулся:
– Квентин, повторяю: я всего лишь учу Дайану живописи. Мои уроки не помогут ей найти ответы на вопросы, которые мучают ее, и мы с тобой это хорошо понимаем. Скорее всего они приведут к появлению новых вопросов.
Квентин нахмурился, посмотрел в глубь оранжереи. В дальнем углу он увидел стоящую перед мольбертом Дайану. Лицо ее было безмятежно, правая рука торопливо скользила по бумаге. Квентин не видел, что она рисует. Поза девушки и странный отсутствующий взгляд заставили его насторожиться...
– Мои глаза меня не обманывают? – подозрительно щурясь, спросил он. – Она действительно рисует?
– Именно. На автопилоте. Вот уже полчаса. Об автоматическом письме слышал, надеюсь? Вот это то же самое, только в рисунке. Человек отключен от реального мира, все чувства заблокированы, работает одно подсознание.
Квентин метнул на художника недовольный взгляд:
– Бо, но ты же сам говорил мне, что это опасно.
– Опасно, – признался Бо. – Но в некоторых случаях просто нет другого способа открыть запертую дверь.
– А что, если она заперта по каким-то причинам?
– Причины есть всегда, Квентин. Только рано или поздно наступает момент, когда дверь следует открыть. – Он помолчал, затем прибавил: – Бишоп просил передать тебе, что время пришло.
– Ты имеешь в виду...
Бо перебил его:
– Я имею в виду то, что все детали мозаики находятся здесь, у тебя под рукой. Так что бери и собирай картину.
Квентин уставился на него:
– Почему все вокруг меня говорят метафорами?
– Может быть, для того, чтобы полюбоваться твоим удивленным видом? – спросил в ответ Бо и тихо рассмеялся.
– Не смешно, – нахмурился Квентин. – Лучше ответь – не передавал ли Бишоп для меня какой-нибудь мудрый совет? Чем и как я могу помочь Дайане?
– Нет, не передавал.
– Ну, как знаешь.
– Каждый из нас делает собственный выбор и идет своим путем. Даже Бишоп не в состоянии предусмотреть все возникающие ситуации. Мало ли что и как вдруг развернется. – М-да... – Бо замолчал, внимательно посмотрел на Дайану. Та продолжала старательно рисовать. – А похоже, что-то начинает разворачиваться. Квентин, девушка в любую минуту может выйти из этого состояния. Надеюсь, мне не нужно говорить, что при виде незнакомца она будет... ну, скажем, огорчена. Сбита с толку. Дайана не захочет довериться человеку, которого ни разу не видела. Осторожнее, приятель. Не суетись, Квентин, – несколько раз повторил Рафферти, неторопливо удаляясь от оранжереи.
Квентин не имел представления, как следует действовать в сложившихся обстоятельствах, но это его не остановило. Он расправил плечи, сделал несколько глубоких вдохов и вошел в оранжерею.
Проходя мимо мольбертов, он без особого интереса смотрел на странные рисунки. Он подумал, что если они действительно отражают внутреннее состояние, то Бо имеет дело с явно эмоционально расстроенными типами.
Подойдя к Дайане, Квентин сразу обратил внимание на ее бесстрастное, спокойное лицо и расширенные зрачки. Пока он раздумывал, как ему лучше поступить – заговорить или дотронуться до нее, она вдруг отчаянно заморгала и тряхнула головой. В ту же секунду разжались ее пальцы, сжимавшие угольный карандаш, и он упал на пол. Пальцы девушки снова сжались, словно их свела судорога.
– Дайана, – шепнул Квентин.
Она хмуро покосилась на него и спросила тихо и невнятно, будто сквозь сон:
– Что ты здесь делаешь?
– Хотел пригласить тебя на ленч.
– Да? – Она посмотрела на свой мольберт, затем перевела взгляд на Квентина, потом снова вернулась к рисунку и стала внимательно его рассматривать. Лицо Дайаны заметно побледнело и исказилось страхом, глаза расширились.
Все так же повинуясь интуиции, Квентин подошел к ней, взял за руку и только сейчас увидел рисунок. То, что он испытал, было даже больше, чем шок.
Рисунок был удивительно хорош, особенно для угольного карандаша. Дайана изобразила окно, подоконник, весенний сад под ним, прекрасно выписав черно-белыми пятнами цветы и кустарник. Напротив окна стояла маленькая девочка лет восьми-девяти. На шее у нее висел крошечный медальончик в виде сердечка.
Очнувшись, Квентин хриплым голосом произнес:
– Боже мой... Ведь это же Мисси.
Глава 3
– Мисси? – переспросила Дайана. Она повернулась и посмотрела на Квентина. – Ты ее знаешь? В смысле, это реальная девочка? – Голос Дайаны дрожал. Сама она напряглась, словно готовилась убежать.
Квентин, справившись с волнением, вдруг почувствовал, что, непроизвольно схватив Дайану за руку, стиснул ее слишком сильно. Девушка, правда, этого не замечала. Улыбнувшись через силу, Квентин разжал пальцы.
– Прекрасный рисунок, – сказал он и ободряюще кивнул. – Особенно тебе удались глаза. Этот печальный взгляд трудно забыть.
– Но... Я не знаю ее. И я первый раз в жизни слышу имя Мисси.
– Возможно, ты просто забыла, – предположил он. – Ты видела ее очень давно.
– Что?
Квентин выругался про себя и решил сменить подход:
– Послушай, Дайана, давай поговорим обо всем за ленчем.
– А почему бы не поговорить обо всем здесь? – резко ответила она. Девушка опустила глаза, почувствовав его пальцы на своем запястье, и отдернула руку. – Квентин, кто такая эта Мисси?
Он заставил себя снова посмотреть на рисунок и получше разглядеть его, думая о том, есть ли на самом деле сходство портрета и Мисси. Сходство, несомненно, было, так что притворяться перед Дайаной не имело смысла.
Разве что... Нет, сомнений быть не может. Дайана изобразила Мисси, причем великолепно, потрясающе. Девочка стояла как живая – большие печальные глаза, длинные темные волосы, овальное лицо со вздернутым подбородком, упрямо сжатый рот. Она стояла, скрестив ноги.
Именно такой она навсегда запечатлелась в памяти Квентина.
– Квентин, – услышал он голос Дайаны.
Он посмотрел на девушку, совершенно не заботясь о том, чтобы скрыть свои чувства.
– Может быть, у меня просто разыгралось воображение? – проговорил он.
– Кто эта девочка? – снова спросила Дайана медленно, растягивая слова.
Несколько минут Квентин молча смотрел на нее.
– Это Мисси Тернер. Она погибла, когда ей было восемь. Здесь, в Пансионе. Двадцать пять лет назад.
Дайана ахнула и отшатнулась, но быстро пришла в себя.
– Понимаю, – прошептала она. – Наверное, я где-то видела ее фотографию.
– Ты не вспомнишь где?
– Даже не буду пытаться. У меня плохая память. Одно время меня пичкали такими сильными лекарствами, что я просто теряла чувство времени.
Дайана проговорила это буднично, бесстрастным тоном. Квентин смотрел на нее с жалостью: он-то понимал, что ничего страшнее по отношению к людям придумать невозможно. Он несколько раз кашлянул, прежде чем снова заговорить:
– Тебе не надоело стоять здесь? Мое приглашение на ленч остается в силе. Пойдем? Сядем на веранде, поговорим при солнечном свете. Здесь у вас несколько темновато.
Девушка явно не хотела уходить, но и Квентин решил не отступать. Не давая Дайане опомниться, он принялся убеждать ее.
– Ты приехала сюда с определенной целью – пройти курс самоанализа. Ты же сама мне об этом говорила, помнишь? В процессе занятий ты рисуешь изумительный портрет девочки, которая погибла здесь двадцать пять лет назад. Ее убили. Вот уже много лет я пытаюсь раскрыть это убийство. Все эти факты не случайное совпадение. Я уверен – нам нужно объединить усилия. Как ты думаешь, стоит это разговора за ленчем?
– Наверное, да, – согласилась она.
– Спасибо, Дайана. Пойдем?
Она еще с полминуты смотрела на портрет, затем открепила его, скатала в трубочку и сунула в свою огромную сумку, висевшую на углу мольберта. Затем скинула халат, повесила на другой угол, а сумку перекинула через плечо.
Квентин краем глаза заметил, что в сумке лежит альбом, но не стал интересоваться, зачем постоянно носить его с собой. Он улыбнулся и кивнул, показывая, что готов следовать за Дайаной.
У входа в оранжерею она вдруг остановилась, словно вспомнила о чем-то, что забыла сделать.
– Послушай, Квентин, а где Бо? Разве я была одна в оранжерее, когда ты вошел?
– Он ушел, как только я тут появился, – ответил Квентин, надеясь, что она не станет подробно расспрашивать о Рафферти.
Дайана безразлично пожала плечами и двинулась дальше. До веранды они шли молча, молча сели за столик. Предупредительная официантка взяла у них заказ, ушла и через несколько минут вернулась с холодным чаем и тарелкой пирожных.
Дайана ни до чего не дотронулась.
– Ты сказал, что много лет пытаешься раскрыть убийство этой девочки. Зачем? – спросила она. – Ведь двадцать пять лет прошло. Тебе самому в то время сколько было?
– Двенадцать.
– Ты был здесь, когда ее убили?
Квентин кивнул:
– Я родился и вырос в Сиэтле, но тем летом мы переехали сюда. Мой отец был инженером, его пригласили в Лежэ руководить постройкой главного моста. Жили мы здесь, в Пансионе, в одном из коттеджей.
– То есть, лето ты провел здесь. А Мисси? Она тоже здесь жила?
– Да. Ее мать работала прислугой. У них была маленькая комнатка в северном крыле. Многие служащие Пансиона там жили. – Он помолчал. – В то лето детей здесь было немного. Мы держались вместе, играли, катались на лошадях, плавали. Рыбу удили. В общем, были предоставлены сами себе. Взрослые не обращали на нас особого внимания, они были довольны, что мы не путаемся у них под ногами. – Он усмехнулся.
Дайана не помнила, какой она была в восемь лет, поэтому спросила:
– Она тебе нравилась?
Квентин задумался:
– Знаешь, сейчас мне кажется, что да. Хотя тогда я воспринимал ее просто как приятеля, который был младше меня. Она была единственной девочкой среди нас, причем самой маленькой. Скромная приятная девчушка, которая не боялась жуков и охотно играла в наши мальчишеские игры. Постепенно я привык к ней...
Квентин, справившись с волнением, вдруг почувствовал, что, непроизвольно схватив Дайану за руку, стиснул ее слишком сильно. Девушка, правда, этого не замечала. Улыбнувшись через силу, Квентин разжал пальцы.
– Прекрасный рисунок, – сказал он и ободряюще кивнул. – Особенно тебе удались глаза. Этот печальный взгляд трудно забыть.
– Но... Я не знаю ее. И я первый раз в жизни слышу имя Мисси.
– Возможно, ты просто забыла, – предположил он. – Ты видела ее очень давно.
– Что?
Квентин выругался про себя и решил сменить подход:
– Послушай, Дайана, давай поговорим обо всем за ленчем.
– А почему бы не поговорить обо всем здесь? – резко ответила она. Девушка опустила глаза, почувствовав его пальцы на своем запястье, и отдернула руку. – Квентин, кто такая эта Мисси?
Он заставил себя снова посмотреть на рисунок и получше разглядеть его, думая о том, есть ли на самом деле сходство портрета и Мисси. Сходство, несомненно, было, так что притворяться перед Дайаной не имело смысла.
Разве что... Нет, сомнений быть не может. Дайана изобразила Мисси, причем великолепно, потрясающе. Девочка стояла как живая – большие печальные глаза, длинные темные волосы, овальное лицо со вздернутым подбородком, упрямо сжатый рот. Она стояла, скрестив ноги.
Именно такой она навсегда запечатлелась в памяти Квентина.
– Квентин, – услышал он голос Дайаны.
Он посмотрел на девушку, совершенно не заботясь о том, чтобы скрыть свои чувства.
– Может быть, у меня просто разыгралось воображение? – проговорил он.
– Кто эта девочка? – снова спросила Дайана медленно, растягивая слова.
Несколько минут Квентин молча смотрел на нее.
– Это Мисси Тернер. Она погибла, когда ей было восемь. Здесь, в Пансионе. Двадцать пять лет назад.
Дайана ахнула и отшатнулась, но быстро пришла в себя.
– Понимаю, – прошептала она. – Наверное, я где-то видела ее фотографию.
– Ты не вспомнишь где?
– Даже не буду пытаться. У меня плохая память. Одно время меня пичкали такими сильными лекарствами, что я просто теряла чувство времени.
Дайана проговорила это буднично, бесстрастным тоном. Квентин смотрел на нее с жалостью: он-то понимал, что ничего страшнее по отношению к людям придумать невозможно. Он несколько раз кашлянул, прежде чем снова заговорить:
– Тебе не надоело стоять здесь? Мое приглашение на ленч остается в силе. Пойдем? Сядем на веранде, поговорим при солнечном свете. Здесь у вас несколько темновато.
Девушка явно не хотела уходить, но и Квентин решил не отступать. Не давая Дайане опомниться, он принялся убеждать ее.
– Ты приехала сюда с определенной целью – пройти курс самоанализа. Ты же сама мне об этом говорила, помнишь? В процессе занятий ты рисуешь изумительный портрет девочки, которая погибла здесь двадцать пять лет назад. Ее убили. Вот уже много лет я пытаюсь раскрыть это убийство. Все эти факты не случайное совпадение. Я уверен – нам нужно объединить усилия. Как ты думаешь, стоит это разговора за ленчем?
– Наверное, да, – согласилась она.
– Спасибо, Дайана. Пойдем?
Она еще с полминуты смотрела на портрет, затем открепила его, скатала в трубочку и сунула в свою огромную сумку, висевшую на углу мольберта. Затем скинула халат, повесила на другой угол, а сумку перекинула через плечо.
Квентин краем глаза заметил, что в сумке лежит альбом, но не стал интересоваться, зачем постоянно носить его с собой. Он улыбнулся и кивнул, показывая, что готов следовать за Дайаной.
У входа в оранжерею она вдруг остановилась, словно вспомнила о чем-то, что забыла сделать.
– Послушай, Квентин, а где Бо? Разве я была одна в оранжерее, когда ты вошел?
– Он ушел, как только я тут появился, – ответил Квентин, надеясь, что она не станет подробно расспрашивать о Рафферти.
Дайана безразлично пожала плечами и двинулась дальше. До веранды они шли молча, молча сели за столик. Предупредительная официантка взяла у них заказ, ушла и через несколько минут вернулась с холодным чаем и тарелкой пирожных.
Дайана ни до чего не дотронулась.
– Ты сказал, что много лет пытаешься раскрыть убийство этой девочки. Зачем? – спросила она. – Ведь двадцать пять лет прошло. Тебе самому в то время сколько было?
– Двенадцать.
– Ты был здесь, когда ее убили?
Квентин кивнул:
– Я родился и вырос в Сиэтле, но тем летом мы переехали сюда. Мой отец был инженером, его пригласили в Лежэ руководить постройкой главного моста. Жили мы здесь, в Пансионе, в одном из коттеджей.
– То есть, лето ты провел здесь. А Мисси? Она тоже здесь жила?
– Да. Ее мать работала прислугой. У них была маленькая комнатка в северном крыле. Многие служащие Пансиона там жили. – Он помолчал. – В то лето детей здесь было немного. Мы держались вместе, играли, катались на лошадях, плавали. Рыбу удили. В общем, были предоставлены сами себе. Взрослые не обращали на нас особого внимания, они были довольны, что мы не путаемся у них под ногами. – Он усмехнулся.
Дайана не помнила, какой она была в восемь лет, поэтому спросила:
– Она тебе нравилась?
Квентин задумался:
– Знаешь, сейчас мне кажется, что да. Хотя тогда я воспринимал ее просто как приятеля, который был младше меня. Она была единственной девочкой среди нас, причем самой маленькой. Скромная приятная девчушка, которая не боялась жуков и охотно играла в наши мальчишеские игры. Постепенно я привык к ней...