Страница:
“Нахожусь у борта К-19. Принял 11 тяжелобольных. Нуждаемся в помощи. Жду указаний. Командир С-270”:
И через час получил ответ:
“Что вы делаете у борта К-19? Почему без разрешения покинули завесу? Ответите за самоволие!”
И уже потом, когда спасательная операция завершилась и стало ясно, что своим спасением К-19 обязана командиру и экипажу С-270, обвинение в самоволии как бы сняли и даже представили к званию Героя, но на представлении Никита Хрущев написал: “За аварии мы не награждаем!”
И когда слушатели спросили седого каперанга: “Почему же вы все-таки без приказания вышли из завесы и пошли к ним? Ведь это для вас пахло трибуналом?” — улыбаясь, он ответил: “В силу своей врожденной недисциплинированности...”
По этой же причине слишком самостоятельный командир так и не стал адмиралом. Черная метка самоволия всегда была жирной точкой в военной карьере, чем бы оно ни оправдывалось.
...И хотя командир К-137 был в курилке один, дым от выкуренных сигарет напоминал сиреневый туман. Не докурив последнюю сигарету, Попов встал и вышел из курилки.
Он осознал, что пока ничем не может помочь Британову, потому что не может нарушить боевое распоряжение. Да и никто не даст ему это сделать.
На войне как на войне.
Оставалось надеяться, что Британов сумеет сам справиться с ситуацией. Интересно, понимает ли он это? Рассчитывает только на себя или ждет помощи и подсказок от берега? Господи! Вразуми его!
К-219
16.25Британов поднялся на ходовой мостик, привычно осмотрел горизонт и только потом оглянулся на ракетную палубу.
Оранжевый дым из разорванной шестой шахты встречным ветром относило в корму. Лодка шла полным ходом. Может, здесь, на ветру, ему придет в голову спасительное решение?
В течение семи часов он пять раз вводил в четвертый отсек аварийные партии, но они ничего не добились!
Осушить шахту и трюм отсека не удавалось — насосы не запускались. Химическая разведка давала неутешительные результаты: содержание паров окислителя многократно превышало все допустимые нормы. К этому времени уже загазовано пять отсеков, до восьмого включительно!
Средства защиты в кормовых отсеках на исходе. Москва постоянно передает запросы на которые надо что-то отвечать, а что он мог ответить? И где их рекомендации?
Такие рекомендации были выработаны только к 17.00 и переданы на командный пункт Северного флота по телефону спецсвязи. После уточнения они были утверждены в'18.40, и только в 20.15 их передадим К-219. Однако на лодке их так и не приняли — к этому времени авария начала развиваться стремительно, как снежная лавина...
—Механика на мостик!
— Петрович, ты понимаешь, к чему может привести задержка с осушением шахты? Байдин передал мне связку ключей от сейфов, которую подобрал в четвертом, — взгляни на них! — В раскрытой ладони командира лежало несколько почти бесформенных кусков металла. Они были изъедены, источены до неузнаваемости. — Теперь ты видишь, что происходит с нашим корпусом?
— Вижу. У меня такое впечатление, что так же разъедена моя задница. Сейчас мы пошлем аварийную партию из четырех человек, и я заставлю их запустить насосы любой ценой. Мы подадим электропитание напрямую, нештатно, хотя это опасно. Возможно короткое замыкание, но другого выхода нет. Меня, мягко говоря, беспокоят другие ракеты — они не контролируются почти двенадцать часов.
—Наплевать, сейчас это не имеет значения. Если они не сдетонировали при взрыве, то выдержат и теперь. И еще — взгляни на ракетную палубу.
Красильников сильно перегнулся через борт и внимательно проследил взглядом за направлением руки командира. Разорванный металл, отодранное резиновое покрытие, но что это за глубокая вмятина почти поперек корпуса? Это явно не от взрыва!
— Командир! Похоже, кто-то помог нам разобраться с шестой еще до взрыва. Я думаю, это...
— Да, очень похоже на столкновение. Пусть это сфотографируют.
16.50 В четвертый отсек введена очередная аварийная партия. Видимость в отсеке хорошая. В трюме около двадцати тонн воды. Приступили к подготовке аварийного слива, осушения и орошения шестой шахты нештатным способом. На посту контроля ракет горят ВСЕ аварийные сигналы по ВСЕМ шахтам.
17.15 —Товарищ командир! Получено радио с КП СФ — они срочно запрашивают обстановку и наши действия.
— Пошлите их к черту и его бабушке! Механик! Насосы готовы?
— Готовы.
— Запускай, мать вашу!
— Центральный! Пущен насос аварийного слива и насос орошения по шестой. Они работают!
Вздох облегчения, наверное, вырвался у всех. Наконец-то!
— Центральный! Аварийная тревога! Пожар в четвертом отсеке! Горят электрощиты на верхней палубе — их заливает вода из трубопровода орошения! Из трюма опять пошел бурый дым!
Стоп насосы! Обесточить четвертый!
Только этого нам не хватало!
Через пять минут разведчики покинули четвертый, а затем и пятый отсеки. В горящий отсек был дан газ-огнегаситель системы ЛОХ. Аварийная ситуация выходила из-под контроля.
— Командир! Запах окислителя в центральном посту!
— Всем включиться в средства защиты! Поджать переборочные сальники! Азнабаев! Выводи лишних во второй отсек!
— Центральный! Докладывает пульт ГЭУ — нагревается переборка со стороны четвертого отсека! — На глазах Капитульского краска на переборке стала темнеть, трескаться и сворачиваться, как осенние листья на костре.
— Докладывает мичман Сергеев из шестого! Я заглянул в пятый — там черный дым! Пятый горит!
— Немедленно дать ЛОХ в пятый! Задраить переборку! Намертво!!!
Матерь божья, если горят ОБА ракетных отсека, что будет с ракетами?!
Теперь оставалось уповать только на Бога. В третьем отсеке люди передвигались на ощупь, запотевшие стекла масок не позволяли ничего видеть.
Командир радистов, Володя Марков, отправил своих людей во второй отсек. К чему лишние жертвы?
Оставшись один, он пытался оживить свои приемники, но они безнадежно молчали. Последнее, четвертое по счету радио он передал час назад — в 18.10.
Сегодня у него бы день рождения, настоящий, как у всех нормальных людей. Тридцать три года — возраст Иисуса Христа.
Жаль, что припасенная к такому случаю бутылка шампанского — подарок жены Елены — останется здесь, в пропахшем запахом смерти отсеке.
Черт побери, неужели его друг Женька Азнабаев был прав, когда, произнося очередной тост на дружеских застольях, говорил, что им платят большие деньги за готовность умереть в прочном корпусе?
Эх, мать честная! Помирать, так с музыкой! Но поскольку музыки нет, придется выпить за свое здоровье в тишине. Почти гробовой.
Володя вышел из рубки связи и на ощупь двинулся по коридору в сторону центрального дозиметрического поста, где так же в одиночестве нес свою последнюю вахту начхим — Серега Воробьев. Правда, его приборы еще работали, контролируя радиационную обстановку в седьмом, реакторном, отсеке — оба реактора продолжали работать.
“Когда я увидел входящего с бутылкой шампанского Володю, то просто опешил. Я сразу решил — дело плохо или он сошел с ума. Но он нагнулся и сквозь маску прохрипел, показывая на себя: “День рождения. Тридцать три”. Я почему-то сразу понял и молча поднял с палубы две красные коробки из-под ПДУ. Других фужеров не было. Хлопнула пробка, он разлил пенящееся вино и произнес:
“Будем жить!” На мгновение мы сорвали маски и жадно выпили, задержав дыхание. Закусывать отравленным воздухом не стали, а тут же натянули вонючие маски.
Серега сделал мне очень дорогой подарок. Он подарил мне запасной регенеративный патрон к противогазу. Я думаю, он подарил мне жизнь. А вообще-то, на самом деле день рождения у меня 20 октября. Просто решил тогда, что, наверное, не доживу...”
Тогда они оба остались живы. Владимир Петрович Марков проживет еще почти десять лет.
18.59 Сработала аварийная защита реактора правого борта. Из-за отключения питания компенсирующие решетки остались в верхнем положении.
—Центральный! Докладывает пульт ГЭУ — у нас проблемы. Сработала A3 правого борта: Скорее всего, выгорели кабельные трассы в четвертом. Мы пытаемся использовать резервное питание, но ничего не получается. Компенсирующие решетки не опускаются.
— Геннадий, чем это грозит нам?
— Мы не имеем стопроцентной гарантии того, что реактор заглушен. Решетки надо опустил” во что бы то ни стало.
— Час от часу не легче. Что для этого надо сделать?
— Придется опускать решетки вручную. И чем быстрее, тем лучше.
— Хорошо. Кто пойдет в седьмой?
Капитульский на минуту задумался. В обычных условиях операция по опусканию четырех решеток вручную занимала не более двадцати минут. Он сам многократно тренировал своих людей, но сейчас простая работа стала опасной. Если бы он мог, то пошел бы сам.
—Командир реакторного отсека старший лейтенант Беликов и спецтрюмный матрос Преминин.
— Утверждаю — они надежны. Готовьте их.
Теперь мы можем сказать, что с этого момента началась агония К-219.
Гаджиево
Ирина Капитульская никогда не любила смотреть программу “Время”. Во-первых, там всё врут, а во-вторых, и без того дел у нее хватает.
— Максим! Немедленно отправляйся спать, или ты опять проспишь в школу.
— Ну мама, я же должен посмотреть новости. У нас завтра с утра политинформация, и меня спросят, что творится в мире, а ты...
— Господи! И ты туда же! Кем же ты будешь, когда вырастешь? Инженером, как папа?
— Вот еще! Я буду зам, то есть политом. Папа говорил, что они ничего не делают и денег получают больше всех.
— Не говори глупости! — но тут же осеклась, услышав краем уха фразу диктора — “ Передаем сообщение ТАСС...”
Сегодня утром, 3 октября,на советской атомной подводной лодке с баллистическими ракетами на борту в районе примерно тысячи километров северо-восточнее Бермудских островов в одном из отсеков произошел пожар.
Экипажем подводной лодки и подошедшими советскими кораблями производится ликвидация последствий пожара. На борту подводной лодки есть пострадавшие. Три человека погибли.
Комиссией специалистов в Москве проанализирована сложившаяся ситуация. Комиссия пришла к выводу, что опасности несанкционированных действий оружия, ядерного взрыва и радиоактивного заражения окружающей среды нет.
Господи, неужели это наши?!
По всей стране у тысяч людей болезненно сжалось сердце — в первую очередь у тех, у кого сын, муж, брат, жених служили на подводном флоте.
Почему у того, кто составлял этот текст, не хватило ума и сердца указать, какая эта лодка? Кто командир, из какой базы? Имена погибших, наконец? Почему, проявив похвальную предусмотрительность перед американским президентом, как всегда забыли о своих согражданах? Сколько дней, а может, лет жизни украли у матерей подводников эти бездушные фразы? Кто ответит за это перед теми, для кого эти дни превратились в кошмарную пытку неизвестностью?
Сочи, военный санаторий Северного флота “Аврора”
Николай Малов почти ничем не отличался сейчас от других отдыхающих, разве только не таким сильным загаром — он всего неделю как прилетел на Юг из Гаджиево. В спортивном костюме он возвращался с пляжа и старался и близко не вспоминать о прошлом кошмарном месяце, когда ему, начальнику штаба девятнадцатой дивизии, пришлось укомплектовать и подготовить к выходу на боевую службу сразу пять стратегических ракетоносцев!
План выхода на боевую службу выполнялся любой ценой. Гордостью дивизии всегда было железное правило — нет такой причины, по которой лодка не может выйти на боевое патрулирование. Но чем это достигалось, мало кто знал. Или не хотели знать?
Зайдя в уютный номер, начштаба прилег отдохнуть. Неназойливо бубнило радио, и он почти задремал, когда ровный голос диктора произнес: “Передаем сообщение ТАСС...”
“А, опять космонавта запустили”, — безмятежно промелькнуло в голове. Но следующие слова “на советской атомной подводной лодке с баллистическими ракетами на борту... северо-восточнее Бермуд... пожар” буквально подбросили его.
“Там же только мои лодки!” Через пять минут он был на переговорном пункте. Через треск и помехи наконец ему ответил дежурный по дивизии.
— Ты меня слышишь? Это Малов! Что случилось?
— Прошу минуту ждать — я запрошу информацию для вас у командира дивизии.
Прошли томительные пять минут. Больше всего Малов боялся, что их разъединят.
— Командир дивизии передал вам продолжать отпуск. Это всё.
— Фамилию!!! Фамилию командира!
— Британов...
На следующий день Малов прилетел в Гаджиево. Потом его снимут с должности вместе с Британовым. Наверное, он был виноват. А виноватых у нас бьют.
Глава 8
19.15У носовой переборки восьмого отсека стояли два человека, одетые в одинаковые черные прорезиненные костюмы, в масках изолирующих противогазов.
— Николай! Следи за временем — на все про все у вас двадцать минут. Ты меня понял? — Валерий Пшеничный не был инженером, но был хорошим организатором.
— Понял, — и для убедительности Беликов поднял руку. — Пошли, Серега!
Старший мичман Василий Ежов отдраил переборку, и две неуклюжие фигуры скрылись в реакторном отсеке. Хорошо, что еще сохранилось освещение, хотя отсек знаком до мелочей. Пройдя по коридору правого борта, они свернули налево и оказались у точно такой же переборочной двери, ведущей в аппаратную выгородку реактора правого борта.
— Черт возьми, совсем забыл! — недовольно вскрикнул офицер: круглая переборочная дверь была опоясана толстой цепью с огромным амбарным замком. — Давай лом, Серега. Жаль замок, сам покупал.
Несколько ударов, и замок загремел по стальной палубе. Теперь оба оказались на верхней площадке аппаратной выгородки. Двумя метрами ниже блестела крышка реактора. Для непосвященных она казалась бессмысленным нагромождением и хитросплетением сложных металлических конструкций, трубопроводов и кабелей.
Не задерживаясь на верхней площадке, они осторожно спустились вниз по вертикальному трапу. Только теперь они почувствовали необычно высокую температуру. Прибор температуры, имеющий верхний предел пятьдесят градусов, зашкалило.
У Николая мгновенно вылетела из головы вся теория ядерного реактора, которая гласила, что взрыв его невозможен. Это он в теории невозможен, а на практике? Без охлаждения и с неопущенными штатными поглотителями?
Сергей не столь глубоко изучал теорию реактора, поэтому тут же занялся практикой — начал прилаживать к ближайшему ручному приводу, первой из четырех решеток, большущую, похожую на ручку от обычной мясорубки рукоятку.
Двадцать, всего двадцать оборотов — и решетка окажется на нижних концевиках. На тренировках это занимало минуту.
Сменяя друг друга, они крутили эту чертову рукоятку. Сначала Николай считал обороты, затем сбился. Пот заливал глаза, и каждый последующий оборот давался все с большим трудом.
Наконец первая решетка опущена. Они не контролировали время, а просто знали, что эту работу надо сделать. И никто, кроме них, ее не сделает. Почему-то на ум пришла дурацкая присказка — “кто на кого учился”.
Николай был сильнее физически, поэтому крутил больше. Он вел себя как настоящий офицер, как настоящий мужчина и работал наравне с матросом.
Когда и вторая решетка была опущена, оба поняли — пора выходить. Регенеративные патроны давно отработали, и им просто не хватало воздуха, красный туман застилал глаза, лицо под маской было залито потом и слизью. Они буквально захлебывались и задыхались.
“Пошли отсюда...” — прохрипел Беликов и подтолкнул Сергея к трапу наверх.
Вряд ли тот услышал команду, скорее догадался.
Помогая друг другу, они вылезли из аппаратной и, шатаясь от усталости, на ощупь подошли к выходу из отсека. После трех условных ударов в переборку их буквально втащили в восьмой отсек.
Восьмой отсек, как и девятый, — турбинный. Мощные паровые турбины и автономные турбогенераторы обеспечивали лодку ходом и электроэнергией. Теперь, когда в работе осталась только установка левого борта, работали только турбина и генератор, расположенные в нижнем помещении восьмого отсека. Поэтому температура там была около тридцати градусов, но после реакторного жара восьмой казался просто теплым местечком.
Беликов и Преминин почти лежали на палубе. Ребята заливали холодную воду прямо внутрь их резиновых комбинезонов. Казалось, это вызывает хоть какое-то облегчение.
— Капитульский запрашивает — сколько решеток опущено?
— Две. Пока две. Мы пойдем еще раз.
— Командир просил посмотреть шестой отсек, если получится. В центральном теряют контроль над обстановкой.
— Хорошо, мы попробуем.
Следующий заход мало чем отличался от первого. Только работать было гораздо труднее — слишком много сил потратили в первый раз. Набросили ключ на третью ПКР, и Серега начал крутить его, а Николай поднялся наверх и по коридору направился в нос, к шестому отсеку.
Отдраив переборку, он невольно отшатнулся — черный дым повалил ему навстречу. Значит, пожар уже и в шестом.
Машинально отметив время — 19.50, доложил в центральный:
— В шестом дым, огня не видно, предполагаю, горит внизу.
И, словно в подтверждение его слов, последовал доклад с “Вольфрама”:
— Пропало давление в корабельной системе гидравлики!
Стоявший на мостике старпом первым увидел это: рубочные рули из горизонтального штатного положения безжизненно опустились и встали вертикально. Агония продолжалась.
Беликов вернулся в аппаратную. Серега безжизненно висел на рукоятке.
— Эй! Ты живой?
— Мне плохо... — прохрипел Преминин.
— Как решетка?
— Кажется, опустил, проверьте.
ПКР действительно была внизу. Беликову предстояло решить: опускать последнюю или выводить Сергея? Внезапно почувствовав, что и сам почти теряет сознание, Николай подхватил Сергея и потащил на выход.
Трудно определить, кто кому помог выбраться из пятидесятиградусной кочегарки. В восьмой их опять втащили вместе.
Содрав маски и расстегнув комбинезоны, товарищи, как могли, приводили их в чувство. Видимо, более молодой организм матроса помог ему быстрее прийти в себя.
Беликов напрочь вырубился. Страшно было смотреть на него: глаза красные, выкатились из глазниц, лицо безжизненно-белое. Серега сидел над ним. Он о чем-то спрашивал у Беликова, но у того не было сил ни подняться, ни ответить...
Матрос Алексей Долотий, старший турбинист
Осталась одна, последняя решетка. И ее надо опускать. Другого выхода не было. Сергей понимал, что идти надо и, кроме него, просто некому.
Мог ли он отказаться? Наверное, нет. Не мог. Как не мог и “прикинуться шлангом” и как бы “потерять сознание”. Представлял ли себе всю меру опасности и риска? Наверное, да. Но он встал и просто сказал:
— Я пойду один. Там немного осталось. Одна решетка всего-то.
— Сергей, — протягивая противогаз, сказал Пшеничный, — это последний. Больше у нас нет.
— Ничего, мне хватит.
20.45 Для опускания ПКР № 4 в седьмой введен матрос Преминин.
К борту К-219 подошло первое судно ММФ “Федор Бредихин”
Сергей в третий раз проделал опасный путь к реактору. Казалось, что температура подскочила на десятки градусов. Видимость стала гораздо хуже — то ли от мгновенно запотевших очков, то ли от появившегося дыма или паров окислителя. Тем не менее Сергей чувствовал себя гораздо увереннее, чем в первый раз. Как ни странно, он не испытывал чувства страха и не боялся одиночества. Он знал, что делать, и умел. И очень надеялся, что у него хватит сил на это.
Рукоятка показалась гораздо тяжелее, и каждый оборот давался с огромным трудом. Ему казалось, что он несколько раз терял сознание. Да так, скорее всего, и было. Он с трудом приходил в себя, а в голове стучала одна мысль — “опустить и выйти”. Еще оборот, еще пол-оборота... Всё. Неужели всё?! Он сделал это! Теперь надо выбираться отсюда.
Чувство выполненного долга, хотя это и звучит высокопарно, прибавило ему сил. Сергей подошел к переборочной двери, но прежде, чем дать сигнал на выход из отсека, он нажал вызов “Каштана” и доложил в центральный:
— Докладывает Преминин. Реактор заглушен.
—Сергей — ты просто молодец, ты даже не знаешь, какой ты молодец! — впервые за последние часы голос Британова звучал почти радостно. — Давай в восьмой, мы начали вентилировать кормовые отсеки. Там должно быть получше.
— На связи пульт ГЭУ. Это Капитульский. Доклад Преминина подтверждаю — реактор правого борта заглушен всеми штатными поглотителями. Время — 21.05.
— Как левый борт?
—Реактор левого борта на мощности тридцать процентов, турбина застопорена и проворачивается паром каждые десять минут, готова к немедленной даче хода. Электропитание от турбогенератора левого борта по штатной схеме. Сопротивление изоляции по всем сетям — ноль.
— Мы сумеем удержать контроль над этим реактором?
— Надеюсь, что да. Судя по всему, пожар в четвертом, пятом и шестом прекратился, видимо, сработал огнегаситель ЛОХ. Поэтому кабельные трассы левого борта в этих отсеках, по-видимому, целы. Ситуация под контролем. Пока, во всяком случае.
— Механик! Что думаешь ты?
— Капитульский прав. Мы потеряли три отсека, а вместе с ними и резервные дизель-генераторы в шестом. Если мы сейчас сбросим защиту реактора правого борта — останемся и без хода, и без электроэнергии.
— Но у нас в запасе аккумуляторная батарея.
— Надолго ли ее хватит? Считаю, что реактор выводить преждевременно.
— Хорошо. Утверждаю. Кстати, почему до сих пор нет доклада о переходе Преминина в восьмой?
— Восьмой! Где Преминин?
— У нас проблемы! Мы не можем отдраить переборочную дверь! Ее прижало давлением из седьмого!
—Черт вас возьми! Сравняйте давление между отсеками по системе вакуумирования и откройте люк!
— Невозможно — мы попытались, но оттуда идет бурый дым — это пары окислителя!
— Перекрыть клапан! Преминин! Ответь центральному!
— Я на связи. Почему не открывают переборочную дверь? У меня кончается воздух! Здесь какой-то дым.
— Спокойно, Серега. Подойди к кормовой переборке. У тебя над головой захлопка системы вентиляции коридора правого борта. Открой ее, чтобы сравнять давление.
Никакой сложности эта операция в обычных условиях не представляла. Но только в обычных, а не для обессиленного и задыхающегося человека в задымленном, полуосвещенном отсеке!
Сергей с трудом нашарил захлопку и из последних сил попытался открыть ее. Упрямое железо не поддавалось!
— Центральный! Я не могу, закусило чеку, не получается... — глухой голос из-под маски отчетливо был слышен всем, наверное потому, что все замерли.
— Так, спокойно... береги воздух, держись! Мы ее откроем!
— Я задыхаюсь, очень трудно дышать... — голос матроса звучал как из-под земли.
— Восьмой!!! Отожмите дверь упором! Навалитесь! Сделайте что-нибудь! Вытащите его!
Все, кто был у переборки, судорожно крутили раздвижной упор, наваливались своими телами, издавая хриплый вой, извергая проклятия, но ничего не могли сделать! Люк заклинило!
— Сергей! Это Капитульский! Ты слышишь меня?
— Да... слышу...
Потерпи еще немного, мы ее откроем, обязательно откроем! Если понял меня — постучи в микрофон.
Тук-тук...
— У тебя скоро день рождения, ты не забыл?
Тук-тук...
— Ты понимаешь, что ты сделал? Ты спас всех нас и еще многих, Сережа! И мы обязательно спасем тебя. Ты понял меня?
Ответа не было...
— Сергей! Преминин! Ну отвечай, пожалуйста, отвечай, Сережа...
В динамике “Каштана” послышались звуки, похожие на приглушенные рыдания. Похоже; он хотел что-то сказать, но... Я был последним, кто говорил и слышал Сергея. Не дай вам Бог быть на моем месте!
Капитан третьего ранга Геннадий Капитульский
21.15 В седьмом отсеке при выполнении боевого задания погиб матрос Преминин Сергей Анатольевич. 21 год. Уроженец Вологодской области. Призван Великоустюгским РВК. Русский. Член ВЛКСМ.
Вахтенный журнал РПК СН К-219
В 21.30 к месту аварии подводной лодки подошли еще два судна Министерства Морского флота — “Красногвардейск” и “Бакарица”. Передана просьба командира К-219 принять на борт тела трех погибших и эвакуировать девять особо пострадавших. Для обеспечения эвакуации лодка легла в дрейф.
Для Сергея Преминина последним пристанищем стал реакторный отсек атомохода. Это самый прочный гроб, который можно себе представить. Он навсегда остался на поле боя, заслонив собой весь мир от ядерной катастрофы.
Советский теплоход “Красногвардейск”, 21.40
С подходом в район аварии подлодки, особенно когда на горизонте показался ее черный силуэт и все воочию увидели развороченную ракетную палубу и клубы ядовито-оранжевого дыма из шахты, настроение у команды теплохода и капитана Данилкина стало еще более мрачным.
И через час получил ответ:
“Что вы делаете у борта К-19? Почему без разрешения покинули завесу? Ответите за самоволие!”
И уже потом, когда спасательная операция завершилась и стало ясно, что своим спасением К-19 обязана командиру и экипажу С-270, обвинение в самоволии как бы сняли и даже представили к званию Героя, но на представлении Никита Хрущев написал: “За аварии мы не награждаем!”
И когда слушатели спросили седого каперанга: “Почему же вы все-таки без приказания вышли из завесы и пошли к ним? Ведь это для вас пахло трибуналом?” — улыбаясь, он ответил: “В силу своей врожденной недисциплинированности...”
По этой же причине слишком самостоятельный командир так и не стал адмиралом. Черная метка самоволия всегда была жирной точкой в военной карьере, чем бы оно ни оправдывалось.
...И хотя командир К-137 был в курилке один, дым от выкуренных сигарет напоминал сиреневый туман. Не докурив последнюю сигарету, Попов встал и вышел из курилки.
Он осознал, что пока ничем не может помочь Британову, потому что не может нарушить боевое распоряжение. Да и никто не даст ему это сделать.
На войне как на войне.
Оставалось надеяться, что Британов сумеет сам справиться с ситуацией. Интересно, понимает ли он это? Рассчитывает только на себя или ждет помощи и подсказок от берега? Господи! Вразуми его!
К-219
16.25Британов поднялся на ходовой мостик, привычно осмотрел горизонт и только потом оглянулся на ракетную палубу.
Оранжевый дым из разорванной шестой шахты встречным ветром относило в корму. Лодка шла полным ходом. Может, здесь, на ветру, ему придет в голову спасительное решение?
В течение семи часов он пять раз вводил в четвертый отсек аварийные партии, но они ничего не добились!
Осушить шахту и трюм отсека не удавалось — насосы не запускались. Химическая разведка давала неутешительные результаты: содержание паров окислителя многократно превышало все допустимые нормы. К этому времени уже загазовано пять отсеков, до восьмого включительно!
Средства защиты в кормовых отсеках на исходе. Москва постоянно передает запросы на которые надо что-то отвечать, а что он мог ответить? И где их рекомендации?
Такие рекомендации были выработаны только к 17.00 и переданы на командный пункт Северного флота по телефону спецсвязи. После уточнения они были утверждены в'18.40, и только в 20.15 их передадим К-219. Однако на лодке их так и не приняли — к этому времени авария начала развиваться стремительно, как снежная лавина...
—Механика на мостик!
— Петрович, ты понимаешь, к чему может привести задержка с осушением шахты? Байдин передал мне связку ключей от сейфов, которую подобрал в четвертом, — взгляни на них! — В раскрытой ладони командира лежало несколько почти бесформенных кусков металла. Они были изъедены, источены до неузнаваемости. — Теперь ты видишь, что происходит с нашим корпусом?
— Вижу. У меня такое впечатление, что так же разъедена моя задница. Сейчас мы пошлем аварийную партию из четырех человек, и я заставлю их запустить насосы любой ценой. Мы подадим электропитание напрямую, нештатно, хотя это опасно. Возможно короткое замыкание, но другого выхода нет. Меня, мягко говоря, беспокоят другие ракеты — они не контролируются почти двенадцать часов.
—Наплевать, сейчас это не имеет значения. Если они не сдетонировали при взрыве, то выдержат и теперь. И еще — взгляни на ракетную палубу.
Красильников сильно перегнулся через борт и внимательно проследил взглядом за направлением руки командира. Разорванный металл, отодранное резиновое покрытие, но что это за глубокая вмятина почти поперек корпуса? Это явно не от взрыва!
— Командир! Похоже, кто-то помог нам разобраться с шестой еще до взрыва. Я думаю, это...
— Да, очень похоже на столкновение. Пусть это сфотографируют.
16.50 В четвертый отсек введена очередная аварийная партия. Видимость в отсеке хорошая. В трюме около двадцати тонн воды. Приступили к подготовке аварийного слива, осушения и орошения шестой шахты нештатным способом. На посту контроля ракет горят ВСЕ аварийные сигналы по ВСЕМ шахтам.
17.15 —Товарищ командир! Получено радио с КП СФ — они срочно запрашивают обстановку и наши действия.
— Пошлите их к черту и его бабушке! Механик! Насосы готовы?
— Готовы.
— Запускай, мать вашу!
— Центральный! Пущен насос аварийного слива и насос орошения по шестой. Они работают!
Вздох облегчения, наверное, вырвался у всех. Наконец-то!
— Центральный! Аварийная тревога! Пожар в четвертом отсеке! Горят электрощиты на верхней палубе — их заливает вода из трубопровода орошения! Из трюма опять пошел бурый дым!
Стоп насосы! Обесточить четвертый!
Только этого нам не хватало!
Через пять минут разведчики покинули четвертый, а затем и пятый отсеки. В горящий отсек был дан газ-огнегаситель системы ЛОХ. Аварийная ситуация выходила из-под контроля.
— Командир! Запах окислителя в центральном посту!
— Всем включиться в средства защиты! Поджать переборочные сальники! Азнабаев! Выводи лишних во второй отсек!
— Центральный! Докладывает пульт ГЭУ — нагревается переборка со стороны четвертого отсека! — На глазах Капитульского краска на переборке стала темнеть, трескаться и сворачиваться, как осенние листья на костре.
— Докладывает мичман Сергеев из шестого! Я заглянул в пятый — там черный дым! Пятый горит!
— Немедленно дать ЛОХ в пятый! Задраить переборку! Намертво!!!
Матерь божья, если горят ОБА ракетных отсека, что будет с ракетами?!
Теперь оставалось уповать только на Бога. В третьем отсеке люди передвигались на ощупь, запотевшие стекла масок не позволяли ничего видеть.
Командир радистов, Володя Марков, отправил своих людей во второй отсек. К чему лишние жертвы?
Оставшись один, он пытался оживить свои приемники, но они безнадежно молчали. Последнее, четвертое по счету радио он передал час назад — в 18.10.
Сегодня у него бы день рождения, настоящий, как у всех нормальных людей. Тридцать три года — возраст Иисуса Христа.
Жаль, что припасенная к такому случаю бутылка шампанского — подарок жены Елены — останется здесь, в пропахшем запахом смерти отсеке.
Черт побери, неужели его друг Женька Азнабаев был прав, когда, произнося очередной тост на дружеских застольях, говорил, что им платят большие деньги за готовность умереть в прочном корпусе?
Эх, мать честная! Помирать, так с музыкой! Но поскольку музыки нет, придется выпить за свое здоровье в тишине. Почти гробовой.
Володя вышел из рубки связи и на ощупь двинулся по коридору в сторону центрального дозиметрического поста, где так же в одиночестве нес свою последнюю вахту начхим — Серега Воробьев. Правда, его приборы еще работали, контролируя радиационную обстановку в седьмом, реакторном, отсеке — оба реактора продолжали работать.
“Когда я увидел входящего с бутылкой шампанского Володю, то просто опешил. Я сразу решил — дело плохо или он сошел с ума. Но он нагнулся и сквозь маску прохрипел, показывая на себя: “День рождения. Тридцать три”. Я почему-то сразу понял и молча поднял с палубы две красные коробки из-под ПДУ. Других фужеров не было. Хлопнула пробка, он разлил пенящееся вино и произнес:
“Будем жить!” На мгновение мы сорвали маски и жадно выпили, задержав дыхание. Закусывать отравленным воздухом не стали, а тут же натянули вонючие маски.
Серега сделал мне очень дорогой подарок. Он подарил мне запасной регенеративный патрон к противогазу. Я думаю, он подарил мне жизнь. А вообще-то, на самом деле день рождения у меня 20 октября. Просто решил тогда, что, наверное, не доживу...”
Тогда они оба остались живы. Владимир Петрович Марков проживет еще почти десять лет.
18.59 Сработала аварийная защита реактора правого борта. Из-за отключения питания компенсирующие решетки остались в верхнем положении.
—Центральный! Докладывает пульт ГЭУ — у нас проблемы. Сработала A3 правого борта: Скорее всего, выгорели кабельные трассы в четвертом. Мы пытаемся использовать резервное питание, но ничего не получается. Компенсирующие решетки не опускаются.
— Геннадий, чем это грозит нам?
— Мы не имеем стопроцентной гарантии того, что реактор заглушен. Решетки надо опустил” во что бы то ни стало.
— Час от часу не легче. Что для этого надо сделать?
— Придется опускать решетки вручную. И чем быстрее, тем лучше.
— Хорошо. Кто пойдет в седьмой?
Капитульский на минуту задумался. В обычных условиях операция по опусканию четырех решеток вручную занимала не более двадцати минут. Он сам многократно тренировал своих людей, но сейчас простая работа стала опасной. Если бы он мог, то пошел бы сам.
—Командир реакторного отсека старший лейтенант Беликов и спецтрюмный матрос Преминин.
— Утверждаю — они надежны. Готовьте их.
Теперь мы можем сказать, что с этого момента началась агония К-219.
Гаджиево
Ирина Капитульская никогда не любила смотреть программу “Время”. Во-первых, там всё врут, а во-вторых, и без того дел у нее хватает.
— Максим! Немедленно отправляйся спать, или ты опять проспишь в школу.
— Ну мама, я же должен посмотреть новости. У нас завтра с утра политинформация, и меня спросят, что творится в мире, а ты...
— Господи! И ты туда же! Кем же ты будешь, когда вырастешь? Инженером, как папа?
— Вот еще! Я буду зам, то есть политом. Папа говорил, что они ничего не делают и денег получают больше всех.
— Не говори глупости! — но тут же осеклась, услышав краем уха фразу диктора — “ Передаем сообщение ТАСС...”
Сегодня утром, 3 октября,на советской атомной подводной лодке с баллистическими ракетами на борту в районе примерно тысячи километров северо-восточнее Бермудских островов в одном из отсеков произошел пожар.
Экипажем подводной лодки и подошедшими советскими кораблями производится ликвидация последствий пожара. На борту подводной лодки есть пострадавшие. Три человека погибли.
Комиссией специалистов в Москве проанализирована сложившаяся ситуация. Комиссия пришла к выводу, что опасности несанкционированных действий оружия, ядерного взрыва и радиоактивного заражения окружающей среды нет.
Господи, неужели это наши?!
По всей стране у тысяч людей болезненно сжалось сердце — в первую очередь у тех, у кого сын, муж, брат, жених служили на подводном флоте.
Почему у того, кто составлял этот текст, не хватило ума и сердца указать, какая эта лодка? Кто командир, из какой базы? Имена погибших, наконец? Почему, проявив похвальную предусмотрительность перед американским президентом, как всегда забыли о своих согражданах? Сколько дней, а может, лет жизни украли у матерей подводников эти бездушные фразы? Кто ответит за это перед теми, для кого эти дни превратились в кошмарную пытку неизвестностью?
Сочи, военный санаторий Северного флота “Аврора”
Николай Малов почти ничем не отличался сейчас от других отдыхающих, разве только не таким сильным загаром — он всего неделю как прилетел на Юг из Гаджиево. В спортивном костюме он возвращался с пляжа и старался и близко не вспоминать о прошлом кошмарном месяце, когда ему, начальнику штаба девятнадцатой дивизии, пришлось укомплектовать и подготовить к выходу на боевую службу сразу пять стратегических ракетоносцев!
План выхода на боевую службу выполнялся любой ценой. Гордостью дивизии всегда было железное правило — нет такой причины, по которой лодка не может выйти на боевое патрулирование. Но чем это достигалось, мало кто знал. Или не хотели знать?
Зайдя в уютный номер, начштаба прилег отдохнуть. Неназойливо бубнило радио, и он почти задремал, когда ровный голос диктора произнес: “Передаем сообщение ТАСС...”
“А, опять космонавта запустили”, — безмятежно промелькнуло в голове. Но следующие слова “на советской атомной подводной лодке с баллистическими ракетами на борту... северо-восточнее Бермуд... пожар” буквально подбросили его.
“Там же только мои лодки!” Через пять минут он был на переговорном пункте. Через треск и помехи наконец ему ответил дежурный по дивизии.
— Ты меня слышишь? Это Малов! Что случилось?
— Прошу минуту ждать — я запрошу информацию для вас у командира дивизии.
Прошли томительные пять минут. Больше всего Малов боялся, что их разъединят.
— Командир дивизии передал вам продолжать отпуск. Это всё.
— Фамилию!!! Фамилию командира!
— Британов...
На следующий день Малов прилетел в Гаджиево. Потом его снимут с должности вместе с Британовым. Наверное, он был виноват. А виноватых у нас бьют.
Глава 8
О если бы мог кто туда заглянуть, назвал кочегарку бы адом!
Русская народная песня
19.15У носовой переборки восьмого отсека стояли два человека, одетые в одинаковые черные прорезиненные костюмы, в масках изолирующих противогазов.
— Николай! Следи за временем — на все про все у вас двадцать минут. Ты меня понял? — Валерий Пшеничный не был инженером, но был хорошим организатором.
— Понял, — и для убедительности Беликов поднял руку. — Пошли, Серега!
Старший мичман Василий Ежов отдраил переборку, и две неуклюжие фигуры скрылись в реакторном отсеке. Хорошо, что еще сохранилось освещение, хотя отсек знаком до мелочей. Пройдя по коридору правого борта, они свернули налево и оказались у точно такой же переборочной двери, ведущей в аппаратную выгородку реактора правого борта.
— Черт возьми, совсем забыл! — недовольно вскрикнул офицер: круглая переборочная дверь была опоясана толстой цепью с огромным амбарным замком. — Давай лом, Серега. Жаль замок, сам покупал.
Несколько ударов, и замок загремел по стальной палубе. Теперь оба оказались на верхней площадке аппаратной выгородки. Двумя метрами ниже блестела крышка реактора. Для непосвященных она казалась бессмысленным нагромождением и хитросплетением сложных металлических конструкций, трубопроводов и кабелей.
Не задерживаясь на верхней площадке, они осторожно спустились вниз по вертикальному трапу. Только теперь они почувствовали необычно высокую температуру. Прибор температуры, имеющий верхний предел пятьдесят градусов, зашкалило.
У Николая мгновенно вылетела из головы вся теория ядерного реактора, которая гласила, что взрыв его невозможен. Это он в теории невозможен, а на практике? Без охлаждения и с неопущенными штатными поглотителями?
Сергей не столь глубоко изучал теорию реактора, поэтому тут же занялся практикой — начал прилаживать к ближайшему ручному приводу, первой из четырех решеток, большущую, похожую на ручку от обычной мясорубки рукоятку.
Двадцать, всего двадцать оборотов — и решетка окажется на нижних концевиках. На тренировках это занимало минуту.
Сменяя друг друга, они крутили эту чертову рукоятку. Сначала Николай считал обороты, затем сбился. Пот заливал глаза, и каждый последующий оборот давался все с большим трудом.
Наконец первая решетка опущена. Они не контролировали время, а просто знали, что эту работу надо сделать. И никто, кроме них, ее не сделает. Почему-то на ум пришла дурацкая присказка — “кто на кого учился”.
Николай был сильнее физически, поэтому крутил больше. Он вел себя как настоящий офицер, как настоящий мужчина и работал наравне с матросом.
Когда и вторая решетка была опущена, оба поняли — пора выходить. Регенеративные патроны давно отработали, и им просто не хватало воздуха, красный туман застилал глаза, лицо под маской было залито потом и слизью. Они буквально захлебывались и задыхались.
“Пошли отсюда...” — прохрипел Беликов и подтолкнул Сергея к трапу наверх.
Вряд ли тот услышал команду, скорее догадался.
Помогая друг другу, они вылезли из аппаратной и, шатаясь от усталости, на ощупь подошли к выходу из отсека. После трех условных ударов в переборку их буквально втащили в восьмой отсек.
Восьмой отсек, как и девятый, — турбинный. Мощные паровые турбины и автономные турбогенераторы обеспечивали лодку ходом и электроэнергией. Теперь, когда в работе осталась только установка левого борта, работали только турбина и генератор, расположенные в нижнем помещении восьмого отсека. Поэтому температура там была около тридцати градусов, но после реакторного жара восьмой казался просто теплым местечком.
Беликов и Преминин почти лежали на палубе. Ребята заливали холодную воду прямо внутрь их резиновых комбинезонов. Казалось, это вызывает хоть какое-то облегчение.
— Капитульский запрашивает — сколько решеток опущено?
— Две. Пока две. Мы пойдем еще раз.
— Командир просил посмотреть шестой отсек, если получится. В центральном теряют контроль над обстановкой.
— Хорошо, мы попробуем.
Следующий заход мало чем отличался от первого. Только работать было гораздо труднее — слишком много сил потратили в первый раз. Набросили ключ на третью ПКР, и Серега начал крутить его, а Николай поднялся наверх и по коридору направился в нос, к шестому отсеку.
Отдраив переборку, он невольно отшатнулся — черный дым повалил ему навстречу. Значит, пожар уже и в шестом.
Машинально отметив время — 19.50, доложил в центральный:
— В шестом дым, огня не видно, предполагаю, горит внизу.
И, словно в подтверждение его слов, последовал доклад с “Вольфрама”:
— Пропало давление в корабельной системе гидравлики!
Стоявший на мостике старпом первым увидел это: рубочные рули из горизонтального штатного положения безжизненно опустились и встали вертикально. Агония продолжалась.
Беликов вернулся в аппаратную. Серега безжизненно висел на рукоятке.
— Эй! Ты живой?
— Мне плохо... — прохрипел Преминин.
— Как решетка?
— Кажется, опустил, проверьте.
ПКР действительно была внизу. Беликову предстояло решить: опускать последнюю или выводить Сергея? Внезапно почувствовав, что и сам почти теряет сознание, Николай подхватил Сергея и потащил на выход.
Трудно определить, кто кому помог выбраться из пятидесятиградусной кочегарки. В восьмой их опять втащили вместе.
Содрав маски и расстегнув комбинезоны, товарищи, как могли, приводили их в чувство. Видимо, более молодой организм матроса помог ему быстрее прийти в себя.
Беликов напрочь вырубился. Страшно было смотреть на него: глаза красные, выкатились из глазниц, лицо безжизненно-белое. Серега сидел над ним. Он о чем-то спрашивал у Беликова, но у того не было сил ни подняться, ни ответить...
Матрос Алексей Долотий, старший турбинист
Осталась одна, последняя решетка. И ее надо опускать. Другого выхода не было. Сергей понимал, что идти надо и, кроме него, просто некому.
Мог ли он отказаться? Наверное, нет. Не мог. Как не мог и “прикинуться шлангом” и как бы “потерять сознание”. Представлял ли себе всю меру опасности и риска? Наверное, да. Но он встал и просто сказал:
— Я пойду один. Там немного осталось. Одна решетка всего-то.
— Сергей, — протягивая противогаз, сказал Пшеничный, — это последний. Больше у нас нет.
— Ничего, мне хватит.
20.45 Для опускания ПКР № 4 в седьмой введен матрос Преминин.
К борту К-219 подошло первое судно ММФ “Федор Бредихин”
Сергей в третий раз проделал опасный путь к реактору. Казалось, что температура подскочила на десятки градусов. Видимость стала гораздо хуже — то ли от мгновенно запотевших очков, то ли от появившегося дыма или паров окислителя. Тем не менее Сергей чувствовал себя гораздо увереннее, чем в первый раз. Как ни странно, он не испытывал чувства страха и не боялся одиночества. Он знал, что делать, и умел. И очень надеялся, что у него хватит сил на это.
Рукоятка показалась гораздо тяжелее, и каждый оборот давался с огромным трудом. Ему казалось, что он несколько раз терял сознание. Да так, скорее всего, и было. Он с трудом приходил в себя, а в голове стучала одна мысль — “опустить и выйти”. Еще оборот, еще пол-оборота... Всё. Неужели всё?! Он сделал это! Теперь надо выбираться отсюда.
Чувство выполненного долга, хотя это и звучит высокопарно, прибавило ему сил. Сергей подошел к переборочной двери, но прежде, чем дать сигнал на выход из отсека, он нажал вызов “Каштана” и доложил в центральный:
— Докладывает Преминин. Реактор заглушен.
—Сергей — ты просто молодец, ты даже не знаешь, какой ты молодец! — впервые за последние часы голос Британова звучал почти радостно. — Давай в восьмой, мы начали вентилировать кормовые отсеки. Там должно быть получше.
— На связи пульт ГЭУ. Это Капитульский. Доклад Преминина подтверждаю — реактор правого борта заглушен всеми штатными поглотителями. Время — 21.05.
— Как левый борт?
—Реактор левого борта на мощности тридцать процентов, турбина застопорена и проворачивается паром каждые десять минут, готова к немедленной даче хода. Электропитание от турбогенератора левого борта по штатной схеме. Сопротивление изоляции по всем сетям — ноль.
— Мы сумеем удержать контроль над этим реактором?
— Надеюсь, что да. Судя по всему, пожар в четвертом, пятом и шестом прекратился, видимо, сработал огнегаситель ЛОХ. Поэтому кабельные трассы левого борта в этих отсеках, по-видимому, целы. Ситуация под контролем. Пока, во всяком случае.
— Механик! Что думаешь ты?
— Капитульский прав. Мы потеряли три отсека, а вместе с ними и резервные дизель-генераторы в шестом. Если мы сейчас сбросим защиту реактора правого борта — останемся и без хода, и без электроэнергии.
— Но у нас в запасе аккумуляторная батарея.
— Надолго ли ее хватит? Считаю, что реактор выводить преждевременно.
— Хорошо. Утверждаю. Кстати, почему до сих пор нет доклада о переходе Преминина в восьмой?
— Восьмой! Где Преминин?
— У нас проблемы! Мы не можем отдраить переборочную дверь! Ее прижало давлением из седьмого!
—Черт вас возьми! Сравняйте давление между отсеками по системе вакуумирования и откройте люк!
— Невозможно — мы попытались, но оттуда идет бурый дым — это пары окислителя!
— Перекрыть клапан! Преминин! Ответь центральному!
— Я на связи. Почему не открывают переборочную дверь? У меня кончается воздух! Здесь какой-то дым.
— Спокойно, Серега. Подойди к кормовой переборке. У тебя над головой захлопка системы вентиляции коридора правого борта. Открой ее, чтобы сравнять давление.
Никакой сложности эта операция в обычных условиях не представляла. Но только в обычных, а не для обессиленного и задыхающегося человека в задымленном, полуосвещенном отсеке!
Сергей с трудом нашарил захлопку и из последних сил попытался открыть ее. Упрямое железо не поддавалось!
— Центральный! Я не могу, закусило чеку, не получается... — глухой голос из-под маски отчетливо был слышен всем, наверное потому, что все замерли.
— Так, спокойно... береги воздух, держись! Мы ее откроем!
— Я задыхаюсь, очень трудно дышать... — голос матроса звучал как из-под земли.
— Восьмой!!! Отожмите дверь упором! Навалитесь! Сделайте что-нибудь! Вытащите его!
Все, кто был у переборки, судорожно крутили раздвижной упор, наваливались своими телами, издавая хриплый вой, извергая проклятия, но ничего не могли сделать! Люк заклинило!
— Сергей! Это Капитульский! Ты слышишь меня?
— Да... слышу...
Потерпи еще немного, мы ее откроем, обязательно откроем! Если понял меня — постучи в микрофон.
Тук-тук...
— У тебя скоро день рождения, ты не забыл?
Тук-тук...
— Ты понимаешь, что ты сделал? Ты спас всех нас и еще многих, Сережа! И мы обязательно спасем тебя. Ты понял меня?
Ответа не было...
— Сергей! Преминин! Ну отвечай, пожалуйста, отвечай, Сережа...
В динамике “Каштана” послышались звуки, похожие на приглушенные рыдания. Похоже; он хотел что-то сказать, но... Я был последним, кто говорил и слышал Сергея. Не дай вам Бог быть на моем месте!
Капитан третьего ранга Геннадий Капитульский
21.15 В седьмом отсеке при выполнении боевого задания погиб матрос Преминин Сергей Анатольевич. 21 год. Уроженец Вологодской области. Призван Великоустюгским РВК. Русский. Член ВЛКСМ.
Вахтенный журнал РПК СН К-219
В 21.30 к месту аварии подводной лодки подошли еще два судна Министерства Морского флота — “Красногвардейск” и “Бакарица”. Передана просьба командира К-219 принять на борт тела трех погибших и эвакуировать девять особо пострадавших. Для обеспечения эвакуации лодка легла в дрейф.
Для Сергея Преминина последним пристанищем стал реакторный отсек атомохода. Это самый прочный гроб, который можно себе представить. Он навсегда остался на поле боя, заслонив собой весь мир от ядерной катастрофы.
Советский теплоход “Красногвардейск”, 21.40
С подходом в район аварии подлодки, особенно когда на горизонте показался ее черный силуэт и все воочию увидели развороченную ракетную палубу и клубы ядовито-оранжевого дыма из шахты, настроение у команды теплохода и капитана Данилкина стало еще более мрачным.