Игнатова Наталья Владимировна. Последнее небо

   Гот молча кивнул. Заботой больше, заботой меньше…
   «Он каждого сумел чем-то купить…»
   Да будь ты хоть лучшим в мире психологом, аналитиком, актером, тварью, способной втереться в доверие к кому угодно, летать ты от этого не научишься. А Зверь летал. И не умел лгать, пока был в небе. Если только это утверждение само по себе не было ложью.
 
   После завтрака Гот распределил задания на день. Два отделения были отправлены на зачистку района вокруг шахты, оставшиеся занялись текущей работой. Их не хватало, оставшихся. Но людей вообще не хватало, к этому успели привыкнуть и просто держали темп, заданный еще на буровой, не задумываясь о том, надолго ли хватит сил при таком-то напряжении.
   Пока хватало. И сил, и энтузиазма. А рано или поздно должно было стать легче.
   – Зверь, на тебе сейчас оба цеха? – уточнил Гот.
   – Да. И всего шесть человек под рукой.
   – Не плачь. Они у тебя за дюжину работают. Сдай дела Лонгу и ступай в ангар, полетим к «Покровителю», – Дитрих хмыкнул, – поработаешь личным шофером.
   – Твоим?
   – Да.
   – Понял. – Тон ответу явно противоречил.
   Строго говоря, летать полагалось по двое. Пилот и штурман. Или пилот и стрелок – в зависимости от ситуации. Но ввиду острой нехватки рабочих рук… летали все равно по двое. Очень обидно было бы потерять и машину и неосторожного пилота только из-за того, что не соблюдены элементарные правила. Летали вдвоем. Все, кроме Гота. И Зверя. Так уж повелось с самого начала.
   – Что-то не так? – поинтересовался майор.
   – Да ты вроде и сам вертолет водить умеешь.
   – А это тебя сержант Рахматуллин, волновать не должно.
   – Понял, – повторил Зверь совсем с другой интонацией. Отыскал взглядом Лонга, подозвал его, и оба направились к цехам. Гот некоторое время провожал обоих взглядом. Лонг – длинный, как ему и положено. Выше, чем Зверь. Двигается с расхлябанным изяществом, правда не столь вызывающим, как у Кинга. Резкий контраст со зверской собранностью: этот не идет, он скользит над землей. Не отвлекается, но видит, слышит и знает все, что делается вокруг. Сейчас, со спины, кажется, что Лонг раза в полтора уже Зверя в плечах и чуть ли не ниже ростом. Но вот словно рябь в глазах – и картинка меняется. И эти двое становятся похожи, как отражения. Походка, жесты, рост, разворот плеч…
   Дитрих помотал головой, стряхивая наваждение, и отправился в ангар. Нужно подготовить «Мурену» к вылету.
   – У нас проблемы, – встретил его хмурый Гад. Зима, чья очередь была дежурить по ангару, молча вытянулся при виде начальства. Ну и утречко!
   – В чем дело? – спросил майор. Он честно попытался убавить мрачности в голосе, но, видимо, не получилось, потому что Гад вдруг тоже встал навытяжку, а Зима, не зная, куда спрятаться, принялся пожирать командира взглядом.
   – «Мурена». – Гад глазами показал на вертолет. – С ней что-то не так.
   Гот молча посмотрел на Зиму.
   – Все нормально было, – заговорил тот, – Вчера Трепло по ангару дежурил, он мне ничего не сказал. Значит, все нормально. А я машины и не трогал еще. Мне приказа не было на вылет их готовить. Только на «Мурену» контейнер с напалмом подвесил.
   Дитрих снова перевел взгляд на Гада.
   – Ты ж нас с Вороном на джунгли отправил, – напомнил боец, чувствуя неладное, – с кислотой и напалмом.
   – На «Мурене»? – нехорошим тоном уточнил майор.
   – На легком вертолете. Какая, на хрен, разница, который из них взять? Зверь все равно на земле торчит.
   – Ну-ну, – подбодрил Дитрих, – продолжай.
   – Да. – Гад по-прежнему стоял по стойке смирно, что с экспрессивным тоном несколько не увязывалось. – Я в кресло сажусь, а меня – током.
   – Через броню?
   – Через все! Шлемофон-то я успел к рации подключить. Мать! У меня чуть уши не сгорели! Зима пошел проверить, что да как, а там генератор поля включился. Мы теперь вообще к машине подойти не можем.
   – Вольно, – смилостивился наконец Гот. И развернулся к «Мурене». Вертолет как вертолет. Стоит себе. Работает ли генератор поля, не поймешь, пока не сунешься.
   И майор сунулся. Он подошел к машине, открыл дверь и сел в пилотское кресло.
   Гад и Зима переглянулись и подошли ближе.
   – Мамой клянусь, работал генератор, – пробормотал Зима.
   Гот пожал плечами, подключился к рации, пристегнулся в кресле, запустил двигатели. «Мурена» послушно и едва заметно напряглась, готовая взлетать. Майор почувствовал легкую тревогу, словно его собственное шестое чувство подсказывало: лучше не надо. Не сказать что нехорошее предчувствие, скорее, нечто вроде опасения обидеть.
   Дитрих пожал плечами, выглянув из кабины, пальцем поманил Гада:
   – Все работает.
   Десантник кивнул, обошел машину, потянулся к другой двери…
   И генератор поля включился. Сам по себе.
   Гот в глубокой задумчивости уставился на индикатор активности поля, Гад, в такой же задумчивости, смотрел на Гота. А вот Зима смотрел на Зверя, который стоял в дверях и наблюдал происходящее в ангаре с любопытством брезгливого энтомолога.
   Покачав укоризненно головой, сержант прошел к машине. Генератор поля перестал работать. Зверь перегнулся через Гота и выключил двигатели. Потом прислонился к борту, разглядывая стену ангара. По контрасту с ревом моторов тишина показалась звенящей.
   – Майор, ты уверен, что хочешь сам вести «Мурену»? – спокойно поинтересовался Зверь.
   – Я же сказал – поведешь ты. – Гот выбрался из кабины. – И, видимо, по дороге тебе придется кое-что объяснить.
   – Объясняться лучше на земле.
   – Нет, Зверь, с тобой лучше разговаривать в небе.
   Гад и Зима стояли соляными столбами, словно и не слышали разговора. Может, и вправду не слышали, точнее, не слушали. Происходящее выходило за рамки их компетенции, а следовательно, ни того, ни другого не касалось. Что все десантники умели делать безукоризненно, так это не забивать себе голову чужими заботами. Начальство есть, пускай оно и думает.
   – Как скажешь, – Зверь сел в пилотское кресло, кивнул Готу на соседнее. Дитрих обошел Гада, открыл дверь, поймав себя на том, что ждет от «Мурены» еще какой-нибудь выходки. Однако обошлось.
   Гот пристегнулся, и Зверь, затемнив лицевой щиток шлема, рванул машину в воздух прямо в ангаре.
   – Кретин! – рявкнул Дитрих, когда «Мурена», взметывая пыль, разбрасывая ветром из-под винтов сложенные по углам упаковочные блоки, страшно ревя двигателями в замкнутом стенами пространстве, пронеслась сквозь дверь, которая показалась вдруг чудовищно узкой.
   Зверь промолчал.
   Вертолет уже поднимался в небо, и люди смотрели снизу. Все смотрели. Как будто не видели раньше уходящих на разведку машин.
   – Тебе, Зверь, никогда не говорили, что ты истерик? – зло поинтересовался Гот.
   – Говорили, конечно. – «Мурена» сделала традиционный круг над лагерем, – Но у меня есть масса других достоинств. Куда летим? К «Покровителю»?
   – К морю.
   – Зачем?
   – Затем, что вопросы старшим по званию задают, если только на это дано разрешение.
   – Да, сэр.
   Вдоль протянувшейся к морю гряды гор летели молча, и лишь когда небо на горизонте слилось с водой, Зверь сказал чуть хмуро:
   – Там двоим хватит места взлететь и развернуться. Я не стартовал бы так, будь хоть малейший риск зацепить людей.
   – Надо же, какая заботливость, – Гот смотрел на скалы внизу. – Двое суток гауптвахты. Сразу по возвращении.
   – Слушаюсь.
   – А теперь объясняй, что это за чертовщина? И убери затемнение, я хочу видеть, с кем разговариваю.
   Зверь вздохнул. Лицевой щиток его шлема стал прозрачным. Гот взглянул искоса и увидел то, что ожидал увидеть: бесконечное, тоскливое терпение. Готовность пережить все выходки начальства, без всякой надежды на то, что оное начальство осознает собственную некомпетентность.
   – Я слушаю, – напомнил он. – Что с твоей машиной?
   – Мой недосмотр, – ответил Зверь, – мне и в голову не пришло, что к «Мурене» может кто-то сунуться. М-мать, Гот, у нас три вертолета, и я не помню, чтобы они оказались нужны все одновременно. Хотя, конечно, мог бы подумать.
   – О чем? О том, что на «Мурене» может полететь кто-то еще? При чем тут самоактивирующееся силовое поле? Зверь смотрел вперед. Поморщился досадливо:
   – Я-то объясню. А ты поймешь?
   – Постарайся объяснить так, чтобы я понял.
   – Она испугалась.
   – Да?
   – Да. Ты бы тоже испугался, если б увидел, что тобой хочет управлять кто-то чужой и… опасный. Какой-нибудь паук, отдающий команды тебе, человеку, из своих паучьих соображений.
   – Это Гад – паук?
   – Для «Мурены».
   – А меня она, значит, не боится?
   – Она знает, что я тебе верю.
   – Как трогательно, черт побери!
   – Гот, этого больше не повторится. Обещаю.
   – Больше никаких полей, никаких ударов током, и любой боец сможет летать на этой машине?
   – Да.
   Сказать это более мрачно было невозможно. Дитриха слегка кольнуло что-то похожее на совесть.
   – Ты оставлял какую-то защиту?
   – Слушай, давай сядем на землю, и я тебе подтвержу все, что хочешь, – очень-очень спокойно предложил Зверь. – Ты вытащил меня наверх, чтобы услышать правду, но, честное слово, для тебя будет лучше, если я придумаю что-нибудь удобоваримое.
   – Нервы, сержант?
   – Я не могу понять, чего ты хочешь.
   – Ну, если уж я принял тезис о разумности Цирцеи, может статься, я поверю и в разумность машины. Ты ведь пытаешься убедить меня именно в этом?
   – Я не пытаюсь. Мне все равно. Чем раньше ты удовлетворишься хоть каким-нибудь объяснением, тем скорее оставишь меня в покое.
   – Ты ее ревнуешь. – Гот улыбнулся. – Зверь, ты ее действительно ревнуешь. А она ведь поводов для ревности не давала Даже мне, если честно, очень не хотелось самому браться за управление. Что-то… мешало. Пресловутое «чутье», наверное.
   Бесстрастная маска не то степняка, не то нибелунга. Но глаза живые, в глазах солнце отражается, и опускаются тяжелые монгольские веки, сетка ресниц гасит сияние… А потом улыбка прорывается, разом маску ломая:
   – Я люблю ее, Гот. Все другие машины спят, им все равно, а «Мурена» проснулась. Она стала сильнее, но теперь ее так легко обидеть. Если что-то случится и она уйдет обратно в сон, я не знаю, смогу ли снова разбудить ее.
   Короткая пауза.
   Гот даже не пытался понять услышанное. Принял сразу, поверил безоговорочно, но понимать… Лучше поберечь свою психику до худших времен.
   А голос Зверя вновь стал холодным и деловым:
   – Что еще тебя интересует? Ты ведь вытащил меня в небо не для того, чтобы расспросить о «Мурене».
   – Провидец, – хмыкнул майор.
   – В джунглях я мог бы приземлиться, а над морем такой возможности не представится. Разве что на буровой. – Зверь глянул вниз, – Ее уже видно. Ну, что ты хочешь узнать?
   Вот так. А теперь, как в бою. Если Зверь дернется к оружию… но он не дернется. Он в небе. Когда ты в небе, удара ждешь только извне. И единственное твое оружие – твоя машина.
   – Кто ты на самом деле?
   – Ах, вот даже как. – Совсем другая улыбка инеем затягивает обсидиан взгляда. – Что ты имеешь в виду?
   – Это вопрос, а не ответ.
   – Гот, если бы у тебя спросили, кто ты на самом деле, ты сразу сумел бы ответить?
   – Я спрашиваю, кто ты, и знаю, что ты не Азамат Рахматуллин. Устраивает тебя такая формулировка?
   – Вполне. Непонятно только, с чего ты взял…
   – Если даже ты и не умеешь врать, когда летаешь, то уж обходить вопросы научился довольно изящно. Я, однако, жду ответа. Ты говорил, что веришь мне.
   – Не настолько же, – хмыкнул Зверь. – Ула, как я понимаю, добытой кровью не ограничилась, так?
   – Так. Кстати, если уж ты подправил в личном деле группу крови, почему не заменил остальные показатели?
   – Почему, интересно, ты решил, что я исправлял группу крови? – Зверь покосился на Гота. – Вообще, да, исправлял. Это такая штука, которая может всплыть совершенно случайно. Если меня, скажем, подстрелят, врачи обязательно сунутся в личное дело и очень удивятся, обнаружив несовпадение. А мне это надо?
   – Ну а остальное?
   – Видишь ли, – он недовольно поморщился, видимо, воспоминания всплыли не самые приятные, – у тех, кто меня ищет, есть кое-какая информация. А мы с Азаматом, с тем, настоящим, очень похожи. И если они паче чаяния сочтут внешнее сходство достаточной зацепкой для проверки одного сержанта, как полагаешь, что будет взято для сравнения? Я и Азамат, или Азамат и Азамат?
   – Хочешь сказать, они не станут сверять его показатели…
   – С его собственными. Вот именно. Они возьмут то, что есть на меня. Сравнят с тем, что есть на Азамата. Увидят бросающиеся в глаза различия… и, может быть, отвяжутся. Не знаю.
   – А то, что проверить могут лично Азамата, тебе в голову не приходило?
   Лицо Зверя изменилось. Сквозь чуть напряженное спокойствие проглянуло на миг… нет, показалось. Просто показалось. Но откуда этот внезапный импульс схватиться за оружие?
   – Лично Азамата? – Едва заметное веселье в голосе. – Лично меня, Гот. А меня проверять нельзя. – Уголок рта дрогнул в улыбке. – Я ведь испугаюсь и снова убегу.
   – Я ожидал чего-нибудь устрашающего, – признался майор.
   И получил в ответ изумленный взгляд:
   – Будь я угрозой, зачем бы мне пришлось бежать?
   – Интересная логика. – Гот приподнял брови. – Так все-таки, кто же ты?
   – А у тебя есть свои соображения по этому поводу?
   – Забавно получается, – Дитрих смотрел на Зверя, а того, похоже, интересовало только небо впереди. – Мы в третий раз начинаем, и в третий раз спотыкаемся на самом простом вопросе. Да, у меня соображения есть. Целых две версии.
   «Мурена» нырнула плавно и пошла чуть ниже над волнами.
   – Я слушаю. – И снова черные глаза улыбались. Холодно, но корочка инея стаяла, зимним ветром сквозило из зрачков-тоннелей.
   – Играешь, сержант, – Гот тоже начал смотреть в небо, – инициативу перехватываешь. Ладно. Вариант первый. Вольно или невольно ты поссорился с серьезными людьми. Скорее всего, с какой-то организацией. С «конторой», как принято говорить. Может быть, случайно завладел опасной информацией. Может быть, оказался ненужным свидетелем. И подался в бега, чтобы спасти свою жизнь.
   – Мне нравится, – Зверь кивнул. – А вторая версия?
   – Заполняет прорехи первой. Ты слишком многое знаешь и умеешь для того, чтобы быть обычным человеком. И не похож на очкастого хакера, влезшего в сверхсекретные файлы, или дурака-журналиста, сунувшего свой нос в чужие разборки. Можно предположить, что до побега в армию ты занимался… скажем так, специфической деятельностью. Я не знаю, что заставило тебя бежать, но, видимо, это «что-то» оказалось достаточно серьезным, если уж ты подался так далеко от Земли. Так бегут от смерти.
   – Предположение о том, что я нормальный человек, спасающийся от убийц, меня вполне устраивает.
   – А это так?
   – Я всего лишь высказал свое мнение.
   – Я всего лишь спросил. И сейчас твоя очередь отвечать.
   – Тем, кто ищет меня, нужны как раз мои «особые» свойства.
   – Кто они?
   – Ну… – Зверь шевельнул плечом. – Достаточно серьезные люди, чтобы я начал бояться.
   – Организованная преступность или государственная структура?
   – А есть разница?
   – Зверь, ты не спрашивай, ты отвечай.
   – Государственная структура, – уныло произнес Зверь. – Вопреки устоявшимся штампам, не госбезопасность, а полиция.
   – И ты настолько не захотел сотрудничать с полицией, что подался в космос?
   – О сотрудничестве никто не говорил.
   – Даже так. – Гот кивнул задумчиво. – Я полагал, это только в плохих фильмах бывает. А с какого бока здесь Пендель с Пижоном?
   – Ни с какого.
   – Но как тогда… – Гот осекся и внимательно посмотрел на собеседника: – Или они действительно считают, что ты Азамат?
   – Они действительно считают, что я Азамат, – слово в слово повторил Зверь.
   – Он в самом деле был их другом с детства?
   – С семи лет.
   – И ты сумел обмануть их, – медленно, словно не веря, проговорил Гот. Хмыкнул невесело: – Что же стряслось с настоящим Азаматом?
   – Он умер.
   – Или был убит?
   – Или был убит.
   – Кто убил его?
   – Я.
   – Что и следовало доказать, – мрачно произнес Дитрих.
   Зверь оставил это заявление без комментариев. Его целиком и полностью заняла пляска «Мурены» в жадных, но беспомощных волнах.
   – Ты убил человека, чтобы спастись от преследования полиции. Они, в свою очередь, искали тебя, чтобы заставить работать. Если речь шла не о сотрудничестве, следовательно, говорить можно только о принуждении. У них было на тебя что-то очень серьезное?
   – Ты сам говорил о «специфической деятельности», – напомнил Зверь.
   – Весь вопрос, в чем специфика. – Голос майора стал жестким, как ветер снаружи. – Хватит выкручиваться, сержант. Мне нужно только «да» или «нет». Ты действительно, выражаясь твоим языком, «нормальный человек»?
   – Нет.
   – Ты преступник?
   – Да.
   – Убийца?
   – Да.
   – Кого же ты убил, что так прячешься?
   – Многих, – равнодушно ответил Зверь.
   – Твою мать! – Гот покачал головой, словно не хотел слышать коротких, безжалостных ответов. Но спросил так же жестко: – Для нас, здесь, на Цирцее, ты опасен?
   Зверь молчал.
   Гот не ожидал паузы. Собственно, он был уверен, что услышит «нет», потому что иначе быть не могло. В честность можно играть лишь до определенного предела. В небе или на земле – ради спасения своей жизни солгать способен любой.
   Но Зверь молчал.
   И уже не нужно было ничего говорить.
   – Дерьмо, – подвел итог майор.
   – Мы все опасны. – Вертолет шел совсем низко над водой, брызги пены оседали на броню. – Все, сколько нас есть. Даже Ула. И я не исключение.
   – Слабовато для отмаза.
   – Если бы ты боялся меня, мы не разговаривали бы сейчас втроем. Нашелся бы какой-нибудь другой способ узнать правду.
   – Почему втроем?
   – Потому что «Мурена». Ты прав, Гот, я не психопат, и я не собираюсь убивать людей, по крайней мере, пока мы на Цирцее. Но если встанет выбор между смертью моей и чьей-нибудь еще, я предпочту остаться живым. В этом смысле я опасен. И именно поэтому я не смог ответить на твой вопрос однозначно.
   – Ты имеешь в виду, что, если тебя попытаются убить, ты будешь защищаться?
   – И это тоже.
   – Есть еще варианты?
   – Да. Я не стану рисковать жизнью ради спасения кого-то другого.
   – Подход разумный. Почему ты не улетел с буровой?
   – Когда?
   – Когда я приказал тебе улететь. В тот день мы в первый раз столкнулись с бластофитом.
   – Это имеет отношение к тому, насколько я опасен для окружающих?
   – Ты просто ответь. Зверь пожал плечами:
   – Мне хотелось понять… Ты прислушался к моему предупреждению и отослал с буровой людей. А сам остался. Поверил мне, но не улетел. Ты боялся. – Зверь обернулся к Готу. – Тебе было страшно, но ты был готов к бою. Знал, что можешь погибнуть, но… – Он задумчиво перевел взгляд на близкое море. Вздохнул: – Я не понимаю, как это.
   – Ты ввязался в бой, чтобы понять, почему я это сделал? – Гот был в недоумении, – Теперь я тебя не понимаю.
   – Что тут непонятного?
   – Ты ведь тоже мог погибнуть.
   – В небе? Нет. Гот, да ты же сам меня спас, не помнишь?
   – А ты заранее знал, что я успею выстрелить?
   – Не знал. Но пока я летаю, со мной ничего не может случиться.
   – А если я решу сейчас, что проще и безопаснее отстрелить тебе голову?
   – Не отстрелишь. Во-первых, ты не успеешь перехватить управление. Во-вторых, ты не хочешь меня убивать.
   – Почему же?
   – Потому что ты тоже веришь мне. Как я тебе, ну, может, чуть меньше. Посмотри. – Зверь кивнул на волны внизу. – Ты заперт в одной машине с убийцей, возможно, с сумасшедшим, который сам признает, что опасен. Ты – единственный, кто знает о том, что я преступник. Ты уязвим, потому что нас двое, а ты в одиночестве. И ты тем не менее разговариваешь со мной. Не боишься. Не стреляешь. Между прочим, мы давно уже идем намного ниже допустимого уровня. Любой другой обгадился бы со страха.
   – Я знаю, что летать ты умеешь.
   – А это основная причина.
   – Причина чего?
   – Того, что ты не хочешь убивать меня.
   Гот ничего не ответил. «Мурена» низко-низко скользила над морем, почти касаясь пляшущих волн. Потом взмыла вверх и понеслась к буровой, постепенно набирая высоту.
   Вот и поговорили. Странный вышел разговор, но со Зверем всегда все странно. Черт бы его побрал! Конечно, майор Дитрих фон Нарбэ далек от трепетной законопослушности, однако ему никогда не доводилось иметь дело с преступниками. Убивать самому случалось. Но одно дело – отнимать чужую жизнь на войне и совсем другое – убивать за деньги или для удовольствия.
   Зверь похож на убийцу?
   Сейчас кажется, что да. Сейчас, когда все его странности можно объяснять таким образом. Зверь похож на убийцу, потому что производит впечатление человека, видящего жизнь как-то очень по-своему. Однако если подумать, он и преступником должен быть довольно странным. Специфическим. Гот не мог представить себе род деятельности, законной или нет, которая требовала бы такого объема знаний и навыков. Ну ладно, физическая подготовка, владение оружием, знание техники и азов психологии – это действительно может пригодиться. А умение летать куда же вписывать? В какую графу: оружие или техника? В случае Зверя, скорее, в психологию. Полнейший бред, но так оно и есть. И умение воплотиться в собеседника? Он ведь не может делать это сознательно. Здесь кроме него девятнадцать человек. С ума сойдешь, если начнешь задумываться над каждым образом. А Зверь не сумасшедший. Ну, или его безумие совсем не в тех странностях, которые бросаются в глаза. Скорее всего, он «настраивается» на нужную волну инстинктивно…
   – Ты ведь так или иначе, но сумел подкупить здесь всех, – вслух заметил Гот. – Где такому учат?
   – Меня учили в России.
   – Не рядовой убийца. Не психопат-отморозок. Для этого ты слишком грамотно обставился. Ты был тем, кого называют «киллер»?
   Черный взгляд, режущий, как опасная бритва. Но даже в бликах на лезвии проблески улыбки:
   – Я убивал. Мне платили за это. Зачем названия?
   – На кого ты работал?
   – На человека, который меня создал.
   – Очень романтично, – майор брезгливо поморщился. – Почему же твой «создатель» тебе не помог?
   – Я убил его.
   – И его тоже? – Гот не мог понять, страшно ему или уже смешно. Одно чувство изживало себя, превращаясь в Другое. – Его-то за что?
   – Ты хочешь подвести под свое отношение ко мне мало-мальски логическую базу? – Тон был почти светским. Вертолет завис над буровой и начал быстро снижаться, все шире и шире становились белые круги на посадочной палубе.
   – К чему это ты?
   – К тому, что твой вопрос… не буду говорить «некорректен», потому что это смешно. Он лишний. Бесполезная информация. Разве что ты собираешься сдать меня… – Зверь задумался. – Стражей закона мы вряд ли когда-нибудь встретим, следовательно, сдать меня ты можешь только Пенделю с Пижоном. Но для этого достаточно информации о том, что я убил Азамата. Во всех других случаях ты просто любопытствуешь. Хочешь разобраться, что же я такое.
   – И что же ты такое? – вопросом повторил Дитрих.
   «Мурена» коснулась палубы и замерла, чуть заметно подрагивая. Тени лопастей на гладких плитах становились все более четкими по мере того, как останавливались винты.
   Зверь расстегнул ремни, стянул с головы шлем. Он молчал, то ли разглядывая Гота, то ли глядя сквозь него. И снова улыбался. Вариации оттенков в его улыбках были, кажется, бесконечны.
   – Трудно со мной, да? – спросил наконец. Спросил серьезно, даже с легким сочувствием. И приоткрыл дверь, впуская в кабину шум моря и ветер. – Все, что я называю «чутьем», можно на самом деле объяснить словами. И для себя я всегда ищу объяснения. Потому что чувства обманчивы, доверять можно лишь тому, что понимаешь разумом. Ты сейчас тоже не хочешь доверять чувствам. Тоже ищешь четко сформулированные объяснения. Правильно делаешь. Только вот не знаю, станет ли тебе легче, если я скажу, что любой здравомыслящий человек должен убить меня. Не задумываясь. Не поддаваясь чувствам или эмоциям, поскольку в моем случае они особенно опасны. Я обаятелен до абсурда и действительно могу «купить» кого угодно. А еще я до абсурда не человек.
   – Зверь.
   – Ага. – Улыбка светлая, открытая, солнечными бликами морщинки в уголках глаз. – Если такая тварь появляется среди людей, мораль теряет смысл. Прав становится тот, у кого карабин.
   – В нашем случае карабин у меня.
   – Ты такой умный… Но мы не среди людей. И здесь мы все звери. Для этой несчастной, перепуганной планетки мы жуткая нечисть, от которой она хочет избавиться. В этих условиях, Гот, я для вас незаменим. У меня больше опыта, я привык быть зверем, я умею жить, как зверь. Пресловутое «чутье», от которого тебя кривит, как от кислого, свойство не врожденное, а благоприобретенное. Не будь я выродком, оно никогда бы не появилось. Налицо конфликт двух здравых смыслов, один из которых предписывает меня убить, второй – оставить в живых. А уж к которому из голосов разума прислушаться, решать тебе. Ты главный.
   – Трудно с тобой.
   – Это потому, что я не притворяюсь. Если хочешь, я могу быстренько нацепить личину, которая будет лично тебе симпатична до крайности. Сразу станет легко. И решение, которое ты в этом случае примешь, устроит меня полностью.
   – Перебьюсь. Однако с чего вдруг такая искренность?