Игнатова Наталья Владимировна. Последнее небо

   Невозмутимости у громилы хватило секунды на две, а потом он вместе с Улой пустился по рейхстагу в совершенно дикую пляску.
   – Неплохая акробатическая подготовка, – заметил Зверь, мельком взглянувший в их сторону.
   – Угу, – кивнул потрясенный Гот.
   Ула поправила растрепавшиеся волосы, обфыркала их обоих и унеслась в лабораторию. А Кинг заявил, хлопнувшись в свое кресло:
   – Уведу я ее, Зверь. Спорим?
   – Я тебе уведу, – без особых эмоций ответил сержант. На том разговор и иссяк.
 
   – Гот, хватит улыбаться. – Голос Зверя отвлек майора от воспоминаний. – Здесь опять какая-то цифирь. Разберись.
   Цифр попадалось много. В основном, правда, температурные данные по кораблю, показатели влажности, уровень радиации и прочая, не имеющая уже значения дребедень, которая тщательно фиксировалась во время полета приборами «Покровителя». В смысл большинства записей Кинг со Зверем вникали с ходу, но иногда мешанина чисел и непонятных сокращений ставила их в тупик. Это случалось, когда дело доходило до состояния орудийных систем, работы полей защиты или количества энергочасов, затраченных на занятия экипажа в тренажерных залах и виртуальных классах.
   Зато Гот в информации такого рода разбирался быстро. Все пилоты в звании старше капитана проходили обязательный курс управления тяжелыми космическими кораблями. Из соображений «мало ли что». Большинству офицеров это казалось бессмыслицей, но Дитрих отдавал себе отчет в том, что случиться может всякое. Правда, его соображения никогда не шли дальше захвата корабля противника. Болиды имели специальное оборудование для абордажа космических объектов, а где абордаж, там и контроль, иначе операция не имеет смысла.
   Кто же знал, что полученные знания пригодятся совершенно не в той ситуации?
   Пригодятся. Ну да. Для того чтобы, бегло просмотрев столбцы чисел, сказать привычно:
   – Ерунда это. Можно выкидывать.
   Один раз, правда, резануло по сердцу. Больно. Когда Кинг наткнулся на вычислитель, используемый для прокладки курса и расчетов прыжка. До того тоскливо стало, что едва не приказал в пыль стереть проклятую железяку. Бесценную. И совершенно бесполезную. Нельзя прокладывать курс, не определив собственное местонахождение. А как его определишь? Звездные карты к вычислителю прилагались, но здешнее небо умная электроника опознавать отказывалась.
   Да если бы и знали, как и куда лететь, что толку в этом, когда лететь не на чем?
   Гот без особого интереса взглянул на монитор машины Зверя.
   – Это галактические координаты на каждую секунду полетного… – голос вдруг сел, не шепот даже, хрип невнятный, – полетного времени, – выговорил майор. Рывком отодвинул Зверя от стола, благо кресло было на роликах, и застучал пальцами по клавиатуре, запрашивая данные о последних зафиксированных координатах.
   Секунда в секунду… Гот помнил, сколько было на хронометре в его болиде, когда машина стартовала из транспортника… секунда в секунду. Последняя информация записывалась приборами «Покровителя», когда корабль падал на планету.
   – Но… – Дитрих закрыл глаза, отказываясь поверить. – Этого не может быть. Не может.
   – Гот? – Зверь осторожно коснулся плеча, и мешанина эмоций, взорвавшая душу и разум, мгновенно утихла. – Это наши координаты, да?
   – А толку нам с них? – зарычал майор, взрываясь. И снова буря улеглась. Только пальцы Зверя на плече чуть дрогнули.
   – Это бессмысленная информация, – уже спокойно продолжил Гот. Поймал взгляд Кинга, который таращился на командира с такой безумной надеждой в глазах, что майор вздрогнул от жалости, – бессмысленная. Нам не на чем лететь. У нас нет корабля. И в здешних условиях у нас его никогда не будет.
   – Понял, – кивнул Зверь. – Может, пустишь меня обратно?
   Гот молча отодвинулся от стола.
   Когда нашли вычислитель, было больно. А сейчас… сейчас было никак. Пусто на душе, как будто никакой души и нет вовсе. Зверю спасибо – забрал боль себе. И ведь не поблагодаришь его – не поймет. Не поверит.
   А Пендель знает, как запускать прыжковый двигатель. Если он работает… Да как проверишь, работает он или нет?! Для того чтобы протестировать эту махину, нужны совсем другие компьютеры. Машины класса тех, что стоят в капитанских рубках тяжелых кораблей. Но если даже… нет, он не мог уцелеть. Мелочь спаслась. Мелочь да модули посадочные, созданные специально для падения на планеты. «Покровитель» был, конечно, построен для войны в космосе. Для гипотетической войны. Он был защищен от всего или почти от всего, до чего додумался разрушительный человеческий разум. Но никто не рассчитывал, что такой корабль упадет. Что он выйдет из «подвала» в непосредственной близости от планеты и рухнет на поверхность. Ладно хоть скорость в момент прыжка была нулевой, иначе транспортник испарился бы еще в атмосфере.
   Но даже если предположить, просто предположить, что прыжковый двигатель уцелел, от этого станет только хуже. Что толку от вычислителя без координат? Что толку от координат без двигателя? Что толку от двигателя без корабля, рассчитанного на полеты в космосе…
   Такого, как, скажем, болид-истребитель, класса земля – орбита – земля.
   – Бред, – пробормотал Гот, и Зверь тут же развернулся к нему:
   – Тебе спать пора, Дитрих. – В монгольских глазах тлеет беспокойство. Зрачки, как черные свечи, мерцают, тянут, манят туда, в темноту, в огонь. Спать. Да. Надо спать.
 
   ЗА КАДРОМ
   Оказывается, мир не ограничивался пределами собственной квартиры, салоном автомобиля и рабочим кабинетом. В мире и вправду было небо. Генерал Весин приобрел странную, его самого удивляющую привычку смотреть вверх.
   Раньше он не задумывался о том, что шторы на окнах – изузоренный цветочками тюль – можно отодвинуть. Зачем, собственно? Свет через них проходит, а разглядывать, что там делается, на улице, – кому это надо?
   Жалюзи в своем кабинете он трогать не рискнул. Увидит кто-нибудь, что министр внутренних дел в рабочее время небом любуется, – не поймет. Это не преступление, конечно, но, как-то не принято. Тем более что на работе дел хватало. Жизнь шла своим чередом, и помимо Зверя было чем заняться.
   Дома – дело другое Там картины, там книги, испещренные пометками на полях, там террариум с ленивым, сонно ползающим под яркими лампами удавчиком. Бешеных денег стоил змееныш, но заводить кого-то попроще Николай Степанович не рискнул. Одно дело, когда человек заводит экзотическую зверушку, которую не стыдно показать гостям, и совсем другое, когда он поселяет в своем доме ужа или, там, гадюку. Зачем генералу милиции гадюка?
   Вопросы, вопросы… Чем их меньше, тем лучше.
   Весин учился видеть. Учился понимать. Учился двигаться.
   Он от природы был ширококостным, грузноватым, кряжистым, а занятия спортом, которые генерал не забросил и по сей день, слепили из столь благодатного материала настоящего тяжелоатлета. Это приводило в восхищение жену Николая Степановича. Да и молоденькие девочки, с которыми, что греха таить, случалось иногда развлечься, тоже бывали приятно удивлены, не обнаруживая у пожилого генерала ни висящего брюшка, ни чрезмерных жировых отложений. Все в порядке было. Но как трудно оказалось заставлять свое, всегда послушное, могучее, безотказное тело двигаться гибко. Неспешной мягкости движениям хватало всегда – несколько гипертрофированные мышцы способствовали. А вот гибкости, скорости, точности им ощутимо недоставало.
   Когда удавчик был сыт, он спал или лениво перетекал по просторной вольере, струился блестящий узор на пестрой чешуе, катались под тонкой шкурой подвижные мышцы.
   Не двигаться – течь. Сытая безмятежность – не просто медленная плавность движений, это грациозность и изящество, и выверенная экономность каждого жеста.
   Голодный змей превращался в комок мускулов и нервов. Николай Степанович выпускал кроликов прямо на ковер в кабинете. Длинноухие, пушистые зверьки цепенели от ужаса, а удавчик взбесившейся пружиной швырял себя к жертве. Он не промахивался. Никогда. Он заглатывал пищу и очень скоро вновь становился спокойным.
   Вот это было понятно. Стремительный бросок, смертельный удар, сокрушающий кости захват – как просто!
   Змей не любил и боялся хозяина Голодный, мог укусить. Сытый, предпочитал убраться подальше от человека.
   Весин смотрел на небо за окном, видел небо на картинах, наблюдал за удавчиком. Мир, ставший неожиданно просторным, требовал осмысления. Запросы этого, нового, мира были велики. Стать Зверем? Нет, сначала стать змеей, сытой змеей, которая брезгует всем, что не пытается нарушить ее спокойствие. Зверь жил именно так. Сытый, он прятался от людей, от еды, от хозяина. Голодный – выходил и убивал.
   Николай Степанович ни в коем случае не собирался убивать кого бы то ни было.
   Однажды он в очередной раз открыл вольеру, протянул к удавчику руку. Змей неспешно и благосклонно скользнул чешуей по раскрытой ладони, чуть сдавил запястье, перебираясь выше, и наконец разлегся на плечах, умостив плоскую голову на открытой полоске кожи между ухом и воротником джемпера.
   Николай Степанович поднялся на ноги. Он видел себя в зеркале, он видел начало своего подъема и видел его завершение. Но он не сумел разглядеть движения, хотя мог бы поклясться, что двигался медленно и плавно. Как змея. Как сытая змея.
   Как Зверь?
   Кем же надо стать, чтобы придумать себе сказку о живых машинах? Нет, не совсем верно. Не только машины наделены жизнью и душой – все вокруг, все, созданное руками человека, живет, чувствует, умеет любить, ненавидеть, быть равнодушным. До какой смертельной грани нужно довести свое одиночество для того, чтобы эта сказка стала реальностью?
   Любой человек хочет, чтобы его любили. Уж тем более, в этом нуждается любой ребенок. Взрослые люди сходят с ума, осознав себя одинокими, дети придумывают себе сказки. Когда Зверь понял свою чуждость? В четырнадцать лет он был уже вполне взрослым и все-таки оставался ребенком. Он не сошел с ума и не придумал сказку. Он сделал так, чтобы с ума сошло все вокруг.
   Николай Степанович не был одинок. Хуже того, в последние месяцы он склонялся к мысли о том, что людей вокруг могло бы быть и поменьше. Отвлекали люди. Все они чего-то хотели, все они полагали, что имеют исключительное право на его, Николая Степановича, внимание, все они… да просто были. И ничего с этим не поделать – работа такая. Весин был сытой змеей, ему все больше хотелось забраться в прогретый солнышком тихий уголок и свернуться там в одиночестве.
   Супруга – умничка, золотая женщина, не испугалась огромного паука, который по-хозяйски обосновался прямо в спальне Николая Степановича. В компанию к удавчику. Она лишь ласково потрепала мужа по все еще густым волосам:
   – Может, К дочкам съездим, с внучатами повидаешься?
   Мысль была хорошая, и, несомненно, в самое ближайшее время ее следовало реализовать. Но… чуть позже. Еще чуть-чуть. С пауком не все было понятно. Весину уже до физической боли не хватало Зверя. Черт с ним, не хочет работать – не надо, хочет остаться свободным – его право, но пусть объяснит, пусть объяснит, скотина, что думают пауки, кошки, стены домов? Есть ли что-то больше видимого неба9 И какое оно, настоящее одиночество?
   Может быть, все дело в отношении к себе? Сознавать свою ненормальность очень больно, еще больнее жить с уверенностью в том, что ты настоящий, ты, такой, какой есть, должен быть уничтожен. Что любой человек, узнавший о тебе правду, обязан убить. И ничего, кроме страха и отвращения, не прочитаешь ты в чужом взгляде, если снимешь маску.
   Не над людьми, но вне людей. Ты – другой.
   «Я – другой», – сказал себе Весин. Попробовал слова на вкус.
   Несколькими неделями раньше он не смог бы разглядеть в них смысла, но сейчас, когда мохнатый паук щекотал лапами тыльную сторону ладони, а удавчик уютно свернулся на коленях… сейчас в этой короткой фразе что-то зацепило
   Другой.
   Николай Степанович взглянул на часы. Вспомнил о том, что завтра вновь надо быть на службе. О том, что он нужен людям, множеству людей… Что за жизнь такая проклятущая?!
   – Коля, где будем ужинать, в столовой или я на кухне соберу?! – донесся сквозь неплотно прикрытую дверь голос жены.
   «В отпуск! – с потрясающей отчетливостью осознал министр. – Мне просто нужно в отпуск». И решил, что уже завтра на службе его не увидят.
 
   Гот бродил вокруг двигателя, рассеянно оглядывая его. То поднимал голову, стараясь заглянуть на самый верх. То всматривался в землю. Словно мог по деформации почвы определить, насколько пострадал механизм.
   Бессмысленное было занятие. Пока. А вот когда в лагере закончат со строительством, можно будет притащить сюда компанию техников, пускай разберут эту громаду по винтику. В конце концов есть ведь общеизвестные принципы, отталкиваясь от которых, с наглядным пособием перед глазами, можно разобраться в деталях и понять, работает двигатель или нет, а если не работает, то насколько это непоправимо.
   Мечты.
   По черной земле скользнула черная тень. Гот метнулся в сторону, укрываясь за корпусом двигателя, отработанным движением сбросил винтовку с плеча в руки. Здесь оружие на предохранитель не ставили.
   Не выглядывал. Ждал. Летающие твари на земле медлительны. Если не подставляться самому, ящер скоро улетит. А сунется – получит в морду заряд плазмы. Вечером можно будет сделать нормальный ужин.
   – Гот? – осведомился с другой стороны прогалины Зверь.
   – Ну? – с подозрением откликнулся майор.
   – Не стреляй.
   – В кого?
   – В меня.
   – Покажись.
   – Пошла наука впрок, – сварливо буркнул Зверь. – Я покажусь, а ты пальнешь с перепугу.
   – А ты издалека покажись. Метров с тридцати.
   – Ладно.
   Показался. Зашел против солнышка, как в бою. Темный силуэт и волосы сияющим нимбом. Руки демонстративно подняты. Винтовка висит на плече. Если надо, успеет, конечно, рвануть и выстрелить. Реакция у него не хуже, чем у профессионального пилота. Но ему не надо.
   – Вижу вас хорошо, – язвительно прокомментировал Гот. – Ты здесь зачем?
   – А ты?
   – Я первый спросил.
   – Ну и что?
   – Я командир. Доложите обстановку, сержант.
   – Не дает мне покоя эта штука, – признался Зверь, кивая на блестящий корпус двигателя. – Он ведь на ходу, вполне себе в рабочем состоянии. Только вот куда его приспособить, ума не приложу.
   – Почему ты думаешь, что он работает?
   – Так он же… – Зверь запнулся. – Знаю, и все.
   – Сержант!
   – Слушай, майор, не домогайся! Тебе-то что здесь нужно?
   – Да ничего уже. – Гот пожал плечами. – Я как раз хотел выяснить, работает эта штука или нет.
   – А-а.
   Они отвернулись друг от друга и от двигателя. Смотрели по сторонам, любовались безжизненной землей, запекшейся от жара коркой, на которой лет сто теперь не будет расти ничего зеленого и хищного.
   И обернулись одновременно. Встретились взглядами.
   – На Землю хочется, – как бы между прочим произнес Зверь.
   – Очень хочется, – в тон ему ответил Гот.
   – Ты с ума сошел, майор.
   – А ты нормальный, сержант?
   – Нет.
   -Ну и не трынди.
   Опять замолчали. Гот переключил винтовку с лучевого режима на импульсный. Подумал. Сдвинул переключатель обратно.
   И говорить начали вместе:
   – Наверх надо…
   Озадаченная пауза. Первым рассмеялся Зверь:
   – Майор, если мы вернемся, нас упекут в дурдом. У военных свои дурки или вместе со шпаками лечат?
   – Не знаю. Отобьемся.
   – Думаешь?
   – Вдвоем-то?
   Зверь помрачнел как-то сразу. Поднял голову, разглядывая уходящую вверх блестящую громаду. Уже совершенно серьезно сказал:
   – Глянем, что там. Ты прикидывал, как присобачить туда болид?
   – Присобачить?
   – Приделать.
   – Не всерьез.
   – Вот и я не всерьез. Аида слетаем.
   Они разошлись каждый в свою машину. «Мурена» взлетела первой, приглашающе качнулась с борта на борт, сдвинулась в сторону, открывая дорогу. Гот поднялся в воздух, по примеру Зверя включив глушители. Два вертолета бесшумными тенями скользнули к двигателю, зависли над покатой вершиной – две стрекозы над громадным леденцом.
   – Устанем варить, – голосом сержанта сообщила рация.
   – На каркас сажать надо, – согласился Гот.
   – Буровая?
   – А то!
   – А если?..
   – Нет, здесь никак.
   – Зато глянь-ка сюда.
   – Подвинься, гляну. Хм…
 
   Костыль, чья очередь была дежурить по связи, обалдело слушал переговоры Гота и Зверя.
   – Задницу подвинь! – рыкала рация.
   – Да отстань ты от моей задницы! Сверху зайди. Нет, чуть ниже. Чуть выше. Вот.
   – Угум-с, – удовлетворенно-задумчиво.
   – Как тебе?
   – Что-то в этом определенно есть.
   – Можно еще вот так попробовать.
   – Скользко.
   – Это сначала скользко, потом в самый раз будет.
   – Если вставить вот так вот…
   – Молодец, сечешь.
   – И отсюда чуть глубже…
   – Да!
   Костыль переключил канал и отодвинулся подальше от пульта. Нужно будет, эти двое вызовут его сами. А слушать, чем они там занимаются…
   Но чем же они все-таки занимаются? И как это – в вертолете?
   Эх, посмотреть бы! И рассказать потом. Нет, не поверит никто. Опять на камбуз дежурить отправят.
 
   На камбуз Костыля не отправили. Отправили к Уле в лабораторию. Незадолго до конца рабочего дня Зверь, по своему обыкновению, заглянул в административный корпус – они с Кингом все свободное время рылись в каких-то компьютерных железяках, – пошел было к своей машине, не заметив ни Костыля, ни его горящего любопытством взгляда, и остановился, едва миновав диспетчера.
   – Костыль, – спросил не оборачиваясь, – ты себя хорошо чувствуешь?
   «Ну, попал», – Костыль вообразил, что Зверь каким-то чудом прочел его скабрезные мысли. Зверь мог. Он вообще все может. Однако что-то нужно было отвечать. Вопрос-то не этот… как его… нет, не вспомнить.
   – Хорошо, – осторожно ответил боец.
   Приврал, конечно. Вчера и сегодня побаливала голова. Но побаливала так, едва заметно. Внимания такие пустяки не стоили.
   – Рабочий день окончен, – бросил Зверь, отходя. – Ступай к Уле. Скажи, пусть отправит тебя в изолятор и возьмет все анализы, какие только бывают. Так и скажи. Слово в слово, ясно?
   – Зачем?
   Зверь, уже усевшийся за компьютер, медленно повернул голову и посмотрел на Костыля… Умел он посмотреть так, что холодно становилось.
   – Затем, что я сержант, а ты рядовой. Выполняй приказ!
   – Есть! – рявкнул Костыль, вытягиваясь. И рысью понесся в лабораторию.
   Зверь, проводив его взглядом, негромко выругался.
   – Ты чего? – поинтересовался Кинг. – Случилось что?
   – Нет. – Сержант не глядя выудил из бокса очередной чип. – Просто не хрен ему расслабляться.
   Он едва успел вставить чип в считывающее устройство, как ожил коммутатор:
   – Зверь, – негромко произнес Гот, – ты ведь там сейчас? Бросай дела и топай сюда.
   – Куда? – уточнил Зверь, поленившись отследить, откуда говорит командир.
   – Домой ко мне! – с легким раздражением ответил Гот. Если бы Костыль не унесся в лабораторию, ему сейчас нашлось бы над чем подумать.
 
   Рейхсканцелярия для приема гостей приспособлена не была. Квадратная комната, в которой помещались две выдвижные койки и стол, да душевая за узкой дверью. Тесно даже для одного человека. Уже хорошо, что жили по одному, а не по двое, как предполагалось изначально. Для общения существовала кают-компания, оборудованная в одном из модулей, а еще зал рейхстага, где постоянно торчало не меньше двух человек в рабочее время и не меньше пяти – в свободное.
   Вот именно потому, что ни в кают-компании, ни в рейхстаге побеседовать наедине было нельзя, Гот зазвал Зверя к себе.
   – Для создания интимной атмосферы, – объяснил он, выдвигая из стены койку и кивая сержанту на приткнувшееся У стола кресло. Роскошь неслыханная. В большинстве жилых отсеков даже табуреток не водилось.
   – Ты это прекрати. – Зверь развалился в кресле. – За интимом не ко мне.
   – А к кому больше? – Майор уселся на койку. – Ладно, давай к делу. Почему ты увел людей с «Покровителя»?
   – Упс, – сказал Зверь. Дитрих хмыкнул:
   – Давай-давай, колись. Так, кажется, у вас говорят? Загадочности в тебе больше, чем нужно, так что поделиться еще парой секретов можешь без ущерба для репутации. Итак?
   – М-да… – Зверь задумался, – Я попробую. Понимаешь, когда объявили десятиминутную готовность, с «Покровителем» что-то стало происходить. Он… начал рассыпаться… Нет, не в буквальном смысле… – Зверь угрюмо уставился в стену за спиной Гота. – Черт, трудно сформулировать.
   – А ты постарайся.
   – Я стараюсь. «Покровитель» знал, что не переживет прыжка. Но узнал он это слишком поздно, а все эти датчики, показатели состояния и прочая «цифирь», они вообще ничего не сделали. Ну, ты сам видел, по отчетам все было нормально.
   – То есть ты знал, что корабль погибнет?
   – Я узнал об этом за десять минут до взрыва.
   – Предостаточно времени, чтобы предпринять что-нибудь, кроме бегства.
   – Ты не путай сержанта с майором, – хмуро сказал Зверь, – Это тебя бы, может, послушали. И то, знаешь, вряд ли. А уж меня-то! Дохлый номер. К тому же десяти минут нам и на бегство не хватило. Я пытался увести модуль подальше от «Покровителя», но нас затянуло в «подвал» и вышвырнуло уже в атмосфере Цирцеи.
   – Вот этот момент меня тоже интересует. – Гот наклонился вперед, – Мы ведь не могли выпасть сюда. Твой модуль и мой болид должны были остаться в «подвале». «Покровителю» предстояло идти там целый стандарт-месяц.
   – Дело не в двигателе, – без колебаний ответил Зверь. – Я не знаю, что за неполадки были с кораблем и почему он вышел из «подвала» не по заданным координатам, но дело не в двигателе.
   – Ты уверен в этом?
   – Абсолютно.
   – Откуда бы? Опять шестое чувство?
   – Опять.
   – Я уже говорил тебе, что чутье в качестве объяснений меня не устраивает.
   – Но все остальное ты воспринимаешь э-э… болезненно.
   – Значит, другое объяснение все-таки есть?
   – Еще более сомнительное, чем чутье, – Зверь покусал губу, задумчиво разглядывая своего командира, – намного более сомнительное.
   Гот молча ждал продолжения.
   – Очередное откровение от Зверя. – Сержант вздохнул. – Неживое, в отличие от нас, всегда знает о своем состоянии. Если оно болеет, оно понимает, что болеет. И если оно здорово, оно знает, что здорово. А я умею понимать неживое. Это ты знаешь. Так же, как Джокер понимает джунгли.
   – Бред какой-то.
   – Я же говорил, лучше списывать на шестое чувство.
   – Ты не искал место падения «Покровителя», ты просто полетел к нему, потому что знал, куда лететь. – Гот выжидающе взглянул на Зверя. – Я прав?
   – Не совсем. – Медленно, выбирая слова. – Его нашла «Мурена», потому что ему было больно.
   – Проклятие! – Гот потер лицо ладонями. – Ты действительно сумасшедший, сержант. Ты совершеннейший псих, а я вынужден на тебя полагаться, потому что ничего лучше в моем распоряжении пока нет.
   – Я не сумасшедший, – очень серьезно возразил Зверь. – Я, может статься, странно веду себя или говорю о вещах, тебе непонятных, но это означает лишь то, что мое поведение или мои слова выходят за рамки твоих представлений о здравом уме. Мне, например, кажется безумием твоя идея стартовать с Цирцеи в болиде, закрепленном непосредственно на двигателе. У тебя больше шансов погибнуть, чем добраться до Земли, и тем не менее ты собираешься попытаться. Я этого не понимаю и никогда не пойму, но лишь потому, что такое поведение не вписывается в мои представления о разумности.
   – Чего ты не понимаешь? – спросил Гот, откидываясь на стену. – Зверь, свои действия и побуждения я могу объяснить нормальными человеческими словами, а…
   – Ну так объясни! – На жестком скуластом лице застыло странное напряжение, прицельно затвердели глаза. – Давай, объясни, что для тебя оказалось важнее твоей жизни?
   – Во-первых, не факт, что важнее, – улыбнулся Гот, – Ты сказал, что у меня больше шансов погибнуть, чем выжить, следовательно, шансы выжить все-таки есть. Это уже немало.
   – Мало. По сравнению с гарантией выживания в том случае, если ты останешься.
   – Вроде мы не на буровой, – майор постарался добавить в голос язвительности, – а тебя опять вопросы одолевают. Странно, что ты обошелся без этого своего «как это?» У тебя, когда ты так спрашиваешь, лицо такое удивленное делается. Плакать хочется от умиления.
   – Смешно, – угрюмо согласился Зверь, – но не конструктивно. Ты ничего не объяснил. Гот вздохнул:
   – Мне не нужна гарантия выживания. Именно выживания. Жить здесь мы не сможем. Будем опускаться все ниже и ниже. Выйдет из строя вся техника, остановятся цеха, буровая. Мы, разумеется, сможем поддерживать свое существование и даже не на самом низком уровне, но знаешь, – Дитрих покачал головой, – это будет не жизнь.
   – Ты предпочитаешь умереть?
   – Я предпочитаю рискнуть. Ты же пилот, Зверь. Сколько ты проживешь без неба?
   – Я не пилот.
   – Как скажешь. Но ты не протянешь долго. Я видел летчиков, вышедших на пенсию, и я боюсь подумать о том, что когда-нибудь такая же участь ожидает и меня. А здесь мы окажемся в отставке намного раньше. Разве ты никогда не задумывался об этом?
   – Речь-то не обо мне, – хмуро ответил Зверь. – Это не я собираюсь лететь неизвестно куда, и еще не факт, что лететь, а не взрываться.