Ильин Андрей. Государевы люди

   Шарик начал замедлять ход. И Мишель, казалось, не глядя на него, вдруг небрежно бросил на один из секторов фишки, сказав:
   — Вуазан.
   — Ставки сделаны, господа...
   Шарик остановился... И дилер пододвинул Мишелю гору фишек. Что тот, кажется, воспринял как нечто само собой разумеющееся.
   — Мы выиграли — да? — азартно спросила Ольга. Разве это выигрыш...
   Мишель бросил фишки на зеро-шпиль.
   И снова выиграл.
   Подле стола стали останавливаться болеющие зеваки.
   — А можно я... можно — мне? — зашептала Ольга, дергая Мишеля за рукав. И глаза ее горячечно заблестели.
   Мишель пододвинул ей несколько фишек.
   — Куда, на какой номер ставить? — с видом заговорщицы спросила Ольга.
   — На какой хочешь, — улыбнулся Мишель, — но если желаешь выиграть, ставь туда, куда я.
   И тут же негромко, но так, что все услышали, сказал:
   — Комплит, — бросив на один из номеров все имеющиеся у него фишки.
   И Ольга поставила туда же.
   Дилер раскрутил барабан. Мишель с интересом наблюдал за Ольгой, которая, приоткрыв рот, следила за шариком, словно желая его пришпилить к нужной цифре. Раскрасневшаяся, с блестящими от азарта глазами, она была прелестна!
   Шарик остановился.
   Над столом повисла гробовая тишина.
   Ей бы хорошего косметолога и парикмахера, да достойную, не фабрики «Большевичка», одежду... — размышлял Мишель.
   — К-ха!.. — сказав кто-то, — К-ха, к-ха!..
   А?.. Что?..
   Все, выпучив глаза, смотрели на господина в белом костюме, который только что сорвал банк, взяв максимально возможную ставку!
   — Мы выиграли, да? — с надеждой спросила Ольга.
   — Кажется — да, — ответил Мишель.
   — Много? — горячим шепотом спросила Ольга. — Сколько?
   — Так — пустяки. Что-то около сорока тысяч.
   У Ольги аж дыхание перехватило.
   — Долларов?!! — тихо ахнула она.
   — Ну не рублей же...
   — Ухты!..
   — Я же говорил тебе — я никогда не проигрываю, — скромно напомнил ей Мишель. — Я везучий человек.
   — Очень? — игриво улыбнулась, повиснув на его руке и глядя на него огромными, полными любви глазами, Ольга.
   — Нет, — серьезно ответил ей Мишель. — Не очень, а — очень-очень-очень!..
   До полуночи Мишель-Гёрхард-фон-Штольц выиграл еще что-то около пятисот тысяч, долларов... естественно. И их же проиграл...
   Вначале ему «пёрло», и он сгребал к себе горы фишек. Уже не там, не в «лоховском» зале, а в VIP, где минимальные ставки начинались со «штуки» — ну то есть с тысячи долларов.
   Он легко и непринужденно, не меняя выражения липа, выигрывал и красиво, глазом не моргнув, — проигрывал. Он был великолепен! Просто ему «не попёрло». Он поставил на комплит номеров и проиграл. Потом на комплит сикслайнов и вновь проиграл. Потом на орфа-лайнс — и тоже. Но, конечно, это были временные неудачи, потому что ему всегда везло. Очень. Вернее — очень-очень!
   — Зеро-шпиль.
   Мимо!
   — Вуазан.
   Опять мимо!
   Дурацкий шарик опять попал не туда — попал на тиэр.
   Но ничего, это не страшно. Теперь он поставит на комплит и отыграет все обратно.
   — У тебя есть деньги? — обратился Мишель к Ольге.
   — Сколько? — спросила та.
   — Хоть сколько-нибудь?..
   — Есть, — растерянно прошептала Ольга, копаясь в сумочке и доставая из нее мятые банкноты — что-то около двух тысяч рублей.
   — Давай все, что есть! — потребовал Мишель, чуть не выдирая у нее из рук деньги.
   Он чувствовал, он знал наверняка, что если сейчас сядет за стол, то вернет все. Вернет — втрое! Главное, что играть нужно непременно теперь, потому что полоса невезения должна вот-вот кончиться.
   — А как мы доедем домой? — робко спросила Ольга.
   — Что? — переспросил, не услышав ее, Мишель.
   — У нас бензина почти нет. Нам надо хоть немного на заправку оставить.
   — Милая, о чем ты?.. Обратно мы поедем на «Лексусе», — заверил ее Мишель. — Сразу же, утром и купим. Я здесь, неподалеку, видел автомагазин...
   Из казино под самое утро их выперла охрана. Взашей. Потому что Мишель-Герхард-фон-Штольц обзывал их негодяями и мошенниками и лез в драку, требуя вернуть его деньги. Хотя бы три тысячи долларов!..
   В машине он подавленно молчал. И после, когда они толкали «жигуль» во двор, потому что в нем закончился бензин.
   Да, как-то неудобно получилось...
   — Это ничего, это не страшно, — успокаивала Мишеля, прижимаясь к нему, Ольга. — Хорошо, что я вчера успела продукты купить. А послезавтра у меня зарплата. Выкрутимся как-нибудь...
   С продуктами — может быть. Может, и выкрутятся.
   А вот как быть со всем прочим?..

Глава 48

   Поезд стоял почитай шестой час! Кондукторы куда-то бегали, проснувшиеся пассажиры, накинув на себя верхнюю одежду, поднимая воротники шуб и шинелей, выходили на площадки и, свешиваясь наружу, всматривались во тьму.
   Никто ничего толком не знал. И до того-то чуть не по часу торчали подле каждого столба, опаздывая уже больше, чем надень, а тут и вовсе встали!
   — Почему стоим?
   — Не иначе крушение! Вишь, погода-то какая!
   И впрямь — погода была дрянь! Мимо окон, мелькая и залепляя стекла, неслись струи дождя вперемежку с мокрым снегом. На площадках вмиг наметало сугробы, которые тут же оседали, тая. Это был первый, ранний снегопад.
   — Надо бы к паровозу сходить, машиниста спросить! — предложил кто-то.
   Два офицера, ловко спрыгнув со ступенек и набросив на головы башлыки, пошли вдоль вагонов вперед, в голову поезда, скоро растворившись в дождевой круговерти. Но тут же вернулись.
   — Ну что, что машинист-то говорит?
   — Ничего не говорит, — махнули руками офицеры. — Нет его. И паровоза тоже!
   Паровоза не было! Вовсе! Впереди поезда, за первым вагоном, был лишь заносимый мокрым, липнущим к шпалам снегом путь. Уж и рельсов местами не было видно.
   — А где паровоз-то?
   Кондукторы ничего вразумительного ответить на этот вопрос не могли.
   — Не было такого-с, чтобы здесь паровоз отцепляли! Никогда-с!
   — Надо бы на станцию идти...
   На станцию вызвались пойти все те же два офицера и увязавшийся с ними Мишель. Шли вдоль вагонов, утопая в грязи и снегу, ориентируясь на тусклый, сочившийся из окон небольшой сторожки свет.
   — Черт его знает что! — ругались офицеры. — Снег некому чистить! Паровоз пропал! Кругом бардак!..
   Кое-как дошли, причем Мишель изрядно промерз и набрал в обувь воды и грязи. Долго стучались в запертую изнутри дверь. Злые офицеры, не стесняясь, пинали в нее ногами.
   — Открывай!
   Открыл какой-то заспанный, в мятой железнодорожной форме, господин.
   — Чего колотите?! — недовольно спросил он. Но заметив офицеров изменил тон: — Чего изволите?
   Офицеры, бесцеремонно отодвинув его, ввалились внутрь в жарко натопленную каморку. Стали без стеснения стряхивать с шинелей капли воды, разбрызгивая ее вокруг по полу.
   — Паровоз где? — рявкнул один из них.
   — Какой паровоз? — не поняв, переспросил железнодорожник.
   — А вот я тебе, сукин сын, сейчас в рожу суну, так враз все вспомнишь! — рявкнул один из офицеров, сгребая железнодорожника за грудки.
   Фронтовые привычки давали себя знать. Офицеры, привыкшие поднимать нижние чины в атаку мордобоем и матами, давно утратили свой лоск, переняв речь и манеры простонародья. Да и не те это были офицеры, что вступали в войну, другие, выслужившиеся из низов. Те, прежние, разбросали свои кости на полях сражений от Карпат до Вильно.
   Испуганный железнодорожник, клацая зубами, стал искать и торопливо натягивать на себя одежду.
   — Сей момент. Сейчас все узнаем.
   Выбежал из сторожки.
   Офицеры по-хозяйски уселись на лавку, закурили, стали о чем-то негромко, изредка смеясь, переговариваться. Скоро прибежал железнодорожник.
   — Велено перецепить паровоз на другой состав.
   — Кем велено?
   — Не могу знать! — испуганно заморгал железнодорожник. — Кажись, телеграф пришел из Москвы.
   — Тогда другой давай! — потребовали офицеры.
   — Никак не получится — другого нет. У нас и паровозного депо-то не имеется — тока на узловой станции.
   Тьфу ты, дьявол! Хоть ори на него, хоть тормоши, хоть душу из него вовсе вытряси, все одно паровозу взяться неоткуда!
   — Как появится паровоз — сразу цепляй его к нам, — предупредили офицеры. — Смотри у нас!..
   — Сделаю, как есть все сделаю! Первый же паровоз ваш будет! — залебезил железнодорожник.
   Снова вышли в дождь и снег, побежав в тепло натопленных вагонов.
   Быстро приехать в Москву не удалось...
   На этом, махоньком, где следующие из Петрограда поезда никогда не останавливались, разъезде они стояли чуть не сутки. Все это удивляло, хотя опоздания случались и ранее, и все чаще и чаще. В железнодорожном ведомстве нарастал разброд, поезда выбивались из расписания, уголь не подвозился или был из рук вон плох, деповские рабочие бастовали, отказываясь ремонтировать паровозы, поездные бригады загоняли поезда в тупики.
   Империя продолжала рушиться, хотя в это еще никто не верил и того не осознавал, считая, что это лишь мелкие недоразумения в отдельно взятом железнодорожном ведомстве. Хотя очень скоро опоздания на сутки и недели и самозахваты поездов никого удивлять уже не будут...
   Наконец к полудню следующего дня на станцию втянулся какой-то грузовой состав. Совершенно очумелые пассажиры постановили идти, требовать паровоз себе. Не век же здесь стоять!
   — Нам нужен паровоз! — потребовали они.
   — Никак нет. Никаких паровозов пока не предвидится.
   — Как же нет, когда вот он стоит! — указали начальнику станции на дымящий за стрелкой, пускающий пар паровоз.
   — Его взять никак невозможно, потому как это воинский эшелон! — объяснил тот.
   — Так что ж нам, не ехать, что ли?!
   — Ничего не могу-с сделать!
   — Да и черт с ним — возьмем сами! — азартно предложил кто-то.
   Несколько офицеров побежали к паровозу.
   — Отцепляй! — крикнули они.
   — Не могу, не было такого распоряжения! — покачал головой высунувшийся из окна чумазый машинист.
   — А вот мы сейчас тебя!..
   — Да чего его спрашивать, сами отцепим!
   Кто-то, нырнув меж тендером и вагоном, полез к сцепке.
   — Эй, парень, не балуй! — крикнул растерявшийся машинист. — Слышь-ка!
   Но к нему в кабину, хватаясь за поручни, с двух сторон уже ловко карабкались какие-то офицеры.
   — Цепляй паровоз вон к тому составу, — показали они. — А то мы тебя ненароком пристрелим.
   Пугали, конечно. Пока — пугали. Хотя скоро, очень скоро станут и стрелять!
   Опасливо косясь на озверевших офицеров, которые вторые сутки не могли добраться до места назначения, машинист подчинился силе.
   Скинули сцепку. Помощник вкруговую замахал рукой...
   А от хвостового вагона, придерживая рукой фуражку, торопясь и спотыкаясь, бежал начальник эшелона, за которым едва поспевали два солдата с болтающимися за спинами винтовками.
   — Господа, господа, что вы делаете? Так невозможно, так нельзя! — кричал он на ходу.
   Но его уже не слушали.
   Паровоз, прокручивая ведущие колеса, бежал за стрелку.
   Ну что ж ему, стрелять, что ли? И в кого?.. В пассажиров, среди которых полно старших офицеров. Начальник эшелона лишь рукой махнул...
   Все это было отчаянно и весело! Паровоз подогнали к вагонам, набросили сцепку, но никуда все равно не поехали, потому что семафор был закрыт.
   — Куда, куда ехать-то?! — кричал, указывая вперед на опущенный семафор машинист. — Может, теперь нам навстречу литерный идет?
   Снова побежали к начальнику станции, но тот лишь развел руками.
   — Может, пути размыло, может, чего еще... Надо бы дрезину выслать, чтобы поглядеть.
   Но никакой дрезины на станции тоже не было.
   — Что ж такое? — сокрушался начальник станции. — Отродясь такого не бывало, чтобы двадцать часов кряду ни единого поезда не было!
   Но через два часа поезд появился. Через станцию, не сбавляя ходу, отчаянно простучав по рельсам и обдав всех паром и мелкими брызгами, проскочил какой-то, битком набитый солдатами, эшелон с двумя пушками на платформе.
   Солдаты, высунувшись из вагонов, что-то громко, за стуком колес не понять что, орали, может быть, пели.
   Создавалось впечатление, что все, кто был в вагонах, были пьяными!.. Вдруг один из солдат, радостно оскалившись и погрозив винтовкой, стрельнул в воздух!
   Эшелон прогрохотал, проорал мимо.
   От чего всем стало вдруг тревожно.
   Лишь через час после прохождения воинского эшелона семафор открылся.
   — Поехали!..
   Но уже на следующей станции снова увязли на несколько часов. И снова бегали к начальнику, и тот, тоже разводя руками, показывал ленточки телеграфа, где предписывалось закрыть семафоры и загнать все составы в тупики до особого распоряжения, пропуская вне всякой очереди лишь воинские эшелоны. И тут же шли другие депеши, которые, под страхом наказания, предписывали, напротив, воинские эшелоны останавливать, отбирая у них паровозы и загоняя в тупики.
   В результате никто ничего понять не мог и ничего не делал, выжидая.
   Да что ж такое происходит-то?
   Телеграфисты шепотом говорили, что в Петрограде, кажись, вновь какая-то революция или бунт, который будто бы уже подавили, и движение скоро восстановится...
   Лишь через несколько дней совершенно измученный Мишель прибыл в Москву! Была глубокая ночь, но он надеялся взять «лихача», которые обычно возле Николаевского вокзала и дальше, на площади, толкутся десятками, высоко вставая на козлах и громко зазывая к себе пассажиров.
   — Кому в Лефортово?.. Кому в Замоскворечье?.. Живо домчу!..
   Но на этот раз извозчиков оказалось, на удивление, мало. Да и вообще, Москва, в которой он не был несколько месяцев, выглядела как-то иначе.
   Подойдя к ближайшей пролетке, Мишель спросил извозчика — свободен ли?
   — Садись, барин! — кивнул тот. — Куда ехать-то?
   — На Сухаревку, — сказал Мишель, устраиваясь поудобней.
   Но извозчик ехать туда почему-то вдруг отказался.
   — Не, барин, туды не поеду. Ни в жизнь! Ищи кого другого!
   — А что ж так? — удивился Мишель.
   — Мне жизнь пока ишо дорога! — загадочно ответил извозчик. — Да и кобылу мою ненароком стрельнуть могут, где я тогда другую возьму? Нет, барин, — вылазь!
   Кобылу стрельнуть?.. Там что, стреляют? В самом центре? На его Сухаревке?
   — Так ты что, барин, ничего не знаешь? — вдруг, заметив его удивление, спросил кучер.
   — А что случилось?
   — Так ить — революция, большаки власть взяли! Вон, поди прочти! — ткнул извозчик кнутом в ближайшую тумбу, где поверх старых афиш полоскался какой-то листок бумаги. — Там про все прописано!
   Мишель подошел к тумбе и, придерживая пальцами задравшийся угол прокламации, торопливо, часто сбиваясь, прочел:
   К ГРАЖДАНАМ РОССИИ!
   Временное Правительство низложено. Государственная власть перешла в руки органа Петроградского Совета Рабочих и Солдатских Депутатов — Военно-Революционного Комитета, стоящего во главе Петроградского пролетариата и гарнизона. Дело, за которое боролся народ — немедленное предложение демократического мира, отмена помещичьей собственности на землю, рабочий контроль над производством, создание Советского Правительства, — это дело обеспечено. Да здравствует революция рабочих, солдат и крестьян!
   Военно-Революционный Комитет при Петроградском Совете Рабочих и Солдатских Депутатов. 25 октября 1917 года".
   Значит, все верно, все так и есть! Значит, в Петрограде революция. Еще одна! Сперва февральская, потом июльская...
   Сколько можно?..
   Господи, что ж теперь ждет Россию? Что ждет его? Всех?..

Глава 49

   Страшны казематы Тайной канцелярии — кто туда попадает, обратно не вертается! Был человек и нет его — сгинул! Разве только на плахе его и увидишь напослед...
   Ходит мимо народ, на оконца, что в самую землю вросли, озирается, крестится боязливо. Чудится, что там сейчас начальник Тайной Канцелярии генерал-майор Андрей Иванович Ушаков допрос чинит. Хоть вроде и не слышно ничего...
   А и не будет слышно, потому как там никого нет! Но под тем подвалом другой имеется — без окошек, весь плесенью да гнилью пропах, своды двухметровые, кирпичные, пол земляной. Из потолка и стен крюки вмурованные торчат да кольца железные, к которым смутьянов приковывают. Кругом факелы смоляные воткнуты да свечи. А в дальнем углу бочка дубовая стоит, водой полна, чтобы узников, чувств лишившихся, из ведра окатывать.
   Здесь Ушаков свои разборы государственным преступникам чинит...
   Но и тот подвал еще не последний — ежели в дальний угол заглянуть, будет там дубовая, железом обитая дверца, а за ней ступеньки, спустившись по которым в другой подвал попадаешь. Там самых-то злодеев и держат. Оттуда ни крика, ни стона наверх не прорвется. Дышать в нем почти нечем, вода под ногами хлюпает, а в стенах специальные ниши устроены — аршин в глубину, полтора в ширину и два с небольшим в вышину — только стоймя и втиснешься! Сунут туда злодея да дверцей на засове припечатают. Стоит он, сердешный, так день, два, а то и поболе — ни сесть, ни упасть не может, хребтом стену скребет, коленками да лбом в дверь упирается. Есть ему не дают, только разве воды гнилой раз в день в лицо плеснут — он губы оближет, тем и сыт! Через день ноги как тумбы становятся.
   В таком-то вот мешке каменном, к стене притиснутый, и Густав Фирлефанц стоял. Да не один, потому что хоть ничего не видел, но слышал, как подле него стонут да маются, судьбу кляня, другие такие же несчастные. А сколько их — кто то знает!.. И сколько они здесь находятся — день или месяц, — поди пойми... Кажется, что год! Нет в подвале ни дня, ни ночи, нет времени — будто ты помер уже. Только монотонно стучат капающие с потолка капли...
   Но вот хлопнула дверь! Захлюпали шаги, раздались неясные голоса. К кому идут — уж не к нему ли?! И верно — громыхнул засов, подалась дверца. И Густав Фирлефанц, не имея сил на ногах стоять, кулем свалился на земляной пол. А чего дальше было, как его по лестнице волокли, уже и не помнил. Очнулся, когда его водой гнилой из бочки окатили.
   — Ну, здравствуй, Густав, здравствуй, друг сердешный!
   Кто это?.. Ушаков?.. Он?.. Да нет, не Ушаков, а сам царь Петр стоит, в потолок сводчатый головой упираясь.
   — Здравствуй, Гер Питер, — поклонился Густав.
   — Что ж ты, Густав, так-то! — укоризненно качает головой царь. — Или я тебя не любил, не привечал, деньгами не жаловал? А ты со злодеем Монсом сговор супротив меня учинил!
   — Не было такого, Гер Питер! — испуганно прошептал Густав.
   — А вот и врешь! — вскричал, глазищами зыркая, государь император. — Монс против тебя показал, и еще караульный офицер, и камень у тебя под половицей нашли! Хотел ты рентерию мою разорить!
   — Нет-нет, — шепчет, молит глазами о пощаде Густав.
   Но только Петр его не слушает, пуще прежнего ярится!
   — Сам князь-кесарь Меншиков тебя в воровских помыслах уличил! Алексашка, ты где?..
   — Здесь я, минхерц! — выскочил из темноты, подбежал, встал пред царем, готовый услужить Меншиков.
   — Сулил он тебе камни, что в рентерии хранятся?
   — Было, мин херц! — вздохнул, винясь, Меншиков. — Как на духу!..
   И аж перекрестился!
   — Слыхал?! — крикнул так, что пламя в факелах вздрогнуло, указуя перстом на Меншикова, Петр. — Говори — было?!
   — Нет! — вновь бессильно покачал головой Густав. — Оговорили меня!
   — Врет он, мин херц, ну ей-богу же врет!.. — возмутился Меншиков. — Смущал меня речами своими и в соблазн вводил, каменья показывая, говоря, что с шапки Мономаха они! Надобно бы его, мин херц, на дыбу!
   Из тьмы шагнул князь Ушаков — верный царев пес, готовый сей час по знаку Петрову на любого кинуться и в клочки разорвать.
   Петр махнул.
   И тут же к Густаву подскочили заплечных дел подручные генерал-майора. Одним движением, рванув от ворота до пупа, сорвали одежду, подхватив, поволокли под крюк, завернули, стянули веревками руки... Замерли, вопросительно глядя на Ушакова.
   — Тяни, — спокойно сказал тот.
   Разом, взявши за конец веревки, потянули. Руки Густава задрались за спиной, поползли, выворачиваясь вверх. Он тянулся, пытался привставать на цыпочки — да куда там!
   Охнул Густав Фирлефанц!
   Петр, приблизившись, жадно глядел ему в глаза:
   — Ну, говори, говори, Густав! Сговаривался с собакой Монсом?
   Густав помотал головой.
   — Тяни! Быстрее тяни! — приказал царь.
   Палачи разом потянули, аж присев от натуги! Крупен был Густав, тяжел!.. Страшно захрустели выворачиваемые суставы, и руки его, прокручиваясь в плечах, стали задираться вверх, утягивая за собой тело.
   Привычный к чужим мукам, Ушаков спокойно глядел на мычащего от боли Густава, прикидывая, сколько тому плетей отпустить, чтобы он раньше времени дух не испустил, чтобы царя потешил.
   А, пожалуй, и три десятка!..
   — Ну, теперь-то скажешь? — спросил Петр.
   — Оговор... это... — прошептал одними губами Густав.
   — В плети его! — приказал Ушаков.
   Кликнули Прошку — худого, высокого детину, что мог одним ударом кнута перешибить хребет надвое. А мог тем кнутом долго терзать, с оглядкой. Большой мастер был Прошка — сам Ушаков его за то ценил!
   Встал, расправил свитый из кожи кнут, повел плечом, приноравливаясь, куда сперва стегануть.
   Но Петр приказ переиначил.
   — Не надо кнут!.. Клещи тащи! Да в огонь их — в огонь!
   Огонь в пытошной всегда был наготове — в очаге, что в самом углу, тлели, дыша жаром, уголья. В них засунуты были штыри железные да клещи.
   Прошка, ловко подхватив одни, подошел к Густаву. Замер.
   Раскаленное железо ярко светилось в полумраке подвала, обдавая жаром.
   — Жги! — коротко приказал Петр.
   Прошка развел рукояти и, собрав пальцами толстую складку на животе и с силой оттянув, ухватил ее клещами. Прожигаемая насквозь кожа, мясо и сало зашипели, как на сковородке. Запахло паленым.
   Густав замычал, а потом завизжал что было мочи.
   Прошка, глазом не моргнув, так как был давно привычен к крикам, стонам и проклятиям жертв, спокойно давил на рукояти, сводя их вместе. Концы клещей, прожигая плоть с двух сторон, все глубже уходили в тело. Сошлись вместе, проткнув кожу и мясо насквозь. Увидев это, Прошка, рванул клещи на себя, вырывая кусок паленого мяса и бросая шипящий ошметок на пол.
   Густав разом осекся, и голова его безвольно свалилась на грудь.
   Его окатили водой, приводя в чувство.
   Петр с интересом наблюдал за пыткой. Царь был охоч до подобного рода зрелищ, развлекаясь смертными криками и видом терзаемых жертв. Бывало, в охотку и сам брал в руки кнут или клещи, как брал в кузне молот. И — бил. И — убивал!.. Но орудовать кнутом так ловко, как Прошка, неумел, за что того уважал, часто жалуя чарками водки.
   Да и что Густав?.. Не один был он такой! Времена на Руси были смутные — жизнь человеческая мало что стоила! Почитай, чуть не четверть подданных своих царь Петр перевел, голодом и поборами моря, на шведские штыки посылая, головы на плахах отсекая, в невских болотах десятками тысяч топя... Что ему один человек...
   Густав очухался, застонал.
   Ну и, значит, можно все сызнова зачинать!..
   Да только — не пришлось. Как увидел Густав, что к нему Прошка с клещами подбирается — закричал страшно, задергался, да и тут же во всем повинился!
   Признал все как есть: и что сговаривался с Виллиамом Монсом царя Петра извести, и что подбивал его царицу обманывать и амуры с ней строить, и что драгоценности в рентерии подменял... И назвал имена иных злодеев, с которыми дело имел и на которых по собственной воле указал...
   А все от того, что не внял Густав Фирлефанц доброму совету, не прислушался. А — мог бы! Ушаков дурного не посоветует: зачем понапрасну себя и других терзать, зачем упорствовать, муки множа, повинись — коли виновен! Облегчи душу!
   Вот и Густав Фирлефанц сперва молчал, а после признался.
   Как все...

Глава 50

   Собрался было Мишель домой поехать, чтобы белье сменить, в порядок себя привести, да вот — не довелось! Какой уж тут дом, когда кругом такое творится?!
   И куда ему теперь?.. Может быть, в городскую, которая должна ему оказывать всяческое содействие, полицию?
   — Эх, барин, хватил! — усмехнулся один из наиболее разговорчивых извозчиков. — Какая ноне полиция? Разбежались все! Как стрелять начали — так враз и разбежались!
   — Но хоть кто-то из властей остался? — растерянно спросил Мишель.
   — Может, и остались, то мне неведомо.
   И низко наклонившись с козел, сказал заговорщически:
   — Тебе, барин, видать, к юнкерам надо-ть. Они теперича в Лефортове засели и на Арбате, в Александровском училище. Они только одни за временных-то, а боле никто!
   Мишель не поверил. Как может быть, чтобы власть Временного правительства, пусть не бог весть какая, пусть временная, рухнула в считанные дни и теперь здесь, в Москве, ее защищали какие-то, хоть и в военной форме, мальчишки! Юнкера!..
   А как же милиция, казаки, войска, наконец?
   Нет, навряд ли бунтовщики удержатся долго. Да и кто они такие?.. Большевики? Уж не те ли?..
   Мишель вспомнил своих в «Крестах» шахматных партнеров, которые чуть не каждый вечер, набившись в одну из камер, устраивали «якобинские» диспуты. Милые, в большинстве своем вполне порядочные и интеллигентные люди. Какие они бунтовщики?
   Нет, эти власть не удержат, эти только глотки драть горазды! — решил про себя Мишель.