Ильин Андрей. Государевы люди

   — Ну да... это я и хотел сказать.
   — Безусловно — нет. По причине чего я здесь и нахожусь.
   — И смею вас уверить — я приложу максимум усилий, чтобы убедить Их Величества не оставить без их высочайшего внимания ваших бедных сирот. Хотя бы потому, что Россия является моей исторической, до семнадцатого года, Родиной. Которую мои предки, не до своей воле, были вынуждены покинуть.
   — Да-да, эти проклятые большевики — все беды от них!
   — Не смею оспаривать, но вынужден заметить, что ваш Иосиф Виссарионыч был избран почетным попечителем нашего общества — таким же, как папа римский, — и принимал в нем самое деятельное участие.
   — Да?.. Да... Сталин был великий человек!
   — К сожалению, последующие ваши правители были менее склонны к меценатству, хотя есть надежда, что прерванная традиция продолжится, по поводу чего Их Величествами теперь ведутся переговоры на соответствующем их рангу уровне...
   Ну — все!.. Теперь приглашения на великосветские рауты посыпятся как из рога изобилия, теперь все — куда ни сунься, двери гостеприимно распахнутся...
   Уф-ф!..
   Пусть не полдела, но четверть или даже, пожалуй, треть — сделана. Доступ к телам подследственных получен. Без всяких на то санкций и разрешений...

Глава 13

   Из тьмы подворотни за одиноким прохожим внимательно приглядывали две пары глаз.
   — Гля, Митяй, никак нам с тобой нынче фарт вышел!
   Две пары глаз быстро зыркнули по сторонам. Вправо. И влево. На улице никого видно не было, все окна были темны, все ворота наглухо закрыты. Москва спала. Или делала вид, что спит, перемогая еще одну смутную ночь, дожидаясь в нагретых постелях скорого серого рассвета.
   Прохожий был один, он шел, согнувшись под тяжестью чего-то большого и длинного. Какого-то тюка... Не иначе как он богатую господскую фатеру взял и теперь волочет свою добычу на малину!
   — Ну что, Митяй?..
   — А — давай!..
   Две тени, отлепившись от черной стены, встали поперек пути одинокого ночного прохожего. Словно из-под земли выросли.
   — Эй, дядя, куда идешь? — дружелюбно спросил Митяй. Но в его глубоко посаженных, спрятавшихся в тени низко нависших век глазах никакого дружелюбия не было. Был страх, злость и жадность. Хитрованский у него был взгляд.
   Прохожий остановился. Как вкопанный. На его груди неясно взблеснула медная бляха. Прохожий был из дворников — самого ненавистного для ночных людишек сословия. Потому что всегда стоял на их пути к легкому обогащению, сторожа господское имущество аки цепной пес, чуть что, призывно свистя в свисток, выданный ему для этих целей в околотке.
   Но теперь он был один.
   — Чего несешь-то? Может, подсобить? — глухо спросил Митяй.
   Его напарник тихо прыснул в кулак. Он был, как видно, смешлив.
   Но дворник не испугался. Или не показал виду.
   — Чего надо-то? — спросил он. — Ступайте себе мимо!
   — Помочь мы тебе хотим. Чего надсаживаться одному-то.
   — Мне помощники не требуются, чай не надорвусь! — огрызнулся дворник, не оценив или вовсе не поняв юмора.
   — А ну — скидавай давай свою поклажу! — потребовал Митяй, заступая ему за спину.
   Но дворник заметил его маневр и отступил к стене.
   — Не балуй, слышь-ка, не балуй! — грозно пригрозил он.
   Митяй мигнул напарнику, но тот и так все понял, заходя слева.
   — Слышь-ка, дядя, чего глотку зря драть, — очень миролюбиво сказал Митяй, показывая свои пустые руки и придвигаясь к дворнику. — Мы ничего такого не хотели, просто мимо шли, — и оскалился щербатым ртом.
   — Ступай, я сказал, а то счас полицию кликну! — пригрозил дворник. Хотя не кричат и за свистком в карман лезть не спешил.
   — Фу-ты, ну-ты, испугал! — поддразнил его Митяй. — А жандармы спросят тебя — чего это ты на плече волочишь? А?..
   И приблизился еще на шаг, привлекая внимание дворника, который все медлил свистеть, внимательно наблюдая за маневрами щербатого, готовый броситься на него.
   Но тот остановился, не доходя двух шагов до него, чуть согнулся в поясе и выставил в стороны руки, словно сейчас хотел напасть.
   — Чего замолк, дядя? По всему видать, что тебе с жандармами встречаться нынче вовсе даже не с руки! Не иначе ты господскую квартиру ограбил. А?
   — Дурак ты! — возмутился дворник.
   — А вот это мы еще поглядим, кто дурак-то! — осклабился Митяй, видя, как его напарник бесшумной тенью качнулся к дворнику с другой стороны.
   Тот его не видел, потому что повернулся к Митяю.
   — Ты никак боишься? Зря боишься! — мотнул головой Митяй, одновременно делая ложный выпад правой рукой. На который дворник среагировал, откачнувшись назад.
   — Чего нас бояться-то? — напирал Митяй на жертву, гоня ее на напарника, заставляя к нему отступать. — Мы люди мирные...
   Во тьме, позади дворника, что-то тускло взблеснуло.
   Дворник сам напоролся на выставленную финку — наделся на нее, как медведь на пику. Взблеснувшее было лезвие мгновенно потухло, войдя во всю свою длину в бок, легко просунувшись плашмя меж ребер и ткнувшись острием в самое сердце.
   Дворник удивленно ойкнул, обернулся и стал оседать по стене на враз подкосившихся ногах. В горле у него что-то захрипело и забулькало, глаза стали выкатываться из глазниц, напряженно и страшно белея в темноте.
   — Вот и неизвестно кто из нас дурак-то! — мстительно сказал Митяй.
   Дворник поскреб несколько секунд ногтями булыжник мостовой, подергал ногами и затих.
   — Лихо ты его подколол, — похвалил Митяй напарника.
   Тот выдернул из тела финку и обтер ее с двух сторон о рукав поддевки.
   Они стащили с плеча мертвого дворника поклажу и поволокли ее к ближайшей подворотне. Но тюк был неподъемный, тянул вниз, выскальзывая из рук. Не пройдя и трех шагов, они уронили его на мостовую.
   — Ох, чижало! — пожаловался один. — Давай глянем, чего там?
   — Ага! — легко согласился Митяй, которому тоже не терпелось узнать, чем они разжились.
   Той же финкой взрезали веревку и раскатали свернутый в рулон ковер. Откуда выпал... человек.
   — Кто это?! — испуганно спросил, отпрыгивая в сторону, Митяй. — Никак мертвяк, а?
   Точно — мертвяк!..
   Выходит, они одного прибили, чтобы другого, точно такого же, заполучить? Тьфу ты, ну-ты!.. На такой улов они не рассчитывали!
   — Сматываться надо, — быстро сказал Митяй. — Ковер-то, ковер забери!
   Ковер был персидский, богатый, за такой скупщики краденого на Хитровке, пожалуй, и четвертной отвалить могут!
   Злодеи сбросили мертвяка с ковра прямо на мостовую, в ближайшую лужу — не все ли ему равно, мертвецу-то, — скатали ковер в рулон и, сделав три быстрых шага, сгинули, растворившись во тьме ближайшей подворотни.
   Мертвяк вздохнул. И закашлялся... Потому что его лицо, нос и рот тоже утонули в луже. Он закашлялся и перевернулся на спину, продолжая кашлять, сгибая ноги в коленях. Он кашлял, катаясь в луже, и его одежда набухала ледяной водой, которая добиралась до тела. Отчего он окончательно пришел в себя.
   Какая-то улица...
   Лужа...
   И он посредине ее...
   Как же так?..
   Ах да, он пришел к поставщику двора... и его там чем-то тяжелым по голове... а потом Махмудка завернул его в ковер...
   Но как он оказался здесь? И где ковер? И дворник?..
   И руки почему-то затекли так, что не шевелятся!..
   Ах, ну да — руки-то связаны!
   Несколько минут, катаясь на спине, Мишель сдирал с рук веревки. Сорвал-таки!
   Быстро огляделся, угадав во тьме что-то большое, лежащее на мостовой. Приблизился на четвереньках. По дороге вляпался рукой в теплое и липкое. В теплое на ледяной мостовой! Поднял, поднес руку к лицу и не увидел ее, потому что она стала темной, неразличимой.
   Кровь?.. Да — это кровь!
   Он сделал еще несколько шагов на четвереньках и узнал дворника. Махмудка лежал навзничь, не шелохнувшись, и из его бока текла на мостовую горячая кровь.
   Он осторожно тронул, шевельнул тело, и голова дворника безвольно мотнулась из стороны в сторону. А глаза вдруг открылись. И уже не закрывались, хотя их хлестал мелкий дождь. Капли били в открытые зрачки, отскакивая от них мелкими брызгами.
   Убили! Махмудку убили?! Кто?..
   Он ужаснулся, хотя, по идее, должен был обрадоваться, потому что если бы неизвестные злодеи не зарезали Махмудку, то он непременно утопил бы его. Смерть дворника обернулась для него счастливым спасением! Теперь он должен был бы уже лежать, завернутый в ковер, на дне Москвы-реки, а он все еще жив, а желавший ему смерти Махмудка бездыханный валяется на мокрой булыжной мостовой. Вон как бывает!.. Мертвец оживает, а его палач раньше его отправляется в мир иной!
   Счастливо избежавший безвременной кончины, Мишель встал на ноги, оглядевшись по сторонам, и осмотрел себя. Вся его одежда была мокрой, хоть выжимай, и вся была в крови.
   Куда ему теперь в ней?..
   На вокзал!! — вдруг отчетливо понял он.
   Именно туда! Потому что Дарья Семеновна принесла билет на поезд... Да, верно — билет на поезд! Поставщик двора послал ее на вокзал, так как собирался срочно уехать! Сбежать... И если теперь поторопиться, то, наверное, можно успеть!
   Мишель сунулся в карман за часами, но их, конечно, не было. Наверное, Махмудка забрал или, может быть, грабители, которые его зарезали. Кошелька тоже не было, но в потайном кармане, в жилетке, отыскался серебряный рубль, которого должно было с лихвой хватить на все...
   Зачерпнув в луже воды, он плеснул ею в лицо, чтобы окончательно прийти в себя и смыть кровь и, пошатываясь, натыкаясь сослепу на стены, побежал куда глаза глядят, стремясь скорее выбраться на улицу. Лихих людей он теперь не опасался — от него от самого теперь всякий встречный прохожий как от чумного шарахнется!
   Он выскочил на набережную, быстро сориентировался и побежал, разбрызгивая лужи, назад, подальше от Москвы-реки.
   Только бы успеть.
   Если можно еще успеть...
   Когда в квартиру номер семнадцать кто-то отчаянно забарабанил, Дарья Семеновна еще не спала.
   — Кто? — испуганно спросила она.
   — Открывайте! Полиция! — грозно рявкнул Мишель.
   Когда Дарья Семеновна отворила, она увидела давешнего мужчину, но в каком-то совершенно странном — растрепанном и мокром — виде.
   — С какого вокзала ваш хозяин уезжает? — крикнул он, страшно вращая глазищами.
   Дарья Семеновна, наверное, бы не сказала или солгала, но она ужасно растерялась и испугалась, что он сейчас бросится на нее и станет, пожалуй, душить.
   — С Николаевского, — ответила она.
   — Во сколько уходит поезд?!
   — Утром. В семь часов.
   Мишель, отодвигая Дарью Семеновну, шагнул в квартиру и, оставляя на полу мокрые следы, прошел в кабинет, где стал быстро вытаскивать из стола, переворачивать и вытряхивать на пол ящики. Ошалелая Дарья Семеновна, прикрыв рот платком, в ужасе глядела на него.
   Вдруг о пол что-то громко брякнуло. Он наклонился. Это была его бляха. Поставщик не взял ее с собой, бросив в кабинете, куда не собирался уже возвращаться. И, значит, где-то тут же должен был быть его револьвер!
   Так где же он?!
   О пол что-то снова грохнуло. На этот раз громче.
   Ага — вот он!
   Мишель сунул револьвер в карман и, пробегая мимо Дарьи Семеновны, крикнул, погрозив ей пальцем:
   — Что же вы!.. Никуда теперь не уходите, никого сюда не пускайте — только меня! А то — на каторгу!..
   Дарья Семеновна согласно кивнула.
   Хотя она и так бы никуда не ушла, потому как некуда ей было уходить.
   Мишель выскочил за дверь и, перепрыгивая через три ступеньки, рискуя сломать в темноте ноги или расшибить о стены лоб, посыпался вниз.
   Теперь он знал, что может успеть, что — должен успеть... Лишь бы извозчика перехватить. Нынче уже утро, посветлело, их стало больше, и они стали менее пугливыми. Днем Москва оживает...
   Увидеть извозчика и сразу поперек дороги сигануть, хоть даже под самые морды лошадиные! Чтобы осадил. А там можно будет рубль ему в нос сунуть. Или бляху. Или револьвер!..
   Отсюда до вокзалов, если не пешком, рукой подать, по Большому Каменному мосту к Тверской, дальше к Лубянке, а там от Сретенки уже буквально два шага! Дороги все свободные — заторов нет. Так что он успеет...
   Должен!..
   Не может не успеть!
   Несправедливо было бы, если бы он не успел!..

Глава 14

   То, что должно было непременно произойти и чего Густав Фирлефанц так сильно и давно опасался, случилось. Ночью в его новый, на берегу Москвы-реки, каменный дом проникли «иваны» — так в Московии люди промеж себя прозывали разбойников да грабителей.
   Подсадив друг друга, они перебрались через забор, оказавшись во внутреннем дворе, где тут же должны были угодить под топор нанятого Густавом сторожа. Но тот, как водится у русских, вместо того чтобы честно работать, обходя двор, крепко спал, привалившись к стене и подсунув под себя скатанную валиком волчью шкуру.
   Грабители, заслышав его богатырский храп, подошли к нему и свалили ударами дубинок наземь. После чего связали и сунули в рот кляп. Больше на их грабительском пути никаких преград не стояло. Они, крякнув и поднатужившись, высадили окно на первом этаже и вползли внутрь, где все было им непривычно, не так!..
   Воздух был чистый, потому что Густав приказывал проветривать комнаты два раза в неделю, опасаясь телесных недугов, которые селятся в спертом воздухе, проникая в человеческий организм и разъедая его изнутри. В доме, где ожидаемо должно было вонять перепревшими овчинами и квашеной капустой, ничем таким не пахло, а пахло благовониями, которые Густав выписывал в далекой Европе.
   Ошалевшие «иваны» осторожно ступали по скользким, натертым воском полам, испуганно шарахаясь от развешанных по стенам картин, с которых на них пялились, почти как живые, мужики и бабы в странных иноземных одеяниях.
   — Чур меня, чур! — шептали грабители, часто крестясь и вздрагивая.
   Ни за что бы они сюда не сунулись, кабы не рассчитывали на богатую поживу! Но не далее как вчера они сами, своими собственными ушами слышали, как местный конюх хвастал на базаре, что у его хозяина в доме сплошь золото и каменья и что даже щи он хлебает с серебра золотой ложкой!
   Вот они и полезли.
   — Глянь-ка, Тереха!
   На стене висела в деревянной раме совершенно живая и совершенно голая баба, не иначе жинка хозяина, которая раскорячилась во все стороны, прикрыв ладошкой самую срамоту!
   Свят, свят!..
   В следующей комнате они нашли наконец чем поживиться. Там, в стеклянных шкафах вдоль стен стояла серебряная посуда. Не выбирая, грабители стали вытаскивать ее из шкафов и совать в прихваченные с собой мешки.
   Они так увлеклись, что не услышали, как в дальнем конце комнаты тихо приоткрылась дверь.
   — Майн гот! — скорбно сказала фигура в длинной рубахе и ночном колпаке.
   Это был Густав Фирлефанц, который мучился бессонницей и, услышав какую-то подозрительную возню, спустился сюда из спальни.
   — Майн гот!!
   Он бы мог уйти без всяких последствий, как пришел, никем не замеченным, но он слишком дорожил своими богатствами.
   — Что вы делать в моем доме? — спросил он по-русски.
   «Иваны» вздрогнули и от неожиданности выронили здоровенное серебряное блюдо, которое, упав на пол, громыхнуло как колокол, поднимая на ноги весь дом.
   Теперь пора было делать ноги!
   Грабители, подхватив мешки, ринулись к выходу. Но на их пути встал Густав в ночном колпаке.
   — Вы делать очень нехорошо! — нравоучительно сказал он. — Вы воровать чужие вещи! Мои вещи! Вы есть воры, вас будут вешать на площадь!
   «Иваны» нехорошо ухмыльнулись, потому что были мало что ворами, но еще и душегубами, промышлявшими разбоем на больших дорогах. Для них человеческая жизнь ничего не значила. Их давно должны были повесить, да все никак словить не могли.
   — Если вы не будет отдавать мои вещи, я тоже буду делать вам плохо! — предупредил Густав.
   Где-то позади него, в комнатах, слышался нарастающий топот и крики проснувшейся челяди.
   — Вам надо положить вещи туда, где брать, и тогда можно идти. Я отпускать вас! — предложил пойти на мировую Густав.
   Грабители были не против уйти, но были не согласны уйти без добычи. Они ринулись на хозяина дома, думая легко смести его со своего пути. В руках у них замелькали дубинки.
   Но Густав не испугался — он отступил на шаг и, запустив руки куда-то под ночную рубашку, вытащил два пистоля.
   — Я будет стрелять!
   Но грабители, сильно разогнавшись, остановиться уже не могли... Они подскочили к ювелиру, размахивая дубинами. Еще мгновение, и они должны были раскроить ему череп.
   Но Густав выставил вперед руки и разом спустил курки.
   Две ослепительные вспышки прорезали темноту комнаты, оглушительно, подобно грому, бабахнули, раскатываясь долгим эхом по пустым комнатам, слившись в один выстрел. Два первых забежавших вперед грабителя, споткнувшись на ходу, полетели куда-то в сторону, вереща от боли и роняя шкафы. Еще двое метнулись было назад, но Густав не собирался отпускать их. Он вновь выставил вперед руки, и тут же прогремели еще два выстрела.
   Один из грабителей рухнул замертво, даже не ойкнув, другой, раненный в бок, зажимая рану руками, пробежал всю комнату и пол-лестницы, где уже обессиленный и истекший кровью был настигнут и забит до смерти подоспевшей челядью.
   Густав собрал посуду, бережно расставив ее в шкафах, закрыл шкафы на ключ и пошел спать.
   Угрызений совести он не испытывал, потому что воры проникли в его дом, который он защищал. Кроме того, он предлагал им мировую, но они не захотели его слушать...
   Перед тем как уснуть, ювелир, как делал всегда, зарядил свои двухствольные пистоли, сунув их под подушку. Здесь, в России, он не верил ни в какие законы, верил только в себя и силу своего оружия. Если кто-то снова попытается посягнуть на принадлежащее ему имущество — он убьет их!
   Но больше охотников до чужого добра не находилось.
   Всем было довольно поглазеть на четырех выставленных на всеобщее обозрение мертвецов, которые так неудачно забрались в большой каменный дом на берегу Москвы-реки, чтобы обходить его стороной...
   Русские пусть не сразу, не вдруг, но начинали усваивать, что частная собственность священна и неприкасаема! В том числе стараниями голландского ювелира Густава Фирлефанца, который оказался очень хорошим учителем...

Глава 15

   Это была любовь с первого взгляда... на ее бриллианты. На колье в форме восьмиконечного многогранника с четырьмя крупными, по двенадцать каратов каждый, камнями по краям и одним, на шестнадцать каратов, в центре...
   Это украшение с этими бриллиантами он уже, кажется, где-то видел... Да, верно — в закрытом, под грифом ДСП, каталоге Гохрана! А теперь на этой милой, поразительно тонкой и бесконечно длинной шее.
   Честно говоря — шея его привлекала куда больше бриллиантов на ней, но!.. — ему в обязанности было вменено разбираться с бриллиантами, а не с шеями! Хотя здесь все так удачно совпало...
   Он узнал драгоценности, которые видел в каталоге, и теперь ему необходимо было проверить свои подозрения, заполучив колье для проведения экспертизы. Как говорится — любой ценой. Хотя эта цена ценой не была, эта цена его вполне устраивала! Даже больше самого товара! За который он готов был платить, не торгуясь, втридорога и даже еще больше!
   Отчего так?
   Оттого, что хозяйка бриллиантов была молодой, очень симпатичной и обаятельной девушкой, которая сразу обратила на себя его внимание. Тем, что обратила на него внимание. Точнее — глаз с него не сводила!
   А кто бы мог устоять перед высоким, ослепительно красивым, с безукоризненными манерами, отменным вкусом и во-от такими бицепсами, Председателем Попечительского совета Их Величеств, с которыми он близко приятельствовал, да еще обладателем вилл, миллионов и завораживающей приставки «фон»?
   Вы бы смогли?
   И никто бы не смог!
   Особенно если вспомнить преподанные ему профессиональные навыки общения с женским полом, которые теперь были очень кстати.
   — Вы... сегодня... очаровательно... выглядите!
   Что в данном конкретном случае даже нельзя считать комплиментом, а просто констатацией факта.
   — Вы бесподобны!..
   Поэтому позвольте вам... вас... мне... Причем прямо здесь и теперь, не откладывая ни на секунду!
   О чем вслух, конечно, не говорится, но — подразумевается! Если помнить о другой заповеди соблазнителя, гласящей, что тот, кто желает заполучить даму, должен ее желать! Безудержно! Так, чтобы кипеть, как чайник на плите, с паром и свистом из ушей и выпрыгиванием из всех штанов!
   А он как раз так и желал! И даже больше!
   Это только кажется, что великосветские ловеласы циничны и избалованы, покоряя женщин пачками, упаковками и вагонными поставками. На самом деле они одиноки, ранимы и влюбчивы. И где-то даже сторонятся женщин, опасаясь, что те могут их развенчать и снять с пьедестала. Они — как звезды, которые ярко светят всем, но не принадлежат никому...
   Доступ к бриллиантам Мишель получил почти сразу же. Сразу после того, как получил доступ к телу избранницы, сломив ее, в общем-то, отсутствующее сопротивление. Дама сердца была совершенно не против, чтобы ее кавалер действовал чуть более решительно, знакомясь с самыми потаенными уголками ее тела. Но кавалер застрял в области шеи, лаская и целуя ее и млея от восторга.
   Ах, какие утонченные линии, как живо, как тепло в отсвете свечей играют краски, как нежно и трепетно отзываются его легкие прикосновения... а какая огранка!.. Сразу видна рука мастера!
   Истомившаяся ожиданием дама нашла и, нежно обхватив руку кавалера, потащила ее книзу. Но мужская рука мягко, но властно высвободилась и поползла обратно вверх, к шее, которую стала ласкать.
   Он понимает ее лучше ее самой! — замерла в восторге, боясь вздохнуть, боясь вспугнуть новые для нее ощущения, дама. Он не хочет спешить, он не дает ей спешить, желая познавать ее постепенно, по миллиметру, как настоящий турман. Как же он прелестен! Он лучше дам знает, как нужно обращаться с дамами! Лучше ее самой знает, что ей надо!
   — М-мм!..
   И оправа тоже!.. Мелкие, тонко проработанные линии, сплетающиеся в сложный и одновременно лаконичный узор. Здесь работал резец, хотя кажется, что все это создала сама природа, так закончены, так совершенны все эти замысловатые изгибы!
   — М-мм!..
   Он тоже!.. Он отозвался, он уловил ее состояние! Он идет к вершине наслаждения вместе с ней! Он ведет ее, опытной и нежной рукой!..
   — Мм-мм-ы!
   Нет, так нельзя, надо оторваться, вернуться... Но оторваться невозможно! Всякое совершенство манит, притягивает к себе как магнит...
   Сейчас, еще немного, еще чуть-чуть... Еще одно... два нежных прикосновения!..
   — Мм-мм-мы-ааа-ооо-ууу!..
   Боже мой! Как это было!.. Как это было прекрасно!
   Хотя он даже ничего не делал, он только ласкал ее шею! Только шею, но этого оказалось довольно! Он доставил ей совершенное наслаждение, не коснувшись даже груди! Что же тогда ждет их впереди!
   О господи, что он делает с ней! Вот что значит настоящий супермен!..
   — Тебе было хорошо?
   — Да!.. Бесподобно! Мне никогда, никогда так не было! А тебе?
   — Конечно!
   — Ноты... ты тоже?..
   — Да, то есть — нет. Не совсем... Не до конца...
   Чтобы до конца, нужно еще сосчитать грани, взвесить и сфотографировать изделие в трех проекциях.
   — Но ты не беспокойся за меня, я в полном порядке. Я держу ситуацию под контролем.
   — Мммм-аа-аххх!..

Глава 16

   Пролетка осадила у самого крыльца, так, что из-под конских копыт высеклись искры.
   — Приехали, барин! — крикнул, оборачивая раскрасневшееся от гонки и веселого возбуждения лицо, извозчик...
   Мишель, слегка покачиваясь, словно с корабля сошел, слез с пролетки. В отличие от извозчика, он был смертельно бледен.
   С извозчиком ему повезло, извозчик, гикнув и свистнув, ожег мерина поперек спины кнутом, лихо взяв с места сразу в галоп! Пролеты Каменного моста бешено простучали под копытами, справа мелькнул Кремль, слева белая громадина храма Христа Спасителя. На спуске пролетку мотнуло так, что Мишель чуть не вывалился наружу.
   Извозчик, полуобернувшись и азартно улыбаясь, крикнул:
   — Живой, барин? Держись-ка крепче!
   И отвернувшись, стал охаживать коня по крупу и бокам кнутом.
   — Не подведи родимы-ыя!..
   С ходу обогнали тащившуюся рысью пролетку, кучер которой, гикнув, устремился было за ними, не желая уступать, догнал, метров пятьдесят мчался ноздря в ноздрю, нахлестывая лошадь и погоняя ее криком:
   — Еге-гей, голубчики!..
   Но потом, вильнув в сторону, отстал.
   Обернувшийся кучер засмеялся, что-то сквозь дробное грохотание копыт крикнул, на мгновение отвлекаясь от гонки.
   И тут же чуть не случилась беда.
   Пролетку вынесло на Царскую площадь, на которую откуда-то слева, с Тверской, разогнавшись вниз, к Красной площади, выскочил верховой в зеленом полушубке. Он несся, низко припав к гриве коня, то и дело пришпоривая его. Скакун летел, едва касаясь земли.
   Верховой издалека заметил пролетку, но, похоже, решил проскочить, не сумев верно оценить ее скорости. Дал скакуну шенкелей, чуть не разрывая губы и посылая вперед. Но разгоряченный «лихач» пропускать верхового не пожелал — ожег мерина кнутом, тоже наддавая ходу.
   Раньше здесь, на пересечении Тверской улицы и Охотного ряда, стоял городовой, который регулировал движение, разводя плотные потоки пролеток, груженых телег и машин, останавливая и наказывая «ванек» и лихачей и записывая их номера для дальнейших разбирательств. За серьезное нарушение могли и билета на год лишить. Теперь городового здесь не стало, и всяк ездил как хотел.