Ильин Андрей. Слово дворянина

   — Шагай, дохлятина!.. Рыбу-ската те под хвост!
   Кобыла, привычная к более нежному извозчицкому мату, испуганно косилась глазом на нового седока, на всякий случай наддавая ходу до двух узлов.
   Кое-как прискакали.
   — Кажется, здесь, — сказал Мишель, дивясь тому, что Паша-кочегар за всю неблизкую дорогу ни разу не повторился в своих морских эпитетах!
   — Тпру-у-у!.. Язва сингапурская, якорь те в брюхо через все переборки!.. Тпру-у-у, тебе говорю!..
   Богат, хоть и однообразен язык у матросов...
   — Айда за мной.
   В подъезде подошли к первой же квартире.
   — Только не вздумайте двери ломать, а тем паче стрелять! — предупредил Мишель.
   Солдаты безразлично кивнули. Стрелять им было без интереса — чай, настрелялись на фронте за четыре года мировой войны. До одури. Мишель постучал. Подождал.
   Снова постучал.
   — Откройте, пожалуйста. Чрезкомэкспорт! — крикнул он, ломая язык на новомодной аббревиатуре.
   За дверью завозились.
   — Какой такой Чрезкомэкспорт?
   — Чрезвычайная экспортная комиссия, — расшифровал Мишель.
   — Чего надо-то?
   — Нам бы узнать, которых из жильцов теперь нет, какие квартиры пустые стоят, — вновь на весь подъезд прокричал Мишель.
   — А никого, считай, нет — в любую заходите, — крикнули из-за двери и все затихло.
   — Надо было сказать, что мы из Чека, чего мудрствовать-то, — недовольно проворчал матрос. — Враз бы отворили!
   Тогда верно — открыли бы. Тем более что действительно их комиссия чрезвычайная — ныне все чрезвычайные! — а про то, что она по экспорту, можно было и умолчать.
   А так — не открыли. Пришлось идти за дворником.
   Как ни странно, в этом доме дворник был, не сбежал — то ли не захотел, то ли некуда было. Он приоткрыл дверь, недовольно глядя на пришедших.
   — Собирайтесь, будете понятым, — грозно приказал Мишель.
   Дворников Мишель с некоторых пор не любил. С тех самых, как ему размозжил голову, а после пытался утопить в Москве-реке татарин Махмудка.
   — Ну давай-давай, не тяни, ирод узкоглазый! — прикрикнул матрос Паша. — И не жмурься мне тут, будто рыба-камбала!
   Дворник, воровато зыркнув по сторонам, стал собираться.
   Возражать кочегару Паше ему даже в голову не пришло. И никому бы не пришло!
   — Ежели есть запасные ключи от квартир — возьмите, — попросил Мишель.
   Он знал, что жильцы частенько, отправляясь в долгие отлучки, оставляли ключи дворникам, чтобы те приглядывали за вещами, проверяли пальмы в горшках и чистили дымоходы.
   — Нету у меня ключей, — угрюмо сказал дворник.
   — А коли ключей нет — то топор с багром бери! — приказал Паша-кочегар.
   На втором этаже долго стучали в две квартиры. Никто не открывал.
   — Ломайте! — приказал Мишель.
   Дворник долго возился с топором, пытаясь сунуть его в щель меж дверями, да все у него не выходило. Наконец всем это надоело.
   — Отойди, нехристь! — толкнул его в сторону Паша-матрос, с силой пихнув дверь рукой. Замок жалобно звякнул и вылетел из двери. Дверь распахнулась.
   Ну и силища!
   — У вас все такие? — с уважением спросил Мишель. — Иде?
   — На флоте.
   — Не — тока в кочегарке. Там же цельный день лопатой туда-сюда машешь, за вахту скока тонн антрациту в топку перекидашь! Отсель и силушка-то.
   Ну да, верно... Трудней кочегарской работы на корабле не сыскать! Тут либо сразу богу душу отдашь, либо подобен богатырю станешь.
   Прошли в комнаты. Видно было, что здесь давным-давно никто не появлялся. Воздух был сперт, на мебели толстым слоем лежала пыль.
   — Поглядите в правой половине, а я здесь, — распорядился Мишель.
   Быстро разбрелись по комнатам, огляделись, вновь сошлись в прихожей.
   — Ну что?
   — А ничегошеньки! — махнули рукой солдаты. — Видать, все с собой господа забрали.
   Мишель тоже ничего не увидел — лишь пустые рамки от фотографий да выдвинутые и брошенные ящики комодов. И даже ложек серебряных, и тех не нашлось, что уж вовсе странно. Или, верно, съехавшие жильцы все с собой до последней заколки унесли, или кто-то здесь до их прихода побывал.
   — Аида дальше.
   В следующей квартире, как только открыли дверь, кто-то шмыгнул мимо них на лестницу.
   — Держи вора!
   Паша-матрос развел ручищи и сграбастал беглецов. Два парнишки лет двенадцати трепыхались у него в руках, не касаясь ногами пола.
   — Вы кто? — удивленно спросил Мишель. Ребятишки были чумазыми и в каких-то дырявых лохмотьях. Правда, на руке одного из них отблескивал золотой перстень.
   — Дяденьки, дяденьки, отпустите Христа за ради! — причитали, плакали, дергаясь в лапах Паши-матроса, испуганные до полусмерти ребятишки. — Бо-ольно, дяденьки-и!..
   — Поставь их, — попросил Мишель. Притихшие пацаны с уважением глядели на матроса, который вознес их, будто пушинки.
   — Что вы здесь делаете? — вновь спросил Мишель.
   — Живем, — ответили мальчишки.
   — Долго?
   — Почитай, всю зиму и весну тоже, — ответил тот, что постарше.
   — А родители ваши где?
   — От тифу померли. И мамка, и папка. Все... Беспризорные, значит... Много их теперь появилось в Москве, в Питере и других больших городах, куда гнали их из вымирающих деревень отчаяние, голод и надежда.
   Послышалось смутное шуршание, и из квартиры тихо выступила тень. Это была такая же чумазая, как пацаны, такая же худая и в таких же лохмотьях девочка.
   Она вышла и тихо встала подле стены.
   — А это кто? — указал на нее Мишель.
   — Сестренка наша. Младшая, — мрачно ответил мальчишка, тот, что постарше.
   И недовольно глянул на девочку, отчего та сжалась в комок и зашмыгала носом.
   — Чего ты вылезла-то, дура? Сказано ведь было — под кроватью тихонько сидеть!
   — Там темно и страшно, и мыши шуршат, — испуганно округлив глаза, сообщила девочка.
   У Мишеля защемило сердце.
   А солдаты ничего, они равнодушно глядели на беспризорников. Их таким было не удивить, они и хуже на фронте видали.
   — Все, что ли? — поинтересовался Мишель.
   — Ага... Ванька ишо был, да только он зимой помер.
   — И где он теперь?
   — Незнамо где, — виновато пожали плечами мальчишки. — Мы его в сугроб зарыли, как он пахнуть стал, туточки, во дворе. А опосля не нашли.
   Сколько-то таких, как таять начало, мертвецов, младых и старых, раскрыла весенняя капель...
   — Ух, шайтан! — замахнулся было на ребятишек дворник. Девочка шустро забежала за спины мальчишек, которые насупились и сжали кулаки, готовые драться и кусаться. Ну чисто — волчата.
   — Оставьте их! — прикрикнул Мишель. Дворник испуганно отступил.
   — Откуда это у вас, — указал Мишель на перстень.
   — Там взяли, — кивнули на открытую дверь мальчишки.
   В золотой перстень был вправлен большой бриллиант.
   В самой квартире был бедлам — все истоптано, изгажено и замусорено. На кровати в спальне свалено тряпье, которым беспризорники укрывались. Из помойных тряпок выглядывал угол засаленной бобровой шубы.
   — Шубу тоже здесь нашли?
   — Ага, туточки. Теплая она!
   — А еще чего нашли? Мальчишки потупились.
   — Ложки и еще эти... куда стаканы были воткнуты.
   — Подстаканники?.. Продали?
   — На толкучке на картошку сменяли.
   Мишель огляделся. Квартира была богатая — на стенах висели картины, на первый взгляд все подлинники, коим цены не было. Да и шуба, и кольцо не одну тысячу стоили. А они подстаканники воровали...
   — Кто здесь жил?
   — Так хозяин! — почтительно ответил дворник. — Его это квартира. Купца первой гильдии Анциферова!
   Богато жил купец, на большие тыщи! Кои теперь будут, как бесхозные, национализированы и перейдут в пользу государства.
   Дверь закрыли, накрепко забили гвоздями и опечатали, дабы вернуться и, составив опись, погрузить все ценности на подводу. Но не теперь — чуть позже, как весь дом обойдут, чтобы все разом и вывезти.
   — А пацанов куда? — спросил Паша-матрос.
   — Пока с собой возьмем. А после...
   Куда их после-то?.. Не домой же вести. Всех сирот ни дом, ни сердце не вместит.
   — Их в милицию сдадим.
   При слове «милиция» мальчишки прыснули в стороны, попытавшись сбежать, но кочегар поймал их за шкирку, тряхнул для порядку и поднес к шмыгающим носам свой внушительный, который был поболе их голов, кулак.
   — Коли еще побегете — пришибу! — добродушно пообещал он. Мальчишки как зачарованные глядели на громадный матросский кулачище и уже не пытались никуда бежать.
   — Пошли дальше, — приказал Мишель.
   — Я дале не пойду, — вдруг заупрямился дворник. — Мне теперича двор мести надоть...
   Хоть видно было, что двор с зимы не мели и не чистили.
   Не понравилось это Мишелю. А чем — он сперва не понял.
   — Нет уж, любезный, вы с нами пойдете! — твердо сказал он. — Мы теперь все пустые квартиры обойти должны, а после, как опись сделаем, вы под ней роспись поставите.
   — Не-а, — замотал головой дворник. — Не могу я. Я грамоте не обучен.
   — Значит, крестик нарисуете!
   — Помилосердствуй, барин, отпусти! — заорал, запричитал дворник, бухаясь на колени.
   А чего причитать-то, чего бухаться?..
   — А ну — ходи, коли велено! — рявкнул Паша-матрос, слегка толкая дворника вперед, отчего тот стремглав побежал по лесенке, заплетаясь ногами.
   Почему дворник просил отпустить его, стало ясно скоро. В квартире на четвертом этаже кто-то тихо дышал в замочную скважину. Никак опять беспризорники?
   — Откройте, не то дверь высадим! — предупредил Мишель.
   Но ему не вняли.
   — Ломай, — приказал он.
   Паша-матрос, отступив на шаг, толкнул дверь плечом, отчего та, легко сорвавшись с защелки, распахнулась во всю ширь с пушечным грохотом. За дверью кто-то громко охнул и кулем свалился на пол. Видно, это он слушал в замочную скважину, отчего ему так досталось.
   — Вот чумовой! — хмыкнул Паша-матрос.
   И тут же навстречу ему из тьмы квартиры бухнул выстрел, и в противоположную стену лестничной клетки ткнулась пуля.
   Кочегар отпрянул в сторону, открывая пустой проем двери, и в лицо Мишелю глянуло дымящееся револьверное дуло...
   В самую-то душу глянуло!..

Глава X

   Велика Русь — ох, велика, сколь дней по ней ехали, а конца-краю не видать!..
   Наконец вступили в пределы Персиянского ханства. А как вступили, встретил их отряд, посланный навстречу Надир Кули Ханом, дабы сопроводить их до самой столицы. Крепкие воины в золоченой одежде, на богато убранных конях ехали спереди посольского каравана, зорко поглядывая по сторонам, гортанно кричали, загодя сгоняя с дороги повозки с большими, в рост человеческий, колесами, кои назывались по-чудному — арбы. Коли кто замешкался, того арбу переворачивали в сторону, дабы караван мог проехать беспрепятственно.
   Как приблизились к столице персиянской на пять верст, посольство русское встретила толпа праздного народа. Все они кричали во весь голос и били себя руками по губам, отчего голос их раздваивался, и танцевали. Тут же были музыканты, которые трубили в большие трубы, играли на зурнах и били в литавры. От всего этого стоял такой гвалт, что ушам больно было.
   Толмач, что при посольстве состоял, сказал, что сей праздник устроен в честь прибытия послов великой русской царицы и что шах распорядился, чтобы весь народ его от мала до велика тому шибко радовался. А тех, кто ослушается его приказа да дома останется или будет грустен, повелел, как законом предписано, казнить, вспоров им животы.
   Отчего и царит в городе такое великое веселье.
   Так дошли до крепости, пред которой была площадь, вкруг которой тянется ров с водой, а по краям стоят каменные столбы высотою в два человеческих роста. Сама площадь гладкая, ровная, длиною больше четырехсот саженей, а шириною сто. Подле площади базарные ряды, кофейни, гостиные дворы, мечети — и все каменные.
   Далее надо было пройти через ворота, подле которых были разбросаны медные и железные пушки, средь них зело громадные, и все они были без станков и без колод. В самих воротах стояла грозного вида стража из беков и тюфянчеев, охраняя вход в шахский дворец.
   Как ворота миновали, увидели кругом цветущие сады, кои до самого дворца тянутся. В садах тех растут деревья, каких на Руси не встретишь, и устроены фонтаны, подле которых ходят чудные птицы с маленькими головами и огромными цветными хвостами, которые они могут распускать подобно вееру!
   За садами был шахский дворец — весь из белого камня, украшенный цветными узорами и золотом. Справа — другой дворец, поменьше, специально назначенный для жен шаха, коих у него не одна, а без счету, что вера персиянская позволяет. Но туда иноземцам не попасть, а кто наложницу шаха по злому умыслу либо случайно узрит, того тут же казнят лютой смертью, а коли он благородных кровей да шах его помилует, то лишь выкалывают глаза и отрезают язык, дабы не мог он сказать, что видел!
   На площади, что пред шахским дворцом, посольство ждали богато разодетые ханы, султаны и иные приближенные шаха. Как ступил наземь посол русский, князь Григорий Алексеевич Голицин, все ему поклонились, а люди подлого сословия пали ниц, коснувшись лбами земли.
   Григорий Алексеевич в ответ тоже поклонился да по ступенькам на крыльцо степенно взошел. А за ним приближенные его и слуги, что подарки, шаху назначенные, внесли.
   Яков Фирфанцев да многие иные из посольства внизу ждать остались. Стояли да на солнце парились, какое в краях персиянских зело зло греет!
   Стоял Яков да на дворец, где жены шаха обитали, косился — неужто верно у него столь жен?.. Как же он с ними управляется-то, когда и с одной девкой, коли она молода да горяча, сладить мудрено? А тут их, может, тыща! Или он секрет какой знает или снадобье особое имеет?.. Вот бы ему про тот секрет разузнать да снадобье то раздобыть!..
   Да еще думал — взглянуть бы на девок тех, персиянских, хоть одним глазком — может, они необыкновенные какие — при двух лицах али трех грудях, что их никому не кажут, а тем, что их увидели, головы рубят?
   Да где там взглянуть — коли голова на плечах одна. Было бы две — может быть, одну и не пожалел!..
   Печет солнце, аки огонь сковороду, отчего мысли бесовские в голову лезут.
   А вот бы и на Руси правило такое ввести, чтобы не с одной девкой всю жизнь жить, а с двумя или даже поболе. Вот славно-то было бы, хоть и грех то смертный!..
   Все солнце это, солнце!..
   Наконец вышел из дворца толмач и распорядился гостей в палаты, им предназначенные, вести, дабы они с дороги отдохнули.
   Внутри дворца тень да прохладца. В залах пруды устроены, в которых рыбы золотые плавают. Вместо диванов — ковры мягкие по полу расстелены, на коврах — подушки. Пред подушками подносы стоят с яствами.
   Как лег Яков на те подушки, так нега его одолела.
   Прикрыл глаза да, не заметив как, заснул.
   И приснились ему ядреные русские девки в сарафанах с кокошниками, коих у него не одна, а сто, и все они к нему ластятся, ласковыми словами называют, и все-то они ему не полюбовницы, а жены законные!..
   Такой сон — что век бы не просыпался!..
   Да только пришлось!..

Глава XI

   И все же непонятно, как могло быть, чтобы восемь здоровенных ящиков, ценой в миллиард, вдруг взяли да пропали! Чай не иголка!..
   Как же это все было-то?..
   Уж не так ли...
   На стрелке звонко свистнул паровоз. Машинист, наполовину вывалившись в раскрытое окошко, глянул назад. Стрелочник дал отмашку. Машинист тут же занырнул обратно, задвинув стекло. Паровоз дрогнул, пустил струю пара в морозный воздух, прокрутил на обледеневших рельсах колеса. Попятился, сдал назад, к пакгаузу, толкая вперед себя единственный вагон.
   — Стой!
   Помощник машиниста выскочил из кабины, сбросил сцепку, побежал обратно в жар нагретой от топки паровозной будки. Мотаясь на стрелках, черный паровоз в клубах дыма побежал в депо к Николаевскому вокзалу.
   Подле вагона столпились, переминаясь в снегу, солдаты комендантского взвода.
   Кто-то, с баулами и чемоданами наперевес, лез через рельсы.
   — Куды прешь?! А ну — стой! Человек с баулами удивленно замер.
   — А ну — пшел отсель! Не вишь — груз воинский!..
   Сбили засов, токнули в сторону дверь. Подошел комендант, глянул внутрь. В вагоне, поставленные рядком, стояли деревянные ящики.
   — Храпцов!
   — Я, ваше благородие! — подскочил солдат.
   — Займешь пост. Никого сюда без меня не подпускать. Да смотри, сам внутрь не суйся. Понял ли?
   — Так точно, ваше бродь! — рявкнул солдат. Комендант, глядя на ящики, лениво думал о том, что опять ему не повезло, что угораздило же под самый конец дежурства получить литерный груз.
   — Коновалов!
   — Я!
   — Сбегай, глянь, там по дороге никто не едет?
   Хотя и бежать уже не нужно было, и так отсюда слыхать, как гудят, чихают моторы и надетые на колеса цепи скребут лед дороги.
   К пакгаузу подкатили грузовики.
   На открытом сиденье сидели, закутавшись от ног до самых макушек в тулупы, нацепив на глаза огромные, в пол-лица, очки заледеневшие шоферы. В кузове первой машины сидели, нахохлившись, на корточках, прижимаясь друг к другу, солдаты.
   — Вы, что ли, за литерным? — обрадованно спросил комендант.
   — Так точно! — козырнул ему соскочивший с переднего сиденья розовощекий прапорщик, скидывая с головы башлык.
   — Ну тогда забирайте.
   — Слушай мою команду! — звонко крикнул прапорщик. — Прыгай в вагон и грузи ящики в авто! Да не зевай мне!
   Солдаты посыпались на снег, запрыгнули в вагон, крича и ругаясь, потащили из него ящики. Трое толкали их вниз, четверо принимали и отволакивали к грузовикам, запихивая через откинутые задние борта внутрь.
   Один.
   Другой.
   Третий...
   Восьмой.
   — Все?
   — Все!
   Комендант на всякий случай заглянул внутрь. Вагон был пуст.
   Машины, натужно гудя и стреляя сизым выхлопом, разворачивались и выползали на дорогу.
   Какой груз они приняли, откуда и куда его увозили, комендант не спрашивал. Не интересно было. Да и много тогда разных грузов было — про все не упомнить.
   Грузовики, встав друг за дружкой, отъехали от пакгауза...
   Все...
   А более комендант и еще один найденный следователем солдат, что тоже присутствовал при разгрузке, ничего сообщить не могли.
   Ни фамилии прапорщика, ни нижних чинов, ни что это были за грузовики, ни какие у них были номера... Ничего! Будто и не было тех машин, и шоферов, и конвоя!
   И куда их повезли? В Кремль, где они канули, как в омуте?
   Или куда-нибудь еще?
   Да и довезли ли?
   А может, и не было никаких украшений вовсе, а одни только пустые ящики? Ведь что в них было, и было ли вообще, никто доподлинно не знает! Может, кирпичи или камни? Может, драгоценности те ранее похитили, еще в Петербурге? А ну — ежели так!!!
   И три восклицательных знака!
   ... А ну — ежели так!!!
   «И три восклицательных знака!» — перечел он еще раз написанную на полях допроса чернильную пометку.
   «Черт возьми, а этот Фирфанцев был въедливый парень!..» — похвалил про себя Мишель-Герхард фон Штольц того, из далекого прошлого, следователя.
   Забавный документ.
   Жаль, что никчемный.
   К разгадке он его, увы, никак не приближает.
   И Мишель-Герхард фон Штольц с легким сердцем сдал папку с бланком допроса и синими штемпелями архивного спецучета обратно в хранилище.
   Как сдавал до того сотни других.
   Где же найти зацепку?..

Глава XII

   Все было в точности, как тогда, на Хитровке!
   В глаза Мишелю глядел направленный на него револьвер. Будто зачарованный, смотрел он в маленькую черную дырочку, из которой сочился сизый дымок! Там, внутри, в латунном цилиндрике пряталась смерть. Его смерть.
   Он увидел, как медленно-медленно стал проворачиваться барабан... А это значит, что стрелок жмет на спусковой крючок пальцем, отчего курок отходит назад и через мгновенье, сорвавшись, ударит жалом, наколов капсюль вставшего против него патрона, после чего прозвучит выстрел! Но это мгновение было для Мишеля равно целой вечности...
   Надо бы упасть, как-то замедленно, тягуче подумал Мишель, не в силах стронуться с места. Так, наверное, чувствует себя мышь, заметившая перед собой удава.
   Он уже знал, что последует дальше, он уже испытал это — из дула выскочит клубок пламени, и в лицо ему ударит будто пудовой кувалдой, опрокидывая навзничь... И все, и мгновенная темнота!.. И смерть!..
   И верно, из дула полыхнуло огнем, и его будто ударило пудовой кувалдой. Но почему-то не в лицо, а в бок!..
   Мишель со страшной силой отлетел в сторону и ударился головой о стену, отчего в глазах его потемнело.
   «Это смерть?..» — успел подумать он...
   И успел услышать, как позади него кто-то сдавленно вскрикнул.
   И все — и темнота!..
   Он пришел в сознание через несколько секунд. Открыл глаза и ничего не увидел. Он лежал сбоку от двери, уткнувшись лицом в стену.
   — Жив али нет? — окликнул кто-то его.
   Мишель повернул голову.
   С другой стороны двери, притаившись за косяком, стоял на коленях матрос-Паша — тот, что в последний момент толкнул его из-под выстрела в бок, да силушки не рассчитал, отчего Мишель врезался головой в стену, да так, что душа из него чуть не вылетела вон. А может, наоборот — лишь потому только и жив он остался, что привык кочегар своей пудовой лопатой уголь в топку швырять и его так же швырнул!
   — Жив, — прошептал Мишель, стирая стекающую на глаза кровь.
   Позади кто-то тихо стонал.
   Мишель оглянулся.
   На лестничной клетке, возясь в луже быстро набегающей крови и дергая ногами, лежал один из мальчишек-беспризорников. Глаза его закатывались, а с лица просто на глазах сходила краска. Было понятно, что ничего уже сделать невозможно, что он отходит...
   Вот кому досталась предназначенная для него пуля! Мальчишке!.. Как нехорошо, как скверно вышло-то!
   Подле умирающего мальчишки стояла, ничего не понимая, хлопая глазищами, его сестренка — испуганно глядела на ползущую, парящую кровь. Позади нее, сбросив с плеч винтовки, упав животами на лестницу, изготавливались к стрельбе солдаты.
   Разом передернули затворы, досылая в стволы патроны, разом, залпом, жахнули в открытую дверь. А сбоку уж палил из «нагана» Паша-матрос, посылая в темноту пулю за пулей!..
   Из квартиры забухали ответные выстрелы.
   Пули с визгом впивались в стены, осыпая все вокруг, будто дождем, штукатуркой и осколками кирпича.
   «Там же девочка!» — вдруг сообразил, испугался Мишель. Девочка верно стояла там, где и была. Стояла, глядела на мертвого уже брата и, хоть не осознала, что произошло, на всякий случай хлюпала носом! Любая шальная пуля, прямо либо рикошетом от стены или пола, могла легко угодить в нее. Что же делать?
   — Уйди!.. Ляг!.. — заорал, замахал рукой Мишель. Но добился лишь того, что девочка, испугавшись его крика, зарыдала пуще прежнего! Какую беду ей могут причинить пули, она понимала не очень, а вот страшного, орущего, вращающего глазами господина боялась пуще лешака!
   Солдаты выбросили из затворов скобки пустых обойм, воткнули на их место снаряженные и, передернув затворы, дали новый залп.
   Вот теперь бы и надо успевать!..
   Мишель глянул на Пашу-матроса. Тот понял его без слов и, высунув руку из-за косяка, стал палить в квартиру. Не прицельно, лишь бы побольше шуму наделать.
   Мишель, как стоял — на четвереньках, метнулся к девочке, с ходу сшиб ее с ног и, обхватив, увлек за собой вниз по лестнице, больно стукаясь боками и спиной о жесткие мраморные ступени.
   Остановился он лишь на площадке меж этажами.
   Девочка была цела, чего не скажешь о нем.
   — Сиди тут! — приказал он, бросаясь назад. Из квартиры уже не стреляли.
   Солдаты, прыгая, будто зайцы, из стороны в сторону, побежали к двери. На винтовках хищно поблескивали примкнутые штыки.
   Испугать их револьверной трескотней после германского фронта было мудрено — они на пулеметы в рост в стрелковых цепях ходили да сколь раз под обстрелом немецких тяжелых батарей бывали, что всяко пострашней! Мишелю тоже посвист пуль был не внове — наслушался, как нижних чинов в атаку поднимал. Там, когда пулеметы с германских позиций стрекотали, — земля на брустверах окопов от пуль как живая шевелилась. А надобно было из траншей тех вставать, да не после других, а первому, дабы солдат примером своим увлечь! Отчего ноги ватными становились, в глотке сохло и голову из окопа поднять боязно было — казалось, сразу в нее пуля угодит, да не одна, а несколько. Да только надобно было! Шагали офицеры на приступки, вынимали револьверы, да разом, за веру, царя и отечество, троекратно перекрестясь, прыгали наверх. И Мишель среди первых! Выскочит, пули вокруг жужжат, а лечь — не моги! Трусость свою пред нижними чинами выказать не смей!
   Кто-то тут же, кровью обливаясь, мертвый уже, в окоп сползает, а все одно лечь нельзя.
   — За мной!.. В атаку!.. Марш-марш!
   Да вперед первому безоглядно побежать, хоть ноги заплетаются, слушаться не желая! И кажется, что все пулеметы теперь одному тебе в грудь нацелены и вот сейчас, через мгновенье, перережет тебя пулями надвое!
   — Ур-ра!..
   Бежит вперед редкая цепь офицеров. Лезут за ними, карабкаются из окопов солдаты, берут винтовки наперевес, скачут вслед!
   А тех, что припозднились, что испугались, в траншеях присев, унтера в чувство приводят, по мордам кулаками лупцуя да пинками на поле брани выгоняя.