Страница:
Сооружение шлюзов и водоотводных труб через хребет с технической стороны представлялось делом весьма трудным, но интересным. Эксплуатация их требовала громадной затраты энергии и могла быть осуществлена только здесь, где, как уже читатель знает, не могло быть недостатка в ней.
Хотя Макс не был инженером, фактически он председательствовал, и надо сказать, что и в этой области проявил себя вполне знающим и опытным человеком. Энергия его, сила воли, страстность проявлялись в каждом слове. Он настаивал на ускорении работ.
– Все недостатки должны быть немедленно исправлены, – говорил он, отчеканивая слова и постукивая пальцем по столу. – Количество рабочих должно быть удвоено. Производительность механизмов повышена. Все имеющиеся в нашем распоряжении усовершенствования и новые приспособления должны быть пущены в ход. Все, на что способен человеческий гений, должно быть использовано. Дело идет не о том, чтобы пропустить то количество воды, которое получает Долина через канал и от таяния выпавших снегов. Задачи наши значительно шире. Я не буду на них здесь останавливаться, скажу только, что народонаселение Долины, по нашим заданиям, через пять лет должно равняться пятнадцати миллионам. Сообразно с этим должно быть приготовлено соответствующее количество запасов одежды, оружия и амуниции. Все это вызывает необходимость расширить площадь земли, открыть доступ в соседние долины, что повлечет за собой приток новых вод в озеро. Вот почему требуется увеличение пропускной способности шлюзов.
Я слушал эту речь, смотрел на решительную жестикулирующую фигуру Куинслея и представлял себе, какой ужас распространится по свету, когда пятнадцать миллионов людей, выдрессированных, вооруженных самыми усовершенствованными орудиями смерти и послушных единой воле этого человека, может быть, сумасшедшего, внезапно грозным потоком польются отсюда через открытые Ворота из одной страны в другую. Это будет более грозное нашествие, чем нашествие орд Тамерлана и других диких народов.
Я был рад, когда заседание кончилось. Было уже четыре часа.
Прогулявшись по Центральной улице, чтобы как-нибудь убить время, я сел в вагон электрической подземной дороги и ровно в пять вошел в квартиру Тардье.
В первой комнате я увидел самого хозяина и мисс Смит, сидящих на маленьком диванчике у окна. При моем появлении они быстро изменили позу и несколько отодвинулись друг от друга, а лица их заметно покраснели. Я чувствовал себя смущенным, но они быстро оправились и весело смеялись над моим внезапным испугом.
Тардье любезно встретил меня.
– Я очень извиняюсь, что подвел вас… Нельзя сомневаться, что аббат выследил нас в Женском сеттльменте, когда мы садились в автомобиль. А может быть, он знал о вашем прибытии в дом миссис Смит еще накануне.
Мисс Смит была очень весела. Она приветливо мне улыбалась и, когда Тардье кончил, сказала:
– Зато мы хотим загладить свою ошибку. Мы привезли мадам Гаро сюда, и вы сможете переговорить ней. Времени будет достаточно. Мсье Тардье обещал отвезти нас домой в девять часов.
Я был поражен этим сюрпризом и мог только сказать, что очень рад, но что я, к сожалению, ничего не могу сообщить утешительного мадам Гаро.
– Мадам Гаро не ждет от вас ничего нового, – промолвила мисс Смит. Наоборот, вы узнаете от нее нечто неожиданное.
Тардье, обхватив меня за талию, повернул к дверям, находящимся в глубине комнаты, и коротко сказал:
– Мадам Гаро ждет вас.
Я постучал в дверь и услышал знакомый голос, от которого у меня сильно забилось сердце:
– Войдите.
Мадам Гаро сидела на низком мягком кресле и в опущенной руке держала раскрытую книгу. Я остановился на мгновение у дверей и сразу понял, что в жизни мадам Гаро произошла какая-то серьезная перемена.
Черты ее лица изменились. Что-то застывшее, неподвижное сковало это прекрасное, выразительное лицо. Я подошел и поцеловал протянутую мне руку. Она указала на соседний стул.
– Боже мой, вы пугаете меня, – вымолвил я слегка дрожащим голосом.
После долгого молчания она начала, и голос ее звучал глухо:
– Я расскажу вам все по порядку. После встречи Нового года утром стояла чудная, ясная зимняя погода. Мы увидели приближающийся аэроплан. Он спустился на поле около сада. Прилет аэроплана случается очень редко, и поэтому мы все были заинтересованы. В человеке, направляющемся к нашему дому, мы узнали Куинслея. Произошло сильное смятение. Я бросилась к себе в комнату и наотрез отказалась выйти к нему. Однако после настойчивых убеждений его и переговоров через мисс Смит я изменила свое решение. На меня повлияли его слова, что он может сообщить мне некоторые сведения о моем муже. Он проявил по отношению ко мне большую сдержанность и начал с того, что принес мне самые искренние извинения за свои прежние поступки. Он говорил:
– Вы не должны строго судить меня. Всю свою жизнь я провожу в тяжелом труде и умственной работе. Я неустанно тренирую себя, чтобы обуздать те пережитки, те звериные инстинкты, которые вложили в меня мои предки, и могу сказать с гордостью, что я их подчинил своей воле, воле высшего существа, homo sapiens, но бывают моменты, когда воля моя ослабевает, и тогда я перестаю отвечать за себя. Такие моменты бывают в моей жизни очень редко, и я помню их все наперечет. Я обещаю вам и клянусь, что по отношению к вам они никогда не повторятся.
Я сказала, что постараюсь забыть все неприятное и думаю, что при таких обстоятельствах будет лучше всего, если мы с ним никогда не будем встречаться.
Куинслей взял мою руку и умолял меня разрешить ему иногда приезжать ко мне, чтобы постараться загладить свою вину и несколько скрасить мою жизнь здесь тем, что он будет доставлять мне интересные книги и материалы для моих занятий живописью. Я освободила свою руку и сухо повторила свое желание более с ним не встречаться и потребовала от него обещанных разъяснений о судьбе моего мужа.
Прежде чем ответить мне, Куинслей прошелся несколько раз по комнате, так что я поняла, что он готовился сказать мне что-то важное. Рассказ он начал с того, что я отчасти знала от вас.
– Мсье Гаро, – сказал он, – обладал гениальными способностями. Такой ум создает эпоху в истории человечества. Я почувствовал это при первом же знакомстве с ним. Я не ошибся. Ему мы обязаны величайшими открытиями, и мы этого никогда не должны забыть, но характер его был слишком недисциплинированный.
На этом месте я перебила его:
– Как вы можете говорить таким образом о моем муже, которого вы обманули так жестоко! И почему вы говорите, употребляя прошедшее время, как будто его нет уже в живых?
Куинслей мягко возразил:
– Разрешите, мадам, рассказать до конца. Выслушайте и потом судите. Я ничего не говорил вам такого, что бы возбудило ваше подозрение относительно смерти вашего мужа.
После некоторой паузы он продолжал:
– Я сказал, что мсье Гаро был не вполне дисциплинирован. При такой обстановке, которая создалась здесь, это было особенно важно. Дело в том, что, предоставляя ему возможность работать по его открытиям в условиях, равных которым нет в мире, я никогда не обещал ему, что он сможет возвратиться в Париж.
– Это – иезуитство! – воскликнула я. – Ведь вы не предупредили его перед поездкой, что из этой страны нет возврата.
Говоря это, я вскочила, не имея возможности побороть свое волнение. Он тоже поднялся, и дальнейший разговор происходил стоя.
– Женщины – плохие политики и дельцы, – заговорил Куинслей. – Муж ваш не спрашивал, я не считал нужным говорить. Я не знал, во что выльется его работа. Вам известно, что первое время его пребывания здесь он работал в моей лаборатории, которая устроена так, что выход из нее без моего разрешения невозможен. Мсье Гаро не мог знать, где он находится, и при таком условии он мог быть доставлен обратно в Европу по первому требованию. Но он увлекся работой, и его снедало любопытство узнать все, что от него скрывалось. Лично я предупредил его об опасности, угрожающей ему в случае оставления башни, где помещается моя лаборатория. Он со свойственным ему легкомыслием пренебрег моими словами и, воспользовавшись случайностью, увидел то, что не надлежало видеть. Судьба его тем самым была решена. Он же думал, что это только шутки. Все, что было обязательно для каждого чужеземца, почему-то не должно было касаться его. У нас начались недоразумения. Желая придти ему на помощь, я предлагал ему много раз привезти вас сюда, но он об этом и слушать не хотел. Через пять лет я позволил ему отослать вам записку, вернее, сделал вид, что не знаю о ее существовании. В дальнейшем произошли печальные события. Я буду краток. Он перешел к прямому непослушанию, возмущению и, наконец, бунту. Он подговорил здесь компанию, которая решила осуществить безумный план. Даже гениальный человек может заблуждаться самым глупым образом. Бунт в нашей стране, среди нашего народонаселения, невозможен. Конец этой трагедии понятен. Дело завершилось арестом всех участников. По отношению к такому великому ученому я хотел оставаться безупречно корректным. Я явился сам для ареста…
Я не в состоянии была больше слушать. Волнение душило меня, я крикнула:
– Я знаю, знаю все это! Дальше! Дальше! Где мой муж теперь?
Куинслей казался очень удивленным. Он устремил на меня пристальный взгляд, и лицо его зловеще нахмурилось.
– Вам все известно? – проговорил он мрачно. – Кто-то поспешил вас осведомить. Тем хуже. Тогда я считаю лишним продолжать рассказ.
Я спохватилась, я сделала большую неосторожность прежде всего по отношению к вам, мсье Герье. Я постаралась взять себя в руки.
– Я знаю только, что мой муж был арестован и приговорен к двум годам тюрьмы, больше ничего. Об этом знают здесь все. Умоляю вас, продолжайте. Вы должны понять мои чувства.
Куинслей быстро совладал с собой, и голос его звучал опять спокойно и нежно:
– Ваш муж бросился на меня, желая убить, но я привел его в такое состояние, в котором он сделался вполне безопасен. Больше я его не видел. В свою последнюю поездку в Европу я решил привезти вас сюда из единственного желания спасти мсье Гаро. Срок тюремного заключения подходил к концу, к этому времени вы должны были быть здесь. Без вас он, конечно, погиб бы.
При этих его словах я сделала жест нетерпения, и, вероятно, лицо мое выразило такое недоверие к его словам, что он замолчал и потом с достоинством, повысив голос, произнес:
– Вы можете мне не верить, вы имеете на это право, но я просил вас забыть некоторые моменты. Итак, я привез вас сюда. Для достижения этого я прибег к некоторой силе, иначе поступить я не мог. Цель оправдывает средства. Теперь я подошел к самому трудному месту моего рассказа. Последнее время ваш муж пользовался в тюрьме смягченным режимом: он мог выходить из казармы, гулять по коридору и заниматься в тюремной библиотеке. Однажды вечером, когда на этаже, где помещалась его камера, никого не было, он спустился вниз по лестнице и исчез. Больше его никто не видел.
Он остановился против меня, и взгляд его проницательных глаз, казалось, впивался в мой мозг. Голова моя поникла на грудь, я вся съежилась от ужаса. Слова Куинслея не внушали мне никакого доверия. Наоборот, я чувствовала, что за ними скрывается что-то страшное, таинственное, отвратительное. Куинслей опять заговорил.
– Что он ушел никем не замеченный, не удивительно. В нашей тюрьме находится мало узников, наш народ не знает преступлений и наказаний. Тюремная стража весьма неопытна и состоит из людей самого низкого уровня. Здание не обнесено оградой и помещается в лесистой местности, на утесе, близ копей.
Это случилось в скором времени после вашего прибытия сюда. В этом и состоит весь ужас, и я нисколько не стараюсь умалить свою вину в том, что я тотчас же не оповестил мсье Гаро о вашем прибытии. Я не мог предвидеть побега вашего мужа.
Я с трудом спросила, что могло случиться с ним дальше. Куинслей старался успокоить меня, высказав несколько предположений, по-моему, не выдерживающих никакой критики:
– Он скрывается у кого-либо из прежних знакомых, он мог устроиться где-либо в уединенном месте в горах или, наконец, перевалить через горы в какую-нибудь соседнюю долину. Последнее является наименее допустимым, закончил Куинслей.
Видя, в каком состоянии я нахожусь, он оставил меня, на прощанье прикоснувшись своими губами к моей руке.
Мадам Гаро кончила свой длинный рассказ. Она сидела неподвижно, уставившись глазами в одну точку. Я молчал, обдумывая, что мне сказать. Утешить ли ее, придумывая различные счастливые комбинации, или постараться подготовить к роковой развязке, которая сама собой вытекала из слов Куинслея? Для меня не было сомнения, что Гаро погиб. Когда и от какой причины – я полагал, останется навсегда неизвестным. Меня захватило чувство глубокой жалости, и, взяв руку мадам Гаро, я дружески сжал ее в своей.
– Я не считаю слова Куинслея вполне лживыми. За ними вернее всего кроется правда. Мсье Гаро, я думаю, жив и припрятан где-нибудь в отдаленном месте, чтобы друзья не могли открыть его следов. Иначе Куинслей дал бы объяснение его исчезновению.
Мадам Гаро внимательно посмотрела на меня, и взгляд ее оживился, на лице появился легкий румянец.
– Вы говорите не для моего утешения? – спросила она.
– Я говорю то, что думаю.
Мадам Гаро выпрямилась в своем кресле, поправила на голове прическу и бегло оглядела себя в зеркале, висевшем на противоположной стене.
После длинной паузы она сказала:
– В течение этого месяца Куинслей заезжал к миссис Смит еще несколько раз. Он был большой друг ее покойного мужа. При каждом свидании со мной он говорил, что до сих пор не имеется каких-либо новых сведений о моем исчезнувшем муже. Со мной он был очень деликатен и держал себя крайне сдержанно. Он привез мне заказ на выполнение целого ряда картин разных сооружений и видов, а также все необходимое для этой работы.
– И вы могли принять дары от этого человека! – вскричал я с негодованием. – Неужели вы думаете, что он приезжал ради покойного мистера Смита?
Ирония звучала в моем голосе.
Мадам Гаро бросила на меня испытующий пристальный взгляд, и я увидел, что на лице ее изобразилось недоумение.
Я устыдился тона, с которым я позволил себе обратиться к ней. Я пробормотал:
– Этот Куинслей действует почему-то мне на нервы, мне кажется, что он должен вызывать и в других подобное чувство. Конечно, это смешно. Он очень интересный и элегантный джентльмен.
Мадам Гаро окинула меня еще более удивленным взглядом, по ничего не сказала.
В дверь постучали, и Тардье вошел с приглашением к обеду. Перед отъездом, когда мадам Гаро и я остались опять одни, я чувствовал перед ней какую-то неловкость, и разговор казался мне деланным и лишенным дружеского доверия. Она смотрела на меня каким-то новым взглядом и ограничивалась малозначащими фразами.
Когда около девяти часов дамы собрались уезжать, я взял ее руку и, удерживая в своей несколько дольше, чем это полагается, сказал.
– Поверьте, мадам, что я отношусь к вам с дружеской сердечностью.
Мы попрощались. Во взгляде ее я прочел расположение и теплоту. Сердце мое сжалось от счастья.
ГЛАВА VI
Хотя Макс не был инженером, фактически он председательствовал, и надо сказать, что и в этой области проявил себя вполне знающим и опытным человеком. Энергия его, сила воли, страстность проявлялись в каждом слове. Он настаивал на ускорении работ.
– Все недостатки должны быть немедленно исправлены, – говорил он, отчеканивая слова и постукивая пальцем по столу. – Количество рабочих должно быть удвоено. Производительность механизмов повышена. Все имеющиеся в нашем распоряжении усовершенствования и новые приспособления должны быть пущены в ход. Все, на что способен человеческий гений, должно быть использовано. Дело идет не о том, чтобы пропустить то количество воды, которое получает Долина через канал и от таяния выпавших снегов. Задачи наши значительно шире. Я не буду на них здесь останавливаться, скажу только, что народонаселение Долины, по нашим заданиям, через пять лет должно равняться пятнадцати миллионам. Сообразно с этим должно быть приготовлено соответствующее количество запасов одежды, оружия и амуниции. Все это вызывает необходимость расширить площадь земли, открыть доступ в соседние долины, что повлечет за собой приток новых вод в озеро. Вот почему требуется увеличение пропускной способности шлюзов.
Я слушал эту речь, смотрел на решительную жестикулирующую фигуру Куинслея и представлял себе, какой ужас распространится по свету, когда пятнадцать миллионов людей, выдрессированных, вооруженных самыми усовершенствованными орудиями смерти и послушных единой воле этого человека, может быть, сумасшедшего, внезапно грозным потоком польются отсюда через открытые Ворота из одной страны в другую. Это будет более грозное нашествие, чем нашествие орд Тамерлана и других диких народов.
Я был рад, когда заседание кончилось. Было уже четыре часа.
Прогулявшись по Центральной улице, чтобы как-нибудь убить время, я сел в вагон электрической подземной дороги и ровно в пять вошел в квартиру Тардье.
В первой комнате я увидел самого хозяина и мисс Смит, сидящих на маленьком диванчике у окна. При моем появлении они быстро изменили позу и несколько отодвинулись друг от друга, а лица их заметно покраснели. Я чувствовал себя смущенным, но они быстро оправились и весело смеялись над моим внезапным испугом.
Тардье любезно встретил меня.
– Я очень извиняюсь, что подвел вас… Нельзя сомневаться, что аббат выследил нас в Женском сеттльменте, когда мы садились в автомобиль. А может быть, он знал о вашем прибытии в дом миссис Смит еще накануне.
Мисс Смит была очень весела. Она приветливо мне улыбалась и, когда Тардье кончил, сказала:
– Зато мы хотим загладить свою ошибку. Мы привезли мадам Гаро сюда, и вы сможете переговорить ней. Времени будет достаточно. Мсье Тардье обещал отвезти нас домой в девять часов.
Я был поражен этим сюрпризом и мог только сказать, что очень рад, но что я, к сожалению, ничего не могу сообщить утешительного мадам Гаро.
– Мадам Гаро не ждет от вас ничего нового, – промолвила мисс Смит. Наоборот, вы узнаете от нее нечто неожиданное.
Тардье, обхватив меня за талию, повернул к дверям, находящимся в глубине комнаты, и коротко сказал:
– Мадам Гаро ждет вас.
Я постучал в дверь и услышал знакомый голос, от которого у меня сильно забилось сердце:
– Войдите.
Мадам Гаро сидела на низком мягком кресле и в опущенной руке держала раскрытую книгу. Я остановился на мгновение у дверей и сразу понял, что в жизни мадам Гаро произошла какая-то серьезная перемена.
Черты ее лица изменились. Что-то застывшее, неподвижное сковало это прекрасное, выразительное лицо. Я подошел и поцеловал протянутую мне руку. Она указала на соседний стул.
– Боже мой, вы пугаете меня, – вымолвил я слегка дрожащим голосом.
После долгого молчания она начала, и голос ее звучал глухо:
– Я расскажу вам все по порядку. После встречи Нового года утром стояла чудная, ясная зимняя погода. Мы увидели приближающийся аэроплан. Он спустился на поле около сада. Прилет аэроплана случается очень редко, и поэтому мы все были заинтересованы. В человеке, направляющемся к нашему дому, мы узнали Куинслея. Произошло сильное смятение. Я бросилась к себе в комнату и наотрез отказалась выйти к нему. Однако после настойчивых убеждений его и переговоров через мисс Смит я изменила свое решение. На меня повлияли его слова, что он может сообщить мне некоторые сведения о моем муже. Он проявил по отношению ко мне большую сдержанность и начал с того, что принес мне самые искренние извинения за свои прежние поступки. Он говорил:
– Вы не должны строго судить меня. Всю свою жизнь я провожу в тяжелом труде и умственной работе. Я неустанно тренирую себя, чтобы обуздать те пережитки, те звериные инстинкты, которые вложили в меня мои предки, и могу сказать с гордостью, что я их подчинил своей воле, воле высшего существа, homo sapiens, но бывают моменты, когда воля моя ослабевает, и тогда я перестаю отвечать за себя. Такие моменты бывают в моей жизни очень редко, и я помню их все наперечет. Я обещаю вам и клянусь, что по отношению к вам они никогда не повторятся.
Я сказала, что постараюсь забыть все неприятное и думаю, что при таких обстоятельствах будет лучше всего, если мы с ним никогда не будем встречаться.
Куинслей взял мою руку и умолял меня разрешить ему иногда приезжать ко мне, чтобы постараться загладить свою вину и несколько скрасить мою жизнь здесь тем, что он будет доставлять мне интересные книги и материалы для моих занятий живописью. Я освободила свою руку и сухо повторила свое желание более с ним не встречаться и потребовала от него обещанных разъяснений о судьбе моего мужа.
Прежде чем ответить мне, Куинслей прошелся несколько раз по комнате, так что я поняла, что он готовился сказать мне что-то важное. Рассказ он начал с того, что я отчасти знала от вас.
– Мсье Гаро, – сказал он, – обладал гениальными способностями. Такой ум создает эпоху в истории человечества. Я почувствовал это при первом же знакомстве с ним. Я не ошибся. Ему мы обязаны величайшими открытиями, и мы этого никогда не должны забыть, но характер его был слишком недисциплинированный.
На этом месте я перебила его:
– Как вы можете говорить таким образом о моем муже, которого вы обманули так жестоко! И почему вы говорите, употребляя прошедшее время, как будто его нет уже в живых?
Куинслей мягко возразил:
– Разрешите, мадам, рассказать до конца. Выслушайте и потом судите. Я ничего не говорил вам такого, что бы возбудило ваше подозрение относительно смерти вашего мужа.
После некоторой паузы он продолжал:
– Я сказал, что мсье Гаро был не вполне дисциплинирован. При такой обстановке, которая создалась здесь, это было особенно важно. Дело в том, что, предоставляя ему возможность работать по его открытиям в условиях, равных которым нет в мире, я никогда не обещал ему, что он сможет возвратиться в Париж.
– Это – иезуитство! – воскликнула я. – Ведь вы не предупредили его перед поездкой, что из этой страны нет возврата.
Говоря это, я вскочила, не имея возможности побороть свое волнение. Он тоже поднялся, и дальнейший разговор происходил стоя.
– Женщины – плохие политики и дельцы, – заговорил Куинслей. – Муж ваш не спрашивал, я не считал нужным говорить. Я не знал, во что выльется его работа. Вам известно, что первое время его пребывания здесь он работал в моей лаборатории, которая устроена так, что выход из нее без моего разрешения невозможен. Мсье Гаро не мог знать, где он находится, и при таком условии он мог быть доставлен обратно в Европу по первому требованию. Но он увлекся работой, и его снедало любопытство узнать все, что от него скрывалось. Лично я предупредил его об опасности, угрожающей ему в случае оставления башни, где помещается моя лаборатория. Он со свойственным ему легкомыслием пренебрег моими словами и, воспользовавшись случайностью, увидел то, что не надлежало видеть. Судьба его тем самым была решена. Он же думал, что это только шутки. Все, что было обязательно для каждого чужеземца, почему-то не должно было касаться его. У нас начались недоразумения. Желая придти ему на помощь, я предлагал ему много раз привезти вас сюда, но он об этом и слушать не хотел. Через пять лет я позволил ему отослать вам записку, вернее, сделал вид, что не знаю о ее существовании. В дальнейшем произошли печальные события. Я буду краток. Он перешел к прямому непослушанию, возмущению и, наконец, бунту. Он подговорил здесь компанию, которая решила осуществить безумный план. Даже гениальный человек может заблуждаться самым глупым образом. Бунт в нашей стране, среди нашего народонаселения, невозможен. Конец этой трагедии понятен. Дело завершилось арестом всех участников. По отношению к такому великому ученому я хотел оставаться безупречно корректным. Я явился сам для ареста…
Я не в состоянии была больше слушать. Волнение душило меня, я крикнула:
– Я знаю, знаю все это! Дальше! Дальше! Где мой муж теперь?
Куинслей казался очень удивленным. Он устремил на меня пристальный взгляд, и лицо его зловеще нахмурилось.
– Вам все известно? – проговорил он мрачно. – Кто-то поспешил вас осведомить. Тем хуже. Тогда я считаю лишним продолжать рассказ.
Я спохватилась, я сделала большую неосторожность прежде всего по отношению к вам, мсье Герье. Я постаралась взять себя в руки.
– Я знаю только, что мой муж был арестован и приговорен к двум годам тюрьмы, больше ничего. Об этом знают здесь все. Умоляю вас, продолжайте. Вы должны понять мои чувства.
Куинслей быстро совладал с собой, и голос его звучал опять спокойно и нежно:
– Ваш муж бросился на меня, желая убить, но я привел его в такое состояние, в котором он сделался вполне безопасен. Больше я его не видел. В свою последнюю поездку в Европу я решил привезти вас сюда из единственного желания спасти мсье Гаро. Срок тюремного заключения подходил к концу, к этому времени вы должны были быть здесь. Без вас он, конечно, погиб бы.
При этих его словах я сделала жест нетерпения, и, вероятно, лицо мое выразило такое недоверие к его словам, что он замолчал и потом с достоинством, повысив голос, произнес:
– Вы можете мне не верить, вы имеете на это право, но я просил вас забыть некоторые моменты. Итак, я привез вас сюда. Для достижения этого я прибег к некоторой силе, иначе поступить я не мог. Цель оправдывает средства. Теперь я подошел к самому трудному месту моего рассказа. Последнее время ваш муж пользовался в тюрьме смягченным режимом: он мог выходить из казармы, гулять по коридору и заниматься в тюремной библиотеке. Однажды вечером, когда на этаже, где помещалась его камера, никого не было, он спустился вниз по лестнице и исчез. Больше его никто не видел.
Он остановился против меня, и взгляд его проницательных глаз, казалось, впивался в мой мозг. Голова моя поникла на грудь, я вся съежилась от ужаса. Слова Куинслея не внушали мне никакого доверия. Наоборот, я чувствовала, что за ними скрывается что-то страшное, таинственное, отвратительное. Куинслей опять заговорил.
– Что он ушел никем не замеченный, не удивительно. В нашей тюрьме находится мало узников, наш народ не знает преступлений и наказаний. Тюремная стража весьма неопытна и состоит из людей самого низкого уровня. Здание не обнесено оградой и помещается в лесистой местности, на утесе, близ копей.
Это случилось в скором времени после вашего прибытия сюда. В этом и состоит весь ужас, и я нисколько не стараюсь умалить свою вину в том, что я тотчас же не оповестил мсье Гаро о вашем прибытии. Я не мог предвидеть побега вашего мужа.
Я с трудом спросила, что могло случиться с ним дальше. Куинслей старался успокоить меня, высказав несколько предположений, по-моему, не выдерживающих никакой критики:
– Он скрывается у кого-либо из прежних знакомых, он мог устроиться где-либо в уединенном месте в горах или, наконец, перевалить через горы в какую-нибудь соседнюю долину. Последнее является наименее допустимым, закончил Куинслей.
Видя, в каком состоянии я нахожусь, он оставил меня, на прощанье прикоснувшись своими губами к моей руке.
Мадам Гаро кончила свой длинный рассказ. Она сидела неподвижно, уставившись глазами в одну точку. Я молчал, обдумывая, что мне сказать. Утешить ли ее, придумывая различные счастливые комбинации, или постараться подготовить к роковой развязке, которая сама собой вытекала из слов Куинслея? Для меня не было сомнения, что Гаро погиб. Когда и от какой причины – я полагал, останется навсегда неизвестным. Меня захватило чувство глубокой жалости, и, взяв руку мадам Гаро, я дружески сжал ее в своей.
– Я не считаю слова Куинслея вполне лживыми. За ними вернее всего кроется правда. Мсье Гаро, я думаю, жив и припрятан где-нибудь в отдаленном месте, чтобы друзья не могли открыть его следов. Иначе Куинслей дал бы объяснение его исчезновению.
Мадам Гаро внимательно посмотрела на меня, и взгляд ее оживился, на лице появился легкий румянец.
– Вы говорите не для моего утешения? – спросила она.
– Я говорю то, что думаю.
Мадам Гаро выпрямилась в своем кресле, поправила на голове прическу и бегло оглядела себя в зеркале, висевшем на противоположной стене.
После длинной паузы она сказала:
– В течение этого месяца Куинслей заезжал к миссис Смит еще несколько раз. Он был большой друг ее покойного мужа. При каждом свидании со мной он говорил, что до сих пор не имеется каких-либо новых сведений о моем исчезнувшем муже. Со мной он был очень деликатен и держал себя крайне сдержанно. Он привез мне заказ на выполнение целого ряда картин разных сооружений и видов, а также все необходимое для этой работы.
– И вы могли принять дары от этого человека! – вскричал я с негодованием. – Неужели вы думаете, что он приезжал ради покойного мистера Смита?
Ирония звучала в моем голосе.
Мадам Гаро бросила на меня испытующий пристальный взгляд, и я увидел, что на лице ее изобразилось недоумение.
Я устыдился тона, с которым я позволил себе обратиться к ней. Я пробормотал:
– Этот Куинслей действует почему-то мне на нервы, мне кажется, что он должен вызывать и в других подобное чувство. Конечно, это смешно. Он очень интересный и элегантный джентльмен.
Мадам Гаро окинула меня еще более удивленным взглядом, по ничего не сказала.
В дверь постучали, и Тардье вошел с приглашением к обеду. Перед отъездом, когда мадам Гаро и я остались опять одни, я чувствовал перед ней какую-то неловкость, и разговор казался мне деланным и лишенным дружеского доверия. Она смотрела на меня каким-то новым взглядом и ограничивалась малозначащими фразами.
Когда около девяти часов дамы собрались уезжать, я взял ее руку и, удерживая в своей несколько дольше, чем это полагается, сказал.
– Поверьте, мадам, что я отношусь к вам с дружеской сердечностью.
Мы попрощались. Во взгляде ее я прочел расположение и теплоту. Сердце мое сжалось от счастья.
ГЛАВА VI
Приготовления окончились, и я должен был отправиться на постройку шлюзов. Дорогу эту я проделал на аэроплане. Это был обыкновенный пассажирский аэроплан. В заднем его закрытом отделении ехали, как обыкновенно, рабочие, в переднем помещалась более привилегированная публика. Моими спутниками оказались инженер, которого я встречал у нас в собрании, человек типичной для здешних аборигенов внешности (я знал, что его называют Гри-Гри), а также тот молодой элегантный англичанин, о котором я уже дважды упоминал. Теперь мы с ним познакомились, так сказать, официально. Он представился:
– Чарльз Чартней, инженер-технолог, специалист по водопроводам. Мне много пришлось поработать в Европе и Азии. Теперь мой опыт находит применение здесь. Я люблю грандиозные замыслы и принимаю участие в их осуществлении. Мелочи меня не увлекают, детали работы меня не касаются. При тех технических средствах, которые здесь имеются, работа становится особенно приятной. Вы создаете план и заранее знаете, что выполнение его не встретит препятствий… Если вы впервые совершаете этот путь, – продолжал он после короткой паузы, – я советую вам обратить внимание на вид, который расстилается под нами, и тогда вы сразу поймете все, а я постараюсь объяснить вам в общих чертах главную нашу задачу.
Мы уселись у самого окна. Через стекло, покрытое по краям легким узором изморози, все было хорошо видно.
– Смотрите, прямо перед нами крутой скат горного хребта. Наивысшая точка его – полторы тысячи метров. Вы видите на нем, там, налево, ступени колоссальной лестницы. Эти ступени – шлюзы. Мы их так называем. На самом деле это целые озера; между ними вы замечаете серые полосы; это трубы, соединяющие один шлюз с другим. Теперь взгляните вниз, на подошву хребта; тут вы видите большое озеро, в диаметре около десяти километров. Оно окружено высокой прочной дамбой. Под нами, среди каменных набережных, вьется главный канал; он впадает в это озеро. Наибольшая масса воды, проходящая по долине через этот канал, попадает в озеро; уровень его меняется в зависимости от времени года и состояния погоды, но никогда не должен превышать установленный, когда вода могла бы перехлестнуть через дамбу. Для этой цели вода все время откачивается через трубы и поднимается до вершины хребта. Там она выпускается в соседнюю, чуждую для нас, долину. Некоторые из более высоко расположенных мест, как например, Американский сеттльмент и Женский сеттльмент, направляют свою воду прямо в верхние шлюзы. Вон там, налево, приблизительно на середине склона, вы видите гигантское сооружение канал, огибающий отвесный выступ скалы; дальше вы видите высокие виадуки, по которым он пересекает пропасть. Теперь прошу вас обратить свой взор направо; вы видите новые сооружения: такие же шлюзы, не вполне еще достроенные, и дамбы вокруг громадного пустого водоема. Туда будет пущена вода, когда вся система будет закончена. Увеличивающееся народонаселение требует расширения площадей земли. Приходится использовать соседние небольшие долины, открыв доступ к ним через горы. Это увеличивает приток воды в главную долину. Кроме того, нельзя иметь одну систему шлюзов. Старая требует починки. Наш аэроплан направляется к городу, выстроенному на берегу озера. Это рабочий поселок, он остался от прежней постройки и теперь настолько разросся, что доходит до дамбы будущего озера. Местоположение его так красиво и удобно, что я уверен, он утратит свой временный характер и сделается вторым центром страны.
Действительно, вид этого Нового города с высоты был чудесный. Почти вплотную за последними его постройками спускался крутой склон горы, покрытый лесом. А высокие здания его красиво отражались, как в зеркале, на тихой поверхности озера.
Лучи яркого солнца щедро озаряли долину. Аэроплан снизил скорость и стал плавно спускаться, описывая длинную спираль в воздухе.
Цель путешествия моих спутников была та же, что и моя: мы, все трое, оказались в местном управлении стройки.
Чартней устроил так, что я получил возможность присоединиться к нему в его поездке по шлюзам.
На следующее утро ему надо было произвести осмотр некоторых работ. Я воспользовался его любезным приглашением сопутствовать ему. Нам подали прекрасный открытый автомобиль. Кроме Чартнея и меня в нем поместился на переднем сиденье рядом с шофером Гри-Гри, с которым я вчера познакомился. Мы все были одеты в широкие теплые пальто и плоские дорожные кепки; ноги были укутаны пледом. Автомобиль с места пошел хорошим ходом. Гудки его сирены резко раздавались среди высоких домов. Улицы кишели уже многолюдной толпой.
Быстрое движение автомобиля всегда приводило меня в хорошее настроение. Так и теперь – я чувствовал себя превосходно. Я вдыхал полной грудью свежий лесной воздух, и сердце мое билось сильнее. Мои спутники, по-видимому, чувствовали себя тоже хорошо. Чартней начал философствовать о величии природы и красоте мироздания. Он был хорошо знаком с литературой, часто ссылался на Джона Рескина и цитировал его.
– Человек составляет часть природы, и последняя оказывает на него могущественное влияние. Прекрасная природа облагораживает человека и возвышает его душу.
Гри-Гри, обернувшись к нам со своего сиденья и улыбаясь счастливой улыбкой, докончил:
– Человек подчиняет себе природу и должен быть благороден и весел независимо от того, какое влияние оказывает на него природа.
– Это вы говорите, – воскликнул Чартней, – о силе внушения, массовом гипнозе, об инструментальном веселье, которое заставляет вас резвиться наподобие телят в поле, не сознавая – отчего. Нет, дорогой мой, с таким механическим производством благородства и веселья далеко не уйдешь. Но, впрочем, мы много уже спорили на эту тему.
Я восторгался местностью.
После узкой, глубокой выемки мы оказались у самого шлюза. Тихая водная поверхность в рамке гранитной набережной лежала перед нами. Рядом стояло здание водоподъемной станции. Слышался резкий звук – это работали громадные насосы.
Поворот дороги – и мы промчались под мостом, состоящим из трех громадных труб, вздымающихся кверху на гору, каждая диаметром, по крайней мере, в два-три метра.
После крутого подъема автомобиль обогнул высокую скалу и, пронизав небольшой туннель, вынесся на узкий карниз, вырубленный на отвесном обрыве. Вдали, на горизонте, сквозь дымку легкого тумана едва-едва обрисовывался Главный город с его громадными многоэтажными домами. Величественный мир гор справа и слева как бы приблизился и стал яснее и резче.
– Я никогда не сравню поездку на автомобиле с полетом на аэроплане, сказал Чартней. – Здесь чувствуешь себя более связанным с пейзажем, так сказать, составляешь часть его, между тем как виды с птичьего полета страдают оторванностью, все представляется как на географической карте. К счастью, перелет на вершину хребта, туда, куда мы теперь направляемся, невозможен на аэроплане. Распространение энергии со станции в Новом городе достигает только тысячи метров.
Гри-Гри опять повернулся к нам и засмеялся.
– Иначе, быть может, кто-нибудь попытался бы улететь от нас. А этого делать нельзя. Будет время, когда Ворота откроются, – тогда дело другое.
Скоро мы достигли второго шлюза. Здесь производили поправку каменной стены, облицовывающей выемку в горе. Эта стена была размыта грунтовыми водами, и ее надо было разобрать. Работу производили сотни две рабочих.
Гри-Гри спрыгнул с автомобиля и крикнул нам, что он остается здесь.
Стараясь, чтобы шофер не услышал его, Чартней тихо сказал:
– Как отдельные индивидуумы, эти люди не представляют ничего, значение массы их – велико. Я их сравниваю с муравьями.
Дорога извивалась и подымалась все выше и выше. Шлюз следовал за шлюзом. Лес скоро кончился, и пошли луга. Снег лежал уже здесь не только по ложбинам и впадинам, но покрывал всю землю; говорливые ручейки бежали повсюду. Солнце сильно припекало. Навстречу то и дело попадались нагруженные доверху автомобили. На одном из них на клади расположилась компания безобразных существ, помесь обезьяны с человеком. Я спросил Чартнея, говорит ли он по-французски.
– О, да.
– В таком случае нам лучше продолжать беседу на этом языке.
– В противоположность другим, я вовсе не желаю стеснять себя в разговорах и мало забочусь, какого мнения будет Куинслей о моем образе мыслей, – отвечал Чартней, откидываясь назад и закуривая папиросу. – Все, что доставляется из Европы и Америки, – продолжал он, переходя на французский язык, – идет сюда, на вершину этой горы, которая называется Высоким Утесом. Здесь производится разгрузка аэропланов дальнего следования. Сообщение поддерживается постоянно с одним из пустынных островов в Индийском океане, куда прибывают зафрахтованные Куинслеем суда. Команда на них состоит исключительно из местных жителей. Так сохраняется полная тайна нашей Долины. Таким путем и вы, мсье Герье, прибыли сюда. Аэропланы с бензиномоторами охраняются на Высоком Утесе стражей, состоящей из этих человекоподобных уродов.
В это время автомобиль после крутого подъема покатился по плоской равнине, вдоль набережной последнего шлюза. Насосная станция стояла в глубокой выемке, так что крыша ее возвышалась над окружающей землей. Налево от шлюза громоздились высокие голые скалы. Автомобиль остановился. Чартней, выскочивший из автомобиля первым, разминал затекшие от сиденья ноги.
– Мсье Герье, – обратился он ко мне, – у меня есть свободные полчаса, чтобы пройтись с вами, затем на несколько часов я должен буду проехаться на место постройки, вы же можете закусить у начальника станции, с которым я вас познакомлю.
Я изъявил свое полное согласие.
Мы пошли вдоль скал направо от шлюза. Через пять минут пути я увидел нечто вроде ворот, поставленных между двух скал. Они были открыты, и несколько грузовых автомобилей только что выехали из них. По обеим сторонам ворот стояли на часах звероподобные люди, держа в руках ружья с примкнутыми штыками.
– Чарльз Чартней, инженер-технолог, специалист по водопроводам. Мне много пришлось поработать в Европе и Азии. Теперь мой опыт находит применение здесь. Я люблю грандиозные замыслы и принимаю участие в их осуществлении. Мелочи меня не увлекают, детали работы меня не касаются. При тех технических средствах, которые здесь имеются, работа становится особенно приятной. Вы создаете план и заранее знаете, что выполнение его не встретит препятствий… Если вы впервые совершаете этот путь, – продолжал он после короткой паузы, – я советую вам обратить внимание на вид, который расстилается под нами, и тогда вы сразу поймете все, а я постараюсь объяснить вам в общих чертах главную нашу задачу.
Мы уселись у самого окна. Через стекло, покрытое по краям легким узором изморози, все было хорошо видно.
– Смотрите, прямо перед нами крутой скат горного хребта. Наивысшая точка его – полторы тысячи метров. Вы видите на нем, там, налево, ступени колоссальной лестницы. Эти ступени – шлюзы. Мы их так называем. На самом деле это целые озера; между ними вы замечаете серые полосы; это трубы, соединяющие один шлюз с другим. Теперь взгляните вниз, на подошву хребта; тут вы видите большое озеро, в диаметре около десяти километров. Оно окружено высокой прочной дамбой. Под нами, среди каменных набережных, вьется главный канал; он впадает в это озеро. Наибольшая масса воды, проходящая по долине через этот канал, попадает в озеро; уровень его меняется в зависимости от времени года и состояния погоды, но никогда не должен превышать установленный, когда вода могла бы перехлестнуть через дамбу. Для этой цели вода все время откачивается через трубы и поднимается до вершины хребта. Там она выпускается в соседнюю, чуждую для нас, долину. Некоторые из более высоко расположенных мест, как например, Американский сеттльмент и Женский сеттльмент, направляют свою воду прямо в верхние шлюзы. Вон там, налево, приблизительно на середине склона, вы видите гигантское сооружение канал, огибающий отвесный выступ скалы; дальше вы видите высокие виадуки, по которым он пересекает пропасть. Теперь прошу вас обратить свой взор направо; вы видите новые сооружения: такие же шлюзы, не вполне еще достроенные, и дамбы вокруг громадного пустого водоема. Туда будет пущена вода, когда вся система будет закончена. Увеличивающееся народонаселение требует расширения площадей земли. Приходится использовать соседние небольшие долины, открыв доступ к ним через горы. Это увеличивает приток воды в главную долину. Кроме того, нельзя иметь одну систему шлюзов. Старая требует починки. Наш аэроплан направляется к городу, выстроенному на берегу озера. Это рабочий поселок, он остался от прежней постройки и теперь настолько разросся, что доходит до дамбы будущего озера. Местоположение его так красиво и удобно, что я уверен, он утратит свой временный характер и сделается вторым центром страны.
Действительно, вид этого Нового города с высоты был чудесный. Почти вплотную за последними его постройками спускался крутой склон горы, покрытый лесом. А высокие здания его красиво отражались, как в зеркале, на тихой поверхности озера.
Лучи яркого солнца щедро озаряли долину. Аэроплан снизил скорость и стал плавно спускаться, описывая длинную спираль в воздухе.
Цель путешествия моих спутников была та же, что и моя: мы, все трое, оказались в местном управлении стройки.
Чартней устроил так, что я получил возможность присоединиться к нему в его поездке по шлюзам.
На следующее утро ему надо было произвести осмотр некоторых работ. Я воспользовался его любезным приглашением сопутствовать ему. Нам подали прекрасный открытый автомобиль. Кроме Чартнея и меня в нем поместился на переднем сиденье рядом с шофером Гри-Гри, с которым я вчера познакомился. Мы все были одеты в широкие теплые пальто и плоские дорожные кепки; ноги были укутаны пледом. Автомобиль с места пошел хорошим ходом. Гудки его сирены резко раздавались среди высоких домов. Улицы кишели уже многолюдной толпой.
Быстрое движение автомобиля всегда приводило меня в хорошее настроение. Так и теперь – я чувствовал себя превосходно. Я вдыхал полной грудью свежий лесной воздух, и сердце мое билось сильнее. Мои спутники, по-видимому, чувствовали себя тоже хорошо. Чартней начал философствовать о величии природы и красоте мироздания. Он был хорошо знаком с литературой, часто ссылался на Джона Рескина и цитировал его.
– Человек составляет часть природы, и последняя оказывает на него могущественное влияние. Прекрасная природа облагораживает человека и возвышает его душу.
Гри-Гри, обернувшись к нам со своего сиденья и улыбаясь счастливой улыбкой, докончил:
– Человек подчиняет себе природу и должен быть благороден и весел независимо от того, какое влияние оказывает на него природа.
– Это вы говорите, – воскликнул Чартней, – о силе внушения, массовом гипнозе, об инструментальном веселье, которое заставляет вас резвиться наподобие телят в поле, не сознавая – отчего. Нет, дорогой мой, с таким механическим производством благородства и веселья далеко не уйдешь. Но, впрочем, мы много уже спорили на эту тему.
Я восторгался местностью.
После узкой, глубокой выемки мы оказались у самого шлюза. Тихая водная поверхность в рамке гранитной набережной лежала перед нами. Рядом стояло здание водоподъемной станции. Слышался резкий звук – это работали громадные насосы.
Поворот дороги – и мы промчались под мостом, состоящим из трех громадных труб, вздымающихся кверху на гору, каждая диаметром, по крайней мере, в два-три метра.
После крутого подъема автомобиль обогнул высокую скалу и, пронизав небольшой туннель, вынесся на узкий карниз, вырубленный на отвесном обрыве. Вдали, на горизонте, сквозь дымку легкого тумана едва-едва обрисовывался Главный город с его громадными многоэтажными домами. Величественный мир гор справа и слева как бы приблизился и стал яснее и резче.
– Я никогда не сравню поездку на автомобиле с полетом на аэроплане, сказал Чартней. – Здесь чувствуешь себя более связанным с пейзажем, так сказать, составляешь часть его, между тем как виды с птичьего полета страдают оторванностью, все представляется как на географической карте. К счастью, перелет на вершину хребта, туда, куда мы теперь направляемся, невозможен на аэроплане. Распространение энергии со станции в Новом городе достигает только тысячи метров.
Гри-Гри опять повернулся к нам и засмеялся.
– Иначе, быть может, кто-нибудь попытался бы улететь от нас. А этого делать нельзя. Будет время, когда Ворота откроются, – тогда дело другое.
Скоро мы достигли второго шлюза. Здесь производили поправку каменной стены, облицовывающей выемку в горе. Эта стена была размыта грунтовыми водами, и ее надо было разобрать. Работу производили сотни две рабочих.
Гри-Гри спрыгнул с автомобиля и крикнул нам, что он остается здесь.
Стараясь, чтобы шофер не услышал его, Чартней тихо сказал:
– Как отдельные индивидуумы, эти люди не представляют ничего, значение массы их – велико. Я их сравниваю с муравьями.
Дорога извивалась и подымалась все выше и выше. Шлюз следовал за шлюзом. Лес скоро кончился, и пошли луга. Снег лежал уже здесь не только по ложбинам и впадинам, но покрывал всю землю; говорливые ручейки бежали повсюду. Солнце сильно припекало. Навстречу то и дело попадались нагруженные доверху автомобили. На одном из них на клади расположилась компания безобразных существ, помесь обезьяны с человеком. Я спросил Чартнея, говорит ли он по-французски.
– О, да.
– В таком случае нам лучше продолжать беседу на этом языке.
– В противоположность другим, я вовсе не желаю стеснять себя в разговорах и мало забочусь, какого мнения будет Куинслей о моем образе мыслей, – отвечал Чартней, откидываясь назад и закуривая папиросу. – Все, что доставляется из Европы и Америки, – продолжал он, переходя на французский язык, – идет сюда, на вершину этой горы, которая называется Высоким Утесом. Здесь производится разгрузка аэропланов дальнего следования. Сообщение поддерживается постоянно с одним из пустынных островов в Индийском океане, куда прибывают зафрахтованные Куинслеем суда. Команда на них состоит исключительно из местных жителей. Так сохраняется полная тайна нашей Долины. Таким путем и вы, мсье Герье, прибыли сюда. Аэропланы с бензиномоторами охраняются на Высоком Утесе стражей, состоящей из этих человекоподобных уродов.
В это время автомобиль после крутого подъема покатился по плоской равнине, вдоль набережной последнего шлюза. Насосная станция стояла в глубокой выемке, так что крыша ее возвышалась над окружающей землей. Налево от шлюза громоздились высокие голые скалы. Автомобиль остановился. Чартней, выскочивший из автомобиля первым, разминал затекшие от сиденья ноги.
– Мсье Герье, – обратился он ко мне, – у меня есть свободные полчаса, чтобы пройтись с вами, затем на несколько часов я должен буду проехаться на место постройки, вы же можете закусить у начальника станции, с которым я вас познакомлю.
Я изъявил свое полное согласие.
Мы пошли вдоль скал направо от шлюза. Через пять минут пути я увидел нечто вроде ворот, поставленных между двух скал. Они были открыты, и несколько грузовых автомобилей только что выехали из них. По обеим сторонам ворот стояли на часах звероподобные люди, держа в руках ружья с примкнутыми штыками.