Ильин Федор Николаевич. Долина Новой жизни

   Куинслей более спокойным голосом сказал:
   – Я очень сожалею, что не мог совладать с собой. Надеюсь, что впредь у нас не будет неприятностей. Я требую от вас беспрекословного послушания и благодарности за то, что для вас сделано. Если вы честный человек, вы должны чувствовать, что вы мне обязаны жизнью.
   – Я никогда этого не забуду, – отвечал я, – но ради этого я не могу забыть других обязательств. Если вы говорите относительно мадам Гаро, то…
   – Мадам Гаро! – перебил меня, опять раздражаясь, Куинслей. – Какое дело вам до мадам Гаро, какое отношение к ней вы имеете? Вы придаете значение вымыслу какой-то истерички. Неужто вы не понимаете, что даже сами по себе ваши предположения, подозрения по отношению ко мне унижают меня? Какое вы имели право принять участие в этой глупой истории? Но положим конец этому разговору, я предупредил вас, и считаю дело оконченным.
   Он прошелся несколько раз из угла в угол по комнате, давая себе время успокоиться и, когда остановился передо мной, я узнал в нем того Куинслея, каким он был в Париже. Он протянул мне руку и заговорил мягким тоном:
   – Горячность, которую я никогда не могу преодолеть – наследственный дар моего дедушки, с этим трудно справиться. Забудем наш разговор. Я знаю, вы получите назначение к Шервуду. Это замечательный руководитель. Ваш талант найдет там наилучшее применение. Мы будем еще не раз встречаться с вами и тогда поговорим, а теперь до свидания.
   С чувством величайшего удовольствия оставил я кабинет этого человека. Но с облегчением я вздохнул только тогда, когда оказался на дорожке сада около большого канала. Тут, согласно указанию Тардье, я спустился вниз на станцию подземной электрической дороги и через десять минут пути в прекрасном вагоне уже стоял перед громадным зданием, где помещалась средняя школа № 62.
   Когда я отыскал Тардье, он повел меня в один из классов, где как раз шли занятия.
   – В этом здании, – объяснял он мне по пути, – помещается десять школ. В каждой из них по четыре класса. Все учение заканчивается в четыре года. Сюда поступают мальчики по окончании низшей школы, четырех лет. Восьми лет они уходят из средней школы, и если успехи их отличны, то они назначаются для прохождения курса специальных высших школ. Специальность их определяют чисто объективным методом, руководствуясь особенностями их ума и развития тех или других способностей.
   Класс представлял из себя громадный, светлый зал, наполненный юношами, сидящими на скамьях, поставленных амфитеатром вокруг кафедры. Юноши производили впечатление здоровых и развитых физически, на наш европейский взгляд, приблизительно пятнадцати-шестнадцатилетних, тогда как им было не более семи. На кафедре стоял учитель, ничем не отличающийся по внешности от всех здешних жителей. Перед ним находилось несколько аппаратов, значение которых мне скоро стало понятным. Он преподавал им математику. Дети сидели смирно и почти не шевелились.
   Тардье и я сели рядом с учителем, и урок продолжался.
   Учитель объяснял формулу; затем он взял из книги картон с какими-то прорезями и поместил его в аппарат, стоящий перед ним. Послышалось легкое жужжание, оно продолжалось несколько секунд. После этого учитель задал некоторым ученикам вопросы. Оказалось, что объяснение было усвоено тремя из пяти. Тогда аппарат снова зажужжал. Повторные вопросы убедили, что объяснение запечатлено в памяти всех обучающихся. Если надо было усвоить себе какой-либо чертеж, то рисунок его проецировался аппаратом на особом экране и удерживался на нем до тех пор, пока запоминался всеми.
   Мы вышли из класса, и Тардье торжествующе заявил:
   – Таким образом с помощью механических приспособлений мы добиваемся, что наши ученики без всякого труда в четыре года усваивают то, на что в Европе тратится семь лет, и это достигается в условиях, когда мы отводим спорту, физическим упражнениям и военной подготовке не менее половины трудового времени. Все знания остаются в памяти навсегда и в то же время воспринимаются вполне сознательно.
   Мы побывали еще в нескольких других классах, и я убедился, что преподавание везде ведется по той же самой системе. Запоминание виденного и слышанного совершается с помощью аппарата, который передает восприятия непосредственно в мозг и удерживает их там столько времени, сколько необходимо для среднего ученика. Подбирают учеников по классам весьма тщательно, руководствуясь их способностями.
   Покидая школу, я видел, как несколько групп учеников упражнялись в гимнастике и спортивных играх. Бросались в глава их послушание, серьезность и спокойствие. Казалось, это все взрослые люди, что они исполняют какое-то важное дело, а не игру.
   На обратном пути, проходя мимо замка Куинслея, я тщательно старался установить, из какого именно окна мне была брошена записка, но напрасно. Все окна в этом этаже были закрыты. Через их стекла я ничего не мог видеть.
   Вечером, по возвращении в Колонию, я отправился на прогулку со своими друзьями Мартини и Карно. Я передал им свой разговор с Куинслеем Старшим и Куинслеем Младшим и просил объяснить все то, что оставалось для меня непонятным. По их словам, оказывалось, что Куинслей Старший был большой энтузиаст всего нового, революционер по природе. С ранней молодости он бредил идеями пересоздания мира и самого человека – с тем, чтобы в корне изменить все его инстинкты. Он собрал вокруг себя группу таких же энтузиастов и, будучи миллиардером, решил осуществить свою мечту, переселившись в уединенное место. Его сын, Макс Куинслей, такой же энтузиаст, замечательный биолог, молодой, но прославивший уже себя в ученом мире, подал своему отцу блестящую мысль вывести искусственным путем поколения людей, лишенных основных страстей и недостатков человечества, и с помощью их попытаться водворить на земле новый строй. Но уже тогда программа Куинслея Старшего существенно отличалась от программы Куинслея Младшего. В то время как первый хотел с помощью новых людей мирным путем содействовать излечению человечества от вековых недугов, совершенствованию его, последний считал, что мирным путем в этом деле ничего не добиться, надо искать и использовать другие пути. Под его влиянием в последнее время все более и более развивался милитаризм, между тем как лет двадцать пять тому назад его не было и в зачатке. По мере того, как Куинслей Старший стареет, власть переходит в руки Макса, и можно сказать, он является теперь фактическим руководителем страны. С каждым годом он делается все более самовластным, раздражительным, не терпящим никаких возражений. Люди, которые знали его прежде, не узнают его теперь. Самые близкие его друзья, приехавшие с первой экспедицией из Америки, устранены от всякого участия в делах и доживают свой век в полном бездействии. К ним Макс Куинслей относится особенно подозрительно, хотя отец его и до сих пор старается поддерживать с ними хорошие отношения. Расхождения между отцом и сыном все более увеличиваются, но все же Макс не выходит из послушания отцу. Раз Куинслей-отец обещал, что дело мадам Гаро будет улажено, то надо надеяться, что так и будет; но ясно, что это повиновение родителю стоит очень дорого Максу – отсюда его раздражение в разговоре со мною. Если в настоящее время мадам Гаро будет в безопасности, то этого нельзя сказать о ее будущем, так как Куинслей настойчив и никогда не отступает от намеченного. Поэтому не надо останавливаться на достигнутом, надо постараться, чтобы попытки Макса в отношении мадам Гаро не повторились. С этой целью мы решили выяснить немедленно, где находится в данное время мадам Гаро, и установить с ней постоянную связь.
   На следующий день, рано утром, на пассажирском аэроплане я отправился на место своей службы, в Долину Большой дороги.
   В кабине аэроплана сидело уже несколько десятков человек, когда я вошел туда в сопровождении Карно. Он отправился вместе со мной, – ему требовалось осмотреть электрическую станцию.
   В кабине, отделанной очень просто, стояли длинные деревянные скамьи. Пассажирами были простые рабочие, перемещаемые с одной работы на другую.
   Мы с Карно прошли в следующую кабину, расположенную в средней части аэроплана. Здесь обстановка была совершенно иная: мягкие кресла, столики для работы, зеркала и различные украшения. Кабина была небольшая и, кроме нас, здесь поместилось еще четыре человека, из которых двое были «приезжие», а двое – аборигены.
   Мы раскланялись с ними, но в разговор не вступили.
   Аэроплан скоро поднялся. Плавность его лета и отсутствие шума делали полет настоящим удовольствием. Мы пересекли Главную долину на небольшой высоте, и над пушечным заводом, громадные здания которого рисовались внизу под нами на зеленом фоне местности, повернули в сторону, несясь над узкой, постепенно поднимающейся долиной, глубоко вдающейся в отроги гор и теряющейся где-то между их вершинами. Посреди этой долины мы могли видеть широкий извивающийся канал; вода в нем местами образовала пенящиеся водопады.
   Вдоль канала вилась лента дороги, блестевшая на солнце как отполированная. Из ущелий гор в долину спускались темные леса, а самая долина представлялась ярко-зеленой. По мере того, как долина поднималась, незаметно для нас поднимался и аэроплан, и скоро мы уже видели Главную долину и пушечный завод где-то далеко, сквозь щель поднимающихся со всех сторон гор. Долина суживалась и обрывалась у подножия громадного горного массива, вершины которого с аэроплана нельзя было видеть.
   Сверху видно было, что дорога упиралась в пустынную скалу, где начинался туннель, черное жерло которого выступало на сером фоне скалы. Канал отворачивал в сторону и терялся в горах. Рядом с туннелем были разбросаны большие постройки – похоже, заводские корпуса и рабочие казармы.
   И здесь меня поражало отсутствие труб, дыма и копоти. Или все приводилось в движение электричеством или иной какой-то энергией, но, во всяком случае – каменный уголь здесь не использовался.
   Аэроплан снизился, приземлился; мы прибыли к месту моей первой службы.
   Карно попрощался со мной, и я отправился в главное управление постройки туннеля для получения указаний от помощника Шервуда. Я был назначен в модельную мастерскую и должен был ежедневно приезжать сюда из Колонии в семь часов утра и уезжать в пять.
   Строительство туннеля произвело на меня потрясающее впечатление. Собственно говоря, слово «туннель» совершенно не подходит к тому сооружению, которое я увидел. Через него должна пройти дорога, рассчитанная на движение двадцати грузовых автомобилей в ряд. Высота сооружения была пропорциональна ширине. Я не буду описывать эту грандиозную стройку со всеми имеющимися здесь остроумными механическими приспособлениями и машинами и с громадным количеством рабочих. Единственное, на чем я считаю нужным здесь остановиться, – это на вопросе, откуда бралась энергия, которой приводились в движение все эти машины.
   В четыре часа я зашел на станцию, где ожидал меня Карно. Станция была расположена за поселком, и мне пришлось пройти мимо всех рабочих казарм. Эти постройки ничем не отличались от домов обычного типа на любой улице Главного города. Улица была пуста, так как все население находилось на работе.
   Я легко нашел дорогу на станцию и добрался до нее почти без расспросов. Станция представляла из себя трехэтажное здание – оно стояло на самой набережной канала. Раньше ее динамо-машины приводились в движение падением воды. Теперь источник энергии был совсем иной, и Карно обещал мне показать механизмы, необходимые для получения этой энергии.
   Я застал Карно в нижнем этаже за разборкой каких-то частей незнакомой мне машины. Двое или трое рабочих помогали ему. Он был так увлечен своей работой, что долго не замечал меня. Я не хотел ему мешать и, усевшись на стуле в дальнем углу, выжидал.
   Когда Карно, наконец, заметил меня, он засмеялся.
   – Сколько времени вы сидите здесь, мой дорогой? Как мог я не заметить вашего прихода! Ну, подходите, я ознакомлю вас с основами, на которых зиждется добыча новой могучей энергии. Вы, конечно, знаете, что еще в конце прошлого столетия Беккерелем, Кюри и другими было открыто несколько так называемых радиоактивных элементов. Вы знаете уран, радий, торий и актиний. Атомы этих элементов находятся в постоянном распаде и, распадаясь, они выделяют колоссальное количество энергии. Например, грамм радия, если бы он мог распасться сразу, выделил бы энергию, равную энергии взрыва тысячи восьмисот тонн динамита. Наука не знала способа ускорить распад атомов или замедлить распад. Мы обязаны этим открытием Гаро, и вы видите, что все наши электрические станции переведены с белого угля на этот новый вид энергии. В копях около Долины Новой Жизни мы имеем громадный запас радиоактивных элементов. Открыт еще более могучий элемент, чем ранее известные, и скорость распада атомов этого элемента мы научились регулировать. Вы спросите меня, как это делается? Чтобы ответить вам, я сначала должен прочесть вам маленькую лекцию… Вы, верно, знаете, как представляет себе наука строение атомов. Центральное тело, заряженное положительным электричеством, окружено стремительно вращающимися вокруг него отрицательно заряженными частицами. Атом представляет собой целый мир с его солнцем и с его планетами. Чтобы заставить этот мир разрушиться, должна быть найдена какая-то сила. Гаро использовал силу скорости частиц, распадающихся элементов. Он производил столкновение двух миров, одного распадающегося, а другого находящегося в стадии равновесия. Тогда последний мир рушится, и энергия, затраченная на созидание его и до поры до времени находящаяся в потенциальном состоянии, переходит сразу в кинетическую и может быть использована. Вы понимаете, что для достижения этого потребовался целый ряд самых остроумных приспособлений, и Гаро удалось разрешить эту задачу с простотой, доступной только гению.
   – Боже мой, – воскликнул я, – такой человек заслужил славу и признательность не только этой страны, но и всего мира!
   – Конечно, – согласился Карно, – Гаро наш соотечественник, и он покрыл себя вечной славой, заслуга его неоценима. Только после перехода всех станций на новый вид энергии явилась возможность достичь всего того, что мы здесь видим. Теперь мы имеем в своем распоряжении такой неисчислимый запас энергии, что нам не приходится ее экономить.
   Мне хотелось поделиться с Карно своим возмущением по поводу того, что такому замечательному человеку, как Гаро, пришлось пережить столько неприятностей и что его дальнейшая судьба даже теперь неизвестна. Но я вспомнил преподанный мне совет, что в этой стране можно говорить откровенно только в открытом месте, и остановился.
   Карно, по-видимому, угадал мою мысль и постарался прекратить разговор.
   Он повел меня показывать машины, расположенные на всех трех этажах.
   Когда мы в семь часов вечера садились на аэроплан, чтобы возвратиться домой, было уже совсем темно. Из туннеля доносились высокие свистящие звуки бесчисленных сверл, день и ночь буравящих гору, и однообразный шум двигающихся поездов с землей и камнями.
   Работа моя на постройке Большой дороги продолжалась, не нарушаемая какими-либо событиями. Чем ближе я знакомился с подробностями, тем больше удивлялся грандиозности замысла, техническим усовершенствованиям, с помощью которых он осуществлялся. Ежедневно я отправлялся на службу и проводил там восемь часов, стараясь приспособить к делу некоторые свои открытия, с тем, чтобы они могли еще более повысить производительность работы землечерпательных машин.
   По вечерам, а также и в праздничные дни я стал учиться летать. Я получил уже описанный мною костюм, точно подходящий к моей фигуре, и прибор с крыльями. Искусство летать оказалось не таким простым. Я, конечно, поломал бы себе кости и разбил голову, если бы меня не спасал надутый, как шар, костюм. При падении человек подскакивал, как мячик, оставаясь невредимым. Мои первые полеты, совершаемые под руководством Фишера, были очень похожи на первые полеты птенцов, только что вытолкнутых из гнезда.
   Однажды, – я не помню точно, в какой именно день, но я знаю, что это было в начале декабря, – я кончил свою работу и собирался с четырехчасовым аэропланом возвращаться домой. Я вышел на улицу. Там проходили отряды рабочих, сменяющие друг друга, и, как всегда, по-военному, мерно отбивали шаг. Ко мне приблизился юноша с замечательно свежим, красивым лицом и произнес шепотом несколько слов. Сначала, из-за шума машин, грохота вагонов, топанья ног я ничего не мог понять. Потом расслышал отдельные слова: «следуйте… известие… Гаро». Юноша, бросивший эти таинственные слова, быстрым шагом удалился от меня. Я, не упуская его из виду, пошел за ним. Когда мы были на лужайке перед каналом, и от поселка нас отделяла группа деревьев, юноша остановился и быстро сунул мне в руку свернутую в трубочку записку. Потом мелодичным голосом произнес:
   – Я могу дать вам некоторые разъяснения и добавления, но не теперь. Через час будет темно, мы встретимся снова здесь, и вы можете иметь в своем распоряжении четверть часа.
   Сказав это, он скрылся среди деревьев.
   Я раскрыл записку. Там стояло: «Мсье Герье, я вам очень обязана за вашу доброту ко мне. Я знаю, что только благодаря вам я вышла из того ужасного положения, в котором оказалась вследствие своей доверчивости. Теперь я нахожусь в прекрасной спокойной обстановке, но все же чувствую себя в плену. Меня окружают милые люди, но у меня есть потребности поговорить о многих интересующих меня вопросах с человеком, которому я безусловно верю». Слово «безусловно» было подчеркнуто. «Я очень хотела бы видеть вас. Вы единственный человек, на которого я надеюсь. Здесь, я чувствую, за мной следят. Боюсь, что мои мысли иногда становятся доступными моим надсмотрщикам. Из осторожности больше ничего не пишу. Вы можете узнать все от подателя этой записки, милой мисс Смит.
   Благодарная вам Анжелика Гаро».
   Итак, след мадам Гаро отыскался. Она жива и здорова, она в хорошей обстановке. Я чувствовал себя счастливым, получив эти сведения. Я не мог дождаться условленного часа, чтобы узнать все подробности. Время тянулось медленно, тем более, что я решил не показываться на улицах и бродил из стороны в сторону по набережной канала. Наконец, я увидел мисс Смит, которая словно вынырнула из темноты. Я протянул ей руку.
   – Извините, мисс, – начал я, – я, право, не знал, с кем имею дело. Не будем терять время, расскажите мне все, что вам известно о мадам Гаро.
   Мисс Смит не заставила себя ждать и рассказала мне, что мадам Гаро уже третью неделю находится в Американском сеттльменте. Так называлось место, где проживали в настоящее время оставшиеся в живых участники экспедиции Куинслея. Этот сеттльмент расположен в небольшой долине, отделенной от нас высоким горным хребтом. Мадам Гаро проживает там в доме матери мисс Смит и находится в полной безопасности, но лишена всякой возможности с кем-либо видеться, кроме жителей сеттльмента, и за нею наверное учрежден тайный надзор. Сообщение с этим сеттльментом крайне затруднено ввиду того, что туда нет удобных путей сообщения. Дорога идет через Главный город, движение по ней производится только на автомобиле. Перевал через горы в это время года очень труден и небезопасен.
   Мисс Смит сделала этот путь через горы отчасти на крыльях, отчасти пешком и спустилась в вагонетке подвесной дороги, – которая поставляет бревна на лесопильный завод.
   Узнав все это, я выразил свое горячее желание посетить мадам Гаро, на что получил ответ:
   – Конечно, мадам Гаро будет очень рада видеть вас, но посещение займет больше суток. Вы должны отправиться отсюда пешком до лесопильного завода, это около пяти миль. Там вы обратитесь к мастеру, старику Диллю, он поместит вас в вагонетку, и вы отправитесь таким способом кверху на место лесной порубки. Вершину хребта вам придется пересечь пешком, держась прямо к югу. Дороги никакой нет, но заблудиться невозможно, так как вершина хребта очень гладкая, покрыта только лугами. Потом начинается спуск; сначала он будет очень трудный, и придется карабкаться со скалы на скалу, но затем сделается совершенно невозможным, так как дорогу пересечет обрыв; тут надо воспользоваться крыльями. Раньше воспользоваться аппаратом невозможно, так как место это находится выше сферы распространения энергии. Опуститься надо в лесу перед поселком, и лучше дойти до нашего дома пешком, ради осторожности. Двухэтажный дом с верандой внизу, с балконом наверху стоит на отлете, и его легко узнать.
   Мисс Смит говорила все это быстро, деловито: видно было, что она не любит тратить лишних слов.
   Я задумался, соображая, как мне осуществить этот план и когда именно назначить срок моего посещения. Мисс Смит прервала мои размышления:
   – Не знаю, как вы летаете, но для не умеющего хорошо летать это путешествие невозможно. Поездку автомобилем вы не должны принимать в расчет. Это совершенно недопустимо для вас и может повести к большим неприятностям для мадам Гаро.
   В ответ на это я заверил ее, что уже умею летать, совершил несколько полетов на охоту со своими друзьями и что затрудняюсь только тем, как сделать мой визит в полной тайне. Я понимаю, насколько важно для мадам Гаро, чтобы мое посещение не было кем-нибудь замечено.
   – Надо вас предупредить, – продолжала мисс Смит, – что перевал весь в снегу, и у нас в долине уже зима, так как она расположена высоко, и климат ее отличается суровостью. Вы должны захватить с собой припасов на сутки, не менее, и одеться потеплее. Погоду надо выбрать вполне ясную, безоблачную. В горах может быть метель. Вы должны принять в соображение, что путь очень труден и небезопасен. Я еще раз это вам повторяю.
   Эта ее заботливость тронула меня. Я взял ее за руку, сердечно поблагодарил за участие ко мне.
   – Ну, а вы, вы, дорогая мисс, как же вы сами нашли меня здесь?
   – О, мсье Герье, – сказала она просто, – для меня это не представляет никакой трудности. Мы узнали, что вы назначены на постройку Большой дороги. Мистер Дилль – старый товарищ моего покойного отца, и я этот путь совершаю с детства. Ну, а теперь скажите мне, что я должна передать мадам Гаро?
   Я не мог сразу ответить на этот вопрос. Я довольно долго молчал и наконец нашелся передать только следующее:
   – Я буду у вас, как только представится первая возможность. Думаю – в течение этой недели. Кланяйтесь мадам Гаро. Я очень, очень благодарю вас за сообщение. Я и мои друзья очень обязаны вам и вашей матери за оказанные мадам Гаро услуги.
   Мисс Смит крепко пожала мне руку и исчезла среди деревьев. Я направился к месту стоянки аэроплана.
   По дороге я раздумывал, почему судьба мадам Гаро заставляет меня так сильно волноваться, почему я передал мисс Смит благодарность от моего имени и от имени моих друзей, хотя на самом деле мы все имели к мадам Гаро так мало отношения?
   В последующие дни я усиленно занимался упражнениями в летании. Я задавал себе различные, все более и более сложные задачи и успешно выполнял их. Сам по себе полет не представляет никаких особых трудностей. Крылья работают безо всякой затраты мускульной силы. Надо только уметь спускаться и подыматься. Трудность заключалась в управлении крыльями во время ветра или тогда, когда надо пролетать через узкие пространства. Особенно трудно спускаться на небольшие площадки, утесы, карнизы скал или что-либо подобное. Нужен хороший глазомер, хладнокровие и навык. Движения должны сделаться автоматическими, но, конечно, это достигается только путем тренировок.
   Я решил отправиться в путь в следующее воскресенье. Друзья советовали отложить визит до Рождества, когда предстояли три дня праздника для европейцев. Особенно отговаривал меня Фишер. Он знал дорогу через горы в Американский сеттльмент и считал ее опасной ввиду высоты перевала и возможности непогоды. И, действительно, скоро погода изменилась. Тяжелые снеговые тучи заволокли небо, завыл ветер, и температура опустилась до нуля. Все горы вокруг покрылись снегом, и даже у нас в Колонии падали снежные хлопья.
   При таких обстоятельствах мне поневоле пришлось отложить свое путешествие.
   В Долине Большой дороги шел сплошной снег, застилая все пространство густой завесой. Аэроплан не мог отправиться в этот вечер, и я был принужден ночевать у моего помощника, инженера, очень знающего, вполне уже подготовленного к самостоятельной работе, но имеющего всего от роду пятнадцать лет.
   Этот молчаливый, усердный и послушнейший из всех моих помощников, каких я имел когда-либо, по правде сказать, нисколько не интересовал меня. Мне казалось, что у него не было ничего индивидуального и что он был похож на других, как похожи друг на друга зубья зубчатого колеса. Мне предстояло пробыть с ним этот вечер, и все.
   После обеда в клубе, где я, кроме таблеток и обычных напитков, мог получить только сухари и варение, я провел часа два с ним на квартире. Мы сидели в кабинете перед горячим электрическим радиатором и молчали. Я раздумывал о своем неудавшемся плане; о чем думал мой хозяин, я не имел никакого представления. Вернее всего, он ни о чем не думал и только отдыхал от дневного труда.
   В девять часов он очнулся от своей задумчивости и, встав передо мной, предложил пройти с ним в соседнюю казарму рабочих.
   Я с удовольствием согласился, так как до сих пор не удосужился побывать там. Мы вышли. Снег все еще падал, но ветер затих; ноги утопали в глубоком снегу. Фонари, облепленные снегом, тускло освещали дорогу. Казарма, десятиэтажное здание, была ярко освещена.