Страница:
Сажусь на водительское место и, набирая скорость, включаю одной рукой коммуникатор Слегина. Как я и думал, он оснащен системой автоматической записи переговоров. Воспроизвожу последнее сообщение. Дважды. И с облегчением убеждаюсь в том, что я не ошибся в своих предположениях.
Остается вывести на смотровой экран карту города.
Вот так сюрприз! Оказывается, что указанное Дюпоном место для встречи — совсем рядом.
Ах, Булат, Булат… Неужели ты собирался переиграть своего противника, используя меня в качестве главного козыря? Неужели ты дошел до мысли о том, что наступил момент, когда рушатся все прежние представления о том, что делать можно, а чего делать нельзя ни при каких-обстоятельствах?..
Впрочем, теперь это не важно. Теперь главное — другое.
Поезд, о котором ты говорил, трогается с места, но створки последней двери последнего вагона еще не сомкнулись…
Глава 10. БЕСЕДА ПОД СТУК КОЛЕС
Остается вывести на смотровой экран карту города.
Вот так сюрприз! Оказывается, что указанное Дюпоном место для встречи — совсем рядом.
Ах, Булат, Булат… Неужели ты собирался переиграть своего противника, используя меня в качестве главного козыря? Неужели ты дошел до мысли о том, что наступил момент, когда рушатся все прежние представления о том, что делать можно, а чего делать нельзя ни при каких-обстоятельствах?..
Впрочем, теперь это не важно. Теперь главное — другое.
Поезд, о котором ты говорил, трогается с места, но створки последней двери последнего вагона еще не сомкнулись…
Глава 10. БЕСЕДА ПОД СТУК КОЛЕС
— Ненавистью не искоренить зло, — говорю я. — Ну, по большому счету, зло вообще ничем не искоренить, — усмехается мой собеседник. — Это во-первых… А во-вторых, не стоит бездумно воспроизводить замусоленные, а следовательно, не стоящие ни цента откровения идиотов и тупиц. Почему вы считаете, сударь, что так называемое зло существует не только в представлениях толпы, но и в реальности? И откуда в вас это слепое, бессмысленное стремление уничтожить все то, что вы принимаете за зло?.. И, наконец, с чего вы взяли, что я ненавижу людей?
Я отворачиваюсь к иллюминатору, за которым до самого горизонта нет ничего, кроме серо-зеленых волн.
Мне хочется сказать человеку, который с умным видом рассуждает о неистребимости зла, что я точно знаю: зло существует. Более того, оно сидит сейчас передо мной в кресле-шезлонге, положив ногу на ногу и потягивая ледяное шампанское. В облике моего собеседника.
Человека со взглядом леонардовской Мадонны и плотно сжатыми тонкими губами.
Артура Дюпона, массового убийцы и негодяя, какого еще не знало человечество.
Но вместо этого я лишь спрашиваю:
— А что заставляет вас полагать иначе?
Дюпон допивает шампанское (шумными глотками с отвратительным прихлебыванием) и небрежно швыряет фужер, изготовленный из какого-то супердрагоценного дымчатого стекла, в ближайший мусоросборник — они тут повсюду. Мусоросборник издает жадное чавканье, створки его на секунду смыкаются, а когда вновь открываются, от фужера не остается и следа.
Выделывается, гад. Как будто я — какой-нибудь мелкооптовый торговец, на которого могут подействовать такие эффектные жесты…
— Системный подход, — наконец снисходит до ответа на мой вопрос Дюпон. — Послушайте, я просто обескуражен вашим дремучим невежеством, Сабуров… — Он картинно разводит руками. — Уж если в таком учреждении, как Инвестигация, работают люди, не владеющие основами научного мировоззрения, то становится понятно, почему их мельтешение до сих пор не подарило человечеству ни одного мало-мальски существенного открытия!.. Хотите, прочту вам небольшую лекцию по основам системологии? Разумеется, абсолютно бескорыстно, хотя во времена моей школярской юности профессора давали подобные консультации за мзду — и, кстати, за приличную мзду, в строгом соответствии с ученым саном! С парней — деньгами, с девок — натурой… А тот, кто не хотел консультироваться со светилами в силу природной самонадеянности или бедности, искал пищу для ума по первоисточникам, усваивал ее на триста процентов по сравнению с теми болванами и шлюхами, которые хапали ее бесплатно, но на экзамене ему светило не выше троечки… Кстати, я вам не говорил еще, что мы с вами — земляки? Мостовой — моя девичья фамилия, и имя — самое что ни на есть исконно русское… Впрочем, его вам знать не обязательно. А «мост», как вам, сударь, должно быть, известно, по-французски — «пон», вот так однажды на свет и появился миллиардер Дюпон… Впрочем, вы наверняка изучили мою биографию по файлам Раскрутки. Старею я все-таки, старею, ведь только дряхлым маразматикам свойственно терять нить повествования и, начав во здравие, заканчивать за упокой… Голос у него совершенно невыразительный, что никак не вяжется с живым, умным взглядом (я бы даже осмелился сказать — одухотворенным взглядом, если бы не знал, кто передо мной) и подвижным, щедрым на мимику лицом. Такой бы голос — няне или сиделке, им хорошо усыплять, и меня, возможно, давно повело бы клевать носом, если бы не два скверных обстоятельства. Наручники, которыми я прикован к своему креслу, и сознание того, что жизнь моя ежесекундно висит на волоске. На журнальном столике перед Дюпоном лежит огромный черный пистолет — если не ошибаюсь, «люгер» сорок пятого калибра, прошлый век. Временами мой собеседник протягивает ладонь к его блестящей рукоятке и рассеянно поглаживает ее, как будто ласкает кошку или собаку.
Лично я бы не удивился, если бы этот параноик разрядил в меня всю обойму после очередной сентенции о добре и зле. Причем без особых на то причин. Просто так, чтобы я не дремал во время беседы о высоких материях…
Биографию его я действительно знаю. Правда, понаслышке и в кратком изложении Слегина. Но вряд ли человек, развалившийся напротив меня в кресле-качалке, собирается дополнить ее или опровергнуть. Не для этого же он завлек меня в свое плавучее логово, бороздящее воды непонятно какого океана! А для чего тогда?
Вот на этот вопрос я и хотел бы услышать ответ, а не вступать в диспут по поводу значения системного подхода к понятиям морали и нравственности. Весь мой житейский опыт свидетельствует о том, что подобные диспуты бессмысленны, как спор о пользе туалетной бумаги, а потому ведутся по пьяной лавочке и непременно заканчиваются оскорблением личности спорщиков. В том числе — и действием. Например, выстрелом в область гениталий…
Есть и другие вопросы, но первый представляется более насущным. Потому-то и приходится валять ваньку, выслушивая разглагольствования этого сбрендившего на почве системного подхода нувориша.
А биография у этого человека весьма показательна для того Времени Больших Перемен, в котором проходила наша юность.
Родился он, как и многие нормальные мультимиллиардеры, бедным и несчастным. Коммунальный российский быт, пьяные соседи, тараканы в пустом холодильнике, ненасытные клопы в залатанном матраце… Родители его были почти интеллигентные люди: отец — вечный прапорщик, мать закончила курсы переводчиков при Лесном институте.
Феклист — вот как они его назвали. Наверное, начитались русских народных сказок, где в числе прочих героев фигурировал какой-нибудь и Феклист — Ясно Солнышко. Откуда же им было знать, что их чадо вырастет не сказочным богатырем, а Кощеем Бессмертным… И не случайно мой похититель так стыдится своего имени. Слишком слышится в его первом слоге не «Е», а «А». Поэтому и в школе, и впоследствии в университете Дружбы народов (вот еще одна ирония судьбы!), куда поступил Мостовой, товарищи его звали не иначе как Фак. Любит молодежь незатейливый юмор…
После окончания университета с красным дипломом Феклист увлекся наукой и охотно позволил одному из своих университетских наставников сагитировать его в «большую науку», то бишь — в аспирантуру. Впрочем, до защиты диссертации он так и не добрел. Помешали известные события в виде Большого Кризиса с его суперинфляцией, уличными очередями и давкой за товарами первой необходимости. В то же время это было начало эпохи обогащения тех, кто во времена народной власти успешно скрывал в своих генах задатки к коммерческой деятельности.
В отличие от конкурентов, Мостовой решил применить к проблеме быстрого обогащения свой любимый системный подход. Началось все с того, что как-то у него в результате мелкоприбыльных товарно-денежных операций образовалась в личном загашнике сумма, равная его трехкратной месячной аспирантской стипендии, которую все равно не платили ввиду отсутствия денег в госбюджете. Черт Мостовому нашептал пойти и купить на все эти деньжищи акции никому не известного нефтяного и, по совместительству, алмазного треста, позаимствовавшего для своего наименования имя одного греческого бога. Акции эти стоили в ту пору копейки, и набралась у Феклиста их тьма-тьмушая.
Однако вслед за финансовым кризисом через полгода грянул нефтяной кризис, и уже не отечественного, а всемирного масштаба, и цены на нефть взлетели под небеса.
Компания «Посейдон» разом раздулась, как насосавшийся крови клоп, а акционеры ее, включая аспиранта Мостового — к тому времени уже бывшего аспиранта, получили тысячекратную прибыль.
Ну а дальше — пошло-поехало.
Надо было всего лишь заняться биржевыми операциями и ежедневно манипулировать своим безналичным богатством, то продавая, то покупая акции разных субъектов рынка ценных бумаг.
Через год Феклист купил себе особнячок в центре столицы, множество костюмов от Версаче и машину «БМВ», а родителям — трехкомнатную квартиру.
Вскоре он открыл в России свое собственное дело, а за бугром — валютный счет в надежном банке.
Когда ему стукнуло тридцать, он входил в десятку самых богатых людей страны, на него работали тысячи людей, и он мог бы себе позволить «шутку миллиардера»: это когда прикуривают сигару стоимостью сто долларов от тысячедолларовой банкноты.
В конечном счете он перебрался за границу и стал гражданином мира Артуром Дюпоном.
Видимо, сказалось профессиональное влияние отца, потому что в конце концов Артур Дюпон сосредоточил свои предпринимательские усилия на разработке принципиально новых систем вооружения. Мультинациональная корпорация, которой он единолично владел, выпускала любое оружие, начиная от пистолета-«нагана» и кончая атомной подводной лодкой.
Поэтому можно представить себе, что испытал Артур, когда человечество принялось лихорадочно разоружаться. Его дело было ликвидировано, а сам он лег на дно и затаился. Чтобы через полтора десятка лет вновь всплыть на поверхность в виде демонического и безжалостного убийцы…
Между тем Дюпон-Мостовой что-то с увлечением вещает, и я усиленно притворяюсь, что слежу за нитью его рассуждений.
— …Во Вселенной действуют две основные противоборствующие силы: энтропия и борьба против нее. Назовем ее антиэнтропией. Энтропия стремится привести мир к состоянию хаоса, нарушению связей и взаимодействий всех видов и уровней.. Антиэнтропия препятствует этому, с одной стороны, а с другой — стремится сделать универсум более совершенным, упорядоченным, закономерным. Заметим в скобках, что конечный результат в данном процессе никогда не может быть достигнут, ибо это означало бы конец существования самой Вселенной, которая держится в относительном равновесии именно за счет противоборства энтропии и антиэнтропии. А если одна из противодействующих в некоей системе сил исчезнет, то это приведет к крушению этой системы. Пример: полый шар, на который действуют одновременно две мощные силы, одна из них давит на стенки шара извне, а другая — изнутри. При ликвидации одного из этих давлений шар либо расплющится, либо лопнет… Если перенести на энтропию и антиэнтропию такие человеческие понятия, как добро и зло, то напрашивается вывод о необходимости того и другого для поддержания динамического равновесия общей системы.
— Послушайте, Артур, — прерываю я лектора (с самого начала я стал называть его по имени, хотя, по-моему, ему такое панибратство не по душе). — Из вас вышел бы неплохой ученый, а вы почему-то зарыли свой талант в землю и занялись самообогащением. А теперь вот и до массовых убийств докатились… Как это прикажете понимать?
Он осекается на полуслове и некоторое время внимательно разглядывает меня, словно пытаясь припомнить, кто же этот невежа, посмевший прервать его монолог. Рука его вновь опускается на пистолет.
— Вы не дослушали меня, сударь. А жаль… Неумение выслушать собеседника означает, что вы намного глупее, чем я предполагал. А я как раз собирался поведать вам, зачем вы мне понадобились.
— Ну, это не такая уж большая загадка. Зачем богатому пожилому человеку мог бы понадобиться Воскреситель? Наверняка для того, чтобы иметь его под рукой как гарантию своего бессмертия. Жизнь-то у вас, с учетом того пути, который вы избрали, ежедневно, ежесекундно висит на волоске. Либо вас в один прекрасный день отловит Общественная Безопасность — и тогда, смею вас заверить, для вас сделают исключение из правила не приговаривать преступников к смертной казни. Либо, в не менее прекрасный день, вас прикончат свои же верные соратники и подручные… И вот на этот случай вы будете держать меня, как попугая в клетке. Чтобы я вернул вас к вашей дерьмовой жизни… Он хмыкает:
— А знаете, ваш «ай кью» поднимается в моих глазах. Но вы опять допускаете ошибку… В том, что касается ОБЕЗа и смертной казни, вы вряд ли мне окажетесь полезны. Вас просто-напросто не подпустят к моим бренным останкам. А соратникам и подручным нет смысла, как вы выразились, приканчивать меня. Это же все равно что собственноручно зарезать пресловутого золотого тельца. Если хотите знать, вся наша организация держится исключительно за счет моей спонсорской поддержки. Не будет ее — и все рухнет в одночасье. Например, финансирование организовано так, что только я знаю номера счетов, коды доступа и пароли в многочисленных банках. Это не считая тех защитных мер, которые предпринимают сами банки, чтобы исключить возможность для посторонних манипулировать моими капиталами… Но в одном вы правы: я действительно охотился не на вас лично, а на тот Дар, носителем которого вы, к вашему несчастью, стали… Но не для того, чтобы вы воскрешали меня после смерти, Хотя кому-нибудь другому на моем месте хотелось бы на это надеяться. Все мы, знаете ли, люди, а не каменные идолы с острова Пасхи, и никому не хочется умирать… Однако в моем случае речь идет совсем о другом. Он внезапно умолкает и тянется за сигаретой, которая лежит в специальной шкатулочке из сверкающего металла — по-моему, из чистого золота.
— Дело в том, милейший, — продолжает Дюпон, выпуская изо рта колечки ароматного дыма, — что по сравнению с вами — я невинный младенец. Это вы — самый страшный преступник, и это вас надо бы казнить, а не меня…
— Вот как? — решаю подбодрить его я. — И какие же преступления вы мне приписываете?
— Разумеется, убийства, — хладнокровно ответствует он, разглядывая свои холеные ногти. — На одной только Старой площади вы совершили не меньше сотни убийств… Нет-нет, вы убили не тех, кого вы возвращали к жизни. Вы убивали новорожденных, сударь, а что может быть гнуснее этого преступления?
Признаться, такой наглости я не ожидал.
Да он же псих, вдруг с отчетливой ясностью осознаю я. Было бы нелепо ожидать здравомыслия от человека, на чьей совести — тысячи жертв террора.
— Новорожденных? — переспрашиваю я. — Что вы имеете в виду?
— Собственно, я неточно выразился. — хмурится Дюпон. — Надо было сказать — душ, новорожденных душ, хотя это, в общем-то, одно и то же… Понимаете, вся прелесть конструкции мироздания заключается в том, что оно не имеет ни конца, ни начала. Вселенная бесконечна, помните? Причем как в пространственном, так и во временном измерении…
— Да-да, что-то я на эту тему уже читал, — не удерживаюсь от ехидства я, но Дюпон и ухом не ведет.
— А раз так, — продолжает он, покачиваясь в такт своим словам, как китайский болванчик, — то логично предположить, что каждый из составляющих ее элементов тоже бесконечен во времени. Звезды, планеты, атомы, человек — каждый из этих видов материи не исчезает бесследно. Он лишь преобразуется в другой элемент мироздания, и число этих преобразований тоже бесконечно. Если мы возьмем элемент, интересующий нас больше других, — я имею в виду человека, — то оказывается, что он не перестает существовать в момент смерти. Он тоже преобразуется, переходя на другой уровень существования. И там, на этом уровне, который находится за пределами нашей четырехмерной Вселенной, индивид начинает качественно новый этап своего бытия…
— И об этом мы тоже читали. Жизнь после смерти. Загробный мир. Переселение душ…
— А вы зря ерничаете, почтеннейший. Знаете, кто на меня работает не ради денег, а ради великих идеалов? Да те самые, кого вы, Воскресители, насильственно возвращали в этот мир!.. Кажется, вы их называете с подачи журналистов Слепыми Снайперами, не так ли? И знаете, почему они считают своими заклятыми врагами тех, кто их воскрешал? Потому что они успели познать иной, гораздо лучший мир, чем этот. А вы безжалостно выдернули их оттуда, не дав реализовать свои возможности. Это то же самое, что убить ребенка, сударь. Кстати говоря, каждое рождение ребенка здесь — это смерть личности там. Оба мира связаны между собой наподобие сообщающихся сосудов. Когда кто-то умирает здесь, то там появляется на свет — хотя этот оборот не подходит к тому миру — новая личность. И наоборот… К сожалению, так получилось, что этот мир, — он сделал широкий жест, обводя вокруг себя незримый круг, — является все-таки ведущим в тандеме миров. Именно он определяет общий баланс. Баланс перекошенный, потому что смертность в нем все еще уступает рождаемости. Несмотря на все наши усилия… Такое положение дел мешает постоянному приросту… скажем, населения, хотя этот термин применительно к тому миру тоже не годится… Тем более что человечество в последнее время вознамерилось всерьез победить смерть: успехи медицины, поточное воспроизводство людей с помощью искусственного зачатия и клонирования, нейтрализация различных смертоносных факторов способствовали тому, что темпы роста населения стали возрастать чуть ли не в геометрической прогрессии. Плюс ко всему это решение о всеобщем запрете оружия!.. Вот уже десять лет, как на планете больше нет войн — ни малых, ни великих, — и смертность населения сразу же значительно снизилась. В итоге, если в ближайшей перспективе науке удастся добиться если не практического бессмертия, то, по крайней мере, увеличения продолжительности жизни людей в несколько раз, это будет катастрофой для Иного Мира…
Он делает паузу, чтобы вновь дотронуться до блестящей рукоятки, которая явно действует на него подобно магниту, а сам следит за мной из-под белесых ресниц.
Я напускаю на себя непроницаемо тупой вид, типа: «Валяйте, профессор, порите и дальше свою чушь, а я вам все равно ни хрена не верю!»
— Надеюсь, теперь вы понимаете, что заставило меня перейти к более активным действиям, — продолжает Дюпон. — Этот мир тянет другую, более совершенную Вселенную на дно, как связка кирпичей, привязанная к ногам утопающего. Человечеству пора переместиться на другой уровень бытия, так сказать, «ан масс». А поскольку естественным путем это вряд ли произойдет, то кому-то надо было взять на себя эту горькую, страшную, но, увы, необходимую миссию…
— Разрешите один вопрос, Артур? — невинным тоном интересуюсь я. — На чем основаны ваши измышления?
— Напрасно иронизируете, милейший, — качает головой он. — Это не измышления, а информация об истинном положении дел…
— Ну, допустим… А доказательства?
— А какие доказательства тут могут быть? — пожимает плечами мой собеседник. — Тем более если вы придерживаетесь точки зрения материалистов о том, что критерием истинности является практика. Хотя в мире многое существует без практических доказательств, однако почему-то никто не сомневается в истинности этих вещей. Например, чем можно доказать, что внутри Земли содержится раскаленное до состояния плазмы ядро? Его кто-нибудь видел? Трогал своими руками? Брал образцы?.. Или вот, например, чем можно доказать, что отдельные люди способны воскрешать мертвецов?
— Ну, насчет ядра Земли я не знаю, это не мой профиль работы. А что касается воскрешений — то в этом легко убедиться опытным путем…
— Да? — удивляется Дюпон. — Что ж, вы мне напомнили об этом очень кстати. А то. может, вы и никакой не Воскреситель и вообще — не Сабуров, а его двойник, специально для меня изготовленный вашим дружком Слегиным?..
Он достает из кармана крошечный коммуникатор и что-то быстро говорит в него. Потом бросает взгляд на голографические часы, парящие в воздухе под потолком каюты, и вновь поворачивается ко мне:
— Лично мне никаких доказательств существования Иного Мира не требуется. И знаете, почему?..
— Наверное, вы уже там побывали, — предполагаю я. Дюпон вяло хлопает в ладоши:
— Браво, браво, господин экс-инвестигатор. Вы прогрессируете семимильными шагами, как научно-техническая революция на рубеже веков… Правильно, я сам побывал там. И не раз… Поэтому у меня была возможность убедиться в том, что речь не идет об остаточной активности отключившегося мозга или о галлюцинациях, сопутствующих клинической смерти, как это преподносят некоторые скептики. Правда, Воскреситель не всегда был у меня под рукой. Точнее, не у меня, а у моих помощников… Однажды моему телу пришлось чуть ли не неделю проваляться в холодильнике, как мороженой треске… Эй-эй, что это с вами, сударь?
Наверное, со стороны я выгляжу не ахти как. Выпученные глаза, обильно струящийся по лбу пот. Побелевшее лицо. В общем, налицо все симптомы человека, которого крепко прихватила большая или малая физиологическая потребность.
Однако в моем случае это совсем иное.
Кто-то поблизости только что переместился в тот самый «лучший мир», роль рекламного агента которого играл передо мной Дюпон.
Теперь ясно, какое распоряжение он отдал с помощью коммуникатора. Сейчас начнется та самая «проверка на вшивость», о которой я ему сам же и напомнил.
Интересно, кого он распорядился убить, если на корабле только он сам, охрана и экипаж? Хотя, если он не врал и все они — «возвращенцы», то любой из них должен с трепетом стремиться к возвращению на «более высокий уровень». В родные пенаты, так сказать…
Видимо, Дюпон действительно имел кое-какой опыт общения с Воскресителями, потому что до него быстро доходит, чем вызвано внезапное ухудшение моего самочувствия.
— Ну что ж, — с удовлетворением произносит он — Отрадно видеть, что вы правильно реагируете на свеженькие трупы… Остается лишь небольшая формальность.
Он снова подносит к губам коммуникатор и, судя по движениям губ, выговаривает всего одно или два слова.
— Н-не вяж-жется, — с трудом (зубы лязгают от дрожи, которая охватывает меня все больше и больше) произношу я.
— Что? — не понимает он. — Что вы сказали?
— Я бы п-поверил в-вам, — бормочу я, тщетно стараясь восстановить контроль над своей дикцией, — но есть… одна… нес-суразность…
— Ну-ну, я вас внимательно слушаю.
— 3-зачем пона…добилось в-везти меня с-сюда?.. Вы же… могли… уб-бить меня… прямо т-там… в с-столице…
Дюпон встает наконец из своего кресла-качалки и потягивается до отчетливого хруста в суставах.
— Проклятая бренная плоть, — сетует он. — Как же она мне осточертела со всеми ее недугами!.. Дело в том, мой друг, что, кроме вас, в мире еще существуют десятки суперреаниматоров! И из-за них я не могу выполнить свою миссию. Этот мир благодаря им — как гидра. На месте одной отрубленной головы тут же вырастает новая. Вот почему моя задача номер один заключается в том, чтобы сначала уничтожить таких, как вы. А уж потом настанет черед и всего остального человечества… Кстати говоря, этого осталось недолго ждать. Но на всякий случай нужно подстраховаться. Например, если когда-нибудь я попаду в лапы вашему дружку Слегину, то придется покончить с собой. Кроме того, мой возраст предполагает и непредвиденные случайности. Типа инфаркта или чего-нибудь в этом роде. Достаточно какому-нибудь тончайшему сосуду в моем мозге не выдержать — и выполнение великой задачи сорвется… Вы нужны мне для подстраховки, сударь. На самый крайний случай.
— А если… все-т-таки… я в-вас не ож-живлю? — интересуюсь я.
Наручники больно врезаются в запястья, реагируя на мою дрожь, но я почти не чувствую этой боли.
— Нет, вы уж лучше постарайтесь, — насмешливо советует мне Дюпон. — Ведь иначе человечество погибнет… Да-да, вы не ослышались. Я подстраховался вдвойне, господин Сабуров. Не буду посвящать вас в технические подробности, но поверьте: ваши современники не проживут и пяти лет, если я по каким-то причинам безвозвратно уйду в Иной Мир… И, кстати, гибель их будет долгой и мучительной.
Дверь каюты внезапно распахивается, и на пороге возникают двое громил. Они тащат на носилках нечто бесформенное, накрытое плотным черным пластиком.
Нутро мое словно переворачивается, и зуд в теле становится невыносимым.
— Спасибо, мальчики, — небрежно говорит громилам Дюпон. — Положите труп так, чтобы наш гость мог до него дотянуться. И приготовьтесь нейтрализовать этого субчика, когда он очухается…
Одного взгляда на тело мне достаточно, чтобы догадаться, кто это.
У мертвеца не хватает одной кисти руки, и окровавленный обрубок небрежно замотан какой-то грязной тряпкой.
Труп Чеклистова выглядит, прямо скажем, неважно — и не потому, что мертвец в принципе не может быть красавцем. Последние дни его жизни явно не были курортом. На всем теле — многочисленные следы пыток. Испещренные точками инъекций вены на руках. Впалые щеки и заросшее жесткой щетиной лицо. Такие трупы я видел, помнится, в старых кинохрониках о концлагерях времен Второй мировой войны.
Я отворачиваюсь к иллюминатору, за которым до самого горизонта нет ничего, кроме серо-зеленых волн.
Мне хочется сказать человеку, который с умным видом рассуждает о неистребимости зла, что я точно знаю: зло существует. Более того, оно сидит сейчас передо мной в кресле-шезлонге, положив ногу на ногу и потягивая ледяное шампанское. В облике моего собеседника.
Человека со взглядом леонардовской Мадонны и плотно сжатыми тонкими губами.
Артура Дюпона, массового убийцы и негодяя, какого еще не знало человечество.
Но вместо этого я лишь спрашиваю:
— А что заставляет вас полагать иначе?
Дюпон допивает шампанское (шумными глотками с отвратительным прихлебыванием) и небрежно швыряет фужер, изготовленный из какого-то супердрагоценного дымчатого стекла, в ближайший мусоросборник — они тут повсюду. Мусоросборник издает жадное чавканье, створки его на секунду смыкаются, а когда вновь открываются, от фужера не остается и следа.
Выделывается, гад. Как будто я — какой-нибудь мелкооптовый торговец, на которого могут подействовать такие эффектные жесты…
— Системный подход, — наконец снисходит до ответа на мой вопрос Дюпон. — Послушайте, я просто обескуражен вашим дремучим невежеством, Сабуров… — Он картинно разводит руками. — Уж если в таком учреждении, как Инвестигация, работают люди, не владеющие основами научного мировоззрения, то становится понятно, почему их мельтешение до сих пор не подарило человечеству ни одного мало-мальски существенного открытия!.. Хотите, прочту вам небольшую лекцию по основам системологии? Разумеется, абсолютно бескорыстно, хотя во времена моей школярской юности профессора давали подобные консультации за мзду — и, кстати, за приличную мзду, в строгом соответствии с ученым саном! С парней — деньгами, с девок — натурой… А тот, кто не хотел консультироваться со светилами в силу природной самонадеянности или бедности, искал пищу для ума по первоисточникам, усваивал ее на триста процентов по сравнению с теми болванами и шлюхами, которые хапали ее бесплатно, но на экзамене ему светило не выше троечки… Кстати, я вам не говорил еще, что мы с вами — земляки? Мостовой — моя девичья фамилия, и имя — самое что ни на есть исконно русское… Впрочем, его вам знать не обязательно. А «мост», как вам, сударь, должно быть, известно, по-французски — «пон», вот так однажды на свет и появился миллиардер Дюпон… Впрочем, вы наверняка изучили мою биографию по файлам Раскрутки. Старею я все-таки, старею, ведь только дряхлым маразматикам свойственно терять нить повествования и, начав во здравие, заканчивать за упокой… Голос у него совершенно невыразительный, что никак не вяжется с живым, умным взглядом (я бы даже осмелился сказать — одухотворенным взглядом, если бы не знал, кто передо мной) и подвижным, щедрым на мимику лицом. Такой бы голос — няне или сиделке, им хорошо усыплять, и меня, возможно, давно повело бы клевать носом, если бы не два скверных обстоятельства. Наручники, которыми я прикован к своему креслу, и сознание того, что жизнь моя ежесекундно висит на волоске. На журнальном столике перед Дюпоном лежит огромный черный пистолет — если не ошибаюсь, «люгер» сорок пятого калибра, прошлый век. Временами мой собеседник протягивает ладонь к его блестящей рукоятке и рассеянно поглаживает ее, как будто ласкает кошку или собаку.
Лично я бы не удивился, если бы этот параноик разрядил в меня всю обойму после очередной сентенции о добре и зле. Причем без особых на то причин. Просто так, чтобы я не дремал во время беседы о высоких материях…
Биографию его я действительно знаю. Правда, понаслышке и в кратком изложении Слегина. Но вряд ли человек, развалившийся напротив меня в кресле-качалке, собирается дополнить ее или опровергнуть. Не для этого же он завлек меня в свое плавучее логово, бороздящее воды непонятно какого океана! А для чего тогда?
Вот на этот вопрос я и хотел бы услышать ответ, а не вступать в диспут по поводу значения системного подхода к понятиям морали и нравственности. Весь мой житейский опыт свидетельствует о том, что подобные диспуты бессмысленны, как спор о пользе туалетной бумаги, а потому ведутся по пьяной лавочке и непременно заканчиваются оскорблением личности спорщиков. В том числе — и действием. Например, выстрелом в область гениталий…
Есть и другие вопросы, но первый представляется более насущным. Потому-то и приходится валять ваньку, выслушивая разглагольствования этого сбрендившего на почве системного подхода нувориша.
А биография у этого человека весьма показательна для того Времени Больших Перемен, в котором проходила наша юность.
Родился он, как и многие нормальные мультимиллиардеры, бедным и несчастным. Коммунальный российский быт, пьяные соседи, тараканы в пустом холодильнике, ненасытные клопы в залатанном матраце… Родители его были почти интеллигентные люди: отец — вечный прапорщик, мать закончила курсы переводчиков при Лесном институте.
Феклист — вот как они его назвали. Наверное, начитались русских народных сказок, где в числе прочих героев фигурировал какой-нибудь и Феклист — Ясно Солнышко. Откуда же им было знать, что их чадо вырастет не сказочным богатырем, а Кощеем Бессмертным… И не случайно мой похититель так стыдится своего имени. Слишком слышится в его первом слоге не «Е», а «А». Поэтому и в школе, и впоследствии в университете Дружбы народов (вот еще одна ирония судьбы!), куда поступил Мостовой, товарищи его звали не иначе как Фак. Любит молодежь незатейливый юмор…
После окончания университета с красным дипломом Феклист увлекся наукой и охотно позволил одному из своих университетских наставников сагитировать его в «большую науку», то бишь — в аспирантуру. Впрочем, до защиты диссертации он так и не добрел. Помешали известные события в виде Большого Кризиса с его суперинфляцией, уличными очередями и давкой за товарами первой необходимости. В то же время это было начало эпохи обогащения тех, кто во времена народной власти успешно скрывал в своих генах задатки к коммерческой деятельности.
В отличие от конкурентов, Мостовой решил применить к проблеме быстрого обогащения свой любимый системный подход. Началось все с того, что как-то у него в результате мелкоприбыльных товарно-денежных операций образовалась в личном загашнике сумма, равная его трехкратной месячной аспирантской стипендии, которую все равно не платили ввиду отсутствия денег в госбюджете. Черт Мостовому нашептал пойти и купить на все эти деньжищи акции никому не известного нефтяного и, по совместительству, алмазного треста, позаимствовавшего для своего наименования имя одного греческого бога. Акции эти стоили в ту пору копейки, и набралась у Феклиста их тьма-тьмушая.
Однако вслед за финансовым кризисом через полгода грянул нефтяной кризис, и уже не отечественного, а всемирного масштаба, и цены на нефть взлетели под небеса.
Компания «Посейдон» разом раздулась, как насосавшийся крови клоп, а акционеры ее, включая аспиранта Мостового — к тому времени уже бывшего аспиранта, получили тысячекратную прибыль.
Ну а дальше — пошло-поехало.
Надо было всего лишь заняться биржевыми операциями и ежедневно манипулировать своим безналичным богатством, то продавая, то покупая акции разных субъектов рынка ценных бумаг.
Через год Феклист купил себе особнячок в центре столицы, множество костюмов от Версаче и машину «БМВ», а родителям — трехкомнатную квартиру.
Вскоре он открыл в России свое собственное дело, а за бугром — валютный счет в надежном банке.
Когда ему стукнуло тридцать, он входил в десятку самых богатых людей страны, на него работали тысячи людей, и он мог бы себе позволить «шутку миллиардера»: это когда прикуривают сигару стоимостью сто долларов от тысячедолларовой банкноты.
В конечном счете он перебрался за границу и стал гражданином мира Артуром Дюпоном.
Видимо, сказалось профессиональное влияние отца, потому что в конце концов Артур Дюпон сосредоточил свои предпринимательские усилия на разработке принципиально новых систем вооружения. Мультинациональная корпорация, которой он единолично владел, выпускала любое оружие, начиная от пистолета-«нагана» и кончая атомной подводной лодкой.
Поэтому можно представить себе, что испытал Артур, когда человечество принялось лихорадочно разоружаться. Его дело было ликвидировано, а сам он лег на дно и затаился. Чтобы через полтора десятка лет вновь всплыть на поверхность в виде демонического и безжалостного убийцы…
Между тем Дюпон-Мостовой что-то с увлечением вещает, и я усиленно притворяюсь, что слежу за нитью его рассуждений.
— …Во Вселенной действуют две основные противоборствующие силы: энтропия и борьба против нее. Назовем ее антиэнтропией. Энтропия стремится привести мир к состоянию хаоса, нарушению связей и взаимодействий всех видов и уровней.. Антиэнтропия препятствует этому, с одной стороны, а с другой — стремится сделать универсум более совершенным, упорядоченным, закономерным. Заметим в скобках, что конечный результат в данном процессе никогда не может быть достигнут, ибо это означало бы конец существования самой Вселенной, которая держится в относительном равновесии именно за счет противоборства энтропии и антиэнтропии. А если одна из противодействующих в некоей системе сил исчезнет, то это приведет к крушению этой системы. Пример: полый шар, на который действуют одновременно две мощные силы, одна из них давит на стенки шара извне, а другая — изнутри. При ликвидации одного из этих давлений шар либо расплющится, либо лопнет… Если перенести на энтропию и антиэнтропию такие человеческие понятия, как добро и зло, то напрашивается вывод о необходимости того и другого для поддержания динамического равновесия общей системы.
— Послушайте, Артур, — прерываю я лектора (с самого начала я стал называть его по имени, хотя, по-моему, ему такое панибратство не по душе). — Из вас вышел бы неплохой ученый, а вы почему-то зарыли свой талант в землю и занялись самообогащением. А теперь вот и до массовых убийств докатились… Как это прикажете понимать?
Он осекается на полуслове и некоторое время внимательно разглядывает меня, словно пытаясь припомнить, кто же этот невежа, посмевший прервать его монолог. Рука его вновь опускается на пистолет.
— Вы не дослушали меня, сударь. А жаль… Неумение выслушать собеседника означает, что вы намного глупее, чем я предполагал. А я как раз собирался поведать вам, зачем вы мне понадобились.
— Ну, это не такая уж большая загадка. Зачем богатому пожилому человеку мог бы понадобиться Воскреситель? Наверняка для того, чтобы иметь его под рукой как гарантию своего бессмертия. Жизнь-то у вас, с учетом того пути, который вы избрали, ежедневно, ежесекундно висит на волоске. Либо вас в один прекрасный день отловит Общественная Безопасность — и тогда, смею вас заверить, для вас сделают исключение из правила не приговаривать преступников к смертной казни. Либо, в не менее прекрасный день, вас прикончат свои же верные соратники и подручные… И вот на этот случай вы будете держать меня, как попугая в клетке. Чтобы я вернул вас к вашей дерьмовой жизни… Он хмыкает:
— А знаете, ваш «ай кью» поднимается в моих глазах. Но вы опять допускаете ошибку… В том, что касается ОБЕЗа и смертной казни, вы вряд ли мне окажетесь полезны. Вас просто-напросто не подпустят к моим бренным останкам. А соратникам и подручным нет смысла, как вы выразились, приканчивать меня. Это же все равно что собственноручно зарезать пресловутого золотого тельца. Если хотите знать, вся наша организация держится исключительно за счет моей спонсорской поддержки. Не будет ее — и все рухнет в одночасье. Например, финансирование организовано так, что только я знаю номера счетов, коды доступа и пароли в многочисленных банках. Это не считая тех защитных мер, которые предпринимают сами банки, чтобы исключить возможность для посторонних манипулировать моими капиталами… Но в одном вы правы: я действительно охотился не на вас лично, а на тот Дар, носителем которого вы, к вашему несчастью, стали… Но не для того, чтобы вы воскрешали меня после смерти, Хотя кому-нибудь другому на моем месте хотелось бы на это надеяться. Все мы, знаете ли, люди, а не каменные идолы с острова Пасхи, и никому не хочется умирать… Однако в моем случае речь идет совсем о другом. Он внезапно умолкает и тянется за сигаретой, которая лежит в специальной шкатулочке из сверкающего металла — по-моему, из чистого золота.
— Дело в том, милейший, — продолжает Дюпон, выпуская изо рта колечки ароматного дыма, — что по сравнению с вами — я невинный младенец. Это вы — самый страшный преступник, и это вас надо бы казнить, а не меня…
— Вот как? — решаю подбодрить его я. — И какие же преступления вы мне приписываете?
— Разумеется, убийства, — хладнокровно ответствует он, разглядывая свои холеные ногти. — На одной только Старой площади вы совершили не меньше сотни убийств… Нет-нет, вы убили не тех, кого вы возвращали к жизни. Вы убивали новорожденных, сударь, а что может быть гнуснее этого преступления?
Признаться, такой наглости я не ожидал.
Да он же псих, вдруг с отчетливой ясностью осознаю я. Было бы нелепо ожидать здравомыслия от человека, на чьей совести — тысячи жертв террора.
— Новорожденных? — переспрашиваю я. — Что вы имеете в виду?
— Собственно, я неточно выразился. — хмурится Дюпон. — Надо было сказать — душ, новорожденных душ, хотя это, в общем-то, одно и то же… Понимаете, вся прелесть конструкции мироздания заключается в том, что оно не имеет ни конца, ни начала. Вселенная бесконечна, помните? Причем как в пространственном, так и во временном измерении…
— Да-да, что-то я на эту тему уже читал, — не удерживаюсь от ехидства я, но Дюпон и ухом не ведет.
— А раз так, — продолжает он, покачиваясь в такт своим словам, как китайский болванчик, — то логично предположить, что каждый из составляющих ее элементов тоже бесконечен во времени. Звезды, планеты, атомы, человек — каждый из этих видов материи не исчезает бесследно. Он лишь преобразуется в другой элемент мироздания, и число этих преобразований тоже бесконечно. Если мы возьмем элемент, интересующий нас больше других, — я имею в виду человека, — то оказывается, что он не перестает существовать в момент смерти. Он тоже преобразуется, переходя на другой уровень существования. И там, на этом уровне, который находится за пределами нашей четырехмерной Вселенной, индивид начинает качественно новый этап своего бытия…
— И об этом мы тоже читали. Жизнь после смерти. Загробный мир. Переселение душ…
— А вы зря ерничаете, почтеннейший. Знаете, кто на меня работает не ради денег, а ради великих идеалов? Да те самые, кого вы, Воскресители, насильственно возвращали в этот мир!.. Кажется, вы их называете с подачи журналистов Слепыми Снайперами, не так ли? И знаете, почему они считают своими заклятыми врагами тех, кто их воскрешал? Потому что они успели познать иной, гораздо лучший мир, чем этот. А вы безжалостно выдернули их оттуда, не дав реализовать свои возможности. Это то же самое, что убить ребенка, сударь. Кстати говоря, каждое рождение ребенка здесь — это смерть личности там. Оба мира связаны между собой наподобие сообщающихся сосудов. Когда кто-то умирает здесь, то там появляется на свет — хотя этот оборот не подходит к тому миру — новая личность. И наоборот… К сожалению, так получилось, что этот мир, — он сделал широкий жест, обводя вокруг себя незримый круг, — является все-таки ведущим в тандеме миров. Именно он определяет общий баланс. Баланс перекошенный, потому что смертность в нем все еще уступает рождаемости. Несмотря на все наши усилия… Такое положение дел мешает постоянному приросту… скажем, населения, хотя этот термин применительно к тому миру тоже не годится… Тем более что человечество в последнее время вознамерилось всерьез победить смерть: успехи медицины, поточное воспроизводство людей с помощью искусственного зачатия и клонирования, нейтрализация различных смертоносных факторов способствовали тому, что темпы роста населения стали возрастать чуть ли не в геометрической прогрессии. Плюс ко всему это решение о всеобщем запрете оружия!.. Вот уже десять лет, как на планете больше нет войн — ни малых, ни великих, — и смертность населения сразу же значительно снизилась. В итоге, если в ближайшей перспективе науке удастся добиться если не практического бессмертия, то, по крайней мере, увеличения продолжительности жизни людей в несколько раз, это будет катастрофой для Иного Мира…
Он делает паузу, чтобы вновь дотронуться до блестящей рукоятки, которая явно действует на него подобно магниту, а сам следит за мной из-под белесых ресниц.
Я напускаю на себя непроницаемо тупой вид, типа: «Валяйте, профессор, порите и дальше свою чушь, а я вам все равно ни хрена не верю!»
— Надеюсь, теперь вы понимаете, что заставило меня перейти к более активным действиям, — продолжает Дюпон. — Этот мир тянет другую, более совершенную Вселенную на дно, как связка кирпичей, привязанная к ногам утопающего. Человечеству пора переместиться на другой уровень бытия, так сказать, «ан масс». А поскольку естественным путем это вряд ли произойдет, то кому-то надо было взять на себя эту горькую, страшную, но, увы, необходимую миссию…
— Разрешите один вопрос, Артур? — невинным тоном интересуюсь я. — На чем основаны ваши измышления?
— Напрасно иронизируете, милейший, — качает головой он. — Это не измышления, а информация об истинном положении дел…
— Ну, допустим… А доказательства?
— А какие доказательства тут могут быть? — пожимает плечами мой собеседник. — Тем более если вы придерживаетесь точки зрения материалистов о том, что критерием истинности является практика. Хотя в мире многое существует без практических доказательств, однако почему-то никто не сомневается в истинности этих вещей. Например, чем можно доказать, что внутри Земли содержится раскаленное до состояния плазмы ядро? Его кто-нибудь видел? Трогал своими руками? Брал образцы?.. Или вот, например, чем можно доказать, что отдельные люди способны воскрешать мертвецов?
— Ну, насчет ядра Земли я не знаю, это не мой профиль работы. А что касается воскрешений — то в этом легко убедиться опытным путем…
— Да? — удивляется Дюпон. — Что ж, вы мне напомнили об этом очень кстати. А то. может, вы и никакой не Воскреситель и вообще — не Сабуров, а его двойник, специально для меня изготовленный вашим дружком Слегиным?..
Он достает из кармана крошечный коммуникатор и что-то быстро говорит в него. Потом бросает взгляд на голографические часы, парящие в воздухе под потолком каюты, и вновь поворачивается ко мне:
— Лично мне никаких доказательств существования Иного Мира не требуется. И знаете, почему?..
— Наверное, вы уже там побывали, — предполагаю я. Дюпон вяло хлопает в ладоши:
— Браво, браво, господин экс-инвестигатор. Вы прогрессируете семимильными шагами, как научно-техническая революция на рубеже веков… Правильно, я сам побывал там. И не раз… Поэтому у меня была возможность убедиться в том, что речь не идет об остаточной активности отключившегося мозга или о галлюцинациях, сопутствующих клинической смерти, как это преподносят некоторые скептики. Правда, Воскреситель не всегда был у меня под рукой. Точнее, не у меня, а у моих помощников… Однажды моему телу пришлось чуть ли не неделю проваляться в холодильнике, как мороженой треске… Эй-эй, что это с вами, сударь?
Наверное, со стороны я выгляжу не ахти как. Выпученные глаза, обильно струящийся по лбу пот. Побелевшее лицо. В общем, налицо все симптомы человека, которого крепко прихватила большая или малая физиологическая потребность.
Однако в моем случае это совсем иное.
Кто-то поблизости только что переместился в тот самый «лучший мир», роль рекламного агента которого играл передо мной Дюпон.
Теперь ясно, какое распоряжение он отдал с помощью коммуникатора. Сейчас начнется та самая «проверка на вшивость», о которой я ему сам же и напомнил.
Интересно, кого он распорядился убить, если на корабле только он сам, охрана и экипаж? Хотя, если он не врал и все они — «возвращенцы», то любой из них должен с трепетом стремиться к возвращению на «более высокий уровень». В родные пенаты, так сказать…
Видимо, Дюпон действительно имел кое-какой опыт общения с Воскресителями, потому что до него быстро доходит, чем вызвано внезапное ухудшение моего самочувствия.
— Ну что ж, — с удовлетворением произносит он — Отрадно видеть, что вы правильно реагируете на свеженькие трупы… Остается лишь небольшая формальность.
Он снова подносит к губам коммуникатор и, судя по движениям губ, выговаривает всего одно или два слова.
— Н-не вяж-жется, — с трудом (зубы лязгают от дрожи, которая охватывает меня все больше и больше) произношу я.
— Что? — не понимает он. — Что вы сказали?
— Я бы п-поверил в-вам, — бормочу я, тщетно стараясь восстановить контроль над своей дикцией, — но есть… одна… нес-суразность…
— Ну-ну, я вас внимательно слушаю.
— 3-зачем пона…добилось в-везти меня с-сюда?.. Вы же… могли… уб-бить меня… прямо т-там… в с-столице…
Дюпон встает наконец из своего кресла-качалки и потягивается до отчетливого хруста в суставах.
— Проклятая бренная плоть, — сетует он. — Как же она мне осточертела со всеми ее недугами!.. Дело в том, мой друг, что, кроме вас, в мире еще существуют десятки суперреаниматоров! И из-за них я не могу выполнить свою миссию. Этот мир благодаря им — как гидра. На месте одной отрубленной головы тут же вырастает новая. Вот почему моя задача номер один заключается в том, чтобы сначала уничтожить таких, как вы. А уж потом настанет черед и всего остального человечества… Кстати говоря, этого осталось недолго ждать. Но на всякий случай нужно подстраховаться. Например, если когда-нибудь я попаду в лапы вашему дружку Слегину, то придется покончить с собой. Кроме того, мой возраст предполагает и непредвиденные случайности. Типа инфаркта или чего-нибудь в этом роде. Достаточно какому-нибудь тончайшему сосуду в моем мозге не выдержать — и выполнение великой задачи сорвется… Вы нужны мне для подстраховки, сударь. На самый крайний случай.
— А если… все-т-таки… я в-вас не ож-живлю? — интересуюсь я.
Наручники больно врезаются в запястья, реагируя на мою дрожь, но я почти не чувствую этой боли.
— Нет, вы уж лучше постарайтесь, — насмешливо советует мне Дюпон. — Ведь иначе человечество погибнет… Да-да, вы не ослышались. Я подстраховался вдвойне, господин Сабуров. Не буду посвящать вас в технические подробности, но поверьте: ваши современники не проживут и пяти лет, если я по каким-то причинам безвозвратно уйду в Иной Мир… И, кстати, гибель их будет долгой и мучительной.
Дверь каюты внезапно распахивается, и на пороге возникают двое громил. Они тащат на носилках нечто бесформенное, накрытое плотным черным пластиком.
Нутро мое словно переворачивается, и зуд в теле становится невыносимым.
— Спасибо, мальчики, — небрежно говорит громилам Дюпон. — Положите труп так, чтобы наш гость мог до него дотянуться. И приготовьтесь нейтрализовать этого субчика, когда он очухается…
Одного взгляда на тело мне достаточно, чтобы догадаться, кто это.
У мертвеца не хватает одной кисти руки, и окровавленный обрубок небрежно замотан какой-то грязной тряпкой.
Труп Чеклистова выглядит, прямо скажем, неважно — и не потому, что мертвец в принципе не может быть красавцем. Последние дни его жизни явно не были курортом. На всем теле — многочисленные следы пыток. Испещренные точками инъекций вены на руках. Впалые щеки и заросшее жесткой щетиной лицо. Такие трупы я видел, помнится, в старых кинохрониках о концлагерях времен Второй мировой войны.