Ильясов Явдат Хасанович. Золотой истукан

   - Ого! - развеселился лекарь, выслушав сбивчивую гневную речь русича. - Так-так… - И, тут же потускнев, уныло махнул рукой. - Не петушись. Ломал я голову над этим всем. Мало ли, что я тогда сказал: я говорю сегодня одно, завтра-другое. И не всегда то, что думаю. Так, от скуки озорую. Честно сказать, я давно собирался к Хурзаду. И Бузгара - помнишь, репу на базаре покупали? - через старика одного за тем и вызвал к себе. Поговорить хотелось, да, видишь, не удалось. Сам нашел бы дорогу к Хурзаду, но решимости не хватало. Живу, - думаю,- тихо, спокойно, книги читаю, зачем мне лезть в эти дрязги? Малодушие. Ты, конечно, прав. Здраво судишь. Что ж будем делать?
   - Уйдем к Хурзаду! Сейчас.
   - Сейчас? Хм… посмотрим…
   - Трах! - распахнулась калитка.
   Аарон?
   Бледный, потный. Пейсы - пряди волос на висках - раскрутились, разлохматились, точно кисточки на коровьих хвостах.
   По его виду казалось: сейчас завопит еврей, упадет, начнет по земле кататься, пейсы выдирать. Но Аарон, явно стараясь унять душевную дрожь, не спеша сел на циновку, вздохнул и сказал почти спокойно, даже с какой-то странной рассеянностью:
   - Их убили.
   - Кого? - похолодел Руслан.
   - Бузгара, Зуфара.
   - Кто, где?!
   - У городских ворот. Стража. Русы ваши. Твой друг… как его - Караз.
   - Карась? Не может быть!
   - Я видел своими глазами. Пинхас приказал мне найти хозяйку, отвести домой. Я отыскал ее у ворот. Хотел утащить - кричит, в глаза мне плюет. Выходит Фарнак, начальник городской стражи. Она отзывает его в сторону. Слышу: «Сахр, Бузгар, Рустам».Словом, мятежник Бузгар, мол, скрывается в доме Сахра. Я рванулся было сюда бежать, предупредить, но вижу - двое идут. Один - Зуфар, другой - человек с лицом, завязанным тряпицей. Но Фуа, стерва, сразу узнала его: «Бузгар!». Фарнак - страже: «Хватайте!» Кинулись. Те двое сопротивлялись. Крепко сопротивлялись. Ну, их убили. Секирами зарубили. Сахр, тебе надо бежать.
   - Сюда не сунутся,- сказал неуверенно лекарь.
   - Сунутся! Фарнак обозлен - ранил его Бузгар…                                                               
   Немало смертей видел Руслан за свою короткую жизнь, но ни одна, - даже смерть Иаили, - не потрясла его так, как смерть этих двух, своей безобразной никчемностью, глупостью. Только сейчас тут сидели, ели, пили, говорили… И вот их уже нет. Немыслимо. Уму непостижимо.
   Бедный Бузгар. Жил холостым - хоть бы умер женатым. И Зуфар - куда уж каким опытом, памятью он обладал, и все же попал под колесо, железное, шахское. Сколько людей на земле гибнет просто так, без всякого смысла, не успев совершить предназначенное! И никому за это не стыдно. Кому стыдно, тот и гибнет.
   - Вот тебе и дура, - жестко молвил Руслан. В этот час он дал себе клятву: если Фуа опять попадется ему на дороге, он убьет ее с ходу, без промедления.
   Он не знал еще, что не всякую клятву можно сдержать, что между намерением, даже самым твердым (тем паче таким, как смертоубийство), и его исполнением - путь не меньший, чем от Днепра до Окуза.
   Руслан взял в сарайчике ковровую переметную суму и, перекладывая в нее со скатерти хлеб, холодное мясо, прочую еду, сказал Сахру, не глядя:
   - Ты как хочешь, я ухожу к Хурзаду. - Аарону: - Пойдешь со мной?
   - Возьмешь? - встрепенулся еврей.
   - Возьму. Дорогу покажешь.
   - Может, и меня возьмешь с собою, о светлейший? - бледно улыбнулся лекарь Сахр. - Видно, мне волей-неволей придется мятежником стать.
   Две сумы - Русланову, Ааронову - набили всяческой снедью, в третью Сахр сложил самые дорогие его сердцу пергаментные свитки. Вооружились длинными ножами. Аарон разведал: на страже у ворот по-прежнему русы, среди них Карась, а Фарнака не видно.
   - Что ты наделал, дурень? - накинулся Руслан на Карася. - Таких людей убил. Таких людей…
   Справа от ворот, под стеною, у ступенек, ведущих на башню, лежали, раскинув руки и ноги, два трупа с лицами, накрытыми мешковиной. Убитых, как водится, отдадут священным псам на съедение. Но никто не соберет костей их в урну, не спрячет в нише на городской стене.
   Преступники.
   Над лужей крови, небрежно присыпанной пылью, роились мухи.
   В суме у Руслана - половина дыни, принесенной Бузгаром. Что, если положить ее рядом с багрово-серой лужей, - оставят ли мухи кровь, перелетят ли на дыню? Э! Мухи - это мухи. Они не прочь полакомиться и сладкой дыней, и кровью того, кто вырастил ее…
   - Откуда мне было знать, кто они? - побелел Карась. - Думал, душегубы какие.
   - Ты сам душегуб!
   - Я человек подневольный. Прикажут: хватай и бей, хватаю и бью. Прости уж, родной.
   - Никогда не прощу! На всю жизнь ты предо мною виноват. Может, и нас схватишь, убьешь? Или отпустишь на волю?
   - Ступайте с миром. Да поскорее, пока Фарнак не вернулся. Пошел доложить шаху про этих, - он кивнул в сторону убитых. - И спросить, как быть с твоим хозяином и с тобою. Эта толстая баба, которая с бородою, черт те что тут про вас наплела. Эх, Еруслан, Еруслан…
 
   - Надо бы их обшарить,- сказал один из грабителей, нетерпеливо поглядывая на тугую суму Сахра,- Русланова и Ааронова были уже тощими.
   - Не надо, - вздохнул старший.- Князь не любит, когда его опережают. Сам обшарит. Эй, вы, а ну, топайте к замку! - Он ткнул Сахра острием копья.
   - Не смей! - Сахр показал ему серебряный перстень с царской печатью. - Я приближенный хорезм-шаха.
   Старший грабитель:
   - Плевать нам на хорезмшаха, ха-ха-ха! Наш бог и царь - князь Манучехр.
   Это несколько успокоило Сахра. Он знал буйного Манучехра, лечил его. Может, с ним удастся договориться по-хорошему, не выдаст шаху, которого не очень-то жалует? Услышав имя Манучехра, встрепенулся и Руслан. Не об этом ли Манучехре говорил Бузгар? Значит, судьба привела смерда в общину покойного друга.
   «Ну что за несчастная доля! Буду я когда-нибудь хозяином себе или так и умру в неволе?»
   Аарон - тот держался спокойно, мужественно. Вырвавшись в кои-то веки из-под гнета своей глухой общины, где его человеком не считали, он узрел себя, наконец, значимой личностью: его преследуют, как и других достойных людей, он делит с ними опасность, он с ними с честью пройдет сквозь все испытания. Это - жизнь, и такая жизнь к лицу мужчине.
   …Их схватили на третий день в береговых зарослях против Хазараспа, где беглецы слонялись в надежде раздобыть лодку. Что теперь будет? Вот неудача.
   Теперь, осенью, вода не такая густая, глинистая, как летом, но все равно вблизи она мутная, бурая. Зато впереди, вдалеке,- ясно-голубая, в ней отражается небо. И в ней отражается огромная глинобитная крепость с высоченными стенами, громоздкими башнями. И шахское войско ее не одолеет.
   В этой стране все постройки, от царского дворца до отхожего места, возводят из глины. Усохнув, слежавшись, она становится твердой, точно камень. Ни дождь, ни град, ни снег ее не берут.
   Но ничто, ни глина, ни камень, ни даже сталь, не может устоять перед человеческой жестокостью. Убогие скопища небольших крестьянских усадеб, что ютятся по обе стороны канала, по широкой дамбе которого ведут задержанных, совершенно пустынны, запущены, кажутся давно покинутыми. Ни людей, ни скота вокруг них не видать.
   - Видишь запруду?- говорит Руслану лекарь Сахр. - Заметь, где стоит крепость. В голове канала. Вся поливная вода - в руках Манучехра, значит, жизнь и смерть всей общины в его руках.
   Перед крепостью - загоны, хижины, палатки. Целый поселок. Под тростниковыми навесами хлопочут гончары, дымятся печи для обжига посуды, кузнечные горны, гремят кувалды. Тут швецы, сапожники и шерстобиты. И больше их, чем в городе на базаре. Руслан вспомнил усадьбу Пучины. Должно быть, сей «дехкан» Манучехр - тоже боярин здешний. Но богаче, важнее русских. Почти что князь. Недаром его все именуют князем.
   Сахр - Руслану:
   - Зачем ему шах, зачем ему город и весь остальной Хорезм? У него все свое. И впрямь он здесь - бог и царь.
   Внутри замка, под - большим навесом, примыкающим к стене, у диковинных высоких станков множество женщин, девушек, девочек. Видно, не очень-то сыто им тут живется, - костлявые, черные. Ковры ткут. Среди них, наверно, и та, что должна была стать женою Бузгара, но не стала ею.
   Манучехр - круглолицый, с круглыми глазами, с круглым носом и ртом, и сам весь круглый, как арбуз, полулежит на груде круглых подушек, набросанных на глинобитное возвышение под шелковицей. Перед ним, на земле, переминается с колена на колено оборванный мужик.
   - Смилуйся, господин! Отсрочь долг. У меня десять детей, и все голодные, разутые, раздетые, и сам я голодный…
   - Скотина, о-ох! - Манучехр схватился за поясницу. - А, Сахр, как живешь? Посиди, подожди, покончу с этим, тобою займусь. Десять детей? Я, что ли, состряпал твоей жене десять детей и бросил их? Не можешь прокормить - не делай. Работать - голодный, а на бабу лезть - сытый. Иди, еще раз потискай ее, если ничего больше не умеешь и не хочешь.
   - Работать я умею, ты знаешь. Если б дал больше воды, урожай у меня был бы получше. А детей плодить - это мое… как его… природное право.
   - Природное… что?… право! Ишь, умный, ох! Скажи, какое словечко заковыристое где-то подцепил. Это все ваша проклятая академия, Сахр! Коль уж ты, чертов Шауш, заговорил о правах, то мое природное право, - я сильный, ты слабый, - тебя в колодки забить, всю ораву твою себе забрать, сыновей сделать рабами, дочерей - наложницами. Дочери есть?
   - Одна, - потемнел Шауш. - Ей десять лет.
   - Как зовут?
   - Фамарь.
   - О! Красивое имя. Но оно - не наше, еврейское, что ли?
   - Еврейское. А что, я не могу назвать свою дочь, как хочу?
   - Можешь, можешь, милый! Главное: умеет ли ткать?
   - Не умеет. Где бы это ей научиться? У меня нечего ткать. Ничего не умеет.
   - Я - ох! - научу…
   - Совесть есть? - вскричал Шауш.
   - А у тебя? Он нищих плодит, а я виноват.
   - Ну, это от бога,- смутился Шауш.
   - Выходит, твой бог - детородный член? И молись ему. Дал детей, пусть их кормит.
   - Помилуй, бесстыдник!
   - Э! Миловал я одного… Бузгаром звали,- он, скотина, в знак благодарности всю округу против меня взбунтовал. Слава Ахурамазде, говорят, убили его в Кяте. Угомонился, проклятый. Не приведешь к вечеру дочь - берегись. Пошлю своих молодцов, всех детей отниму. А пока, для вящей прыти, получишь сорок плетей. Эй, всыпьте ему! Здесь, - ох! - на глазах у всех. Может, мне полегчает от воплей его.
   Манучехровы головорезы - схватили Шауша, стали раздевать.
   - Стой, Манучехр, - сказал Сахр. - Не стыдно тебе?
   - Чего?
   - Пороть на глазах у женщин, позорить отца десятерых детей? Пожалей человека.
   - Что вы, как бабы, мусолите: стыд, жалость, совесть? Меня этакой чушью не проймешь. Я толстокожий.
   - Похоже, - вздохнул Сахр. - В стране зинджей, где живут люди черные…
   - Есть такая? - удивился Манучехр.
   - …водится, пишут в книгах, некая ядовитая муха…
   - Ух ты!
   - …укус которой смертелен для всех домашних животных…
   - Ох!
   - …кроме ослов.
   - А? - Манучехр натужился, соображая. - Что ты хочешь этим сказать?
   - Что хотел, то уже сказал. Сколько должен тебе Шауш?
   - Шесть золотых.
   - Из-за каких-то дохлых шести золотых человека изводишь! А стоимость всего имущества твоего составит, наверно, тысяч шестьдесят?
   - Ты мое достояние не считай. Не шестьдесят тысяч - триста шестьдесят! Если не больше. Но скопил я их - по шесть золотых, ясно тебе? И не быть бы мне Манучехром, не сидеть здесь, в богатом замке, если б я каждому прощал шесть золотых долгу.
   - Хорошо. Где-то у меня завалялись шесть золотых. Сейчас найду… - Сахр порылся в суме с рукописями, достал серый узелок, развязал, высыпал шесть тяжелых монет на круглую ладонь Манучехра. - Смотри-ка, вот повезло! Как раз шесть золотых. Хватит, надеюсь?
   - Сойдет. - Круглые глаза Манучехра впервые сузились, сделались, как у тюрка. - Я их, конечно, возьму. Но дурак Шауш все-таки получит свои сорок горячих! Еще не было человека, который, угодив сюда, ушел бы, не отведав плетей. Такой закон у Манучехра, что поделаешь, дорогой? Даже хорезмшаху перепадало - его нечаянно били ночью на конюшне, приняв за пегую кобылу. Га-га-га! Ох!…
   Лекарь Сахр - скучающе:
   - И меня будешь пороть?
   - А почему бы нет? Го-го-го! Ты тоже бунтарь! Вчера был гонец от шаха. Приказано: Сахра схватить, где попадется, и препроводить под стражей в столицу. Так что, умник, твоя жизнь в моих руках… - Желая подчеркнуть свое могущество, Манучехр сделал неосторожное движение ладонью - и в его пояснице белой молнией вспыхнула чудовищная боль. - Э-э-й-ю-ю! - завопил он диким голосом. И затем, сквозь жалостные всхлипывания: -А моя… ох!., а моя жизнь - в твоих руках, друг Сахр. Лег, понимаешь, потный, горячий, на сквознячке, получил прострел. Спаси… Клянусь покойной матерью, я тебя не трону. Ох! Избавь от этих страшных мучений. У-у-й-ю-ю…
   - Эй, вы, людоеды, - сказал Сахр княжеским дружинникам. - Отпустите Шауша домой, грейте песок в сухом котле.
   Старший дружинник выжидательно поглядел на господина.
   - Делайте… что велит, - пропищал Манучехр и с умирающим видом сомкнул веки.
   - А как же… сорок плетей? - уныло вопросил дружинник, сожалея о неудавшейся забаве.
   Шауш шепнул ему на ухо.
   - Дай их своему хозяину - сразу вылечишь! - И убежал.
   …Проглотив три обезболивающих опийных шарика, Манучехр повеселел, вновь бодро выкатил глаза. Блаженно поглаживая поясницу, растертую каким-то жгучим пахучим зельем, и поправляя на ней плоский мешочек с раскаленным песком, он сказал снисходительно Сахру:
   - Спасибо, помог. Не забуду. Я не выдам тебя хорезмшаху. Оставайся здесь. Мне, видит бог, тоже нужен свой придворный лекарь. Чем я хуже Аскаджавара? Хе-хе-хе. - Он взглянул на сонного Аарона. - И брадобрей домашний не помешает. Ведь ты брадобрей, верно? Я видел тебя у Пинхаса. - Князь перевел взгляд на Руслана; тот сидел недоступный и сумрачный. - И телохранитель-чужеземец пригодится, который не знал бы нашего языка и здешних обычаев и потому не мог завести себе друзей в общине. (Руслан: «Ты опоздал, хитрый князь. И язык уже знаю, и обычаи, и друзей тут у меня много».) Оставайся, а? - В голосе богача послышалось нечто детски-просительное.
   - Великая честь служить столь знатному вельможе, - ответил Сахр осторожно. - И я - всей бы душою, да жаль - не могу.
   - Это почему же?
   - Хурзад меня ждет.
   - Хур… а! - Безмятежно круглое лицо Манучехра странно задергалось и вытянулось самым невероятным образом, как отражение на заколыхавшейся поверхности воды. - Да. Ведь вы с ним приятели, помню. Ждет? Чего ж ты сразу не сказал?
   - Кто и о чем меня спрашивал? Схватили и притащили. Грозились высечь.
   - Оставь. - Тень огромной заботы легла на искаженное лицо Манучехра. Глаза помутнели. - Шуток не понимаешь? Ступайте с миром. Возьмите еды на дорогу - изголодались, наверно, в бегах? Я велю вам лодку дать. Эй! Проводите их. Скажите там, на переправе, чтоб этих троих перевезли на левый берег. И пусть кто-нибудь только посмеет их обидеть! - Он хмуро взглянул на Сахра исподлобья. - Слушай, друг. Замолвишь… если что… словечко за меня перед Хурзадом?
   - Замолвлю, - пообещал Сахр зловеще.
   - Не забудешь?
   - Не забуду…
   - Сахр, стой! Эй, Сахр…
   Руслан - с отчаянием: «Опять влипли».
   По обыкновению здешних речников, лодку вытянули, бредя по берегу, далеко вверх по течению, чтобы стремнина не пронесла ее вниз мимо противоположной пристани. И вот, когда гребец оттолкнулся было уже веслом от суши, путников настиг чей-то окрик.
   Чей? Из прибрежных кустов с треском вырвался весь истерзанный… Шауш. Он держал за руку голую девчонку. Совсем голую. Смуглые плечи, плоская грудь ее, живот исполосованы глубокими царапинами. И тощее лицо Шауша, большие руки - в царапинах, ссадинах, Свежая кровь. Оба с ходу свалились в лодку.
   От пристани с криками бегут по сырому берегу, размахивая копьями, Манучехровы слуги. Случилось что-то неладное. Надо спешить.
   - Отчаливай! - приказал Сахр гребцу.
   Лодку вмиг подхватило мощной струей бокового течения и отбросило далеко от берега. Над нею мелькнули две-три стрелы, ветер унес их в сторону.
   Сахр покосился на голую девчонку. Невзрачна. Кожа очень темна, нечиста, в мелких пупырышках. Лицо плоское, нос совершенно нелепый, широкий, приплюснутый, с толстыми ноздрями. Руки какие-то вывихнутые, ноги кривые. Зато глаза - только и есть в ней заметного, яркого, что большие черные глаза с необыкновенным разрезом: будто их поменяли местами, и узкие наружные уголки пришлись к переносью, а округлые внутренние - к вискам. В такие глаза можно смотреть часами - и ничего в них не понять.
   - Фамарь, - пояснил Шауш, уловив взгляд Сахра.
   - Прикройся. - Лекар бросил ей свой халат. И - Шаушу: - Что с вами стряслось?
   - Обманул Манучехр! И тебя, и меня. Вы только покинули крепость, его головорезы нагрянули ко мне в усадьбу, схватили Фамарь. Видишь, всю исцарапали. Вырвалась. Я кричу, долг, мол, вернул, - но разве их чем-нибудь проймешь? Еле отбил дочку, - спасибо, соседи подсобили. Я и бросился с нею напрямик через чащу к реке. Еле, видишь, успел. Большой шум в общине. Снова бунт. Сегодня ночью все уйдут на левый берег.
   - Но мы же и вправду уплатили долг? - изумился Сахр.
   - Э! Чего ждать от него? Грабитель. Вымогатель. Сукин сын.
   - А как же другие дети?
   - Остались, - всхлипнул Шауш. - Теперь Манучехр всю семью к рукам приберет. Н-ну, - он стиснул кулак, - я вернусь, я найду своих детей!
   Руслан вспомнил булыжную решимость Добриты, вот так когда-то плыли они вместе по реке. За тридевять земель Руслана занесло, но ничего, по сути, вокруг не изменилось. Земля, правда, другая, и небо другое, другие деревья, а горе всюду одинаковое. Ну, на земле, может, и не изменилось ничего, зато сам Руслан уже не такой, каким он был тогда.
   Стражник, сопровождавший лодку и поначалу обалдевший от неожиданности приключившихся событий, обрел, наконец, дар речи и резко приказал гребцу:
   - Поворачивай назад!
   - Это зачем же? - нахмурился Руслан. Стражник опешил: он никак не мог предполагать, что этот белый чужак говорит по-хорезмийски.
   - Мне велено перевезти троих. Поворачивай, ну?
   - Тебе-то что, скотина, троих ли, пятерых ли? - Аарон схватил его за шиворот. - Заболеешь, что ли, умрешь, если бедных людей спасешь?
   Стражник схватился за рукоять меча:
   - Мне велено…
   Плюх! - Лучше б он не перечил такому здоровенному буйволу. В один миг ретивый служака очутился в воде. Шауш, не долго думая, хватил его багром по голове, обернулся, желтый и страшный, к гребцу:
   - А тебе что велено?
   - Мне? - Гребец боязливо пригнулся, покрепче ухватился за весла. - Мне велено плыть к левому берегу. И я плыву. Ох, не трогайте меня! Довезу. Хоть пятерых, хоть десятерых. Мне что?
   «Так - то», - подумал Руслан удовлетворенно. Который раз он позавидовал крутой быстроте, с которой на Востоке люди переходили от слов к делу.
   Уже на берегу лодочник сказал:
   - Назад мне пути нет - Манучехр шкуру сымет. И что я теряю на правом берегу? Одинокий. Бездомный. Всю жизнь бултыхаюсь в реке. Рыба, не человек. Возьмете с собою?
   - Пойдем.
   - Сахр, - отозвал Шауш лекаря в сторону, - мне с дочкой возиться недосуг. Надо воевать. Придем к Хурзаду - там тьма людей. Разный народ. Будет Фамарь со мною - всякий сможет девочку обидеть. Держи при себе, а? Ты человек известный, при тебе ее. никто не посмеет тронуть.
   - А если я сам ее трону? - усмехнулся лекарь.
   - И сделай милость! - воскликнул Шауш, приложив руку к груди. - Возьми ее насовсем. И выкупа не надо. Пусть лучше тебе достанется, чем гаду Манучехру.
   - Тьфу! На что она мне, чудак? Только и забот у меня - сопливой девчонке нос вытирать.
   - Она тебя не обременит! Кусок хлеба в день - и довольно с нее. Не избалована. Держи ее, Сахр, при себе. Умоляю. Мне она будет помехой.
   - Ладно. Но смотри, - уступлю кому-нибудь за кувшин ячменной водки - не обижайся.
   И с тех пор Фамарь молча и покорно, как собака, повсюду следовала за лекарем. Руслану она казалась глухонемой: не отвечала, когда с нею заговаривали, и ни разу никого ни о чем не спросила. И ни разу в тупых и прекрасных глазах этого дикого, робкого, на всю жизнь запуганного существа не блеснула искра глубокого разума.
   На берегу к нашим путникам присоединились трое беглых крестьян.
   - К Хурзаду?
   - К нему.
   - Вместе пойдем.
   - На каждом шагу слышу: Хурзад, Хурзад, - сказал Сахру Руслан. - Кто он такой?
   - Сводный брат хорезмшахов. Рожден рабыней.
   - Отчего ж это он встает против брата? И почему человек царского рода заодно с чернью?
   (На тропе, ведущей к Хазараспу, к путникам присоединились семеро беглых крестьян. К Хурзаду!)
   - Дело сложное. В Хорезме разброд. - Раньше было так: царь, служилая знать, трудовой народ. Был какой-то порядок. Теперь же на первое место лезут «дехкане» - богатые землевладельцы, подобные Манучехру. И чернь у них в кабале, и на старую знать им наплевать. Смекаешь? Ну, хорезмшаха они еще могут терпеть, - он пустое место, власти у него никакой, зависит от «дехкан» и потому для них удобен. Он - за них, потому что никому больше не нужен.
   (У древнего кургана, заросшего верблюжьей колючкой, к путникам присоединились десять беглых крестьян. К Хурзаду!)
   - Вот и получилось,- продолжал Сахр, - что царь и «дехкане» оказались на одной стороне, а служилая знать, люди военные во главе с Хурзадом - на другой. Хурзад умный человек, знает, на кого опереться. Самая крупная сила в Хорезме, которую можно выставить против «дехкан» - трудовой народ.
   (У соленого озера, застывшего зеленой стеклянной глыбой в камышах, путников сердечно встретили сто мятежных крестьян. К Хурзаду!)
   - Но суть, конечно, не только в расчетах. Хурзад - настоящий хорезмиец. Он любит нашу землю, нашу реку, наши обычаи, песни, предания. Не будь у него душевной привязанности ко всему этому, ты думаешь, сумел бы он так легко и свободно сойтись с чернью? Она-то ведь тоже не дура. Знает, кому верить, кому - нет. Тут, правда, другие слова уместнее - не «кому верить», а «с кем поладить». С кем заключить союз. Разумеешь? Народ не так уж глуп, чтоб верить царю, а Хурзад - второй царь в Хорезме. Но поладить с ним, пока их чаяния совпадают, народ трудовой, конечно может. Народу тоже надо на кого-то опереться. Ему нужен вождь.
   - Ну, и выбрали бы вождем… кого-нибудь из своих, самого толкового.
   - Э! Страшная вещь - вековая привычка. Не так-то легко отвергнуть династию, с которой народ был связан столько столетий. Связь между ними - особая. Как у всадника с конем. Хозяину нужен конь, конь привыкает к хозяину. Один ездит, другой норовит его скинуть, когда становится совсем невмоготу. И все-таки они неразлучны, составляют как бы одно существо, И к тому же, Хурзад - воин. У него большой боевой опыт. А мужик - он и есть мужик. Ему землю пахать, а не мечом махать. Чтоб одолеть «дехкан», ему нужен воитель Хурзад.
   - Н-да. Хитро.
   - Хурзад… Тут, наверно, не обошлось без честолюбия. Или - тщеславия. Зачем человек домогается власти и почестей? Это недоступно моему пониманию. Человек я, как ты видишь, не очень уж глупый, всякое чувство могу вообразить, но властолюбие для меня - загадка темная. Зачем из кожи лезут? Так ли уж сладостна власть? Один египетский царь возвел для себя гробницу - самое высокое сооружение на земле. Видно, чтобы оставить потомкам свое громогласное имя. А имя-то как раз и не помнит толком никто. «Хеопс, Хеопс». А он был вовсе не Хеопс, а Кхуфу. Да и самого, - то есть, тело его засмоленное, - через каких-то три года восставший народ выкинул из гробницы. А ведь старался, сколько людей уничтожил, сколько сил человеческих потратил на свою пирамиду. А кому и зачем она нужна? Разве только как пример, что люди могут многое сделать. Они, конечно, все могут. Да силу их надо расходовать со смыслом. Сперва хорошее жилье для них построить, а потом уж упираться лбом в небо. Вот тебе и Хеопс…
   Сахр засмеялся, и Руслан впервые уловил в его смехе столько яду.
   - Или возьми, - продолжал Сахр, - удивительную судьбу шаха Ездегерда Третьего. Могучий персидский властитель, разбитый «покорными богу», покинутый всеми, никому не нужный, скитался в одиночестве в окрестностях Мерва, где мы с тобою побывали, пока какой-то бродяга его не зарезал, прельстившись роскошной царской одеждой. Уж лучше б он честно и терпеливо, как все, возделывал землю, плоды выращивал,- и оставил после себя хоть несколько цветущих деревьев. Может, и пришла ему в голову эта добрая мысль перед смертью, да поздновато…
   (У моста через канал, за которым с грозным беззвучным ревом вздымались гигантские стены Хазараспа, города Тысячи коней, путники влились в толпу из трехсот восставших крестьян. К Хурзаду!)
   - Смотри, тут люди разной веры, - заметил Сахр. - Больше всех, конечно, маздеистов. Но есть и евреи, - судите по пейсам. Радуйся, Аарон! И христиане, - судите по крестам: несториане, якобиты. (Руслан вспомнил Карасевых «настырных» и «яко битых».)