Ирвинг Клиффорд. Король долины

   — Привет, Сайлас, — он улыбнулся, подойдя поближе. — Что это с тобой делается?
   — Зайди, — отрывисто бросил Сайлас.
   Клейтон вошел в затхлую, пропахшую плесенью темную комнату и огляделся. Людей в магазине не было. У дверей, ведущих в контору, составлены один на один ящики с товарами, на стойках развешены платья и пальто, недавно привезенные Сайласом из Данвера и Канзас-Сити.
   Сайлас зашел за стойку, снял с пыльной полки бутылку виски и налил два стакана.
   — Ты их еще не видел?
   — Кого? — спросил Клейтон. Виски он не тронул.
   — Кайли, кого ж еще, дурень! Ты что, не знаешь, что он тебя ищет?
   — Ищет меня? Нет, я этого не знал.
   — Ну, дожидается тебя, все равно. Риттенхауз сказал этому типу Маккендрику, что, когда ты вернешься в Дьябло, ты его пристрелишь — Кайли, то есть — а теперь он уже точно знает, что ты вернулся, и он тебя дожидается!
   Клейтон тихо выругался.
   — Эд сказал ему, что я…
   — А что, разве это не правда? Разве ты не собираешься снять с него скальп?
   Он наклонился через стойку, опершись на нее обеими ладонями, глаза его горели твердой и свирепой голубизной.
   — А почему я должен сделать это, Сайлас? Может, ты потрудишься мне объяснить?
   — Потружусь?.. Ну, черт побери, уж конечно я объясню тебе, почему, мальчик! Так вот знай, этот тип Кайли и его дружок Маккендрик заявились сюда две недели назад, буквально на следующий день после того, как ты с Сэмом уехал в Таос, и сказали мне, что с этого дня они будут забирать долю Гэвина в прибылях! И с салуном тоже так! А потом они отправились в «Великолепную», поговорили с Марвом Джоунзом, который управляет гостиницей твоего отца, и сказали ему то же самое. Сказали Марву, что Гэвин не вернется, может, целый год, а то и два, а может, и вовсе не вернется, — так они все берут под свой контроль! Нет, ты понимаешь? Под свой контроль! И это было в точности то, что они и имели в виду… — Петтигрю в ярости сбивался и брызгал слюной. — Они хотят захватить всю долину, мальчик, до последнего гвоздя!
   Клейтон вертел в руках стакан с виски и оставался невозмутимым.
   — Сколько они выдаивают из тебя, Сайлас?
   — Двадцать долларов в месяц «за защиту»! — выкрикнул Петтигрю.
   — Что ж, мне, конечно, очень жаль…
   — Жаль? И все?.. Тебя это не потрясло?
   Клейтон улыбнулся. А что тут могло потрясти? Как только он обдумал все это хладнокровно, как только он представил себе общую картину, все стало ясно, даже логично. Если не считать законной доли Гэвина в земле, шахтах и магазинах и того, что он контролировал банк, вся власть Гэвина над этой империей держалась в его кулаке; это была привычка, которую и он, и люди, жившие в долине, в течение двадцати лет воспринимали как факт, не задавая вопросов. Но в конечном счете все держалось на страхе перед силой. Чем завоевал Гэвин свою империю, как не силой — при их попустительстве? Так разве в таком королевстве не может появиться узурпатор?
   Именно это и попытался сделать Билл Кайли. Просто-напросто дворцовый переворот, пока король развлекается на охоте. И если никто не выступит против — а кто здесь может выступить против не на словах, а на деле, кто, кроме принца? — то по возвращении король будет закован в железо или, в лучшем случае, низведен до положения простого подданного. А если понадобится, то и убит. Король отсутствует, верный генерал королевской армии, беспомощный и увечный, сидит в кресле-качалке, принц поехал в Таос и, как коротко и ясно выразился Риттенхауз, «бегает по шлюхам». И тут под фанфары и литавры появляется узурпатор с «Кольтом» сорок пятого калибра.
   Петтигрю, должно быть, читал его мысли.
   — Ты не сможешь уклониться от этого, Клейтон, — сейчас уже нет.
   — Не смогу? А что помешает мне сесть в седло и поехать обратно в Таос, чтобы мирно провести там зиму?
   Побагровевшее лицо Петтигрю внезапно вновь побледнело.
   — Ты этого не сделаешь…
   …Нет, не сделаю, потому что я — сын Гэвина. Не потому, что его кровь струится в моих жилах и позволяет мне хладнокровно убивать, а потому, что я — его сын, и он доверил мне эту долину. Потому что я обязан сделать это для него…
   Он наконец проглотил виски, налитое Сайласом, и вытер губы рукавом.
   — Где он, Сайлас?
   — Кайли?
   — Ну, а о ком же еще мы тут болтаем — об Аврааме Линкольне, что ли?
   — Он у себя в канцелярии, в том же доме, где тюрьма, в передней половине. Их там трое, Клейтон. Он, Маккендрик и этот полукровка, Пекос. Маккендрик ходит с двумя револьверами, у тех двоих — по одному. Посмотри, чтобы один из них не сидел в засаде где-нибудь на другой стороне улицы.
   Клейтон холодно улыбнулся.
   — Спасибо за всю твою помощь, Сайлас. У тебя найдется лишний револьвер?
   Петтигрю побледнел еще сильнее.
   — Ты хочешь, чтобы я…
   — Нет… — Клейтон засмеялся. — Я не хочу, чтобы ты взял оружие и шел со мной. Просто дай мне револьвер и немного патронов.
   Он взял «Кольт», который Петтигрю молча принес ему, спрятал его поглубже в карман своей овчинной куртки, и вышел из жаркого, пропахшего магазина на улицу, где было по-утреннему прохладно и свежо. Свет был мягкий, какой-то нереальный, в утренней дымке золотые солнечные лучи и грифельно-серые тени смешивались в причудливую картину. Улицы города были пусты. Исчезли даже старый навахо и слепая девочка.

Глава семнадцатая

   За всю свою историю город не видел такого боя. На этой же полоске земли, тогда — еще девственной прерии, Гэвин Рой убил Эли Бейкера в честном бою двадцать один год назад. Через семь лет после этого Эдвард Дж. Риттенхауз спровоцировал братьев Чавес и хладнокровно застрелил их обоих в течение пяти секунд. Он убивал и других людей — быстро, безжалостно, одной-двумя пулями и без всякой суеты.
   …Многие годы потом люди рассказывали об этом ноябрьском утре. Существовало несколько версий того, что произошло после выхода Клейтона из магазина Петтигрю — в зависимости от точки зрения рассказчика, то есть от того, где он прятался, и от того, с кем он первым успел поговорить, когда рассеялся дым. Старики, сидящие зимой у печки, спорили до посинения из-за таких мелочей, как, скажем, чем разбил Маккендрик витрину кафе — стулом, столом или собственным волосатым кулаком, или, к примеру, какого калибра был дробовик, из которого сделал первый выстрел Кайли; и даже о том, вырвался ли мерин Клейтона из платной конюшни, напуганный выстрелами.
   Однако все единогласно признавали, что Клейтон вышел из магазина Петтигрю на освещенную ярким и неровным зимним солнцем улицу, расстегнул овчинную куртку и медленным шагом повел старого мерина в сторону тюрьмы. Выражение лица у него было беззаботное, он даже улыбался, как будто просто вышел лениво прогуляться по солнышку. Люди, которые следили из дверей новой земельной конторы и салуна, божились, что по манере идти — вот такой медленной, легкой, свободной походкой — это мог бы быть сам Гэвин, только на тридцать лет моложе; и все равно, вылитый Гэвин, с худым обтянутым лицом, спокойный, невозмутимый… холодные голубые глаза и не моргнут…
   Клейтон довел мерина до платной конюшни, которая была на той же стороне улицы, где и тюрьма и шерифская канцелярия. Он завернул в конюшню и сдал коня Джо Шарпу. Велел хорошо накормить его и поставить в заднее стойло.
   — Он был невозмутимый и холодный, как огурец, что всю зиму пролежал в снегу, — рассказывал потом Джо Шарп. — И глазом не моргнул, и не дергался, вот так просто передал мне коня этого, притронулся к шляпе и, как вроде абсолютно точно знал, куда идет, повернулся на месте и пошел прямо через улицу к кафе.
   Маккендрик сидел в кафе — зашел выпить десятичасовую чашечку кофе. Место он занял возле окна, чтоб можно было следить за улицей. Трое других людей с официанткой вместе сгрудились подальше, возле выкрашенной серебрянкой дровяной печки, бока которой раскалились докрасна — там горели колотые сосновые поленья, сложенные пирамидкой поверх кучи опилок и щепок.
   Маккендрик был человек крупный, лет тридцати с небольшим, не слишком высокий, но широкий в груди и в талии, с короткой шеей — голова у него будто прямо из плечей вырастала. Нос перебитый, глазки маленькие, карие, а губы всегда потрескавшиеся, хоть в жару, хоть в мороз. Когда Клейтон вошел в двери, Маккендрик облизнул губы языком и откинулся в кресле.
   — Привет, Клейтон, — весело сказал он. — Я вижу, ты уже вернулся из Таоса.
   Люди, собравшиеся в задней части зала, утверждали, что при этих дурацких словах на лице Клейтона появилась широкая улыбка.
   — Похоже на то, — пробормотал он.
   А потом замолчал, просто стоял там, не говоря ни слова («Даже не видно было, как он дышит», заметил потом Нил Оуэн). Стоял, расставив ноги примерно на шаг, как учил его Гэвин, а руки у него свободно свисали вниз, дюймов на шесть впереди тела. Вот так он и стоял молча, пока наконец Маккендрик не рассмеялся — откуда-то из глубины горла.
   — И что тут смешного? — спокойно спросил Клейтон.
   Маккендрик прочистил глотку.
   — Да ничего смешного, просто ты так глядишь, как вроде ждешь чего-то.
   — А я и жду. Жду, что ты мне скажешь, сколько.
   Маккендрик был озадачен, лицо у него сморщилось, нахмурилось, ну просто как в театре.
   — Сколько? Чего сколько?
   — Сколько я должен внести.
   — Клейтон… — Маккендрик хихикнул. — Что-то я никак в толк не возьму, про что это ты толкуешь…
   — Я толкую про то, — сказал Клейтон, — что вы с Биллом Кайли разъезжаете по долине и требуете с ранчеров плату за защиту. Я слышал, что вы поколотили Фрэнка Уэтмора, когда ему это не понравилось и он вроде как заупрямился. Я слышал, что Лестер Инглиш платит вам пять долларов в месяц, а Сайлас — двадцать. Ну, так вот я теперь интересуюсь, сколько, по-вашему, я должен вносить, чтобы и мне не остаться без защиты. — Он сделал паузу. — Вы же ведь не думали обойти меня стороной, а, Уэйн?
   Лицо Маккендрика стало холодным, язык заскользил по губам.
   — Тот, кто сказал тебе, что мы поколотили Фрэнка Уэтмора — просто брехун проклятый. А насчет всего остального, о чем ты говоришь, так тебе лучше потолковать с Биллом. Я просто получаю у него жалованье за то, что делаю мою работу.
   — Вы с Биллом работаете на моего отца, — сказал Клейтон. — Когда Гэвин отсутствует, вы получаете приказы от меня.
   Маккендрик оттолкнул назад свой стул, так что он скребнул по посыпанному опилками полу, и медленно поднялся на ноги. Он был на шесть дюймов ниже Клейтона, но весом превосходил его фунтов на сорок.
   — Есть у вас какие-нибудь приказы для меня сию минуту, мистер Рой? — издевательским тоном протянул он.
   Люди у задней стенки, которые грелись возле печки, теперь хуже видели Клейтона — туша Маккендрика загораживала его. Их там было трое: Нил Оуэн, который хозяйничал в кафе; Боб Хэккет, ранчер, один из самых первых поселенцев, и Слим Гарднер, который, вообще-то говоря, должен был сейчас сидеть на своей табуретке в салуне, потому что было уже больше десяти часов. Никто из них не мог бы утверждать, что заметил движение руки Клейтона — им было плохо видно. Слим Гарднер сказал:
   — Одну минуту он смотрел на него, вот так просто стоял и покачивался взад и вперед. А в следующую минуту он уже навел этот свой «Кольт» на Маккендрика и, клянусь вам, за то время, что Маккендрику понадобилось бы, чтоб до кобуры дотянуться, Клей уже успел бы нарисовать пулями свои инициалы на этом жирном брюхе, да еще и поставить точку в конце!
   Маккендрик уставился на револьвер в руке Клейтона, а потом Клейтон сказал спокойно («да так вежливо, как если б просил благословения у проповедника», заметил Слим):
   — Да, у меня есть для тебя кое-какие приказы, Уэйн. Медленно подними руки и держи их вверху, пока Слим заберет у тебя эти револьверы. А потом бери свою лошадь, собирай вещички и убирайся прочь из этой долины. И не вздумай вернуться, потому что ты будешь объявлен в розыск, и кто бы ни был тогда шерифом, ему будет приказано прикончить тебя на месте. Слим…
   Длинный Слим Гарднер осторожно приблизился, сутуля плечи, и выполнил то, что сказал Клейтон.
   — Разряди револьверы, Слим, — сказал Клейтон, — а когда мистер Маккендрик будет готов покинуть город, можешь вернуть ему оружие. А я пока перейду на ту сторону улицы, мне надо немного потолковать с Биллом Кайли.
   В дверях он остановился, сунул свой револьвер в кобуру и задал вопрос, смысла которого никто из присутствующих не понял:
   — Слим, какой у тебя рост?
   — Ш-шесть футов и два дюйма, может, шесть и три — не знаю точно, — заикаясь, пробормотал Слим.
   Клейтон кивнул и улыбнулся себе под нос. Боб Хэккет, который в свои пятьдесят три года все еще мог услышать, как гремучая змея ползет через кусты в двух сотнях шагов, решил, что он еще и пробормотал «Похоже, мальчики были правы…», но так как для него в этом никакого смысла не было, то он не мог бы поклясться, что это достоверно.
   Потом Клейтон вышел за дверь — там была тень, потому что солнце в этот момент зашло за облако — и пошел через улицу.
   Когда он прошел шагов десять и был точно на середине улицы, направляясь наискосок к зданию тюрьмы, у него за спиной с грохотом разлетелось толстое витринное стекло кафе. Едва услышав треск, Клейтон, не поворачиваясь, пригнулся, выхватил револьвер и помчался к платной конюшне. В тот же момент Билл Кайли выскочил из дверей своей канцелярии, расположенной перед тюрьмой, с двухствольным дробовиком в руках. Он держал его на уровне бедра и потянул за правый спусковой крючок. Заряд дроби просвистел над спиной у Клейтона, который бросился плашмя на кучку сена, насыпанную перед дверьми конюшни. Заряд попал в старый деревянный столб, поддерживающий наклонную крышу конюшни, на высоте футов трех от земли. Столб согнулся, так что часть крыши просела вниз, хрустя подгнившим деревом; лошади внутри конюшни заржали в испуге и принялись колотить копытами по стенкам денников. Джо Шарп спрятался за скамейкой в темном углу. Он видел, как Клейтон медленно поднялся на ноги, а потом резко повернулся лицом к свету, падающему с улицы.
   Кайли бросил свой дробовик и кинулся обратно в шерифскую канцелярию. Через секунду он снова появился в дверях вместе с Пекосом-полукровкой, оба были белые как стенка, оба с «Кольтами» в руках.
   Эхо разбитого стекла и выстрела из дробовика еще разносилось по улице. Маккендрик разбил витрину, а потом кинулся на Слима Гарднера, но Слим отскочил за стойку кафе, а Боб Хэккет в тот же момент набросился на Маккендрика и прижал его в углу, как волка.
   — Ты уже из игры вышел, — сказал Хэккет.
   Клейтон ждал в конюшне. Их было двое, оба хорошие стрелки, и если полукровка пройдет по задней улице, а потом через проход между парикмахерской и земельной конторой, Клейтон окажется между двух огней. Пока он думал об этом, пуля ударила в железную планку, которой были связаны доски двери, срикошетила и пролетела мимо его уха. Кайли лежал на животе у себя в дверях и имел отличный обзор улицы и тротуара. Тяжело дыша, Клейтон повернулся. Сзади, в темноте он смог разглядеть Джо Шарпа, прячущегося за скамейкой.
   — Джо, — сказал он, — если не хотите, чтоб я совсем сбесился и уложил вам волосы на пробор рукояткой револьвера, немедленно отвяжите всех лошадей!
   Джо Шарп, который от природы соображал медленно, умел, тем не менее, быстро двигаться, когда верх брали силы, от него не зависящие. Он сглотнул и побежал от стойла к стойлу, отвязывая лошадей. Их было пять или шесть, и они нервно плясали, поднимая клубы пыли. Почуяв свободу, они вырвались на середину конюшни тугим неистовым клубком. Мерин пытался пробиться к своему хозяину.
   Клейтон поднял револьвер к потолку и дважды выстрелил. В тесном помещении выстрелы загрохотали как гром, усиленный эхом от стен. У лошадей глаза выкатились от страха. Клейтона, стоящего за дверью, чуть не расплющило, когда крупный рыже-чалый конь вылетел на улицу. Другие неслись за ним, теснясь друг к другу, громко ржали от ужаса и сталкивались боками, стремясь поскорее вырваться из заполненной пороховым дымом конюшни.
   Со своего места Кайли мог разглядеть только бока пяти несущихся галопом обезумевших животных, а позади них, в облаке поднятой пыли, — быстро промелькнувшую человеческую фигуру, как будто летевшую над тротуаром. Он выстрелил прямо в клубы пыли, раздался резкий крик раненой лошади. Кайли выругался сиплым севшим голосом.
   Клейтон тем временем занял проход и выжидал там, переводя дыхание. Он мог отсюда заглянуть через окно в парикмахерскую — там повсюду виднелись следы поспешного бегства.
   Через десять секунд послышался скрежет сапог по гравию, и из-за угла в проход нырнул полукровка — в тридцати ярдах от того места, где Клейтон стоял на одном колене в луже тающего снега.
   — Брось оружие — резко выкрикнул Клейтон — и на мгновение его самого испугал высокий, почти визгливый звук собственного голоса.
   Рефлекс, выработанный годами тренировки в прерии за домом, заставил его броситься на живот в тот самый момент, когда полукровка попытался остановить свой неуклюжий бег и вскинул револьвер на звук голоса.
   И вот теперь в первый раз в жизни Клейтон выстрелил в человека — в человека, с которым он в жизни не разговаривал, разве что приветливо здоровался. Он выстрелил один раз. Полукровка выронил револьвер и отступил на шаг, как будто пытаясь укрыться за дощатым забором; а потом медленно сел на снег и уронил голову на колени.
   Кайли услышал этот выстрел и теперь ждал.
   Через минуту утренний ветерок унес пыль, и на улице стало тихо. Из-за угла высунулась длинная рука Клейтона, и в диком темпе загремели выстрелы, шесть выстрелов через равные промежутки времени. Пули просвистели в неподвижном воздухе и впились в дощатый тротуар, отрывая от него щепки, всего в десяти дюймах от того места, где скорчился в дверях Кайли.
   Должно, быть, Кайли сосчитал выстрелы. Шесть выстрелов из кольта, теперь револьвер пустой… Он вылетел на улицу и понесся к кафе. Пробежав десяток ярдов, он оглянулся через плечо на проход и увидел Клейтона, низко пригнувшегося к земле, стоящего на одном колене и смотрящего на него виноватым взглядом. Клейтон навел второй «Кольт», тот самый, что он взял у Петтигрю, и первыми же двумя пулями перебил Кайли позвоночник. Пули застигли того в прыжке, и он был уже мертв, когда рухнул в битое стекло и обломки досок перед кафе.
   А потом Клейтон выпрямился и неверным шагом двинулся через улицу, мимо тела Кайли, и распахнул настежь дверь в кафе.
   — Выходи, Маккендрик, — сказал он. Сердце в груди у него бешено колотилось.
   Маккендрик осторожно вышел на улицу, и глаза его застыли на распростертом трупе Кайли. Он с ужасом посмотрел на ствол револьвера Клейтона, и тогда Клейтон без улыбки крутнул «Кольт» на пальце и швырнул его через плечо с сторону «Великолепной».
   — Поговорим, как мужчина с мужчиной, Маккендрик, — сказал он, резко выдохнув. — На этот раз тебе придется иметь дело не со стариком Фрэнком Уэтмором…
   Маккендрик взревел как зверь и бросился на него.
 
   — Уэйн должен был задать ему хорошую трепку, — говорил потом Толстый Фред Джонсон. Они с Джорджем Майерсом выбрались через задние двери парикмахерской, как только был убит Кайли и эхо от выстрелов разнеслось над крышами и утонуло в тишине долины. — Он ведь был здоровый мужик, фунтов на сорок, а то и на пятьдесят тяжелее Клейтона, а умелый здоровый мужик всегда побьет умелого мужика поменьше. Ну, я не хочу сказать, что Клейтон маленький или что он не справился бы сам, но… — он похлопал себя по обширному брюху, — в долгой драке здоровый мужик тебя просто вымотает…
   Во время драки на глазах Клейтона были слезы — слезы от гнева или от ненависти? По этому поводу было много споров.
   — Он был локо, бешеный, ненормальный, — говорил Боб Хэккет. — Когда человек дерется вот так, как он дрался, он может лить слезы как дитя и в это же самое время замолотит тебя до смерти…
   Толстый Фред, как опытный костоправ, бросил на весы свое мнение медика:
   — Когда человек вот так разозлится, в нем начинает разливаться его адреналин. И течет так густо и сильно, что просто заставляет его пускать слюну и реветь как корова, у которой теленка забрали!
   — А я думаю, это просто пот попал ему в глаза, — протянул Слим. — Это самое простое объяснение, и я вам так скажу: зачем искать какие-то сложности, когда все можно объяснить просто — разве не так, доктор?
   Доктор пожал плечами, и у него подпрыгнул горб.
   — Может быть, он плакал потому, что только что убил двоих людей. Две души человеческие… Об этом вы не подумали? Клейтон ведь от природы — не убийца…
   — Клейтон Рой? Сын Гэвина? — люди смущенно засмеялись. Доктор раздраженно отвернулся к бару…
   Они дрались, катаясь в пыли и грязи, около пяти минут. Их одежда почернела от грязи, лица стали мокрыми от пота. Клейтон едва сдерживавший бешенство, забыл сбросить овчинную куртку, она сковывала его движения, а от пота, текущего со лба, он почти ничего не видел. И за все пять минут драки у него не было случая скинуть ее — а Маккендрик был в джинсах и плотной рубашке в красную клетку. Они катались по земле, оплетая друг друга руками и ногами, лица у них были багровые. Наконец Маккендрик оказался сверху и своими громадными лапами, как стальными клещами, стиснул голову Клейтона с боков — а тот тянулся пальцами к его горлу.
   — Ладно… ты, урод, рожа драная… сейчас я увижу… твои мозги… в грязи…
   Клейтон вскрикнул от мучительной боли и протиснул кулаки между руками Маккендрика, разрывая захват.
   Он перекатился наверх, но при этом ухо его попало под колено Маккендрика, и правая половина головы вспыхнула от боли. Когда они отскочили друг от друга, ухо Клейтона распухло и кровоточило, а у Маккендрика нелепо отвисла губа, надорванная у щеки примерно на полдюйма.
   Они стояли лицом друг к другу, в шести футах один от другого, низко пригнувшись, как танцующие медведи. Груди вздымались в унисон и глаза горели дикой ненавистью.
   «Кольт», который Клейтон швырнул через плечо на землю, лежал у ноги Маккендрика, поблескивая в потоках внезапно хлынувшего солнечного света. Маккендрик случайно толкнул его каблуком, оглянулся, увидел — и улыбнулся окровавленным разорванным ртом. И прежде чем Клейтон смог шевельнуться, он наклонился и схватил револьвер, и глаза его вспыхнули торжеством. Улица замерла, в тишине было слышно только тяжелое дыхание двух израненных людей. А потом тишину расколол выстрел.
   Окровавленный рот Маккендрика в изумлении раскрылся еще шире, показав тупые позеленевшие зубы. Неверными шагами он двинулся вперед, прямо в руки Клейтона, как влюбленный, медленно согнулся и повалился вниз, увлекая за собой любимое существо. Он упал, но револьвер из рук не выпустил. Они лежали, скованные объятиями. Наконец Клейтон выбрался из-под него. Он сидел в отупении, а потом глаза его изумленно уставились на темное красное пятно, которое с жадной стремительностью расползалось по более светлому красному тону клетчатой рубашки. Маккендрик дышал с отрывистыми хриплыми стонами. Но когда люди, выбежавшие из кафе, попытались поднять его грузное тело из грязи, он закашлялся, выплюнул немного крови и умер.
   На крыльце гостиницы «Великолепная», в семидесяти ярдах от них, Риттенхауз положил свой слегка дымящийся револьвер на одеяло, которым были накрыты его бессильные ноги. И медленно, как и до того, без тени торжествующей улыбки на лице, он начал раскачивать свое потрескивающее кресло в тени на тихом крыльце. Поскрипывание качалки прорезало всепоглощающую тишину улицы. Он покачивался и ждал, пока к нему подойдут люди.

Глава восемнадцатая

   В течение двух дней Клейтон оставался на ранчо и не показывался в городе. Погода была все еще ясная: в долине стояли прекрасные, яркие ноябрьские дни, хотя на высоких склонах деревья уже сбрасывали последние листья, и с каждым днем зимнее солнце все сильнее соскребало зелень с земли и омывало холмы длинными бурыми шрамами.
   К крыльцу подъезжали всадники и звали его по имени, но он не отвечал. Большой Чарли, метис, приносил ему еду в комнату, а потом забирал, почти не тронутую, а когда кто-нибудь настаивал на встрече с ним, говорил всем, что Клейтон болен.
   — Его ухо беспокоит? — спросил Сэм Харди, не слезая с лошади. — Я слышал, он получил поганый удар ногой по уху.
   — Очень болеть ухо, — соглашался Большой Чарли. — Не видеть людей.
   Сэм Харди, как и всё остальные, кивнул, передал сочувствие и уехал, опечаленный, но удовлетворенный.
   Клейтон у себя в комнате пил. Гэвин оставил в буфете большой запас виски, и Клейтон перенес его к себе в комнату. Комната не менялась уже пятнадцать лет: из обстановки в ней был стул, стол и кровать, да еще репродукция «Ночного дозора» Рембрандта, оправленная в позолоченную ореховую раму и повешенная на белую стену — туда ее поместила его мать, когда ему было восемь лет. Он выставлял бутылки в ряд на столе, ложился на кровать и начинал пить. Единственный человек, которому был дозволен вход — так Клейтон приказал заранее, еще когда был трезвый — был доктор. Он пришел перевязать ухо. Других ран, которые бы не зажили сами, не было, и сломанных костей не было, хотя все ребра ныли и отзывались на прикосновение болью, а под глазом темнел омерзительный синий кровоподтек, там, где лопнул кровеносный сосуд.
   Доктор снял свой плохо сидящий черный сюртук, молча пришил ухо на место и смазал рану йодом, пока Клейтон скрежетал зубами, вцепившись в прутья железной спинки кровати.