Гэвин впервые взглянул на Клейтона и поднял от удивления брови.
— Ты что здесь делаешь? — требовательным голосом спросил он.
— Поехали со мной, — сказал Клейтон. — Я знаю одно место здесь, в долине, где можно спрятаться на время.
— Не собираюсь я нигде прятаться. Я остаюсь здесь. Это они тебя подослали?
— Они дали мне приехать сюда потому, что не смогли остановить. Ты прав: они шакалы и трусы. Но они прийдут всей толпой и будут подталкивать друг друга в спину.
Гэвин презрительно захохотал.
— Так значит, ты приехал, чтобы спасти мне шкуру. А с чего ты взял, что я хочу ее спасать?
— Вот видишь, — сказал Воль, — он хочет здесь умереть. Ну, что ж, наверное, это его право. — Он вздохнул. — Твоя жена у меня. Передать ей что-нибудь?
— Скажи ей… — начал Гэвин со свирепым видом и осекся. — Скажи ей, что мне нечего ей сказать напоследок. Скажи ей просто… нет, — пробормотал он, — ничего не говори.
— Я сделал все, что мог, — доктор положил руку Клейтону на плечо и заглянул ему в лицо снизу вверх. — Пойдем, Клей.
Клейтон покачал головой.
— Нет, я задержусь немного.
— Нельзя тебе задерживаться. Шакалы не станут разбираться.
— Я должен остаться.
— Это бесполезно, — сказал Воль нетерпеливо. — Ты что, не видишь, он хочет умереть здесь?
Все это время Гэвин молча пялился на них, будто не понимая, о чем они говорят. Потом на лице его заиграла какая-то странная мягкая улыбка, обнажив желтые зубы и испещрив кожу возле глаз паутиной то их морщинок. Но взгляд был все так же устремлен в пустоту.
— О чем ты думаешь, парень? — настаивал Воль. — Тебе что, жизнь не дорога?
Клейтон улыбнулся.
— Вы всегда были умным человеком, доктор. Вы же вроде всегда все понимали. Неужели сейчас вам не понятно?
— Я понимаю одно: с тех пор, как я сюда приехал, ты, единственный из всех, совершил разумный поступок — когда уехал отсюда. До меня доходили разговоры, где ты, что ты, чем занимаешься. И я радовался за тебя — тебе хватило мужества уйти, другим — не хватало. Так найди же в себе мужество сейчас, уходи отсюда!
— Вот этого я как раз и не могу сделать. Я должен поговорить с ним.
— С ним? — Воль кричал, не обращая внимания на Гэвина. — Не с ним ты будешь говорить, а с толпой маньяков, жаждущих крови. Ты молодой и сильный парень, Клей, не то, что я, калека. Хватай его и тащи отсюда, привяжи к лошади веревкой и скачи во весь дух, увези его куда-нибудь подальше, где он сможет помереть в мире и покое — если он хоть что-нибудь для тебя значит.
— Тащить меня? — вдруг проговорил Гэвин. — Черта с два! Он может оставаться или уходить, мне наплевать, но меня из этого дома он не вытащит. И ты, Воль, уходи. Ты сделал все, что мог.
Доктор взял с каминной полки свою черную шляпу и нахлобучил на голову.
— Вот что, Гэвин, я вам скажу. Вы получите завтра все, что заслужили. Вы убийца — вы убивали людей, не моргнув глазом, вы убивали бы и дальше, если б могли. Я презираю вас. Я пришел только затем, чтобы спасти жизни людей, — тех в кого вы завтра утром будете стрелять. Может быть, они дураки и шакалы, но все же они не так порочны, как вы.
— Я знаю, Воль, — тихо ответил Гэвин. — Но ты меня не презираешь, сам знаешь. Уж это мы с тобой понимаем, да. Тебе всегда хотелось быть таким, как я. А теперь ты думаешь, что можешь стать даже лучше, выше, чем я — стоит только спасти мою жалкую жизнь. Ну, так у тебя это не выйдет. — Он говорил тихо и отчетливо, потом умолк, продолжая улыбаться.
Доктор, горбатый, уродливый, повернулся и пошел к выходу. Он бросил последний укоризненный взгляд на Клейтона и вышел, даже не закрыв дверь. Они услышали, как он ворчит на лошадей во дворе, а те храпят и никак не могут развернуться, потом он звонко щелкнул языком, и лошади побежали — копыта глухо застучали по мягкому снегу.
— А теперь попробуй вытащить меня отсюда, — сказал Гэвин Клейтону, — и я пристрелю тебя на месте.
Клейтон пожал плечами и закрыл дверь.
— Не уходишь, так садись, — продолжал Гэвин, — бери табак, закуривай. — Ты тут не чужой, знаешь, где я его держу.
Клейтон нашел на каминной полке трубку, набил и не спеша раскурил. В трубе завывал ветер. Гравюры криво висели на горбатых стенах из адобы, когда-то гладких и ровных, а теперь потрескавшихся и осыпающихся. На французском диване зияли дыры, прожженные окурками. Дощатый пол из полированной сосны покрылся слоем грязи, грязь набилась во все щели и въелась в дерево. В воздухе стоял запах старого сала. Запах упадка и разложения.
Когда Клейтон вновь повернулся и взглянул на старика, в нем уже не было прежней твердости, он начал оттаивать. Он почувствовал жалость, и это чувство сближало его с Гэвином больше, чем кровная связь, в которую он когда-то верил. Он подошел к старику совсем близко и опустился на одно колено — теперь ему была видна каждая пора на сухом желтом лице Гэвина.
— Я виделся с Лорел. Она рассказала мне, за что ты убил Сэма. Она сказала, что я — не твой сын.
Гэвин помолчал минуту, и по пустым глазам невозможно было понять, что он чувствует, потом вздохнул.
— Она мне никто. Пусть говорит все, что хочет.
— Поехали со мной, — порывисто сказал Клейтон. — Не бросай свою жизнь под ноги людям, которые того не стоят. Я собираюсь в Калифорнию, едем со мной. Это новая страна, Гэвин, нетронутая, как когда-то эта долина. Ты сможешь там жить в мире и умереть в мире.
— Я готов умереть сейчас, — сказал Гэвин. — Я старый усталый человек. Когда я приехал сюда, меня звали ехать дальше, в Калифорнию. Я не поехал. Я не родился здесь, как ты, но здесь я стал человеком. Это моя долина, она всегда была моей, моей и останется. Моя по праву — никому ее не отнять! — Он взглянул на Клейтона — почти нежно. — Ты не мой сын. Я растил тебя двадцать три года, и любил как мог, но это тебя ни к чему не обязывает. Я убил Сэма Харди, и ты мне ничем не обязан. Я убил твоего отца… как и отца Лестера. Теперь вы оба ничего мне не должны.
Он уронил голову на грудь и из-под редких бровей смотрел на Клейтона каким-то странным взглядом, в котором вызов смешался с чем-то более глубоким — с печалью. Он как будто хотел засмеяться, но смех не получился, только хрипло забулькало в горле. Медленно опустилась рука, он растопырил пальцы, словно хотел оттолкнуть Клейтона, хотя тот не двигался с места.
— Я знаю, — сказал Клейтон. Старик отвернулся к окну и устремил взгляд в темноту. — Гэвин, я не позволю, чтобы ты сидел здесь один и ждал, пока они прийдут по твою душу. Нельзя, чтобы они вот так, тебя взяли. Одинокого…
— А я и есть одинокий, сынок. Всегда я был одинокий. — Теперь он говорил чуть громче.
— Да, я тоже. Но теперь я остаюсь с тобой. Не могу я, чтобы ты встретил их один.
— Ну и дурак, — проворчал Гэвин. Он опустил голову и сложил руки на коленях, медленно покачиваясь в кресле.
— Если ты не поедешь со мной, я останусь здесь.
— Незачем тебе быть здесь. Им нужен только я. И я хочу встретить их сам.
— Нет, меня они тоже хотят убрать. Они не знают правды про нас… про Сэма. Они думают, я вернулся, чтобы помочь тебе.
Гэвин, пошатываясь, встал. Руками он осторожно водил вверх и вниз по ребрам, будто надеялся найти там что-то еще кроме хрупких костей.
— Так зачем?.. — он колебался, — так зачем ты вернулся? Может, я не расслышал, когда ты говорил. Я не слушал… Скажи мне еще раз, Клей, зачем ты вернулся сюда…
— Не за тем, чтобы опять причинить тебе зло. Хватит зла. Мы уже все сотворили, что может сделать злого один человек другому… Кроме убийства…
— Человек живет мечтами, — тихо перебил Гэвин. — А мои мечты мертвы — убиты.
— А мои — только родились. Все эти годы я слишком боялся, чтобы мечтать, — я был переполнен ненавистью. Но теперь у меня не осталось больше ненависти, она умерла, не знаю уж почему. На это ушло семь лет, но теперь ее нет, ненависти, и я чувствую себя свободным. Во мне больше нет ненависти к тебе, Гэвин… — голос его дрогнул. Гэвин привалился спиной к стене, словно пытаясь защититься.
— Я тебе не отец, а ты мне не сын. Твой отец мертв… и мой сын тоже.
— Ну и ладно, — вскрикнул Клейтон. — Между нами нет прошлого. Все это ложь, ничего этого не было! Я просто незнакомый тебе человек — и вовсе не испытываю к тебе ненависти.
Гэвин устало помолчал.
— Нельзя оставаться здесь со мной. Уже поздно, а ты сам сказал, что они прийдут на рассвете.
— Ты не заставишь меня уйти.
Гэвин вновь опустился в свое кресло и начал раскачиваться. Он думал о Риттенхаузе, о том, как бросил его там, на гостиничной веранде, качаться в кресле до самой смерти. Это было единственное в жизни, чего он не мог себе простить… Тощие плечи под черной рубашкой затряслись, из горла вырвалось хриплое карканье, накопившаяся в груди боль душила его и рвалась наружу — это было жутко. Клейтон попытался вызвать в памяти лицо прежнего Гэвина, которого он знал когда-то. На того человека он готов был обрушить свой гнев. Перед этим, скорчившимся в кресле, он был безоружен.
Губы Гэвина шевелились, и Клейтону пришлось склониться к нему, чтобы расслышать.
— Помнишь Большого Чарли? — шептал он. — Он был со мной все эти годы. Просто апач-полукровка, говорил мало, ничего он для меня не значил, но он был со мной. Так вот, он подрался с Томом Инглишем, сыном твоего брата. Это была честная драка, Том первый начал — Большой Чарли мне потом сказал. А я ему верил… Они убили Большого Чарли и швырнули труп ночью в мой розовый сад два дня назад. А мои люди — они все меня бросили. Просто исчезли. Я так и не понял, почему, Клей. Просто взяли и исчезли. А ведь я с ними по-честному обходился…
Он вытер губы рукавом, потом взглянул на Клейтона по-детски удивленно.
— Так значит, — он говорил почти робко, — ты хочешь взять меня с собой? Туда, куда ты едешь?
— Да.
— И ты больше не испытываешь ко мне ненависти?
Клейтон почувствовал ком в горле, покачал головой, сказал тихо:
— Нет.
— Иди сюда, — старик поманил пальцем, и Клейтон шагнул к нему. Гэвин обнял его и изо всех сил прижал к себе. — Всю свою жизнь, — заговорил он, — я пытался. Я пытался. Я видел, как ты отдаляешься — и пытался удержать тебя. А тебе ничего не нужно было от меня, хотя я мог дать так много. Теперь у меня ничего не осталось. Лорел ушла, мои люди ушли, Эд умер — а ты вернулся, пришел помочь мне! О Господи Боже! Теперь я не могу отказать тебе — это была бы слишком жестокая насмешка надо мной. Больше я тебя никуда не отпущу… — он закрыл глаза, устыдившись своих слез.
— Я поеду с тобой, Клей.
Клейтон высвободился из объятий старика и отступил назад. Тот следил за ним со страхом в глазах.
— У нас мало времени. Я оседлаю лошадей и приведу к дому, а ты — собирайся.
Он рванулся из душной комнаты на холодный ночной воздух. Жеребец Гэвина стоял в конюшне, и Клейтон в темноте, наощупь, затянул подпруги поверх потника, успокаивая животное ласковыми словами.
Закончив, он вывел его и кобылу к крыльцу. Жеребец, почуяв, что кобыла в охоте, бил копытом землю и мотал головой. Клейтон привязал уздечки к Столбику веранды и похлопал жеребца по теплой шее.
— Спокойно, парень, — прошептал он. — Она тебя сейчас не хочет. Ничего, успокойся. Твое время еще придет.
Гэвин появился на крыльце — тощая тень. Он снял со стены карабин и нес его за ремень. Приклад стучал по дощатому полу веранды. Клейтон позвал его, и он медленно сошел по ступенькам.
— Клей, — сказал он, — куда мы едем?
— Здесь, в долине, есть одно ранчо. Мне надо там повидать кое-кого. Может, мы возьмем ее с собой в Калифорнию. Пока не знаю, может, это безумие; мне надо подумать. Но мы едем в Калифорнию — это точно.
— Калифорния… — Гэвин начал кивать головой. — Новая страна. — Уж там-то есть где руки приложить человеку. Двое мужчин, таких как мы с тобой, да мы горы можем своротить. А то найдем место, где еще никто не бывал. Начнем с самого начала, вдвоем, как будто ничего и не было.
— Да, как отец и сын.
— Я сделал тебя человеком, — прошептал Гэвин, — я поставил тебя на ноги. Сделал из тебя мужчину…
— Да, Гэвин, это ты сделал.
Старик подошел к жеребцу и положил руку на подрагивающую шею.
— Подсади, Клей. Подсади меня, я что-то ослаб. — Клейтон посадил его в седло, осторожно, как ребенка. — Жалко расставаться с садом, — сказал Гэвин. — Они его вытопчут. А я любил свой сад.
— Мы вырастим новый сад, там — в Калифорнии.
— Я любил эту долину, — шептал он хрипло. — Три года жил здесь один, прежде чем сюда пришли люди. Жил один, у реки. Так было хорошо тогда, мирно, спокойно. Никого не было, только я. Не хочется уезжать отсюда…
Клейтон вскочил в седло и сильно хлопнул жеребца по крупу. Вырвавшись из круга света от лампы, все еще горящей в доме, оба всадника вылетели со двора и растворились во тьме.
Глава тридцать пятая
Глава тридцать шестая
— Ты что здесь делаешь? — требовательным голосом спросил он.
— Поехали со мной, — сказал Клейтон. — Я знаю одно место здесь, в долине, где можно спрятаться на время.
— Не собираюсь я нигде прятаться. Я остаюсь здесь. Это они тебя подослали?
— Они дали мне приехать сюда потому, что не смогли остановить. Ты прав: они шакалы и трусы. Но они прийдут всей толпой и будут подталкивать друг друга в спину.
Гэвин презрительно захохотал.
— Так значит, ты приехал, чтобы спасти мне шкуру. А с чего ты взял, что я хочу ее спасать?
— Вот видишь, — сказал Воль, — он хочет здесь умереть. Ну, что ж, наверное, это его право. — Он вздохнул. — Твоя жена у меня. Передать ей что-нибудь?
— Скажи ей… — начал Гэвин со свирепым видом и осекся. — Скажи ей, что мне нечего ей сказать напоследок. Скажи ей просто… нет, — пробормотал он, — ничего не говори.
— Я сделал все, что мог, — доктор положил руку Клейтону на плечо и заглянул ему в лицо снизу вверх. — Пойдем, Клей.
Клейтон покачал головой.
— Нет, я задержусь немного.
— Нельзя тебе задерживаться. Шакалы не станут разбираться.
— Я должен остаться.
— Это бесполезно, — сказал Воль нетерпеливо. — Ты что, не видишь, он хочет умереть здесь?
Все это время Гэвин молча пялился на них, будто не понимая, о чем они говорят. Потом на лице его заиграла какая-то странная мягкая улыбка, обнажив желтые зубы и испещрив кожу возле глаз паутиной то их морщинок. Но взгляд был все так же устремлен в пустоту.
— О чем ты думаешь, парень? — настаивал Воль. — Тебе что, жизнь не дорога?
Клейтон улыбнулся.
— Вы всегда были умным человеком, доктор. Вы же вроде всегда все понимали. Неужели сейчас вам не понятно?
— Я понимаю одно: с тех пор, как я сюда приехал, ты, единственный из всех, совершил разумный поступок — когда уехал отсюда. До меня доходили разговоры, где ты, что ты, чем занимаешься. И я радовался за тебя — тебе хватило мужества уйти, другим — не хватало. Так найди же в себе мужество сейчас, уходи отсюда!
— Вот этого я как раз и не могу сделать. Я должен поговорить с ним.
— С ним? — Воль кричал, не обращая внимания на Гэвина. — Не с ним ты будешь говорить, а с толпой маньяков, жаждущих крови. Ты молодой и сильный парень, Клей, не то, что я, калека. Хватай его и тащи отсюда, привяжи к лошади веревкой и скачи во весь дух, увези его куда-нибудь подальше, где он сможет помереть в мире и покое — если он хоть что-нибудь для тебя значит.
— Тащить меня? — вдруг проговорил Гэвин. — Черта с два! Он может оставаться или уходить, мне наплевать, но меня из этого дома он не вытащит. И ты, Воль, уходи. Ты сделал все, что мог.
Доктор взял с каминной полки свою черную шляпу и нахлобучил на голову.
— Вот что, Гэвин, я вам скажу. Вы получите завтра все, что заслужили. Вы убийца — вы убивали людей, не моргнув глазом, вы убивали бы и дальше, если б могли. Я презираю вас. Я пришел только затем, чтобы спасти жизни людей, — тех в кого вы завтра утром будете стрелять. Может быть, они дураки и шакалы, но все же они не так порочны, как вы.
— Я знаю, Воль, — тихо ответил Гэвин. — Но ты меня не презираешь, сам знаешь. Уж это мы с тобой понимаем, да. Тебе всегда хотелось быть таким, как я. А теперь ты думаешь, что можешь стать даже лучше, выше, чем я — стоит только спасти мою жалкую жизнь. Ну, так у тебя это не выйдет. — Он говорил тихо и отчетливо, потом умолк, продолжая улыбаться.
Доктор, горбатый, уродливый, повернулся и пошел к выходу. Он бросил последний укоризненный взгляд на Клейтона и вышел, даже не закрыв дверь. Они услышали, как он ворчит на лошадей во дворе, а те храпят и никак не могут развернуться, потом он звонко щелкнул языком, и лошади побежали — копыта глухо застучали по мягкому снегу.
— А теперь попробуй вытащить меня отсюда, — сказал Гэвин Клейтону, — и я пристрелю тебя на месте.
Клейтон пожал плечами и закрыл дверь.
— Не уходишь, так садись, — продолжал Гэвин, — бери табак, закуривай. — Ты тут не чужой, знаешь, где я его держу.
Клейтон нашел на каминной полке трубку, набил и не спеша раскурил. В трубе завывал ветер. Гравюры криво висели на горбатых стенах из адобы, когда-то гладких и ровных, а теперь потрескавшихся и осыпающихся. На французском диване зияли дыры, прожженные окурками. Дощатый пол из полированной сосны покрылся слоем грязи, грязь набилась во все щели и въелась в дерево. В воздухе стоял запах старого сала. Запах упадка и разложения.
Когда Клейтон вновь повернулся и взглянул на старика, в нем уже не было прежней твердости, он начал оттаивать. Он почувствовал жалость, и это чувство сближало его с Гэвином больше, чем кровная связь, в которую он когда-то верил. Он подошел к старику совсем близко и опустился на одно колено — теперь ему была видна каждая пора на сухом желтом лице Гэвина.
— Я виделся с Лорел. Она рассказала мне, за что ты убил Сэма. Она сказала, что я — не твой сын.
Гэвин помолчал минуту, и по пустым глазам невозможно было понять, что он чувствует, потом вздохнул.
— Она мне никто. Пусть говорит все, что хочет.
— Поехали со мной, — порывисто сказал Клейтон. — Не бросай свою жизнь под ноги людям, которые того не стоят. Я собираюсь в Калифорнию, едем со мной. Это новая страна, Гэвин, нетронутая, как когда-то эта долина. Ты сможешь там жить в мире и умереть в мире.
— Я готов умереть сейчас, — сказал Гэвин. — Я старый усталый человек. Когда я приехал сюда, меня звали ехать дальше, в Калифорнию. Я не поехал. Я не родился здесь, как ты, но здесь я стал человеком. Это моя долина, она всегда была моей, моей и останется. Моя по праву — никому ее не отнять! — Он взглянул на Клейтона — почти нежно. — Ты не мой сын. Я растил тебя двадцать три года, и любил как мог, но это тебя ни к чему не обязывает. Я убил Сэма Харди, и ты мне ничем не обязан. Я убил твоего отца… как и отца Лестера. Теперь вы оба ничего мне не должны.
Он уронил голову на грудь и из-под редких бровей смотрел на Клейтона каким-то странным взглядом, в котором вызов смешался с чем-то более глубоким — с печалью. Он как будто хотел засмеяться, но смех не получился, только хрипло забулькало в горле. Медленно опустилась рука, он растопырил пальцы, словно хотел оттолкнуть Клейтона, хотя тот не двигался с места.
— Я знаю, — сказал Клейтон. Старик отвернулся к окну и устремил взгляд в темноту. — Гэвин, я не позволю, чтобы ты сидел здесь один и ждал, пока они прийдут по твою душу. Нельзя, чтобы они вот так, тебя взяли. Одинокого…
— А я и есть одинокий, сынок. Всегда я был одинокий. — Теперь он говорил чуть громче.
— Да, я тоже. Но теперь я остаюсь с тобой. Не могу я, чтобы ты встретил их один.
— Ну и дурак, — проворчал Гэвин. Он опустил голову и сложил руки на коленях, медленно покачиваясь в кресле.
— Если ты не поедешь со мной, я останусь здесь.
— Незачем тебе быть здесь. Им нужен только я. И я хочу встретить их сам.
— Нет, меня они тоже хотят убрать. Они не знают правды про нас… про Сэма. Они думают, я вернулся, чтобы помочь тебе.
Гэвин, пошатываясь, встал. Руками он осторожно водил вверх и вниз по ребрам, будто надеялся найти там что-то еще кроме хрупких костей.
— Так зачем?.. — он колебался, — так зачем ты вернулся? Может, я не расслышал, когда ты говорил. Я не слушал… Скажи мне еще раз, Клей, зачем ты вернулся сюда…
— Не за тем, чтобы опять причинить тебе зло. Хватит зла. Мы уже все сотворили, что может сделать злого один человек другому… Кроме убийства…
— Человек живет мечтами, — тихо перебил Гэвин. — А мои мечты мертвы — убиты.
— А мои — только родились. Все эти годы я слишком боялся, чтобы мечтать, — я был переполнен ненавистью. Но теперь у меня не осталось больше ненависти, она умерла, не знаю уж почему. На это ушло семь лет, но теперь ее нет, ненависти, и я чувствую себя свободным. Во мне больше нет ненависти к тебе, Гэвин… — голос его дрогнул. Гэвин привалился спиной к стене, словно пытаясь защититься.
— Я тебе не отец, а ты мне не сын. Твой отец мертв… и мой сын тоже.
— Ну и ладно, — вскрикнул Клейтон. — Между нами нет прошлого. Все это ложь, ничего этого не было! Я просто незнакомый тебе человек — и вовсе не испытываю к тебе ненависти.
Гэвин устало помолчал.
— Нельзя оставаться здесь со мной. Уже поздно, а ты сам сказал, что они прийдут на рассвете.
— Ты не заставишь меня уйти.
Гэвин вновь опустился в свое кресло и начал раскачиваться. Он думал о Риттенхаузе, о том, как бросил его там, на гостиничной веранде, качаться в кресле до самой смерти. Это было единственное в жизни, чего он не мог себе простить… Тощие плечи под черной рубашкой затряслись, из горла вырвалось хриплое карканье, накопившаяся в груди боль душила его и рвалась наружу — это было жутко. Клейтон попытался вызвать в памяти лицо прежнего Гэвина, которого он знал когда-то. На того человека он готов был обрушить свой гнев. Перед этим, скорчившимся в кресле, он был безоружен.
Губы Гэвина шевелились, и Клейтону пришлось склониться к нему, чтобы расслышать.
— Помнишь Большого Чарли? — шептал он. — Он был со мной все эти годы. Просто апач-полукровка, говорил мало, ничего он для меня не значил, но он был со мной. Так вот, он подрался с Томом Инглишем, сыном твоего брата. Это была честная драка, Том первый начал — Большой Чарли мне потом сказал. А я ему верил… Они убили Большого Чарли и швырнули труп ночью в мой розовый сад два дня назад. А мои люди — они все меня бросили. Просто исчезли. Я так и не понял, почему, Клей. Просто взяли и исчезли. А ведь я с ними по-честному обходился…
Он вытер губы рукавом, потом взглянул на Клейтона по-детски удивленно.
— Так значит, — он говорил почти робко, — ты хочешь взять меня с собой? Туда, куда ты едешь?
— Да.
— И ты больше не испытываешь ко мне ненависти?
Клейтон почувствовал ком в горле, покачал головой, сказал тихо:
— Нет.
— Иди сюда, — старик поманил пальцем, и Клейтон шагнул к нему. Гэвин обнял его и изо всех сил прижал к себе. — Всю свою жизнь, — заговорил он, — я пытался. Я пытался. Я видел, как ты отдаляешься — и пытался удержать тебя. А тебе ничего не нужно было от меня, хотя я мог дать так много. Теперь у меня ничего не осталось. Лорел ушла, мои люди ушли, Эд умер — а ты вернулся, пришел помочь мне! О Господи Боже! Теперь я не могу отказать тебе — это была бы слишком жестокая насмешка надо мной. Больше я тебя никуда не отпущу… — он закрыл глаза, устыдившись своих слез.
— Я поеду с тобой, Клей.
Клейтон высвободился из объятий старика и отступил назад. Тот следил за ним со страхом в глазах.
— У нас мало времени. Я оседлаю лошадей и приведу к дому, а ты — собирайся.
Он рванулся из душной комнаты на холодный ночной воздух. Жеребец Гэвина стоял в конюшне, и Клейтон в темноте, наощупь, затянул подпруги поверх потника, успокаивая животное ласковыми словами.
Закончив, он вывел его и кобылу к крыльцу. Жеребец, почуяв, что кобыла в охоте, бил копытом землю и мотал головой. Клейтон привязал уздечки к Столбику веранды и похлопал жеребца по теплой шее.
— Спокойно, парень, — прошептал он. — Она тебя сейчас не хочет. Ничего, успокойся. Твое время еще придет.
Гэвин появился на крыльце — тощая тень. Он снял со стены карабин и нес его за ремень. Приклад стучал по дощатому полу веранды. Клейтон позвал его, и он медленно сошел по ступенькам.
— Клей, — сказал он, — куда мы едем?
— Здесь, в долине, есть одно ранчо. Мне надо там повидать кое-кого. Может, мы возьмем ее с собой в Калифорнию. Пока не знаю, может, это безумие; мне надо подумать. Но мы едем в Калифорнию — это точно.
— Калифорния… — Гэвин начал кивать головой. — Новая страна. — Уж там-то есть где руки приложить человеку. Двое мужчин, таких как мы с тобой, да мы горы можем своротить. А то найдем место, где еще никто не бывал. Начнем с самого начала, вдвоем, как будто ничего и не было.
— Да, как отец и сын.
— Я сделал тебя человеком, — прошептал Гэвин, — я поставил тебя на ноги. Сделал из тебя мужчину…
— Да, Гэвин, это ты сделал.
Старик подошел к жеребцу и положил руку на подрагивающую шею.
— Подсади, Клей. Подсади меня, я что-то ослаб. — Клейтон посадил его в седло, осторожно, как ребенка. — Жалко расставаться с садом, — сказал Гэвин. — Они его вытопчут. А я любил свой сад.
— Мы вырастим новый сад, там — в Калифорнии.
— Я любил эту долину, — шептал он хрипло. — Три года жил здесь один, прежде чем сюда пришли люди. Жил один, у реки. Так было хорошо тогда, мирно, спокойно. Никого не было, только я. Не хочется уезжать отсюда…
Клейтон вскочил в седло и сильно хлопнул жеребца по крупу. Вырвавшись из круга света от лампы, все еще горящей в доме, оба всадника вылетели со двора и растворились во тьме.
Глава тридцать пятая
Они ехали по долине размеренным шагом. Близился рассвет, и мороз лютовал вовсю. Луна уже спряталась за черным гребнем гор. Глаза привыкли к темноте, и земля виделась теперь совсем иной: дикой, первобытной, словно по ней еще не ступала нога человека. Такой впервые увидел ее Гэвин много лет назад, такой она была по ночам, когда он спал в одиночестве у костра и вскакивал от уханья филина, от шелеста травы на ветру — дикая земля, необжитая и невозделанная, суровая, неподвластная воле человека. Гэвин громко вздыхал. На фоне этого застывшего пейзажа брели караваном его мечтания. Вот они — застигнутые из засады, растерзанные и разметанные, корчатся в предсмертных судорогах… Тщетно пытался он мысленно собрать воедино мертвые кости кровных связей, которых так отчаянно жаждал всю жизнь — нет, они не хотели оживать. Безмолвие угнетало его, он все ниже склонялся к голове лошади, словно прячась от ветра, что возник где-то далеко-далеко и рыскал в темноте, будто кого-то искал… Они проезжали мимо ранчо, серые очертания которых выделялись на черном фоне холмов. Наконец тьма начала рассеиваться. Сначала вырвалась фиолетовая линия и смело очертила контур хребта, за ней метелка из красных перьев смахнула с неба последние звезды. Над землей разлился бледный свет, в долине проступили контуры деревьев и изгородей, тусклыми тенями обозначились ложбины.
Их заметили, как только они покинула ранчо. Двое верховых разведчиков прятались неподалеку среди деревьев, укрываясь от ветра. Их усталые, но внимательные глаза выхватили из темноты силуэты беглецов. Разведчики, нахлестывая коней, помчались в город и взлетели по ступенькам салуна, выкрикивая свое донесение.
Люди в салуне, утомленные всенощной пьянкой, сидели с красными опухшими лицами. Но выпивка прибавила им храбрости. Услышав новость, они взорвались, как будто их обжулили, увели из-под носа законную добычу. Лестер слышал, как они бормочут проклятия, видел глаза, налитые жаждой крови. Он долго молча ворочал языком, наконец заговорил, и голос его зазвучал тонко и надтреснуто.
— Он уезжает. Вы ведь этого и хотели, верно? С ним Клейтон, он увезет его из долины… Вы… не можете…
— Не лезь в это дело, — прорычал Первис, — Он не твой брат, он сын Гэвина! Вот видишь, он соврал, что уезжает один!
Многое вспомнил Джо Первис в этот момент. Сначала тот день, когда он приехал к Гэвину и рассказал, что у него воруют скот в дальнем конце долины. Он помнил презрительную ухмылку Гэвина, помнил свой раболепный страх и бессилие.
Помнил он и день, когда лошадь Клейтона повредила ногу на перевале. Жена сказала ему: «Нелли влюблена в Клейтона Роя. А он даже не потанцевал с ней на празднике у Гэвина. Она для него как грязь под ногами. А ты стоишь, как дурак, и все ему с рук спускаешь…» Он помнил, как насмешливо улыбнулся Клейтон тогда, в салуне, когда он спросил, что он сделает, если они погонят свой скот к реке. В этот вечер он обжулил их в покер. Да, Джо еще тогда сказал ему: «Ты сын Гэвина». Первис повернулся к Лестеру:
— Ты привез его сюда, думал, он поможет тебе найти сына, а он с самого начала собирался помогать Гэвину! Он надул тебя, Лестер! — а потом он развернулся лицом к остальным. — Мы запросто его догоним! На моем ранчо, как раз на полпути отсюда до Прохода, возьмем свежих лошадей. У меня на всех хватит. Если дать им уйти, они просто так не успокоятся, наберут людей и вернутся. У них сейчас только одна дорога — через Проход, если не будем жалеть лошадей, мы их перехватим!
Лестер дрожащей рукой тронул Кэбота за плечо. Тот дернулся.
— Он убил Тома, понимаешь ты или нет? — сказал он и отвернулся.
Мысль о предстоящем деле опьяняла Кэбота, ему не терпелось вырваться из пересыщенной духоты салуна на предрассветный мороз. Он рванулся в дверь, сбежал по ступенькам и бросился в конюшню. Остальные, ворча, последовали за ним, оттолкнув Лестера в сторону. Прижавшись спиной к стене, он прикрыл глаза рукавом, как будто от света. Первис и Сайлас Петтигрю вышли последними. Они взобрались на лошадей и не спеша выехали вслед за остальными — на безопасном расстоянии.
Их заметили, как только они покинула ранчо. Двое верховых разведчиков прятались неподалеку среди деревьев, укрываясь от ветра. Их усталые, но внимательные глаза выхватили из темноты силуэты беглецов. Разведчики, нахлестывая коней, помчались в город и взлетели по ступенькам салуна, выкрикивая свое донесение.
Люди в салуне, утомленные всенощной пьянкой, сидели с красными опухшими лицами. Но выпивка прибавила им храбрости. Услышав новость, они взорвались, как будто их обжулили, увели из-под носа законную добычу. Лестер слышал, как они бормочут проклятия, видел глаза, налитые жаждой крови. Он долго молча ворочал языком, наконец заговорил, и голос его зазвучал тонко и надтреснуто.
— Он уезжает. Вы ведь этого и хотели, верно? С ним Клейтон, он увезет его из долины… Вы… не можете…
— Не лезь в это дело, — прорычал Первис, — Он не твой брат, он сын Гэвина! Вот видишь, он соврал, что уезжает один!
Многое вспомнил Джо Первис в этот момент. Сначала тот день, когда он приехал к Гэвину и рассказал, что у него воруют скот в дальнем конце долины. Он помнил презрительную ухмылку Гэвина, помнил свой раболепный страх и бессилие.
Помнил он и день, когда лошадь Клейтона повредила ногу на перевале. Жена сказала ему: «Нелли влюблена в Клейтона Роя. А он даже не потанцевал с ней на празднике у Гэвина. Она для него как грязь под ногами. А ты стоишь, как дурак, и все ему с рук спускаешь…» Он помнил, как насмешливо улыбнулся Клейтон тогда, в салуне, когда он спросил, что он сделает, если они погонят свой скот к реке. В этот вечер он обжулил их в покер. Да, Джо еще тогда сказал ему: «Ты сын Гэвина». Первис повернулся к Лестеру:
— Ты привез его сюда, думал, он поможет тебе найти сына, а он с самого начала собирался помогать Гэвину! Он надул тебя, Лестер! — а потом он развернулся лицом к остальным. — Мы запросто его догоним! На моем ранчо, как раз на полпути отсюда до Прохода, возьмем свежих лошадей. У меня на всех хватит. Если дать им уйти, они просто так не успокоятся, наберут людей и вернутся. У них сейчас только одна дорога — через Проход, если не будем жалеть лошадей, мы их перехватим!
Лестер дрожащей рукой тронул Кэбота за плечо. Тот дернулся.
— Он убил Тома, понимаешь ты или нет? — сказал он и отвернулся.
Мысль о предстоящем деле опьяняла Кэбота, ему не терпелось вырваться из пересыщенной духоты салуна на предрассветный мороз. Он рванулся в дверь, сбежал по ступенькам и бросился в конюшню. Остальные, ворча, последовали за ним, оттолкнув Лестера в сторону. Прижавшись спиной к стене, он прикрыл глаза рукавом, как будто от света. Первис и Сайлас Петтигрю вышли последними. Они взобрались на лошадей и не спеша выехали вслед за остальными — на безопасном расстоянии.
Глава тридцать шестая
В лучах холодного рассвета туман клубился над самой землей, потом внезапно налетевший ветер поднял его и выгнал вон из долины. Облака разошлись, и ослепительные потоки солнечного света устремились вниз, оставляя на земле широкие бело-золотые полосы. Тени скачущих всадников струились по сверкающему снегу, словно черные ручьи.
Оглядываясь назад, они видели верховых, вытянувшихся по прерии темной цепочкой. Они неслись, раздирая воздух, злой и холодный, лошади были в мыле, гривы стояли на ветру, как жесткие черные вымпелы.
Кобыла начала уставать, теперь Клейтону в лицо летели комья снега из-под копыт жеребца. Он оглянулся через плечо, на тонкую пунктирную линию погони. Она не приближалась, но и не отставала. Он скакал, низко пригнувшись к голове лошади. Гэвин впереди съехал с тропы, направляясь напрямую к Проходу, до которого оставалось не больше мили.
Гэвин был белый от возбуждения. Он не оглядывался; он не слышал, а скорее ощущал частую дробь копыт, что веером рассыпалась по прерии к северу от них. Он знал, кто гонится за ним — люди, которые знакомы ему всю жизнь, которые работали на него, клялись ему в преданности. А теперь они гонятся за ним, чтобы убить. А он удирает, бежит от них — бежит от своей смерти и от своей жизни одновременно. Он мчался по земле, которую он создал и на которой он жил: он мчался по своей долине. С каждым скачком лошади он оставлял за спиной еще один кусок земли, которая принадлежала ему и которую он никогда больше не увидит. Проход, маячивший впереди, то самое место, где поджидал он Джека Инглиша в роковой день много лет назад, — это черта, за которой останется все, ради чего он жил.
Калифорния далеко, — думал он. Никогда ему не добраться до Калифорнии. Он слишком стар. Чем дальше едет он вверх по коридору из сосен вдоль тропы, тем дальше уезжает он из жизни. Он скачет из ниоткуда в никуда. Губы его дрожали, взгляд холодных голубых глаз затуманился. Да, он умрет, так и не добравшись до Калифорнии — умрет бесприютным стариком, полностью зависящим от милости сына. Да и сына-то не своего, — с горечью вспомнил он. — Господи! Впервые в жизни он удирает от людей!
Они начала подъем на перевал, лошади карабкались по голым камням, высекая искры подковами. На самом верху Гэвин так резко осадил жеребца, что ехавший сзади Клейтон врезался в него и чуть не опрокинул — не возьми он круто влево, они свалились бы в пропасть.
— Что случилось? — крикнул он.
Гэвин развернул свою лошадь кругом, из-под копыт со стуком выкатывались камни и, срываясь с сумасшедшей высоты, неслись по крутому склону вниз, в заснеженную долину. Преследователи стягивались к тропе, ведущей к перевалу.
— Хорошее место, — Гэвин тяжело дышал. — Вот тут мы их и будем держать.
— Гэвин!
— Нет! — зарычал он, оскалив зубы, спрыгнул с лошади на пятачок мокрой земли и выхватил из чехла карабин. Кобыла Клейтона фыркнула, вытянула шею к земле и, раздвигая носом кустик паловерде, принялась щипать первые едва пробившиеся ростки. Снизу доносились звонкие удары подков — первые из преследователей уже начала подъем по каменистой тропе. Гэвин растянул губы в исступленной улыбке.
— Им и в голову не придет, что мы остановились.
Клейтон размахнулся и в бешенстве ударил кулаком по карабину, отбросив его в сторону.
— Их слишком много! Долго, по-твоему, мы продержимся, когда они нас окружат?
— Достаточно долго, — прошептал Гэвин. — Я больше не собираюсь удирать. Шакалы!..
— Гэвин!
Гэвин резко обернулся. Он был снова ловким, легким в ногах, молодым. Отскочил в сторону и быстро присел за камнем, опустившись на одно колено. Приклад уперся в плечо, горящая щека любовно прильнула к деревянному ложу. Сухо треснул выстрел — и далеко внизу раздался испуганный вскрик, а потом грохот — чья-то лошадь вместе с седоком покатилась по склону сплошным клубком рук, ног, копыт, прямо на острые камни. Раздался глухой удар, словно большой ком снега упал с дерева — и мягко наплыла тишина.
— Не будь дураком, слезай скорее с лошади, — весело проговорил Гэвин. — Хоть ты, хоть я, мальчик, мы с любым из них можем потягаться. Я тебя не учил бегать от стаи шакалов!
Ярдах в двухстах от них ниже по склону что-то зашелестело в кустах, и он выстрелил еще раз. Раздался вопль, потом сдавленный стон. Гэвин громко засмеялся.
— Слышишь? Слушай, как стонет шакал!
Из кустов снова донесся жалобный стон. Гэвин поднял карабин, передернул вниз-вверх скобу и послал еще две пули в кусты. В ответ посыпался град выстрелов. Пули летели снизу вверх, свистели и расплющивались о скалы высоко над головами беглецов. Лошади испуганно заржали.
Клейтон бросился к ним, низко пригибаясь, увел вверх по склону и укрыл под соснами на верхушке гряды. Пуля, угодив в дерево, отколола кусок коры у него над головой, он бегом вернулся назад и опустился на колени рядом с Гэвином.
Долина лежала перед ним как на ладони, ее белое ложе причудливо прорезала извилистая лента реки. Рядом уходила вверх зазубренными уступами скальная стена; ее будто подпирала сбоку громадная глыба камня, нависающая над крохотной ложбинкой, где они залегли.
— Гэвин, живыми нам отсюда не выбраться…
— Я выберусь живым, мой мальчик, и ты тоже. Главное, стреляй поточнее. Они лезут — слышишь, ползут через кусты.
Клейтон прислушался и в прозрачной тишине уловил звук — чьи-то сапоги и одежда скребли и шуршали по камням. Гэвин улыбнулся, показал вправо и вниз. Осторожно сдвинулся к большому камню ярдах в пяти перед Клейтоном и растянулся на животе. Черные брюки задрались, между ними и сапожками из телячьей кожи виднелись голые ноги — худые, с набухшими венами. Карабин в руках у Гэвина снова сердито рявкнул. Пронзительно завизжал рикошет.
Легкий ветерок теребил Клейтону волосы и тихо шептался с соснами наверху. В ложбинке было прохладно. Ветер принес аромат леса. Наступило затишье, маленькой островок покоя. Внизу блестела река. Солнце уже вскарабкалось на восточную гряду гор, снег стал желтый как лютик. И тут Клейтон заметил, как полыхнула внизу на склоне рыжая голова. Где-то там был Кэбот Инглиш.
Тишину разорвал смех Гэвина. Он разрядил карабин в кусты, поднялся и легко побежал к Клейтону, а пули свистели у него над головой, чудом пролетая мимо.
— Не буду высовываться! — глаза его светились радостью. — Ты не подведешь меня, Клей! Всю свою жизнь я знал, что ты будешь со мной, вместе будем стоять против врага, вместе ляжем… — Он взвыл и погрозил кулаком солнцу. — Да понимаешь ли ты, что за день сегодня? Это лучший день… лучшая минута в моей жизни. Ты, сын, ты рядом со мной!
— Послушай меня, — Клейтон наклонился к Гэвину — теперь лицо его было совсем рядом, в нескольких дюймах, — мне есть зачем жить, понял? Мне теперь есть зачем жить.
— Да, какая-то женщина. Помню, ты говорил. — Его надтреснутый голос на миг смягчился, глаза замерцали — он вспомнил. — Только кто бы она ни была, она принесет тебе страдания, сынок. Страдания и боль. — Он схватил Клейтона за локоть. — Оставайся со мной.
— Гэвин, они не остановятся, они заберутся на гребень или пролезут через Проход. Они не сдадутся просто так.
— И я не сдамся — никто не сможет обо мне такого сказать!
Клейтон застонал.
— Ради всего святого, постарайся понять меня! Там внизу с ними — сын Лестера.
— А мне-то что до этого — или тебе? Разве он не один из них?
— Я поклялся…, — он рывком сбросил руку Гэвина и вскинул голову. Слева из-за выступа каменной глыбы, доносился отчетливый звук — сапоги скребли по камню. Кто-то взбирался на гребень.
Гэвин улыбнулся, шагнул вперед и принялся прилаживать карабин в углубление между двумя камнями на краю ложбинки.
— Может, это сыночек твоего Лестера? — зашептал он, оглядываясь через плечо. — Видит Бог, я надеюсь, что это он…
Он ждал, прижавшись щекой к прикладу, и не отрываясь глядел вниз, на долину. — Моя долина, — думал он. — Им не выкинуть меня отсюда. Моя…
Клейтон вскинул винтовку. Оглушительный грохот выстрела расколол тишину. Эхо отразилось от скал, заметалось между горами, сотрясло воздух в ложбинке и растаяло внизу, в безмолвии долины.
Наступила полная тишина. Долина казалась безмятежной, почти мирной, словно вырванной из времени.
Люди на склоне не шевелились. Как будто знали.
Клейтон бросил винтовку в снег, вышел из-за камней и остановился, открытый всем взглядам. Он смотрел вниз и ничего не видел, только чувствовал, как ветер холодит щеку. Снег был белый-белый, и Клейтон на минуту закрыл глаза. Потом открыл снова — и увидел перед собой плодородный простор долины.
— Будьте вы прокляты! Теперь вы можете его взять! Он мертв! Будьте вы прокляты!
Ветер уносил его полный муки голос вниз, в тишину.
Он повернулся и во весь рост зашагал по земле, по снегу. Ровным шагом поднимался он вверх среди косых теней, падающих от сосен. На гребне перевала нашел кобылу и осторожно повел ее вниз по склону — прочь из долины.
Оглядываясь назад, они видели верховых, вытянувшихся по прерии темной цепочкой. Они неслись, раздирая воздух, злой и холодный, лошади были в мыле, гривы стояли на ветру, как жесткие черные вымпелы.
Кобыла начала уставать, теперь Клейтону в лицо летели комья снега из-под копыт жеребца. Он оглянулся через плечо, на тонкую пунктирную линию погони. Она не приближалась, но и не отставала. Он скакал, низко пригнувшись к голове лошади. Гэвин впереди съехал с тропы, направляясь напрямую к Проходу, до которого оставалось не больше мили.
Гэвин был белый от возбуждения. Он не оглядывался; он не слышал, а скорее ощущал частую дробь копыт, что веером рассыпалась по прерии к северу от них. Он знал, кто гонится за ним — люди, которые знакомы ему всю жизнь, которые работали на него, клялись ему в преданности. А теперь они гонятся за ним, чтобы убить. А он удирает, бежит от них — бежит от своей смерти и от своей жизни одновременно. Он мчался по земле, которую он создал и на которой он жил: он мчался по своей долине. С каждым скачком лошади он оставлял за спиной еще один кусок земли, которая принадлежала ему и которую он никогда больше не увидит. Проход, маячивший впереди, то самое место, где поджидал он Джека Инглиша в роковой день много лет назад, — это черта, за которой останется все, ради чего он жил.
Калифорния далеко, — думал он. Никогда ему не добраться до Калифорнии. Он слишком стар. Чем дальше едет он вверх по коридору из сосен вдоль тропы, тем дальше уезжает он из жизни. Он скачет из ниоткуда в никуда. Губы его дрожали, взгляд холодных голубых глаз затуманился. Да, он умрет, так и не добравшись до Калифорнии — умрет бесприютным стариком, полностью зависящим от милости сына. Да и сына-то не своего, — с горечью вспомнил он. — Господи! Впервые в жизни он удирает от людей!
Они начала подъем на перевал, лошади карабкались по голым камням, высекая искры подковами. На самом верху Гэвин так резко осадил жеребца, что ехавший сзади Клейтон врезался в него и чуть не опрокинул — не возьми он круто влево, они свалились бы в пропасть.
— Что случилось? — крикнул он.
Гэвин развернул свою лошадь кругом, из-под копыт со стуком выкатывались камни и, срываясь с сумасшедшей высоты, неслись по крутому склону вниз, в заснеженную долину. Преследователи стягивались к тропе, ведущей к перевалу.
— Хорошее место, — Гэвин тяжело дышал. — Вот тут мы их и будем держать.
— Гэвин!
— Нет! — зарычал он, оскалив зубы, спрыгнул с лошади на пятачок мокрой земли и выхватил из чехла карабин. Кобыла Клейтона фыркнула, вытянула шею к земле и, раздвигая носом кустик паловерде, принялась щипать первые едва пробившиеся ростки. Снизу доносились звонкие удары подков — первые из преследователей уже начала подъем по каменистой тропе. Гэвин растянул губы в исступленной улыбке.
— Им и в голову не придет, что мы остановились.
Клейтон размахнулся и в бешенстве ударил кулаком по карабину, отбросив его в сторону.
— Их слишком много! Долго, по-твоему, мы продержимся, когда они нас окружат?
— Достаточно долго, — прошептал Гэвин. — Я больше не собираюсь удирать. Шакалы!..
— Гэвин!
Гэвин резко обернулся. Он был снова ловким, легким в ногах, молодым. Отскочил в сторону и быстро присел за камнем, опустившись на одно колено. Приклад уперся в плечо, горящая щека любовно прильнула к деревянному ложу. Сухо треснул выстрел — и далеко внизу раздался испуганный вскрик, а потом грохот — чья-то лошадь вместе с седоком покатилась по склону сплошным клубком рук, ног, копыт, прямо на острые камни. Раздался глухой удар, словно большой ком снега упал с дерева — и мягко наплыла тишина.
— Не будь дураком, слезай скорее с лошади, — весело проговорил Гэвин. — Хоть ты, хоть я, мальчик, мы с любым из них можем потягаться. Я тебя не учил бегать от стаи шакалов!
Ярдах в двухстах от них ниже по склону что-то зашелестело в кустах, и он выстрелил еще раз. Раздался вопль, потом сдавленный стон. Гэвин громко засмеялся.
— Слышишь? Слушай, как стонет шакал!
Из кустов снова донесся жалобный стон. Гэвин поднял карабин, передернул вниз-вверх скобу и послал еще две пули в кусты. В ответ посыпался град выстрелов. Пули летели снизу вверх, свистели и расплющивались о скалы высоко над головами беглецов. Лошади испуганно заржали.
Клейтон бросился к ним, низко пригибаясь, увел вверх по склону и укрыл под соснами на верхушке гряды. Пуля, угодив в дерево, отколола кусок коры у него над головой, он бегом вернулся назад и опустился на колени рядом с Гэвином.
Долина лежала перед ним как на ладони, ее белое ложе причудливо прорезала извилистая лента реки. Рядом уходила вверх зазубренными уступами скальная стена; ее будто подпирала сбоку громадная глыба камня, нависающая над крохотной ложбинкой, где они залегли.
— Гэвин, живыми нам отсюда не выбраться…
— Я выберусь живым, мой мальчик, и ты тоже. Главное, стреляй поточнее. Они лезут — слышишь, ползут через кусты.
Клейтон прислушался и в прозрачной тишине уловил звук — чьи-то сапоги и одежда скребли и шуршали по камням. Гэвин улыбнулся, показал вправо и вниз. Осторожно сдвинулся к большому камню ярдах в пяти перед Клейтоном и растянулся на животе. Черные брюки задрались, между ними и сапожками из телячьей кожи виднелись голые ноги — худые, с набухшими венами. Карабин в руках у Гэвина снова сердито рявкнул. Пронзительно завизжал рикошет.
Легкий ветерок теребил Клейтону волосы и тихо шептался с соснами наверху. В ложбинке было прохладно. Ветер принес аромат леса. Наступило затишье, маленькой островок покоя. Внизу блестела река. Солнце уже вскарабкалось на восточную гряду гор, снег стал желтый как лютик. И тут Клейтон заметил, как полыхнула внизу на склоне рыжая голова. Где-то там был Кэбот Инглиш.
Тишину разорвал смех Гэвина. Он разрядил карабин в кусты, поднялся и легко побежал к Клейтону, а пули свистели у него над головой, чудом пролетая мимо.
— Не буду высовываться! — глаза его светились радостью. — Ты не подведешь меня, Клей! Всю свою жизнь я знал, что ты будешь со мной, вместе будем стоять против врага, вместе ляжем… — Он взвыл и погрозил кулаком солнцу. — Да понимаешь ли ты, что за день сегодня? Это лучший день… лучшая минута в моей жизни. Ты, сын, ты рядом со мной!
— Послушай меня, — Клейтон наклонился к Гэвину — теперь лицо его было совсем рядом, в нескольких дюймах, — мне есть зачем жить, понял? Мне теперь есть зачем жить.
— Да, какая-то женщина. Помню, ты говорил. — Его надтреснутый голос на миг смягчился, глаза замерцали — он вспомнил. — Только кто бы она ни была, она принесет тебе страдания, сынок. Страдания и боль. — Он схватил Клейтона за локоть. — Оставайся со мной.
— Гэвин, они не остановятся, они заберутся на гребень или пролезут через Проход. Они не сдадутся просто так.
— И я не сдамся — никто не сможет обо мне такого сказать!
Клейтон застонал.
— Ради всего святого, постарайся понять меня! Там внизу с ними — сын Лестера.
— А мне-то что до этого — или тебе? Разве он не один из них?
— Я поклялся…, — он рывком сбросил руку Гэвина и вскинул голову. Слева из-за выступа каменной глыбы, доносился отчетливый звук — сапоги скребли по камню. Кто-то взбирался на гребень.
Гэвин улыбнулся, шагнул вперед и принялся прилаживать карабин в углубление между двумя камнями на краю ложбинки.
— Может, это сыночек твоего Лестера? — зашептал он, оглядываясь через плечо. — Видит Бог, я надеюсь, что это он…
Он ждал, прижавшись щекой к прикладу, и не отрываясь глядел вниз, на долину. — Моя долина, — думал он. — Им не выкинуть меня отсюда. Моя…
Клейтон вскинул винтовку. Оглушительный грохот выстрела расколол тишину. Эхо отразилось от скал, заметалось между горами, сотрясло воздух в ложбинке и растаяло внизу, в безмолвии долины.
Наступила полная тишина. Долина казалась безмятежной, почти мирной, словно вырванной из времени.
Люди на склоне не шевелились. Как будто знали.
Клейтон бросил винтовку в снег, вышел из-за камней и остановился, открытый всем взглядам. Он смотрел вниз и ничего не видел, только чувствовал, как ветер холодит щеку. Снег был белый-белый, и Клейтон на минуту закрыл глаза. Потом открыл снова — и увидел перед собой плодородный простор долины.
— Будьте вы прокляты! Теперь вы можете его взять! Он мертв! Будьте вы прокляты!
Ветер уносил его полный муки голос вниз, в тишину.
Он повернулся и во весь рост зашагал по земле, по снегу. Ровным шагом поднимался он вверх среди косых теней, падающих от сосен. На гребне перевала нашел кобылу и осторожно повел ее вниз по склону — прочь из долины.