Страница:
— Нравится, сынок?
Клейтон поднял голову и кивнул. Глаза у него были яркие и благодарные.
— Я так думаю, оно пока слишком большое для тебя, — сказал Гэвин, — но ты, полагаю, до него дорастешь. Я не собираюсь дарить тебе такие седла каждый год, поэтому решил, что нужно подарить тебе одно, но такое, чтоб ты мог им пользоваться долгое время.
— Мне никакого другого не нужно, — сказал тихо мальчик. — Я тебе очень благодарен, Гэвин.
Вот уже около года Клейтон называл отца по имени, и Гэвину это было приятно. Он наклонился и потрепал Клейтона по плечу.
— Хочу сообщить тебе новость, сынок. Твой брат Лестер покидает нас — женится. Если хочешь, можешь зайти в дом и поздравить его.
— Лестер женится? — Клейтон удивленно поднял глаза и перестал полировать серебро. — Зачем ему это нужно?
Гэвин выпрямился и усмехнулся.
— А вот ты у него об этом и спроси, сынок. Пойди в дом и спроси его. А потом приходи в кораль и передай мне, что он ответит.
Солнце скрылось за грядой облаков, и мальчик отвел мерина в сарай. Повесил седло на крюк, прикрыл его одеялом, потом снова снял одеяло, чтобы еще немного полюбоваться, как блестит серебро в неярком свете.
Снаружи донеслись шаги по соломе, и он позвал:
— Лес, это ты? Лес, зайди в сарай!
Лестер подошел к нему, опустив голову на грудь. Глаза у него были угасшие и печальные. В сарае была полутьма, запах лошадей и навоза поднимался с утрамбованной земли, как аромат дешевых духов.
— Ты чистишь этого мерина по два раза на день, а теперь еще, похоже, собрался напрочь содрать серебро с этого седла, так ты его драишь…
Клейтон отложил тряпку и грязной рукой убрал со лба густые черные волосы.
— Ты и вправду собрался жениться, Лес?
— Кто тебе сказал?
— Гэвин… и еще он просил узнать у тебя, зачем ты это делаешь.
Лестер проворчал:
— Так вот, значит, что он сказал, да?..
— На ком ты женишься, Лес?
Лестер сунул руки в карманы джинсов и потер ногу о ногу.
— На Мэри-Ли Уэтмор.
Мальчик нахмурился.
— Она тебе нравится?
— Нравится? Послушай, дурачок, я тебе скажу кое-что: когда ты собираешься жениться на какой-то девушке, то нужно куда больше, чем чтоб она просто нравилась. Ты должен любить ее. Ты хоть понимаешь, что это значит?
Мальчик был озадачен.
— Ну, примерно как любишь отца и мать, — медленно сказал он.
— Лучше, чтоб было побольше, чем только это, — ответил Лестер с горечью.
Клейтон повернулся к мерину и погладил его. Какое-то время он молчал.
— Ты их ненавидишь, так ведь, Лес?.. — сказал он.
— Его, — тихо сказал Лестер. — Ее я просто жалею, потому что она вынуждена жить с ним и деваться ей некуда.
— Так ты для этого женишься — чтобы удрать отсюда?
У Лестера вспыхнули глаза.
— Кто тебе такое сказал?
— Никто. Я просто спросил у тебя…
Старший брат ничего не сказал, только скрипнул зубами — и этот звук явственно разнесся в жаркой тишине сарая.
— Но за что ты его ненавидишь? Ты мне всегда давал ясно понять, что ненавидишь его, но ни разу не выложил напрямую, за что. Или я слишком мал, чтобы знать это?
— Теперь ты уже достаточно большой, чтобы знать, — мрачно ответил Лестер. — За то, что он убил моего настоящего отца.
Клейтон ожидал продолжения, все еще не отнимая руки от лошадиного бока.
— Я это знаю. Но так получилось потому, что Джек Инглиш пытался убить его выстрелом в спину.
Лестер шагнул к нему, вцепившись рукой в красный шейный платок.
— Это неправда…
— Да это каждый знает. Я услышал эту историю однажды в городе, люди говорили, и я спросил у мамы. Она мне рассказала…
— Они врали! И вот что я тебе скажу — и вот это правда, потому что мама клялась, что так все было — когда он убил моего отца, у того даже оружия в руке не было! Гэвин вышел из-за скалы возле Прохода и выстрелил в него раньше, чем он успел коснуться оружия. Так что нечего мне тут рассказывать про выстрел в спину. Ты — сын подлого убийцы. Я ненавижу его до печенок!..
Внезапно мальчик задохнулся до слез.
— Скажи это ему, — прошептал он.
— Ну, уж нет, пока — нет. Но придет день… — он не договорил угрозу.
— Ты боишься, — сказал Клейтон, понемногу приходя в себя. — Он говорит, что ты трус, и так оно и есть.
— Конечно я боюсь человека, который хладнокровно убивает других. Когда мы с ним будем сводить счеты, это будет честно и открыто…
Мальчик рассмеялся резким, визгливым смехом.
— И как это ты собираешься свести счеты с Гэвином, если ты его боишься до смерти? Или ты называешь сведением счетов женитьбу на этой кислой роже, Мэри-Ли Уэтмор?
Лестер стиснул кулаки и отступил на шаг назад.
— Ты, заткнись… дурак сопливый! Ты, сын Богом проклятого убийцы. Ты, сын суки и ублюдка. Ты, грязный сын…
Лестер, похоже, и сам не сознавал, что говорит. Не больше понимал и мальчик, но слезы снова подступили к его глазам. Он бросился вперед, Лестеру в колени, и ударил его головой в мягкий живот, размахивая кулаками. Им приходилось драться и раньше, и Лестер знал, какой Клейтон сильный, какой он жестокий даже в игре. У него были большие руки, в отличие от отца, и худые молодые мускулы — сталь, обтянутая кожей. Его бросок сшиб Лестера с ног и сбил ему дыхание. Кулак Клейтона ударил его в ухо, и он почувствовал, как потекла кровь и загудело, будто от ветра, в голове.
— Будь ты проклят! — прошептал он, перекатился и встал на одно колено. Оперся за стену — и его пальцы поймали бич, который висел на двух колышках, вбитых в стену. Он схватил рукоятку и поднялся на ноги.
— Тебя я тоже убью, — сказал он, и взмахнул бичом, сжав рукоятку изо всех сил. Он снова упал на одно колено, а бич взвился, вытянулся в струну, громко щелкнул и впился в лицо мальчика.
Удар отозвался звонким эхом. Лошади нервно затанцевали в стойлах. Клейтон даже не вскрикнул, он только повалился вперед, схватившись руками за лицо. Бич прорезал борозду — от глаза и вниз, до уголка рта. Мальчика трясло, он побелел.
Ярость покинула Лестера, он медленно отступал, все больше и больше приходя в себя с каждым шагом, все лучше понимая жестокость того, что он сделал с мальчиком, которого искренне любил, и с собой тоже, потому что теперь…
— Мне надо удирать, — хрипло пробормотал он. Бросил бич и замер на мгновение, как будто надеялся услышать хоть слово. Но Клейтон корчился на соломе в страшных муках, ничего не видя, с лица его капала кровь.
Минут через пять он выбрался наружу и доковылял до столба кораля, где стоял Гэвин, беседуя с одним из работников. Гэвин обхватил его руками.
— Сынок! Сынок! Господи, что с тобой случилось?
Клейтон покачал головой. До сих пор он еще ни разу не застонал, не вскрикнул.
— Меня мерин лягнул, — выдохнул он.
— Этот мерин… — Гэвин нагнулся к мальчику и попытался остановить кровь своим шейным платком. Крикнул работнику: — Пойди, посмотри на мерина! Я отнесу мальчика в дом!
Он торопливо побежал с мальчиком на руках, неся его, как новорожденного ягненка. Он бежал быстро, мягкими короткими шажками, прямо в гостиную большого дома. Дороти вышла из кухни, услышав его необычные торопливые шаги.
— Клейтон! — закричала она — и вцепилась в Гэвина: — Что ты сделал с ним?!
— Придержи язык, — бросил Гэвин, — неси сюда горячую воду и это твое обеззараживающее. Ты что, не видишь, что мальчику больно?
Клейтона трясло, глаза у него были закрыты, зубы скрипели, как будто он грыз кожу, пока Гэвин вытирал кровь и успокаивал его.
В гостиную вошел работник и снял шляпу.
— Мерин его не лягал. Там на соломе валяется бич, которым волов погоняют. Кто-то ударил мальчика…
— Лестер… — пробормотал сквозь зубы Гэвин.
Только мольбы жены удержали Гэвина в тот день, не дали ему вскочить на лошадь, поскакать за пасынком и убить его на месте. Она бросилась Гэвину в ноги и ползала перед ним по полу, пока ему не стало тошно и стыдно перед Клейтоном, и он велел ей прекратить. Через пятнадцать минут из города приехал доктор и начал зашивать мальчику лицо.
Лестер поехал прямо на ранчо Узтморов. Он рассказал Мэри-Ли, что он сделал, она рассказала отцу, и тому стало страшно оставлять парня у себя. Он с проклятиями приказал им обоим сидеть в гостиной, оседлал лошадь и быстро поскакал в сгущающихся сумерках к Гэвину.
— Я не знаю, что с ним сделать, Гэвин. Я не приглашал его приезжать ко мне. Если хотите, я его приволоку сюда к вам. Вы ж поймите, я не приглашал его приезжать ко мне в дом…
— Оставь его у себя, Фрэнк, — холодно сказал Гэвин. — Держи его там и постарайся, чтоб он никогда не попадался мне на глаза. С этого дня он ваш — твой и твоей девчонки. — Он отвернулся и ушел в спальню.
Через шесть месяцев молодая жена Лестера разрешилась двумя мальчиками. Она назвала их Томас и Кэбот, в честь братьев своего отца. Они переехали в хижину на дальнем конце участка Уэтмора, и Лестер начал работать как простой пастух со стадом своего тестя. Задолго до этого с лица Клейтона сняли повязку. Щека была распорота от глаза до уголка рта, и этот шрам ему предстояло носить всю жизнь.
Глава двенадцатая
Клейтон поднял голову и кивнул. Глаза у него были яркие и благодарные.
— Я так думаю, оно пока слишком большое для тебя, — сказал Гэвин, — но ты, полагаю, до него дорастешь. Я не собираюсь дарить тебе такие седла каждый год, поэтому решил, что нужно подарить тебе одно, но такое, чтоб ты мог им пользоваться долгое время.
— Мне никакого другого не нужно, — сказал тихо мальчик. — Я тебе очень благодарен, Гэвин.
Вот уже около года Клейтон называл отца по имени, и Гэвину это было приятно. Он наклонился и потрепал Клейтона по плечу.
— Хочу сообщить тебе новость, сынок. Твой брат Лестер покидает нас — женится. Если хочешь, можешь зайти в дом и поздравить его.
— Лестер женится? — Клейтон удивленно поднял глаза и перестал полировать серебро. — Зачем ему это нужно?
Гэвин выпрямился и усмехнулся.
— А вот ты у него об этом и спроси, сынок. Пойди в дом и спроси его. А потом приходи в кораль и передай мне, что он ответит.
Солнце скрылось за грядой облаков, и мальчик отвел мерина в сарай. Повесил седло на крюк, прикрыл его одеялом, потом снова снял одеяло, чтобы еще немного полюбоваться, как блестит серебро в неярком свете.
Снаружи донеслись шаги по соломе, и он позвал:
— Лес, это ты? Лес, зайди в сарай!
Лестер подошел к нему, опустив голову на грудь. Глаза у него были угасшие и печальные. В сарае была полутьма, запах лошадей и навоза поднимался с утрамбованной земли, как аромат дешевых духов.
— Ты чистишь этого мерина по два раза на день, а теперь еще, похоже, собрался напрочь содрать серебро с этого седла, так ты его драишь…
Клейтон отложил тряпку и грязной рукой убрал со лба густые черные волосы.
— Ты и вправду собрался жениться, Лес?
— Кто тебе сказал?
— Гэвин… и еще он просил узнать у тебя, зачем ты это делаешь.
Лестер проворчал:
— Так вот, значит, что он сказал, да?..
— На ком ты женишься, Лес?
Лестер сунул руки в карманы джинсов и потер ногу о ногу.
— На Мэри-Ли Уэтмор.
Мальчик нахмурился.
— Она тебе нравится?
— Нравится? Послушай, дурачок, я тебе скажу кое-что: когда ты собираешься жениться на какой-то девушке, то нужно куда больше, чем чтоб она просто нравилась. Ты должен любить ее. Ты хоть понимаешь, что это значит?
Мальчик был озадачен.
— Ну, примерно как любишь отца и мать, — медленно сказал он.
— Лучше, чтоб было побольше, чем только это, — ответил Лестер с горечью.
Клейтон повернулся к мерину и погладил его. Какое-то время он молчал.
— Ты их ненавидишь, так ведь, Лес?.. — сказал он.
— Его, — тихо сказал Лестер. — Ее я просто жалею, потому что она вынуждена жить с ним и деваться ей некуда.
— Так ты для этого женишься — чтобы удрать отсюда?
У Лестера вспыхнули глаза.
— Кто тебе такое сказал?
— Никто. Я просто спросил у тебя…
Старший брат ничего не сказал, только скрипнул зубами — и этот звук явственно разнесся в жаркой тишине сарая.
— Но за что ты его ненавидишь? Ты мне всегда давал ясно понять, что ненавидишь его, но ни разу не выложил напрямую, за что. Или я слишком мал, чтобы знать это?
— Теперь ты уже достаточно большой, чтобы знать, — мрачно ответил Лестер. — За то, что он убил моего настоящего отца.
Клейтон ожидал продолжения, все еще не отнимая руки от лошадиного бока.
— Я это знаю. Но так получилось потому, что Джек Инглиш пытался убить его выстрелом в спину.
Лестер шагнул к нему, вцепившись рукой в красный шейный платок.
— Это неправда…
— Да это каждый знает. Я услышал эту историю однажды в городе, люди говорили, и я спросил у мамы. Она мне рассказала…
— Они врали! И вот что я тебе скажу — и вот это правда, потому что мама клялась, что так все было — когда он убил моего отца, у того даже оружия в руке не было! Гэвин вышел из-за скалы возле Прохода и выстрелил в него раньше, чем он успел коснуться оружия. Так что нечего мне тут рассказывать про выстрел в спину. Ты — сын подлого убийцы. Я ненавижу его до печенок!..
Внезапно мальчик задохнулся до слез.
— Скажи это ему, — прошептал он.
— Ну, уж нет, пока — нет. Но придет день… — он не договорил угрозу.
— Ты боишься, — сказал Клейтон, понемногу приходя в себя. — Он говорит, что ты трус, и так оно и есть.
— Конечно я боюсь человека, который хладнокровно убивает других. Когда мы с ним будем сводить счеты, это будет честно и открыто…
Мальчик рассмеялся резким, визгливым смехом.
— И как это ты собираешься свести счеты с Гэвином, если ты его боишься до смерти? Или ты называешь сведением счетов женитьбу на этой кислой роже, Мэри-Ли Уэтмор?
Лестер стиснул кулаки и отступил на шаг назад.
— Ты, заткнись… дурак сопливый! Ты, сын Богом проклятого убийцы. Ты, сын суки и ублюдка. Ты, грязный сын…
Лестер, похоже, и сам не сознавал, что говорит. Не больше понимал и мальчик, но слезы снова подступили к его глазам. Он бросился вперед, Лестеру в колени, и ударил его головой в мягкий живот, размахивая кулаками. Им приходилось драться и раньше, и Лестер знал, какой Клейтон сильный, какой он жестокий даже в игре. У него были большие руки, в отличие от отца, и худые молодые мускулы — сталь, обтянутая кожей. Его бросок сшиб Лестера с ног и сбил ему дыхание. Кулак Клейтона ударил его в ухо, и он почувствовал, как потекла кровь и загудело, будто от ветра, в голове.
— Будь ты проклят! — прошептал он, перекатился и встал на одно колено. Оперся за стену — и его пальцы поймали бич, который висел на двух колышках, вбитых в стену. Он схватил рукоятку и поднялся на ноги.
— Тебя я тоже убью, — сказал он, и взмахнул бичом, сжав рукоятку изо всех сил. Он снова упал на одно колено, а бич взвился, вытянулся в струну, громко щелкнул и впился в лицо мальчика.
Удар отозвался звонким эхом. Лошади нервно затанцевали в стойлах. Клейтон даже не вскрикнул, он только повалился вперед, схватившись руками за лицо. Бич прорезал борозду — от глаза и вниз, до уголка рта. Мальчика трясло, он побелел.
Ярость покинула Лестера, он медленно отступал, все больше и больше приходя в себя с каждым шагом, все лучше понимая жестокость того, что он сделал с мальчиком, которого искренне любил, и с собой тоже, потому что теперь…
— Мне надо удирать, — хрипло пробормотал он. Бросил бич и замер на мгновение, как будто надеялся услышать хоть слово. Но Клейтон корчился на соломе в страшных муках, ничего не видя, с лица его капала кровь.
Минут через пять он выбрался наружу и доковылял до столба кораля, где стоял Гэвин, беседуя с одним из работников. Гэвин обхватил его руками.
— Сынок! Сынок! Господи, что с тобой случилось?
Клейтон покачал головой. До сих пор он еще ни разу не застонал, не вскрикнул.
— Меня мерин лягнул, — выдохнул он.
— Этот мерин… — Гэвин нагнулся к мальчику и попытался остановить кровь своим шейным платком. Крикнул работнику: — Пойди, посмотри на мерина! Я отнесу мальчика в дом!
Он торопливо побежал с мальчиком на руках, неся его, как новорожденного ягненка. Он бежал быстро, мягкими короткими шажками, прямо в гостиную большого дома. Дороти вышла из кухни, услышав его необычные торопливые шаги.
— Клейтон! — закричала она — и вцепилась в Гэвина: — Что ты сделал с ним?!
— Придержи язык, — бросил Гэвин, — неси сюда горячую воду и это твое обеззараживающее. Ты что, не видишь, что мальчику больно?
Клейтона трясло, глаза у него были закрыты, зубы скрипели, как будто он грыз кожу, пока Гэвин вытирал кровь и успокаивал его.
В гостиную вошел работник и снял шляпу.
— Мерин его не лягал. Там на соломе валяется бич, которым волов погоняют. Кто-то ударил мальчика…
— Лестер… — пробормотал сквозь зубы Гэвин.
Только мольбы жены удержали Гэвина в тот день, не дали ему вскочить на лошадь, поскакать за пасынком и убить его на месте. Она бросилась Гэвину в ноги и ползала перед ним по полу, пока ему не стало тошно и стыдно перед Клейтоном, и он велел ей прекратить. Через пятнадцать минут из города приехал доктор и начал зашивать мальчику лицо.
Лестер поехал прямо на ранчо Узтморов. Он рассказал Мэри-Ли, что он сделал, она рассказала отцу, и тому стало страшно оставлять парня у себя. Он с проклятиями приказал им обоим сидеть в гостиной, оседлал лошадь и быстро поскакал в сгущающихся сумерках к Гэвину.
— Я не знаю, что с ним сделать, Гэвин. Я не приглашал его приезжать ко мне. Если хотите, я его приволоку сюда к вам. Вы ж поймите, я не приглашал его приезжать ко мне в дом…
— Оставь его у себя, Фрэнк, — холодно сказал Гэвин. — Держи его там и постарайся, чтоб он никогда не попадался мне на глаза. С этого дня он ваш — твой и твоей девчонки. — Он отвернулся и ушел в спальню.
Через шесть месяцев молодая жена Лестера разрешилась двумя мальчиками. Она назвала их Томас и Кэбот, в честь братьев своего отца. Они переехали в хижину на дальнем конце участка Уэтмора, и Лестер начал работать как простой пастух со стадом своего тестя. Задолго до этого с лица Клейтона сняли повязку. Щека была распорота от глаза до уголка рта, и этот шрам ему предстояло носить всю жизнь.
Глава двенадцатая
Путешественник, проезжающий через долину весенним днем, увидел бы край изобилия: стада коров, пощипывающих пышную траву; овцы, разбросанные по нижним склонам, как облачка дыма; люди на хороших лошадях, со сдвинутыми назад шляпами, лица, на которых оставили свой бронзовый поцелуй первые теплые дни. Подальше, в тени Сангре, раскинулись ранчо, дымки поднимались из труб курчавыми струйками в светлое небо. В городе он бы увидел суету и спешку процветания, оживленной деятельности мужчин и женщин, знающих свое место и довольных им, людей, которые упорно работали, а вечером хорошо ели вместе со всей семьей, собравшись вокруг крепкого деревянного стола перед полыхающим огнем в очаге.
Еще не все серебро было выработано, река протекала через долину, делая почву влажной и черной. Цена на скот на восточных рынках поднималась все выше и выше, и Гэвин завез новые породы — брэймеров, ангусов и лонгхорнов с блестящими белыми рогами, до четырех и пяти футов в размахе и выгнутыми, как персидские сабли. Он уговаривал ранчеров разводить новые породы скота, фермеров — сажать новые сорта растений. На земле, где когда-то росли только мескит и грушевидный кактус, теперь выращивали люцерну, кукурузу и траву на сено. Гэвин завез плодовые деревья из Луизианы для фруктовых садов, розы из Техаса для своих живых изгородей и птиц — виргинских перепелок и алых танагр из Теннеси — для своего парка. Из года в год в положенное время приходили дожди, и с ними зеленела земля. На восточном склоне нашли медь, и Гэвин основал вторую горнодобывающую компанию с Риттенхаузом в качестве формального президента.
В свои пятьдесят лет Гэвин был худощав, крепок в руках и ногах, всегда чисто выбрит, немногословен, ходил медленно, в седле держал спину прямо и жестко, немигающие голубые глаза щурились от яркого неба и снега. Однажды он сказал сыну:
— Рай на земле — это то, что ты должен создать, он никогда не возникает сам по себе. Говорят, где конец радуги в землю упирается, там клад зарыт… так вот — нет там ничего, кроме того, что ты принесешь с собой. Эта земля была мертвой много лет — пот человеческий заставил ее расцвести.
Кроме земли, единственной радостью для него было видеть, как маленький Клейтон подрастает рядом с ним в этой долине, которую он нашел и напоил собственным потом. Он никогда не возвращался из Санта-Фе, Таоса или Нового Орлеана без подарков: сначала это были игрушки и маленькое оружие; потом чистокровный арабский пони; потом мерин, красивый трехлеток из Техаса; серебряное седло из Чиуауа; многозарядный «Винчестер» новой модели; настоящий нож «боуи» [15] из Форт-Уэрта и пара серебряных шпор с колесиками. Совсем маленьким он забрал Клейтона из-под опеки матери и начал воспитывать из него мужчину — мужчину во вкусе Гэвина. На ровном участке прерии за коралем он расставлял рядами бутылки из-под виски и жестяные банки. Они с Клейтоном становились на расстоянии пятидесяти ярдов, отвернувшись в другую сторону, против солнца.
— А теперь пригнись — и резко поворачивайся, а одновременно выхватывай револьвер. Не гляди себе на руку или на револьвер; поймай глазом цель в момент поворота и быстро стреляй, пока ты еще согнутый. Выстрели два раза — больше ты все равно не сможешь попасть — а потом падай на землю и стреляй дальше.
Он подпилил спуск и курок на револьвере мальчика так, чтобы Клейтон мог упасть на живот и взвести курок левой рукой.
— Так ты сможешь выгадать около секунды на четырех выстрелах. А секунда, сынок, иногда обозначает разницу между жизнью и смертью.
После того, как они тренировались час или два и мальчик научился разбивать четыре или пять бутылок из шести, Гэвин отвел его на другой огневой рубеж. Теперь солнце висело низко над горами за рядом бутылок и светило им прямо в глаза. Началась тренировка в стрельбе против света.
— Носи шляпу низко надвинутой на лоб. Когда поворачиваешься, не высматривай какую-то конкретную точку на мишени, ты должен видеть форму. Выстрели один раз, когда повернешься лицом к солнцу, а потом падай. Револьвер ты должен успеть выхватить, поднять и нацелить, пока повернешься чуть-чуть, иначе тебя самого подстрелят.
Когда и в этом упражнении мальчик достиг умения, удовлетворившего Гэвина, они начали стрелять из «Винчестера» с расстояния в триста и пятьсот ярдов. Потом сели на лошадей и учились стрелять на ходу — сначала на рыси, потом на легком галопе — кентере, а потом и на полном галопе.
Позже к ним присоединился Ритенхауз и показал мальчику некоторые трюки, которых даже Гэвин не знал. Они уехали в предгорья, где земля была изломанной и неровной, покрытой валунами, скалами и высокими обнажениями твердых пород.
— Допустим, человек прячется за скалой, — объяснял Риттенхауз, — и палит в тебя. Если ты с винтовкой, стреляй по камням у него за спиной. Пробуй раз, другой — и оценивай угол. Рикошет убивает человека ничуть не хуже, чем пуля, всаженная ему прямо в жилетную пуговицу… Или, скажем, бьешься ты с человеком один на один, допустим, в каком-нибудь арройо [16]. Он знает, что у тебя один шестизарядный револьвер. Сделай четыре выстрела, а потом перезаряди — только очень быстро; после этого стреляй поскорее еще два раза, неважно куда, хоть в воздух. Он может подумать, что у тебя револьвер пустой — и бросится на тебя. Вот так ты его и подловишь, когда он выскочит на открытое место! Всегда работай мозгами, Клей, и считай, что твой противник не глупее тебя. Заставь его мозги работать против него. Не найдется на свете человека настолько хитрого, чтоб он не подумал, что он хитрее тебя, если ты ему намекнешь на такое.
Гэвин учил мальчика охотиться, ездить верхом и жить в горах. Летом они выезжали на неделю-другую куда-нибудь повыше в Сангре. Стреляли оленей, куропаток, койотов, а в шестнадцать лет Клейтон убил своего первого медведя.
Они наткнулись на медведя, старого черного убийцу со стертыми зубами, когда он пожирал убитую олениху. Весь день и всю ночь шли они по следам через лес, а на рассвете второго дня увидели его в трехстах ярдах перед собой на открытой полянке, поросшей изумрудной травой и окруженной чащей сосняка. Солнце только что поднялось, отец и сын сидели на поваленном дереве и курили первую утреннюю сигарету. Медведь остановился на краю поляны, а потом медленно и неторопливо побрел по траве.
Клейтон сдвинул защелку предохранителя на «Винчестере», но Гэвин остановил его, положив ладонь на руку.
— Если ты выстрелишь с такого расстояния и только ранишь его, — предупредил он, — с ним будет нелегко управиться.
Пока они наблюдали, медведь выпрямился и потянул носом воздух. Утренний ветерок веял от поляны к склону, где они сидели.
— Что это он учуял? — спросил Клейтон шепотом. И, как будто в ответ, медведь обиженно взревел от боли. В правой части груди у него, почти у плечевого мускула, появилась оперенная стрела. На таком расстоянии никто не мог бы заметить, как она пронеслась в ярком золотом утреннем свете над поляной.
— Апач, — прошипел Гэвин.
Медведь быстро кинулся в укрытие — в кусты можжевельника; в горах было тихо, только чуть слышно шелестел ветерок в верхних ветвях деревьев.
Гэвин выжидал, изучая местность. Потом тронул рукой Клейтона и показал направо.
— Обходи оттуда. Я хочу спугнуть этого апача. Когда услышишь мой выстрел, поднимайся и высматривай медведя. Он двинется с места. Он раненый, так что не выпускай его из виду. И не промахнись.
Клейтон кивнул и исчез без единого слова. Он сполз вниз по склону, а потом, извиваясь как змея, прополз вдоль затененного выступа, пока не оказался в сорока ярдах от поляны. Запрыгнув на гребень, он сможет увидеть всю чащу карликовых сосен. Он ждал, стараясь дышать тихо, и следил, чтобы руки на ложе винтовки были сухими. Сердце колотилось как будто прямо о землю.
Гэвин медленно перешел на солнечную сторону ложбины, выискивая затененные места под соснами. Как всегда, он двигался бесшумно, мягко, как танцор, проскальзывая от ствола к стволу. Когда до поляны оставалось около сотни ярдов, он увидел апача, устроившегося на высокой ветви ели, почти сливающегося с темно-коричневым стволом. Его черные глаза напряженно всматривались в чащу, куда отступил медведь, вторая стрела лежала на туго натянутом луке.
Гэвин тщательно прицелился, глубоко вдохнул, задержал дыхание на три секунды, потом выстрелил.
Через минуту донесся ответный выстрел с дальнего конца поляны. Гэвин быстро перебежал через гребень и спустился на другую сторону. Клейтон, согнувшись, стоял на одном колене, все еще прижимаясь щекой к прикладу, а в тридцати ярдах от него вытянулся вдоль поваленного ствола медведь с простреленной грудью. Он еще дышал, но умирал. Гэвин прикончил его выстрелом в голову.
— А куда девался этот апач? — вспомнил Клейтон немного позже, когда они уже нашли лошадей и спускались по склону обратно в долину.
— Я спугнул его, — сказал Гэвин. — Сейчас он, небось, уже отмахал полдороги до Форт-Самнера.
Но когда Клейтон обернулся, чтобы напоследок посмотреть, как блестит солнце на синих вершинах гор, он заметил стервятников-канюков, которые кружились в небе и опускались в лес — в двух разных местах неподалеку от той зеленой прогалины высоко в горах. Он постарался выбросить это из головы.
Следующей весной Гэвин взял его с собой в долгий перегон скота на восток. Юноша усердно трудился всю дорогу, ел и спал вместе с ковбоями. В течение двух недель он работал со стадом, пока оно продвигалось по пыльной равнине к Шривпорту. Здесь они поднялись на борт парохода «Дикси Куин», идущего в Новый Орлеан.
Клейтон никогда не думал, что река окажется вот такой. Она потрясла его сильнее, чем все, что ему довелось видеть до сих. Дьябло — это была маленькая речка, приток Пекоса, который впадал в Рио-Гранде, но Миссисипи… это было что-то совершенно другое, коричневый гигант, непокорный и невообразимый. Клейтон часами виснул на полированных поручнях релинга и смотрел на реку.
— Ты не рассказывал мне, — сказал он Гэвину. — Ты даже не рассказывал мне, какая это красота.
— Это ерунда, — рассмеялся Гэвин и сжал плечо сына. — Подожди, пока мы доберемся до Нового Орлеана! Ничего подобного ты еще никогда не видел. Этого путешествия ты в жизни не забудешь, сынок!
И, пока Гэвин проводил вечера за картами в салоне, Клейтон стоял на палубе в мечтах, вдыхая ночной воздух Луизианы.
Они остановились в Новом Орлеане в «Палас-отеле» и в первый вечер спокойно пообедали у Брассара. Гэвин налил мальчику французского вина и посмотрел, как у него скривились губы — ему не понравилось.
— Что, сынок, не нравится?
— Слишком кислое.
— Бой! — громко крикнул Гэвин официанту. — Принеси нам хорошего сладкого портвейну, слышишь?
— Ну, это лучше? — спросил он, когда Клейтон отхлебнул первый глоток.
Мальчик кивнул, а потом выкатил глаза в изумлении, когда подали цыпленка, завернутого в блестящую коричневую бумагу.
— Как же это есть? — спросил он. — Что, прямо с бумагой?
Гэвин рассмеялся.
— Ой, сынок, многому тебе еще надо научиться! Да, ты у меня чистая деревенщина! Но не беспокойся — когда мы уедем из этого города, ты будешь мужчиной!
Спать они легли рано, а на следующий день отправились в экскурсию по городу и часами бродили по старым французским кварталам. В прошлом году Гэвин привез мальчику новый костюм из Санта-Фе, и он в нем ходил — но заправлял брюки в сапоги. Когда они проходили по узким улочкам и аллеям, люди на них оглядывались.
— Не обращай внимания, — сказал Гэвин. — Мы — скотоводы, а не городской люд, и этим гордимся. Когда мы выйдем в город сегодня вечером, я тоже надену сапоги.
— А куда мы пойдем вечером, Гэвин?
— Вот вечером и увидишь. Это будет кое-что особенное…
После того как они искупались, побрились и поужинали в отеле, Гэвин остановил кэб — двухколесный экипаж с кучером сзади — и повез сына к миссис Сэдлер.
Негр в дверях поклонился и поздоровался с Гэвином, назвав его по имени. Они поднялись по широким ступеням мимо каменных львов, и в гостиной их приветствовала лично миссис Сэдлер, в черном кружевном платье, с черной шалью на шее и приколотой на груди гвоздикой.
— Это мой сын, Клейтон… Миссис Сэдлер, леди Юга.
— Я польщена, — любезно сказала миссис Сэдлер. — Сын мистера Роя — в моем доме больше чем гость!
— Вы здесь одна живете? — спросил Клейтон.
Она улыбнулась.
— Ну что вы, нет. У меня есть девочки, они мне составляют компанию.
Гэвин прокашлялся, отвел Клейтона в сторонку и прошептал ему на ухо несколько слов.
Поначалу Клейтон был смущен и напуган. Он схватился ладонью за щеку, пытаясь прикрыть шрам, но Гэвин твердо взял его за запястье и заставил опустить руку. Он не хотел, чтобы его сын чего-то стыдился.
— Сынок, отметины на твоем лице значения не имеют — в счет идет то, что у тебя под шкурой, в твоем нутре. Ты — мой сын, и нутро у тебя крепкое. У тебя есть все, что нужно этим девчонкам, и это вовсе не твое лицо. Запомни это, слышишь?
— Что, мне… — пробормотал Клейтон.
Доминика, светловолосая девица-француженка, с незаметными скулами и светлосерыми глазами, одетая в нечто вроде простенького платьица, какое девушки надевают на пикник воскресной школы, вошла в комнату и украдкой улыбнулась Гэвину.
— Доверься этой маленькой девочке, сынок. Она тебе покажет, что надо делать. Ты просто расслабься и доверься ей.
Клейтон медленно поднялся вместе с ней наверх и присел на край кровати с балдахином, отворачивая глаза. Появился мальчик-негритенок и спросил, хотят ли они что-нибудь выпить.
— Ладно, — сказал Клейтон, — принеси нам два стакана портвейна.
— Портвейна, са-а?
— Да… — он вспыхнул. — Красный портвейн, чтобы пить.
— Да, са-а.
Появилась бутылка. Они с девушкой выпили.
— Твой отец рассказывал мне о тебе удивительные вещи. Он сказал, что ты «ун бон жён филь» [17], и он прав.
После третьего стакана портвейна Клейтон перестал играть с кружевным покрывалом и посмотрел Доминике в глаза. Она тем временем распустила корсаж и смотрела на него мягким взглядом, но за этой мягкостью скрывалась смелость опыта, а еще глубже светилось пламя желания. Он был молодой и девственный. Гэвин выбрал хорошо. Она желала его с отнюдь не профессиональной страстью. И когда Клейтон ответил на взгляд ее широко распахнутых глаз, он почувствовал, как вождлеление прокралось по его телу и стерло все страхи. Он взял ее за руку.
— Покажи мне… я хочу посмотреть, какая ты, — сказал он грубовато. — И покажи, что мне делать. Всё…
Доминика показала ему. Она показывала ему в этот первый вечер, и на второй вечер, и на третий; а на четвертый вечер Гэвин договорился с миссис Сэдлер, и Клейтону сказали, что у Доминики болит голова и она не работает. Юноша пошел с Жинетт.
Он отозвался на призыв этой черной плоти со всей беззаботной дикостью молодого бычка. Потом Гэвин выпил с ней в маленьком баре рядом с гостиной, пока Клейтон одевался и причесывался.
— Мистер Гэвин, этот мальчик — мужчина. Вы можете гордиться им по праву.
— Я горжусь, — серьезно ответил он и дал ей лишние пять долларов.
К концу недели юноша был измотан и бледен.
— Ну что, хватит с тебя, сынок? — спросил Гэвин.
— По-моему, я уже мог бы и помереть.
Гэвин рассмеялся и посмотрел на него. Под глазами мешки, щеки как будто обведены карандашом, на лбу набухли вены. Распутство быстро положило на него свой первый мазок. Гэвин смотрел на него, полуобнаженного, лежащего поверх шелкового покрывала на большой кровати в гостиничном номере, и видел не по годам взрослое, твердое, мраморное-бледное тело, уже не детское. Шрам, оставленный бичом Лестера, как будто ярче проступил на щеке, налился багрово-кровавым цветом и придал лицу выражение жестокости, которого раньше в нем никогда не появлялось. Только глаза были те же самые — мягкие, светящиеся голубизной, — как будто что-то в нем осталось нетронутым.
Еще не все серебро было выработано, река протекала через долину, делая почву влажной и черной. Цена на скот на восточных рынках поднималась все выше и выше, и Гэвин завез новые породы — брэймеров, ангусов и лонгхорнов с блестящими белыми рогами, до четырех и пяти футов в размахе и выгнутыми, как персидские сабли. Он уговаривал ранчеров разводить новые породы скота, фермеров — сажать новые сорта растений. На земле, где когда-то росли только мескит и грушевидный кактус, теперь выращивали люцерну, кукурузу и траву на сено. Гэвин завез плодовые деревья из Луизианы для фруктовых садов, розы из Техаса для своих живых изгородей и птиц — виргинских перепелок и алых танагр из Теннеси — для своего парка. Из года в год в положенное время приходили дожди, и с ними зеленела земля. На восточном склоне нашли медь, и Гэвин основал вторую горнодобывающую компанию с Риттенхаузом в качестве формального президента.
В свои пятьдесят лет Гэвин был худощав, крепок в руках и ногах, всегда чисто выбрит, немногословен, ходил медленно, в седле держал спину прямо и жестко, немигающие голубые глаза щурились от яркого неба и снега. Однажды он сказал сыну:
— Рай на земле — это то, что ты должен создать, он никогда не возникает сам по себе. Говорят, где конец радуги в землю упирается, там клад зарыт… так вот — нет там ничего, кроме того, что ты принесешь с собой. Эта земля была мертвой много лет — пот человеческий заставил ее расцвести.
Кроме земли, единственной радостью для него было видеть, как маленький Клейтон подрастает рядом с ним в этой долине, которую он нашел и напоил собственным потом. Он никогда не возвращался из Санта-Фе, Таоса или Нового Орлеана без подарков: сначала это были игрушки и маленькое оружие; потом чистокровный арабский пони; потом мерин, красивый трехлеток из Техаса; серебряное седло из Чиуауа; многозарядный «Винчестер» новой модели; настоящий нож «боуи» [15] из Форт-Уэрта и пара серебряных шпор с колесиками. Совсем маленьким он забрал Клейтона из-под опеки матери и начал воспитывать из него мужчину — мужчину во вкусе Гэвина. На ровном участке прерии за коралем он расставлял рядами бутылки из-под виски и жестяные банки. Они с Клейтоном становились на расстоянии пятидесяти ярдов, отвернувшись в другую сторону, против солнца.
— А теперь пригнись — и резко поворачивайся, а одновременно выхватывай револьвер. Не гляди себе на руку или на револьвер; поймай глазом цель в момент поворота и быстро стреляй, пока ты еще согнутый. Выстрели два раза — больше ты все равно не сможешь попасть — а потом падай на землю и стреляй дальше.
Он подпилил спуск и курок на револьвере мальчика так, чтобы Клейтон мог упасть на живот и взвести курок левой рукой.
— Так ты сможешь выгадать около секунды на четырех выстрелах. А секунда, сынок, иногда обозначает разницу между жизнью и смертью.
После того, как они тренировались час или два и мальчик научился разбивать четыре или пять бутылок из шести, Гэвин отвел его на другой огневой рубеж. Теперь солнце висело низко над горами за рядом бутылок и светило им прямо в глаза. Началась тренировка в стрельбе против света.
— Носи шляпу низко надвинутой на лоб. Когда поворачиваешься, не высматривай какую-то конкретную точку на мишени, ты должен видеть форму. Выстрели один раз, когда повернешься лицом к солнцу, а потом падай. Револьвер ты должен успеть выхватить, поднять и нацелить, пока повернешься чуть-чуть, иначе тебя самого подстрелят.
Когда и в этом упражнении мальчик достиг умения, удовлетворившего Гэвина, они начали стрелять из «Винчестера» с расстояния в триста и пятьсот ярдов. Потом сели на лошадей и учились стрелять на ходу — сначала на рыси, потом на легком галопе — кентере, а потом и на полном галопе.
Позже к ним присоединился Ритенхауз и показал мальчику некоторые трюки, которых даже Гэвин не знал. Они уехали в предгорья, где земля была изломанной и неровной, покрытой валунами, скалами и высокими обнажениями твердых пород.
— Допустим, человек прячется за скалой, — объяснял Риттенхауз, — и палит в тебя. Если ты с винтовкой, стреляй по камням у него за спиной. Пробуй раз, другой — и оценивай угол. Рикошет убивает человека ничуть не хуже, чем пуля, всаженная ему прямо в жилетную пуговицу… Или, скажем, бьешься ты с человеком один на один, допустим, в каком-нибудь арройо [16]. Он знает, что у тебя один шестизарядный револьвер. Сделай четыре выстрела, а потом перезаряди — только очень быстро; после этого стреляй поскорее еще два раза, неважно куда, хоть в воздух. Он может подумать, что у тебя револьвер пустой — и бросится на тебя. Вот так ты его и подловишь, когда он выскочит на открытое место! Всегда работай мозгами, Клей, и считай, что твой противник не глупее тебя. Заставь его мозги работать против него. Не найдется на свете человека настолько хитрого, чтоб он не подумал, что он хитрее тебя, если ты ему намекнешь на такое.
Гэвин учил мальчика охотиться, ездить верхом и жить в горах. Летом они выезжали на неделю-другую куда-нибудь повыше в Сангре. Стреляли оленей, куропаток, койотов, а в шестнадцать лет Клейтон убил своего первого медведя.
Они наткнулись на медведя, старого черного убийцу со стертыми зубами, когда он пожирал убитую олениху. Весь день и всю ночь шли они по следам через лес, а на рассвете второго дня увидели его в трехстах ярдах перед собой на открытой полянке, поросшей изумрудной травой и окруженной чащей сосняка. Солнце только что поднялось, отец и сын сидели на поваленном дереве и курили первую утреннюю сигарету. Медведь остановился на краю поляны, а потом медленно и неторопливо побрел по траве.
Клейтон сдвинул защелку предохранителя на «Винчестере», но Гэвин остановил его, положив ладонь на руку.
— Если ты выстрелишь с такого расстояния и только ранишь его, — предупредил он, — с ним будет нелегко управиться.
Пока они наблюдали, медведь выпрямился и потянул носом воздух. Утренний ветерок веял от поляны к склону, где они сидели.
— Что это он учуял? — спросил Клейтон шепотом. И, как будто в ответ, медведь обиженно взревел от боли. В правой части груди у него, почти у плечевого мускула, появилась оперенная стрела. На таком расстоянии никто не мог бы заметить, как она пронеслась в ярком золотом утреннем свете над поляной.
— Апач, — прошипел Гэвин.
Медведь быстро кинулся в укрытие — в кусты можжевельника; в горах было тихо, только чуть слышно шелестел ветерок в верхних ветвях деревьев.
Гэвин выжидал, изучая местность. Потом тронул рукой Клейтона и показал направо.
— Обходи оттуда. Я хочу спугнуть этого апача. Когда услышишь мой выстрел, поднимайся и высматривай медведя. Он двинется с места. Он раненый, так что не выпускай его из виду. И не промахнись.
Клейтон кивнул и исчез без единого слова. Он сполз вниз по склону, а потом, извиваясь как змея, прополз вдоль затененного выступа, пока не оказался в сорока ярдах от поляны. Запрыгнув на гребень, он сможет увидеть всю чащу карликовых сосен. Он ждал, стараясь дышать тихо, и следил, чтобы руки на ложе винтовки были сухими. Сердце колотилось как будто прямо о землю.
Гэвин медленно перешел на солнечную сторону ложбины, выискивая затененные места под соснами. Как всегда, он двигался бесшумно, мягко, как танцор, проскальзывая от ствола к стволу. Когда до поляны оставалось около сотни ярдов, он увидел апача, устроившегося на высокой ветви ели, почти сливающегося с темно-коричневым стволом. Его черные глаза напряженно всматривались в чащу, куда отступил медведь, вторая стрела лежала на туго натянутом луке.
Гэвин тщательно прицелился, глубоко вдохнул, задержал дыхание на три секунды, потом выстрелил.
Через минуту донесся ответный выстрел с дальнего конца поляны. Гэвин быстро перебежал через гребень и спустился на другую сторону. Клейтон, согнувшись, стоял на одном колене, все еще прижимаясь щекой к прикладу, а в тридцати ярдах от него вытянулся вдоль поваленного ствола медведь с простреленной грудью. Он еще дышал, но умирал. Гэвин прикончил его выстрелом в голову.
— А куда девался этот апач? — вспомнил Клейтон немного позже, когда они уже нашли лошадей и спускались по склону обратно в долину.
— Я спугнул его, — сказал Гэвин. — Сейчас он, небось, уже отмахал полдороги до Форт-Самнера.
Но когда Клейтон обернулся, чтобы напоследок посмотреть, как блестит солнце на синих вершинах гор, он заметил стервятников-канюков, которые кружились в небе и опускались в лес — в двух разных местах неподалеку от той зеленой прогалины высоко в горах. Он постарался выбросить это из головы.
Следующей весной Гэвин взял его с собой в долгий перегон скота на восток. Юноша усердно трудился всю дорогу, ел и спал вместе с ковбоями. В течение двух недель он работал со стадом, пока оно продвигалось по пыльной равнине к Шривпорту. Здесь они поднялись на борт парохода «Дикси Куин», идущего в Новый Орлеан.
Клейтон никогда не думал, что река окажется вот такой. Она потрясла его сильнее, чем все, что ему довелось видеть до сих. Дьябло — это была маленькая речка, приток Пекоса, который впадал в Рио-Гранде, но Миссисипи… это было что-то совершенно другое, коричневый гигант, непокорный и невообразимый. Клейтон часами виснул на полированных поручнях релинга и смотрел на реку.
— Ты не рассказывал мне, — сказал он Гэвину. — Ты даже не рассказывал мне, какая это красота.
— Это ерунда, — рассмеялся Гэвин и сжал плечо сына. — Подожди, пока мы доберемся до Нового Орлеана! Ничего подобного ты еще никогда не видел. Этого путешествия ты в жизни не забудешь, сынок!
И, пока Гэвин проводил вечера за картами в салоне, Клейтон стоял на палубе в мечтах, вдыхая ночной воздух Луизианы.
Они остановились в Новом Орлеане в «Палас-отеле» и в первый вечер спокойно пообедали у Брассара. Гэвин налил мальчику французского вина и посмотрел, как у него скривились губы — ему не понравилось.
— Что, сынок, не нравится?
— Слишком кислое.
— Бой! — громко крикнул Гэвин официанту. — Принеси нам хорошего сладкого портвейну, слышишь?
— Ну, это лучше? — спросил он, когда Клейтон отхлебнул первый глоток.
Мальчик кивнул, а потом выкатил глаза в изумлении, когда подали цыпленка, завернутого в блестящую коричневую бумагу.
— Как же это есть? — спросил он. — Что, прямо с бумагой?
Гэвин рассмеялся.
— Ой, сынок, многому тебе еще надо научиться! Да, ты у меня чистая деревенщина! Но не беспокойся — когда мы уедем из этого города, ты будешь мужчиной!
Спать они легли рано, а на следующий день отправились в экскурсию по городу и часами бродили по старым французским кварталам. В прошлом году Гэвин привез мальчику новый костюм из Санта-Фе, и он в нем ходил — но заправлял брюки в сапоги. Когда они проходили по узким улочкам и аллеям, люди на них оглядывались.
— Не обращай внимания, — сказал Гэвин. — Мы — скотоводы, а не городской люд, и этим гордимся. Когда мы выйдем в город сегодня вечером, я тоже надену сапоги.
— А куда мы пойдем вечером, Гэвин?
— Вот вечером и увидишь. Это будет кое-что особенное…
После того как они искупались, побрились и поужинали в отеле, Гэвин остановил кэб — двухколесный экипаж с кучером сзади — и повез сына к миссис Сэдлер.
Негр в дверях поклонился и поздоровался с Гэвином, назвав его по имени. Они поднялись по широким ступеням мимо каменных львов, и в гостиной их приветствовала лично миссис Сэдлер, в черном кружевном платье, с черной шалью на шее и приколотой на груди гвоздикой.
— Это мой сын, Клейтон… Миссис Сэдлер, леди Юга.
— Я польщена, — любезно сказала миссис Сэдлер. — Сын мистера Роя — в моем доме больше чем гость!
— Вы здесь одна живете? — спросил Клейтон.
Она улыбнулась.
— Ну что вы, нет. У меня есть девочки, они мне составляют компанию.
Гэвин прокашлялся, отвел Клейтона в сторонку и прошептал ему на ухо несколько слов.
Поначалу Клейтон был смущен и напуган. Он схватился ладонью за щеку, пытаясь прикрыть шрам, но Гэвин твердо взял его за запястье и заставил опустить руку. Он не хотел, чтобы его сын чего-то стыдился.
— Сынок, отметины на твоем лице значения не имеют — в счет идет то, что у тебя под шкурой, в твоем нутре. Ты — мой сын, и нутро у тебя крепкое. У тебя есть все, что нужно этим девчонкам, и это вовсе не твое лицо. Запомни это, слышишь?
— Что, мне… — пробормотал Клейтон.
Доминика, светловолосая девица-француженка, с незаметными скулами и светлосерыми глазами, одетая в нечто вроде простенького платьица, какое девушки надевают на пикник воскресной школы, вошла в комнату и украдкой улыбнулась Гэвину.
— Доверься этой маленькой девочке, сынок. Она тебе покажет, что надо делать. Ты просто расслабься и доверься ей.
Клейтон медленно поднялся вместе с ней наверх и присел на край кровати с балдахином, отворачивая глаза. Появился мальчик-негритенок и спросил, хотят ли они что-нибудь выпить.
— Ладно, — сказал Клейтон, — принеси нам два стакана портвейна.
— Портвейна, са-а?
— Да… — он вспыхнул. — Красный портвейн, чтобы пить.
— Да, са-а.
Появилась бутылка. Они с девушкой выпили.
— Твой отец рассказывал мне о тебе удивительные вещи. Он сказал, что ты «ун бон жён филь» [17], и он прав.
После третьего стакана портвейна Клейтон перестал играть с кружевным покрывалом и посмотрел Доминике в глаза. Она тем временем распустила корсаж и смотрела на него мягким взглядом, но за этой мягкостью скрывалась смелость опыта, а еще глубже светилось пламя желания. Он был молодой и девственный. Гэвин выбрал хорошо. Она желала его с отнюдь не профессиональной страстью. И когда Клейтон ответил на взгляд ее широко распахнутых глаз, он почувствовал, как вождлеление прокралось по его телу и стерло все страхи. Он взял ее за руку.
— Покажи мне… я хочу посмотреть, какая ты, — сказал он грубовато. — И покажи, что мне делать. Всё…
Доминика показала ему. Она показывала ему в этот первый вечер, и на второй вечер, и на третий; а на четвертый вечер Гэвин договорился с миссис Сэдлер, и Клейтону сказали, что у Доминики болит голова и она не работает. Юноша пошел с Жинетт.
Он отозвался на призыв этой черной плоти со всей беззаботной дикостью молодого бычка. Потом Гэвин выпил с ней в маленьком баре рядом с гостиной, пока Клейтон одевался и причесывался.
— Мистер Гэвин, этот мальчик — мужчина. Вы можете гордиться им по праву.
— Я горжусь, — серьезно ответил он и дал ей лишние пять долларов.
К концу недели юноша был измотан и бледен.
— Ну что, хватит с тебя, сынок? — спросил Гэвин.
— По-моему, я уже мог бы и помереть.
Гэвин рассмеялся и посмотрел на него. Под глазами мешки, щеки как будто обведены карандашом, на лбу набухли вены. Распутство быстро положило на него свой первый мазок. Гэвин смотрел на него, полуобнаженного, лежащего поверх шелкового покрывала на большой кровати в гостиничном номере, и видел не по годам взрослое, твердое, мраморное-бледное тело, уже не детское. Шрам, оставленный бичом Лестера, как будто ярче проступил на щеке, налился багрово-кровавым цветом и придал лицу выражение жестокости, которого раньше в нем никогда не появлялось. Только глаза были те же самые — мягкие, светящиеся голубизной, — как будто что-то в нем осталось нетронутым.