Страница:
Престарелый Абен Габуз кое-как осилил башенную лестницу, опираясь на плечо куда более старшего годами Ибрагима ибн Абу Аюба. Они отперли медные двери и вошли в чертог. Окно в сторону перевала Лопе было растворено.
– Оттуда, – сказал звездочет, – надвигается опасность; приблизься, о царь, и узришь таинство.
Царь Абен Габуз приблизился к столику вроде шахматного, на котором были расставлены деревянные фигурки, и, к изумлению своему, увидел, что все они движутся. Кони дыбились и гарцевали, воины бряцали оружием, и доносился слабый рокот барабанов и труб, бренчала сбруя и ржали скакуны; но все это было не громче и не внятнее, нежели жужжание пчелы или летней мухи, тревожащей дремотный слух лентяя, прикорнувшего в полуденной тени.
– Ты зришь, о царь, – сказал звездочет, – живое свидетельство того, что неприятель твой ополчился на тебя. Верно, они уже в горах, идут перевалом Лопе. Хочешь посеять среди них страх и смятенье, дабы они отступили без кровопролития, – рази их тупым концом волшебного копья, а ежели нужны раздоры и убийства – бей острием.
Лицо Абен Габуза потемнело; он жадно схватил копье дрожащими пальцами и, тряся седою бородой, просеменил к столику.
– О сын Абу Аюба, – возгласил он, подхихикнув, – прольем-ка, пожалуй, немного крови!
И, сказав так, он поразил волшебным копьем нескольких куколок, а других ударил древком. Те грянулись замертво, а эти обратились друг на друга и начали свалку и побоище.
Не без труда звездочет удержал руку миролюбивейшего государя, не дав ему истребить недругов всех до единого; и уговорил его покинуть башню и выслать лазутчиков к перевалу Лопе.
Те вернулись с известием, что христианское войско углубилось в сьерру и было уже почти в виду Гранады; но среди них вдруг вспыхнули раздоры, началась братоубийственная резня, и они отступили назад.
Абен Габуз возликовал, узнав, сколь надежен его талисман.
– Наконец-то, – сказал он, – я буду жить в покое и разделаюсь со всеми врагами. О мудрый сын Абу Аюба, как мне за это тебя возблагодарить?
– У старца и философа, о царь, желаний немного, и они просты: помоги мне лишь благоустроить мою отшельническую келью, и этого хватит.
– О, сколь возвышенна таковая воистину мудрая неприхотливость! – воскликнул Абен Габуз, втайне довольный, что ему это так дешево обошлось. Он призвал казначея и повелел ему не жалеть денег для Ибрагима на благоустройство кельи.
Звездочет приказал вырубить в скале другие покои напридачу к его звездному чертогу, расставить там мягкие диваны, а стены завесить несравненными шелками Дамаска.
– Я старик, – сказал он, – я уже не могу более возлежать на камне, да и эти сырые стены надобно занавесить.
Вдобавок были выстроены купальни, снабженные всяческими ароматами и душистыми маслами.
– Ибо купание, – сказал он, – противодействует старческой окостенелости и возвращает свежесть и гибкость телу, иссушенному науками.
По его покоям развесили бесчисленные светильники, серебряные и хрустальные, заправленные благовонным маслом, которое изготовлялось по древнеегипетскому рецепту, добытому в гробницах. Оно горело негасимым огнем и разливало мягкое сияние, как бы неяркий дневной свет.
– Солнце, – сказал он, – режет и утомляет мои старые глаза, да и философские занятия требуют скорее лампадного света.
Казначей Абен Габуза охал от ежедневных и непомерных расходов на отшельническое убранство и приходил жаловаться к царю. Но царское слово было дано, и Абен Габуз только плечами пожимал.
– Потерпим, – говорил он. – Старик измыслил себе философский приют, наглядевшись на египетские пирамиды и развалины, но всему на свете приходит конец, будет покончено и с его пещерой.
Царь был прав: работы наконец завершились, и в недрах горы возник роскошный дворец. Звездочет изъявил полное довольство и, запершись, предавался ученым трудам целых трое суток. После этого он снова пожаловал к казначею.
– Нужно еще кое-что, – сказал он. – Сущий пустяк, но без него не обойтись для отдыха от умственных усилий.
– О мудрый Ибрагим, мне велено не отказывать Тебе ни в.чем, что может скрасить твое уединение; чего ты еще хочешь?
– Мне нужны плясуньи.
– Плясуньи! – эхом отозвался изумленный казначей.
– Плясуньи, – важно подтвердил мудрец, – помоложе и покрасивее, ибо зрелище юности и красоты освежает. Несколько плясуний, много не надо: я ведь философ, вкусы у меня простые, угодить мне легко.
Пока философ Ибрагим ибн Абу Аюб столь разумно коротал время в своем уединенье, миролюбец Абен Габуз разыгрывал у себя в башне яростные кукольные сражения. Для старца, как он, не слишком подвижного, это было просто замечательно: такое удобство – воевать в четырех стенах и сметать целые армии, как мушиные рои!
Первое время развлечений у него было вдосталь, и он еще всячески поддевал и оскорблял соседей, чтобы те напали лишний раз. Но неудача за неудачей постепенно образумили их, и вот уже никто не смел больше вторгаться в его владения. Много месяцев бронзовый всадник пребывал в мирной позиции, с копьем кверху; и престарелый государь, соскучившись без любимой забавы, брюзжал и сетовал на однообразное затишье.
Наконец однажды волшебный всадник вдруг повернулся и бросил копье наперевес, указав острием прямехонько на кряж Кадикс. Абен Габуз поспешил в башню, но столик у нужного окна пребывал в покое: ни один воин не шевелился. Озадаченный царь выслал в горы конный разъезд. Он вернулся через три дня.
– Мы изъездили все горные тропы, – доложили разведчики, – но не видели ни шлема, ни копья. Попалась нам только девица-христианка дивной красоты: она спала средь бела дня у родника, и мы захватили ее в плен.
– Девица дивной красоты! – воскликнул Абен Габуз, и глаза его загорелись. – Так приведите же ее ко мне немедля!
И прекрасную девицу немедля привели к нему. Одета она была со всею той роскошью, какой отличалось платье готской знати во времена нашествия арабов. Ее иссиня-черные пряди были перевиты жемчужными нитями ярчайшей белизны; на челе ее сияли каменья, под стать сияющему взору. Через плечо на золотой цепочке висела серебряная лира.
Искристый блеск ее темных глаз словно огнем осыпал иссохшее, но тем более пылкое сердце Абен Габуза; от прелести ее плавной поступи у него помутилось в глазах.
– Красавица из красавиц, – в восторге воскликнул он, – кто ты и откуда?
– Я дочь готского короля, еще недавно правившего в здешних краях. Войско отца моего, точно по волшебству, рассеялось в этих горах; он стал изгнанником, а дочь его – пленницей.
– Берегись, о царь, – прошептал Ибрагим ибн Абу Аюб, – это, может статься, одна из тех северных чаровниц, о которых я слышал и которые принимают самый пленительный облик на горе неосмотрительным. Глаза у нее колдовские, и я чую чародейство в каждом ее движенье. Она и есть тот неприятель, на которого указал талисман.
– Сын Абу Аюба, – ответствовал царь, – я знаю, ты мудрец, а может, и волшебник, но в женщинах ты не много смыслишь. Зато со мною тут вряд ли сравнится даже сам премудрый Соломон, хоть его женам и наложницам и не было счету. В этой девице я дурного не вижу, а красота ее отрадна для моего взора.
– Послушай, о царь! – промолвил звездочет. – С помощью моего талисмана ты одержал много побед, но я никогда не просил у тебя доли в добыче. Подари же мне теперь эту случайную пленницу, пусть она тешит меня в моем уединении игрой на серебряной лире. А если она и вправду колдунья, то я сумею противостоять ее чарам.
– Как! Опять тебе женщин! – воскликнул Абен Габуз. – У тебя ведь есть уже плясуньи, разве их тебе мало?
– Плясуньи у меня есть, это правда, но певиц нету. А мне, изнуренному трудами, порою очень хочется послушать пение, дабы отдыхал ум.
– Будет с тебя, отшельника, услад, – сказал царь, потеряв терпение. – Эту девицу я возьму себе. Она мне утешна, подобно тому как Давиду, отцу премудрого Соломона, была утешна сунамитка Абишаг.
Звездочет продолжал уговоры и увещания, но монарх отвечал еще высокомернее, и они расстались весьма неприязненно. Мудрец удалился в свое подземелье поразмыслить над полученным отказом и на прощанье еще раз призвал царя остерегаться опасной пленницы.
Но какой влюбленный старик послушает доброго совета? Абен Габуз целиком покорился своей страсти. Он думал теперь только о том, как угодить готской красавице. Он, конечно, был уже не молод, но зато богат, а старые любовники обычно не скупятся. На гранадском базаре закупались самые изысканные товары Востока: шелка, драгоценности, каменья, благовония, все азиатские и африканские богатства и диковины слагались к ногам принцессы. Для развлечения ее устраивались всевозможные зрелища и празднества; песенные состязания, пляски, ристания, бои быков – Гранада веселилась без передышки. А готская царевна ничему не дивилась: она явно была привычна к великолепию. Она принимала все это как подобающее ее высокородству, а вернее, ее красоте, ибо красота еще взыскательнее, чем знатность. Мало того, втайне она как будто радовалась, что побуждает царя расточать свою казну, и словно не замечала его безграничной щедрости. Все его старанья, все траты пропадали впустую, и влюбленный старец даже не мог льстить себя надеждой, что хоть как-то затронул ее сердце. Она, правда, никогда не хмурилась, но зато и не улыбалась. Как только он приставал к ней со страстными мольбами, она касалась лирных струн, и в звуке их было неведомое очарование. Царь тут же начинал клевать носом; дремота одолевала его, и он постепенно погружался в глубокий сон, который его удивительно бодрил, но заодно совершенно расхолаживал. Это, конечно, было очень досадно; впрочем, дрему его, нежили приятные сновиденья, утолительные для его сонных чувств; и так он утопал в грезах, а вся Гранада глумилась над его любострастием и вздыхала о сокровищах, идущих в уплату за пение.
Наконец на голову Абен Габуза обрушилась беда, против которой был бессилен его талисман. В самой столице поднялся мятеж, и вооруженная толпа подступила к стенам дворца, покушаясь убить царя вместе с его христианкой-наложницей. В груди монарха разгорелась искра былой бранной отваги. Он сделал вылазку с горсткой стражи, обратил мятежников в бегство и истребил смуту в зародыше.
Когда все улеглось, он затребовал из-под земли звездочета, который по-прежнему сидел взаперти и смаковал горечь обиды.
Абен Габуз обратился к нему заискивающе.
– О мудрый сын Абу Аюба, – сказал он, – ты верно предрек мне беды из-за этой прекрасной пленницы, но ведь ты умеешь не только возвещать невзгоды: скажи мне, как их отвратить?
– Откажись от этой неверной: она всему виною.
– Скорее я откажусь от своего царства, – воскликнул Абен Габуз.
– Ты утратишь его и потеряешь ее, – ответствовал звездочет.
– Не говори так жестоко и гневно, о проницательнейший из философов; посуди сам, сколь я вдвойне несчастен, как государь и как влюбленный, и измысли какой-нибудь способ уберечься от нависших бедствий. Мне не нужна слава, не нужна власть, я жажду лишь отдохновенья; о, как обрести мне тихую пристань, укрыться от мирских сует, забот и мишуры и посвятить остаток дней безмятежной любви!
Звездочет пристально поглядел на него из-под косматых бровей.
– И чем же ты одаришь меня в награду за такую пристань?
– Сам назови себе какую хочешь награду, и, если только мне это подвластно, душой своей клянусь, ты получишь ее!
– Ты слышал, о царь, об иремских садах, одном из чудес блаженной Аравии?
– Слышал я об этих садах: о них сказано и в Коране, в главе «Утренняя заря». Помню также, рассказывали о них чудеса паломники, воротясь из Мекки, но я счел все это пустыми выдумками, на какие горазды странники, побывавшие в дальних краях.
– Не порочь, о царь, рассказы странников, – строго возразил звездочет, – ибо они содержат крохи знания, донесенные с концов земли. А про дворец и сады иремские обычно рассказывают правду: я видел их своими глазами; послушай, как это было, ибо это имеет касательство к твоей просьбе.
Будучи отроком и простым бедуином, я перегонял отцовских верблюдов. На пути через аденскую пустыню один из них отбился от стада и затерялся. Я без толку проискал его несколько дней и, наконец, утомившись и обессилев, прилег среди дня под пальмой возле почти пересохшего родника. Проснувшись, я увидел, что лежу у городских ворот. Я вошел в них и узрел прекрасные улицы, площади, рынки – безмолвные и безлюдные. Затем я набрел на роскошный дворец, где били фонтаны и плескались пруды, волновались рощи, цветники и фруктовые деревья, отягощенные плодами; но кругом не было ни души. Устрашенный этим безлюдьем, я поспешил прочь и, выйдя из городских ворот, обернулся, но не увидел ничего – лишь молчаливую пустыню.
Неподалеку я встретился со старым дервишем знатоком местных преданий и тайн, и поведал ему, что со мною случилось.
– Это, – сказал он, – прославленный сад иремский, одно из чудес пустыни. По временам он является страннику вроде тебя, радуя взор его зрелищем башен, дворцов и садовых стен, увешанных тяжкими плодами, а затем пропадает, и видна только выжженная пустыня. А случилось так. В старые времена, когда жили здесь аддиты, царь Шедад, сын Ада, праправнук Ноя, основал изумительный город. И когда его достроили и узрел он его великолепие, то возгордился в сердце и душе своей и вздумал построить царский дворец и насадить сады прекраснее тех, какие, согласно Корану, цветут в Эдеме. И за гордыню обрушился на него гнев небесный. Он с подданными был сметен с лица земли, а на пышный город, дворец и сады было наложено заклятье, сокрывшее их от взоров; иногда лишь они делаются видны, в вечное назидание потомству.
Этот рассказ, о царь, и чудеса, виденные мною, не выходили у меня из головы; и в иные года, когда я был уж в Египте и овладел сокровенною книгой Соломона премудрого, решил я воротиться и снова побывать в садах иремских. Так я и сделал, и открылись они моему посвященному взору. Я поселился в дворце Шеддада и провел несколько дней в этом подобии рая. Джинны – хранители места сего были покорны моему волшебству и открыли мне чары, властью которых как бы возникают и исчезают сады. Такой дворец и такие сады, о царь, я могу содеять для тебя даже и здесь, на горе над городом. Разве неведомы мне все тайные чары? Разве не я обладатель книги тайн Соломона премудрого?
– О мудрый сын Абу Аюба! – воскликнул Абен Габуз, дрожа от нетерпенья. – Подлинно ты великий путешественник, подлинно повидал и изведал много чудесного! Сотвори мне такой рай и требуй любой награды, хоть полцарства!
– Увы! – ответствовал звездочет, – ты ведь знаешь, годы мои древние, и я философ, мне много не надо: пусть будет моею первая вьючная скотина с поклажей, которая зайдет в волшебные врата дворца.
Царь охотно согласился исполнить столь скромное условие, и звездочет принялся за работу. На вершине горы, прямо над своим подземным обиталищем, он приказал возвести громадную башню с проходом-барбаканом посредине.
Наружный вход перемыкала высокая арка; внутри был портал с тяжелыми воротами. На замковом камне портала звездочет собственною рукой высек огромный ключ, а на замке возвышенного свода наружной перемычки – исполинскую руку. Это были могущественные талисманы, и он многажды заклял их на неведомом языке.
Когда проход достроили, он провел два дня в своем звездном чертоге за тайной ворожбой; на третий взошел на гору и весь день пробыл на вершине. В поздний час он спустился и предстал перед Абен Габузом.
– Итак, о царь, – сказал он, – труд мой закончен. На вершине горы воздвигнут дворец из самых прекрасных, какие когда-либо замыслил или пожелал человек. Пышные чертоги и галереи, роскошные сады, прохладные фонтаны, благоуханные купальни – словом, гора стала раем земным. И, подобно садам иремским, ее охраняют могучие чары, скрывающие от взоров и посягновений смертных, кроме тех, кто владеет тайною заклятий.
– Довольно! – в радости воскликнул Абен Габуз, – завтра на рассвете мы поедем наверх и примем его во владение.
Счастливый царь в ту ночь почти не спал. Едва первые солнечные лучи сверкнули на снежных вершинах Сьерры-Невады, как он взнуздал скакуна и с малой свитою верных пустился в путь узкой и крутой горною дорогой. Рядом с ним на белом коне ехала готская царевна, сияя драгоценным нарядом, с серебряною лирой у пояса. По другую руку царя шел звездочет со своим колдовским посохом: он не признавал верховой езды.
Абен Габуз ждал, что в высоте вот-вот заблещут башни дворца, а по склонам покажутся висячие сады, но пока не видно было ничего похожего.
– Такова тайна, окутывающая дворец, – заметил звездочет, – его не увидать, пока не пройдешь зачарованные врата и не будешь посвящен во владение.
У двойного портала звездочет остановился и указал царю на волшебную руку и ключ, высеченные на замковых камнях
– Это, – сказал он, – талисманы, оберегающие райские врата. Доколе вон та рука не протянется под свод за ключом, ни людская сила, ни чародейство не одолеют владыку этой горы.
Пока Абен Габуз, разинув рот, в молчаливом изумлении созерцал таинственные талисманы, конь пронес царевну в портал и остановился посреди прохода.
– А вот и обещанная награда, – воскликнул звездочет, – первое животное с ношей, которое вступит в волшебные врата.
Абен Габуз усмехнулся этой стариковской шуточке; но когда он понял, что тот ничуть не шутит, его седая борода гневно затряслась.
– Сын Абу Аюба, – сурово сказал он, – что это за уловки? Ты отлично знаешь, что я обещал: первую вьючную скотину с поклажей, которая зайдет в этот портал. Выбери самого сильного мула из моей конюшни, нагрузи его драгоценнейшими сокровищами моей казны, и он твой; но в мыслях своих не дерзай посягать на усладу моего сердца.
– К чему мне твои богатства? – свысока вопросил звездочет. – Я– ли не владелец сокровенной книги премудрого Соломона, а с нею и всех несчетных сокровищ земных? Царевна моя по уговору, по царскому слову, и я отныне объявляю ее своей.
Царевна надменно глядела с коня, и улыбка презренья тронула ее алые губы при виде двух седобородых старцев, сцепившихся из-за юной красавицы. Царский гнев одержал верх над благоразумием.
– Отродье пустыни, – прогремел он, – хоть ты и искусный чародей, но помни, кто твой владыка, и не вздорь со своим государем!
– Мой владыка! Мой государь! – отозвался звездочет. – Хозяин кротовой кочки притязает повелевать
властелином Соломоновой премудрости! Прощай, Абен Габуз: царствуй в своем закутке, тешься над своим дурачьем, а я, философ и отшельник, буду смеяться над тобою!
С этими словами он схватил под уздцы белого коня, ударил оземь посохом и тут же, посреди прохода, вместе с царевной провалился сквозь землю. Земля наглухо сомкнулась над ними.
Абен Габуз онемел от изумления. Опомнившись, он согнал тысячу землекопов с кирками и лопатами и приказал рыть в том месте, где скрылся звездочет. Они рыли и рыли, но понапрасну: камень не уступал их орудиям, и вдобавок всякое углубление тут же засыпало щебнем. Абен Габуз послал людей к пещере у подножия горы, ко входу в подземный дворец звездочета, но входа не оказалось. На месте его была сплошная стена первозданного камня. С исчезновением Ибрагима ибн Абу Аюба не стало пользы и от его талисманов. Бронзовый всадник застыл, обратясь к горе и указу я копьем на то место, где пропал звездочет, словно там и поныне таился злейший враг Абен Габуза.
Время от времени изнутри горы слышались музыка и женское пение; и как-то один крестьянин донес царю, что прошлой ночью он нашел расселину в скалах, пробрался вглубь и наконец увидел подземный чертог и звездочета на роскошном диване: он послушно дремал под колдовские звуки серебряной лиры.
Абен Габуз бросился искать расселину, но она снова сомкнулась. Он опять попробовал докопаться до соперника, и опять понапрасну. Видно, чародейную руку с ключом людскими силами было не одолеть. А на вершине горы, на месте обещанного дворца и сада, была голая пустошь: либо хваленый вертоград был сокрыт от глаз волшебством, либо звездочет все выдумал. Милосердная молва избрала второе, и одни называли это место «Царевой блажью», другие – «Дурьей потехой».
В довершение бед Абен Габуза соседи, которых он со своим волшебным всадником задирал, изводил и громил почем зря, обнаружили, что чары рассеялись, и кинулись на него со всех сторон, так что остаток дней государя-миролюбца прошел в кровавой суматохе.
Наконец Абен Габуз умер и был предан земле. Миновали столетия. На пресловутой горе построили Альгамбру, и в ней отчасти была явлена баснословная прелесть иремских садов. Зачарованный портал цел и невредим – его, конечно, сберегла волшебная власть руки и ключа – и образует теперь Врата Правосудия, главный вход в крепость. Говорят, что под этими вратами звездочет по-прежнему сидит в своем подземном чертоге и дремлет на том же диване под звуки серебряной лиры царевны.
Дряхлые инвалиды часовые, несущие стражу у ворот, летними ночами иногда слышат эти напевы и под их усыпительным воздействием мирно почивают на посту. Вообще здесь разлита такая дрема, что даже и днем часовые обычно клюют носом, сидя на каменных скамьях в проходе, или же спят под соседними деревьями, так что это наверняка самый сонливый караул во всем христианском мире. И по старинному преданию, так оно все и будет еще много веков. Царевна останется пленницей звездочета, а звездочет не сбросит колдовской дремоты до скончания дней, разве что волшебная рука ухватит роковой ключ и расколдует зачарованную гору.
Примечания к легенде об арабском звездочете
Гости Альгамбры
– Оттуда, – сказал звездочет, – надвигается опасность; приблизься, о царь, и узришь таинство.
Царь Абен Габуз приблизился к столику вроде шахматного, на котором были расставлены деревянные фигурки, и, к изумлению своему, увидел, что все они движутся. Кони дыбились и гарцевали, воины бряцали оружием, и доносился слабый рокот барабанов и труб, бренчала сбруя и ржали скакуны; но все это было не громче и не внятнее, нежели жужжание пчелы или летней мухи, тревожащей дремотный слух лентяя, прикорнувшего в полуденной тени.
– Ты зришь, о царь, – сказал звездочет, – живое свидетельство того, что неприятель твой ополчился на тебя. Верно, они уже в горах, идут перевалом Лопе. Хочешь посеять среди них страх и смятенье, дабы они отступили без кровопролития, – рази их тупым концом волшебного копья, а ежели нужны раздоры и убийства – бей острием.
Лицо Абен Габуза потемнело; он жадно схватил копье дрожащими пальцами и, тряся седою бородой, просеменил к столику.
– О сын Абу Аюба, – возгласил он, подхихикнув, – прольем-ка, пожалуй, немного крови!
И, сказав так, он поразил волшебным копьем нескольких куколок, а других ударил древком. Те грянулись замертво, а эти обратились друг на друга и начали свалку и побоище.
Не без труда звездочет удержал руку миролюбивейшего государя, не дав ему истребить недругов всех до единого; и уговорил его покинуть башню и выслать лазутчиков к перевалу Лопе.
Те вернулись с известием, что христианское войско углубилось в сьерру и было уже почти в виду Гранады; но среди них вдруг вспыхнули раздоры, началась братоубийственная резня, и они отступили назад.
Абен Габуз возликовал, узнав, сколь надежен его талисман.
– Наконец-то, – сказал он, – я буду жить в покое и разделаюсь со всеми врагами. О мудрый сын Абу Аюба, как мне за это тебя возблагодарить?
– У старца и философа, о царь, желаний немного, и они просты: помоги мне лишь благоустроить мою отшельническую келью, и этого хватит.
– О, сколь возвышенна таковая воистину мудрая неприхотливость! – воскликнул Абен Габуз, втайне довольный, что ему это так дешево обошлось. Он призвал казначея и повелел ему не жалеть денег для Ибрагима на благоустройство кельи.
Звездочет приказал вырубить в скале другие покои напридачу к его звездному чертогу, расставить там мягкие диваны, а стены завесить несравненными шелками Дамаска.
– Я старик, – сказал он, – я уже не могу более возлежать на камне, да и эти сырые стены надобно занавесить.
Вдобавок были выстроены купальни, снабженные всяческими ароматами и душистыми маслами.
– Ибо купание, – сказал он, – противодействует старческой окостенелости и возвращает свежесть и гибкость телу, иссушенному науками.
По его покоям развесили бесчисленные светильники, серебряные и хрустальные, заправленные благовонным маслом, которое изготовлялось по древнеегипетскому рецепту, добытому в гробницах. Оно горело негасимым огнем и разливало мягкое сияние, как бы неяркий дневной свет.
– Солнце, – сказал он, – режет и утомляет мои старые глаза, да и философские занятия требуют скорее лампадного света.
Казначей Абен Габуза охал от ежедневных и непомерных расходов на отшельническое убранство и приходил жаловаться к царю. Но царское слово было дано, и Абен Габуз только плечами пожимал.
– Потерпим, – говорил он. – Старик измыслил себе философский приют, наглядевшись на египетские пирамиды и развалины, но всему на свете приходит конец, будет покончено и с его пещерой.
Царь был прав: работы наконец завершились, и в недрах горы возник роскошный дворец. Звездочет изъявил полное довольство и, запершись, предавался ученым трудам целых трое суток. После этого он снова пожаловал к казначею.
– Нужно еще кое-что, – сказал он. – Сущий пустяк, но без него не обойтись для отдыха от умственных усилий.
– О мудрый Ибрагим, мне велено не отказывать Тебе ни в.чем, что может скрасить твое уединение; чего ты еще хочешь?
– Мне нужны плясуньи.
– Плясуньи! – эхом отозвался изумленный казначей.
– Плясуньи, – важно подтвердил мудрец, – помоложе и покрасивее, ибо зрелище юности и красоты освежает. Несколько плясуний, много не надо: я ведь философ, вкусы у меня простые, угодить мне легко.
Пока философ Ибрагим ибн Абу Аюб столь разумно коротал время в своем уединенье, миролюбец Абен Габуз разыгрывал у себя в башне яростные кукольные сражения. Для старца, как он, не слишком подвижного, это было просто замечательно: такое удобство – воевать в четырех стенах и сметать целые армии, как мушиные рои!
Первое время развлечений у него было вдосталь, и он еще всячески поддевал и оскорблял соседей, чтобы те напали лишний раз. Но неудача за неудачей постепенно образумили их, и вот уже никто не смел больше вторгаться в его владения. Много месяцев бронзовый всадник пребывал в мирной позиции, с копьем кверху; и престарелый государь, соскучившись без любимой забавы, брюзжал и сетовал на однообразное затишье.
Наконец однажды волшебный всадник вдруг повернулся и бросил копье наперевес, указав острием прямехонько на кряж Кадикс. Абен Габуз поспешил в башню, но столик у нужного окна пребывал в покое: ни один воин не шевелился. Озадаченный царь выслал в горы конный разъезд. Он вернулся через три дня.
– Мы изъездили все горные тропы, – доложили разведчики, – но не видели ни шлема, ни копья. Попалась нам только девица-христианка дивной красоты: она спала средь бела дня у родника, и мы захватили ее в плен.
– Девица дивной красоты! – воскликнул Абен Габуз, и глаза его загорелись. – Так приведите же ее ко мне немедля!
И прекрасную девицу немедля привели к нему. Одета она была со всею той роскошью, какой отличалось платье готской знати во времена нашествия арабов. Ее иссиня-черные пряди были перевиты жемчужными нитями ярчайшей белизны; на челе ее сияли каменья, под стать сияющему взору. Через плечо на золотой цепочке висела серебряная лира.
Искристый блеск ее темных глаз словно огнем осыпал иссохшее, но тем более пылкое сердце Абен Габуза; от прелести ее плавной поступи у него помутилось в глазах.
– Красавица из красавиц, – в восторге воскликнул он, – кто ты и откуда?
– Я дочь готского короля, еще недавно правившего в здешних краях. Войско отца моего, точно по волшебству, рассеялось в этих горах; он стал изгнанником, а дочь его – пленницей.
– Берегись, о царь, – прошептал Ибрагим ибн Абу Аюб, – это, может статься, одна из тех северных чаровниц, о которых я слышал и которые принимают самый пленительный облик на горе неосмотрительным. Глаза у нее колдовские, и я чую чародейство в каждом ее движенье. Она и есть тот неприятель, на которого указал талисман.
– Сын Абу Аюба, – ответствовал царь, – я знаю, ты мудрец, а может, и волшебник, но в женщинах ты не много смыслишь. Зато со мною тут вряд ли сравнится даже сам премудрый Соломон, хоть его женам и наложницам и не было счету. В этой девице я дурного не вижу, а красота ее отрадна для моего взора.
– Послушай, о царь! – промолвил звездочет. – С помощью моего талисмана ты одержал много побед, но я никогда не просил у тебя доли в добыче. Подари же мне теперь эту случайную пленницу, пусть она тешит меня в моем уединении игрой на серебряной лире. А если она и вправду колдунья, то я сумею противостоять ее чарам.
– Как! Опять тебе женщин! – воскликнул Абен Габуз. – У тебя ведь есть уже плясуньи, разве их тебе мало?
– Плясуньи у меня есть, это правда, но певиц нету. А мне, изнуренному трудами, порою очень хочется послушать пение, дабы отдыхал ум.
– Будет с тебя, отшельника, услад, – сказал царь, потеряв терпение. – Эту девицу я возьму себе. Она мне утешна, подобно тому как Давиду, отцу премудрого Соломона, была утешна сунамитка Абишаг.
Звездочет продолжал уговоры и увещания, но монарх отвечал еще высокомернее, и они расстались весьма неприязненно. Мудрец удалился в свое подземелье поразмыслить над полученным отказом и на прощанье еще раз призвал царя остерегаться опасной пленницы.
Но какой влюбленный старик послушает доброго совета? Абен Габуз целиком покорился своей страсти. Он думал теперь только о том, как угодить готской красавице. Он, конечно, был уже не молод, но зато богат, а старые любовники обычно не скупятся. На гранадском базаре закупались самые изысканные товары Востока: шелка, драгоценности, каменья, благовония, все азиатские и африканские богатства и диковины слагались к ногам принцессы. Для развлечения ее устраивались всевозможные зрелища и празднества; песенные состязания, пляски, ристания, бои быков – Гранада веселилась без передышки. А готская царевна ничему не дивилась: она явно была привычна к великолепию. Она принимала все это как подобающее ее высокородству, а вернее, ее красоте, ибо красота еще взыскательнее, чем знатность. Мало того, втайне она как будто радовалась, что побуждает царя расточать свою казну, и словно не замечала его безграничной щедрости. Все его старанья, все траты пропадали впустую, и влюбленный старец даже не мог льстить себя надеждой, что хоть как-то затронул ее сердце. Она, правда, никогда не хмурилась, но зато и не улыбалась. Как только он приставал к ней со страстными мольбами, она касалась лирных струн, и в звуке их было неведомое очарование. Царь тут же начинал клевать носом; дремота одолевала его, и он постепенно погружался в глубокий сон, который его удивительно бодрил, но заодно совершенно расхолаживал. Это, конечно, было очень досадно; впрочем, дрему его, нежили приятные сновиденья, утолительные для его сонных чувств; и так он утопал в грезах, а вся Гранада глумилась над его любострастием и вздыхала о сокровищах, идущих в уплату за пение.
Наконец на голову Абен Габуза обрушилась беда, против которой был бессилен его талисман. В самой столице поднялся мятеж, и вооруженная толпа подступила к стенам дворца, покушаясь убить царя вместе с его христианкой-наложницей. В груди монарха разгорелась искра былой бранной отваги. Он сделал вылазку с горсткой стражи, обратил мятежников в бегство и истребил смуту в зародыше.
Когда все улеглось, он затребовал из-под земли звездочета, который по-прежнему сидел взаперти и смаковал горечь обиды.
Абен Габуз обратился к нему заискивающе.
– О мудрый сын Абу Аюба, – сказал он, – ты верно предрек мне беды из-за этой прекрасной пленницы, но ведь ты умеешь не только возвещать невзгоды: скажи мне, как их отвратить?
– Откажись от этой неверной: она всему виною.
– Скорее я откажусь от своего царства, – воскликнул Абен Габуз.
– Ты утратишь его и потеряешь ее, – ответствовал звездочет.
– Не говори так жестоко и гневно, о проницательнейший из философов; посуди сам, сколь я вдвойне несчастен, как государь и как влюбленный, и измысли какой-нибудь способ уберечься от нависших бедствий. Мне не нужна слава, не нужна власть, я жажду лишь отдохновенья; о, как обрести мне тихую пристань, укрыться от мирских сует, забот и мишуры и посвятить остаток дней безмятежной любви!
Звездочет пристально поглядел на него из-под косматых бровей.
– И чем же ты одаришь меня в награду за такую пристань?
– Сам назови себе какую хочешь награду, и, если только мне это подвластно, душой своей клянусь, ты получишь ее!
– Ты слышал, о царь, об иремских садах, одном из чудес блаженной Аравии?
– Слышал я об этих садах: о них сказано и в Коране, в главе «Утренняя заря». Помню также, рассказывали о них чудеса паломники, воротясь из Мекки, но я счел все это пустыми выдумками, на какие горазды странники, побывавшие в дальних краях.
– Не порочь, о царь, рассказы странников, – строго возразил звездочет, – ибо они содержат крохи знания, донесенные с концов земли. А про дворец и сады иремские обычно рассказывают правду: я видел их своими глазами; послушай, как это было, ибо это имеет касательство к твоей просьбе.
Будучи отроком и простым бедуином, я перегонял отцовских верблюдов. На пути через аденскую пустыню один из них отбился от стада и затерялся. Я без толку проискал его несколько дней и, наконец, утомившись и обессилев, прилег среди дня под пальмой возле почти пересохшего родника. Проснувшись, я увидел, что лежу у городских ворот. Я вошел в них и узрел прекрасные улицы, площади, рынки – безмолвные и безлюдные. Затем я набрел на роскошный дворец, где били фонтаны и плескались пруды, волновались рощи, цветники и фруктовые деревья, отягощенные плодами; но кругом не было ни души. Устрашенный этим безлюдьем, я поспешил прочь и, выйдя из городских ворот, обернулся, но не увидел ничего – лишь молчаливую пустыню.
Неподалеку я встретился со старым дервишем знатоком местных преданий и тайн, и поведал ему, что со мною случилось.
– Это, – сказал он, – прославленный сад иремский, одно из чудес пустыни. По временам он является страннику вроде тебя, радуя взор его зрелищем башен, дворцов и садовых стен, увешанных тяжкими плодами, а затем пропадает, и видна только выжженная пустыня. А случилось так. В старые времена, когда жили здесь аддиты, царь Шедад, сын Ада, праправнук Ноя, основал изумительный город. И когда его достроили и узрел он его великолепие, то возгордился в сердце и душе своей и вздумал построить царский дворец и насадить сады прекраснее тех, какие, согласно Корану, цветут в Эдеме. И за гордыню обрушился на него гнев небесный. Он с подданными был сметен с лица земли, а на пышный город, дворец и сады было наложено заклятье, сокрывшее их от взоров; иногда лишь они делаются видны, в вечное назидание потомству.
Этот рассказ, о царь, и чудеса, виденные мною, не выходили у меня из головы; и в иные года, когда я был уж в Египте и овладел сокровенною книгой Соломона премудрого, решил я воротиться и снова побывать в садах иремских. Так я и сделал, и открылись они моему посвященному взору. Я поселился в дворце Шеддада и провел несколько дней в этом подобии рая. Джинны – хранители места сего были покорны моему волшебству и открыли мне чары, властью которых как бы возникают и исчезают сады. Такой дворец и такие сады, о царь, я могу содеять для тебя даже и здесь, на горе над городом. Разве неведомы мне все тайные чары? Разве не я обладатель книги тайн Соломона премудрого?
– О мудрый сын Абу Аюба! – воскликнул Абен Габуз, дрожа от нетерпенья. – Подлинно ты великий путешественник, подлинно повидал и изведал много чудесного! Сотвори мне такой рай и требуй любой награды, хоть полцарства!
– Увы! – ответствовал звездочет, – ты ведь знаешь, годы мои древние, и я философ, мне много не надо: пусть будет моею первая вьючная скотина с поклажей, которая зайдет в волшебные врата дворца.
Царь охотно согласился исполнить столь скромное условие, и звездочет принялся за работу. На вершине горы, прямо над своим подземным обиталищем, он приказал возвести громадную башню с проходом-барбаканом посредине.
Наружный вход перемыкала высокая арка; внутри был портал с тяжелыми воротами. На замковом камне портала звездочет собственною рукой высек огромный ключ, а на замке возвышенного свода наружной перемычки – исполинскую руку. Это были могущественные талисманы, и он многажды заклял их на неведомом языке.
Когда проход достроили, он провел два дня в своем звездном чертоге за тайной ворожбой; на третий взошел на гору и весь день пробыл на вершине. В поздний час он спустился и предстал перед Абен Габузом.
– Итак, о царь, – сказал он, – труд мой закончен. На вершине горы воздвигнут дворец из самых прекрасных, какие когда-либо замыслил или пожелал человек. Пышные чертоги и галереи, роскошные сады, прохладные фонтаны, благоуханные купальни – словом, гора стала раем земным. И, подобно садам иремским, ее охраняют могучие чары, скрывающие от взоров и посягновений смертных, кроме тех, кто владеет тайною заклятий.
– Довольно! – в радости воскликнул Абен Габуз, – завтра на рассвете мы поедем наверх и примем его во владение.
Счастливый царь в ту ночь почти не спал. Едва первые солнечные лучи сверкнули на снежных вершинах Сьерры-Невады, как он взнуздал скакуна и с малой свитою верных пустился в путь узкой и крутой горною дорогой. Рядом с ним на белом коне ехала готская царевна, сияя драгоценным нарядом, с серебряною лирой у пояса. По другую руку царя шел звездочет со своим колдовским посохом: он не признавал верховой езды.
Абен Габуз ждал, что в высоте вот-вот заблещут башни дворца, а по склонам покажутся висячие сады, но пока не видно было ничего похожего.
– Такова тайна, окутывающая дворец, – заметил звездочет, – его не увидать, пока не пройдешь зачарованные врата и не будешь посвящен во владение.
У двойного портала звездочет остановился и указал царю на волшебную руку и ключ, высеченные на замковых камнях
– Это, – сказал он, – талисманы, оберегающие райские врата. Доколе вон та рука не протянется под свод за ключом, ни людская сила, ни чародейство не одолеют владыку этой горы.
Пока Абен Габуз, разинув рот, в молчаливом изумлении созерцал таинственные талисманы, конь пронес царевну в портал и остановился посреди прохода.
– А вот и обещанная награда, – воскликнул звездочет, – первое животное с ношей, которое вступит в волшебные врата.
Абен Габуз усмехнулся этой стариковской шуточке; но когда он понял, что тот ничуть не шутит, его седая борода гневно затряслась.
– Сын Абу Аюба, – сурово сказал он, – что это за уловки? Ты отлично знаешь, что я обещал: первую вьючную скотину с поклажей, которая зайдет в этот портал. Выбери самого сильного мула из моей конюшни, нагрузи его драгоценнейшими сокровищами моей казны, и он твой; но в мыслях своих не дерзай посягать на усладу моего сердца.
– К чему мне твои богатства? – свысока вопросил звездочет. – Я– ли не владелец сокровенной книги премудрого Соломона, а с нею и всех несчетных сокровищ земных? Царевна моя по уговору, по царскому слову, и я отныне объявляю ее своей.
Царевна надменно глядела с коня, и улыбка презренья тронула ее алые губы при виде двух седобородых старцев, сцепившихся из-за юной красавицы. Царский гнев одержал верх над благоразумием.
– Отродье пустыни, – прогремел он, – хоть ты и искусный чародей, но помни, кто твой владыка, и не вздорь со своим государем!
– Мой владыка! Мой государь! – отозвался звездочет. – Хозяин кротовой кочки притязает повелевать
властелином Соломоновой премудрости! Прощай, Абен Габуз: царствуй в своем закутке, тешься над своим дурачьем, а я, философ и отшельник, буду смеяться над тобою!
С этими словами он схватил под уздцы белого коня, ударил оземь посохом и тут же, посреди прохода, вместе с царевной провалился сквозь землю. Земля наглухо сомкнулась над ними.
Абен Габуз онемел от изумления. Опомнившись, он согнал тысячу землекопов с кирками и лопатами и приказал рыть в том месте, где скрылся звездочет. Они рыли и рыли, но понапрасну: камень не уступал их орудиям, и вдобавок всякое углубление тут же засыпало щебнем. Абен Габуз послал людей к пещере у подножия горы, ко входу в подземный дворец звездочета, но входа не оказалось. На месте его была сплошная стена первозданного камня. С исчезновением Ибрагима ибн Абу Аюба не стало пользы и от его талисманов. Бронзовый всадник застыл, обратясь к горе и указу я копьем на то место, где пропал звездочет, словно там и поныне таился злейший враг Абен Габуза.
Время от времени изнутри горы слышались музыка и женское пение; и как-то один крестьянин донес царю, что прошлой ночью он нашел расселину в скалах, пробрался вглубь и наконец увидел подземный чертог и звездочета на роскошном диване: он послушно дремал под колдовские звуки серебряной лиры.
Абен Габуз бросился искать расселину, но она снова сомкнулась. Он опять попробовал докопаться до соперника, и опять понапрасну. Видно, чародейную руку с ключом людскими силами было не одолеть. А на вершине горы, на месте обещанного дворца и сада, была голая пустошь: либо хваленый вертоград был сокрыт от глаз волшебством, либо звездочет все выдумал. Милосердная молва избрала второе, и одни называли это место «Царевой блажью», другие – «Дурьей потехой».
В довершение бед Абен Габуза соседи, которых он со своим волшебным всадником задирал, изводил и громил почем зря, обнаружили, что чары рассеялись, и кинулись на него со всех сторон, так что остаток дней государя-миролюбца прошел в кровавой суматохе.
Наконец Абен Габуз умер и был предан земле. Миновали столетия. На пресловутой горе построили Альгамбру, и в ней отчасти была явлена баснословная прелесть иремских садов. Зачарованный портал цел и невредим – его, конечно, сберегла волшебная власть руки и ключа – и образует теперь Врата Правосудия, главный вход в крепость. Говорят, что под этими вратами звездочет по-прежнему сидит в своем подземном чертоге и дремлет на том же диване под звуки серебряной лиры царевны.
Дряхлые инвалиды часовые, несущие стражу у ворот, летними ночами иногда слышат эти напевы и под их усыпительным воздействием мирно почивают на посту. Вообще здесь разлита такая дрема, что даже и днем часовые обычно клюют носом, сидя на каменных скамьях в проходе, или же спят под соседними деревьями, так что это наверняка самый сонливый караул во всем христианском мире. И по старинному преданию, так оно все и будет еще много веков. Царевна останется пленницей звездочета, а звездочет не сбросит колдовской дремоты до скончания дней, разве что волшебная рука ухватит роковой ключ и расколдует зачарованную гору.
Примечания к легенде об арабском звездочете
Аль Маккари в своей истории магометанских династий в Испании приводит рассказ другого арабского автора о магическом изображении, подобном описанному в легенде.
В Кадисе, говорит он, прежде была квадратная башня высотою более ста локтей, сложенная из громадных каменных глыб, скрепленных медными скобами. На вершине лицом к Атлантике стояла статуя с посохом в правой руке и указательным пальцем левой показывала на Гибралтарский пролив. По рассказам, ее когда-то поставили готские владыки Андалузии и она служила маяком и указаньем мореходам. Мусульмане – берберы и андалузцы – считали, что она имеет волшебную власть над морем. Правя на нее, шайки пиратов из народа по имени Майюс приставали к берегу на больших судах с двумя квадратными парусами, один на носу, один на корме. Они являлись каждые шесть или семь лет; истребляли всех встречных на море; по указанью статуи проплывали через пролив в Средиземноморье, высаживались в Андалузии, предавая все огню и мечу; и область набегов их простиралась до самой Сирии.
Наконец, уже во времена гражданских войн, мусульманский флотоводец захватил Кадис, прослышал, что статуя на вершине башни – из чистого золота, и велел ее снять и расколоть: она оказалась из золоченой меди. С разрушением истукана рассеялось и заклятье над морем. Пираты из океана больше не появлялись, только два их корабля разбились у берега, один возле Марсуль-Майюса (порта Майюсов), другой неподалеку от мыса Аль-Аган.
Вероятно, эти морские разбойники, упоминаемые Аль Маккари, были норманны.
В Кадисе, говорит он, прежде была квадратная башня высотою более ста локтей, сложенная из громадных каменных глыб, скрепленных медными скобами. На вершине лицом к Атлантике стояла статуя с посохом в правой руке и указательным пальцем левой показывала на Гибралтарский пролив. По рассказам, ее когда-то поставили готские владыки Андалузии и она служила маяком и указаньем мореходам. Мусульмане – берберы и андалузцы – считали, что она имеет волшебную власть над морем. Правя на нее, шайки пиратов из народа по имени Майюс приставали к берегу на больших судах с двумя квадратными парусами, один на носу, один на корме. Они являлись каждые шесть или семь лет; истребляли всех встречных на море; по указанью статуи проплывали через пролив в Средиземноморье, высаживались в Андалузии, предавая все огню и мечу; и область набегов их простиралась до самой Сирии.
Наконец, уже во времена гражданских войн, мусульманский флотоводец захватил Кадис, прослышал, что статуя на вершине башни – из чистого золота, и велел ее снять и расколоть: она оказалась из золоченой меди. С разрушением истукана рассеялось и заклятье над морем. Пираты из океана больше не появлялись, только два их корабля разбились у берега, один возле Марсуль-Майюса (порта Майюсов), другой неподалеку от мыса Аль-Аган.
Вероятно, эти морские разбойники, упоминаемые Аль Маккари, были норманны.
Гости Альгамбры
Почти три месяца никто не мешал мне воображать себя властителем Альгамбры, а многие ли из моих предшественников бывали безмятежны столь долго? Тем временем в природе свершались обычные перемены. Когда я приехал, все дышало майской свежестью: нежная листва деревьев еще сквозила; пунцовыми цветами был усыпан гранат, и в цвету стояли сады по берегам Хениля и Дарро, скалы были в цветущем диком убранстве, а Гранада потонула в розах; и бесчисленные соловьи заливались ночью и не смолкали днем.
Надвинулось лето, розы опали, соловьи угомонились; кругом, куда ни глянь, сушь и зной; правда, город обступает вечная зелень, и она же царит в узких низинах у подножия гор.
В Альгамбре есть где укрыться в любой зной, и любопытнейшее из укрытий – купальни, едва ли не подземные. В них словно затаилась восточная старина, трогательно потускнелая, но не изглаженная временем. Из дворика, который прежде был весь в цветах, попадаешь в небольшой и прелестно отделанный зал. Поверху, над мраморными колоннами и резными аркадами, идет галерейка. Алебастровый фонтан посреди зала, как встарь, мечет прохладительную струю. По обе стороны – глубокие альковы с возвышениями, где купальщики после омовений нежились на подушках, вдыхая сладостные ароматы и внимая тихой музыке с галереи. К залу примыкают запретные внутренние покои, sanctum sanctorum [17] женского уединения: здесь купались в роскоши гаремные красавицы. Повсюду разлит таинственный мягкий свет, проникающий сквозь прорези (lumbreras) сводчатого потолка. Следы былого изящества ласкают глаз, и сохранились в целости алебастровые ванны, в которых когда-то возлежали султанши. Здешняя тишь и полусвет полюбились летучим мышам: днем они висят по темным углам и закоулкам, а потревоженные, бесшумно мечутся по сумрачным палатам, и те кажутся оттого еще несравненно заброшенней и запущенней.
В этом прохладном и прелестном, хоть и обветшалом убежище, свежестью своей и потаенностью напоминавшем грот, я пережидал в летние месяцы самый нестерпимый зной, выбираясь отсюда лишь к закату; а ночами купался или даже плавал в большом водоеме главного двора. Так мне удавалось немного противостоять лености и разнеженности, к которым склоняет климат.
Надвинулось лето, розы опали, соловьи угомонились; кругом, куда ни глянь, сушь и зной; правда, город обступает вечная зелень, и она же царит в узких низинах у подножия гор.
В Альгамбре есть где укрыться в любой зной, и любопытнейшее из укрытий – купальни, едва ли не подземные. В них словно затаилась восточная старина, трогательно потускнелая, но не изглаженная временем. Из дворика, который прежде был весь в цветах, попадаешь в небольшой и прелестно отделанный зал. Поверху, над мраморными колоннами и резными аркадами, идет галерейка. Алебастровый фонтан посреди зала, как встарь, мечет прохладительную струю. По обе стороны – глубокие альковы с возвышениями, где купальщики после омовений нежились на подушках, вдыхая сладостные ароматы и внимая тихой музыке с галереи. К залу примыкают запретные внутренние покои, sanctum sanctorum [17] женского уединения: здесь купались в роскоши гаремные красавицы. Повсюду разлит таинственный мягкий свет, проникающий сквозь прорези (lumbreras) сводчатого потолка. Следы былого изящества ласкают глаз, и сохранились в целости алебастровые ванны, в которых когда-то возлежали султанши. Здешняя тишь и полусвет полюбились летучим мышам: днем они висят по темным углам и закоулкам, а потревоженные, бесшумно мечутся по сумрачным палатам, и те кажутся оттого еще несравненно заброшенней и запущенней.
В этом прохладном и прелестном, хоть и обветшалом убежище, свежестью своей и потаенностью напоминавшем грот, я пережидал в летние месяцы самый нестерпимый зной, выбираясь отсюда лишь к закату; а ночами купался или даже плавал в большом водоеме главного двора. Так мне удавалось немного противостоять лености и разнеженности, к которым склоняет климат.