Истерман Дэниел. Девятый Будда

   Кристофер заставил его идти. Другого выбора не было — только оставить его умирать. Крепко обхватив друг друга, как забывшиеся кошмарным сном дети, они продирались сквозь бушующую бурю.
   К полудню они дошли до первого перевала, Себу-Ла. Проход был широким и плоским, и видимость была получше, несмотря на пургу.
   — Лха-гил-ло. Де тамче пхам,— прошептал Лхатен, благодаря богов за то, что они даровали им победу. — Боги празднуют победу, — добавил он. — Демоны побеждены.
   Эти слова произносили все путешественники, достигшие вершины перевала. Но замерзшие губы мальчика наполняли слова сильной, жестокой иронией.
   — Лха-гял-ло,— повторил Кристофер, в душе проклиная всех богов. Он думал, что они все еще играют в игры. Но на самом деле игры закончились.
   Лхатен хотел остаться на вершине перевала, но после отдыха Кристофер заставил его идти дальше. Местность здесь была слишком открытой. Дорога вела вниз, а потом снова поднималась ко второму, и последнему, перевалу. Каждый шаг был для Кристофера триумфом.

* * *

   Они остановились на ночь между перевалами. Рано утром ветер начал стихать, а к рассвету прекратилась метель. Когда Кристофер выглянул наружу, мир словно вернулся в прежнее состояние. Мрачный свет, падавший с серого неба, скупо освещал окрестности.
   В этот день они дошли до вершины перевала, но Кристофер знал, что путешествие для них почти закончилось. Большую часть пути ему пришлось нести мальчика на спине, и он вынужден был бросить часть поклажи.
   Они разбили лагерь прямо за перевалом, в большой расщелине. Лхатен сказал, что дальше идти не может, и на этот раз Кристофер не стал спорить. Он решил, что утром отправится в путь, оставив здесь мальчика, и пойдет к реке Кампа. Если погода не изменится, кто-нибудь обязательно вернется вместе с ним. Если нет, он купит дерево и сделает волокушу, чтобы дотащить Лхатена до деревни.
   В конце концов все это оказалось ненужным. На следующее утро Кристофер помог Лхатену выбраться из расщелины и начал строить для него иглу, в котором мальчику будет теплее и которое легче будет отыскать.
   Нарезая и устанавливая друг на друга снежные блоки, он услышал мужской голос, доносившийся снизу, из долины. Он прекратил работу и наблюдал за тем, как к ним приближаются трое мужчин. На них были тяжелые одежды, лица были закрыты толстыми шарфами. Вперед шагал тот, кто был повыше ростом, словно он и был главным. Это были монахи. Кристофер видел, как из-под чубы высовываются края оранжевых монашеских одеяний. Они шли медленно, с той осторожностью, которая характерна для всех путешественников, встречающих на открытой местности незнакомцев.
   Высокий монах подошел к Кристоферу и поприветствовал его на тибетском.
   — Таши делай.
   — Таши делай,— ответил Кристофер.
   — Вы путешествовали во время бури? — спросил незнакомец.
   Кристофер кивнул.
   — Да. Перед Себу-Ла мы попали под лавину. Мой друг ранен. Я собирался оставить его и прямо сегодня отправиться за помощью. Вы появились здесь очень вовремя.
   — Что с ним?
   Кристофер объяснил. Монах так и не раскутал лицо, изучая Кристофера поверх шарфа темными, пронзительными глазами. Кристоферу на мгновение показалось, что незнакомец узнал его, как будто они встречались раньше.
   — Когда это случилось?
   — Пять дней назад.
   — Понятно. Вы говорите, что это случилось в ущелье перед Себу-Ла?
   — Да.
   — Вы были одни? Вы никого больше не видели?
   — Нет. Мы никого не видели.
   — Дайте я осмотрю мальчика.
   Монах подошел к Лхатену и присел, осматривая его ногу. Двое монахов стояли рядом с Кристофером, наблюдая за ним. Незнакомец осторожно обследовал ногу Лхатена, а затем изучил его общее состояние. Мальчику опять было плохо. Примерно час назад он снова потерял сознание.
   Кристофер не видел, что происходит, до тех пор, пока не стало слишком поздно. Человек встал и что-то вытащил из кармана. Он нагнулся над Лхатеном и приставил руку к его виску. Раздался громкий хлопок, и Кристофер с ужасом осознал, что незнакомец застрелил мальчика. Монах выпрямился и убрал револьвер в карман.
   Кристофер застыл на месте — как ему показалось, на целую вечность. В его ушах отдавался звук выстрела, словно пуля снова и снова пробивала череп Лхатена. Он посмотрел вниз и увидел струйку ярко-красной крови, сбегающей по виску мальчика на девственно-белый снег.
   Он издал крик боли и ярости и кинулся на убийцу, но двое монахов уже держали его за руки, и он остался на месте.
   — Зачем? — прокричал Кристофер. — Зачем ты убил его?
   — Он все равно бы умер, — невозмутимо ответил незнакомец. — До ближайшей деревни слишком далеко. Так будет лучше. Лучше для него. Лучше для всех нас.
   — Но мы могли спасти его! До деревни всего несколько километров.
   — Мы направляемся не в деревню. Он бы мешал нам идти быстро. Здорово бы мешал. Погода снова может ухудшиться. Калека представлял бы для нас угрозу.
   Кристофер пытался вырваться, но безуспешно. Ему хотелось ударить этого человека, сорвать с него шарф, увидеть его лицо. Но монахи крепко держали его.
   Убийца бросил взгляд на лежавшее у его ног безжизненное тело.
   — Вас предупреждали, мистер Уайлэм. Вас предупреждали, чтобы вы не предпринимали поход в Тибет. Ваше неповиновение уже привело к одной трагедии. Больше такого быть не должно.
   Он остановился. Порыв ветра поднял угол его шарфа и снова уронил его. Он бросил на Кристофера проницательный взгляд, словно пытаясь что-то отыскать.
   — Кто ты? — спросил Кристофер. Но он уже знал ответ.
   Незнакомец поднял руку и стянул с лица шарф. Кристофер узнал изуродованное оспой лицо.
   — Я не думал, что вам удастся проделать такой путь, мистер Уайлэм, — признался монах. — Но раз вы уже здесь, пожалуй, вам лучше пройти остаток пути вместе с нами.
   — Остаток пути? Куда вы хотите вести меня?
   — Вы хотели найти своего сына, — заметил монах. — Я могу отвести вас к нему. — Он посмотрел на небо, на гряду серых облаков. — Нам пора идти. Нас ждет долгий путь.

Глава 22

   На второй день они углубились в горы. Спустившись с перевалов, не доходя до места, где дорога пересекала равнину Кампа и поворачивала на Кампа Дзонг, они ушли на запад, обойдя горы с севера, прошли по долине и снова оказались в горах, воспользовавшись проходом, которого другой человек не заметил бы.
   Кристофер так и не смог понять, каким образом они отыскивали дорогу, но было впечатление, что монахи знают ее наизусть. Они поднимались все выше, иногда проходя перевалами, которыми, казалось, пройти невозможно, мимо крутых расселин или по краю окутанных тьмой обрывов. Они молча шли в самом сердце спящего белого мира и казались карликами рядом с глыбами скал и замерзшего снега. Иногда начинался снегопад, но не так яростно, как раньше, — снег мягко падал с неба, тихо покрывая их белыми балахонами. Они проходили мимо ледников, напоминавших огромные заброшенные города в стеклянных ящиках. По утрам из пелены белого тумана торчали горные вершины, украсившиеся за долгие века узорами, оставленными морозом. По вечерам лучи заходящего солнца падали на наклонившиеся башни изо льда и замерзшие занавеси, сотканные из длинных и тонких льдинок.
   Они шли уже несколько дней, делая короткие привалы, чтобы поесть и передохнуть. Кристофер, здорово вымотанный событиями прошлой недели, чувствовал, что находится почти на пределе. Он шел, словно во сне, подгоняемый монахами, которые подталкивали и втаскивали его на наиболее крутые подъемы. Временами, когда действительно приходилось вспоминать навыки скалолазания, он боялся, что соскользнет и упадет вниз, навстречу своей смерти. Но удача и упрямая выносливость вели его дальше.
   Он терпел все тяготы, потому что хотел улучить момент и убить ламу, но пока такой возможности не представлялось. По ночам они крепко связывали ему руки и ноги и клали на расстоянии, и он ворочался от боли и нестерпимого холода. Он часами лежал без сна, думая о Лхатене и его жестокой смерти, об окровавленном Кормаке, облепленном жужжащими мухами.
   Ламу звали Царонг Ринпоче. После первого дня он почти не разговаривал с Кристофером. Он изредка переговаривался с двумя монахами, но большую часть времени хранил молчание.
   Монахи были еще более молчаливыми. На привалах они молились. Когда дорога была легкой, они извлекали из одежд серебряные мани-кхоры, молитвенные колеса, и крутили их, наполняя воздух жужжанием. Молитвенные колеса представляли собой украшенные барабаны на отполированных деревянных рукоятках, вокруг которых они вращались, приводимые в движение противовесом, прикрепленным к маленькой цепочке. Внутри были листки с мани, молитвой, написанной несколько тысяч раз. Каждый поворот рукоятки был равноценен прочтению молитвы. Таким образом, за один день монах мог прочитать несколько миллионов молитв. Вращая молитвенные колеса, они бормотали слова других молитв, приглушенные укутывавшими лицами шарфами.
   Кристофер никак не мог понять, каким образом их очевидная набожность сочеталась с безразличием к убийству Лхатена или грубым обращением с ним. Или это была набожность, которой он просто не мог понять?
   Иногда они просыпались посреди ночи, и жестокая тишина, бывшая верной спутницей бессонницы Кристофера, наполнялась чтением сутр, которые, казалось, были лишены смысла. Замерзший лунный свет, шедший с безоблачного неба, скользил по их застывшим фигурам. Несколько раз Кристофер видел, как посреди ночи просыпается лама и начинает ходить взад-вперед, то скрываясь в тени, то появляясь из нее, словно человек, не выносящий неподвижности. Он спал мало, но по утрам никогда не выглядел усталым или раздраженным.
   Как-то ночью он подошел к тому месту, где лежал в темноте связанный Кристофер.
   — Мне жаль, что вас приходится связывать, — произнес он. — Но у меня нет выбора. Я знаю, что вы хотите убить меня. Вы должны отомстить за мальчика и доктора. Так как вы не понимаете и вас нелегко заставить понять, к вам приходится применять превентивные меры. Мне жаль.
   — Неужели сложно было задержаться, чтобы спасти мальчика? Вы потеряли бы день или два.
   — Мы торопились. Мы и сейчас торопимся.
   — А если я отстану, вы тоже убьете меня?
   — Вам не позволят отстать.
   Его голос словно рисовал в тишине странные словесные узоры. Такие слова, как «выбор», «понять», «превентивный», «позволят», были звеньями тонкой цепи, которая все крепче затягивалась вокруг Кристофера.
   — А если я упаду и получу серьезную травму, что тогда?
   — Тогда они понесут вас. Я не допущу, чтобы вам был причинен вред. Их проинструктировали соответствующим образом.
   Кристофер вспомнил его слова, сказанные в Калимпонге: «Вы священны; не заставляйте меня дотрагиваться до вас».
   — А как насчет вас? — спросил он.
   — Я здесь для того, чтобы убедиться, что они выполняют полученные указания.
   — Когда я увижу Уильяма?
   Монах покачал головой.
   — Это решать не мне, — ответил он.
   — Хотя бы скажите мне, что он в безопасности!
   — Да, он в безопасности. Точнее, он был в безопасности, когда я последний раз видел его. Милостью повелителя Ченрези, он все еще в безопасности.
   — Где он? — резко спросил Кристофер. — Куда вы ведете меня? Мы идем в Дорже-Ла?
   Монах протянул голую руку и коснулся щеки Кристофера.
   — Вы словно ребенок, — произнес он. — Ребенок, который не может заснуть.
   — Вы не ответили на мой вопрос.
   — Разве? — бросил монах и встал.
   И ушел в темноту, тихую и напряженную, ждущую рассвет.

* * *

   Их путешествие длилось шесть дней. Кристофер пытался определить, где они находятся, но бесполезно. Конечно, ориентиров хватало — вдали высились пики Каченджанга, Чомбу, Панхунри и Чомолхари, то появлявшиеся в поле зрения, то исчезавшие из виду, когда их закрывали более низкие, но и более близкие глыбы скал и льда. Но по мере продвижения вперед становилось все тяжелее узнать даже прежде знакомые ему пики. Кристофер никогда не видел их под таким углом, и большую часть пути пытался отличить один пик от другого на основании высоты и географического положения.
   Словно пытаясь совсем запутать его, горы, казалось, начали играть в какие-то сумасшедшие игры и маскироваться. То один пик надевал на себя корону из облаков, то другой окутывался туманом, пока третий обрушивал на себя лавину снега, быстро менявшую его очертания. Свет и тени по очереди танцевали везде, куда могли добраться: на скалах и в лощинах. То, что сейчас казалось долиной, через мгновение превращалось в ледник; плоская скала внезапно оказывалась заостренным гребнем; яркое заснеженное поле неожиданно покрывалось глубокой тенью. Ничто не было постоянным, и Кристофер, отчаявшись, отказался от попытки понять, какой дорогой они идут, или запомнить ее на тот случай, если придется самому идти обратно. Один или два раза, когда дорога раздваивалась, даже монахи останавливались и совещались, каким путем им идти.
   К вечеру шестого дня Кристофер увидел, что они приближаются к широкому проходу. Воздух был разреженным до предела, и он с трудом дышал. Как он заметил, нелегко приходилось даже монахам. Они остановились на отдых, совсем немного не дойдя до прохода.
   — Наше путешествие скоро закончится, — прошептал лама Кристоферу. — Вот наш пункт назначения.
   Он показал вверх в направлении прохода. Меркнущий солнечный свет золотил края изогнутого горного хребта. Сверху сквозь проход легко спланировала птица, бородач-ягнятник, а затем снова взмыла вверх, и крылья ее на какое-то мгновение сверкнули, поймав солнечный луч. Вдали, на вершине перевала, куда не проникало солнце, лениво двигалась пелена тумана.
   — Я ничего не вижу, — заметил Кристофер.
   — Посмотрите пристальнее, — посоветовал лама. — Наверху, слева от того места, где начинается туман. — И он снова показал, в каком направлении нужно смотреть.
   Кристофер увидел, как что-то развевается на ветру. Через несколько мгновений он понял, что это тарчо, традиционный шест, к которому по всей длине крепится хлопковое полотнище со словами молитв и изображением крылатого коня. Шест означал, что где-то поблизости есть люди — маленькая деревушка или жилище отшельника.
   Внезапно, словно обнаружение Кристофером флага послужило сигналом, вся долина завибрировала от громкого звука. Откуда-то сверху донеслись глубокие звуки храмового молитвенного рога. Это не был обычный рог, это был гигантский дангчен. Низкий и глубокий голос огромного рога проник в каждый уголок прохода и расположенной ниже долины. Его рев, раздавшийся посреди гробовой тишины и полного одиночества, наполнил Кристофера чувством, похожим на страх. Повсюду загремело эхо, и Кристофер почувствовал, как бегут мурашки по его коже.
   И вдруг так же внезапно звук прекратился. Эхо умерло, и все затопила нахлынувшая тишина.
   Они начали карабкаться к проходу. Подъем был крутым и коварным. Широкие участки льда вынудили их преодолеть часть пути ползком. Снизу казалось, что до перевала рукой подать, но сейчас он словно дразнил их, удаляясь все дальше по мере того, как они приближались к нему. Это была оптическая иллюзия, вызванная причудливой игрой теней и лучей заходящего солнца.
   Наконец они достигли вершины и подошли к входу в ущелье.
   — Лха-гял-ло! Лха-гял-ло!— громко закричали монахи.
   Кристофер впервые видел, что они способны на нечто сродни эмоции. Царонг Ринпоче близко подошел к Кристоферу и крепко схватил его за руку. В глазах его читалось крайнее возбуждение. Остальная часть лица была скрыта шарфом.
   — Посмотрите вверх, — резко прошептал он, и шепот прозвучал неестественно громко в морозном воздухе.
   Кристофер последовал его совету. Сначала он не заметил ничего выдающегося: обычная скала, поднимающаяся вверх и скрывающаяся за завесой кружащегося тумана. Казалось, туман заполнял все, что лежало перед ними, поднимаясь стеной до замерзших облаков. Со всех сторон их окружали лед и туман, образуя подобие мягко качавшей их колыбели.
   — Там ничего нет, — пробормотал Кристофер. — Камни и туман. И все.
   Внезапно снова взревела труба, и на сей раз источник звука был ближе. Намного ближе. Глубокий пульсирующий звук пронизывал мглу, словно сирена в море. Но куда бы ни взглянул Кристофер, перед глазами его были лишь скалы, покрытые льдом, кружащимся туманом и низкими облаками.
   — Подождите, — прошептал Царонг Ринпоче. — Скоро вы все увидите.
   Двое других монахов вращали молитвенные колеса, добавляя металлическое жужжание к вибрациям невидимой трубы, ревевшей из-за пелены тумана.
   И вдруг каким-то чудесным образом, словно рев трубы заставил небеса совершить это чудо, туман частично расступился, открывая взорам золотую крышу и террасу внизу, на которой неподвижно застыла фигура в оранжевом одеянии, освещенная умирающим солнцем. Этот человек дул в огромный рог, установленный на деревянных подставках. Косые лучи солнца упали на рог, словно охватив его огнем. Затем снова наступила внезапная тишина, и в этой тишине до него донесся слабый звук голосов, нараспев читающих молитвы, напоминающий шорох волн, падающих на усыпанный галькой берег. Человек на террасе поклонился и растворился в тумане.
   Туман продолжал расступаться, по очереди открывая взгляду Кристофера собранные в кучу здания монастырского комплекса. Казалось, что огромное сооружение висело между небом и землей, каким-то невероятным образом паря в воздухе на подушке из тумана, а его самые высокие башни терялись где-то за облаками.
   Посередине стояло необъятных размеров центральное здание, выкрашенное в красный цвет, к которому прижималось множество более мелких зданий, облепляя его, как цыплята курицу. Главное здание насчитывало в высоту несколько этажей, его золотые крыши и шпили пылали в лучах заходящего солнца. Окна уже были закрыты ставнями, защищающими от вечернего ветра. С крыш свисали сосульки, напоминая украшения на огромном торте.
   Кристофер был поражен увиденным после стольких дней однообразной белизны и безлюдья. Как голодный человек наслаждается едой, так и он наслаждался открывшимся перед ним золотым видением, пока солнечный свет не стал фиолетовым и не начал угасать, унося с собой теплые цвета. Перед глазами снова была темнота, и он спросил себя, на самом ли деле он только что видел храм.
   — Что это за место? — прошептал он в никуда.
   — То, куда мы шли, — ответил Царонг Ринпоче. — Перевал, по которому мы поднимались, называется Дорже-Ла. Храм перед нами — Дорже-Ла-Гомпа. Но его настоящее имя Санга Челлинг: «место тайных чар».
   Кристофер снова посмотрел вверх. В окне под самой крышей кто-то зажег лампу. Кто-то наблюдал за ними. Кто-то ждал их.

Глава 23

   Дорже-Ла-Гомпа, Южный Тибет, январь 1921 года
   Они подошли к монастырю на рассвете следующего утра. Их разбудил звук монастырского рога, резко кричавшего на широкой террасе, требовавшего от темноты возвращения света. И свет вернулся, ненадолго задержавшись на широких пиках Восточных Гималаев, перед тем как неохотно сползти вниз, в темную долину перед Дорже-Ла.
   Чтобы подняться к монастырю, надо было вскарабкаться по длинной деревянной лестнице, готовой в любую секунду развалиться и сбросить их на застывшие внизу камни. Кристофер поднимался по ней безо всяких эмоций, он не испытывал ни страха, ни предвкушения встречи с сыном, ни восторга по поводу того, что они все же дошли, — все чувства оставили его.
   К тому времени, как они оказались в здании, утреннее собрание монахов уже закончилось. Они прошли через маленькие красные ворота, в то время как монахи пили чай в лха-кханге, перед тем как продолжить обряды и молитвы. Путешественников встретил маленький толстый монах, судя по одежде, управляющий. Двое монахов забормотали приветствия и тут же поспешно удалились в плохо освещенный коридор, словно кролики, возвращающиеся в свой крольчатник. Лама вошел в дверь, находившуюся слева, и молча закрыл ее за собой. Кристофера повели в другом направлении, по проходу, освещенному вонючими масляными лампами, отбрасывавшими желтый, точнее, зеленовато-желтый свет. В коридоре царили запахи прогорклого масла и человеческого пота, что было вдвойне неприятно после свежего, разреженного горного воздуха.
   Управляющий привел Кристофера в крошечную комнатку на втором этаже и поинтересовался, не голоден ли он.
   — Нет, спасибо, — ответил Кристофер. — Я бы хотел поспать. Я очень устал.
   Монах кивнул и попятился назад, закрыв за собой дверь. У одной стены стояла низкая кровать, покрытая соломенным тюфяком. Даже не осмотрев комнату, Кристофер плюхнулся на тюфяк. Последнее, о чем он подумал, прежде чем сон сморил его, была реакция Лхатена на вопрос Кристофера, слышал ли он о Дорже-Ла.
   «Я думаю, что пора спать, сахиб».
   И он был прав.

* * *

   Когда Кристофер проснулся, он даже не мог определить, сколько времени проспал. Огонь в масляной лампе, оставленной управляющим на маленьком столике у двери, по-прежнему горел ровно, но, с другой стороны, лампа с самого начала была полной. Уют кровати и глубина той пропасти, в которую он провалился, только подчеркивали степень его усталости и боль, чувствовавшуюся в каждой мышце, каждом суставе. Он подумал, что мог бы бесконечно долго лежать здесь, пребывая между сном и пробуждением.
   Но откуда-то издалека донесся шум голосов, множества голосов, то вздымающихся, то падающих, нараспев читающих какую-то заунывную молитву, то ли радостную, то ли печальную. Молитва сопровождалась игрой множества музыкальных инструментов. Медленно и ровно стучал большой барабан; в глубокие нотки гобоя периодически вплетались звуки, которые можно услышать, приложив к уху морскую раковину; время от времени с металлическим звуком ударялись друг о друга маленькие цимбалы. Кристофер узнал плотный, нервный звук дамару, маленького барабана, сделанного из человеческого черепа и используемого в начальных тантрических церемониях.
   Кристофер лежал в темноте, прислушиваясь к доносившимся звукам, и медленно возвращался в реальность, пытаясь осмыслить ситуацию. Пока это плохо ему удавалось, хотя все отдельные ее компоненты были логичными, он не мог понять, как они связаны между собой, и это приводило его в отчаяние. Но теперь он был абсолютно уверен в одном — его сын, Уильям, был здесь, в этих стенах. Какое бы безумие ни привело его сюда, главным было именно это.
   Музыка и молитва резко прекратились, и монастырь вернулся в тишину. Полную тишину.
   Кристофер оглядел комнату. Сквозняк от окна дразнил горевший в лампе огонь, разбрасывая по комнате абстрактные тени. Над кроватью висела большая тхангка с изображением Будды, окруженного восемью индийскими святыми. У противоположной стены стоял старый лакированный ящик, превращенный в чей-то личный алтарь, украшенный рисунками лотосов и различными священными символами. Над алтарем висел на стене деревянный шкафчик со стеклянными дверцами: внутри были изображения Цонгкхапа и двух его учеников. У окна стояли маленький стол и стул, а на стене над ними висела узкая деревянная полка, на которой помещались переплетенные тома священных текстов.
   Он встал и подошел к окну. Как правило, в тибетских монастырях не было стеклянных окон, и тяжелые деревянные ставни оставались закрытыми на протяжении долгих зимних месяцев. Кристофер нашел задвижку и открыл половину ставня. Снаружи снова была ночь. Резкий ветер прогнал облака, и кусочек неба, который он увидел над тремя далекими пиками, стонал от тяжести бесчисленных звезд. Где-то была луна, не попадавшая в его поле зрения, и лунный свет, поблескивая, словно лед, покрывал хрустальный ландшафт лежавшего внизу перевала.
   Он опустил ставень, дрожа от холода, и сел на стул. Сейчас он испытывал голод, и поэтому задумался над тем, как найти кого-то, кто бы принес ему еду. Возможно, они ждут, чтобы он подал знак, что уже проснулся. Он шагнул к двери и потрогал ручку. Дверь была заперта. Его монастырская келья заодно служила тюремной камерой.
   Утром он нашел еду на низком столике: немного теплой цампы, несколько пирожков из ячменной муки и предусмотрительно накрытая чашка со все еще горячим чаем. Пища была довольно примитивной, но после нескольких дней питания только холодной цампой само тепло пищи приносило ему наслаждение. Поев, он открыл ставни и выглянул в окно. За ночь из ничего вырос солнечный свет, заливавший лежавшую внизу долину. Он с трудом разглядел дорожку, по которой он и его спутники шли прошлым днем. У подножия монастыря все еще цеплялись за скалы обрывки серого тумана, напоминая маленькие лужицы бесцветной воды, оставленные на морском берегу уходящей волной. Вывернув шею и посмотрев вверх, он различил очертания далеких гор, вырисовывавшиеся между скалами, окружавшими крошечную равнину.
   Кто-то легко постучал в дверь. Кристофер закрыл ставни и отозвался:
   — Кто там?
   В замке повернулся ключ, дверь открылась, и на пороге появился вчерашний управляющий. В руках к него был длинный посох, необходимый, скорее, не для того, чтобы опираться на него при ходьбе, а для того, чтобы обозначать его положение. В другой руке он держал мигающую масляную лампу.
   — Вы должны идти со мной, — заявил он.
   — Почему меня заперли в комнате?