Страница:
Глава 3
Часы на башне аббатства пробили шесть раз. Был вечер вторника, и рыночная площадь, еще недавно наполненная людьми, покупавшими гусей и индеек к предстоящему Рождеству, опустела. Повалил снег, мягкий и сверкающий в неуверенном свете уличного фонаря.
Кристофер мерз. Уинтерпоул давно уже должен был быть здесь. По телефону он сказал, что его поезд отправляется с лондонского вокзала Кингс Кросс поздним утром и что на поезде он доедет до Ньюкасла, а оттуда будет добираться до Хексхэма на машине. Даже если предположить, что он остановился где-то на ланч, он должен был приехать два часа назад.
Со времени нападения и похищения Уильяма прошло два дня, но полиция до сих пор ничего не нашла. Старший офицер часами допрашивал Кристофера, задавая вопросы, на которые, как знали оба, ответов не было. О случившемся оповестили Скотланд-Ярд, и информация о похитителях была разослана во все порты, но никто так и не видел трех иностранцев и мальчика в большой машине. Сами похитители хранили молчание: никаких посланий, телефонных звонков, требований выкупа. Словно они растворились в воздухе.
Чтобы согреться, Кристофер начал ходить по площади взад-вперед. За его спиной висели в темноте выложенные витражами окна аббатства, плохо освещенные узоры другого века. Доносилось тихое пение — вечерняя служба почти подошла к концу.
Из окружавшей его тьмы холодный вечерний ветер принес все запахи Англии, и он не знал, да и не интересовался тем, какие из них были настоящими, а какие — воображаемыми. Он чувствовал запах гниющих под снегом листьев, более тонкий аромат бесчисленных летних дней, запах кожи, резины и отполированной мебели из ивы, травы, сминающейся под ногами бегущих по полю игроков в крикет, запах срезаемого дерна, обнаженной земли, выпускающей на волю червей. Запах весенних цветов, осенних костров, запах мертвой плоти, гниющей всю зиму на старых церковных кладбищах.
До него донесся звук мотора — автомобиль спускался по Пристпоппл к Бэттл-хилл. Он свернул направо на Бьюмонт-стрит, направляясь к аббатству, и мгновение спустя появились его огни. Машина остановилась на углу напротив Кристофера, и водитель выключил фары и заглушил мотор. Уинтерпоул наконец-то появился. Уинтерпоул и все, что он собой олицетворял. Кристофер поежился и пошел через улицу. Дверца машины уже была распахнута для него.
Света ближайшего белого фонаря было достаточно, для того чтобы подтвердить то, о чем он уже догадывался: Уинтерпоул с момента их последней встречи совсем не изменился, по крайней мере внешне. Наверное, чуть больше поседели виски, чуть плотнее сжались губы, но в остальном он оставался неизменным и не поддающимся времени. Как всегда, он больше всего напоминал владельца похоронного бюро. В любое время года, в любую погоду он был в черном, словно соблюдал вечный траур, хотя никто не мог догадаться, по кому или по чему он носит этот траур.
Сев в машину и захлопнув дверцу, Кристофер на мгновение поймал быстрый взгляд Уинтерпоула. Кто это сказал много лет назад, что у него глаза как у куклы? Прекрасные, голубые, сияющие, но мертвые, как осколки кобальтового стекла. Засевшие в коже осколки стекла, затвердевшие с годами. Ходили слухи, что единственный раз его видели улыбающимся в тот день, когда после долгой болезни умерла его мать. Он опоздал на какой-то матч по регби. «Извините за опоздание, — вроде бы сказал он. — Я только что похоронил мать». И он улыбнулся.
— Извини, что заставил тебя ждать на холоде, — произнес он, как только Кристофер устроился на соседнем мягком сиденье. — Я приехал так быстро, как смог. Поезд пришел по расписанию, но дорога до Хексхэма в плохом состоянии. Мне повезло, что я вообще доехал.
Кристофер вытер мокрый полукруг, образовавшийся на боковом стекле, и выглянул на улицу. В аббатстве гасли огни, и последние верующие молча покидали церковь, направляясь домой. После того, что случилось в воскресенье, люди предпочитали держаться вместе.
— Да, — пробормотал Кристофер, — тебе повезло.
Майор Симон Уинтерпоул возглавлял в Британской военной разведке отдел, занимавшийся Россией и Дальним Востоком. После большевистской революции в 1917 году он стал одной из самых авторитетных фигур в стране, незаметно, но твердо руководя внешней политикой в отношении далеких стран и регионов, о которых большинство министров никогда не слышали. Еще перед войной они с Кристофером периодически встречались и обсуждали деятельность русской разведки на северных границах Индии.
— Сколько времени прошло, Кристофер? — поинтересовался Уинтерпоул.
— С какого момента?
— Со дня нашей последней встречи. С нашего последнего разговора.
Кристоферу даже не надо было задумываться. Он хорошо помнил их последнюю встречу.
— Пять лет, — ответил он. — Ты тогда приезжал в Дели после суда над заговорщиками в Бенаресе.
— Точно. Теперь вспомнил. Много чего произошло с тех пор.
Кристофер промолчал. Он ненавидел эти встречи под покровом ночи, словно им было что скрывать. Встречи тайных любовников. Но Уинтерпоул настоял, чтобы встреча прошла именно так. В отличие от Кристофера, он любил секретность своей профессии, ее маленькие ритуалы, отличавшие его и его коллег от других людей.
— А сколько времени прошло с тех пор, как ты оставил службу? — продолжал Уинтерпоул.
— Год, — ответил Кристофер. — Чуть больше года. Тогда я думал, что, может быть, ты приедешь. Ты или кто-то вроде тебя. Но никто не появился. Просто пришло письмо, подписанное неким Филпоттом. Там говорилось о законе о хранении государственной тайны. И о моей пенсии.
— Мы думали, что тебе нужно время, — заметил Уинтерпоул.
— Время? Для чего?
— Чтобы все обдумать. О чем-то забыть.
— Я принял решение. Что мне было обдумывать?
— Дехра Дан. Войну в целом. Смерть твоей жены. Все, что имело для тебя значение. Все, что еще имеет для тебя значение.
Несколько лучших агентов Кристофера погибли в Дехра Дан в результате грубой ошибки, допущенной разведывательным бюро в Дели, в котором он работал. Он все еще испытывал чувство ответственности за эти смерти, хотя его никоим образом нельзя было обвинить в них.
— Я был удивлен, — наконец произнес Кристофер.
— Удивлен?
— Тем, что вы так легко дали мне уйти. Просто письмо, и все. Это письмо от Филпотта, кто бы он там ни был.
Уинтерпоул извлек из кармана серебряный портсигар и открыл его, щелкнув замочком. Он предложил Кристоферу сигарету, от которой тот отказался. Уинтерпоул аккуратно извлек одну сигарету, защелкнул портсигар и вставил сигарету в рот. Застыл, прикуривая. Кристофер хорошо помнил запах его сигарет. Спичка быстро догорела и погасла.
— Чем я могу помочь тебе, Кристофер? — поинтересовался Уинтерпоул. — Ты сказал, что твоего сына похитили. Мне жаль, что так произошло. И, как я понял, кого-то убили... Священника? Полиции удалось что-нибудь обнаружить?
Кристофер покачал головой:
— Ты же знаешь, что нет.
— У тебя есть какие-нибудь соображения насчет того, кто это сделал?
— Я надеялся, что ты мне все расскажешь.
Наступила напряженная тишина. Уинтерпоул затянулся и медленно выпустил дым через уголки рта. Ароматный дым медленно наполнял машину.
— Я? Откуда мне об этом знать?
— Вряд ли бы ты проделал весь путь из Лондона только для того, чтобы сказать мне, что ты ничего не знаешь. Для этого хватило бы телеграммы. Или курьера.
Уинтерпоул промолчал. Он следил через стекло за падающим снегом.
— Давай я подробно расскажу тебе обо всем, что произошло, — предложил Кристофер.
Он аккуратно описал все случившееся воскресным вечером. Закончив, он повернулся к Уинтерпоулу.
— Я небогат, — сказал он. — И в любом случае выкупа никто не требовал. Люди, похитившие моего сына и убившие отца Миддлтона, были русскими — готов поклясться жизнью, что это так. Если это так, то тут прослеживается определенная связь с тобой: будь они белыми или красными или какого-нибудь другого цвета, они не могут находиться в стране без твоего ведома. А если ты связан с этим, то от тебя тянется ниточка ко мне.
— Уверяю тебя, Кристофер, что я с этим не связан.
— Извини, — произнес Кристофер. — Наверное, слово «связан» здесь неуместно. Видимо, мне следовало сказать «имеешь отношение». Или «в курсе событий» — так лучше?
Уинтерпоул хранил молчание. Очень многое зависело от того, насколько точно человек выражает свои мысли. В этой профессии выбор слов зачастую был важнее, чем выбор оружия. От правильности выбора могла зависеть человеческая жизнь. Несколько жизней. Уинтерпоул считал себя полководцем, хотя войско его было малочисленно и потерям не придавалось значения. Он терял людей с такой легкостью, словно они были крохотными фигурками на огромной шахматной доске, раскачивающейся из стороны в сторону, маленькими стеклянными пешками, цепляющимися за ненадежную поверхность: стеклянная армия, хрупкая, умозрительная, но преданная.
— Я думаю, — медленно выговорил Уинтерпоул, — я могу помочь тебе. А ты, в свою очередь, можешь помочь мне.
— Ты хочешь сказать, что мне придется заплатить некую цену, чтобы снова увидеть Уильяма живым и невредимым?
Уинтерпоул ничего не ответил. Он глубоко затянулся, опустил окно и выбросил наполовину выкуренную сигарету в темноту. Затем он медленно поднял окно. В машине внезапно стало холодно.
— Скажи мне, — спросил он, — ты слышал когда-нибудь о человеке по фамилии Замятин? Николай Замятин?
Кристофер мерз. Уинтерпоул давно уже должен был быть здесь. По телефону он сказал, что его поезд отправляется с лондонского вокзала Кингс Кросс поздним утром и что на поезде он доедет до Ньюкасла, а оттуда будет добираться до Хексхэма на машине. Даже если предположить, что он остановился где-то на ланч, он должен был приехать два часа назад.
Со времени нападения и похищения Уильяма прошло два дня, но полиция до сих пор ничего не нашла. Старший офицер часами допрашивал Кристофера, задавая вопросы, на которые, как знали оба, ответов не было. О случившемся оповестили Скотланд-Ярд, и информация о похитителях была разослана во все порты, но никто так и не видел трех иностранцев и мальчика в большой машине. Сами похитители хранили молчание: никаких посланий, телефонных звонков, требований выкупа. Словно они растворились в воздухе.
Чтобы согреться, Кристофер начал ходить по площади взад-вперед. За его спиной висели в темноте выложенные витражами окна аббатства, плохо освещенные узоры другого века. Доносилось тихое пение — вечерняя служба почти подошла к концу.
Из окружавшей его тьмы холодный вечерний ветер принес все запахи Англии, и он не знал, да и не интересовался тем, какие из них были настоящими, а какие — воображаемыми. Он чувствовал запах гниющих под снегом листьев, более тонкий аромат бесчисленных летних дней, запах кожи, резины и отполированной мебели из ивы, травы, сминающейся под ногами бегущих по полю игроков в крикет, запах срезаемого дерна, обнаженной земли, выпускающей на волю червей. Запах весенних цветов, осенних костров, запах мертвой плоти, гниющей всю зиму на старых церковных кладбищах.
До него донесся звук мотора — автомобиль спускался по Пристпоппл к Бэттл-хилл. Он свернул направо на Бьюмонт-стрит, направляясь к аббатству, и мгновение спустя появились его огни. Машина остановилась на углу напротив Кристофера, и водитель выключил фары и заглушил мотор. Уинтерпоул наконец-то появился. Уинтерпоул и все, что он собой олицетворял. Кристофер поежился и пошел через улицу. Дверца машины уже была распахнута для него.
Света ближайшего белого фонаря было достаточно, для того чтобы подтвердить то, о чем он уже догадывался: Уинтерпоул с момента их последней встречи совсем не изменился, по крайней мере внешне. Наверное, чуть больше поседели виски, чуть плотнее сжались губы, но в остальном он оставался неизменным и не поддающимся времени. Как всегда, он больше всего напоминал владельца похоронного бюро. В любое время года, в любую погоду он был в черном, словно соблюдал вечный траур, хотя никто не мог догадаться, по кому или по чему он носит этот траур.
Сев в машину и захлопнув дверцу, Кристофер на мгновение поймал быстрый взгляд Уинтерпоула. Кто это сказал много лет назад, что у него глаза как у куклы? Прекрасные, голубые, сияющие, но мертвые, как осколки кобальтового стекла. Засевшие в коже осколки стекла, затвердевшие с годами. Ходили слухи, что единственный раз его видели улыбающимся в тот день, когда после долгой болезни умерла его мать. Он опоздал на какой-то матч по регби. «Извините за опоздание, — вроде бы сказал он. — Я только что похоронил мать». И он улыбнулся.
— Извини, что заставил тебя ждать на холоде, — произнес он, как только Кристофер устроился на соседнем мягком сиденье. — Я приехал так быстро, как смог. Поезд пришел по расписанию, но дорога до Хексхэма в плохом состоянии. Мне повезло, что я вообще доехал.
Кристофер вытер мокрый полукруг, образовавшийся на боковом стекле, и выглянул на улицу. В аббатстве гасли огни, и последние верующие молча покидали церковь, направляясь домой. После того, что случилось в воскресенье, люди предпочитали держаться вместе.
— Да, — пробормотал Кристофер, — тебе повезло.
Майор Симон Уинтерпоул возглавлял в Британской военной разведке отдел, занимавшийся Россией и Дальним Востоком. После большевистской революции в 1917 году он стал одной из самых авторитетных фигур в стране, незаметно, но твердо руководя внешней политикой в отношении далеких стран и регионов, о которых большинство министров никогда не слышали. Еще перед войной они с Кристофером периодически встречались и обсуждали деятельность русской разведки на северных границах Индии.
— Сколько времени прошло, Кристофер? — поинтересовался Уинтерпоул.
— С какого момента?
— Со дня нашей последней встречи. С нашего последнего разговора.
Кристоферу даже не надо было задумываться. Он хорошо помнил их последнюю встречу.
— Пять лет, — ответил он. — Ты тогда приезжал в Дели после суда над заговорщиками в Бенаресе.
— Точно. Теперь вспомнил. Много чего произошло с тех пор.
Кристофер промолчал. Он ненавидел эти встречи под покровом ночи, словно им было что скрывать. Встречи тайных любовников. Но Уинтерпоул настоял, чтобы встреча прошла именно так. В отличие от Кристофера, он любил секретность своей профессии, ее маленькие ритуалы, отличавшие его и его коллег от других людей.
— А сколько времени прошло с тех пор, как ты оставил службу? — продолжал Уинтерпоул.
— Год, — ответил Кристофер. — Чуть больше года. Тогда я думал, что, может быть, ты приедешь. Ты или кто-то вроде тебя. Но никто не появился. Просто пришло письмо, подписанное неким Филпоттом. Там говорилось о законе о хранении государственной тайны. И о моей пенсии.
— Мы думали, что тебе нужно время, — заметил Уинтерпоул.
— Время? Для чего?
— Чтобы все обдумать. О чем-то забыть.
— Я принял решение. Что мне было обдумывать?
— Дехра Дан. Войну в целом. Смерть твоей жены. Все, что имело для тебя значение. Все, что еще имеет для тебя значение.
Несколько лучших агентов Кристофера погибли в Дехра Дан в результате грубой ошибки, допущенной разведывательным бюро в Дели, в котором он работал. Он все еще испытывал чувство ответственности за эти смерти, хотя его никоим образом нельзя было обвинить в них.
— Я был удивлен, — наконец произнес Кристофер.
— Удивлен?
— Тем, что вы так легко дали мне уйти. Просто письмо, и все. Это письмо от Филпотта, кто бы он там ни был.
Уинтерпоул извлек из кармана серебряный портсигар и открыл его, щелкнув замочком. Он предложил Кристоферу сигарету, от которой тот отказался. Уинтерпоул аккуратно извлек одну сигарету, защелкнул портсигар и вставил сигарету в рот. Застыл, прикуривая. Кристофер хорошо помнил запах его сигарет. Спичка быстро догорела и погасла.
— Чем я могу помочь тебе, Кристофер? — поинтересовался Уинтерпоул. — Ты сказал, что твоего сына похитили. Мне жаль, что так произошло. И, как я понял, кого-то убили... Священника? Полиции удалось что-нибудь обнаружить?
Кристофер покачал головой:
— Ты же знаешь, что нет.
— У тебя есть какие-нибудь соображения насчет того, кто это сделал?
— Я надеялся, что ты мне все расскажешь.
Наступила напряженная тишина. Уинтерпоул затянулся и медленно выпустил дым через уголки рта. Ароматный дым медленно наполнял машину.
— Я? Откуда мне об этом знать?
— Вряд ли бы ты проделал весь путь из Лондона только для того, чтобы сказать мне, что ты ничего не знаешь. Для этого хватило бы телеграммы. Или курьера.
Уинтерпоул промолчал. Он следил через стекло за падающим снегом.
— Давай я подробно расскажу тебе обо всем, что произошло, — предложил Кристофер.
Он аккуратно описал все случившееся воскресным вечером. Закончив, он повернулся к Уинтерпоулу.
— Я небогат, — сказал он. — И в любом случае выкупа никто не требовал. Люди, похитившие моего сына и убившие отца Миддлтона, были русскими — готов поклясться жизнью, что это так. Если это так, то тут прослеживается определенная связь с тобой: будь они белыми или красными или какого-нибудь другого цвета, они не могут находиться в стране без твоего ведома. А если ты связан с этим, то от тебя тянется ниточка ко мне.
— Уверяю тебя, Кристофер, что я с этим не связан.
— Извини, — произнес Кристофер. — Наверное, слово «связан» здесь неуместно. Видимо, мне следовало сказать «имеешь отношение». Или «в курсе событий» — так лучше?
Уинтерпоул хранил молчание. Очень многое зависело от того, насколько точно человек выражает свои мысли. В этой профессии выбор слов зачастую был важнее, чем выбор оружия. От правильности выбора могла зависеть человеческая жизнь. Несколько жизней. Уинтерпоул считал себя полководцем, хотя войско его было малочисленно и потерям не придавалось значения. Он терял людей с такой легкостью, словно они были крохотными фигурками на огромной шахматной доске, раскачивающейся из стороны в сторону, маленькими стеклянными пешками, цепляющимися за ненадежную поверхность: стеклянная армия, хрупкая, умозрительная, но преданная.
— Я думаю, — медленно выговорил Уинтерпоул, — я могу помочь тебе. А ты, в свою очередь, можешь помочь мне.
— Ты хочешь сказать, что мне придется заплатить некую цену, чтобы снова увидеть Уильяма живым и невредимым?
Уинтерпоул ничего не ответил. Он глубоко затянулся, опустил окно и выбросил наполовину выкуренную сигарету в темноту. Затем он медленно поднял окно. В машине внезапно стало холодно.
— Скажи мне, — спросил он, — ты слышал когда-нибудь о человеке по фамилии Замятин? Николай Замятин?
Глава 4
— Замятин, — начал свой рассказ Уинтерпоул, — это, наверное, самый опасный большевистский агент, действующий сейчас на Дальнем Востоке. Он является признанным авторитетом в Коминтерне — Коммунистическом Интернационале, организованном партией в марте прошлого года для того, чтобы координировать действия сил мировой революции. В Москве он является правой рукой Троцкого. На Востоке он действует практически самостоятельно. Можно утверждать, что если бы не Замятин, в регионе не было бы никакой большевистской деятельности. Если честно, то если бы не Николай Замятин, я бы спал по ночам гораздо спокойнее.
«А если бы не Симон Уинтерпоул, — подумал Кристофер, — множество людей тоже спали бы куда лучше».
— Какое конкретное отношение все это имеет ко мне или к исчезновению моего сына? — спросил он. — Я не знаю этого Николая Замятина, никогда не слышал о нем и могу сделать вывод, что он никогда не слышал обо мне.
Уинтерпоул посмотрел на Кристофера.
— Я бы не был так уверен в этом, — заметил он.
Что-то было такое в его тоне, что выбило Кристофера из равновесия. Подобно пловцу, чувствующему, что подводное течение начинает тянуть его вниз, он ощутил, как тянет его вниз его собственное прошлое. Он хотел закричать, начать бороться с гибельными волнами, которые, вполне возможно, породил он сам, но все тело его застыло в напряжении, а горло болело от холодного вечернего воздуха.
— Продолжай, — спокойно попросил он.
— Замятин наполовину русский, наполовину бурятский монгол. Его отец — граф Петр Замятин, богатый землевладелец из Черемхова, это к северу от озера Байкал. Его мать бурятка, крестьянская дочь. Родители его уже умерли. Николай родился примерно в 1886 году, то есть сейчас ему около тридцати четырех лет. Когда он был ребенком, у него было немного денег, и их хватило на то, чтобы оплатить образование в Иркутске — если это вообще можно назвать образованием, — но он достаточно быстро понял, что у него нет никаких надежд на то, чтобы унаследовать состояние отца. К шестнадцати годам он был активным членом коммунистической партии, и еще до того, как ему исполнилось двадцать, местные коммунисты направили его в Москву. Когда произошла революция, ему было около тридцати лет. Совнарком, Совет народных комиссаров, направил его устанавливать новый порядок в Забайкалье. С этого момента для него началась сказочная жизнь. В Москве он был сыном аристократа, который стал бунтарем и требует прав от имени народа. В Забайкалье он был местным уроженцем, добившимся успеха. То, что было его минусом — отец-аристократ и мать-крестьянка, — теперь стало его пропуском к вершинам власти.
В ходе гражданской войны он был главным представителем Москвы в регионе. Он говорил с Лениным, Троцким и Зиновьевым об огромной империи, простирающейся за пределами Сибири, о перспективе расширения границ советской республики до Тихого океана. Китай, Монголия, Маньчжурия, Тибет. Все они видели, что Европа в безнадежном состоянии и, возможно, будет такой еще пятьдесят — сто лет. Но, понимаешь ли, человеку необходимы мечты, и они мечтали о Востоке. И все это время Замятин стоял рядом и как гипнотизер нашептывал им, что может сделать их мечты реальностью.
Уинтерпоул сделал паузу, уставившись в темноту за окном машины, словно видел, как появляется там еще одна тьма, тайная, всепоглощающая, выжидающая. Он поежился. Было холодно: холодно и пусто.
— Примерно год назад, — продолжил он, — Замятин исчез из поля зрения. Еще недавно мои люди слали мне чуть ли не ежедневные доклады о его деятельности, а сегодня он пропал. Несколько раз его вроде бы видели, но потом оказывалось, что это ошибка. В России, разумеется, уже начались внутренние разборки, так что я сразу подумал, что он пал жертвой своих прежних друзей из Кремля. К власти в России приходит Сталин, и ему нужен твердый режим: «социализм в отдельно взятой стране». Замятин мог быть принесен в жертву, дабы показать другим, что не следует слишком увлекаться мечтами. Но время шло, а имя Замятина нигде не упоминалось, и поэтому я знал, что он жив. Понимаешь, они должны публично разоблачать своих врагов, а не избавляться от них под покровом ночи. В России смерть — своего рода искупление грехов, и тем, кто подлежит казни, грехи отпускают прилюдно. Затем, месяца четыре назад, Замятин снова оказался в поле нашего зрения, и это точно был он. Мне доложил человек, которому я могу доверять, один из моих лучших людей. — Уинтерпоул замялся. — Его видели в Тибете, в восточной части, в районе горы Кайлас, у монастыря Пхенсун Гомпа. Он был один, и было впечатление, что он проделал весьма долгий путь. Николай Замятин в Тибете, Кристофер. Сначала я не поверил донесению. Но мой человек умудрился сделать несколько снимков, и все сомнения рассеялись. Это был он. Ты понимаешь, о чем я говорю?
Кристофер кивнул. Он прекрасно понимал, о чем говорил Уинтерпоул. Тибет был территорией Кристофера, одним из его специальных секторов. Агент, приславший фотографии, очевидно, был одним из его людей, одним из тех, кого завербовал и обучил он сам. Вслед за Уинтерпоулом он уставился во тьму, простиравшуюся за стеклами машины, сильнее, чем прежде, чувствуя, как подводное течение затягивает его под тяжелые волны. Тонкие руки над поверхностью воды, вкус соли на губах, принесшийся со стороны берега холодный ветер, гонящий его в открытое море.
— Ты же был в районе горы Кайлас в 1912 году, Кристофер? — спросил Уинтерпоул.
— Да, — безразлично ответил Кристофер.
— Что ты там делал?
— Искал следы чужих агентов. Русских агентов. Мы получили доклад из надежного источника, и меня послали проверить донесение.
— И что ты обнаружил?
Кристофер пожал плечами.
— Ничего, — ответил он. — Я провел целый месяц у подножия горы и в районе озера Мансарова. Это священное место. Я побывал в нескольких монастырях, разговаривал с паломниками. Если там и были русские, то они были невидимками.
Он заметил, что Уинтерпоул качает головой.
— Не невидимками, — сказал он. — Мертвыми. Кристофер вдруг осознал, что одной рукой вцепился в дверную ручку автомобиля. Утопающий хватается за любой предмет и не выпускает его из рук — это аксиома. Его пальцы еще крепче сжали холодный металл.
— Их было двое, — продолжал Уинтерпоул. — Майский и Скрипник. Майский был евреем, сыном местечкового часовщика. Я однажды встречал его в Петербурге. Маленький человек с плохими зубами. С ними был третий, проводник-монгол. Он вернулся в Россию после того, как они умерли, и составил доклад. Тогда главным специалистом по Тибету был Бадмаев, который побеседовал с проводником и лично написал еще один доклад. Итак, Майский и Скрипник официально находились в Тибете как исследователи, поэтому сильно отредактированные варианты доклада были разосланы во все соответствующие учреждения — Институт восточных языков при Министерстве иностранных дел, Восточное отделение Императорского археологического общества, Императорскую академию наук. Одна-две статьи даже появились в журналах. Мне довелось их читать.
Он замолчал и положил руку на руль. Улица была пустынной: был вечер вторника, холодный вечер, и дети уже лежали в своих постелях и видели сны о Санта Клаусе и обеде с пудингом, пропитанном бренди.
— ...Настоящий доклад, безо всяких купюр, был заперт в архив Секретной службы и немедленно позабыт. Монгол пропал — вероятнее всего, был убит, так как слишком много знал.
— Что же он такое знал?
— Не торопись, Кристофер. Я дойду до этого. Я думаю, что Бадмаев планировал что-то предпринять на основании доклада, но ему прежде всего были нужны деньги и поддержка влиятельных людей. Но шел уже 1913 год, и обстоятельства были не слишком благоприятны для того, чтобы предпринимать что-либо в Тибете. Доклад остался пылиться в архивах. Конечно, я ничего не знал о его существовании. Никто о нем не знал. Все, о чем рассказал тебе, стало известно мне только в этом году, после того как я получил донесение о том, что Замятина видели в районе горы Кайлас. Мой источник был надежным, к тому же, как я уже говорил, были сделаны фотографии. И я поверил в то, что Замятин действительно находится там. Тогда я спросил себя: что могло привести такого человека, как Николай Замятин, в это забытое богом место? Человека, поднимающегося по карьерной лестнице. Человека, имеющего доступ в кулуары власти. И тогда я вспомнил, что ты был там в 1912 году, искал русских агентов. Я подумал, что ты, возможно, ошибался. Возможно, там на самом деле были агенты, по крайней мере, один агент. Если так, подумал я, то должен существовать какой-то доклад, где-то он должен быть... и Николай Замятин, должно быть, нашел и прочитал его.
Внезапно Уинтерпоул вытянул руку и протер запотевшее стекло. За окнами автомобиля все еще шел снег, мягкие снежинки проносились мимо уличного фонаря и падали на землю, далекие и бесцветные, как тени, отбрасываемые другой планетой.
— Я дал моему лучшему агенту в Москве приказ найти доклад. Ему понадобилась на это неделя. Если быть более точным, он нашел не сам доклад, а папку, в которой он когда-то лежал. Собственно доклад отсутствовал — Замятин либо спрятал его, либо уничтожил, что в любом случае останется загадкой. Однако был еще один доклад, написанный рукой Бадмаева. Он представлял собой резюме основного доклада, предназначенное для глаз самого царя. Резюме занимает всего одну страничку и содержит мало информации. Но из него ясно одно: Майский и Скрипник были посланы в Тибет специально для того, чтобы что-то найти. И что бы это ни было, они это нашли. Также ясно, что их находка не была доставлена в Россию проводником-монголом — она осталась в Тибете. Записка Бадмаева заканчивается просьбой о дальнейшем финансировании, чтобы снарядить экспедицию, которая должна привезти в Россию находку. Но в Европе началась война, все стали размахивать флагами, и никакая экспедиция в Тибет не отправилась. До этого года. До того, как Николай Замятин не занялся этим.
Где-то послышались гулкие шаги, но вскоре стихли. Кто-то пытался вернуть к жизни улицы, затихшие после воскресного кровопролития. В окне напротив зажегся свет и через несколько секунд погас. Где-то тявкнула собака и тут же затихла. Ночь продолжалась.
— Какое все это имеет отношение ко мне или моему сыну? — снова спросил Кристофер.
Уинтерпоул прислонился лбом к холодному рулю и медленно перевел дыхание.
— Я не знаю, — ответил он. — Богом клянусь, я хотел бы знать, но я не знаю. Клянусь, что это правда.
— Тогда почему?..
— Почему я рассказал тебе все это? Потому что, Кристофер, хотя я и не могу тебе этого объяснить, я знаю, что здесь есть какая-то связь. Пока все, что я знаю, — это то, что ты был у горы Кайлас восемь лет назад. И Николай Замятин был в том же районе четыре месяца назад.
— Ты хочешь сказать, что проделал такой путь только для того, чтобы рассказать мне об этом? Моего сына похитили, а ты приезжаешь сюда и говоришь о совпадениях. Ты рассказываешь мне истории о человеке, которого я никогда не видел и не слышал.
Уинтерпоул какое-то время молчал. Разговор приближался к развязке, а за окном танцевали снежинки. Они все двигались: и снежинки, и Кристофер Уайлэм, а где-то вдали двигались сын Кристофера и человек по фамилии Замятин; все они исполняли танец смерти, кружась и кружась в полной темноте, как фигурки на старых часах.
— Есть кое-что еще, — наконец произнес Уинтерпоул ровным, лишенным эмоций голосом.
— Продолжай.
— В прошлом месяце, — начал он, — в город Калимпонг, что на севере Индии, пришел тибетский монах. Он умирал: ему пришлось пробираться через высокогорные перевалы в очень плохих погодных условиях. Каким-то образом — мы не знаем точно, каким, — ему удалось передать послание человеку по имени Мишиг. Мишиг — это монгольский торговец, работающий в Калимпонге. Он является по совместительству агентом русских. До революции он охотно сотрудничал с царским режимом. Сегодня он — мальчик на побегушках у большевиков... и работает с такой же охотой. Он информирует их обо всех, кто идет в Тибет и из Тибета. В основном самая обычная информация, но иногда в этом навозе попадаются жемчужины. И поэтому они дали ему маленький передатчик, с помощью которого он связывается со своим руководителем в Калькутте, чья личность нами пока не установлена. Мы знаем, что тот, кто руководит Мишигом, может передавать сообщения в Москву и в Европу, но мы еще не знаем, как ему это удается. Пока же мы перехватываем весь радиообмен между Мишигом и Калькуттой.
Уинтерпоул сделал паузу и глубоко вдохнул воздух.
— Десятого ноября мы перехватили послание из Калькутты, адресованное Мишигу. Оно было с пометкой «срочно» и закодировано новым, необычным способом. И подписано «Зима». Это официальный псевдоним Николая Замятина.
Уинтерпоул снова сделал паузу. Кристофер почувствовал, что он не спешит раскрывать все карты.
— И о чем конкретно говорилось в этом сообщении?
— Ты понимаешь, Кристофер, — тихо сказал Уинтерпоул, — пути назад может уже не быть. Если я расскажу тебе обо всем, ты будешь связан определенными обязательствами. Я все еще могу освободить тебя от всего этого, я все еще могу промолчать. Решение принимать тебе.
— Говори. Мне надо знать. — Он почувствовал, как напряглись мышцы живота, превратившись в тугой узел. За окном все так же танцевали и падали снежинки.
— Он просил информации, — произнес Уинтерпоул. — Информации об англичанине по имени Кристофер Джон Уайлэм, который работал в Индии на британскую разведку. И о его сыне. О мальчике по имени Уильям.
Кристофер уже полностью был во власти подводного течения и чувствовал, что уходит на дно. Тонкие руки судорожно дергались, выдирая из неба солнечный луч. Он молчал.
— Три недели спустя, — неумолимо продолжал Уинтерпоул, ибо пути назад уже не было, — мы перехватили послание из Калькутты, адресованное Мишигу. В нем говорилось, что они установили, что ты живешь в Англии, в Хексхэме. Затем следовал запрос по поводу дальнейших инструкций.
Он сделал паузу.
— Боюсь, что именно с этого момента все пошло не так, — заметил он. — Мы думали, что в тот же день Мишиг отправит сообщение в Калькутту. Он должен был передать свой обычный ежедневный сигнал. Но он так и не вышел на связь. Он сел на ближайший поезд, следующий из Силигури в Калькутту. Мы убеждены, что он лично привез инструкции своему руководителю — в устном или письменном виде, уже не важно. Это было шесть дней назад.
Кристофер взглянул на Уинтерпоула.
— Ты знал об этом, но не поставил меня в известность. Ты знал, что что-то может произойти, но хранил молчание.
— Попробуй понять меня, Кристофер. Нам нужно было знать, что собирается предпринять Замятин. Нам надо было, чтобы он сделал первый ход. Я опасался, что если ты будешь в курсе ситуации, ты попробуешь что-нибудь предпринять. Мне жаль, что все так вышло.
— Они могли убить его. Вполне возможно, что он уже мертв. И они убили отца Миддлтона. Зачем?
— Нам все еще необходимо это узнать, Кристофер. Что делал Замятин в Тибете? Что ему надо от твоего сына? Я бы хотел, чтобы ты отправился в Индию, в Калимпонг. И если это необходимо, в Тибет. Я думаю, что твой сын именно там.
— Я тоже так думаю, — ответил Кристофер. Он отвернулся от Уинтерпоула. За окном призраки ночи спускались на землю на пестро-серых крыльях, тревожа наполненный снегом воздух. — Я знаю, — повторил он.
И снег перестал идти, и воцарилась тьма.
«А если бы не Симон Уинтерпоул, — подумал Кристофер, — множество людей тоже спали бы куда лучше».
— Какое конкретное отношение все это имеет ко мне или к исчезновению моего сына? — спросил он. — Я не знаю этого Николая Замятина, никогда не слышал о нем и могу сделать вывод, что он никогда не слышал обо мне.
Уинтерпоул посмотрел на Кристофера.
— Я бы не был так уверен в этом, — заметил он.
Что-то было такое в его тоне, что выбило Кристофера из равновесия. Подобно пловцу, чувствующему, что подводное течение начинает тянуть его вниз, он ощутил, как тянет его вниз его собственное прошлое. Он хотел закричать, начать бороться с гибельными волнами, которые, вполне возможно, породил он сам, но все тело его застыло в напряжении, а горло болело от холодного вечернего воздуха.
— Продолжай, — спокойно попросил он.
— Замятин наполовину русский, наполовину бурятский монгол. Его отец — граф Петр Замятин, богатый землевладелец из Черемхова, это к северу от озера Байкал. Его мать бурятка, крестьянская дочь. Родители его уже умерли. Николай родился примерно в 1886 году, то есть сейчас ему около тридцати четырех лет. Когда он был ребенком, у него было немного денег, и их хватило на то, чтобы оплатить образование в Иркутске — если это вообще можно назвать образованием, — но он достаточно быстро понял, что у него нет никаких надежд на то, чтобы унаследовать состояние отца. К шестнадцати годам он был активным членом коммунистической партии, и еще до того, как ему исполнилось двадцать, местные коммунисты направили его в Москву. Когда произошла революция, ему было около тридцати лет. Совнарком, Совет народных комиссаров, направил его устанавливать новый порядок в Забайкалье. С этого момента для него началась сказочная жизнь. В Москве он был сыном аристократа, который стал бунтарем и требует прав от имени народа. В Забайкалье он был местным уроженцем, добившимся успеха. То, что было его минусом — отец-аристократ и мать-крестьянка, — теперь стало его пропуском к вершинам власти.
В ходе гражданской войны он был главным представителем Москвы в регионе. Он говорил с Лениным, Троцким и Зиновьевым об огромной империи, простирающейся за пределами Сибири, о перспективе расширения границ советской республики до Тихого океана. Китай, Монголия, Маньчжурия, Тибет. Все они видели, что Европа в безнадежном состоянии и, возможно, будет такой еще пятьдесят — сто лет. Но, понимаешь ли, человеку необходимы мечты, и они мечтали о Востоке. И все это время Замятин стоял рядом и как гипнотизер нашептывал им, что может сделать их мечты реальностью.
Уинтерпоул сделал паузу, уставившись в темноту за окном машины, словно видел, как появляется там еще одна тьма, тайная, всепоглощающая, выжидающая. Он поежился. Было холодно: холодно и пусто.
— Примерно год назад, — продолжил он, — Замятин исчез из поля зрения. Еще недавно мои люди слали мне чуть ли не ежедневные доклады о его деятельности, а сегодня он пропал. Несколько раз его вроде бы видели, но потом оказывалось, что это ошибка. В России, разумеется, уже начались внутренние разборки, так что я сразу подумал, что он пал жертвой своих прежних друзей из Кремля. К власти в России приходит Сталин, и ему нужен твердый режим: «социализм в отдельно взятой стране». Замятин мог быть принесен в жертву, дабы показать другим, что не следует слишком увлекаться мечтами. Но время шло, а имя Замятина нигде не упоминалось, и поэтому я знал, что он жив. Понимаешь, они должны публично разоблачать своих врагов, а не избавляться от них под покровом ночи. В России смерть — своего рода искупление грехов, и тем, кто подлежит казни, грехи отпускают прилюдно. Затем, месяца четыре назад, Замятин снова оказался в поле нашего зрения, и это точно был он. Мне доложил человек, которому я могу доверять, один из моих лучших людей. — Уинтерпоул замялся. — Его видели в Тибете, в восточной части, в районе горы Кайлас, у монастыря Пхенсун Гомпа. Он был один, и было впечатление, что он проделал весьма долгий путь. Николай Замятин в Тибете, Кристофер. Сначала я не поверил донесению. Но мой человек умудрился сделать несколько снимков, и все сомнения рассеялись. Это был он. Ты понимаешь, о чем я говорю?
Кристофер кивнул. Он прекрасно понимал, о чем говорил Уинтерпоул. Тибет был территорией Кристофера, одним из его специальных секторов. Агент, приславший фотографии, очевидно, был одним из его людей, одним из тех, кого завербовал и обучил он сам. Вслед за Уинтерпоулом он уставился во тьму, простиравшуюся за стеклами машины, сильнее, чем прежде, чувствуя, как подводное течение затягивает его под тяжелые волны. Тонкие руки над поверхностью воды, вкус соли на губах, принесшийся со стороны берега холодный ветер, гонящий его в открытое море.
— Ты же был в районе горы Кайлас в 1912 году, Кристофер? — спросил Уинтерпоул.
— Да, — безразлично ответил Кристофер.
— Что ты там делал?
— Искал следы чужих агентов. Русских агентов. Мы получили доклад из надежного источника, и меня послали проверить донесение.
— И что ты обнаружил?
Кристофер пожал плечами.
— Ничего, — ответил он. — Я провел целый месяц у подножия горы и в районе озера Мансарова. Это священное место. Я побывал в нескольких монастырях, разговаривал с паломниками. Если там и были русские, то они были невидимками.
Он заметил, что Уинтерпоул качает головой.
— Не невидимками, — сказал он. — Мертвыми. Кристофер вдруг осознал, что одной рукой вцепился в дверную ручку автомобиля. Утопающий хватается за любой предмет и не выпускает его из рук — это аксиома. Его пальцы еще крепче сжали холодный металл.
— Их было двое, — продолжал Уинтерпоул. — Майский и Скрипник. Майский был евреем, сыном местечкового часовщика. Я однажды встречал его в Петербурге. Маленький человек с плохими зубами. С ними был третий, проводник-монгол. Он вернулся в Россию после того, как они умерли, и составил доклад. Тогда главным специалистом по Тибету был Бадмаев, который побеседовал с проводником и лично написал еще один доклад. Итак, Майский и Скрипник официально находились в Тибете как исследователи, поэтому сильно отредактированные варианты доклада были разосланы во все соответствующие учреждения — Институт восточных языков при Министерстве иностранных дел, Восточное отделение Императорского археологического общества, Императорскую академию наук. Одна-две статьи даже появились в журналах. Мне довелось их читать.
Он замолчал и положил руку на руль. Улица была пустынной: был вечер вторника, холодный вечер, и дети уже лежали в своих постелях и видели сны о Санта Клаусе и обеде с пудингом, пропитанном бренди.
— ...Настоящий доклад, безо всяких купюр, был заперт в архив Секретной службы и немедленно позабыт. Монгол пропал — вероятнее всего, был убит, так как слишком много знал.
— Что же он такое знал?
— Не торопись, Кристофер. Я дойду до этого. Я думаю, что Бадмаев планировал что-то предпринять на основании доклада, но ему прежде всего были нужны деньги и поддержка влиятельных людей. Но шел уже 1913 год, и обстоятельства были не слишком благоприятны для того, чтобы предпринимать что-либо в Тибете. Доклад остался пылиться в архивах. Конечно, я ничего не знал о его существовании. Никто о нем не знал. Все, о чем рассказал тебе, стало известно мне только в этом году, после того как я получил донесение о том, что Замятина видели в районе горы Кайлас. Мой источник был надежным, к тому же, как я уже говорил, были сделаны фотографии. И я поверил в то, что Замятин действительно находится там. Тогда я спросил себя: что могло привести такого человека, как Николай Замятин, в это забытое богом место? Человека, поднимающегося по карьерной лестнице. Человека, имеющего доступ в кулуары власти. И тогда я вспомнил, что ты был там в 1912 году, искал русских агентов. Я подумал, что ты, возможно, ошибался. Возможно, там на самом деле были агенты, по крайней мере, один агент. Если так, подумал я, то должен существовать какой-то доклад, где-то он должен быть... и Николай Замятин, должно быть, нашел и прочитал его.
Внезапно Уинтерпоул вытянул руку и протер запотевшее стекло. За окнами автомобиля все еще шел снег, мягкие снежинки проносились мимо уличного фонаря и падали на землю, далекие и бесцветные, как тени, отбрасываемые другой планетой.
— Я дал моему лучшему агенту в Москве приказ найти доклад. Ему понадобилась на это неделя. Если быть более точным, он нашел не сам доклад, а папку, в которой он когда-то лежал. Собственно доклад отсутствовал — Замятин либо спрятал его, либо уничтожил, что в любом случае останется загадкой. Однако был еще один доклад, написанный рукой Бадмаева. Он представлял собой резюме основного доклада, предназначенное для глаз самого царя. Резюме занимает всего одну страничку и содержит мало информации. Но из него ясно одно: Майский и Скрипник были посланы в Тибет специально для того, чтобы что-то найти. И что бы это ни было, они это нашли. Также ясно, что их находка не была доставлена в Россию проводником-монголом — она осталась в Тибете. Записка Бадмаева заканчивается просьбой о дальнейшем финансировании, чтобы снарядить экспедицию, которая должна привезти в Россию находку. Но в Европе началась война, все стали размахивать флагами, и никакая экспедиция в Тибет не отправилась. До этого года. До того, как Николай Замятин не занялся этим.
Где-то послышались гулкие шаги, но вскоре стихли. Кто-то пытался вернуть к жизни улицы, затихшие после воскресного кровопролития. В окне напротив зажегся свет и через несколько секунд погас. Где-то тявкнула собака и тут же затихла. Ночь продолжалась.
— Какое все это имеет отношение ко мне или моему сыну? — снова спросил Кристофер.
Уинтерпоул прислонился лбом к холодному рулю и медленно перевел дыхание.
— Я не знаю, — ответил он. — Богом клянусь, я хотел бы знать, но я не знаю. Клянусь, что это правда.
— Тогда почему?..
— Почему я рассказал тебе все это? Потому что, Кристофер, хотя я и не могу тебе этого объяснить, я знаю, что здесь есть какая-то связь. Пока все, что я знаю, — это то, что ты был у горы Кайлас восемь лет назад. И Николай Замятин был в том же районе четыре месяца назад.
— Ты хочешь сказать, что проделал такой путь только для того, чтобы рассказать мне об этом? Моего сына похитили, а ты приезжаешь сюда и говоришь о совпадениях. Ты рассказываешь мне истории о человеке, которого я никогда не видел и не слышал.
Уинтерпоул какое-то время молчал. Разговор приближался к развязке, а за окном танцевали снежинки. Они все двигались: и снежинки, и Кристофер Уайлэм, а где-то вдали двигались сын Кристофера и человек по фамилии Замятин; все они исполняли танец смерти, кружась и кружась в полной темноте, как фигурки на старых часах.
— Есть кое-что еще, — наконец произнес Уинтерпоул ровным, лишенным эмоций голосом.
— Продолжай.
— В прошлом месяце, — начал он, — в город Калимпонг, что на севере Индии, пришел тибетский монах. Он умирал: ему пришлось пробираться через высокогорные перевалы в очень плохих погодных условиях. Каким-то образом — мы не знаем точно, каким, — ему удалось передать послание человеку по имени Мишиг. Мишиг — это монгольский торговец, работающий в Калимпонге. Он является по совместительству агентом русских. До революции он охотно сотрудничал с царским режимом. Сегодня он — мальчик на побегушках у большевиков... и работает с такой же охотой. Он информирует их обо всех, кто идет в Тибет и из Тибета. В основном самая обычная информация, но иногда в этом навозе попадаются жемчужины. И поэтому они дали ему маленький передатчик, с помощью которого он связывается со своим руководителем в Калькутте, чья личность нами пока не установлена. Мы знаем, что тот, кто руководит Мишигом, может передавать сообщения в Москву и в Европу, но мы еще не знаем, как ему это удается. Пока же мы перехватываем весь радиообмен между Мишигом и Калькуттой.
Уинтерпоул сделал паузу и глубоко вдохнул воздух.
— Десятого ноября мы перехватили послание из Калькутты, адресованное Мишигу. Оно было с пометкой «срочно» и закодировано новым, необычным способом. И подписано «Зима». Это официальный псевдоним Николая Замятина.
Уинтерпоул снова сделал паузу. Кристофер почувствовал, что он не спешит раскрывать все карты.
— И о чем конкретно говорилось в этом сообщении?
— Ты понимаешь, Кристофер, — тихо сказал Уинтерпоул, — пути назад может уже не быть. Если я расскажу тебе обо всем, ты будешь связан определенными обязательствами. Я все еще могу освободить тебя от всего этого, я все еще могу промолчать. Решение принимать тебе.
— Говори. Мне надо знать. — Он почувствовал, как напряглись мышцы живота, превратившись в тугой узел. За окном все так же танцевали и падали снежинки.
— Он просил информации, — произнес Уинтерпоул. — Информации об англичанине по имени Кристофер Джон Уайлэм, который работал в Индии на британскую разведку. И о его сыне. О мальчике по имени Уильям.
Кристофер уже полностью был во власти подводного течения и чувствовал, что уходит на дно. Тонкие руки судорожно дергались, выдирая из неба солнечный луч. Он молчал.
— Три недели спустя, — неумолимо продолжал Уинтерпоул, ибо пути назад уже не было, — мы перехватили послание из Калькутты, адресованное Мишигу. В нем говорилось, что они установили, что ты живешь в Англии, в Хексхэме. Затем следовал запрос по поводу дальнейших инструкций.
Он сделал паузу.
— Боюсь, что именно с этого момента все пошло не так, — заметил он. — Мы думали, что в тот же день Мишиг отправит сообщение в Калькутту. Он должен был передать свой обычный ежедневный сигнал. Но он так и не вышел на связь. Он сел на ближайший поезд, следующий из Силигури в Калькутту. Мы убеждены, что он лично привез инструкции своему руководителю — в устном или письменном виде, уже не важно. Это было шесть дней назад.
Кристофер взглянул на Уинтерпоула.
— Ты знал об этом, но не поставил меня в известность. Ты знал, что что-то может произойти, но хранил молчание.
— Попробуй понять меня, Кристофер. Нам нужно было знать, что собирается предпринять Замятин. Нам надо было, чтобы он сделал первый ход. Я опасался, что если ты будешь в курсе ситуации, ты попробуешь что-нибудь предпринять. Мне жаль, что все так вышло.
— Они могли убить его. Вполне возможно, что он уже мертв. И они убили отца Миддлтона. Зачем?
— Нам все еще необходимо это узнать, Кристофер. Что делал Замятин в Тибете? Что ему надо от твоего сына? Я бы хотел, чтобы ты отправился в Индию, в Калимпонг. И если это необходимо, в Тибет. Я думаю, что твой сын именно там.
— Я тоже так думаю, — ответил Кристофер. Он отвернулся от Уинтерпоула. За окном призраки ночи спускались на землю на пестро-серых крыльях, тревожа наполненный снегом воздух. — Я знаю, — повторил он.
И снег перестал идти, и воцарилась тьма.
Глава 5
Перевал Недонг, Южный Тибет, январь 1921 года
Он замерз. Утром снег усилился, белый, слепящий снег, хлещущий по лицу и рукам. Он завалил все вокруг: дорогу, скалы, отпечатки ног, которые они оставляли позади себя. Невозможно было определить, прошли ли они уже перевал или нет: ему казалось, что они вполне могли заблудиться. Он видел, что Тобчен испуган. Как-то раз пони, на котором он ехал, поскользнулся и чуть не упал в пропасть с крутого обрыва. Тобчен заставил его слезть с пони, и с тех пор он шел пешком, держась за окаменевший от холода поводок. Старик шел впереди, без конца повторяя мантры и как сумасшедший вращая молитвенное колесо.
Он замерз. Утром снег усилился, белый, слепящий снег, хлещущий по лицу и рукам. Он завалил все вокруг: дорогу, скалы, отпечатки ног, которые они оставляли позади себя. Невозможно было определить, прошли ли они уже перевал или нет: ему казалось, что они вполне могли заблудиться. Он видел, что Тобчен испуган. Как-то раз пони, на котором он ехал, поскользнулся и чуть не упал в пропасть с крутого обрыва. Тобчен заставил его слезть с пони, и с тех пор он шел пешком, держась за окаменевший от холода поводок. Старик шел впереди, без конца повторяя мантры и как сумасшедший вращая молитвенное колесо.