Страница:
Глава 11
Первые два дня Борис проторчал дома в состоянии апатичного анабиоза. Всё, чем бы он ни занимался, быстро ему надоедало. Да и не хотелось ничего делать, не покидало ощущение тяжести в конечностях и всём теле, неприятное ощущение в области солнечного сплетения.
Вначале он долго спал. Потом попытался поесть, но еда вызвала ощущение тошноты. Смотрел телевизор, но привычные передачи показались апофеозом бреда и вообще — скукотой. Ещё пробовал прогуляться по городу, попить пивка. Но на улице после недавно прошедшей оттепели были кучи грязного снега, начавшие обнажать мусор, накопившийся за семь месяцев зимы. В общем, приятного мало. А пиво организм вообще не принимал.
Несмотря на всё ещё плохое состояние, с глаз словно спала какая-то пелена. То, на что ранее не обращал внимания, навязчиво лезло в его жизнь, и от этого делалось ещё тоскливее. По этой же причине не стал звонить Люде — мысль о её сочувствиях и необходимости рассказывать о своих приключениях вызывала отвращение. Сама она, к счастью, почему-то тоже не звонила.
Зато позвонил Константин Дмитриевич, поинтересовался его самочувствием, спросил, всё ли в порядке? А то, оказывается, у многих поднявшихся проблемы со здоровьем. Уже полсотни человек, из тех, что чувствовали себя нормально и поначалу разъехались по домам, положили в больницу.
— Так что, если что, сразу обращайся на скорую, не тяни, — продолжал начальник, — говорят, всем после аварии без вопросов дают больничный на две недели.
На том и попрощались.
Никуда обращаться Борис, конечно, не собирался, хотя чувствовал себя, действительно, отвратительно. С момента подъёма из шахты он практически ничего не ел. Любая пища, да что там пища, и вода тоже, — вызывала тошноту. Чем дальше, тем хуже ему становилось. Наш герой держался из последних сил. Он ещё больше похудел и осунулся. Пробовал мясные продукты, консервы, напитки, хлеб, овощи, но организм протестовал против всего. Уже несколько раз порывался обратиться к врачам, но в последний момент передумывал. Насколько бы не пугало его собственное состояние, пойти в больницу было ещё страшней. Казалось, что там будет ещё хуже.
Но шли дни, и оказалось, что не всё так плохо. Постепенно Борис понял, что от некоторых фруктов тошнит чуть меньше. Например, от бананов — он мог съесть половину без катастрофических последствий. Но на одних бананах было не прожить, и он с ужасом считал дни до выхода на работу.
На третий день позвонила Люда и шёпотом стала расспрашивать о происшедшем. Оказалось, что она уже пятый день лежит в больнице с какой-то особенно злобной ангиной. Девушка совсем потеряла голос, но уверяла, что дела идут на поправку. Под конец разговора разревелась, и стала рассказывать, как переживала, слушая сообщения об аварии. Чтобы её успокоить, Боря пообещал приехать на следующий день. О своём недомогании, конечно же, ничего не сказал.
Через час позвонила мама Люды и сбивающимся голосом стала извиняться, что сразу не сообщила о том, что её дочь в больнице.
Как ни странно, после этих разговоров настроение немного улучшилось. Собравшись с силами, Борис съездил на следующий день в больницу к Люде, но вряд ли успокоил девушку, так как у него самого вид был ничуть не лучше.
Позвонивший на пятый день начальник удивился его слабому голосу, расспросил о здоровье, и разрешил выйти ещё на три дня позже.
Если бы кто-то из друзей в эти дни увидел его, то, наверно, не узнал бы в этом злобном потемневшем создании прежнего жизнерадостного Борьку. Но лучший друг Саша так и не появился, а все остальные словно забыли о его существовании. Он бродил по квартире, пытаясь то подремать, то посмотреть телевизор, то поесть. Но все эти занятия получались у него в равной степени плохо.
В конце концов, он совершил поступок, который со стороны мог бы показаться странным: достал из кладовки два старых запылённых самоспасателя, которые держал на случай пожара, и решительно открыл их один за другим. Через пятнадцать минут фильтр был готов. Боря приладил его к кувшину и быстро процедил литр воды. Попробовал — та показалась ему гораздо лучше. Ободрённый первым успехом, решился приготовить пищу на очищенной воде. Начал с макарон. Они получились неплохо, правда в первый раз он немного их испортил, не поскупившись на соус и приправы. Результат оказался вполне предсказуемым — всё же немного тошнило. Тем не менее, впервые за несколько дней он нормально поел.
Далее дела пошли на поправку. Не то чтоб совсем замечательно, но, во всяком случае, есть он теперь мог. Постепенно перечень продуктов, переносимых организмом, расширялся. К нему можно было условно добавить яйца, говядину, варёную на очищенной воде, и кое-что другое.
К моменту выхода на работу Борис почти совсем восстановился. Когда ехал на смену, в его сумке лежала бутылка отфильтрованной воды и лоток с самостоятельно приготовленной лазаньей.
Вначале он долго спал. Потом попытался поесть, но еда вызвала ощущение тошноты. Смотрел телевизор, но привычные передачи показались апофеозом бреда и вообще — скукотой. Ещё пробовал прогуляться по городу, попить пивка. Но на улице после недавно прошедшей оттепели были кучи грязного снега, начавшие обнажать мусор, накопившийся за семь месяцев зимы. В общем, приятного мало. А пиво организм вообще не принимал.
Несмотря на всё ещё плохое состояние, с глаз словно спала какая-то пелена. То, на что ранее не обращал внимания, навязчиво лезло в его жизнь, и от этого делалось ещё тоскливее. По этой же причине не стал звонить Люде — мысль о её сочувствиях и необходимости рассказывать о своих приключениях вызывала отвращение. Сама она, к счастью, почему-то тоже не звонила.
Зато позвонил Константин Дмитриевич, поинтересовался его самочувствием, спросил, всё ли в порядке? А то, оказывается, у многих поднявшихся проблемы со здоровьем. Уже полсотни человек, из тех, что чувствовали себя нормально и поначалу разъехались по домам, положили в больницу.
— Так что, если что, сразу обращайся на скорую, не тяни, — продолжал начальник, — говорят, всем после аварии без вопросов дают больничный на две недели.
На том и попрощались.
Никуда обращаться Борис, конечно, не собирался, хотя чувствовал себя, действительно, отвратительно. С момента подъёма из шахты он практически ничего не ел. Любая пища, да что там пища, и вода тоже, — вызывала тошноту. Чем дальше, тем хуже ему становилось. Наш герой держался из последних сил. Он ещё больше похудел и осунулся. Пробовал мясные продукты, консервы, напитки, хлеб, овощи, но организм протестовал против всего. Уже несколько раз порывался обратиться к врачам, но в последний момент передумывал. Насколько бы не пугало его собственное состояние, пойти в больницу было ещё страшней. Казалось, что там будет ещё хуже.
Но шли дни, и оказалось, что не всё так плохо. Постепенно Борис понял, что от некоторых фруктов тошнит чуть меньше. Например, от бананов — он мог съесть половину без катастрофических последствий. Но на одних бананах было не прожить, и он с ужасом считал дни до выхода на работу.
На третий день позвонила Люда и шёпотом стала расспрашивать о происшедшем. Оказалось, что она уже пятый день лежит в больнице с какой-то особенно злобной ангиной. Девушка совсем потеряла голос, но уверяла, что дела идут на поправку. Под конец разговора разревелась, и стала рассказывать, как переживала, слушая сообщения об аварии. Чтобы её успокоить, Боря пообещал приехать на следующий день. О своём недомогании, конечно же, ничего не сказал.
Через час позвонила мама Люды и сбивающимся голосом стала извиняться, что сразу не сообщила о том, что её дочь в больнице.
Как ни странно, после этих разговоров настроение немного улучшилось. Собравшись с силами, Борис съездил на следующий день в больницу к Люде, но вряд ли успокоил девушку, так как у него самого вид был ничуть не лучше.
Позвонивший на пятый день начальник удивился его слабому голосу, расспросил о здоровье, и разрешил выйти ещё на три дня позже.
Если бы кто-то из друзей в эти дни увидел его, то, наверно, не узнал бы в этом злобном потемневшем создании прежнего жизнерадостного Борьку. Но лучший друг Саша так и не появился, а все остальные словно забыли о его существовании. Он бродил по квартире, пытаясь то подремать, то посмотреть телевизор, то поесть. Но все эти занятия получались у него в равной степени плохо.
В конце концов, он совершил поступок, который со стороны мог бы показаться странным: достал из кладовки два старых запылённых самоспасателя, которые держал на случай пожара, и решительно открыл их один за другим. Через пятнадцать минут фильтр был готов. Боря приладил его к кувшину и быстро процедил литр воды. Попробовал — та показалась ему гораздо лучше. Ободрённый первым успехом, решился приготовить пищу на очищенной воде. Начал с макарон. Они получились неплохо, правда в первый раз он немного их испортил, не поскупившись на соус и приправы. Результат оказался вполне предсказуемым — всё же немного тошнило. Тем не менее, впервые за несколько дней он нормально поел.
Далее дела пошли на поправку. Не то чтоб совсем замечательно, но, во всяком случае, есть он теперь мог. Постепенно перечень продуктов, переносимых организмом, расширялся. К нему можно было условно добавить яйца, говядину, варёную на очищенной воде, и кое-что другое.
К моменту выхода на работу Борис почти совсем восстановился. Когда ехал на смену, в его сумке лежала бутылка отфильтрованной воды и лоток с самостоятельно приготовленной лазаньей.
Глава 12
Незаметно прошли ещё две недели. Физически Борис почти совсем восстановился. Тошнота от пищи проявлялась незначительно. Есть предпочитал только ограниченный набор продуктов, к которому чувствовал наименьшее отвращение. Почему-то никак не переносил всё, что приготовлено из полуфабрикатов, а также — любые напитки из тех, что продаются в магазине. Такие изменения в пристрастиях не остались незамеченными товарищами Бориса, но тот быстро нашёл выход — стал всем говорить, что придерживается новой диеты, и вообще — здорового образа жизни.
Люда тоже постепенно отходила от болезни, голос у неё восстановился, и она навёрстывала упущенное время — усиленно готовилась к сессии. Боря в меру сил помогал ей с учёбой. Об истинных причинах изменения своей диеты ей тоже не признался, воспроизведя обычную версию о том, что предпочитает здоровое питание.
Нужно сказать, что отношение к девушке после аварии у него несколько изменилось. Он чувствовал к ней особенную теплоту и нежность, понимая, что она является одним из немногих родных ему людей в этом мире. Поэтому он старался не обращать внимания на то, что Люда тоже чуть-чуть переменилась вместе со всем окружающим миром.
Но, несмотря на это, он не мог забыть и о случайной встрече в шахте. Да-да, Боря не мог забыть про Надю, и, конечно же, хотел узнать, как она возвращалась к жизни после аварии. Недели через две после выхода на работу он решился зайти в медпункт. Но сидевшая там матрона встретила его довольно неприязненно, сказав только, что «эта Надя» больше здесь не работает, перевелась на какой-то завод. Больше ничего из неё вытащить не удалось.
Конечно, на этом он не остановился. Через какое-то время узнал, где она работает, неоднократно пытался дозвониться, но почему-то постоянно попадал не в её смену или она не отвечала. Однажды, это было уже в мае, разговорил её сменщицу. Та рассказала, что Надя должна поступать летом в престижный мединститут. Поэтому Боря твёрдо решил приехать к ней на работу, как только выходной совпадёт с её рабочим днём. Но, забегая вперёд, скажем, что сделать это он уже не смог.
А пока в его жизни ничего особенного не происходит, он также ходит на работу и иногда встречается с Людой. К концу апреля уже можно было с уверенностью сказать, что он поправился после аварии, вернулся на работу и в общество. Но пережитая катастрофа не прошла для него бесследно. Сложно объяснимое состояние критичного восприятия действительности продолжалось и после того, как он физически восстановился. Безучастность и инертность коллег, их удовлетворённость собственным жалким существованием, какая-то мелкость и нелепость страстей — всё это раздражало его и выводило из себя.
Чего стоило только восхищение любыми кумирами! Слушая, как на работе коллеги восторгаются очередным кандидатом в мэры, насколько нелепы их суждения о явном ничтожестве, которое вскоре станет главой их города, Борис был просто ошеломлён. Вначале он пытался спорить и доказывать, что тот не только не представляет собой ничего как личность, но даже не утруждает себя раскрытием своих политических и жизненных пристрастий, не имеет ничего похожего на программу действий, а, следовательно, ничего хорошего городу не принесёт.
Но спорить оказалось делом совершенно бесполезным. Мужики словно не понимали его и в ответ выдавали вольное переложение той агитационной жвачки, которую щедро фабриковал предвыборный штаб. Лозунги были действительно многообещающими: претендент сулил уделить внимание практически всем сферам жизни горожан, включая те, на которые при всём желании повлиять не мог. Когда Борис пытался это доказывать, то в ответ слышал ещё более бредовые мысли, что такой молодой и энергичный глава обязательно встретится с кем надо, всё что надо объяснит и всего добьётся.
На этом споры обычно заканчивались. Борис не хотел доказывать очевидное и опровергать очередной бред. Его оппоненты тоже успокаивались, считая, что убедили.
Ещё более странно всё складывалось с его лучшим другом. Саша, работая в другой смене, не попал в аварию. Но он настолько изменился после зимней болезни, что Борис его не узнавал. Стал скучным и правильным, перестал курить в шахте и ездить на капоте электровоза. Никто уже не слышал от него острых шуток, общение с девушками потеряло прежний динамизм. Но больше всего огорчило нашего героя то, что он стал избегать его, не проявляя никакого интереса к общению с бывшим другом.
После аварии Бориса как никогда волновала тема, которую они затрагивали на подстанции в последний день их совместной работы. Он сам сейчас мучительно искал ответы на вопросы о смысле существования и адекватности восприятия окружающего мира. Но когда однажды он встретился с Сашей на пересмене и попытался затеять разговор на эту тему, тот неожиданно грубо оборвал его на полуслове и сказал, чтобы он выбросил эти глупости из головы. После этого их общение совсем сошло на нет.
Люда тоже постепенно отходила от болезни, голос у неё восстановился, и она навёрстывала упущенное время — усиленно готовилась к сессии. Боря в меру сил помогал ей с учёбой. Об истинных причинах изменения своей диеты ей тоже не признался, воспроизведя обычную версию о том, что предпочитает здоровое питание.
Нужно сказать, что отношение к девушке после аварии у него несколько изменилось. Он чувствовал к ней особенную теплоту и нежность, понимая, что она является одним из немногих родных ему людей в этом мире. Поэтому он старался не обращать внимания на то, что Люда тоже чуть-чуть переменилась вместе со всем окружающим миром.
Но, несмотря на это, он не мог забыть и о случайной встрече в шахте. Да-да, Боря не мог забыть про Надю, и, конечно же, хотел узнать, как она возвращалась к жизни после аварии. Недели через две после выхода на работу он решился зайти в медпункт. Но сидевшая там матрона встретила его довольно неприязненно, сказав только, что «эта Надя» больше здесь не работает, перевелась на какой-то завод. Больше ничего из неё вытащить не удалось.
Конечно, на этом он не остановился. Через какое-то время узнал, где она работает, неоднократно пытался дозвониться, но почему-то постоянно попадал не в её смену или она не отвечала. Однажды, это было уже в мае, разговорил её сменщицу. Та рассказала, что Надя должна поступать летом в престижный мединститут. Поэтому Боря твёрдо решил приехать к ней на работу, как только выходной совпадёт с её рабочим днём. Но, забегая вперёд, скажем, что сделать это он уже не смог.
А пока в его жизни ничего особенного не происходит, он также ходит на работу и иногда встречается с Людой. К концу апреля уже можно было с уверенностью сказать, что он поправился после аварии, вернулся на работу и в общество. Но пережитая катастрофа не прошла для него бесследно. Сложно объяснимое состояние критичного восприятия действительности продолжалось и после того, как он физически восстановился. Безучастность и инертность коллег, их удовлетворённость собственным жалким существованием, какая-то мелкость и нелепость страстей — всё это раздражало его и выводило из себя.
Чего стоило только восхищение любыми кумирами! Слушая, как на работе коллеги восторгаются очередным кандидатом в мэры, насколько нелепы их суждения о явном ничтожестве, которое вскоре станет главой их города, Борис был просто ошеломлён. Вначале он пытался спорить и доказывать, что тот не только не представляет собой ничего как личность, но даже не утруждает себя раскрытием своих политических и жизненных пристрастий, не имеет ничего похожего на программу действий, а, следовательно, ничего хорошего городу не принесёт.
Но спорить оказалось делом совершенно бесполезным. Мужики словно не понимали его и в ответ выдавали вольное переложение той агитационной жвачки, которую щедро фабриковал предвыборный штаб. Лозунги были действительно многообещающими: претендент сулил уделить внимание практически всем сферам жизни горожан, включая те, на которые при всём желании повлиять не мог. Когда Борис пытался это доказывать, то в ответ слышал ещё более бредовые мысли, что такой молодой и энергичный глава обязательно встретится с кем надо, всё что надо объяснит и всего добьётся.
На этом споры обычно заканчивались. Борис не хотел доказывать очевидное и опровергать очередной бред. Его оппоненты тоже успокаивались, считая, что убедили.
Ещё более странно всё складывалось с его лучшим другом. Саша, работая в другой смене, не попал в аварию. Но он настолько изменился после зимней болезни, что Борис его не узнавал. Стал скучным и правильным, перестал курить в шахте и ездить на капоте электровоза. Никто уже не слышал от него острых шуток, общение с девушками потеряло прежний динамизм. Но больше всего огорчило нашего героя то, что он стал избегать его, не проявляя никакого интереса к общению с бывшим другом.
После аварии Бориса как никогда волновала тема, которую они затрагивали на подстанции в последний день их совместной работы. Он сам сейчас мучительно искал ответы на вопросы о смысле существования и адекватности восприятия окружающего мира. Но когда однажды он встретился с Сашей на пересмене и попытался затеять разговор на эту тему, тот неожиданно грубо оборвал его на полуслове и сказал, чтобы он выбросил эти глупости из головы. После этого их общение совсем сошло на нет.
Глава 13
Конвертик источал нежный пудровый аромат и хранил маленький розоватый листок.
Если бывают на свете счастливые люди, то в тот момент Андрей принадлежал к их числу. Ему хотелось расцеловать весь мир, хотелось кричать и плакать от счастья! Не веря своим глазам, он ещё и ещё раз пробегал по строчкам письма. За считанные часы девушка успела совершенно очаровать его. Поэтому нет ничего удивительного в том, что Андрей позвонил ей через день и договорился о походе в мамин театр на ближайших выходных.
Они сходили с ней в оперный театр, затем в Ленком. Потом ездили кататься на конках и на свадьбу одной из девушек её группы.
Андрей с нетерпением ждал каждой новой встречи. Ему нравилось в ней буквально всё: и какая-то весёлая непринуждённость в общении с любыми людьми, и осведомлённость обо всех светских новостях. Не та осведомлённость, которую демонстрируют, когда хотят пустить пыль в глаза, а настоящая, хорошая. И семья её тоже нравилась. Но при этом нельзя сказать, что всё было так, как бы ему хотелось. От Веры веяло такой независимостью и внутренней силой, что он долго не мог перейти к тому, ради чего, собственно, и возникают отношения между мужчинами и женщинами. Впрочем, возможно, именно это ему и помогло. Со временем выяснилось, что в её семье были свято чтимые традиции, свои принципы, которых члены семьи придерживались при любых обстоятельствах. Веру с детства воспитывали в традициях строгости и самодисциплины. И хотя, конечно, в тихом омуте черти водятся, но, если бы Андрей, как говорится, дал волю рукам на первом же свидании, то ещё не известно, было бы продолжение этой истории?
Но всё вышло по-другому. Только в апреле, на удивление тёплым весенним днём, в скверике на Чистых прудах он сумел взять её за руку, и что-то невнятно пробормотать о своей любви. Вера, как и положено девушке хорошего воспитания, не выдала своих чувств, приказала трепыхающемуся сердечку заткнуться и в скупых выражениях заверила Андрея в своей благосклонности. Но сердце человеческое не камень. Женское — особенно. Поэтому дальше их отношения развивались динамично, и к лету они уже были друг для друга самыми близкими людьми на свете.
Жизнь была прекрасна! Природа Подмосковья благоухала, впереди оставался всего лишь год учёбы в Академии, но главное — ему принадлежала прекраснейшая женщина мира! Вера как раз закончила свой МГАХ и находилась на распутье: пойти балетмейстером в один из уважаемых театров (её туда приглашал режиссёр, Михаил Михайлович, по совместительству один из дальних родственников) или попробовать себя в профессиональном балете, ну, например, в мамином театре.
Здесь, кажется, самое время рассказать подробнее о её семье. Как по отцовской, так и по материнской линии её предки происходили от известных дворянских фамилий, и это, видимо, оказало решающее влияние на их семейный уклад. Чудом выжившие в смутные советские годы, они смогли не только не раствориться в великом котле наций, но и укрепить традиции поколений. Семья Веры была большой и дружной — десятки дядь, тёть, двоюродных братьев и ещё Бог знает какой родни, поддерживали тесные дружеские и деловые связи. Причём многие были, судя по всему, людьми неординарными и нередко добивались в своих областях немалых высот. Кроме мамы-певицы были у неё в роду учёные и спортсмены, писатели и политики.
Мало-помалу знакомясь с Вериными родственниками, Андрей с удивлением отмечал, что всех карьерных и творческих высот те добились особенно не напрягаясь, как будто взяв своё по праву, и даже, зачастую, без явной протекции. Ему, считавшему, что «голубая кровь» является выдумкой зажравшихся маменькиных сынков, пришлось срочно пересмотреть свою позицию по этому вопросу, дабы сохранить способность общаться со своей возлюбленной.
После того, как он признал за родственниками Веры право «быть немножко иными», его ещё больше потянуло к ней. Причина понятна — сам он вырос в совершенно серой и непримечательной семье, в ещё более сером городишке Тульской области. Мать — лаборантка на военном заводе, отец — путевой рабочий. Точнее, был путевым рабочим, так как уже давно уволен был за пьянство и в промежутках между запоями перебивался случайными заработками. С детства Андрей считал, что мир жесток и несправедлив, а добиться в нём хоть чего-нибудь можно, только растолкав всех локтями. В Вериной же семье он увидел некую отдушину в другой мир, возможно ещё более удивительный, чем тот, в который попал он, поступив в Академию.
«Милый Андрей, — было в письме, — мне не хотелось бы, чтобы наше знакомство закончилось, и Вы не выполнили своё обещание побывать в опере. Поэтому, зная вашу загруженность, прошу сообщить день, когда Вы сможете выбраться в Москву. Можете считать, что моё согласие пойти с Вами в театр Вы уже получили.Ниже стоял номер мобильного и адрес электронной почты.
До встречи,
Вера».
Если бывают на свете счастливые люди, то в тот момент Андрей принадлежал к их числу. Ему хотелось расцеловать весь мир, хотелось кричать и плакать от счастья! Не веря своим глазам, он ещё и ещё раз пробегал по строчкам письма. За считанные часы девушка успела совершенно очаровать его. Поэтому нет ничего удивительного в том, что Андрей позвонил ей через день и договорился о походе в мамин театр на ближайших выходных.
Они сходили с ней в оперный театр, затем в Ленком. Потом ездили кататься на конках и на свадьбу одной из девушек её группы.
Андрей с нетерпением ждал каждой новой встречи. Ему нравилось в ней буквально всё: и какая-то весёлая непринуждённость в общении с любыми людьми, и осведомлённость обо всех светских новостях. Не та осведомлённость, которую демонстрируют, когда хотят пустить пыль в глаза, а настоящая, хорошая. И семья её тоже нравилась. Но при этом нельзя сказать, что всё было так, как бы ему хотелось. От Веры веяло такой независимостью и внутренней силой, что он долго не мог перейти к тому, ради чего, собственно, и возникают отношения между мужчинами и женщинами. Впрочем, возможно, именно это ему и помогло. Со временем выяснилось, что в её семье были свято чтимые традиции, свои принципы, которых члены семьи придерживались при любых обстоятельствах. Веру с детства воспитывали в традициях строгости и самодисциплины. И хотя, конечно, в тихом омуте черти водятся, но, если бы Андрей, как говорится, дал волю рукам на первом же свидании, то ещё не известно, было бы продолжение этой истории?
Но всё вышло по-другому. Только в апреле, на удивление тёплым весенним днём, в скверике на Чистых прудах он сумел взять её за руку, и что-то невнятно пробормотать о своей любви. Вера, как и положено девушке хорошего воспитания, не выдала своих чувств, приказала трепыхающемуся сердечку заткнуться и в скупых выражениях заверила Андрея в своей благосклонности. Но сердце человеческое не камень. Женское — особенно. Поэтому дальше их отношения развивались динамично, и к лету они уже были друг для друга самыми близкими людьми на свете.
Жизнь была прекрасна! Природа Подмосковья благоухала, впереди оставался всего лишь год учёбы в Академии, но главное — ему принадлежала прекраснейшая женщина мира! Вера как раз закончила свой МГАХ и находилась на распутье: пойти балетмейстером в один из уважаемых театров (её туда приглашал режиссёр, Михаил Михайлович, по совместительству один из дальних родственников) или попробовать себя в профессиональном балете, ну, например, в мамином театре.
Здесь, кажется, самое время рассказать подробнее о её семье. Как по отцовской, так и по материнской линии её предки происходили от известных дворянских фамилий, и это, видимо, оказало решающее влияние на их семейный уклад. Чудом выжившие в смутные советские годы, они смогли не только не раствориться в великом котле наций, но и укрепить традиции поколений. Семья Веры была большой и дружной — десятки дядь, тёть, двоюродных братьев и ещё Бог знает какой родни, поддерживали тесные дружеские и деловые связи. Причём многие были, судя по всему, людьми неординарными и нередко добивались в своих областях немалых высот. Кроме мамы-певицы были у неё в роду учёные и спортсмены, писатели и политики.
Мало-помалу знакомясь с Вериными родственниками, Андрей с удивлением отмечал, что всех карьерных и творческих высот те добились особенно не напрягаясь, как будто взяв своё по праву, и даже, зачастую, без явной протекции. Ему, считавшему, что «голубая кровь» является выдумкой зажравшихся маменькиных сынков, пришлось срочно пересмотреть свою позицию по этому вопросу, дабы сохранить способность общаться со своей возлюбленной.
После того, как он признал за родственниками Веры право «быть немножко иными», его ещё больше потянуло к ней. Причина понятна — сам он вырос в совершенно серой и непримечательной семье, в ещё более сером городишке Тульской области. Мать — лаборантка на военном заводе, отец — путевой рабочий. Точнее, был путевым рабочим, так как уже давно уволен был за пьянство и в промежутках между запоями перебивался случайными заработками. С детства Андрей считал, что мир жесток и несправедлив, а добиться в нём хоть чего-нибудь можно, только растолкав всех локтями. В Вериной же семье он увидел некую отдушину в другой мир, возможно ещё более удивительный, чем тот, в который попал он, поступив в Академию.
Глава 14
Неустойчивый апрель закончился сильными морозами, а в мае началось необычно резкое потепление. В тот день Борис шёл по улице, радуясь первому тёплому дню. Даже грязь и чёрные остатки сугробов не так раздражали его. Столбик термометра пробил нулевую отметку, видимо долгожданная июньская весна спешила прийти пораньше. Рабочий день был закончен, а впереди ожидали беззаботные выходные.
Он медленно шёл по одной из тихих улочек Морильска, где почти не бывает транспорта, да и прохожие в это время дня встречаются нечасто. «Как хорошо, что в этом году день рождения Люды выпадает на первый день выходных, — думал он, подставляя лицо наглым солнечным лучам, — не приходится отпрашиваться на работе и половинить рюмки, если её папе вдруг захочется снова проверить „будущего зятя“ на прочность».
Пройдя мимо двух мамаш с колясками, он вдруг остановился, ощутив порыв свежего ветра. В нём было такое обещание свободы и простора, что не остановиться было просто нельзя. Ни с чем не сравнимый запах прелых тундровых трав ударил ему в голову и закружил всё вокруг. Счастье, простое человеческое счастье ощутил он на короткое мгновение!
Постояв так добрые полминуты, он понял, что очарование мига уже потеряно и собрался уже, было, пойти дальше, как вдруг увидел молодого худенького паренька, на вид лет двадцати, выскочившего из-за угла и, видимо, от кого-то убегавшего. На пареньке была грязноватая светло-серая куртка, джинсы и красная спортивная шапочка. Со скоростью профессионального спринтера паренёк бросился по пустынной улице навстречу Борису. Его худое почти детское лицо было перекошено от ужаса, глаза вылезали из орбит и слезились. Он приближался на огромной скорости, только кроссовки мелькали светлыми пятнами. Не добегая метров десяти до Бориса, паренёк на секунду приостановился, открыл рот, словно собирался что-то сказать, но затем махнул рукой и скрылся в подворотне.
Боря успел отметить, что парнишка не похож на вора или бомжа, а взгляд имел, несмотря на напряжённость момента, на удивление чистый и трезвый. Но самое интересное произошло дальше, когда через секунду из-за того же угла появились преследователи паренька. Их вид удивил ещё больше, чем появление на тихой солнечной улице юного спринтера. Три огромных мужика в камуфляжных костюмах, тёмных очках и с беспроводными телефонными гарнитурами на висках, развив скорость едва ли не большую, чем паренёк, пронеслись мимо ошарашенного Бориса. Вслед за ними бежал не менее живописный тип в отличном костюме-тройке, но с такой же гарнитурой и очками. Четвёртый был упитанным малым в возрасте за сорок, с редкой растительностью на непокрытой голове. Такой скорости, как первые трое, развить он, видимо, не мог и вскоре остановился в нескольких шагах от Бориса, оглядываясь вокруг.
Три типа тоже не стали далеко бежать, как по команде развернулись и быстрым шагом пошли к толстяку. Борис вдруг очнулся от оцепенения, понял, что стоит на месте и пора идти. Но далеко уйти ему не дали.
Что произошло в следующий момент, наш герой запомнил смутно. Дальнейшие события показались ему сюжетом одного из навязчивых снов. Ещё до того, как к нему обратился толстяк, послышался какой-то противный свист, сопровождавшийся низким рокочущим звуком: «Хррр-хрр… Хррр-хрр… Хррр-хрр…». Откуда он исходил, сказать было сложно, словно бы отовсюду. Звук пробирал до костей, и, казалось, ввинчивался в мозг. Борис остановился, оглянулся по сторонам, пытаясь понять, что происходит. Его уже не столько интересовал этот странный забег, сколько собственное ощущение беспомощности и тревоги, неожиданно нахлынувшее по непонятной причине. Закружилась голова, цвет окружавших его кирпичных стен как будто начал линять. В глаза бросилась нижняя часть фасада ближайшего дома, выкрашенная грязно-голубой краской — эта светлая полоса, напротив, как будто наливалась цветом. Такой насыщенной лазури он не видел ещё никогда! В довершение ко всему окружающее пространство немного подрагивало, а к горлу подступал скользкий комок тошноты.
В глубине сознания Борис чувствовал, что с ним твориться что-то неладное, но эта мысль внезапно исчезла, словно пузырь на воде, а новые мысли куда-то спрятались и не появлялись. Когда толстяк заговорил с ним, он будто очнулся от тяжёлого сна, и посмотрел в лицо говорящему. Выражение того было вполне обычным и даже добродушным. Но то, что он говорил, повергло парня в ещё большее недоумение.
Вместо того чтобы представиться, или хотя бы объяснить происходящее, как и надлежит в такой ситуации представителю силовых структур, рассчитывающему на помощь случайного прохожего, толстый понёс какую-то совершенную нелепицу.
— КОД ДИОРТАМ БЕТА ДВЕНАДЦАТЬ СЕМЬДЕСЯТ ТРИ, — произнёс он очень медленно и четко, словно торжественную речь. — СООБЩИТЕ СВОЙ ПАРОЛЬ, ЕСЛИ ЯВЛЯЕТЕСЬ ЧИСТЫМ СОТРУДНИКОМ.
Ошарашенный Борис понял не больше, чем любой другой на его месте. Он даже не был уверен, что услышанное прозвучало на самом деле, а не является плодом его воспалённого сознания. А, возможно, незнакомец говорил что-то другое, просто ему послышалась эта абракадабра? Естественно, наш герой никак не отреагировал на слова, продолжая стоять с открытым ртом и круглыми от изумления глазами.
Подождав секунду, толстячок улыбнулся, вздохнул, и продолжил в том же ключе:
— КОД ДИОРТАМ АЛЬФА-АЛЬФА НОЛЬ ДЕВЯНОСТО ТРИ!
После этого, как ни в чём не бывало, перешёл на человеческий язык, хотя слова произносил так же медленно и нарочито внятно:
— ВЫ ВИДЕЛИ ЧЕЛОВЕКА, КОТОРЫЙ ПРОБЕЖАЛ ТОЛЬКО ЧТО МИМО ВАС?
— Видел… — только и нашел, что сказать невольный свидетель этого маскарада.
— КУДА ОН НАПРАВИЛСЯ?
Тут Борис, сам того не ожидая, слукавил.
— Туда, — сказал он и показал пальцем подворотню на другой стороне улицы.
— ВЫ УВЕРЕНЫ?
— Да, туда.
— СПАСИБО. КОД ТЭТА НОЛЬ. КОД ТЭТА НОЛЬ.
После этого группа мгновенно забыла о его существовании и бросилась в указанном направлении.
Несколько секунд Борис приходил в себя. Стало как-то душно и тошно. Наконец он понял, что звук пропал вместе с людьми, ещё раз оглянулся, пытаясь понять, что произошло. Улица оставалась пустынной, краски возвращались вместе с отдалёнными звуками города.
«Что же это было? — недоумевал он. — Инопланетяне какие-то!.. Да уж, явно не похожи ни на милицию, ни на какие спецслужбы». Понимая, что соприкоснулся с какой-то тайной, он не пошёл к своему дому, а почему-то повернул в подворотню, куда шмыгнул паренёк. Шёл неторопливо, ощущая лёгкую слабость в ногах и пустоту в голове. Двор не отличался от других морильских дворов: отсутствие растительности, начинающий оттаивать мусор, и яркий детский комплекс, который как раз начинали собирать. Не обнаружив ничего интересного, Борис решил пройти его насквозь и выйти на другую улицу. Было пустынно, только навстречу прошёл старомодно одетый солидный пожилой мужчина в сером пальто поверх костюма, с седыми усиками и дорогими очками в тёмной оправе.
Постепенно успокаиваясь, Борис следовал своей дорогой, подставляя лицо тёплым лучам вновь показавшегося солнца. А вслед ему, прищурившись от яркого света, смотрел всё тот же солидный господин, что-то шепча себе под нос и улыбаясь.
Он медленно шёл по одной из тихих улочек Морильска, где почти не бывает транспорта, да и прохожие в это время дня встречаются нечасто. «Как хорошо, что в этом году день рождения Люды выпадает на первый день выходных, — думал он, подставляя лицо наглым солнечным лучам, — не приходится отпрашиваться на работе и половинить рюмки, если её папе вдруг захочется снова проверить „будущего зятя“ на прочность».
Пройдя мимо двух мамаш с колясками, он вдруг остановился, ощутив порыв свежего ветра. В нём было такое обещание свободы и простора, что не остановиться было просто нельзя. Ни с чем не сравнимый запах прелых тундровых трав ударил ему в голову и закружил всё вокруг. Счастье, простое человеческое счастье ощутил он на короткое мгновение!
Постояв так добрые полминуты, он понял, что очарование мига уже потеряно и собрался уже, было, пойти дальше, как вдруг увидел молодого худенького паренька, на вид лет двадцати, выскочившего из-за угла и, видимо, от кого-то убегавшего. На пареньке была грязноватая светло-серая куртка, джинсы и красная спортивная шапочка. Со скоростью профессионального спринтера паренёк бросился по пустынной улице навстречу Борису. Его худое почти детское лицо было перекошено от ужаса, глаза вылезали из орбит и слезились. Он приближался на огромной скорости, только кроссовки мелькали светлыми пятнами. Не добегая метров десяти до Бориса, паренёк на секунду приостановился, открыл рот, словно собирался что-то сказать, но затем махнул рукой и скрылся в подворотне.
Боря успел отметить, что парнишка не похож на вора или бомжа, а взгляд имел, несмотря на напряжённость момента, на удивление чистый и трезвый. Но самое интересное произошло дальше, когда через секунду из-за того же угла появились преследователи паренька. Их вид удивил ещё больше, чем появление на тихой солнечной улице юного спринтера. Три огромных мужика в камуфляжных костюмах, тёмных очках и с беспроводными телефонными гарнитурами на висках, развив скорость едва ли не большую, чем паренёк, пронеслись мимо ошарашенного Бориса. Вслед за ними бежал не менее живописный тип в отличном костюме-тройке, но с такой же гарнитурой и очками. Четвёртый был упитанным малым в возрасте за сорок, с редкой растительностью на непокрытой голове. Такой скорости, как первые трое, развить он, видимо, не мог и вскоре остановился в нескольких шагах от Бориса, оглядываясь вокруг.
Три типа тоже не стали далеко бежать, как по команде развернулись и быстрым шагом пошли к толстяку. Борис вдруг очнулся от оцепенения, понял, что стоит на месте и пора идти. Но далеко уйти ему не дали.
Что произошло в следующий момент, наш герой запомнил смутно. Дальнейшие события показались ему сюжетом одного из навязчивых снов. Ещё до того, как к нему обратился толстяк, послышался какой-то противный свист, сопровождавшийся низким рокочущим звуком: «Хррр-хрр… Хррр-хрр… Хррр-хрр…». Откуда он исходил, сказать было сложно, словно бы отовсюду. Звук пробирал до костей, и, казалось, ввинчивался в мозг. Борис остановился, оглянулся по сторонам, пытаясь понять, что происходит. Его уже не столько интересовал этот странный забег, сколько собственное ощущение беспомощности и тревоги, неожиданно нахлынувшее по непонятной причине. Закружилась голова, цвет окружавших его кирпичных стен как будто начал линять. В глаза бросилась нижняя часть фасада ближайшего дома, выкрашенная грязно-голубой краской — эта светлая полоса, напротив, как будто наливалась цветом. Такой насыщенной лазури он не видел ещё никогда! В довершение ко всему окружающее пространство немного подрагивало, а к горлу подступал скользкий комок тошноты.
В глубине сознания Борис чувствовал, что с ним твориться что-то неладное, но эта мысль внезапно исчезла, словно пузырь на воде, а новые мысли куда-то спрятались и не появлялись. Когда толстяк заговорил с ним, он будто очнулся от тяжёлого сна, и посмотрел в лицо говорящему. Выражение того было вполне обычным и даже добродушным. Но то, что он говорил, повергло парня в ещё большее недоумение.
Вместо того чтобы представиться, или хотя бы объяснить происходящее, как и надлежит в такой ситуации представителю силовых структур, рассчитывающему на помощь случайного прохожего, толстый понёс какую-то совершенную нелепицу.
— КОД ДИОРТАМ БЕТА ДВЕНАДЦАТЬ СЕМЬДЕСЯТ ТРИ, — произнёс он очень медленно и четко, словно торжественную речь. — СООБЩИТЕ СВОЙ ПАРОЛЬ, ЕСЛИ ЯВЛЯЕТЕСЬ ЧИСТЫМ СОТРУДНИКОМ.
Ошарашенный Борис понял не больше, чем любой другой на его месте. Он даже не был уверен, что услышанное прозвучало на самом деле, а не является плодом его воспалённого сознания. А, возможно, незнакомец говорил что-то другое, просто ему послышалась эта абракадабра? Естественно, наш герой никак не отреагировал на слова, продолжая стоять с открытым ртом и круглыми от изумления глазами.
Подождав секунду, толстячок улыбнулся, вздохнул, и продолжил в том же ключе:
— КОД ДИОРТАМ АЛЬФА-АЛЬФА НОЛЬ ДЕВЯНОСТО ТРИ!
После этого, как ни в чём не бывало, перешёл на человеческий язык, хотя слова произносил так же медленно и нарочито внятно:
— ВЫ ВИДЕЛИ ЧЕЛОВЕКА, КОТОРЫЙ ПРОБЕЖАЛ ТОЛЬКО ЧТО МИМО ВАС?
— Видел… — только и нашел, что сказать невольный свидетель этого маскарада.
— КУДА ОН НАПРАВИЛСЯ?
Тут Борис, сам того не ожидая, слукавил.
— Туда, — сказал он и показал пальцем подворотню на другой стороне улицы.
— ВЫ УВЕРЕНЫ?
— Да, туда.
— СПАСИБО. КОД ТЭТА НОЛЬ. КОД ТЭТА НОЛЬ.
После этого группа мгновенно забыла о его существовании и бросилась в указанном направлении.
Несколько секунд Борис приходил в себя. Стало как-то душно и тошно. Наконец он понял, что звук пропал вместе с людьми, ещё раз оглянулся, пытаясь понять, что произошло. Улица оставалась пустынной, краски возвращались вместе с отдалёнными звуками города.
«Что же это было? — недоумевал он. — Инопланетяне какие-то!.. Да уж, явно не похожи ни на милицию, ни на какие спецслужбы». Понимая, что соприкоснулся с какой-то тайной, он не пошёл к своему дому, а почему-то повернул в подворотню, куда шмыгнул паренёк. Шёл неторопливо, ощущая лёгкую слабость в ногах и пустоту в голове. Двор не отличался от других морильских дворов: отсутствие растительности, начинающий оттаивать мусор, и яркий детский комплекс, который как раз начинали собирать. Не обнаружив ничего интересного, Борис решил пройти его насквозь и выйти на другую улицу. Было пустынно, только навстречу прошёл старомодно одетый солидный пожилой мужчина в сером пальто поверх костюма, с седыми усиками и дорогими очками в тёмной оправе.
Постепенно успокаиваясь, Борис следовал своей дорогой, подставляя лицо тёплым лучам вновь показавшегося солнца. А вслед ему, прищурившись от яркого света, смотрел всё тот же солидный господин, что-то шепча себе под нос и улыбаясь.
Глава 15
Свадьбу решили сыграть незадолго до окончания Академии.
Верины родственники, с удивлением узнав, что Андрею предстоит распределение, быстро выяснили по своим каналам, что помочь ему может только болезнь родственников-москвичей, женитьба на москвичке или что-нибудь подобное. Поэтому дядя Коля, полковник из Генштаба, на воскресном чаепитии посоветовал им с солдатской прямотой: не торопиться с регистрацией отношений, а отложить это дело до мая, постаравшись за это время сделать ребёнка. «Ляльку», как он сказал.
Это его предложение встретило дружный отпор прочих родственников, считавших, что в роду Ермолаевых женщины не беременеют вне брака. Но после полуторачасовых дебатов большинство всё же признало, что первая часть предложения, то есть перенос свадьбы на май — наиболее разумный в этой ситуации ход.
Андрей сидел за столом и чувствовал себя немного не в своей тарелке, понимая, что от его мнения зависит немного. Возможно, если бы рядом были какие-нибудь родственники, это его приободрило. Но, если честно, ему было некого пригласить, чтобы при этом не чувствовать себя ущербно. Самый влиятельный из его родственников, дядя Серёжа, работавший в Новомосковске старшим следователем, не выдерживал сравнения даже… ну вот хотя бы с этим странным журналистом из детского журнала, Евгением Евгеньевичем, двоюродном дедушкой Веры. Будучи человеком внешне неказистым (маленький, лысый, с уродливо-выпуклым лбом, такого мама Андрея обязательно назвала бы «плюгавым»), он был достаточно известен в журналистских кругах, самоуверен и чертовски, как-то не по-детски, умён. Евгений Евгеньевич был то ли пять, то ли шесть раз женат, имел восьмерых детей. Рассказывали, что в своё время, уходя от очередной жены, он каждый раз оставлял ей квартиру, а также машину или дачу, уже не говоря о массе прочих ценностей. С собой уносил только одежду в своём знаменитом кожаном чемодане, но при этом к завершению следующего брака очередная покинутая жена имела полный комплект атрибутов московского достатка. И это при стабильных пятидесяти процентах алиментов! Наверное, за эту неимоверную бесшабашность, удачливость и умение зарабатывать, дети, бывшие жёны и прочие родственники относились к нему с неизменным уважением, делая небольшие исключения в семейных правилах. А мнение Евгения Евгеньевича ценилось на вес золота не только в семье.
Справедливости ради нужно сказать, что родственники приняли Андрея очень хорошо. Они безо всякого высокомерия общались с новичком, а его родственными связями и происхождением, кажется, совершенно не интересовались. Но вот и сейчас, хотя любая его фраза выслушивалась со всем вниманием, а предложения рассматривались наравне с другими, от этого он только острее чувствовал несостоятельность себя в качестве представителя славного рода В-вых.
Зима прошла быстро. Она была необычайно тёплой и запомнилась Андрею, в основном, поездками на выходные в Москву к Вере. В апреле начались приготовления к свадьбе. Андрей, заканчивавший Академию, не мог участвовать в них в полной мере. Да это и не требовалось — за подготовку со свойственным им энтузиазмом взялись родители девушки.
Верины родственники, с удивлением узнав, что Андрею предстоит распределение, быстро выяснили по своим каналам, что помочь ему может только болезнь родственников-москвичей, женитьба на москвичке или что-нибудь подобное. Поэтому дядя Коля, полковник из Генштаба, на воскресном чаепитии посоветовал им с солдатской прямотой: не торопиться с регистрацией отношений, а отложить это дело до мая, постаравшись за это время сделать ребёнка. «Ляльку», как он сказал.
Это его предложение встретило дружный отпор прочих родственников, считавших, что в роду Ермолаевых женщины не беременеют вне брака. Но после полуторачасовых дебатов большинство всё же признало, что первая часть предложения, то есть перенос свадьбы на май — наиболее разумный в этой ситуации ход.
Андрей сидел за столом и чувствовал себя немного не в своей тарелке, понимая, что от его мнения зависит немного. Возможно, если бы рядом были какие-нибудь родственники, это его приободрило. Но, если честно, ему было некого пригласить, чтобы при этом не чувствовать себя ущербно. Самый влиятельный из его родственников, дядя Серёжа, работавший в Новомосковске старшим следователем, не выдерживал сравнения даже… ну вот хотя бы с этим странным журналистом из детского журнала, Евгением Евгеньевичем, двоюродном дедушкой Веры. Будучи человеком внешне неказистым (маленький, лысый, с уродливо-выпуклым лбом, такого мама Андрея обязательно назвала бы «плюгавым»), он был достаточно известен в журналистских кругах, самоуверен и чертовски, как-то не по-детски, умён. Евгений Евгеньевич был то ли пять, то ли шесть раз женат, имел восьмерых детей. Рассказывали, что в своё время, уходя от очередной жены, он каждый раз оставлял ей квартиру, а также машину или дачу, уже не говоря о массе прочих ценностей. С собой уносил только одежду в своём знаменитом кожаном чемодане, но при этом к завершению следующего брака очередная покинутая жена имела полный комплект атрибутов московского достатка. И это при стабильных пятидесяти процентах алиментов! Наверное, за эту неимоверную бесшабашность, удачливость и умение зарабатывать, дети, бывшие жёны и прочие родственники относились к нему с неизменным уважением, делая небольшие исключения в семейных правилах. А мнение Евгения Евгеньевича ценилось на вес золота не только в семье.
Справедливости ради нужно сказать, что родственники приняли Андрея очень хорошо. Они безо всякого высокомерия общались с новичком, а его родственными связями и происхождением, кажется, совершенно не интересовались. Но вот и сейчас, хотя любая его фраза выслушивалась со всем вниманием, а предложения рассматривались наравне с другими, от этого он только острее чувствовал несостоятельность себя в качестве представителя славного рода В-вых.
Зима прошла быстро. Она была необычайно тёплой и запомнилась Андрею, в основном, поездками на выходные в Москву к Вере. В апреле начались приготовления к свадьбе. Андрей, заканчивавший Академию, не мог участвовать в них в полной мере. Да это и не требовалось — за подготовку со свойственным им энтузиазмом взялись родители девушки.