Страница:
Ты служишь Отцу, ибо ты любящий и любимый сын, наследник, продолжатель Дела, где "все Моё - твоё и всё твоё - Моё". В Отчем Доме невозможно платить за пищу, кров, одежду, уход во время болезни - здесь всё необходимое ты получаешь от Отца бесплатно, и взамен так же бескорыстно служишь семейному Делу - просто по велению сердца, потому что ты - сын своего Отца, потому что ты - "по Образу и Подобию". "Остави нам долги наши, как и мы оставляем должникам нашим..." Это не только узкое понимание прощения обид. Получая всё в Отчем доме бесплатно, где все - братья и сестры, где все связаны едиными кровными узами с отцом, ты почтёшь кощунственным, служа своими талантами, своим трудом, просто исполняя свои обязанности - требовать за своё служение плату. Отец дал тебе всё - жизнь, здоровье, таланты, хлеб насущный, вписанный в сердце Закон, эликсир бессмертия. Ты всё это получил даром, и теперь должен так же бесплатно, бескорыстно, с радостью любящего свою семью, всё вернуть умноженным для её процветания. И не только потому, что если хорошо Дому, то хорошо и тебе, а просто потому, что ты ЛЮБИШЬ, что между всеми членами семьи кровные тесные связи, при которых, когда одному плохо, то плохо всем. И наоборот. Поэтому те, для кого мы строим дома, выращиваем хлеб, пишем книги и музыку, кого лечим, учим и защищаем от врагов, должны получать наше служение бесплатно, как и мы от них. Это - основа основ жизни в Доме Отца. Тогда он посчитает нашу жизнь состоявшейся и нас - пригодными для будущей совместной жизни, признает своими детьми. Казалось бы, такие естественные отношения любящих друг друга членов единой семьи - хорошо каждому - хорошо Целому. Я живу на всём готовом, и то, что мне должны за мой труд, моё служение, самореализацию заложенных в меня Отцом способностей - я оставляю семье. Как и они, мои братья и сестры, кому я должен за их труд для меня - они тоже мне всё "оставляют", прощают. И Отец Небесный считает вложенное в нас состоявшимся, делает нас своими наследниками, своими сынами в вечном Царстве Света и Любви... - Но как трудно падшему человеку, блудному сыну, ушедшему из Отчего Дома, променявшему родной Дом на работу на чужого господина, врага Отца, - за жалкую пищу и призрачную "свободу" променявшего "первородство на чечевичную похлёбку", - как ему трудно излечиться душой, вернуться, снова стать из отщепенца сыном! Враг, прививший блудному сыну безумное желание не слушаться Отца, отделиться, жить самому по себе, то есть Лукавый - коварен и силён. Это отщепенство, бунт против Отца, вседозволенность, желание жить самому по себе, "по своей глупой воле", ведущее к духовному обнищанию, банкротству, к болезни и смерти - всё это Лукавый именует "свободой". "Будете как боги," - подмена, обман вместо Евангельского: "Я сказал: вы боги и сыны Вышнего все вы". То есть будьте не равным Отцу, а будьте единым с Отцом. "Не введи нас во искушение, но ИЗБАВИ нас от Лукавого. В отличие от искушений /испытаний/ - средства любящего строгого Отца, применяемого для нашего воспитания и вразумления, преодолевая которые мы из детей становимся взрослыми, набираемся духовного опыта. Лукавый - детоубийца, лжец. Он обманом пролезает в дом, в душу, соблазняет, насилует психику, сманивает в своё царство тьмы, губит и убивает личность. "Но избави нас от лукавого", - просим мы Отца Небесного, то есть для нашего же блага запри, Отче, окна и двери, защити, а проникшую в дом нечисть изгони как можно скорее, пока она не погубила нас, сделав непригодными для жизни в Доме Отца. Не лишила навечно наследства, сыновства... Вот примерно на каких основах и принципах бывший семинарист Иосиф, пастырь-кесарь или "гражданский священник" мечтал построить своё царство, собрав заблудших детей в дом, давши им "хлеб насущный", опустив "железный занавес" - защиту от Вампирии и её князя. Он "не верил в массы", он верил лишь в бич, в "жезл железный", но их перерождение буквально на глазах ошеломило его и придало сил. Смел ли он ждать от них "самоотверженного служения", во имя "коллективного восхождения в Светлое Будущее" и прочих высоких материй? Вряд ли. Сыновье служение, акт свободной любви друг к другу и общему Великому Делу - это Путь Божий, завещанный Небом в молитве "Отче наш", в отличие от рабьего или наёмного. Практически отпавший от веры вслед за элитой народ, из которого ему чудом удалось всеми дозволенными и недозволенными средствами собрать Антивампирию, "единый, могучий" Советский Союз, казался ему материалом весьма ненадёжным. И всё-таки Иосиф мечтал ещё в 1927 году: "...это будет такое общество: а/ где не будет частной собственности на орудия и средства производства, а будет собственность общественная, коллективная; б/ где не будет классов и государственной власти, а будут труженики индустрии и сельского хозяйства, экономически управляющиеся, как свободная ассоциация трудящихся; в/ где народное хозяйство, организованное по плану, будет базироваться на высшей технике как в области индустрии, так и в области сельского хозяйства; г/ где не будет противоположности между городом и деревней, между индустрией и сельским хозяйством; д/ где продукты будут распределяться по принципу старых французских коммунистов: "от каждого по способностям, каждому по потребностям"... - Ха-ха-ха, - фыркнул АГ, - А ежели у меня потребность - гарем иметь или личный пляж в Гаграх? - Ну, тут Егорка скорректировал "старых французских коммунистов" - у него "каждому - "разумно-достаточное"... е/ где наука и искусство будут пользоваться условиями достаточно благоприятными для того, чтобы добиться полного расцвета; ж/ где личность, свободная от забот о куске хлеба и необходимости подлаживаться к "сильным мира", станет действительно свободной." Последний пункт просто замечательный. Освобождение от родовой необходимости и рабства у Мамоны...
БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА:
1931г. Присутствует на 3 сессии ЦИК СССР. Избран рабочими почетным членом Ленинградского Совета. В почётном президиуме 9 съезда ВЛКСМ. Почётный член Моссовета. Речь "О задачах хозяйственников". Избран в президиум 15 Всероссийского съезда Советов. Избран членом ВЦИК. Избран в президиум 6 Всесоюзного съезда Советов. Участие в работе комиссии по проекту постановления об улучшении и развитии московского городского хозяйства. Речь "Новая обстановка - новые задачи хозяйственного строительства." Встреча в Кремле с ударниками Автозавода им. Сталина. Руководство работой 17 Всесоюзной партконференции. Это уже 1932 г. Подписано постановление о строительстве трёх мощных гидростанций на Средневолжской системе. Избран в почётный президиум 9 Всесоюзного съезда профсоюзов. Участие в комиссии по ирригации Заволжья. Принят декрет "Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной /социалистической/ собственности. Ответ "О некоторых вопросах истории большевизма". Приветствие строителям Днепростроя в связи с досрочным пуском Днепрогэса. Речь на пленуме о задачах работы в деревне. - Ну достал ты меня этими совещаниями да заседаниями проворчал АГ, - что ты, собственно, хочешь доказать? - Прежде всего, что не Иосифу служили, как сейчас клевещут, а что он служил. Каждой минутой своей жизни. Цель служения - накорми, одень, защити, излечи, а не разврати, обдери до нитки и сожри... И ещё - служил, сознательно или интуитивно, - Замыслу, умножению жатвы Господней. Наставляя на путь, истину и жизнь по Замыслу. Не мог он это делать именем Вельзевула, ибо если царство разделится, то не устоит... - Так ведь и Адольф дал народу хлеб, работу, и о морали заботился?.. - "Германия превыше всего!.." - это национализм, идолопоклонство. Это всё равно что утверждать: "Всё тело должно служить желчному пузырю, потому что в нём камни, а не то мы вас этими камнями закидаем..." "Славяне должны работать на нас. В той мере, в какой они нам не нужны, они могут вымирать. Поэтому обязательное проведение прививок и медицинское обслуживание со стороны немцев является излишним. Размножение славян нежелательно... Образование опасно. Для них достаточно уметь считать до ста. В лучшем случае приемлемо образование, которое готовит для нас полезных марионеток.." /Из письма Бормана Розенбергу/. Вампиры по национальному признаку. А Иосиф-победитель после войны стал создавать новую Германию-Антивампирию, которую многие немцы до сих пор вспоминают добрым словом. И "хомо советикус" по-братски им помогали, не помня зла. Что же касается "заседаний"... "Возьмём, наконец, наши бесчисленные конференции, совещания, делегатские собрания и т.д., охватывающие миллионные массы трудящихся мужчин и женщин, рабочих и работниц, крестьян и крестьянок всех и всяких национальностей, входящих в состав СССР... А между тем для нас эти совещания и конференции имеют громадное значение как в смысле проверки настроения масс, так и в смысле выявления наших ошибок... ибо ошибок у нас немало, и мы их не скрываем, полагая, что выявление ошибок и честное исправление их является лучшим способом улучшения руководства страной. Просмотрите речи ораторов на этих конференциях и совещаниях, просмотрите деловые и бесхитростные замечания этих "простых людей" из рабочих и крестьян, просмотрите их решения, - и вы увидите, до чего громадны влияние и авторитет коммунистической партии, вы увидите, что этому влиянию и авторитету могла бы позавидовать любая партия в мире". /Беседа с 1-й американской рабочей делегацией/. А между тем Лев Троцкий мечтал о мировой революции: "Международный пролетариат не вложит меча в ножны до тех пор, пока мы не создадим Федерацию советских республик всего мира... Коминтерн есть партия революционного восстания международного пролетариата". /Подписано Лениным и Троцким./
* * *
"Любовная лодка разбилась о быт..." Покончил с собой "лучший, талантливейший" Маяковский.
* * *
"В самый разгар сплошной коллективизации, голода в деревне, массовых расстрелов, когда Сталин находился почти в полном политическом одиночестве, Аллилуева, видимо под влиянием отца, настаивала на перемене политики в деревне. Кроме того, мать Аллилуевой, тесно связанная с деревней, постоянно рассказывала ей о тех ужасах, которые там творятся. Аллилуева рассказывала об этом Сталину, который запретил ей встречаться со своей матерью и принимать её в Кремле. Однажды на вечеринке, не то у Ворошилова, не то у Горького, Аллилуева осмелилась выступить против Сталина, и он её публично обложил по матушке. Придя домой, она покончила с собой". /Свидетель Л. Троцкий/
Свидетельствует Светлана Аллилуева:
"...отец был потрясён случившимся. Он был потрясён, потому что он не понимал: за что? Почему ему нанесли такой ужасный удар в спину? Он был слишком умён, чтобы не понять, что самоубийца всегда думает "наказать" кого-то ...Первые дни он был потрясён... Отца боялись оставить одного, в таком он был состоянии. Временами на него находила какая-то злоба, ярость. Это объяснялось тем, что мама оставила ему письмо. Очевидно, она написала его ночью. Я никогда, разумеется, его не видела. Его, наверное, тут же уничтожили, НО ОНО БЫЛО, об этом мне говорили те, кто его видел. Оно было ужасным. Оно было полно обвинений и упрёков. Это было не просто личное письмо; это было письмо отчасти политическое. И, прочитав его, отец мог думать, что мама только для видимости была рядом с ним, а на самом деле шла где-то рядом с оппозицией тех лет. Он был потрясён этим и разгневан, когда пришёл прощаться на гражданскую панихиду, то, подойдя на минуту к гробу, вдруг оттолкнул его от себя руками, и, повернувшись, ушёл прочь. И на похороны он не пошёл". Ха-ха-ха, - как писал Иосиф на полях библиотечных книг, - заболтал белыми сандаликами АГ, - Жена-оборотень у Главного Антивампира!..
* * *
"Не позднее 1935 года весь мир признал, что социализм в одной стране построен и что, более того, эта страна вооружена и готова к защите от любого нападения". /Свидетель Леон Фейхтвангер/. "Дело Сталина процветало, добыча угля росла, росла добыча железа и руды; сооружались электростанции; тяжёлая промышленность догоняла промышленность других стран; строились города; реальная заработная плата повышалась, мелкобуржуазные настроения крестьян были преодолены, их артели давали доходы - всё более возрастающей массой они устремлялись в колхозы. Если Ленин был Цезарем Советского Союза, то Сталин стал его Августом, его "умножителем" во всех отношениях. Сталинское строительство росло и росло. Но Сталин должен был заметить, что всё ещё имелись люди, которые не хотели верить в это реальное, осязаемое дело, которые верили тезисам Троцкого больше, чем очевидным фактам". "Так говорит Сталин со своим народом. Как видите, его речи очень обстоятельны и несколько примитивны; но в Москве нужно говорить очень громко и отчётливо, и каждый понимает его слова, каждый радуется им, и его речи создают чувство близости между народом, который их слушает, и человеком, который их произносит." "О частной жизни Сталина, о его семье, привычках ничего не известно. Он не позволяет публично праздновать день своего рождения. Когда его приветствуют в публичных местах, он всегда стремится подчеркнуть, что эти приветствия относятся исключительно к проводимой им политике, а не лично к нему. Когда, например, съезд постановил принять предложенную и окончательно отредактированную Сталиным Конституцию и устроил ему бурную овацию, он аплодировал вместе со всеми, чтобы показать, что он принимает эту овацию не как признательность ему, а как признательность его политике". /Леон Фейхтвангер/
А в те же дни на расстояньи За древней каменной стеной Живёт не человек - деянье: Поступок ростом с шар земной.
Судьба дала ему уделом Предшествующего пробел. Он - то, что снилось самым смелым, Но до него никто не смел.
За этим баснословным делом Уклад вещей остался цел. Он не взвился небесным телом, Не исказился, не истлел.
В собранья сказок и реликвий Кремлём плывущих над Москвой Столетья так к нему привыкли, Как к бою башни часовой.
И этим гением поступка Так поглощён другой, поэт, Что тяжелеет, словно губка, Любою из его примет.
Как в этой двухголосной фуге Он сам ни бесконечно мал, Он верит в знанье друг о друге Предельно крайних двух начал.
/Борис Пастернак/
* * *
Очерк напечатают, будет много откликов. И никто не догадается, что это очерк-оборотень. Хан настоятельно порекомендует Яне уничтожить все экземпляры первого варианта, о котором опростоволосившийся коллектив тоже предпочёл начисто забыть. Лучше всего сжечь в печке, как Гоголь, а пепел развеять по ветру. Искушение будет сильным, но один экземпляр она оставит и будет носить во внутреннем кармане, как капсулу с ядом. Но назавтра, много лет назад, появится Денис. Она увидит его "Москвич" у подъезда редакции, увидит, что сам он, кажется, там, в машине, и скакнёт сердце, захочется бежать, куда глаза глядят. Но она знала, что должна испить эту чашу до дна. Денис был погружён в пролистывание какой-то толстенной папки. Увидев её, он с лучезарной улыбкой распахнул дверцу, захлопнул папку и втащил Яну в машину. Работа была окончена, и он снова обратил на неё внимание, как тогда в клубе. Яна вяло сопротивлялась, она предпочла бы сказать последнее "прости" где-то на нейтральной территории, а он, как ни в чём не бывало, закидывает ей на шею руку и говорит, что всю дорогу грезил об этой минуте. Будто ничего такого. Он говорит, что уже всё знает, что Хан даже дал ему прочесть её нетленку, и что, вот видишь, он, Денис, оказался прав, когда сразу сказал, чтоб она не дергалась и что всё будет в порядке и, в конце концов, разъяснится. Что надо же - такое ЧП с соусом, хорошо хоть картину успели отснять. А то таскают - то следователь, то институтское начальство, и пацана выдавать не хотелось. Правда, в деканате и на студии он про Витьку рассказал, а то бы совсем худо пришлось. Сказал, что у него алиби железное, и в нужный момент он этого Витьку из-под земли достанет. И жене лёнечкиной рассказал. А тут дел невпроворот, монтажная, и похороны эти, коробка отснятая куда-то задевалась, еле нашли, а с Симкина теперь, сама понимаешь, не спросишь... У Дениса действительно непривычно измученный вид, он побледнел, осунулся, ей бы его пожалеть, но Яна так переполнена сознанием своей вины перед ним и собственным страданием, что в сердце больше ни для чего нет места. Он будто тасует перед ней адскую колоду из несовместимых понятий, где и одеревеневший труп Ленечки, и коробка с плёнкой, и монтажная, и загадочно-всесильный, превыше жизни и смерти план студии, и какой-то Витька. И где-то в той колоде - и её жизнь, всё пережитое за эти дни, стиснутое между монтажной и строгим витькиным папой. Денис кажется ей бесконечно чужим, как марсианин. И он, и Хан, и все вокруг... У неё иная кровь, иное горючее, может, бензин, или мазут, а может, наоборот - у неё мазут, а у них бензин, не в этом дело... Факт тот, что между ней и окружающими возникает какая-то невидимо-прозрачная, но твёрдая, как алмаз, преграда, за которой она плывёт, как в батисфере, сама по себе, хотя всё прекрасно видит и слышит. И то ли мир защищён от неё, то ли она от мира и Дениса со своей бесконечной виной перед ним, которая привязывает её к нему, как пуповина. И пока она беспомощно болтается в этой батисфере на этой пуповине и молчит, молчит, Денис включает зажигание, и "Москвич" срывается с места. - Ты куда? - В Москву. - Выпусти меня! - И не подумаю. Похищение Европы. Слушай, не валяй дурака, мы разобьемся. Три трупа на одной картине - явный перебор. Ну и шуточки у него! "Москвич" увеличивает скорость. - Остановись, нам надо поговорить. - Это я уже слышал. Дома поговорим... Ну ладно, давай сейчас, я весь внимание. Он и не собирается останавливаться. Конькобежец с плаката идёт на рекорд, губы стиснуты, глаза смотрят только вперёд. Уступи дорожку! Скорость под восемьдесят, они уже на шоссе. И тогда Яна начинает говорить. Она говорит, что всё кончено, что она его предала, и даже если б он её простил, она сама себе не простит никогда, поэтому им надо расстаться. Она сама себе вынесла этот приговор, который окончательный и обжалованию не подлежит. Денис, наконец, останавливает машину, пытается применить кое-какие недозволенные приёмы. Яна не очень-то сопротивляется, она растерзана и почти раздета, но действительно ничего не чувствует в своей капсуле, и тогда он, наконец, оставляет её, смотрит недоумённо, почти испуганно. Эта боязнь и нежелание её потерять, делающие его в этот момент принадлежащим ей, её, как и в былые времена редкой внутренней близости, ненасытная жажда безраздельного им обладания лишь укрепляют решение. Она мстит себе, ничего не чувствующей, бесконечно виноватой и омерзительной, чтобы было ещё больнее, чтоб хоть как-то очиститься через эту добровольную казнь, хоть как-то искупить... Это какая-то мазохистская попытка вновь самоутвердиться в собственных глазах после пережитого унижения. Иногда, наверное, в таком состоянии шли в юродивые. Но это она поймёт потом. А тогда, много лет назад, он не желал терять её, а она не желала терять себя. Оба были молоды, эгоистичны, и каждый занят лишь собой. Оба были непроницаемы, ибо батисфера - Денисова суть, привычное состояние, он в ней родился, как в рубашке. Они не мирились, а сражались каждый за себя, кто победит. Война батисфер. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Яна извлекает приговор из тайника. Стопка сложенных вчетверо машинописных страниц. - Что это? - Прочти. Читай. Он суёт листки за пазуху, снова включает зажигание. - Сейчас читай, или я никуда не поеду. - В темноте? В салоне действительно уже темновато. - Тогда вернёмся. Денис, я не предупредила маму! - Она в курсе, я у вас был. И бензин на нуле. До заправки бы дотянуть... - Я к тебе не поеду. -Ладно, в гостях почитаем - хочешь в гости? Здрасьте, мы к вам читать приехали. А может, в "Савой" махнём? Столик у фонтана закажем, там светло, читай хоть "Войну и мир". Заодно и аванс пропьём, а, Иоанна Аркадьевна? он передразнивает её мрачную физиономию. - Да, мать, форма у нас, прямо скажем, не парадная, придётся до рассвета сидеть в машине. Прочтём с первым лучом... Слушай, тебе не надоело? Сама кругом виновата - предала, продала, что там ещё? Вот и пожалей. Я - жертва, мне молоко полагается за вредность. Ему всё же удаётся её заболтать и увезти. В конце концов, это уже не имеет никакого значения, - обречённо думает она и лезет в ванну под блаженно-согревающие струи душа, упиваясь мыслью, что и душ этот, и розово-чёрный кафель, и похожая на взбитые сливки душистая пена, и махровый Денисов халат, в который она всегда заворачивалась, и сам Денис, читающий "приговор" у себя в комнате, и обожающая её Денисова бабуля, готовящая им что-то на кухне - всё это в последний раз. И так ей и надо. Наконец, Денис появляется на кухне. Яна уже вся извелась. Он весело чмокает бабулю в щёку. Та деликатно удаляется, шаркая шлёпанцами. Денис садится и начинает уплетать за обе щеки. О, Господи! - Молодец, мать, - наконец, произносит он с набитым ртом, - с этим можно прямо на "Мосфильм". Я на полном серьёзе - стопроцентная нетленка. Господи, когда же ему надоест паясничать? Если б он её прогнал с позором, даже ударил, было бы куда легче. В мечтах она видит себя бегущей по улице, вниз по эскалатору метро... "Осторожно, двери закрываются, следующая станция - "Комсомольская", а там до электрички рукой подать, и прочь, прочь отсюда, навсегда, к спасительной двери с двумя ромбами, где живут её джинны, о которыми она будет вместе плакать и зализывать раны. Денис, покончив с болгарскими голубцами из банки, принимается за торт с чаем и пытается запихнуть ей в рот кусок голубца. - Всё, я ухожу. - А ведь и вправду, мать, будь там на просеке какая-то другая машина помог бы вытащить, укатила себе и никаких свидетелей. И доказывай, что ты не верблюд. Из комсомола и института пинком под зад, отца могли из загранки отозвать - мол, яблочко от яблони... А потом из партии - не воспитал, как ты пишешь, человека... И плакала Маша, как лес вырубали. Денис ловит её в коридоре, вырывает пальто, пытаясь поцеловать. От него пахнет голубцами и тортом. Яна умирает от жалости и ненависти к нему. Почему он мучает её, не желая отпустить? Или она для него тоже как та люстра, что она купит на Октябрьской через несколько лет? А её предательство - лишь дефект, указанный в ценнике - мол, одной хрусталины не хватает, на что он готов закрыть глаза? - Отопри. Дай ключ! - И не подумаю. Ещё слово, я этот ключ вообще проглочу. Всё, глотаю. - Прекрати! - Я сам виноват, должен был сказать тебе про Витьку. Яна кричит, что не в Витьке дело. И не в том, что он её прощает. Она сама себя не прощает и не имеет права связать жизнь с человеком, про которого смела подумать, что он такой... Он вдруг отпустит её, будто робот, которого отсоединили от сети, и скажет устало, усмехнувшись уголком рта: - А ежели я и есть "такой"? Я, мать, сам не знаю, какой я. Никто не знает, какой он, пока не побывает в той шкуре. Тут уж или герой, или подонок. Герой? Я?.. Вряд ли... Вот и считай - ты написала про меня. Яна ещё не знает, что это Денисове высказывание не только определит на много лет вперёд их жизнь, но и явится стержнем, идейной основой телевизионного сериала "По чёрному следу", авторы сценария Иоанна Синегина и Денис Градов, в главной роли - Антон Кравченко. - Каждый в этой жизни - потенциальный преступник, зритель должен подозревать равно каждого, от крупного чиновника до уборщицы, - будет инструктировать Денис их с Антоном, - Наша задача - просто установить факт. Показать пальцем. Преступник сегодня - этот. А завтра, возможно, будет тот. Сегодня - ты, а завтра - я. Понятно, ребята? Но это будет потом, а сейчас, много лет назад, Иоанна ошеломлённо пытается проникнуть в вечную мерзлоту светлых Денисовых глаз. "Ты написала про меня..." Никто про себя ничего не может сказать, пока не побывает в той шкуре... Мысль эта уже в который раз меняет глубинные основы её сознания - так меняются театральные декорации - свет погашен, какие-то неясные тени мелькают на стене, шорох, стук, кашель, и вот зажигается под потолком лампа, которая прежде была луною, и гора стала шкафом, лес - портьерой, мир стал другим. И то, что ещё минуту назад казалось неразрешимым, разрешалось утверждением Дениса, и окончательной приговор отменялся, ибо не было судей. Судьям высказано недоверие.... Воспользовавшись её замешательством, Денис отбирает пальто и вталкивает её в свою комнату. Он всегда был терминатором, запрограммированным на то или иное действо - будь то очередной съёмочный период, постройка гаража, который они с каменщиком Колей выложили, не разгибаясь, за один день, или занятие любовью. Этой его мёртвой хватке, железной запрограммированности противостоять невозможно. Яна покоряется, и пока он терзает её тело и остатки одежды - сказанное Денисом невидимой волшебной бабочкой кружит в мозгу, медленно-таинственный взмах ее крыльев сулит нечто очень важное, может быть, самое важное в мире, надо лишь поймать бабочку. Но Яна знает, что Денис не выпустит её, пока не получит целиком вместе с мыслями. Она отгоняет эту мысль-бабочку, она должна не мыслить, не быть, она должна запылать и сгореть в его ледяных электрических тисках. Иначе он не отпустит. Сейчас на это ритуальное самосожжение настроиться особенно трудно, но иного выхода нет. И вот, наконец, оставив от неё лишь горстку пепла, Денис мгновенно, как всегда, отключается и засыпает. Его рука тяжело лежит на ней, караулит, готовая снова ожить и включиться, и она, стараясь не шевелиться, медленно восстанавливается, как феникс из пепла. И тогда мысль-бабочка снова прилетает на пепелище, и Яна чувствует таинственно-бархатный трепет её крыльев. Он сказал, что это про него... Значит, она написала правду. Но и про Пушко - правда. А она сама? Разве она могла бы поручиться, что не сбежала бы, как Жорка? Она похолодела от этой мысли, но факт - подонок, бросивший раненого товарища, кем бы он ни был, Пушко или Денисом, удался ей куда лучше, чем героиня Налька. Значит... Значит, она писала и про себя. Значит, это она бежала от раненого Симкина. И это не сопереживание, как она думала прежде, а её суть. И она вряд ли смогла бы ночью, в пургу, одна отправиться на поиски Лёнечки. Хоть Налька и продалась за полкоровы, она куда лучше её, а раз так - какое Яна имеет право судить Дениса, Жору, Нальку - кого бы то ни было? Кто вообще имеет на это право? Кто осмелится с уверенностью сказать, что на месте подсудимого не поступил бы также? Кто прожил ещё хоть одну жизнь, кроме своей? Разве что актёры и писатели, но ведь Гамлетов ровно столько, сколько исполнителей. Следователь устанавливает: раненого Лёнечку бросил Пушко. Это факт. Ну а Правда? Та самая, из-за которой Яна пошла на плаху? Она оказалась неуловимой и многоликой, меняющей окраску, подобно хамелеону. Да и есть ли она вообще? Есть ли хоть что-то, что я могу с достоверностью утверждать? Что дважды два - четыре? Но ведь оказалось, что через две точки можно провести бесчисленное множество прямых. Добро? Но сейчас про самого Сталина невесть что говорят. А врач, который когда-то удачно вырезал Гитлеру аппендицит сделал ли он добро? Так Яна размышляет в не совсем подходящей обстановке, постепенно избавляясь от комплекса вины перед Денисом и сомнительной отныне Правды. Через неделю, много лет назад, выйдет номер с очерком /второй вариант, исправленный и дополненный Налиным подвигом/, его перепечатает "Комсомолка". Будет масса читательских откликов, много писем в адрес Нальки, одно даже от фронтового друга, с которым у неё наладится переписка, а чем дело кончится, Яна так и не узнает. Потом выйдет на экраны их фильм - первый совместный блин Синегиной-Градова, и тоже не будет комом, напротив, получит несколько премий, в том числе и в странах соцлагеря, его будут постоянно крутить по телевизору, особенно в праздники - днём после демонстрации. Будут восхищаться искренностью и убедительностью закадровых монологов, так удачно положенных Денисом на "вкусно", как отметил кто-то, поданные сценки из жизни бригады. Яна сама изумится, как ему удастся так красиво преподнести и споро мелькающие в трудовом энтузиазме руки, и радость молодых здоровых тел на тренировке в спортзале, и слезы на глазах у Лены Козловой, слушающей скрипача, и Разина, с трогательной заботой переводящего через нашу миргородскую лужу беременную жену. И даже закадровый спор Стрельченко с американским миллионером прозвучит весьма убедительно, где прекрасно отснятая покойным Лёнечкой сцена субботника на строительстве у детского сада будет перемежаться планами длиннющих машин, подъезжающих к посольскому особняку, изнывающих от безделья дам в мехах и вечерних туалетах, ноги в заграничных узконосых ботинках... Одни ноги, парад ног, восходящих на двуступенчатое мраморное крыльцо - тайком заснятый эпизод приёма в каком-то посольстве. Яна не знала, что символизировали эти заграничные ноги, но в этом месте на элитарных просмотрах неизменно раздавались аплодисменты. И даже лёнечкина гибель, окутавшая фильм неким мистическими ореолом, траурная рамка в титрах: "Трагически погиб во время съёмок", послужит своеобразной рекламой.
БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА:
1931г. Присутствует на 3 сессии ЦИК СССР. Избран рабочими почетным членом Ленинградского Совета. В почётном президиуме 9 съезда ВЛКСМ. Почётный член Моссовета. Речь "О задачах хозяйственников". Избран в президиум 15 Всероссийского съезда Советов. Избран членом ВЦИК. Избран в президиум 6 Всесоюзного съезда Советов. Участие в работе комиссии по проекту постановления об улучшении и развитии московского городского хозяйства. Речь "Новая обстановка - новые задачи хозяйственного строительства." Встреча в Кремле с ударниками Автозавода им. Сталина. Руководство работой 17 Всесоюзной партконференции. Это уже 1932 г. Подписано постановление о строительстве трёх мощных гидростанций на Средневолжской системе. Избран в почётный президиум 9 Всесоюзного съезда профсоюзов. Участие в комиссии по ирригации Заволжья. Принят декрет "Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной /социалистической/ собственности. Ответ "О некоторых вопросах истории большевизма". Приветствие строителям Днепростроя в связи с досрочным пуском Днепрогэса. Речь на пленуме о задачах работы в деревне. - Ну достал ты меня этими совещаниями да заседаниями проворчал АГ, - что ты, собственно, хочешь доказать? - Прежде всего, что не Иосифу служили, как сейчас клевещут, а что он служил. Каждой минутой своей жизни. Цель служения - накорми, одень, защити, излечи, а не разврати, обдери до нитки и сожри... И ещё - служил, сознательно или интуитивно, - Замыслу, умножению жатвы Господней. Наставляя на путь, истину и жизнь по Замыслу. Не мог он это делать именем Вельзевула, ибо если царство разделится, то не устоит... - Так ведь и Адольф дал народу хлеб, работу, и о морали заботился?.. - "Германия превыше всего!.." - это национализм, идолопоклонство. Это всё равно что утверждать: "Всё тело должно служить желчному пузырю, потому что в нём камни, а не то мы вас этими камнями закидаем..." "Славяне должны работать на нас. В той мере, в какой они нам не нужны, они могут вымирать. Поэтому обязательное проведение прививок и медицинское обслуживание со стороны немцев является излишним. Размножение славян нежелательно... Образование опасно. Для них достаточно уметь считать до ста. В лучшем случае приемлемо образование, которое готовит для нас полезных марионеток.." /Из письма Бормана Розенбергу/. Вампиры по национальному признаку. А Иосиф-победитель после войны стал создавать новую Германию-Антивампирию, которую многие немцы до сих пор вспоминают добрым словом. И "хомо советикус" по-братски им помогали, не помня зла. Что же касается "заседаний"... "Возьмём, наконец, наши бесчисленные конференции, совещания, делегатские собрания и т.д., охватывающие миллионные массы трудящихся мужчин и женщин, рабочих и работниц, крестьян и крестьянок всех и всяких национальностей, входящих в состав СССР... А между тем для нас эти совещания и конференции имеют громадное значение как в смысле проверки настроения масс, так и в смысле выявления наших ошибок... ибо ошибок у нас немало, и мы их не скрываем, полагая, что выявление ошибок и честное исправление их является лучшим способом улучшения руководства страной. Просмотрите речи ораторов на этих конференциях и совещаниях, просмотрите деловые и бесхитростные замечания этих "простых людей" из рабочих и крестьян, просмотрите их решения, - и вы увидите, до чего громадны влияние и авторитет коммунистической партии, вы увидите, что этому влиянию и авторитету могла бы позавидовать любая партия в мире". /Беседа с 1-й американской рабочей делегацией/. А между тем Лев Троцкий мечтал о мировой революции: "Международный пролетариат не вложит меча в ножны до тех пор, пока мы не создадим Федерацию советских республик всего мира... Коминтерн есть партия революционного восстания международного пролетариата". /Подписано Лениным и Троцким./
* * *
"Любовная лодка разбилась о быт..." Покончил с собой "лучший, талантливейший" Маяковский.
* * *
"В самый разгар сплошной коллективизации, голода в деревне, массовых расстрелов, когда Сталин находился почти в полном политическом одиночестве, Аллилуева, видимо под влиянием отца, настаивала на перемене политики в деревне. Кроме того, мать Аллилуевой, тесно связанная с деревней, постоянно рассказывала ей о тех ужасах, которые там творятся. Аллилуева рассказывала об этом Сталину, который запретил ей встречаться со своей матерью и принимать её в Кремле. Однажды на вечеринке, не то у Ворошилова, не то у Горького, Аллилуева осмелилась выступить против Сталина, и он её публично обложил по матушке. Придя домой, она покончила с собой". /Свидетель Л. Троцкий/
Свидетельствует Светлана Аллилуева:
"...отец был потрясён случившимся. Он был потрясён, потому что он не понимал: за что? Почему ему нанесли такой ужасный удар в спину? Он был слишком умён, чтобы не понять, что самоубийца всегда думает "наказать" кого-то ...Первые дни он был потрясён... Отца боялись оставить одного, в таком он был состоянии. Временами на него находила какая-то злоба, ярость. Это объяснялось тем, что мама оставила ему письмо. Очевидно, она написала его ночью. Я никогда, разумеется, его не видела. Его, наверное, тут же уничтожили, НО ОНО БЫЛО, об этом мне говорили те, кто его видел. Оно было ужасным. Оно было полно обвинений и упрёков. Это было не просто личное письмо; это было письмо отчасти политическое. И, прочитав его, отец мог думать, что мама только для видимости была рядом с ним, а на самом деле шла где-то рядом с оппозицией тех лет. Он был потрясён этим и разгневан, когда пришёл прощаться на гражданскую панихиду, то, подойдя на минуту к гробу, вдруг оттолкнул его от себя руками, и, повернувшись, ушёл прочь. И на похороны он не пошёл". Ха-ха-ха, - как писал Иосиф на полях библиотечных книг, - заболтал белыми сандаликами АГ, - Жена-оборотень у Главного Антивампира!..
* * *
"Не позднее 1935 года весь мир признал, что социализм в одной стране построен и что, более того, эта страна вооружена и готова к защите от любого нападения". /Свидетель Леон Фейхтвангер/. "Дело Сталина процветало, добыча угля росла, росла добыча железа и руды; сооружались электростанции; тяжёлая промышленность догоняла промышленность других стран; строились города; реальная заработная плата повышалась, мелкобуржуазные настроения крестьян были преодолены, их артели давали доходы - всё более возрастающей массой они устремлялись в колхозы. Если Ленин был Цезарем Советского Союза, то Сталин стал его Августом, его "умножителем" во всех отношениях. Сталинское строительство росло и росло. Но Сталин должен был заметить, что всё ещё имелись люди, которые не хотели верить в это реальное, осязаемое дело, которые верили тезисам Троцкого больше, чем очевидным фактам". "Так говорит Сталин со своим народом. Как видите, его речи очень обстоятельны и несколько примитивны; но в Москве нужно говорить очень громко и отчётливо, и каждый понимает его слова, каждый радуется им, и его речи создают чувство близости между народом, который их слушает, и человеком, который их произносит." "О частной жизни Сталина, о его семье, привычках ничего не известно. Он не позволяет публично праздновать день своего рождения. Когда его приветствуют в публичных местах, он всегда стремится подчеркнуть, что эти приветствия относятся исключительно к проводимой им политике, а не лично к нему. Когда, например, съезд постановил принять предложенную и окончательно отредактированную Сталиным Конституцию и устроил ему бурную овацию, он аплодировал вместе со всеми, чтобы показать, что он принимает эту овацию не как признательность ему, а как признательность его политике". /Леон Фейхтвангер/
А в те же дни на расстояньи За древней каменной стеной Живёт не человек - деянье: Поступок ростом с шар земной.
Судьба дала ему уделом Предшествующего пробел. Он - то, что снилось самым смелым, Но до него никто не смел.
За этим баснословным делом Уклад вещей остался цел. Он не взвился небесным телом, Не исказился, не истлел.
В собранья сказок и реликвий Кремлём плывущих над Москвой Столетья так к нему привыкли, Как к бою башни часовой.
И этим гением поступка Так поглощён другой, поэт, Что тяжелеет, словно губка, Любою из его примет.
Как в этой двухголосной фуге Он сам ни бесконечно мал, Он верит в знанье друг о друге Предельно крайних двух начал.
/Борис Пастернак/
* * *
Очерк напечатают, будет много откликов. И никто не догадается, что это очерк-оборотень. Хан настоятельно порекомендует Яне уничтожить все экземпляры первого варианта, о котором опростоволосившийся коллектив тоже предпочёл начисто забыть. Лучше всего сжечь в печке, как Гоголь, а пепел развеять по ветру. Искушение будет сильным, но один экземпляр она оставит и будет носить во внутреннем кармане, как капсулу с ядом. Но назавтра, много лет назад, появится Денис. Она увидит его "Москвич" у подъезда редакции, увидит, что сам он, кажется, там, в машине, и скакнёт сердце, захочется бежать, куда глаза глядят. Но она знала, что должна испить эту чашу до дна. Денис был погружён в пролистывание какой-то толстенной папки. Увидев её, он с лучезарной улыбкой распахнул дверцу, захлопнул папку и втащил Яну в машину. Работа была окончена, и он снова обратил на неё внимание, как тогда в клубе. Яна вяло сопротивлялась, она предпочла бы сказать последнее "прости" где-то на нейтральной территории, а он, как ни в чём не бывало, закидывает ей на шею руку и говорит, что всю дорогу грезил об этой минуте. Будто ничего такого. Он говорит, что уже всё знает, что Хан даже дал ему прочесть её нетленку, и что, вот видишь, он, Денис, оказался прав, когда сразу сказал, чтоб она не дергалась и что всё будет в порядке и, в конце концов, разъяснится. Что надо же - такое ЧП с соусом, хорошо хоть картину успели отснять. А то таскают - то следователь, то институтское начальство, и пацана выдавать не хотелось. Правда, в деканате и на студии он про Витьку рассказал, а то бы совсем худо пришлось. Сказал, что у него алиби железное, и в нужный момент он этого Витьку из-под земли достанет. И жене лёнечкиной рассказал. А тут дел невпроворот, монтажная, и похороны эти, коробка отснятая куда-то задевалась, еле нашли, а с Симкина теперь, сама понимаешь, не спросишь... У Дениса действительно непривычно измученный вид, он побледнел, осунулся, ей бы его пожалеть, но Яна так переполнена сознанием своей вины перед ним и собственным страданием, что в сердце больше ни для чего нет места. Он будто тасует перед ней адскую колоду из несовместимых понятий, где и одеревеневший труп Ленечки, и коробка с плёнкой, и монтажная, и загадочно-всесильный, превыше жизни и смерти план студии, и какой-то Витька. И где-то в той колоде - и её жизнь, всё пережитое за эти дни, стиснутое между монтажной и строгим витькиным папой. Денис кажется ей бесконечно чужим, как марсианин. И он, и Хан, и все вокруг... У неё иная кровь, иное горючее, может, бензин, или мазут, а может, наоборот - у неё мазут, а у них бензин, не в этом дело... Факт тот, что между ней и окружающими возникает какая-то невидимо-прозрачная, но твёрдая, как алмаз, преграда, за которой она плывёт, как в батисфере, сама по себе, хотя всё прекрасно видит и слышит. И то ли мир защищён от неё, то ли она от мира и Дениса со своей бесконечной виной перед ним, которая привязывает её к нему, как пуповина. И пока она беспомощно болтается в этой батисфере на этой пуповине и молчит, молчит, Денис включает зажигание, и "Москвич" срывается с места. - Ты куда? - В Москву. - Выпусти меня! - И не подумаю. Похищение Европы. Слушай, не валяй дурака, мы разобьемся. Три трупа на одной картине - явный перебор. Ну и шуточки у него! "Москвич" увеличивает скорость. - Остановись, нам надо поговорить. - Это я уже слышал. Дома поговорим... Ну ладно, давай сейчас, я весь внимание. Он и не собирается останавливаться. Конькобежец с плаката идёт на рекорд, губы стиснуты, глаза смотрят только вперёд. Уступи дорожку! Скорость под восемьдесят, они уже на шоссе. И тогда Яна начинает говорить. Она говорит, что всё кончено, что она его предала, и даже если б он её простил, она сама себе не простит никогда, поэтому им надо расстаться. Она сама себе вынесла этот приговор, который окончательный и обжалованию не подлежит. Денис, наконец, останавливает машину, пытается применить кое-какие недозволенные приёмы. Яна не очень-то сопротивляется, она растерзана и почти раздета, но действительно ничего не чувствует в своей капсуле, и тогда он, наконец, оставляет её, смотрит недоумённо, почти испуганно. Эта боязнь и нежелание её потерять, делающие его в этот момент принадлежащим ей, её, как и в былые времена редкой внутренней близости, ненасытная жажда безраздельного им обладания лишь укрепляют решение. Она мстит себе, ничего не чувствующей, бесконечно виноватой и омерзительной, чтобы было ещё больнее, чтоб хоть как-то очиститься через эту добровольную казнь, хоть как-то искупить... Это какая-то мазохистская попытка вновь самоутвердиться в собственных глазах после пережитого унижения. Иногда, наверное, в таком состоянии шли в юродивые. Но это она поймёт потом. А тогда, много лет назад, он не желал терять её, а она не желала терять себя. Оба были молоды, эгоистичны, и каждый занят лишь собой. Оба были непроницаемы, ибо батисфера - Денисова суть, привычное состояние, он в ней родился, как в рубашке. Они не мирились, а сражались каждый за себя, кто победит. Война батисфер. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Яна извлекает приговор из тайника. Стопка сложенных вчетверо машинописных страниц. - Что это? - Прочти. Читай. Он суёт листки за пазуху, снова включает зажигание. - Сейчас читай, или я никуда не поеду. - В темноте? В салоне действительно уже темновато. - Тогда вернёмся. Денис, я не предупредила маму! - Она в курсе, я у вас был. И бензин на нуле. До заправки бы дотянуть... - Я к тебе не поеду. -Ладно, в гостях почитаем - хочешь в гости? Здрасьте, мы к вам читать приехали. А может, в "Савой" махнём? Столик у фонтана закажем, там светло, читай хоть "Войну и мир". Заодно и аванс пропьём, а, Иоанна Аркадьевна? он передразнивает её мрачную физиономию. - Да, мать, форма у нас, прямо скажем, не парадная, придётся до рассвета сидеть в машине. Прочтём с первым лучом... Слушай, тебе не надоело? Сама кругом виновата - предала, продала, что там ещё? Вот и пожалей. Я - жертва, мне молоко полагается за вредность. Ему всё же удаётся её заболтать и увезти. В конце концов, это уже не имеет никакого значения, - обречённо думает она и лезет в ванну под блаженно-согревающие струи душа, упиваясь мыслью, что и душ этот, и розово-чёрный кафель, и похожая на взбитые сливки душистая пена, и махровый Денисов халат, в который она всегда заворачивалась, и сам Денис, читающий "приговор" у себя в комнате, и обожающая её Денисова бабуля, готовящая им что-то на кухне - всё это в последний раз. И так ей и надо. Наконец, Денис появляется на кухне. Яна уже вся извелась. Он весело чмокает бабулю в щёку. Та деликатно удаляется, шаркая шлёпанцами. Денис садится и начинает уплетать за обе щеки. О, Господи! - Молодец, мать, - наконец, произносит он с набитым ртом, - с этим можно прямо на "Мосфильм". Я на полном серьёзе - стопроцентная нетленка. Господи, когда же ему надоест паясничать? Если б он её прогнал с позором, даже ударил, было бы куда легче. В мечтах она видит себя бегущей по улице, вниз по эскалатору метро... "Осторожно, двери закрываются, следующая станция - "Комсомольская", а там до электрички рукой подать, и прочь, прочь отсюда, навсегда, к спасительной двери с двумя ромбами, где живут её джинны, о которыми она будет вместе плакать и зализывать раны. Денис, покончив с болгарскими голубцами из банки, принимается за торт с чаем и пытается запихнуть ей в рот кусок голубца. - Всё, я ухожу. - А ведь и вправду, мать, будь там на просеке какая-то другая машина помог бы вытащить, укатила себе и никаких свидетелей. И доказывай, что ты не верблюд. Из комсомола и института пинком под зад, отца могли из загранки отозвать - мол, яблочко от яблони... А потом из партии - не воспитал, как ты пишешь, человека... И плакала Маша, как лес вырубали. Денис ловит её в коридоре, вырывает пальто, пытаясь поцеловать. От него пахнет голубцами и тортом. Яна умирает от жалости и ненависти к нему. Почему он мучает её, не желая отпустить? Или она для него тоже как та люстра, что она купит на Октябрьской через несколько лет? А её предательство - лишь дефект, указанный в ценнике - мол, одной хрусталины не хватает, на что он готов закрыть глаза? - Отопри. Дай ключ! - И не подумаю. Ещё слово, я этот ключ вообще проглочу. Всё, глотаю. - Прекрати! - Я сам виноват, должен был сказать тебе про Витьку. Яна кричит, что не в Витьке дело. И не в том, что он её прощает. Она сама себя не прощает и не имеет права связать жизнь с человеком, про которого смела подумать, что он такой... Он вдруг отпустит её, будто робот, которого отсоединили от сети, и скажет устало, усмехнувшись уголком рта: - А ежели я и есть "такой"? Я, мать, сам не знаю, какой я. Никто не знает, какой он, пока не побывает в той шкуре. Тут уж или герой, или подонок. Герой? Я?.. Вряд ли... Вот и считай - ты написала про меня. Яна ещё не знает, что это Денисове высказывание не только определит на много лет вперёд их жизнь, но и явится стержнем, идейной основой телевизионного сериала "По чёрному следу", авторы сценария Иоанна Синегина и Денис Градов, в главной роли - Антон Кравченко. - Каждый в этой жизни - потенциальный преступник, зритель должен подозревать равно каждого, от крупного чиновника до уборщицы, - будет инструктировать Денис их с Антоном, - Наша задача - просто установить факт. Показать пальцем. Преступник сегодня - этот. А завтра, возможно, будет тот. Сегодня - ты, а завтра - я. Понятно, ребята? Но это будет потом, а сейчас, много лет назад, Иоанна ошеломлённо пытается проникнуть в вечную мерзлоту светлых Денисовых глаз. "Ты написала про меня..." Никто про себя ничего не может сказать, пока не побывает в той шкуре... Мысль эта уже в который раз меняет глубинные основы её сознания - так меняются театральные декорации - свет погашен, какие-то неясные тени мелькают на стене, шорох, стук, кашель, и вот зажигается под потолком лампа, которая прежде была луною, и гора стала шкафом, лес - портьерой, мир стал другим. И то, что ещё минуту назад казалось неразрешимым, разрешалось утверждением Дениса, и окончательной приговор отменялся, ибо не было судей. Судьям высказано недоверие.... Воспользовавшись её замешательством, Денис отбирает пальто и вталкивает её в свою комнату. Он всегда был терминатором, запрограммированным на то или иное действо - будь то очередной съёмочный период, постройка гаража, который они с каменщиком Колей выложили, не разгибаясь, за один день, или занятие любовью. Этой его мёртвой хватке, железной запрограммированности противостоять невозможно. Яна покоряется, и пока он терзает её тело и остатки одежды - сказанное Денисом невидимой волшебной бабочкой кружит в мозгу, медленно-таинственный взмах ее крыльев сулит нечто очень важное, может быть, самое важное в мире, надо лишь поймать бабочку. Но Яна знает, что Денис не выпустит её, пока не получит целиком вместе с мыслями. Она отгоняет эту мысль-бабочку, она должна не мыслить, не быть, она должна запылать и сгореть в его ледяных электрических тисках. Иначе он не отпустит. Сейчас на это ритуальное самосожжение настроиться особенно трудно, но иного выхода нет. И вот, наконец, оставив от неё лишь горстку пепла, Денис мгновенно, как всегда, отключается и засыпает. Его рука тяжело лежит на ней, караулит, готовая снова ожить и включиться, и она, стараясь не шевелиться, медленно восстанавливается, как феникс из пепла. И тогда мысль-бабочка снова прилетает на пепелище, и Яна чувствует таинственно-бархатный трепет её крыльев. Он сказал, что это про него... Значит, она написала правду. Но и про Пушко - правда. А она сама? Разве она могла бы поручиться, что не сбежала бы, как Жорка? Она похолодела от этой мысли, но факт - подонок, бросивший раненого товарища, кем бы он ни был, Пушко или Денисом, удался ей куда лучше, чем героиня Налька. Значит... Значит, она писала и про себя. Значит, это она бежала от раненого Симкина. И это не сопереживание, как она думала прежде, а её суть. И она вряд ли смогла бы ночью, в пургу, одна отправиться на поиски Лёнечки. Хоть Налька и продалась за полкоровы, она куда лучше её, а раз так - какое Яна имеет право судить Дениса, Жору, Нальку - кого бы то ни было? Кто вообще имеет на это право? Кто осмелится с уверенностью сказать, что на месте подсудимого не поступил бы также? Кто прожил ещё хоть одну жизнь, кроме своей? Разве что актёры и писатели, но ведь Гамлетов ровно столько, сколько исполнителей. Следователь устанавливает: раненого Лёнечку бросил Пушко. Это факт. Ну а Правда? Та самая, из-за которой Яна пошла на плаху? Она оказалась неуловимой и многоликой, меняющей окраску, подобно хамелеону. Да и есть ли она вообще? Есть ли хоть что-то, что я могу с достоверностью утверждать? Что дважды два - четыре? Но ведь оказалось, что через две точки можно провести бесчисленное множество прямых. Добро? Но сейчас про самого Сталина невесть что говорят. А врач, который когда-то удачно вырезал Гитлеру аппендицит сделал ли он добро? Так Яна размышляет в не совсем подходящей обстановке, постепенно избавляясь от комплекса вины перед Денисом и сомнительной отныне Правды. Через неделю, много лет назад, выйдет номер с очерком /второй вариант, исправленный и дополненный Налиным подвигом/, его перепечатает "Комсомолка". Будет масса читательских откликов, много писем в адрес Нальки, одно даже от фронтового друга, с которым у неё наладится переписка, а чем дело кончится, Яна так и не узнает. Потом выйдет на экраны их фильм - первый совместный блин Синегиной-Градова, и тоже не будет комом, напротив, получит несколько премий, в том числе и в странах соцлагеря, его будут постоянно крутить по телевизору, особенно в праздники - днём после демонстрации. Будут восхищаться искренностью и убедительностью закадровых монологов, так удачно положенных Денисом на "вкусно", как отметил кто-то, поданные сценки из жизни бригады. Яна сама изумится, как ему удастся так красиво преподнести и споро мелькающие в трудовом энтузиазме руки, и радость молодых здоровых тел на тренировке в спортзале, и слезы на глазах у Лены Козловой, слушающей скрипача, и Разина, с трогательной заботой переводящего через нашу миргородскую лужу беременную жену. И даже закадровый спор Стрельченко с американским миллионером прозвучит весьма убедительно, где прекрасно отснятая покойным Лёнечкой сцена субботника на строительстве у детского сада будет перемежаться планами длиннющих машин, подъезжающих к посольскому особняку, изнывающих от безделья дам в мехах и вечерних туалетах, ноги в заграничных узконосых ботинках... Одни ноги, парад ног, восходящих на двуступенчатое мраморное крыльцо - тайком заснятый эпизод приёма в каком-то посольстве. Яна не знала, что символизировали эти заграничные ноги, но в этом месте на элитарных просмотрах неизменно раздавались аплодисменты. И даже лёнечкина гибель, окутавшая фильм неким мистическими ореолом, траурная рамка в титрах: "Трагически погиб во время съёмок", послужит своеобразной рекламой.