Страница:
Эван энергично замотала головой.
– Это сиваоанское заболевание. Услышала песню Найеты, и это, без всяких сомнений, описание заболевания.
– Ну и что нам теперь делать? Ваши предложения, мистер Спок?
– Если, как говорит доктор Вилсон, Цепкий Коготь распознает эту болезнь только при столкновении с конкретным случаем заболевания АДФ, мы должны найти возможность предоставить ей такой случай. Несомненно, капитан, что наше основное направление деятельности должно не только заставить сиваоанцев признать существование своих родичей, но и, как архаично выражается доктор Мак-кой, сделать телефонный звонок к ним домой.
Кирк выглядел мрачно.
– Это будет не так просто. Должен быть другой путь.
– Есть еще одна возможность, – вставила Вил сон, – хотя я признаю, что она полностью зависит от удачи. Видите ли, капитан, существует естественный отбор среди вирусов и среди их жертв. Болезнь значительно сильнее, пока она не адаптируется к своему хозяину, и наоборот. Возможно, Цепкий Коготь видит случаи этого заболевания каждый день, но так как симптомы резко отличаются, совершенно не понимает, что это болезнь, о которой говорю я.
– Не понимаю, – признался Кирк. – Вы думаете, что Цепкий Коготь, возможно, имеет дело с мягкими формами АДФ и, соответственно, более слабыми симптомами?
– Вы все поняли правильно. Но дело в том, что симптомы могут быть не только более слабыми, они могут быть вообще другими. Возможно, что йауанскую форму заболевания не видели в этом мире две тысячи лет или более того!
– Так что мы должны отвезти одного из их докторов на Йауо, – подвел итог Кирк. – Великий боже! И как я должен по вашему сделать это?
Этот вопрос был адресован к Вселенной в целом, но Эван Вилсон тут же отреагировала на него озорной улыбкой.
– Я могу сама обдумать план похищения. Почему бы нам, например, не предложить Цепкому Когтю и ее детям экскурсию по «Энтерпрайзу»? Я уверена, мистеру Скотту понравится мысль продемонстрировать ей возможности корабля при движении в искривлением пространстве.
– Доктор Вилсон, – заметил Спок, – в таком случае Командование Звездного Флота будет расценивать ваши действия как экстремистские, если не безоговорочно преступные.
Эван Вилсон оскорбилась.
– Мистер Спок, вы что, действительно верите, что я могу похитить детей? Я в шоке, сэр. Я убедительно советую вам приглядывать за своим хвостом.
Неосознанно, Спок последовал за ее взглядом и уткнулся в то место, за которым ему пришлось бы приглядывать, имей он хвост на самом деле. Кирк засмеялся, больше от облегчения, чем от шутки.
– Ну что ж, – сказал он, – есть у кого-нибудь еще предложения? – он глянул на Вилсон. – За исключением, конечно, попытки найти местного доктора без тесных семейных связей?
– Давайте сначала поедим, а потом еще раз все обсудим, – предложила Эван Вилсон, но ее глаза были задумчивыми, что удивило Кирка.
«Боже мой, – подумал он, – она может воспринять это всерьез! И что всего хуже, я даже дам ей корабль, чтобы проделать это!»
Обед был праздничным: дети перебегали от одного костра для приготовления пищи к другому в напрасной попытке успеть попробовать все, шутки и байки рассказывались повсюду, время от времени происходили схватки между детьми под одобрительные крики взрослых. Это продолжалось несколько часов. Кирк нашел время проинформировать Чехова о встрече Вилсон с Цепким Когтем и убедить его, что это не должно стать поводом для отчаяния. Ухура уже знала об этом и понимала всю подноготную, благодаря тактичному разъяснению Вилсон.
Чехов познакомил Вилсон с детьми Цепкого Когтя и дал соответствующие рекомендации по правильному воспитанию. Эван тут же прикрикнула и шлепнула одного, когда тот попытался вонзить когти в ее больную спину, и с этого момента малыши стали относится к ней с повышенной осторожностью. Вилсон перекинула свой шлейф через плечо, покрывая вторым слоем грудь, и привязала свободный конец на уровне талии. Получившееся в результате этого покрытие придало ее плечам и спине приличную защиту, и скоро она оказалась так же увешана детьми, как и сам Чехов. Один полз, цепляясь за материал штанов, по бедру, а другой раскачивался на складке защитного покрытия из шлейфа.
Стремительный Свет был приглашен для пения. Универсальный переводчик не смог поспеть за ритмом куплетов, но мелодия настолько захватывала, что даже Кирк не смог удержаться от подвывания хору, самозабвенно распевавшему под ритмичное подергивание хвостов. Герой баллады был известен Богоподобная в-Энниен.
Затем Стремительный Свет повернулся к Ухуре и попросил спеть ее. Она застенчиво исполнила легкую мелодию в стиле Суахили. Сиваоанцы попросили еще, но Стремительный Свет напомнил о том, что Ухура провела весь день, исполняя песни для детей, и, говоря по справедливости, ей нужно дать отдохнуть. Это привело к потоку извинений и признанию Ухуры, что она действительно немного утомлена. Она будет петь завтра, если они пожелают.
Но на этот счет, собственно, сомнений и не возникало.
Стремительный Свет спел еще с десяток песен. К тому времени, когда Стремительный Свет закончил вторую песнь о Богоподобной в-Энниен, Ногохват уснул в шлейфе Вилсон Говорунья, сидевшая, как шляпа, у доктора на голове, спросила Кирка:
– А Облакоподобная когда-нибудь приходила в ваш лагерь?
Кирк не смог вспомнить ничего, кроме цитаты из Харкота Фентона Мадда, которая не совсем подходила к этому случаю.
– О, да, – улыбаясь, ответила Вилсон.
– Очень много раз, Говорунья, – согласился Спок. – И под разными именами и прозвищами: Рэйвен, Койот, дядюшка Сандэй.
Заметив удивленный взгляд Кирка, Спок объяснил:
– Трюкач – распространенная фигура в фольклоре, капитан, бог или демон, который может изменить свою форму по желанию.
– Вор и клоун, – добавила Вилсон.
– И это тоже, – подтвердил Спок. – Каждая культура содержит разные имена для него или нее – И обращаясь к Говорунье, вулканец добавил – В моем мире Облакоподобная называла себя Ткей.
– Ты мне расскажешь, как это случилось, мистер Спок? – попросила Говорунья.
– Завтра, – твердым голосом перебила Цепкий Коготь. Она начала процесс изъятия двух малышей с головы и из одежды Вилсон.
Хвост Яркого Пятна обвился вокруг запястья Кирка.
– Пожалуйста, пойдем, – прошептала она – У меня идея – Капитан последовал за ней прочь от толпы и музыки и вошел в сравнительную тишину палатки Левого Уха.
Яркое Пятно объяснила:
– Я рассказала Левому Уху, как случилось, что я узнала о вашей памяти и о том, что вы можете хранить ее в ящике. Это и есть та машина, Левое Ухо. – Яркое Пятно подняла трикодер Кирка и поспешно добавила:
– Она не может рассказать ни тебе, ни мне, но, может быть, она может рассказать вашей машине памяти?
Левое Ухо произнесла.
– Я, может быть… смогу. Я не знаю, Яркое Пятно.
– Я не прошу на древнем языке, – заверила ее Яркое Пятно. – Просто попробуй. Ей можно попробовать, капитан? Ты не покажешь ей, как это работает?
– С удовольствием, – сказал Кирк, он снял с плеча ремешок и передал прибор Левому Уху, которая нерешительно взяла его. – Все в порядке, успокоил он ее, – я тоже не прошу, чтобы ты рассказывала на древнем языке.
Но попробовать стоит.
Он показал сиваоанке, как пользоваться записью и затем воспроизводить записанное, и проследил, как она попробовала. Левое Ухо поразилась, услышав свой голос.
– Это не я, – воскликнула она.
Яркое Пятно дернула ушами назад и сказала:
– Нет же! Это на тебя похоже, Левое Ухо А вот мой голос машина записывает неправильно.
Кирк растолковал им, почему так происходит, и хорошее техническое объяснение отвлекло Левое Ухо от первоначальной цели демонстрации. Должно быть, объяснение удовлетворило сиваоанку, интеллектуально, если не эмоционально, и она попробовала прибор еще раз, изменяя свой голос до разных уровней. Наконец она сказала:
– Я одолжу ваш ящик для запоминании, если позволите, капитан Кирк, и верну его вам завтра.
– Да, Левое Ухо. И спасибо.
Шерсть сиваоанки ощетинилась.
– Уходите сейчас, – сказала она, – я должна подумать.
Яркое Пятно выбежала из палатки. Джеймс Кирк ускорил шаг, чтобы догнать ее.
– Спасибо, Яркое Пятно. Это была хорошая идея.
– Только бы она сработала, – сказала Яркое Пятно. Ее голос сейчас больше походил на ворчание. – Я уже достаточно взрослая, но я не понимаю, что здесь происходит.
– Если это как-то утешит тебя, Яркое Пятно, то и я, взрослый, не всегда понимаю, почему мои люди в некоторых случаях поступают так, а не иначе. Единственное решение вопроса – продолжать изучать друг друга.
– И, наверное, задавать вопросы, даже если они детские? – кончик ее хвоста коротко мотнулся в сторону.
Кирк улыбнулся.
– Иногда, даже если тебя ударят за это.
– Откуда тебе известно, что ты взрослый? – вдруг спросила она.
Кирк снова улыбнулся.
– Федерация не ставит детей командовать звездным кораблем, – сказал он. – По крайней мере, мне об этом неизвестно.
– А, – кивнула она и снова спросила:
– А какую тропу ты прошел?
Кирку вдруг стало ясно, что под словом «идти», Яркое Пятно имела в виду какой-то ритуал или посвящение.
– Это не наш обычай, если я правильно понял то, что ты сказала.
Понятие «взрослый» в Федерации варьируется от мира к миру и от культуры к культуре… Но по всем нашим стандартам, я законный взрослый.
После этого ему еще пришлось объяснять сиваоанке, что означает термин «законный взрослый», и так они разговаривали до тех пор, пока не присоединились к толпе, окружавшей Стремительный Свет. Предмет разговора, как понял Кирк, захватил Яркое Пятно полностью, и даже когда она наконец устроилась, чтобы слушать пение, то все еще время от времени бросала на него задумчивый взгляд. Но сиваоанка больше не коснулась этой темы.
Другие тоже потянулись к деревьям, включая Эван и Яркое Пятно. Несколько взрослых остановились, чтобы обсудить особенности техники лазания по деревьям доктора Вилсон.
Когда Ухура отложила в сторону свой джойеуз, капитан Кирк задержался, чтобы напомнить ей, что остальная команда будет ночевать в новой палатке.
– Поспите, лейтенант, – добавил он. – Завтра нам понадобится вся наша сообразительность.
Капитан сказал это таким тоном, словно ожидал, что завтра должно случиться какое-то непредвиденное событие, но Ухура знала, что он просто пытается поднять ей настроение.
Когда Кирк ушел, Стремительный Свет сказал:
– Я не могу хорошо распознавать значения запахов ваших людей, лейтенант Ухура, но исходя из того, что рассказала Несчастье, мне кажется, ты расстроена. Я должен был разрешить тебе петь? Я просто думал, что ты заслужила отдых.
– Спасибо, Стремительный Свет, но речь не об этом, хотя я всегда себя чувствую лучше, когда пою. – Она не хотела затрагивать эту тему, поэтому замолчала.
– Тогда пойдем, – сказал Стремительный Свет, поднимаясь и беря ее руку своим хвостом, – ты можешь петь со мной так же спокойно, как, если бы ты пела для самой себя, чтобы поднять настроение. Есть много песен, которые нам нельзя петь при других, возможно, я отыщу одну, чтобы доставить тебе радость.
Когда они уже шли к палатке, сиваоанец сказал:
– От твоего капитана исходит запах предчувствия. Неужели вы с ним так отличаетесь друг от друга, что его предчувствие тебя расстраивает? Я спрашиваю потому, что не знаю, насколько ваши люди различны, но мне бы не хотелось никого оскорбить.
– Предчувствие? – переспросила Ухура. – Ты прав, Стремительный Свет.
Я думаю, капитан только пытался поддержать мое моральное состояние, у него это неплохо получается. В других обстоятельствах я бы ему поверила.
– Ты можешь верить ему, если наблюдения Яркого Пятна точны. А это обычно так и есть. Он надеется на что-то хорошее… и скоро.
– Я тоже надеюсь на что-то хорошее.
Стремительный Свет жестом пригласил ее в палатку и дотронулся до маленького круглого предмета, вплетенного в материю. Из него полился ясный спокойный свет, настолько яркий, что при нем можно было читать. Сиваоанец сказал:
– Ну вот, кое-что хорошее уже наступило.
Ухура покачала головой. Она села на ворох материи, поджала колени и уставилась на блики огня.
– Ты не веришь мне, – продолжил Стремительный Свет, – но вот увидишь: когда два барда встречаются в одном лагере, мир может измениться. Ты пошла дальше чем барды, которых я когда-либо встречал. Вдвоем мы изменим много миров.
Она грустно улыбнулась ему.
– Я бы хотела верить в это, Стремительный Свет, но мне даже не разрешено говорить о переменах, на которые я надеюсь.
– Тогда пой, – сказал он тихо. – Нет ограничений на песню.
– Это правда?! – Внезапно у нее вспыхнула новая надежда.
– Конечно. Даже с твоей плохой памятью ты должна помнить тот день, когда ты впервые пришла в лагерь. Как только ты запела, мы все узнали, что ты бард. Ветреный Путь также принял тебя за кормящую мать, но позже ты объяснила, что это не так… – Она кивнула, и он продолжил:
– Ты говорила о вещах, о которых не часто говорят, но Ветреный Путь не ударил тебя.
– Я думала, это потому, что мы были вам незнакомы, и он не посмел.
Стремительный Свет согнул свой хвост в петлю.
– Ветреный Путь смеет много чего. Нет, лейтенант Ухура, дело не в этом. Даже Ветреный Путь не посмеет ударить барда или кормящую мать. И еще у нас есть поговорка; «Без детей и песен нет будущего». Ты можешь петь все, что хочешь, и единственное наказание, которое может тебя ожидать, это просьба покинуть лагерь.
Ухура сказала:
– Но это то же наказание, что и за разговор. Стремительный Свет сел рядом с ней, обернул хвост вокруг ног Ухуры, и снова взял в руки свой струнный инструмент.
– Я не попрошу тебя оставить лагерь, лейтенант Ухура. По крайней мере из-за пения.
«Как Несчастье, – подумала Ухура, – они все пытаются найти способ помочь нам! Это неимоверно трудно, но они все же пытаются.»
Девушка взяла свой джойеуз и настроила на йауанскую мелодию. «Начать просто», – подумала она, вслух же лейтенант сказала.
– Я спою тебе на древнем языке, Стремительный Свет. Мой акцент будет странным для тебя, но, я думаю, ты поймешь.
Она начала версию «Баллады об Облакоподобной», которую больше всего любила. Во время пения Ухура вспомнила, как много лет назад Закат учила ее словам и музыке, ей вспомнился тот полдень в каюте «Энтерпрайза», когда она пела капитану. Правда, Ухура несколько опасалась, что может нарушить запрет, который наложила Закат на эти баллады. Йауанскую песню могли петь все, как и песни с Земли. Единственное ограничение, которое попросила соблюдать Закат, это не петь их йауанцам. Сегодня днем Ухура еще раз напомнила себе, что этот народ не йауанцы. Она пела свою обучающую песню для Несчастья и снова для Цепкого Когтя по требованию Вилсон. Никто из них не узнал песни и не знал пропавшего куплета о лекарстве от Долгой Смерти.
Когда девушка закончила балладу, то увидела, что Стремительный Свет смотрит на нее расширенными глазами. Она никогда не видела такого взгляда у сиваоанцев. Он моргал глазами от изумления. Когда его глаза снова приняли свои нормальные размеры, она наконец отважилась задать ему вопрос.
– Что такое Стремительный Свет?
Он моментально обмотал хвостом ее запястье. Хватка была сильной, но успокаивающей.
– Я не хотел тебя напутать, – быстро сказал сиваоанец, – клянусь на древнем языке. Ты даже не понимаешь, что ты только что спела! – Его уши дернулись назад от изумления. – Ты, действительно, не понимаешь!
Она покачала головой.
– Лейтенант Ухура, пожалуйста! – В его голосе теперь послышалось огромное нетерпение, и это пугало так же, как и гнев Жесткого Хвоста. – У тебя есть разрешение петь эту песню на публике? Дай мне ответ на древнем языке!
Девушка все заранее обдумала, ей не требовалось времени на размышление. Она мгновенно перешла на древний язык и сказала:
– Да, у меня есть разрешение петь «Балладу об Облакоподобной» на публике. Я делала это много раз и даже перевела ее на родной язык, чтобы петь для капитана и других на «Энтерпрайзе».
Стремительный Свет почувствовал безграничное облегчение. Затем он встал, повернулся к ней единой и постоял так несколько минут. Его хвост дрожал от возбуждения. Впрочем, Ухура не смогла бы сказать с уверенностью, возбуждение это или нечто иное, но главное, что она больше не боялась.
Наконец, сиваоанец снова повернулся к ней и мягко сказал:
– Лейтенант Ухура, «Баллада об Облакоподобной» была создана одним из величайших бардов, которых когда-либо знал наш мир – Он внимательно посмотрел на нее. – Ты не знаешь происхождения песни, не так ли?
– Нет, – призналась она, – я только знаю песню. Я даже не знаю имени… – она постаралась избежать употребления слова йауанки – … того, кто создал ее.
– Ее имя было Закат в-Энниен.
Девушка невольно открыла рот от изумления, и он снова бросился на колени перед ней.
– Ты знаешь это имя, – сказал он, – и все же ты не знала, что это ее песня?
Ухура покачала головой и осторожно предположила;
– Может быть, я научилась песне от… дальней наследницы Заката в-Энниен.
Ей показалось, что это единственное разумное объяснение сходству имен.
– Ты дашь мне разрешение петь песню на публике?
Ухура видела, что Стремительный Свет желал этого каждой клеткой своего тела, но Эван сказала, что сиваоанцы должны признать своих собратьев, чтобы помочь им. И поэтому она ответила:
– Мне очень жаль, Стремительный Свет. Она не принадлежит мне, чтобы я могла дарить ее. Это песни тех… о ком мне запрещено говорить.
– Понятно, – сказал он, снова поднялся на ноги и отошел прочь, его хвост волочился по земле. Лейтенант ничего не могла сделать, чтобы утешить его. Ухура не желала причинять ему боль, но поступила так, как, по ее мнению, только и можно было помочь Закату…
Его хвост немного поднялся, и Стремительный Свет снова повернулся к ней.
– Сейчас я спою тебе песню бардов, лейтенант Ухура.
Казалось, что он, говоря это, имел в виду что-то определенное. Когда она поинтересовалась, Стремительный Свет объяснил:
– Эта песня может исполняться только между бардами, но не на публике.
– Он взял свой инструмент и быстро настроил.
Девушка чувствовала себя обязанной повторить свое обещание по поводу святости его песен на древнем языке, но он остановил лейтенанта прежде, чем та успела заговорить.
– Не говори ничего. Слушай, – сказал он и начал петь очень тихим голосом, так что Ухуре пришлось наклониться в его сторону, чтобы слышать.
Он пел очень долго, не одну песню, а целый цикл, мелодия то становилась гневной и неблагозвучной, то грустной и просящей и, наконец, перешла в аккорды надежды.
Ухура понимала, что ей важно запомнить каждое слово, каждую деталь.
Она так сильно сконцентрировалась на песне, что, когда Стремительный Свет отложил свою лютню, лейтенант оказалась застигнута врасплох его движением.
Стремительный Свет спросил, все ли она поняла. Неплохо зная древний язык и получив уроки местного наречия у детей, Ухура пропустила очень мало из того, о чем пел бард, и он терпеливо объяснил ей эти куски.
Затем он медленно, выделяя каждое слово, сказал:
– Ты не можешь петь эти песни ни перед кем, кроме другого барда.
Она не могла не понять выделенной им фразы, и чтобы заверить его еще раз, лейтенант повторила:
– Я обещаю, Стремительный Свет, что никогда не буду петь эту песню ни перед кем, за исключением другого барда.
Неожиданно он ощетинился, шерсть встала дыбом.
– Твоя память! – воскликнул Стремительный Свет.
Она знала, что сиваоанец испугался, что его попытка помочь напрасна.
Ухура на древнем языке ответила:
– У меня не такая уж плохая память, как ты думаешь, Стремительный Свет. Прослушиваний через десять или больше я, наверное, смогла бы петь твои песни, но я обещаю, что никогда не забуду их содержание – Хорошо, – сказал сиваоанец, его усы зашевелились от облегчения. Теперь мы заснем. Завтра, когда твой голос отдохнет, я попрошу тебя спеть мне другие песни на древнем языке, которые ты знаешь. – Он встал, дотронулся до светильника, и помещение тут же поместилось в темноту, согреваемое теплом тлеющих углей.
Ухура сняла свои ботинки и закуталась от ночной прохлады в материал с темным рисунком. Ей было о чем подумать и что попытаться понять. Она долго лежала в темноте, прежде чем ее глаза сомкнулись, чтобы увидеть во сне древний мир и барда по имени Закат в-Энниен…
Это казалось так просто: сложить палатку и уехать, но лагерь, который они собирались покинуть, была вся Сивао. Покиньте, уезжайте, вы принесли планете достаточно вреда.
Но где они найдут приют?
Нет, слишком поздно спрашивать об этом. Они уже согласились уехать из-за стыда за то, что пятнадцать видов растений больше никогда не вырастут в этом мире снова, за четыре вида животных, охотиться на которых не научится больше ни один ребенок. От стыда за смерть, которую они отыскали в своих городах, как будто они создали ее и перенесли в самые глубокие леса, словно ужасную песню. Сейчас смерть остановлена, отрезана, как гнилая плоть, а оставшихся несколько жертв вылечит Удар Грома, но ничто не вылечит их от стыда. Поэтому они согласились ехать.
Закат хотела бы иметь возможность решить все по-другому, но видела только дрожащую тень хищника – корабля, стоявшего в центре города готовым к отправке. Его запуск уничтожит большинство из того, что построили ее родичи. Лес многие годы спустя поглотит все остальное, скрывая их следы от глаз, но не стирая из памяти.
Она могла остаться, если бы захотела, барда примут в любом лагере. Но Закат знала, что полетит, по той же причине, по которой она пришла в этот первый город, – ее песни нужны были здесь не меньше, чем в лесу. И они понадобятся особенно в путешествии, еще больше в другом мире. Так что она попрощалась по-своему, последней песней, и повернулась, чтобы уйти.
И увидела Петлехвоста. Он стоял к ней спиной на расстоянии слышимости песни, его хвост нехарактерно свисал на землю. Закат молча ждала, пока он успокоится. Наконец сиваоанец нашел в себе силы посмотреть ей в лицо, его глаза, его хвост молили.
– Твои песни, – попросил он.
Это было тоже трудное решение, но оно оставалось единственной надеждой, которую она хотела приберечь для своего народа в изгнании. С грустью в голосе Закат сказала:
– От барда к барду, Петлехвост, на память обо мне. – Ну вот, она и сделала это, ее песни будут помнить только барды, и никогда они не будут исполняться на публике. Все еще используя ритуальные слова, такие же старые, как и любая из традиций, которые Закат знала, она добавила:
– До того дня, пока бард не придет в мой лагерь. Тогда я освобожу все песни.
И теперь древние слова приобрели другой смысл. Это было все, что она могла предложить своим собратьям в изгнании, ее песни будут принадлежать только им до тех пор, пока они не объединяться с кем-нибудь из своего родного мира. Тогда ее песни им больше не понадобятся, это объединение будет означать, что их бесчестие и изгнание закончены. У них появятся новые радостные песни.
Петлехвост, по-видимому, понял и даже принял ее решение. Он постоял некоторое время молча, затем произнес:
– Никто из нас не доживет, чтобы увидеть это, Закат…
Она выгнула усы. Она знала это. Она знала также, что это не было повторной просьбой.
Он подошел, обвил своим хвостом запястья ее руки и сказал:
– Закат в-Энниен, я даю тебе все свои песни… пусть они будут свободны там, где ты разобьешь свой последний лагерь. Тебе и другим они могут понадобиться.
Закат не решалась заговорить. Вместо этого она обвила его хвостом.
Затем по молчаливому согласию они отпустили друг друга. Петлехвост молча направился в лес. Закат повернулась и пошла к сердцу города и кораблю, который ждал там. Она не посмела обернуться, так как ее сердце рвалось вперед.
Стало прохладно, и она покрепче закуталась в плед.
Внезапно доктор сообразила, что лежит одна. От осознания этого сон моментально пропал, и она мгновенно поднялась на колени, а ее фазер оказался в руке.
Звуки теперь слышали громче, но от этого не становились понятнее…
Спор? Это звучало слишком сложно, чтобы быть простым, а отсутствие Яркого Пятна сделало Вилсон чрезвычайно осторожной.
– Это сиваоанское заболевание. Услышала песню Найеты, и это, без всяких сомнений, описание заболевания.
– Ну и что нам теперь делать? Ваши предложения, мистер Спок?
– Если, как говорит доктор Вилсон, Цепкий Коготь распознает эту болезнь только при столкновении с конкретным случаем заболевания АДФ, мы должны найти возможность предоставить ей такой случай. Несомненно, капитан, что наше основное направление деятельности должно не только заставить сиваоанцев признать существование своих родичей, но и, как архаично выражается доктор Мак-кой, сделать телефонный звонок к ним домой.
Кирк выглядел мрачно.
– Это будет не так просто. Должен быть другой путь.
– Есть еще одна возможность, – вставила Вил сон, – хотя я признаю, что она полностью зависит от удачи. Видите ли, капитан, существует естественный отбор среди вирусов и среди их жертв. Болезнь значительно сильнее, пока она не адаптируется к своему хозяину, и наоборот. Возможно, Цепкий Коготь видит случаи этого заболевания каждый день, но так как симптомы резко отличаются, совершенно не понимает, что это болезнь, о которой говорю я.
– Не понимаю, – признался Кирк. – Вы думаете, что Цепкий Коготь, возможно, имеет дело с мягкими формами АДФ и, соответственно, более слабыми симптомами?
– Вы все поняли правильно. Но дело в том, что симптомы могут быть не только более слабыми, они могут быть вообще другими. Возможно, что йауанскую форму заболевания не видели в этом мире две тысячи лет или более того!
– Так что мы должны отвезти одного из их докторов на Йауо, – подвел итог Кирк. – Великий боже! И как я должен по вашему сделать это?
Этот вопрос был адресован к Вселенной в целом, но Эван Вилсон тут же отреагировала на него озорной улыбкой.
– Я могу сама обдумать план похищения. Почему бы нам, например, не предложить Цепкому Когтю и ее детям экскурсию по «Энтерпрайзу»? Я уверена, мистеру Скотту понравится мысль продемонстрировать ей возможности корабля при движении в искривлением пространстве.
– Доктор Вилсон, – заметил Спок, – в таком случае Командование Звездного Флота будет расценивать ваши действия как экстремистские, если не безоговорочно преступные.
Эван Вилсон оскорбилась.
– Мистер Спок, вы что, действительно верите, что я могу похитить детей? Я в шоке, сэр. Я убедительно советую вам приглядывать за своим хвостом.
Неосознанно, Спок последовал за ее взглядом и уткнулся в то место, за которым ему пришлось бы приглядывать, имей он хвост на самом деле. Кирк засмеялся, больше от облегчения, чем от шутки.
– Ну что ж, – сказал он, – есть у кого-нибудь еще предложения? – он глянул на Вилсон. – За исключением, конечно, попытки найти местного доктора без тесных семейных связей?
– Давайте сначала поедим, а потом еще раз все обсудим, – предложила Эван Вилсон, но ее глаза были задумчивыми, что удивило Кирка.
«Боже мой, – подумал он, – она может воспринять это всерьез! И что всего хуже, я даже дам ей корабль, чтобы проделать это!»
Обед был праздничным: дети перебегали от одного костра для приготовления пищи к другому в напрасной попытке успеть попробовать все, шутки и байки рассказывались повсюду, время от времени происходили схватки между детьми под одобрительные крики взрослых. Это продолжалось несколько часов. Кирк нашел время проинформировать Чехова о встрече Вилсон с Цепким Когтем и убедить его, что это не должно стать поводом для отчаяния. Ухура уже знала об этом и понимала всю подноготную, благодаря тактичному разъяснению Вилсон.
Чехов познакомил Вилсон с детьми Цепкого Когтя и дал соответствующие рекомендации по правильному воспитанию. Эван тут же прикрикнула и шлепнула одного, когда тот попытался вонзить когти в ее больную спину, и с этого момента малыши стали относится к ней с повышенной осторожностью. Вилсон перекинула свой шлейф через плечо, покрывая вторым слоем грудь, и привязала свободный конец на уровне талии. Получившееся в результате этого покрытие придало ее плечам и спине приличную защиту, и скоро она оказалась так же увешана детьми, как и сам Чехов. Один полз, цепляясь за материал штанов, по бедру, а другой раскачивался на складке защитного покрытия из шлейфа.
Стремительный Свет был приглашен для пения. Универсальный переводчик не смог поспеть за ритмом куплетов, но мелодия настолько захватывала, что даже Кирк не смог удержаться от подвывания хору, самозабвенно распевавшему под ритмичное подергивание хвостов. Герой баллады был известен Богоподобная в-Энниен.
Затем Стремительный Свет повернулся к Ухуре и попросил спеть ее. Она застенчиво исполнила легкую мелодию в стиле Суахили. Сиваоанцы попросили еще, но Стремительный Свет напомнил о том, что Ухура провела весь день, исполняя песни для детей, и, говоря по справедливости, ей нужно дать отдохнуть. Это привело к потоку извинений и признанию Ухуры, что она действительно немного утомлена. Она будет петь завтра, если они пожелают.
Но на этот счет, собственно, сомнений и не возникало.
Стремительный Свет спел еще с десяток песен. К тому времени, когда Стремительный Свет закончил вторую песнь о Богоподобной в-Энниен, Ногохват уснул в шлейфе Вилсон Говорунья, сидевшая, как шляпа, у доктора на голове, спросила Кирка:
– А Облакоподобная когда-нибудь приходила в ваш лагерь?
Кирк не смог вспомнить ничего, кроме цитаты из Харкота Фентона Мадда, которая не совсем подходила к этому случаю.
– О, да, – улыбаясь, ответила Вилсон.
– Очень много раз, Говорунья, – согласился Спок. – И под разными именами и прозвищами: Рэйвен, Койот, дядюшка Сандэй.
Заметив удивленный взгляд Кирка, Спок объяснил:
– Трюкач – распространенная фигура в фольклоре, капитан, бог или демон, который может изменить свою форму по желанию.
– Вор и клоун, – добавила Вилсон.
– И это тоже, – подтвердил Спок. – Каждая культура содержит разные имена для него или нее – И обращаясь к Говорунье, вулканец добавил – В моем мире Облакоподобная называла себя Ткей.
– Ты мне расскажешь, как это случилось, мистер Спок? – попросила Говорунья.
– Завтра, – твердым голосом перебила Цепкий Коготь. Она начала процесс изъятия двух малышей с головы и из одежды Вилсон.
Хвост Яркого Пятна обвился вокруг запястья Кирка.
– Пожалуйста, пойдем, – прошептала она – У меня идея – Капитан последовал за ней прочь от толпы и музыки и вошел в сравнительную тишину палатки Левого Уха.
Яркое Пятно объяснила:
– Я рассказала Левому Уху, как случилось, что я узнала о вашей памяти и о том, что вы можете хранить ее в ящике. Это и есть та машина, Левое Ухо. – Яркое Пятно подняла трикодер Кирка и поспешно добавила:
– Она не может рассказать ни тебе, ни мне, но, может быть, она может рассказать вашей машине памяти?
Левое Ухо произнесла.
– Я, может быть… смогу. Я не знаю, Яркое Пятно.
– Я не прошу на древнем языке, – заверила ее Яркое Пятно. – Просто попробуй. Ей можно попробовать, капитан? Ты не покажешь ей, как это работает?
– С удовольствием, – сказал Кирк, он снял с плеча ремешок и передал прибор Левому Уху, которая нерешительно взяла его. – Все в порядке, успокоил он ее, – я тоже не прошу, чтобы ты рассказывала на древнем языке.
Но попробовать стоит.
Он показал сиваоанке, как пользоваться записью и затем воспроизводить записанное, и проследил, как она попробовала. Левое Ухо поразилась, услышав свой голос.
– Это не я, – воскликнула она.
Яркое Пятно дернула ушами назад и сказала:
– Нет же! Это на тебя похоже, Левое Ухо А вот мой голос машина записывает неправильно.
Кирк растолковал им, почему так происходит, и хорошее техническое объяснение отвлекло Левое Ухо от первоначальной цели демонстрации. Должно быть, объяснение удовлетворило сиваоанку, интеллектуально, если не эмоционально, и она попробовала прибор еще раз, изменяя свой голос до разных уровней. Наконец она сказала:
– Я одолжу ваш ящик для запоминании, если позволите, капитан Кирк, и верну его вам завтра.
– Да, Левое Ухо. И спасибо.
Шерсть сиваоанки ощетинилась.
– Уходите сейчас, – сказала она, – я должна подумать.
Яркое Пятно выбежала из палатки. Джеймс Кирк ускорил шаг, чтобы догнать ее.
– Спасибо, Яркое Пятно. Это была хорошая идея.
– Только бы она сработала, – сказала Яркое Пятно. Ее голос сейчас больше походил на ворчание. – Я уже достаточно взрослая, но я не понимаю, что здесь происходит.
– Если это как-то утешит тебя, Яркое Пятно, то и я, взрослый, не всегда понимаю, почему мои люди в некоторых случаях поступают так, а не иначе. Единственное решение вопроса – продолжать изучать друг друга.
– И, наверное, задавать вопросы, даже если они детские? – кончик ее хвоста коротко мотнулся в сторону.
Кирк улыбнулся.
– Иногда, даже если тебя ударят за это.
– Откуда тебе известно, что ты взрослый? – вдруг спросила она.
Кирк снова улыбнулся.
– Федерация не ставит детей командовать звездным кораблем, – сказал он. – По крайней мере, мне об этом неизвестно.
– А, – кивнула она и снова спросила:
– А какую тропу ты прошел?
Кирку вдруг стало ясно, что под словом «идти», Яркое Пятно имела в виду какой-то ритуал или посвящение.
– Это не наш обычай, если я правильно понял то, что ты сказала.
Понятие «взрослый» в Федерации варьируется от мира к миру и от культуры к культуре… Но по всем нашим стандартам, я законный взрослый.
После этого ему еще пришлось объяснять сиваоанке, что означает термин «законный взрослый», и так они разговаривали до тех пор, пока не присоединились к толпе, окружавшей Стремительный Свет. Предмет разговора, как понял Кирк, захватил Яркое Пятно полностью, и даже когда она наконец устроилась, чтобы слушать пение, то все еще время от времени бросала на него задумчивый взгляд. Но сиваоанка больше не коснулась этой темы.
* * *
Пение продолжалось до наступления темноты. В гаснущей солнечном свете, с последними спокойными песнями, сиваоанцы начали расходиться по своим палаткам. Ухура заметила Несчастье, забиравшуюся на одно из деревьев в глубине леса. Хотя Несчастье свободно пользовалась палаткой Цепкого Когтя в дневное время, но спала она обычно на дереве, как подросток.Другие тоже потянулись к деревьям, включая Эван и Яркое Пятно. Несколько взрослых остановились, чтобы обсудить особенности техники лазания по деревьям доктора Вилсон.
Когда Ухура отложила в сторону свой джойеуз, капитан Кирк задержался, чтобы напомнить ей, что остальная команда будет ночевать в новой палатке.
– Поспите, лейтенант, – добавил он. – Завтра нам понадобится вся наша сообразительность.
Капитан сказал это таким тоном, словно ожидал, что завтра должно случиться какое-то непредвиденное событие, но Ухура знала, что он просто пытается поднять ей настроение.
Когда Кирк ушел, Стремительный Свет сказал:
– Я не могу хорошо распознавать значения запахов ваших людей, лейтенант Ухура, но исходя из того, что рассказала Несчастье, мне кажется, ты расстроена. Я должен был разрешить тебе петь? Я просто думал, что ты заслужила отдых.
– Спасибо, Стремительный Свет, но речь не об этом, хотя я всегда себя чувствую лучше, когда пою. – Она не хотела затрагивать эту тему, поэтому замолчала.
– Тогда пойдем, – сказал Стремительный Свет, поднимаясь и беря ее руку своим хвостом, – ты можешь петь со мной так же спокойно, как, если бы ты пела для самой себя, чтобы поднять настроение. Есть много песен, которые нам нельзя петь при других, возможно, я отыщу одну, чтобы доставить тебе радость.
Когда они уже шли к палатке, сиваоанец сказал:
– От твоего капитана исходит запах предчувствия. Неужели вы с ним так отличаетесь друг от друга, что его предчувствие тебя расстраивает? Я спрашиваю потому, что не знаю, насколько ваши люди различны, но мне бы не хотелось никого оскорбить.
– Предчувствие? – переспросила Ухура. – Ты прав, Стремительный Свет.
Я думаю, капитан только пытался поддержать мое моральное состояние, у него это неплохо получается. В других обстоятельствах я бы ему поверила.
– Ты можешь верить ему, если наблюдения Яркого Пятна точны. А это обычно так и есть. Он надеется на что-то хорошее… и скоро.
– Я тоже надеюсь на что-то хорошее.
Стремительный Свет жестом пригласил ее в палатку и дотронулся до маленького круглого предмета, вплетенного в материю. Из него полился ясный спокойный свет, настолько яркий, что при нем можно было читать. Сиваоанец сказал:
– Ну вот, кое-что хорошее уже наступило.
Ухура покачала головой. Она села на ворох материи, поджала колени и уставилась на блики огня.
– Ты не веришь мне, – продолжил Стремительный Свет, – но вот увидишь: когда два барда встречаются в одном лагере, мир может измениться. Ты пошла дальше чем барды, которых я когда-либо встречал. Вдвоем мы изменим много миров.
Она грустно улыбнулась ему.
– Я бы хотела верить в это, Стремительный Свет, но мне даже не разрешено говорить о переменах, на которые я надеюсь.
– Тогда пой, – сказал он тихо. – Нет ограничений на песню.
– Это правда?! – Внезапно у нее вспыхнула новая надежда.
– Конечно. Даже с твоей плохой памятью ты должна помнить тот день, когда ты впервые пришла в лагерь. Как только ты запела, мы все узнали, что ты бард. Ветреный Путь также принял тебя за кормящую мать, но позже ты объяснила, что это не так… – Она кивнула, и он продолжил:
– Ты говорила о вещах, о которых не часто говорят, но Ветреный Путь не ударил тебя.
– Я думала, это потому, что мы были вам незнакомы, и он не посмел.
Стремительный Свет согнул свой хвост в петлю.
– Ветреный Путь смеет много чего. Нет, лейтенант Ухура, дело не в этом. Даже Ветреный Путь не посмеет ударить барда или кормящую мать. И еще у нас есть поговорка; «Без детей и песен нет будущего». Ты можешь петь все, что хочешь, и единственное наказание, которое может тебя ожидать, это просьба покинуть лагерь.
Ухура сказала:
– Но это то же наказание, что и за разговор. Стремительный Свет сел рядом с ней, обернул хвост вокруг ног Ухуры, и снова взял в руки свой струнный инструмент.
– Я не попрошу тебя оставить лагерь, лейтенант Ухура. По крайней мере из-за пения.
«Как Несчастье, – подумала Ухура, – они все пытаются найти способ помочь нам! Это неимоверно трудно, но они все же пытаются.»
Девушка взяла свой джойеуз и настроила на йауанскую мелодию. «Начать просто», – подумала она, вслух же лейтенант сказала.
– Я спою тебе на древнем языке, Стремительный Свет. Мой акцент будет странным для тебя, но, я думаю, ты поймешь.
Она начала версию «Баллады об Облакоподобной», которую больше всего любила. Во время пения Ухура вспомнила, как много лет назад Закат учила ее словам и музыке, ей вспомнился тот полдень в каюте «Энтерпрайза», когда она пела капитану. Правда, Ухура несколько опасалась, что может нарушить запрет, который наложила Закат на эти баллады. Йауанскую песню могли петь все, как и песни с Земли. Единственное ограничение, которое попросила соблюдать Закат, это не петь их йауанцам. Сегодня днем Ухура еще раз напомнила себе, что этот народ не йауанцы. Она пела свою обучающую песню для Несчастья и снова для Цепкого Когтя по требованию Вилсон. Никто из них не узнал песни и не знал пропавшего куплета о лекарстве от Долгой Смерти.
Когда девушка закончила балладу, то увидела, что Стремительный Свет смотрит на нее расширенными глазами. Она никогда не видела такого взгляда у сиваоанцев. Он моргал глазами от изумления. Когда его глаза снова приняли свои нормальные размеры, она наконец отважилась задать ему вопрос.
– Что такое Стремительный Свет?
Он моментально обмотал хвостом ее запястье. Хватка была сильной, но успокаивающей.
– Я не хотел тебя напутать, – быстро сказал сиваоанец, – клянусь на древнем языке. Ты даже не понимаешь, что ты только что спела! – Его уши дернулись назад от изумления. – Ты, действительно, не понимаешь!
Она покачала головой.
– Лейтенант Ухура, пожалуйста! – В его голосе теперь послышалось огромное нетерпение, и это пугало так же, как и гнев Жесткого Хвоста. – У тебя есть разрешение петь эту песню на публике? Дай мне ответ на древнем языке!
Девушка все заранее обдумала, ей не требовалось времени на размышление. Она мгновенно перешла на древний язык и сказала:
– Да, у меня есть разрешение петь «Балладу об Облакоподобной» на публике. Я делала это много раз и даже перевела ее на родной язык, чтобы петь для капитана и других на «Энтерпрайзе».
Стремительный Свет почувствовал безграничное облегчение. Затем он встал, повернулся к ней единой и постоял так несколько минут. Его хвост дрожал от возбуждения. Впрочем, Ухура не смогла бы сказать с уверенностью, возбуждение это или нечто иное, но главное, что она больше не боялась.
Наконец, сиваоанец снова повернулся к ней и мягко сказал:
– Лейтенант Ухура, «Баллада об Облакоподобной» была создана одним из величайших бардов, которых когда-либо знал наш мир – Он внимательно посмотрел на нее. – Ты не знаешь происхождения песни, не так ли?
– Нет, – призналась она, – я только знаю песню. Я даже не знаю имени… – она постаралась избежать употребления слова йауанки – … того, кто создал ее.
– Ее имя было Закат в-Энниен.
Девушка невольно открыла рот от изумления, и он снова бросился на колени перед ней.
– Ты знаешь это имя, – сказал он, – и все же ты не знала, что это ее песня?
Ухура покачала головой и осторожно предположила;
– Может быть, я научилась песне от… дальней наследницы Заката в-Энниен.
Ей показалось, что это единственное разумное объяснение сходству имен.
– Ты дашь мне разрешение петь песню на публике?
Ухура видела, что Стремительный Свет желал этого каждой клеткой своего тела, но Эван сказала, что сиваоанцы должны признать своих собратьев, чтобы помочь им. И поэтому она ответила:
– Мне очень жаль, Стремительный Свет. Она не принадлежит мне, чтобы я могла дарить ее. Это песни тех… о ком мне запрещено говорить.
– Понятно, – сказал он, снова поднялся на ноги и отошел прочь, его хвост волочился по земле. Лейтенант ничего не могла сделать, чтобы утешить его. Ухура не желала причинять ему боль, но поступила так, как, по ее мнению, только и можно было помочь Закату…
Его хвост немного поднялся, и Стремительный Свет снова повернулся к ней.
– Сейчас я спою тебе песню бардов, лейтенант Ухура.
Казалось, что он, говоря это, имел в виду что-то определенное. Когда она поинтересовалась, Стремительный Свет объяснил:
– Эта песня может исполняться только между бардами, но не на публике.
– Он взял свой инструмент и быстро настроил.
Девушка чувствовала себя обязанной повторить свое обещание по поводу святости его песен на древнем языке, но он остановил лейтенанта прежде, чем та успела заговорить.
– Не говори ничего. Слушай, – сказал он и начал петь очень тихим голосом, так что Ухуре пришлось наклониться в его сторону, чтобы слышать.
Он пел очень долго, не одну песню, а целый цикл, мелодия то становилась гневной и неблагозвучной, то грустной и просящей и, наконец, перешла в аккорды надежды.
Ухура понимала, что ей важно запомнить каждое слово, каждую деталь.
Она так сильно сконцентрировалась на песне, что, когда Стремительный Свет отложил свою лютню, лейтенант оказалась застигнута врасплох его движением.
Стремительный Свет спросил, все ли она поняла. Неплохо зная древний язык и получив уроки местного наречия у детей, Ухура пропустила очень мало из того, о чем пел бард, и он терпеливо объяснил ей эти куски.
Затем он медленно, выделяя каждое слово, сказал:
– Ты не можешь петь эти песни ни перед кем, кроме другого барда.
Она не могла не понять выделенной им фразы, и чтобы заверить его еще раз, лейтенант повторила:
– Я обещаю, Стремительный Свет, что никогда не буду петь эту песню ни перед кем, за исключением другого барда.
Неожиданно он ощетинился, шерсть встала дыбом.
– Твоя память! – воскликнул Стремительный Свет.
Она знала, что сиваоанец испугался, что его попытка помочь напрасна.
Ухура на древнем языке ответила:
– У меня не такая уж плохая память, как ты думаешь, Стремительный Свет. Прослушиваний через десять или больше я, наверное, смогла бы петь твои песни, но я обещаю, что никогда не забуду их содержание – Хорошо, – сказал сиваоанец, его усы зашевелились от облегчения. Теперь мы заснем. Завтра, когда твой голос отдохнет, я попрошу тебя спеть мне другие песни на древнем языке, которые ты знаешь. – Он встал, дотронулся до светильника, и помещение тут же поместилось в темноту, согреваемое теплом тлеющих углей.
Ухура сняла свои ботинки и закуталась от ночной прохлады в материал с темным рисунком. Ей было о чем подумать и что попытаться понять. Она долго лежала в темноте, прежде чем ее глаза сомкнулись, чтобы увидеть во сне древний мир и барда по имени Закат в-Энниен…
* * *
Наверное, ночь была очень темной… Закат в-Энниен стояла на краю города и вглядывалась в леса своего детства; свет Сумасшедшей Звезды освещал их, придавая деревьям фантастические очертания. Когда ей стало невыносимо Закат посмотрела вниз на движение своей собственной тени: «Тень в ночи, вот чем я стала… вот чем мы все стали. Так много изменилось и продолжает изменяться, что мы не можем больше жить вместе в лесах этого мира. Мы покидаем лагерь».Это казалось так просто: сложить палатку и уехать, но лагерь, который они собирались покинуть, была вся Сивао. Покиньте, уезжайте, вы принесли планете достаточно вреда.
Но где они найдут приют?
Нет, слишком поздно спрашивать об этом. Они уже согласились уехать из-за стыда за то, что пятнадцать видов растений больше никогда не вырастут в этом мире снова, за четыре вида животных, охотиться на которых не научится больше ни один ребенок. От стыда за смерть, которую они отыскали в своих городах, как будто они создали ее и перенесли в самые глубокие леса, словно ужасную песню. Сейчас смерть остановлена, отрезана, как гнилая плоть, а оставшихся несколько жертв вылечит Удар Грома, но ничто не вылечит их от стыда. Поэтому они согласились ехать.
Закат хотела бы иметь возможность решить все по-другому, но видела только дрожащую тень хищника – корабля, стоявшего в центре города готовым к отправке. Его запуск уничтожит большинство из того, что построили ее родичи. Лес многие годы спустя поглотит все остальное, скрывая их следы от глаз, но не стирая из памяти.
Она могла остаться, если бы захотела, барда примут в любом лагере. Но Закат знала, что полетит, по той же причине, по которой она пришла в этот первый город, – ее песни нужны были здесь не меньше, чем в лесу. И они понадобятся особенно в путешествии, еще больше в другом мире. Так что она попрощалась по-своему, последней песней, и повернулась, чтобы уйти.
И увидела Петлехвоста. Он стоял к ней спиной на расстоянии слышимости песни, его хвост нехарактерно свисал на землю. Закат молча ждала, пока он успокоится. Наконец сиваоанец нашел в себе силы посмотреть ей в лицо, его глаза, его хвост молили.
– Твои песни, – попросил он.
Это было тоже трудное решение, но оно оставалось единственной надеждой, которую она хотела приберечь для своего народа в изгнании. С грустью в голосе Закат сказала:
– От барда к барду, Петлехвост, на память обо мне. – Ну вот, она и сделала это, ее песни будут помнить только барды, и никогда они не будут исполняться на публике. Все еще используя ритуальные слова, такие же старые, как и любая из традиций, которые Закат знала, она добавила:
– До того дня, пока бард не придет в мой лагерь. Тогда я освобожу все песни.
И теперь древние слова приобрели другой смысл. Это было все, что она могла предложить своим собратьям в изгнании, ее песни будут принадлежать только им до тех пор, пока они не объединяться с кем-нибудь из своего родного мира. Тогда ее песни им больше не понадобятся, это объединение будет означать, что их бесчестие и изгнание закончены. У них появятся новые радостные песни.
Петлехвост, по-видимому, понял и даже принял ее решение. Он постоял некоторое время молча, затем произнес:
– Никто из нас не доживет, чтобы увидеть это, Закат…
Она выгнула усы. Она знала это. Она знала также, что это не было повторной просьбой.
Он подошел, обвил своим хвостом запястья ее руки и сказал:
– Закат в-Энниен, я даю тебе все свои песни… пусть они будут свободны там, где ты разобьешь свой последний лагерь. Тебе и другим они могут понадобиться.
Закат не решалась заговорить. Вместо этого она обвила его хвостом.
Затем по молчаливому согласию они отпустили друг друга. Петлехвост молча направился в лес. Закат повернулась и пошла к сердцу города и кораблю, который ждал там. Она не посмела обернуться, так как ее сердце рвалось вперед.
* * *
Эван Вилсон беспокойно заерзала в гамаке из-за гневных звуков, которые доносились из глубины леса. Она приподнялась на локте, безнадежно пытаясь продрать глаза и привести в порядок спутавшиеся ото сна мысли.Стало прохладно, и она покрепче закуталась в плед.
Внезапно доктор сообразила, что лежит одна. От осознания этого сон моментально пропал, и она мгновенно поднялась на колени, а ее фазер оказался в руке.
Звуки теперь слышали громче, но от этого не становились понятнее…
Спор? Это звучало слишком сложно, чтобы быть простым, а отсутствие Яркого Пятна сделало Вилсон чрезвычайно осторожной.