Страница:
Черный пепел стал могилой для Хо, Цуй и Хоахчин, для тысяч других богатых и бедных, счастливых и несчастных.
Глава 16
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Глава 1
Глава 2
Глава 3
Глава 16
Сам хан не пошел в Чжунду. Не достигнув Великой стены, он с кешиктенами остановился летовать у Долон-нура. Тут была терпимой жара и росли хорошие травы. Принять сокровища Алтан-хана послал Шихи-Хутага, Онгура и нойона кешиктенов Архай-Хасара. Они возвратились с караванами, нагруженными тяжелыми вьюками. Тканей в Чжунду захватили так много, что шелк, не жалея, скручивали в веревки, увязывали им вьюки. Однако не одни лишь ткани доставили караваны. В ханском шатре разложили только небольшую часть сокровищ Алтан-хана, но от них рябило в глазах. Серебро, золото, самоцветы, жемчуг, фарфор, блеск шитья халатов Алтан-хана и его жен, зонты, оружие, сбруя… Все – отменной красоты.
Вместе с Хулан хан осмотрел богатства, добытые его храбрыми воинами, сел на свое место, скрестил ноги. Хулан примеряла то один, то другой халат, смотрелась в бронзовое, оправленное в серебро зеркальце…
– Все ли вы забрали в хранилищах Алтан-хана? – спросил он у Шихи-Хутага.
Шихи-Хутаг развернул книгу, простеганную шелковыми шнурами.
– У них, великий хан, везде порядок. Все, что хранилось, было занесено сюда. Мы сверили – ничего не упустили. Главный хранитель передал сокровища из рук в руки.
– Так. Ну, а себе кое-что взяли?
Взглянув на Онгура и Архай-Хасара, Шихи-Хутаг промолчал. Выходит, взяли… Хан сразу посуровел.
– Говорите!
– Сами мы ничего не брали, – сказал Архай-Хасар. – Но хранитель сокровищ преподнес нам подарки.
– Что же ты получил, Архай-Хасар?
– Да так… Доспехи… Меч Алтан-хана.
– А ты, Онгур?
– Шелка травчатые, чаши серебряные…
– Что досталось тебе, Шихи-Хутаг? – Хан говорил все медленнее, все больше суживались его светлые глаза.
– Ничего, великий хан. Я сказал хранителю: «Все, что принадлежало Алтан-хану, теперь принадлежит Чингисхану, и как смеешь ты, грязный раб, раздаривать его добро?»
– Вы слышите? Недаром я избрал Шихи-Хутага блюстителем и хранителем Великой Ясы[27]. Вы нарушили мое установление. Потому возвратите все, полученное таким недостойным путем. Идите. – Хан взял из рук Шихи-Хутага книгу с описью, полистал твердые страницы, жалея, что ему недоступна тайна знаков. – Почитай, что тут написано.
– Я не могу сделать этого, великий хан. Их язык и их письмо.
– А как же ты сверял-проверял?
– Я нашел людей знающих. Они мне читали – я запоминал. Одного из этих людей я привез тебе. Он хорошо говорит по-нашему и называет себя родичем Елюй Люгэ.
– Позови его сюда.
В шатер вошел рослый человек с длинной, почти до пояса, бородой, степенно поклонился.
– Шихи-Хутаг говорит, что ты родич Елюй Люгэ.
– Да, великий хан. Мое имя Елюй Чу-цай. Как и Люгэ, я один из потомков государей киданьской династии. – Голос у Чу-цая был густ, раскатист, говорил он сдержанно-неторопливо.
– Ваши предки были унижены. Я отомстил Алтан-хану за вас. Ты должен быть мне благодарен.
– Великий хан, мой дед, мой отец и я сам верно служили дому Цзиней. Я был бы виновен в двоедушии, если бы, обратясь лицом к тебе, стал радоваться бедствию моего прежнего повелителя.
– А твой родич Елюй Люгэ? – хмурясь, спросил хан. – Не станешь же говорить, что он тоже думает так.
– Люгэ – воин. Потому наши мысли и поступки не всегда сходны. Чувству вражды и ненависти нет места в моем сердце.
Хан перебил его сердито-насмешливо:
– Но это не помешало тебе помочь Шихи-Хутагу очистить хранилище Алтан-хана. Как же так?
– Посмотри, великий хан, хотя бы на седло, лежащее у твоих ног.
Золотые узоры тонки и легки, будто сотканы из шелковых нитей. Нет ни единого лишнего завитка, все сплетения, пересечения согласны друг с другом. Любая из этих драгоценностей совершенна, любая есть воплощение вековых поисков разного рода умельцев. Я не хотел, чтобы все это было расхищено, изломано, разбито, сгорело. Как это случилось с древними книгами.
– Бережливый… Но книгу можно написать, золотое седло – сделать.
– Можно, великий хан. Но… книга – хранилище человеческого ума, изделие – хранилище его умения. Все уничтожая, мы обрекаем себя на поиски того, что было давно найдено, на познание познанного.
Его рассудительность пришлась по нраву хану, и он спросил:
– Будешь служить мне?
– Мои руки не умеют держать оружие, великий хан.
– Воинов и без тебя достаточно. Мне нужны люди, умеющие писать и читать на языке этой страны. Чем ты занимался в Чжунду?
– Многим… Отыскивал в книгах зерна нетускнеющих истин…
– Тут, вижу, все ищут истину! Погрязли в заблуждениях…
– Сказано: любая лошадь спотыкается, любой человек заблуждается.
Заблуждения ведут к бедам и несчастьям, потому истина – драгоценность, ни с чем не сравнимая. По движению созвездий и планет, разлагая и складывая числа, я пытался прозревать будущее. Мне хотелось помочь людям.
– Тогда ты должен был знать, какая судьба ждет Алтан-хана, – почему не помог?
– Его судьбу можно было предсказать без гаданий. Государство, пораженное изнутри недугом, не излечив его, умирает. Государство, как люди, должно оберегать себя от болезней.
– Ты можешь предсказать, что будет с моим улусом через десять, сто, тысячу лет?
Чу-цай впервые улыбнулся – чуть дрогнули губы и повеселели глаза.
– Охотнее всего я взялся бы предсказать, что будет через тысячу лет.
Но это не в моих силах. Ближнее будущее прозреть тоже нелегко. И не всегда безопасно. Один правитель древнего княжества собрался на войну и спросил у гадателя, что ждет его. Тот ответил: «Победа». Ну, раз победа – чего беспокоиться? Правитель был беспечен, и его разбили. Кто кого обманул?
Думаю, правитель гадателя. И однако же он решил отрубить гадателю голову.
Пригласил к себе, спрятав палача за дверью, и спросил: «Знаешь ли ты, когда наступит час твоей смерти?» Гадатель понял, что к чему, ответил:
«Знаю. Я умру ровно на пять дней раньше тебя». Правитель не только отменил казнь, но и оберегал жизнь гадателя как лучшую драгоценность своей сокровищницы. Тут гадатель обманул правителя. Принужден был сделать это.
Принуждение родит ложь.
– Тебе не придется беспокоиться за свою жизнь. Какие бы победы ни предрекал, беспечен я не буду. Ты будешь состоять при мне. Кто научил тебя нашему языку?
– Бывший твой слуга Хо.
– А-а… Вот как жизнь сводит людей…
Он подумал, что надо бы разыскать Хо и его сестру, но эту мысль вытеснили другие. Алтан-хан обессилен, но не покорен. Однако он тут больше оставаться не может. Доносятся слухи об усилении Кучулука. И хори-туматы еще не наказаны. И меркиты не искоренены до конца. Ему надо возвращаться в степи. Но кто-то должен остаться тут. Скорее всего Мухали…
Вместе с Хулан хан осмотрел богатства, добытые его храбрыми воинами, сел на свое место, скрестил ноги. Хулан примеряла то один, то другой халат, смотрелась в бронзовое, оправленное в серебро зеркальце…
– Все ли вы забрали в хранилищах Алтан-хана? – спросил он у Шихи-Хутага.
Шихи-Хутаг развернул книгу, простеганную шелковыми шнурами.
– У них, великий хан, везде порядок. Все, что хранилось, было занесено сюда. Мы сверили – ничего не упустили. Главный хранитель передал сокровища из рук в руки.
– Так. Ну, а себе кое-что взяли?
Взглянув на Онгура и Архай-Хасара, Шихи-Хутаг промолчал. Выходит, взяли… Хан сразу посуровел.
– Говорите!
– Сами мы ничего не брали, – сказал Архай-Хасар. – Но хранитель сокровищ преподнес нам подарки.
– Что же ты получил, Архай-Хасар?
– Да так… Доспехи… Меч Алтан-хана.
– А ты, Онгур?
– Шелка травчатые, чаши серебряные…
– Что досталось тебе, Шихи-Хутаг? – Хан говорил все медленнее, все больше суживались его светлые глаза.
– Ничего, великий хан. Я сказал хранителю: «Все, что принадлежало Алтан-хану, теперь принадлежит Чингисхану, и как смеешь ты, грязный раб, раздаривать его добро?»
– Вы слышите? Недаром я избрал Шихи-Хутага блюстителем и хранителем Великой Ясы[27]. Вы нарушили мое установление. Потому возвратите все, полученное таким недостойным путем. Идите. – Хан взял из рук Шихи-Хутага книгу с описью, полистал твердые страницы, жалея, что ему недоступна тайна знаков. – Почитай, что тут написано.
– Я не могу сделать этого, великий хан. Их язык и их письмо.
– А как же ты сверял-проверял?
– Я нашел людей знающих. Они мне читали – я запоминал. Одного из этих людей я привез тебе. Он хорошо говорит по-нашему и называет себя родичем Елюй Люгэ.
– Позови его сюда.
В шатер вошел рослый человек с длинной, почти до пояса, бородой, степенно поклонился.
– Шихи-Хутаг говорит, что ты родич Елюй Люгэ.
– Да, великий хан. Мое имя Елюй Чу-цай. Как и Люгэ, я один из потомков государей киданьской династии. – Голос у Чу-цая был густ, раскатист, говорил он сдержанно-неторопливо.
– Ваши предки были унижены. Я отомстил Алтан-хану за вас. Ты должен быть мне благодарен.
– Великий хан, мой дед, мой отец и я сам верно служили дому Цзиней. Я был бы виновен в двоедушии, если бы, обратясь лицом к тебе, стал радоваться бедствию моего прежнего повелителя.
– А твой родич Елюй Люгэ? – хмурясь, спросил хан. – Не станешь же говорить, что он тоже думает так.
– Люгэ – воин. Потому наши мысли и поступки не всегда сходны. Чувству вражды и ненависти нет места в моем сердце.
Хан перебил его сердито-насмешливо:
– Но это не помешало тебе помочь Шихи-Хутагу очистить хранилище Алтан-хана. Как же так?
– Посмотри, великий хан, хотя бы на седло, лежащее у твоих ног.
Золотые узоры тонки и легки, будто сотканы из шелковых нитей. Нет ни единого лишнего завитка, все сплетения, пересечения согласны друг с другом. Любая из этих драгоценностей совершенна, любая есть воплощение вековых поисков разного рода умельцев. Я не хотел, чтобы все это было расхищено, изломано, разбито, сгорело. Как это случилось с древними книгами.
– Бережливый… Но книгу можно написать, золотое седло – сделать.
– Можно, великий хан. Но… книга – хранилище человеческого ума, изделие – хранилище его умения. Все уничтожая, мы обрекаем себя на поиски того, что было давно найдено, на познание познанного.
Его рассудительность пришлась по нраву хану, и он спросил:
– Будешь служить мне?
– Мои руки не умеют держать оружие, великий хан.
– Воинов и без тебя достаточно. Мне нужны люди, умеющие писать и читать на языке этой страны. Чем ты занимался в Чжунду?
– Многим… Отыскивал в книгах зерна нетускнеющих истин…
– Тут, вижу, все ищут истину! Погрязли в заблуждениях…
– Сказано: любая лошадь спотыкается, любой человек заблуждается.
Заблуждения ведут к бедам и несчастьям, потому истина – драгоценность, ни с чем не сравнимая. По движению созвездий и планет, разлагая и складывая числа, я пытался прозревать будущее. Мне хотелось помочь людям.
– Тогда ты должен был знать, какая судьба ждет Алтан-хана, – почему не помог?
– Его судьбу можно было предсказать без гаданий. Государство, пораженное изнутри недугом, не излечив его, умирает. Государство, как люди, должно оберегать себя от болезней.
– Ты можешь предсказать, что будет с моим улусом через десять, сто, тысячу лет?
Чу-цай впервые улыбнулся – чуть дрогнули губы и повеселели глаза.
– Охотнее всего я взялся бы предсказать, что будет через тысячу лет.
Но это не в моих силах. Ближнее будущее прозреть тоже нелегко. И не всегда безопасно. Один правитель древнего княжества собрался на войну и спросил у гадателя, что ждет его. Тот ответил: «Победа». Ну, раз победа – чего беспокоиться? Правитель был беспечен, и его разбили. Кто кого обманул?
Думаю, правитель гадателя. И однако же он решил отрубить гадателю голову.
Пригласил к себе, спрятав палача за дверью, и спросил: «Знаешь ли ты, когда наступит час твоей смерти?» Гадатель понял, что к чему, ответил:
«Знаю. Я умру ровно на пять дней раньше тебя». Правитель не только отменил казнь, но и оберегал жизнь гадателя как лучшую драгоценность своей сокровищницы. Тут гадатель обманул правителя. Принужден был сделать это.
Принуждение родит ложь.
– Тебе не придется беспокоиться за свою жизнь. Какие бы победы ни предрекал, беспечен я не буду. Ты будешь состоять при мне. Кто научил тебя нашему языку?
– Бывший твой слуга Хо.
– А-а… Вот как жизнь сводит людей…
Он подумал, что надо бы разыскать Хо и его сестру, но эту мысль вытеснили другие. Алтан-хан обессилен, но не покорен. Однако он тут больше оставаться не может. Доносятся слухи об усилении Кучулука. И хори-туматы еще не наказаны. И меркиты не искоренены до конца. Ему надо возвращаться в степи. Но кто-то должен остаться тут. Скорее всего Мухали…
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Глава 1
Судуй возвращался домой. Степь была пестра от цветов. Из-под копыт коня взлетали зеленые кузнечики, вдали важно раскачивались дрофы, на склонах сопок резвились суслики. Вороной белоногий конь шел ходкой рысью, кривая сабля в бронзовой оправе била по голенищу гутула, позванивала о стремя. За вороным тянулись две лошади с тяжелыми вьюками. На последнем переходе Джучи послал Судуя вперед, предупредить курень о возвращении хана и его войска. Он был рад скорой встрече с отцом и матерью, теплому дню, запахам родной степи и во все горло пел песни…
Недалеко от куреня догнал повозку, запряженную одним волом. Ею правила девушка в линялом халате. Судуй подбоченился, натянул поводья.
– Здравствуй, красавица!
Девушка помедлила, будто раздумывая, надо ли отвечать, сказала:
– Здравствуй.
Вол шагал, опустив круторогую голову. Повозка, нагруженная скатанными войлоками, надсадно скрипела. Колеса оставляли две дорожки примятой травы.
– Далеко ли путь держишь?
– В курень.
– Тогда нам по дороге. – Судуй слез с коня, пошел рядом с повозкой. Ты из какого племени, и как тебя зовут?
– Я татарка. Зовут меня Уки.
– Уки? Смешно! И у моего друга и господина Джучи вторую жену зовут Уки. Может быть, это счастливое предзнаменование? А, Уки?
Девушка промолчала. Она держала в руках зеленую тальниковую ветку, общипывала листочки, и казалось, что это для нее важное дело.
– Ты как осталась, когда истребляли ваше племя?
Тень застарелой боли омрачила ее лицо.
– Осталась… – Она ударила веткой по спине вола. – Ну, шевелись!
Судуй пожалел, что прикоснулся к тому, о чем девушке вспоминать, видимо, не хотелось. Сорвал несколько голубых с желтыми тычинками цветов ургуя, приладил их к своей шапке.
– Красиво? Для тебя нарвать?
– Мне украшения ни к чему.
– Да, ты и без них красивая. Правда! У тебя есть жених?
– Был. Ушел на войну. Ну, и… – Уки вздохнула, – Я тоже был на войне. Все воюю. Даже жениться некогда! – Судуй тряхнул головой, засмеялся.
– Теперь мужчины только и делают, что воюют. А мы тут день и ночь работаем. – Она посмотрела на свои маленькие руки с обветренной кожей и обломанными ногтями.
Ему стало жаль эту девушку, должно быть, рабыню. Ни отца, ни матери, тяжелая работа, жених погиб, а другой будет либо нет. Скорей всего нет.
Воины набрали себе жен в чужих землях. Он развязал вьюк, достал пригоршню сушеных слив, высыпал в подол ее халата.
– Ешь, Уки. Это очень вкусно. Ты живешь в курене?
– Нет. – Ровными белыми зубами она стала обгрызать сморщенную мякоть слив. – И правда вкусно!
– Косточку не бросай. Дай ее сюда. – Судуй положил косточку на зубы, сдавил, и она хрустнула. – Видишь, ядрышко. Оно тоже вкусное. Как кедровый орех.
– А где это растет? В лесу?
– Нет. В тех землях люди живут в больших домах. Возле домов – сады.
Ну, тоже как лес, только деревья посажены руками и огорожены. В садах много всего растет. И все вкусное.
Судуй сел на повозку рядом с Уки, взял из ее рук ветку, достав нож и сделал дудку. Переливчатые звуки поплыли над степью, смешиваясь с песнями жаворонков, со свистом сусликов. Судуй улыбался, раздувал щеки. Девушка смотрела на него повеселевшими глазами. Сливовая кожура прилипла к ее круглому, с ямочками посредине подбородку, влажные губы приоткрылись.
В курене он сел на коня, громко прокричал:
– Эй, люди! Готовьтесь встречать нашего хана, ваших мужей, сыновей, братьев!
Потом помог девушке снять с телеги войлоки.
– Поедем, Уки, к моей матери.
Девушка стеснительно потупилась.
– Зачем? Я для нее чужой человек.
– Зато я не чужой! Поедем. Ты у нас пообедаешь.
Юрта родителей стояла на краю куреня, возле речушки. Мать хлопотала у огня. Прикрыв глаза от солнца ладонью, она взглянула сначала на девушку, перевела взгляд на Судуя, громко охнула. Он подбежал к матери, обнял за плечи.
– Сынок мой! Судуй! Небо сохранило тебя! – Она смеялась и всхлипывала, ощупывала его руками, будто не доверяя глазам.
Из юрты вышел отец.
– А! Какой багатур! Посмотри, Каймиш, весь как я в молодости! Оглядел сына со всех сторон. – Халат шелковый… Пояс расшитый… Сабля…
Э-э, так в старые времена и я не одевался, хотя носил одежду с плеча нашего хана. А кони твои?
Он расседлал вороного, погладил по шее, осмотрел и бережно сложил седло, после этого снял вьюки, ощупал их, но развязывать не решился.
– Развязывай, – сказал Судуй. – Все это вам. Подарки.
– О! – Отец принялся выкладывать на траву куски тканей, халаты, светильники, чаши, котлы, мешочки с крупами и сладостями. – О! Ты, видно, стал большим человеком. Погляди, Каймиш, сколько добра привез наш сын! Мы стали богачами.
– Будет тебе! – Мать смотрела на сына сияющими глазами. – Жив. Жив!
Сколько было у меня ночей без сна!..
Девушка распрягла вола, отпустила пастись и теперь сидела на телеге, одинокая и сиротливая.
– Что же ты, мама, гостью не приветишь?
– А это кто?
– Уки. У нее нет ни отца, ни матери. Так, Уки? Жениха тоже нет. А у меня нет невесты. Вот я и подумал…
Девушка покраснела, отвернулась.
– Не слушай его болтовню, Уки, – ласково сказала мать. – А ты постыдился бы говорить глупости. Идите в юрту. Проходи, Уки.
Набежали соседи. Расспрашивали о своих. Иные радовались. А иные уходили, сгорбившись от горя. Судую было тяжело говорить о гибели товарищей. Память возвратила его назад, к сражениям, к окровавленным трупам на пыльных дорогах Китая, к заревам пожарищ, к плачу женщин и детей. Даже в мыслях он не хотел возвращаться к пережитому…
После обеда Уки запрягла вола. Он пошел проводить ее за курень.
– Кто твой господин?
– Джэлмэ.
– Это очень хорошо, Уки! Мой отец его знает. Он попросит отпустить тебя.
– Зачем? Мне некуда деваться.
– Как – некуда? Рядом с отцовской я поставлю свою юрту. Ты будешь в ней хозяйкой.
Уки усмехнулась.
– Какой скорый! Мать твоя верно говорит – болтун.
– Мне долго раздумывать нельзя. Вдруг снова погонят на войну. Если чесать в затылке, можно остаться совсем без жены. У Джучи, у его братьев уже по три-четыре сына… Так что жди, Уки. Скоро я приеду за тобой. Или я для тебя неподходящий? Тогда скажи…
Она ничего не сказала. Судуй остался стоять у крайних юрт куреня.
Повозка медленно катилась по пестрой от цветов степи, под облаками пели жаворонки. Мир был наполнен радостью. Была полна радостью и душа Судуя. Он дома. На родной земле. Славная девушка станет его женой. У него будут дети. Много-много мальчиков… И может быть, хан не захочет больше ходить на войну…
Недалеко от куреня догнал повозку, запряженную одним волом. Ею правила девушка в линялом халате. Судуй подбоченился, натянул поводья.
– Здравствуй, красавица!
Девушка помедлила, будто раздумывая, надо ли отвечать, сказала:
– Здравствуй.
Вол шагал, опустив круторогую голову. Повозка, нагруженная скатанными войлоками, надсадно скрипела. Колеса оставляли две дорожки примятой травы.
– Далеко ли путь держишь?
– В курень.
– Тогда нам по дороге. – Судуй слез с коня, пошел рядом с повозкой. Ты из какого племени, и как тебя зовут?
– Я татарка. Зовут меня Уки.
– Уки? Смешно! И у моего друга и господина Джучи вторую жену зовут Уки. Может быть, это счастливое предзнаменование? А, Уки?
Девушка промолчала. Она держала в руках зеленую тальниковую ветку, общипывала листочки, и казалось, что это для нее важное дело.
– Ты как осталась, когда истребляли ваше племя?
Тень застарелой боли омрачила ее лицо.
– Осталась… – Она ударила веткой по спине вола. – Ну, шевелись!
Судуй пожалел, что прикоснулся к тому, о чем девушке вспоминать, видимо, не хотелось. Сорвал несколько голубых с желтыми тычинками цветов ургуя, приладил их к своей шапке.
– Красиво? Для тебя нарвать?
– Мне украшения ни к чему.
– Да, ты и без них красивая. Правда! У тебя есть жених?
– Был. Ушел на войну. Ну, и… – Уки вздохнула, – Я тоже был на войне. Все воюю. Даже жениться некогда! – Судуй тряхнул головой, засмеялся.
– Теперь мужчины только и делают, что воюют. А мы тут день и ночь работаем. – Она посмотрела на свои маленькие руки с обветренной кожей и обломанными ногтями.
Ему стало жаль эту девушку, должно быть, рабыню. Ни отца, ни матери, тяжелая работа, жених погиб, а другой будет либо нет. Скорей всего нет.
Воины набрали себе жен в чужих землях. Он развязал вьюк, достал пригоршню сушеных слив, высыпал в подол ее халата.
– Ешь, Уки. Это очень вкусно. Ты живешь в курене?
– Нет. – Ровными белыми зубами она стала обгрызать сморщенную мякоть слив. – И правда вкусно!
– Косточку не бросай. Дай ее сюда. – Судуй положил косточку на зубы, сдавил, и она хрустнула. – Видишь, ядрышко. Оно тоже вкусное. Как кедровый орех.
– А где это растет? В лесу?
– Нет. В тех землях люди живут в больших домах. Возле домов – сады.
Ну, тоже как лес, только деревья посажены руками и огорожены. В садах много всего растет. И все вкусное.
Судуй сел на повозку рядом с Уки, взял из ее рук ветку, достав нож и сделал дудку. Переливчатые звуки поплыли над степью, смешиваясь с песнями жаворонков, со свистом сусликов. Судуй улыбался, раздувал щеки. Девушка смотрела на него повеселевшими глазами. Сливовая кожура прилипла к ее круглому, с ямочками посредине подбородку, влажные губы приоткрылись.
В курене он сел на коня, громко прокричал:
– Эй, люди! Готовьтесь встречать нашего хана, ваших мужей, сыновей, братьев!
Потом помог девушке снять с телеги войлоки.
– Поедем, Уки, к моей матери.
Девушка стеснительно потупилась.
– Зачем? Я для нее чужой человек.
– Зато я не чужой! Поедем. Ты у нас пообедаешь.
Юрта родителей стояла на краю куреня, возле речушки. Мать хлопотала у огня. Прикрыв глаза от солнца ладонью, она взглянула сначала на девушку, перевела взгляд на Судуя, громко охнула. Он подбежал к матери, обнял за плечи.
– Сынок мой! Судуй! Небо сохранило тебя! – Она смеялась и всхлипывала, ощупывала его руками, будто не доверяя глазам.
Из юрты вышел отец.
– А! Какой багатур! Посмотри, Каймиш, весь как я в молодости! Оглядел сына со всех сторон. – Халат шелковый… Пояс расшитый… Сабля…
Э-э, так в старые времена и я не одевался, хотя носил одежду с плеча нашего хана. А кони твои?
Он расседлал вороного, погладил по шее, осмотрел и бережно сложил седло, после этого снял вьюки, ощупал их, но развязывать не решился.
– Развязывай, – сказал Судуй. – Все это вам. Подарки.
– О! – Отец принялся выкладывать на траву куски тканей, халаты, светильники, чаши, котлы, мешочки с крупами и сладостями. – О! Ты, видно, стал большим человеком. Погляди, Каймиш, сколько добра привез наш сын! Мы стали богачами.
– Будет тебе! – Мать смотрела на сына сияющими глазами. – Жив. Жив!
Сколько было у меня ночей без сна!..
Девушка распрягла вола, отпустила пастись и теперь сидела на телеге, одинокая и сиротливая.
– Что же ты, мама, гостью не приветишь?
– А это кто?
– Уки. У нее нет ни отца, ни матери. Так, Уки? Жениха тоже нет. А у меня нет невесты. Вот я и подумал…
Девушка покраснела, отвернулась.
– Не слушай его болтовню, Уки, – ласково сказала мать. – А ты постыдился бы говорить глупости. Идите в юрту. Проходи, Уки.
Набежали соседи. Расспрашивали о своих. Иные радовались. А иные уходили, сгорбившись от горя. Судую было тяжело говорить о гибели товарищей. Память возвратила его назад, к сражениям, к окровавленным трупам на пыльных дорогах Китая, к заревам пожарищ, к плачу женщин и детей. Даже в мыслях он не хотел возвращаться к пережитому…
После обеда Уки запрягла вола. Он пошел проводить ее за курень.
– Кто твой господин?
– Джэлмэ.
– Это очень хорошо, Уки! Мой отец его знает. Он попросит отпустить тебя.
– Зачем? Мне некуда деваться.
– Как – некуда? Рядом с отцовской я поставлю свою юрту. Ты будешь в ней хозяйкой.
Уки усмехнулась.
– Какой скорый! Мать твоя верно говорит – болтун.
– Мне долго раздумывать нельзя. Вдруг снова погонят на войну. Если чесать в затылке, можно остаться совсем без жены. У Джучи, у его братьев уже по три-четыре сына… Так что жди, Уки. Скоро я приеду за тобой. Или я для тебя неподходящий? Тогда скажи…
Она ничего не сказала. Судуй остался стоять у крайних юрт куреня.
Повозка медленно катилась по пестрой от цветов степи, под облаками пели жаворонки. Мир был наполнен радостью. Была полна радостью и душа Судуя. Он дома. На родной земле. Славная девушка станет его женой. У него будут дети. Много-много мальчиков… И может быть, хан не захочет больше ходить на войну…
Глава 2
В покоях Тафгач-хатун было жарко. В стенном очаге, выложенном красным камнем с белыми узорами прожилок, ярко горели поленья карагача. Хан Кучулук в белой рубашке с открытым воротником и широких шелковых шароварах сидел за узким столиком, накрытым цветастой скатертью. Тафгач-хатун наполнила из узкогорлого кувшина стеклянные кубки виноградным вином.
Кучулук хмуро-задумчиво смотрел на рыжие языки пламени, лизавшие закопченный свод очага. Высокий лоб прорезали две поперечные морщины, сухая кожа туго обтягивала острые скулы, под глазами темнели подковы теней. Кучулук только что возвратился из похода на Кашгар и Хотан.
Мусульманское население этих владений вздумало отложиться от гурхана и предаться своему единоверцу, хорезмшаху Мухаммеду. Кучулук не хотел войны.
Потому освободил сына кашгарского хана, удерживаемого как заложника, дал ему немного воинов и попросил уговорить эмиров Кашгара не делать зла. Но эмиры ворот города перед молодым ханом не открыли, его воинов разогнали, а самого убили. Тогда Кучулук осадил Кашгар. Но сил у него было недостаточно, и города взять не мог. Пришло время жатвы, хлеба пожелтели, высохли. Кучулук приказал выжечь все посевы вокруг Кашгара и Хотана.
Возвращаясь домой, поклялся: то же самое сделает и в будущем году, и через год, и через два, – будет делать это до тех пор, пока зловредные мусульмане не покорятся ему.
– Пей и ешь, господин мой. Пусть твои заботы останутся за моим порогом. – Тафгач подала ему кубок.
– Если бы заботы можно было стряхивать с себя, как дорожную пыль! – Кучулук повертел кубок в руках – в вине плавали теплые искры. – Что нового тут?
– Тут – ничего. Но купцы из столицы Мухаммеда принесли плохие вести.
Шах отдал султану Осману свою дочь в жены и удерживает его при себе, в Гургандже. А в Самарканде всеми делами правят хорезмийцы.
– Так ему и надо, этому глупому Осману! – Кучулук выпил вино, оторвал от мягкой лепешки большой кусок, обмакнул его в растопленное масло, стал есть.
– Ты забываешь, что первая жена Османа моя родная сестра, – с упреком сказала Тафгач-хатун.
– Об этом должен был помнить твой отец!
– Что говорить о моем отце…
– А что могу сделать я? Если бы Осман был умнее, он бы не переметнулся к хорезмшаху. Тогда бы с Мухаммедом можно было говорить иначе.
– Осман молод… Он очень любил мою сестру. Злые люди внушили ему пагубные мысли. Думаю, он уже и сам спохватился.
– А что толку? Хорезмшах не выпустит его из своих рук.
– Я думаю, шах отпустит Османа в Самарканд. Иначе для чего он отдал ему свою дочь?
– Может быть, и так. Что же дальше?
– В Самарканде моя сестра. Не верю, что Осман ее мог забыть. Там много людей, преданных нам. Через них надо снестись с султаном… Если пожелаешь, это могу сделать я.
– А сможешь?
– Ты плохо знаешь таких женщин, как я. Ради тебя готова сделать все.
– Спасибо, Тафгач-хатун… Однако боюсь, что нам с тобой не удастся спасти ничего. Я смотрю на запад, в сторону хорезмшаха, а сам все время прислушиваюсь, не стучат ли копыта на востоке. Монгольский хан рано или поздно придет сюда. Устоим ли мы? Найманы не могли устоять. Почему? Да потому, что повздорили мой отец и его брат Буюрук. Наши силы разъединились. А что тут? В каждом городе сидит владетель и думает только о том, чтобы увернуться от власти гурхана. Мало того – людей разделяет и вера. Я поклоняюсь Христу, ты – Будде, многие ближние к нам люди чтут пророка Мухаммеда и в душе презирают и тебя, и меня. Они не наши люди. Они люди шаха. И до тех пор, пока мы не разделаемся с ними, не сможем быть спокойны за свою жизнь.
– Я поговорю с тобой, и мне становится страшно… – Тафгач-хатун села ближе к Кучулуку. – Неужели все так плохо?
– Хорошего мало. Но, видит бог, я сделаю все, что в моих силах… Ты помогай мне. Приближай к себе надежных единоверцев, возбуждай ненависть к мусульманам.
– Ненависти хватает и без того. Она не облегчит нашу жизнь. Моя вера учит добру и терпеливости.
– Твой отец был добр. Ягненок среди волков…
В комнату вошла служанка Тафгач-хатун, поклонилась Кучулуку.
– Тебя хотят видеть твои воины.
Воины-найманы в шапках из меха корсака ввели человека, закутанного в черный плащ. Устало вздохнув, он опустился на колени, потер ладонью худое, с впалыми щеками лицо.
– Я, повелитель, от Буртана…
Полгода назад Кучулук послал в Алмалык под видом купца своего нукера Буртана. С тех пор вестей от него не было, и Кучулук уже думал, что нукера нет в живых.
– Владетель Алмалыка Бузар собирается на охоту. С ним пойдет не больше ста человек. Охотиться будут дней десять.
– Где?
– Место я укажу. – Посланец покосился на столик, на его тощем горле задвигался кадык.
– Далеко ли это место?
– Я был в дороге три дня. – Посланец не мог отвести взгляда от столика.
Кучулук налил в кубок вина, подвинул лепешки.
– Пей и ешь. Воины, поднимите две сотни. Каждый пусть возьмет по два заводных коня. Быстро! Гонец, ты можешь держаться в седле?
– Мне бы немного уснуть. – Он торопливо пихал в рот лепешки, говорил невнятно. – Устал.
– Приторочим к седлу. Уснешь дорогой… Ты не мусульманин?
– Зачем бы помчался к тебе мусульманин?
– Слышишь? – спросил Кучулук у Тафгач-хатун.
Он пошел в другую половину покоев, поверх шелковых шаровар натянул штаны из мягкой кожи, обулся в гутулы с высокими голенищами, надел халат, подбитый легким мехом. Тафгач-хатун стояла рядом, смотрела на него опечаленными глазами.
– Ты сам-то можешь держаться в седле?
Затягивая жесткий пояс с тяжелым мечом, он проговорил, думая о своем:
– Могу… Пока могу.
Осенняя ночь была холодной. Ветер нес редкие снежинки. Кучулук скакал рядом с посланцем-проводником, подбадривал плетью коня. Ему жаль было оставленное тепло очага, тишину покоев жены…
Шли через степи, далеко огибая селения. Шли почти без отдыха. На исходе второй ночи проводник остановился на берегу небольшой речушки.
– Бузар должен быть где-то недалеко. Надо ждать рассвета.
Вокруг не было видно ни огонька, не слышно ни единого звука. Бузар мог не прийти.
Или уйти в другое место. Эти мысли согнали с Кучулука утомление и дрему. Он остался сидеть на коне, но воинам велел спешиться и передохнуть. Они легли на притрушенную снегом землю и сразу же захрапели.
В мутном свете наступающего дня обозначились голые холмы с той и другой стороны речушки. Кучулук поднялся на ближний холм, осмотрелся.
Ничего. Ветер сдувал с гребней снег, пригибал тощую, желтую траву. Он поднял воинов и шагом поехал вверх по речушке. За одним из поворотов холмы отступили от берегов. На плоской равнине стояли круглые, как шлемы, шатры и черные треугольники шерстяных палаток, невдалеке паслись расседланные кони, – Го-о-о! – раздался тревожный крик караульного.
Воины, отстегнув заводных коней, молча бросились на шатры и палатки.
Высокая сухая полынь затрещала под копытами коней, как хворост на огне.
Заспанные люди выскакивали из палаток и падали под ударами мечей. Сам Бузар не успел даже выскочить из шатра. Растяжные ремни перерубили, обрушив полотно. Из-под него с трудом извлекли запутавшихся Бузара и его наложницу.
– Э-эх, как был ты конокрадом, так и остался, – с презрением сказал Кучулук.
В чекмене – успел надернуть, – но босой, стоял Бузар на истоптанной, смешанной со снегом и кровью земле, теребил крашенную хной бороду, свирепо ворочал красноватыми белками глаз.
– Обуйте и оденьте его, – приказал Кучулук. – Твоя жизнь, Бузар, сейчас не стоит и медного дирхема. И никакой Чингисхан ее не сможет спасти. Но можешь спастись сам. Мы пойдем к Алмалыку. Ты сдашь город.
– Не будет этого, неверная собака!
– Я неверная собака? А кто твой Чингисхан? Внук пророка? Говори, предатель! – Кучулук ударил его кулаком в лицо. – Отдашь город? Говори!
Из мясистого носа по толстым губам Бузара поползла кровь. Он плюнул, выругался. Кучулук велел сорвать с него только что натянутую одежду и бить, пока не запросит пощады. Но Бузар лишь хрипел и мотал головой. Его забили до смерти и бросили тут же – голого, с лоскутьями окровавленной кожи на спине.
Пограбив окрестности Алмалыка, ожесточенный больше прежнего, Кучулук возвратился домой. А его уже поджидали послы хорезмшаха. Мухаммед упрекал Кучулука за то, что тот будто бы похитил у него плоды победы. О какой победе идет речь, Кучулук не сразу понял. Оказалось, когда Мухаммед разбил Танигу, гурхан предложил шаху мир. При этом обещал отдать все свои сокровища и уступить владения, населенные мусульманами. Но Кучулук, «вооружась мечом коварства и воссев на коня хитрости», завладел сокровищами, а потом и самим гурханом. Шах требовал: если Кучулук желает, чтобы тень печали никогда не затмевала свет радости, пусть отдаст все сокровища и отправит в Гургандж того, кто их обещал, – гурхана.
Если бы даже Кучулук хотел, не смог бы исполнить требование шаха.
Сокровищ и в помине не было. Одряхлевший гурхан тоже не сокровище. Его как раз отправить можно было бы. Но, услышав о требовании хорезмшаха, гурхан взмолился. Всем ведомо, что в подземельях Мухаммед держит в оковах десятки эмиров, меликов, атабеков, чьи владения им присвоены…
– Сын мой, я отдал тебе все, взамен прошу одного – дозволь окончить свои дни здесь, а не в шахской темнице.
Жалкая мольба не тронула Кучулука. Беспечность этого человека, его неумеренная страсть к наслаждениям довели государство до гибели, позволили шаху, недавнему даннику, самому требовать дани. И было бы справедливо засунуть старика в шахскую темницу. Но Кучулук дал Тафгач-хатун клятву не причинять ее отцу вреда… Кто сам нарушает клятвы, чего дождется от других?
Он составил мягкий ответ, отправил шаху хорошие подарки, одарил и послов. Была надежда, что Мухаммед не станет слишком уж величаться, повнимательнее посмотрит на восток и увидит, что не на пользу, а себе во вред он утесняет хана Кучулука. Однако его мягкость только разожгла алчность шаха. Из Гурганджа прибыл тот же посол, с теми же требованиями, но высказал их грубо, оскорбительно. Кучулук велел заковать посла в железо.
Кучулук не мог теперь спокойно спать. Единоборство с Мухаммедом становилось неотвратимым. Тафгач-хатун утешала его:
– Не все так страшно, господин мой. Верные люди доносят мне из Самарканда: хорезмийцев туда набежало, как муравьев к капле меда. Они притесняют и обирают народ. Все громче, все яростнее становятся проклятия.
Моя сестра обнадеживает меня. Кажется, ее Осман возвращается.
– Это хорошие новости… Если бы ваш Осман был поумнее.
Кучулук хмуро-задумчиво смотрел на рыжие языки пламени, лизавшие закопченный свод очага. Высокий лоб прорезали две поперечные морщины, сухая кожа туго обтягивала острые скулы, под глазами темнели подковы теней. Кучулук только что возвратился из похода на Кашгар и Хотан.
Мусульманское население этих владений вздумало отложиться от гурхана и предаться своему единоверцу, хорезмшаху Мухаммеду. Кучулук не хотел войны.
Потому освободил сына кашгарского хана, удерживаемого как заложника, дал ему немного воинов и попросил уговорить эмиров Кашгара не делать зла. Но эмиры ворот города перед молодым ханом не открыли, его воинов разогнали, а самого убили. Тогда Кучулук осадил Кашгар. Но сил у него было недостаточно, и города взять не мог. Пришло время жатвы, хлеба пожелтели, высохли. Кучулук приказал выжечь все посевы вокруг Кашгара и Хотана.
Возвращаясь домой, поклялся: то же самое сделает и в будущем году, и через год, и через два, – будет делать это до тех пор, пока зловредные мусульмане не покорятся ему.
– Пей и ешь, господин мой. Пусть твои заботы останутся за моим порогом. – Тафгач подала ему кубок.
– Если бы заботы можно было стряхивать с себя, как дорожную пыль! – Кучулук повертел кубок в руках – в вине плавали теплые искры. – Что нового тут?
– Тут – ничего. Но купцы из столицы Мухаммеда принесли плохие вести.
Шах отдал султану Осману свою дочь в жены и удерживает его при себе, в Гургандже. А в Самарканде всеми делами правят хорезмийцы.
– Так ему и надо, этому глупому Осману! – Кучулук выпил вино, оторвал от мягкой лепешки большой кусок, обмакнул его в растопленное масло, стал есть.
– Ты забываешь, что первая жена Османа моя родная сестра, – с упреком сказала Тафгач-хатун.
– Об этом должен был помнить твой отец!
– Что говорить о моем отце…
– А что могу сделать я? Если бы Осман был умнее, он бы не переметнулся к хорезмшаху. Тогда бы с Мухаммедом можно было говорить иначе.
– Осман молод… Он очень любил мою сестру. Злые люди внушили ему пагубные мысли. Думаю, он уже и сам спохватился.
– А что толку? Хорезмшах не выпустит его из своих рук.
– Я думаю, шах отпустит Османа в Самарканд. Иначе для чего он отдал ему свою дочь?
– Может быть, и так. Что же дальше?
– В Самарканде моя сестра. Не верю, что Осман ее мог забыть. Там много людей, преданных нам. Через них надо снестись с султаном… Если пожелаешь, это могу сделать я.
– А сможешь?
– Ты плохо знаешь таких женщин, как я. Ради тебя готова сделать все.
– Спасибо, Тафгач-хатун… Однако боюсь, что нам с тобой не удастся спасти ничего. Я смотрю на запад, в сторону хорезмшаха, а сам все время прислушиваюсь, не стучат ли копыта на востоке. Монгольский хан рано или поздно придет сюда. Устоим ли мы? Найманы не могли устоять. Почему? Да потому, что повздорили мой отец и его брат Буюрук. Наши силы разъединились. А что тут? В каждом городе сидит владетель и думает только о том, чтобы увернуться от власти гурхана. Мало того – людей разделяет и вера. Я поклоняюсь Христу, ты – Будде, многие ближние к нам люди чтут пророка Мухаммеда и в душе презирают и тебя, и меня. Они не наши люди. Они люди шаха. И до тех пор, пока мы не разделаемся с ними, не сможем быть спокойны за свою жизнь.
– Я поговорю с тобой, и мне становится страшно… – Тафгач-хатун села ближе к Кучулуку. – Неужели все так плохо?
– Хорошего мало. Но, видит бог, я сделаю все, что в моих силах… Ты помогай мне. Приближай к себе надежных единоверцев, возбуждай ненависть к мусульманам.
– Ненависти хватает и без того. Она не облегчит нашу жизнь. Моя вера учит добру и терпеливости.
– Твой отец был добр. Ягненок среди волков…
В комнату вошла служанка Тафгач-хатун, поклонилась Кучулуку.
– Тебя хотят видеть твои воины.
Воины-найманы в шапках из меха корсака ввели человека, закутанного в черный плащ. Устало вздохнув, он опустился на колени, потер ладонью худое, с впалыми щеками лицо.
– Я, повелитель, от Буртана…
Полгода назад Кучулук послал в Алмалык под видом купца своего нукера Буртана. С тех пор вестей от него не было, и Кучулук уже думал, что нукера нет в живых.
– Владетель Алмалыка Бузар собирается на охоту. С ним пойдет не больше ста человек. Охотиться будут дней десять.
– Где?
– Место я укажу. – Посланец покосился на столик, на его тощем горле задвигался кадык.
– Далеко ли это место?
– Я был в дороге три дня. – Посланец не мог отвести взгляда от столика.
Кучулук налил в кубок вина, подвинул лепешки.
– Пей и ешь. Воины, поднимите две сотни. Каждый пусть возьмет по два заводных коня. Быстро! Гонец, ты можешь держаться в седле?
– Мне бы немного уснуть. – Он торопливо пихал в рот лепешки, говорил невнятно. – Устал.
– Приторочим к седлу. Уснешь дорогой… Ты не мусульманин?
– Зачем бы помчался к тебе мусульманин?
– Слышишь? – спросил Кучулук у Тафгач-хатун.
Он пошел в другую половину покоев, поверх шелковых шаровар натянул штаны из мягкой кожи, обулся в гутулы с высокими голенищами, надел халат, подбитый легким мехом. Тафгач-хатун стояла рядом, смотрела на него опечаленными глазами.
– Ты сам-то можешь держаться в седле?
Затягивая жесткий пояс с тяжелым мечом, он проговорил, думая о своем:
– Могу… Пока могу.
Осенняя ночь была холодной. Ветер нес редкие снежинки. Кучулук скакал рядом с посланцем-проводником, подбадривал плетью коня. Ему жаль было оставленное тепло очага, тишину покоев жены…
Шли через степи, далеко огибая селения. Шли почти без отдыха. На исходе второй ночи проводник остановился на берегу небольшой речушки.
– Бузар должен быть где-то недалеко. Надо ждать рассвета.
Вокруг не было видно ни огонька, не слышно ни единого звука. Бузар мог не прийти.
Или уйти в другое место. Эти мысли согнали с Кучулука утомление и дрему. Он остался сидеть на коне, но воинам велел спешиться и передохнуть. Они легли на притрушенную снегом землю и сразу же захрапели.
В мутном свете наступающего дня обозначились голые холмы с той и другой стороны речушки. Кучулук поднялся на ближний холм, осмотрелся.
Ничего. Ветер сдувал с гребней снег, пригибал тощую, желтую траву. Он поднял воинов и шагом поехал вверх по речушке. За одним из поворотов холмы отступили от берегов. На плоской равнине стояли круглые, как шлемы, шатры и черные треугольники шерстяных палаток, невдалеке паслись расседланные кони, – Го-о-о! – раздался тревожный крик караульного.
Воины, отстегнув заводных коней, молча бросились на шатры и палатки.
Высокая сухая полынь затрещала под копытами коней, как хворост на огне.
Заспанные люди выскакивали из палаток и падали под ударами мечей. Сам Бузар не успел даже выскочить из шатра. Растяжные ремни перерубили, обрушив полотно. Из-под него с трудом извлекли запутавшихся Бузара и его наложницу.
– Э-эх, как был ты конокрадом, так и остался, – с презрением сказал Кучулук.
В чекмене – успел надернуть, – но босой, стоял Бузар на истоптанной, смешанной со снегом и кровью земле, теребил крашенную хной бороду, свирепо ворочал красноватыми белками глаз.
– Обуйте и оденьте его, – приказал Кучулук. – Твоя жизнь, Бузар, сейчас не стоит и медного дирхема. И никакой Чингисхан ее не сможет спасти. Но можешь спастись сам. Мы пойдем к Алмалыку. Ты сдашь город.
– Не будет этого, неверная собака!
– Я неверная собака? А кто твой Чингисхан? Внук пророка? Говори, предатель! – Кучулук ударил его кулаком в лицо. – Отдашь город? Говори!
Из мясистого носа по толстым губам Бузара поползла кровь. Он плюнул, выругался. Кучулук велел сорвать с него только что натянутую одежду и бить, пока не запросит пощады. Но Бузар лишь хрипел и мотал головой. Его забили до смерти и бросили тут же – голого, с лоскутьями окровавленной кожи на спине.
Пограбив окрестности Алмалыка, ожесточенный больше прежнего, Кучулук возвратился домой. А его уже поджидали послы хорезмшаха. Мухаммед упрекал Кучулука за то, что тот будто бы похитил у него плоды победы. О какой победе идет речь, Кучулук не сразу понял. Оказалось, когда Мухаммед разбил Танигу, гурхан предложил шаху мир. При этом обещал отдать все свои сокровища и уступить владения, населенные мусульманами. Но Кучулук, «вооружась мечом коварства и воссев на коня хитрости», завладел сокровищами, а потом и самим гурханом. Шах требовал: если Кучулук желает, чтобы тень печали никогда не затмевала свет радости, пусть отдаст все сокровища и отправит в Гургандж того, кто их обещал, – гурхана.
Если бы даже Кучулук хотел, не смог бы исполнить требование шаха.
Сокровищ и в помине не было. Одряхлевший гурхан тоже не сокровище. Его как раз отправить можно было бы. Но, услышав о требовании хорезмшаха, гурхан взмолился. Всем ведомо, что в подземельях Мухаммед держит в оковах десятки эмиров, меликов, атабеков, чьи владения им присвоены…
– Сын мой, я отдал тебе все, взамен прошу одного – дозволь окончить свои дни здесь, а не в шахской темнице.
Жалкая мольба не тронула Кучулука. Беспечность этого человека, его неумеренная страсть к наслаждениям довели государство до гибели, позволили шаху, недавнему даннику, самому требовать дани. И было бы справедливо засунуть старика в шахскую темницу. Но Кучулук дал Тафгач-хатун клятву не причинять ее отцу вреда… Кто сам нарушает клятвы, чего дождется от других?
Он составил мягкий ответ, отправил шаху хорошие подарки, одарил и послов. Была надежда, что Мухаммед не станет слишком уж величаться, повнимательнее посмотрит на восток и увидит, что не на пользу, а себе во вред он утесняет хана Кучулука. Однако его мягкость только разожгла алчность шаха. Из Гурганджа прибыл тот же посол, с теми же требованиями, но высказал их грубо, оскорбительно. Кучулук велел заковать посла в железо.
Кучулук не мог теперь спокойно спать. Единоборство с Мухаммедом становилось неотвратимым. Тафгач-хатун утешала его:
– Не все так страшно, господин мой. Верные люди доносят мне из Самарканда: хорезмийцев туда набежало, как муравьев к капле меда. Они притесняют и обирают народ. Все громче, все яростнее становятся проклятия.
Моя сестра обнадеживает меня. Кажется, ее Осман возвращается.
– Это хорошие новости… Если бы ваш Осман был поумнее.
Глава 3
Совершив утреннее омовение душистой розовой водой, хорезмшах Ала ад-Дин Мухаммед стал коленями на бухарский молитвенный коврик, огладил влажную бороду, прикрыл глаза.
– Хвала богу, господину миров, милостивому и милосердному владыке судного дня! Тебе мы служим и к тебе взываем о помощи. Наставь нас на путь прямой, путь тех, которых ты облагодетельствовал…
Слова молитвы бежали привычной чередой, не тесня дум о наступившем дне. Прочитав молитву до конца, он еще долго стоял на коленях с опущенной головой. За его спиной в молчаливом ожидании замерли два молодых телохранителя. Он пошевелился, и телохранители подхватили под руки, помогли встать. Шагнул к двери, они распахнули резные золоченые створки, пошли вперед по узкому проходу. Их ноги в мягких сапогах беззвучно ступали на серые плиты пола, его сапоги на каблуках, окованных серебром, цокали, как копыта. Шах был низкоросл, потому носил сапоги на каблуках и высокую хорезмийскую шапку, обкрученную шелковой чалмой.
Телохранители распахнули следующую дверь, стали по сторонам, пропуская его вперед. В комнате, выложенной светло-голубыми изразцами, застланной толстым ковром, его уже ждал везир[28] Мухаммед ал-Хереви.
– Хвала богу, господину миров, милостивому и милосердному владыке судного дня! Тебе мы служим и к тебе взываем о помощи. Наставь нас на путь прямой, путь тех, которых ты облагодетельствовал…
Слова молитвы бежали привычной чередой, не тесня дум о наступившем дне. Прочитав молитву до конца, он еще долго стоял на коленях с опущенной головой. За его спиной в молчаливом ожидании замерли два молодых телохранителя. Он пошевелился, и телохранители подхватили под руки, помогли встать. Шагнул к двери, они распахнули резные золоченые створки, пошли вперед по узкому проходу. Их ноги в мягких сапогах беззвучно ступали на серые плиты пола, его сапоги на каблуках, окованных серебром, цокали, как копыта. Шах был низкоросл, потому носил сапоги на каблуках и высокую хорезмийскую шапку, обкрученную шелковой чалмой.
Телохранители распахнули следующую дверь, стали по сторонам, пропуская его вперед. В комнате, выложенной светло-голубыми изразцами, застланной толстым ковром, его уже ждал везир[28] Мухаммед ал-Хереви.