- А вот, кому макароны с сыром? Синьоры, угодно с томатом? Фраскати?
   Трое путников тоже получили миску макарон и с наслаждением принялись навертывать их на вилку и отправлять в рот. Александр все еще не мог постигнуть в совершенстве это искусство и с восхищением смотрел на Пучеглаза, который с быстротой фокусника опустошал миску. В самый разгар этого занятия широко распахнулась дверь траттории, и вошел бурбонский патруль - офицер и три солдата.
   - Куда идешь? Зачем? Документы есть? - опрашивали они каждого.
   Три маляра, увидев патруль, разом потеряли аппетит. Один только Пучеглаз, стараясь доказать и товарищам и самому себе, что все в порядке, продолжал выуживать макароны из миски, но уже не так лихо, как раньше.
   Наконец очередь дошла и до них.
   - Куда идете? Зачем? - задал вопрос офицер.
   Поднялся, как старший, Пучеглаз. Сдернул свой берет, взглянул с глуповатым видом на золотые нашивки офицера.
   - Я спрашиваю: куда идете и зачем? - повторил офицер, всматриваясь по очереди во всех троих.
   - Да изволите видеть, синьор уффициале, мы - трое мазилок, трое самых что ни на есть бедных маляров из Фикарики, - на деревенском сицилийском диалекте зачастил Пучеглаз. - Вот подрядил нас богатый купец. В самой, значит, столице, говорит, дом у него преогромный. Вот, значит, и желает, чтоб мы покрасили стены, а стены-то, говорят, каменные, а мы идем да меж собой рассуждаем: не спросили мы, в какой цвет красить, а может, и не понравится хозяину наша краска...
   - Постой, постой, помолчи минутку! - махнул ему рукой офицер. Скажи, к кому, к какому это купцу вы нанялись работать?
   - К самому богатому, синьор уффициале, - с важностью отвечал Пучеглаз, - его все в городе уважают.
   - Да как его зовут, ты-то знаешь?
   - Еще бы не знать! Матеучи Флоридо, вот как его зовут, - отвечал Пучеглаз, уверенный, что имя это вызовет почтение и всех их тотчас оставят в покое.
   Едва он произнес имя Матеучи, офицер сделал знак солдатам, и те тотчас окружили трех путников.
   - Вот они, лазутчики этого пирата Гарибальди! - сказал офицер. Наконец-то мы их поймали! Кто из вас Сиртори? Ты? - обратился он к Пучеглазу. - По возрасту ты больше всех подходишь.
   Однако Лоренцо так искренне клялся и божился всеми святыми, что он знать не знает никакого Сиртори, что офицер заколебался.
   - Ну, я сам этого Сиртори не видел и не знаю, похож ли ты на него, сказал он. - Пусть это определят другие. Мое дело - отправить вас всех троих в тюрьму. Обыщите-ка их! - приказал он солдатам.
   Вот когда пришлось Пучеглазу пожалеть, что он съел так много макарон! Солдат еще не успел приблизиться к нему, а письмо Гарибальди было уже у него во рту. Ах, как трудно и невкусно было после макарон глотать бумагу! Пучеглаз, делая вид, что сердится за обыск, без умолку бранился с солдатом, а сам в то же время жевал и глотал злосчастное письмо. И когда солдат, добросовестно обшарив всю его одежду, объявил, что ничего не нашел, Пучеглаз улучил момент, подмигнул Александру и Монти и при этом выразительно погладил себя по животу.
   - Ведите их, - приказал офицер.
   Под конвоем трех солдат три маляра со своими ведерками вышли из траттории. Посетители красотки Ренаты провожали их сочувственными взглядами: все они страдали от произвола бурбонцев и, конечно, жалели своих земляков.
   Уже сильно смеркалось, и улицы Палермо были полны той синеватой предвечерней дымки, которая на юге быстро переходит в полный мрак. Тюрьма, куда вели "маляров", находилась на противоположном конце города. Солдатам было неохота тащиться так далеко, и они сердились на своих арестантов: из-за них пропадал свободный вечер. Но и у арестантов настроение было ничуть не лучше. Пучеглаз винил во всем себя - ведь это он подбил всех идти в тратторию. Может, если б они прямо направились к мосту, на них не обратили бы внимания. И почему офицер так накинулся на них, когда они назвали имя Матеучи? Откуда ему известно, что они посланцы Галубардо? Кто мог их выдать?
   И Пучеглаз, машинально считая камни под ногами, ломал себе голову, но так и не мог ничего понять. Марко Монти шагал совершенно спокойно: он твердо верил, что раз он человек Гарибальди, то ничего худого с ним не случится - Галубардо всегда подоспеет вовремя и спасет своих людей. Зато Александр, едва их вывели на улицу и он увидел, что стемнело, тотчас решил: "Сбегу!" Он понимал, как важно передать вовремя письмо Гарибальди повстанцам. Если Мерлино не узнает содержания этого письма, Гарибальди придется рассчитывать только на собственные силы, а их слишком мало. Александр мысленно уже видел все дело проигранным. Ведь в случае поражения погибнут все до единого.
   Левушка, и Лука, и Лючия. А главное - сам Гарибальди, этот удивительный человек, этот герой, попадет в руки врагов, и уж его не пощадят!..
   Александр вздрогнул и сжал в кулак свободную руку. Было бы оружие, как легко они трое справились бы с конвойными! Те идут, почти не глядя на своих арестантов. Видно, даже слова офицера их не насторожили, они уверены, что ведут безобидных ремесленников.
   Александр покосился на Пучеглаза, но тот был так погружен в свои мысли, что ничего не замечал. Между тем сильно стемнело. Улицы, по которым вели трех арестованных, шли параллельно порту. Иногда в боковой уличке чуть золотилась полоска моря. Но вот и она исчезла во мраке, и теперь море только угадывалось по далеким огням кораблей, стоящих на рейде. Где-то рядом должна быть набережная, а там - розовый дом с колоннами. Дом адвоката Мерлино.
   Александр замедлил шаг, незаметно дотронулся до руки Лоренцо и, когда тот поравнялся с ним, кивнул на боковую уличку. Пучеглаз мгновенно понял, глаза его сверкнули.
   - Ноги молодые, - прошептал он чуть слышно, - давай!
   Конвойные с азартом спорили о том, кто из них победил в прошлый раз в кегли. На своих арестантов они не обращали ни малейшего внимания. Улица была пустынна в этот час, и редкие фонари почти не разгоняли темноту.
   Александр дождался, когда они поравнялись со следующей боковой улицей. Она шла довольно круто вниз и, по-видимому, упиралась в море. Где-то впереди виднелся свет, верно, на набережной. "Благослови, Сашенька!" - сказал про себя Александр. Он отбросил мешающее теперь ведерко с краской и кинулся вниз к морю. Он бежал зигзагами, нарочно перебегая то на одну, то на другую сторону улички, как в детстве при игре в салки. Когда-то он славился умением бегать. И сейчас на минуту ему показалось, что это и на самом деле игра и что за ним, как когда-то, гонится маленький племяш няни Василисы, толстый увалень Митька. Но тут здоровенные солдатские глотки заорали: "Держи! Лови!" - загремели выстрелы, несколько пуль пролетело возле самого уха Александра, и в домах начали поспешно захлопываться ставни. Александр не знал, что, бросив ведро, он нечаянно ступил в лужу краски. Это были белила, и теперь грубые деревенские сандалии Александра печатали белым каждый его шаг.
   - Держи! Держи! - продолжали неистово вопить позади.
   Александр понял, что за ним гонятся. Он все убыстрял и убыстрял бег. Вот он вылетел на освещенную, всю в деревьях улицу, по которой прогуливались спокойные, счастливые люди. За деревьями тихо плескалось море. "Набережная! Вот удача!" Но куда бежать - направо или налево?
   Секунду он вглядывался в ближайшие дома, в уходящую вдаль зеленую улицу. И вдруг совсем рядом, всего в нескольких шагах, увидел розовый дом с колоннами. Больше таких домов поблизости не было - он был самый большой и пышный с виду. Александр бросился к застекленной веранде, на которой стояли две свечи, тоже в розовых колпачках. Седой слуга в фартуке с нагрудником дремал у двери.
   - Адвоката Мерлино! - задыхаясь, сказал ему Александр. - Пронто! Скорее!
   - Но... адвокат... - начал было слуга.
   Александр оттолкнул его и вбежал в дом.
   В дальней комнате сидел с сигарой в зубах погруженный в газету чернобородый человек.
   - Вы Мерлино? - бросился к нему Александр.
   Бородатый вскочил с кресла.
   - Я-то действительно адвокат, а ты кто такой?
   - Я - от генерала Гарибальди. Пароль - "Объединенные". Я передам вам письмо генерала на словах. Самое письмо нам пришлось уничтожить. Слушайте и запоминайте. Только поскорее, за мной гонятся... - все еще задыхаясь, выпалил Александр.
   Мерлино подскочил к двери, повернул ключ.
   - Говорите!
   Александр залпом сказал все письмо. Едва он успел договорить, как в дверь начали ломиться:
   - Отворите! Именем короля, откройте!
   - Откуда они узнали, что я у вас? - прошептал пораженный Александр.
   - А следы? - сказал Мерлино. - Боже! Я даже не могу вас спрятать...
   Александр взглянул на пол и ахнул: от самой двери по всей комнате шли белые отпечатки его ног.
   Мерлино ломал пухленькие руки:
   - Мне придется отречься от вас! Бедный мой мальчик! Этого требует дело! Но боже, как мне все это тяжко!
   - Откройте, или мы сломаем двери! - заревело уже несколько голосов.
   - О мадонна! - простонал Мерлино и жестом показал Александру, чтоб он встал в темный угол.
   Александр едва шагнул, как тотчас белые следы появились на навощенном полу.
   Мерлино отпер дверь. В комнату ворвалось несколько солдат и давешний офицер.
   - Простите, синьор Мерлино, что мы так поздно и так шумно врываемся в ваш дом, - начал офицер. Он был очень вежлив с адвокатом, которого посещал сам наместник. - В вашем доме скрылся важный политический преступник, лазутчик самого Гарибальди. Мы арестовали его, но по дороге в тюрьму он сбежал. Следы его ведут к вам. Вы должны нас извинить, синьор Мерлино, но это дело серьезное. Мы вынуждены осмотреть весь дом.
   - О боже! Что вы говорите?! - театрально воскликнул Мерлино. - Да это я должен благословить судьбу, которая привела вас ко мне, синьор тененте. Я только что стал жертвой насилия. Если бы не вы, меня, может быть, не было бы в живых! Только что ко мне ворвался какой-то деревенский парень, запер на замок вот эту дверь и сказал, что не выпустит меня отсюда! Не знаю, что он хотел со мной сделать и почему явился в мой дом. Я весь дрожу!
   - А, вот и он! - сказал офицер, шагая прямо по белым следам к Александру. - Вот видишь, братец, что значит не уметь обращаться с красками! - съязвил он. - Ну, уж теперь-то я сам поведу тебя в тюрьму. Оказывается, ты бегаешь, как хорошая молодая лисица.
   Александр ничего не ответил. Он спокойно вышел из своего угла и стал между солдатами. Он знал: письмо Гарибальди передано но адресу.
   41. РОК СУДИЛ ИНАЧЕ
   (Окончание записок Мечникова)
   С утра бомбардировка обратилась в непрерывный рев пушек. Наша батарея отвечала довольно деятельно. Мой парапет увенчался тремя рядами мешков, и я торжественно отправился рапортовать об окончании моих работ. Когда работники были распущены, деятельный мой сподвижник дон Доменико подошел ко мне, произнес какую-то чувствительную речь и в заключение объявил, что он почитал бы себя вполне счастливым, если бы я дал ему на память записку о его геройских подвигах на пользу народного дела. Желая вполне обязать достойного абруцца, я пригласил его с собою в штаб-квартиру и написал официальную благодарность от имени начальника линии военных действий. Дон Доменико обрадовался, как ребенок, когда я вручил ему долгожданный лист.
   Едва повечерело, мне отдано было приказание отправиться в домик, занимаемый французской ротой, и передать ее командиру некоторые распоряжения. Затем предстояло съездить еще раз в рекогносцировку, и наконец являлась возможность провести несколько дней в покое. Но рок судил иначе.
   Двухэтажный дом, в котором помещалась французская компания, отстоял шагов двести от арки, вправо от большой дороги, среди местности, усеянной каштанами и фруктовыми деревьями.
   В довольно большой, тускло освещенной комнате за столом сидело человек до двадцати солдат и офицеров. Они курили и пили и очень весело и шумно разговаривали между собою. Среди всеобщего движения мальчик лет шестнадцати невозмутимо сидел на одном конце стола, болтая ногами, и вслух читал по складам оборванный листок, вероятно, прошлогоднего неаполитанского журнала, выговаривая по-французски итальянские слова.
   Меня приняли с таким радушием, что, едва-едва выпив стакана по три пуншу и коньяку и еще чего-то, я успел передать капитану сообщенные мне распоряжения. Пока там распоряжались о назначении пешего патруля, я вышел, чтобы взять свою лошадь и присоединиться к конному разъезду капитана Б. Командир Погам проводил меня до дверей.
   - Знаете ли, - сказал он мне, - сегодня там, за проселком, один из моих зуавов наткнулся на бурбонских стрелков. Место здесь очень удобное для сюрпризов всякого рода.
   Я нагнал капитана Б. у самой передовой баррикады и передал ему слова Погама. Мы долго блуждали по всем местам, где только могла пройти лошадь. Прокрадывались под самые неприятельские аванпосты. Б. обшарил все кусты на берегах. Заметно было особое движение, по нас несколько раз стреляли, но, по обыкновению, не попали. До стычек дело не доходило ни разу. Ночь была темная, подробно ничего нельзя было узнать, но по всему можно было заметить, что готовилось нападение. Во втором часу ночи мы отправились восвояси. Б. с большей частью людей шел по шоссе. Поручик граф Малаккори и я вели остальных, пробираясь целиною около дороги. Уже в виду арки нам с шоссе закричали остановиться и построить солдат в батальонный порядок. Несколько минут стояли мы, усердно прислушиваясь, и, насколько позволяла темнота ночи, следили за движениями шедших по шоссе. Вдруг выстрелы, шум, крик, и какие-то тени быстро задвигались по дороге. "По нашим стреляют! Вперед!" Мы поскакали и стали карабкаться по крутому подъему дороги. Линия была разорвана, и всякий лез сам по себе. В это время с дороги прямо на нас побежали в беспорядке бурбонские солдаты. Гусары били саблями пробегавших подле них и спешили выбраться на шоссе, чтоб соединиться с капитаном. Я был уже на половине возвышения, когда какая-то фигура, неизвестно откуда взявшаяся, повисла у меня на поводьях. "Во имя короля, сдавайтесь!" - закричал нападавший задыхающимся голосом. Сабли наши скрестились в воздухе. С минуту мы неистово колотили их одну о другую. Я не мог видеть своего противника: он был защищен шеей моей лошади, которую крепко держал за поводья. Между тем последние из нашего отряда мчались мимо меня. Один из них подоспел мне на выручку. Противник мой выпустил поводья и выступил несколько вперед, так, что очутился почти у моей левой ноги. Пока я успел выхватить револьвер, он выстрелил, и пуля прожужжала у самого моего уха. Мой выстрел был удачнее. Когда рассеялся дым, противника передо мною не было. Я пришпорил лошадь и выскочил на дорогу. Гусары толпились, не успев построиться. Впереди была свалка. Мимо нас с грохотом прокатила пушка, несколько всадников промчалось за ней. Им выстрелили вслед. Воспользовавшись очищенным ими местом, я подвинулся вперед. Поперек дороги стояла четверка лошадей с пушечным передком. На задней паре сидел солдат, другой готовился влезть на переднюю. Дюжий венгерец-вахмистр наскочил на него, повалил его сабельным ударом и сильною рукой поворотил лошадей к нашей батарее. Позади нас раздались выстрелы и послышался топот лошадей. Впереди по дороге видны были только наши гусары, начавшие строиться.
   - Ну, с богом домой! Благо не с пустыми руками! - сказал Б.
   И мы поскакали, таща за собой четверку с сидевшим на одной из лошадей бурбонским солдатом.
   Погоня слышалась все ближе и ближе. Раздалось несколько выстрелов, но никто не был задет. Венгерцы оборачивались и выкрикивали насмешки или ругательства. Б. был слегка ранен, у меня было расцарапано левое бедро. Доехав до арки, где устроен был спуск, мы своротили к шоссе, к своим. Несчастный пленник, совершенно одуревший, был снят с лошади и передан в руки национальной гвардии.
   * * *
   Долго ли я спал, не знаю. Еще было темно, когда я услышал на улице страшное смятение, барабанный бой, крики: "К оружию!" Я не знал даже, слышу ли все это наяву или во сне. Меня почти силою стащили с постели. Надо мной стоял мой ординанца, испуганный, бледный. Солнце только что всходило, барабан трещал, бил тревогу. Отрывочные выстрелы раздавались ежеминутно.
   - Что случилось? - спросил я, лениво потягиваясь, хотя вовсе не трудно было отгадать, в чем дело.
   - Бурбонцы!.. - едва мог выговорить мой ординанца. - Едва рассвело... они привезли пушки и стреляют в наш парапет. Генерал уже приехал.
   Я торопливо оделся, велел оседлать лошадь и вести ее на батарею, а сам отправился пешком туда же. На улицах все было пусто. Ставни везде закрыты. Все кофейные и лавки тоже. Трехцветные знамена бог весть куда попрятались. Из-под ворот некоторых домов выбегали запоздавшие солдаты и офицеры.
   Я вышел на поле, и передо мной открылась живописная картина. На светло-голубом ясном небе вырисовывалась ярко освещенная розовым светом арка. Низ ее скрывался в белом дыму, в котором мелькали какие-то тени. Окрестность вся была покрыта густым белым дымом. Порою граната разрывалась в воздухе и усыпала землю огненными брызгами.
   Картечь с визгом неслась по самому шоссе. Из соседней казармы выскочил батальон в красных рубашках и заряжая на ходу ружья, беглым шагом подвигался к арке. Полковник Порчелли на гнедом маленьком жеребце, в белом плаще и с саблею наголо, ехал перед солдатами и ободрял их.
   - Кажется, тепленький будет сегодня денек, - сказал он, подъехав ко мне. - Вы должны быть особенно благодарны им за то, что они дали вам время устроить все это. Посмотрим ваши фортификационные способности! Ну, вперед, ребята! - продолжал он, обращаясь к солдатам, и поскакал, шутливо салютуя мне саблей.
   Ближе к арке дорога становилась все опаснее. Ядра летали все чаще и чаще. Пули, как рой мух, жужжали в воздухе. Я сошел с поля и пошел узкою тропинкой, тянувшеюся вдоль него. На светлом фоне вырисовывалась сутуловатая фигура Мильбица в красной рубахе, без пояса и с саблею без портупеи в руке. Его седая бородка серебрилась и очки блестели, как алмазы. Он распоряжался у пушек. Наши шестифутовые пушчонки вели себя очень исправно. После каждых двух выстрелов их обливали водой и не переставали поддерживать огонь. Биксио прислал известить, что он атакован многочисленной колонной бурбонцев.
   В нашу батарею ядра не попадали, но зато вся дорога по сторонам ее была усыпана картечью, и пули сыпались проливным дождем. По всему можно было заключить, что против нас батарея сильного калибра. Ветра не было, и дым стлался по земле, не давая разглядеть ничего впереди. Минутами видны были колонны королевских солдат, а несколько подалее виднелась и кавалерия. Штыки и сабли блестели на солнце. Становилось жарче и жарче, запах пороха и жженого масла не давал дышать свободно. Вонючий дым фитилей резал нос и горло. Мильбиц поминутно подбегал к амбразуре со своим биноклем. Несколько стрелков рассыпались между деревьями. При пушках не было порядочной прислуги, но подоспевшие офицеры управлялись прекрасно. После одного выстрела, направленного старым артиллеристом, неприятель не отвечал несколько минут. Дым постепенно рассеялся. Королевские колонны приметно поредели. Из окон хижины, где помещались французы, раздавались выстрелы. Командир Погам взобрался на крышу с биноклем и оттуда командовал. Мильбиц велел собирать охотников в штыки. Позвали трубача, но тот с трудом мог извлечь несколько нестройных звуков из своего инструмента: от жара или от страха у него пересохло в горле. Едва показалось наше знамя, неприятель отсалютовал ему страшным залпом. Во дворе за оградою построился батальон, и полковник Порчелли повел его на штыки. С криком "Savoia!" бросились они вперед. Несколько человек повалились тут же. Бомбардировка смолкла. В амбразуру ясно можно было видеть сильное движение между атакующими. Несколько минут раздавался гул ружейной перестрелки, но и тот скоро затих. Неприятель рассыпался между деревьями. Батальон наш возвращался из атаки, неся на штыках шапки бурбонских солдат и другие трофеи подобного рода. Впереди шли два бурбонских артиллериста: один гладко выстриженный, черный, без шапки; голова его была прорублена и все лицо залито кровью, он едва передвигал ноги. Другой, рыжий, с усами и бакенбардами, не был ранен. Он смотрел по сторонам с испугом и бессмысленно лепетал невнятные слова. Обоих вели под руки, и оба в этом очень нуждались, потому что и нераненый тоже едва держался на ногах - он был пьян мертвецки. За ними человек двенадцать тащили 16-фунтовое нарезное орудие, в которое была впряжена верховая лошадь. На батарее пленные были встречены торжественными свистками. Из храброго батальона недосчитались многих. Многие наскоро перевязывали свежие раны. Пушку не без труда втащили на шоссе позади батареи. Вся верхняя часть дула была изборождена картечью и забрызгана кровью: старый артиллерист целил метко.
   Этот успех произвел на всех хорошее впечатление. Все смеялись и шумели. "Они нам подарили сегодня пушку ко вчерашнему передку", - сострил Б., и эта острота его была очень хорошо принята. Между тем опросили пленных. Что-нибудь цельное было трудно узнать из их запутанных показаний. Им было объявлено, что на нас ударят с тылу, пока они с фронта завяжут дело, что у нас пушек нет и что король обещает по возвращении в Неаполь выдать им разом полугодовое жалованье и дозволит им три дня грабить в городе и окрестностях, а пока дали им по нескольку карлинов на человека и водки.
   Пока старались уместить вновь отбитую у неприятеля пушку и правильнее распределить позиции, на колокольне пробило десять. Вслед за тем раздался выстрел. Граната упала шагах в пяти от арки и запрыгала, шипя и отдуваясь.
   - Ну, опять за дело! Постоим за себя!
   Неприятель пришел с большими против прежнего силами. Пальба началась вновь. Немецкие пехотные полки стали напирать на линию между аркою и амфитеатром. С огромными усилиями и потерями, оттолкнув одну колонну, мы тем же следом должны были выдерживать новое нападение. Неприятель был по крайней мере вчетверо многочисленнее нас. Кавалерийский полк королевы и эскадрон гусар выжидали минуты, чтобы напасть на нашу батарею, а неприятельские пушки не переставали ни на минуту громить нас самым бесчеловечным образом. Кругом все падало и валилось. Иной раз бомбы долетали в самый город, на центральную площадь. В таком положении дело тянулось часа полтора. Со всех пунктов к начальнику линии являлись требовать подкрепления, а недостаток людей более всего был ощутим в центре. В нашей центральной батарее не было, правда, никого ни убито, ни ранено, но отстаиваться с двумя старыми орудиями против сильной батареи гораздо высшего калибра было очень затруднительно. Удивлялись только, что наши пушки могли выдержать такую отчаянную пальбу. Сильный отряд кавалерии угрожал нам постоянно, и если бы он смело бросился в атаку, то устоять при наших средствах было бы невозможно. И, как назло, день был жарче обыкновенного.
   Зловонная атмосфера душила. Все с самого утра не ели и не пили, и многие буквально валились от жажды. Фляжка моя иссякла.
   Полдень.
   Неожиданная катастрофа значительно ухудшила наше положение. Неопытный офицер, прикладывая фитиль к затравке, уронил несколько искр на разложенные возле заряды. Порох вспыхнул. Несколько ближе стоявших артиллеристов были изуродованы самым ужасным образом. Мильбица и несколько других бросило наземь. Меня осыпало огненными брызгами и обожгло мне лицо и плечо. Все перепугались, и все пришло в смятение. Неприятель прекратил пальбу, и конница марш-маршем понеслась в атаку.
   Сколько можно было собрать налицо вооруженных людей, было выведено вперед, прежде чем они успели построиться. Из окон домика, занимаемого ротой французов, на атакующих несся град пуль. Оставшимся зарядом выстрелили в самый центр колонны, и граната произвела опустошительное действие. Атакующий эскадрон в беспорядке остановился. Многие бросились бежать назад.
   Меня откомандировали на станцию железной дороги, где был целый вагон с порохом и ядрами.
   Лошадь, испуганная выстрелами и придерживаясь, вероятно, поговорки "На людях и смерть красна", кобенилась и не хотела отходить от своих собратьев. Выехав наконец на место, куда мало долетали пули и где воздух был чище, я вздохнул свободнее. Рота, только что воротившаяся с одного очень опасного пункта, где потеряла около половины своего состава, строилась вновь. Капитан, толстый генуэзец, ходил по рядам, ободряя упавших духом. Он подошел ко мне и попросил сигару. Я вынул из кармана портсигар и подал ему. Тот протянул руку и вдруг, застонав, повалился на землю. Шальная пуля ударила его прямо в лоб, и он умер на месте.
   Я сообщил начальнику станции приказание генерала. Оказалось, что почти за минуту до моего приезда он отправил вагон с зарядами на следующую станцию, опасаясь, чтобы залетавшие изредка гранаты не взорвали его на воздух.
   Поезда здесь обыкновенно ходят очень медленно. У меня была очень хорошая лошадь и притом совершенно свежая, и я пустился вдогонку. Почти на полдороге я нагнал его и закричал кондуктору остановиться. Тот исполнил мое приказание, но возвращаться не хотел, говоря, что не может этого сделать без приказания директора, которого я не догадался приторочить к седлу, по примеру Ильи Муромца и других русских богатырей.
   Мне было дано также поручение поехать на батареи железной дороги и узнать, каково там положение дел. Положение дел там было очень скверное: батареи были значительно попорчены. Множество офицеров ранено, артиллеристы перебиты. Коррао, в крови, как мясник, не падал духом. Бурбонцы людей не жалели. Они потеряли уже большое количество ранеными и пленными, но, пользуясь численным преимуществом, нападали постоянно с новыми силами. Очевидно, целью их было во что бы то ни стало прорвать нашу линию в каком-нибудь пункте и затем, зайдя нам в тыл, отрезать от главной квартиры. Одним словом, покончить все дело разом.