Кальма Н.. Заколдованная рубашка

   - Как только прибудет еще отряд бывших альпийских стрелков. Кажется, это будет очень скоро. Видели бы вы, что сейчас делается в гавани! Настоящий бивуак! Эх, был бы я на пятнадцать лет моложе, тотчас взял бы в руки ружье и пошел за Гарибальди! - Претори повертел в руках свою трость, стукнул ею по земле. - А теперь вот ноги немощные мешают. Фу, какая это гадость - быть стариком!
   Александр и Мечников с улыбкой взглянули на него.
   - Да вы куда моложе всех нас, профессор, - сказал Мечников. - Мы с Александром просто завидуем вашему энтузиазму, вашей приподнятости над обыденным. Синьорина Лючия говорила нам...
   - Кстати, где Лючия? - перебил его Претори. - В саду? Ага, и Датто здесь? Сейчас я их обрадую. - И он принялся звать: - Энрико! Лючия! Идите скорее сюда! Нынче у нас дорогой гость! Надо приготовить для него что-нибудь прохладительное!
   Из глубины сада прибежала запыхавшаяся Лючия с неизменным Датто.
   - Отчего же вы, отец, не предупредили меня, что приедет генерал? бурно набросилась она на Претори. - Чем же теперь прикажете его угощать? У меня в доме нет ничего особенно хорошего.
   - Генералу и не нужно ничего особенного, - вмешался Датто. - Вы же знаете, это сама скромность. Он и нас, своих соратников, учит...
   - Ну, вас-то, Энрико, он так и не выучил скромности, - бросила ему Лючия и поспешно скрылась в доме - готовиться к приему гостя.
   Датто передернулся: он принимал очень близко к сердцу резкие выходки Лючии.
   - Синьорина всегда шутит, - пробормотал он, пытаясь усмехнуться.
   - Э, не обращайте на нее внимания, милый Датто, - махнул рукой профессор. - Лючия - настоящий мальчишка по манерам. Иногда я думаю, что у меня не дочь, а сын растет. Но сердце у нее добрейшее. - Он не договорил и стал прислушиваться.
   Со стороны моря, точно прибой, донесся какой-то глухой гул, крики. Гул этот все нарастал, приближался, уже было ясно, что кричит целая толпа, вот уж можно различить, что кричат: "Вива Италия!", "Вива Галубардо!"
   - Он! - Александр кинулся к калитке. - Едет сюда!
   Из-за угла улицы почти тотчас вылетела коляска, запряженная парой круглых лохматых лошадок. Правил ими рослый, красивый негр с непокрытой головой. Это был Агюйяр, соратник и товарищ Гарибальди еще по сражениям в Америке. В коляске ехал человек в широком белом плаще и круглой венгерской шапочке. Шапочку эту он надвинул на самый лоб и сидел ссутулясь, как будто старался стать меньше ростом или вовсе спрятаться: Гарибальди терпеть не мог никаких оваций, и то, что сейчас за ним бежала восторженная пестрая и кричащая толпа; что вверх подкидывались шляпы и платки, ужасно его стесняло. Едва коляска остановилась у калитки, Гарибальди поспешно выпрыгнул и бросился в сад. За ним последовала, смешно переваливаясь, приземистая криволапая такса: одна из ее лап была прострелена еще в сражении при Сан-Антонио, когда она со своим хозяином была в Америке.
   - Бежим, Герелло, бежим, дружище, покуда нас не окружили! - повторял Гарибальди, но собака и без того не отставала от хозяина.
   Профессор Претори горячо обнял своего гостя.
   - Еле прорвался к тебе, Чезаре, - пожаловался Гарибальди. - Стоило мне показаться на улице, тотчас же собралась толпа народа.
   - И, наверное, как всегда, устраивали овации, хотели выпрячь лошадей и сами везти генерала, хотели на память разорвать на кусочки его плащ, вмешался Датто, явно желая польстить Гарибальди.
   Тот мельком глянул на него и повернулся к улице.
   - Бедный Агюйяр остался им в добычу.
   В самом деле, за неимением самого героя толпа за оградой атаковала негра. Он сидел на своих козлах, окруженный, точно морским приливом, густой массой народа. Его теребили, о чем-то расспрашивали, что-то кричали - Агюйяр был невозмутим.
   Александр жадно разглядывал Гарибальди. Раньше, когда ему случалось думать об итальянском герое, он воображал его высоким и плотным, черноволосым и длиннобородым - каким-то романтическим итальянским разбойником, который, по слухам, одинаково умело поет под гитару романсы своего сочинения и расправляется с неприятелем.
   Сейчас он видел перед собой крепко сбитого, очень широкого в плечах человека со спокойными, непринужденными манерами и удивительно красивым правильным лицом, обрамленным шелковистой бородой и длинными волосами золотистого отлива. Серо-синие грозно-ласковые глаза его смотрели на людей так, как будто сразу схватывали все их внутреннее существо. Никакой порывистости, нервозности, эффектных жестов: Гарибальди был предельно прост и естествен во всем, что делал и говорил.
   "Как права "Ангел-Воитель", - думал Александр, не сводя глаз с генерала. - Недаром она говорила, что у Гарибальди артистическая натура, что он во всем любит красоту: в костюме, в манерах, в обращении с людьми. Как хорошо он движется, какая в нем грация! И он никого не копирует, он неповторим. А поступки его, а вся его жизнь - да это целая поэма, и поэма не просто прекрасная, а именно художественно прекрасная!"
   Александру вспомнился девиз Гарибальди: "Alte impese non temo e l'imili non spezzo" ("Великих подвигов не пугаюсь, но и скромными не брезгую").
   "И как просто, почти бедно одет! - продолжал разглядывать Александр. - Под плащом - выгоревшая, полинялая красная рубаха, серые штаны раструбами книзу, а сапоги! Батюшки, какие же старые-старые, кажется, даже рваные сапоги!"
   Но тут его наблюдения прервал профессор Претори. Он ласково взял за руки его и Льва Мечникова и подвел обоих к Гарибальди:
   - Вот, генерал, те русские юноши, о которых я тебе говорил. Они мечтают сражаться за свободу Италии под твоим руководством. Возьми их с собой в Сицилию.
   Гарибальди неторопливо, очень внимательно оглядел юношей, потом подал каждому широкую сильную руку.
   - Великие идеи привлекают лучших людей всех наций, - сказал он своим низким голосом. - Со мной рядом сражаются бойцы из Венгрии, Франции, Англии, даже из Африки. И вот теперь я вижу русских. Я знаю, ваш нынешний монарх хочет прославить свое царствование освобождением рабов. Такой ореол славы, конечно, лучше всяких побед. Мы все надеемся, что ему удастся закончить это дело. Русские - храбрый народ.
   Лев Мечников почтительно поклонился.
   - Я уже имел честь сражаться под вашими знаменами у Комо, генерал, сказал он. - А мой друг еще новичок.
   - Ага, стало быть, мы старые товарищи! - приветливо сказал Гарибальди.
   Он встретился взглядом с Александром, и юноша почувствовал, как все в нем рванулось навстречу этому удивительному человеку в худых сапогах. Потребуй от него Гарибальди вот сейчас, сию минуту, отдать жизнь за счастье Италии, за него самого - и Александр, ни минуты не раздумывая, пошел бы на смерть.
   Видно, Гарибальди понял это. Он отечески потрепал Александра по плечу.
   - Если ты новичок, я скажу тебе то, что всегда говорю моим молодым волонтерам, - промолвил он, и это неожиданное "ты" показалось Александру и всем присутствующим вполне естественным в его устах. Именно на "ты" должен обращаться вождь народа к своим младшим товарищам. - Хорошо ли ты обдумал свое решение? Ведь я не могу обещать тебе ни славы, ни богатства. Днем тебя ждет жажда и зной, ночью - холод и голод, и всегда - множество опасностей. Наградой тебе за все лишения будет только свобода Италии. Помни еще одно: за воровство я расстреливаю без пощады, за ослушание строго наказываю. Никогда не сдавайся в плен: моих сторонников неприятель не щадит, их ждет неминуемая смерть. Поэтому от тебя самого будет зависеть - быть казненным врагами или с оружием в руках торжествовать победу.
   - Я знаю, генерал, - произнес почти шепотом Александр. - Я все знаю, но... я твердо решился. Мы оба просим вас, генерал.
   И он, залившись краской, ждал слова Гарибальди.
   - Зачислить их обоих в бригаду Сиртори, - повернулся к Датто генерал. - Передай, что это я их посылаю. Пускай Сиртори сам решает, куда их назначить. Вам, верно, хотелось бы воевать вместе, в одном отряде? спросил он Мечникова.
   - Если это возможно, генерал, - отвечал Мечников. - Там, на родине, я обещал отцу моего товарища, генералу Есипову, приглядывать за его сыном, заботиться о нем.
   Александр снова багрово покраснел, на этот раз от досады: зачем Льву понадобилось выставлять его таким сосунком?
   Однако Гарибальди такая заботливость вовсе не показалась смешной.
   - Я сам прослежу, чтоб вас не разлучали, - сказал он.
   Пока они разговаривали, толпа на улице, перед садом Претори, все росла. Молва о том, что Гарибальди находится у профессора, что он в саду, что можно его увидеть, распространилась молниеносно по всем соседним домам. Соскучившись разглядывать негра, некоторые наиболее рьяные почитатели героя пытались перелезть через ограду в самый сад. К Агюйяру подоспел Датто, и вдвоем они вежливо выпроводили поклонников генерала.
   Шум становился оглушительным.
   - Войдемте в дом, - предложил Претори, видя, что Гарибальди хмурится и с опаской поглядывает на улицу. - Лючия обещала дать нам прохладительного.
   - Лючия? - Гарибальди встрепенулся. - Твоя Лючия, Чезаре, стала прямо красавицей. А ведь я помню ее совсем малюткой.
   По ступенькам террасы все вошли в дом профессора - простой и прохладный, с белеными стенами, почти пустой. Только самая необходимая мебель стояла в белых комнатах с высокими потолками и каменными полами.
   Выбежала Лючия, раскрасневшаяся, припудренная мукой (она, видно, только что лепила пирожки), и бросилась к Гарибальди:
   - Дядя Джузеппе, как я рада!
   Он поцеловал ее в лоб, притянул за руку, любуясь:
   - До чего хороша! Совсем полевая гвоздика! Вот, девочка, приехал к вам проститься.
   - Как! - ахнула Лючия. - Уже? Так скоро?
   Гарибальди кивнул:
   - Да, завтра ночью отправляемся. Да и пора. И сицилийцы и мои люди заждались. Надо действовать быстро и решительно, иначе жертвы будут неисчислимы.
   С волнением и горечью он заговорил о положении в Сицилии. Полицейский террор там дошел до предела. Франциск II не доверяет никому, кроме полиции. Манискалько, начальник полиции в Палермо, облечен неслыханной властью над жизнью и смертью любого сицилийца.
   Тюрьмы острова переполнены, каждый патриот - на подозрении. Недавно группа храбрецов собралась в монастыре Ганчиа близ Палермо. Они приготовили оружие и дожидались только удобной минуты, чтобы организовать восстание против Бурбонов. Но нашелся предатель и выдал революционеров. Бурбонские солдаты под предводительством Манискалько ворвались в монастырь и захватили заговорщиков. Тринадцать человек - самые уважаемые сицилийцы были приговорены к смертной казни. Манискалько убеждал приговоренных открыть имена остальных заговорщиков: "Назовите их, и я вам обещаю сохранить жизнь". Самый старый из повстанцев, Джованни Риз, гордо отвечал: "Лучше сто смертей, чем одно предательство". По знаку Манискалько, солдаты кинулись на старика и прикончили его на месте. Трупы остальных казненных провезли на черных дрогах по всем городам Сицилии, чтобы люди видели и трепетали. Но, вместо того чтобы вызвать страх, казни вызвали неистовый гнев народа.
   В городе Карини народ поднялся первым. Там бесчинствовали бурбонские солдаты, каринцы набросились на них и повесили на городской площади. Когда об этом доложили Франциску, он распорядился смести город с лица земли. Бурбонцы подожгли Карини, от него остался один пепел. Это было последней каплей: сицилийцы дали клятву во что бы то ни стало, любой ценой, освободиться от ига Бурбонов. Патриоты ждут только прихода гарибальдийцев, чтобы примкнуть к ним.
   - Теперь вы понимаете, почему мы должны спешить, - продолжал Гарибальди. - Каждый день промедления означает новые жертвы. Манискалько свирепый палач, комендант Палермо, Сальцано, ничуть не лучше, он уже получил в народе прозвище "Капитан Иуда". Остров залит кровью патриотов. Нашего прихода ждут, как прихода мессии, мы не смеем обмануть ожидания народа.
   - Да, да, мы не смеем их обмануть! - увлекшись, невольно повторил Александр. Он слушал Гарибальди и готов был следовать за ним, куда бы он ни повел, - такая сила убеждения была во всем, что говорил и делал этот невысокий человек в белом плаще и венгерской шапочке.
   Лючия, угощавшая гостей лимонадом-аранчата, вдруг остановилась со стаканом ледяной воды в руке:
   - "Мы"? Значит, и вы тоже идете с генералом?
   - Да, девочка, они все отплывают завтра ночью, все наши друзья, отвечал за Александра профессор.
   Со звоном упал стакан, во все стороны брызнули осколки. Лючия подскочила к Александру, вцепилась в его рукав:
   - Уходите? Уплываете? Завтра? Будете там сражаться?!
   Она заглядывала ему в лицо, не обращая никакого внимания на остальных, будто в комнате были только она и Александр. Даже отцу, рассеянному и погруженному в свой мысли, внезапно открылся и стал понятен ее трепет. Что же сказать о Датто?
   Лев Мечников взглянул в эту минуту на Датто. Один только Мечников увидел его зеленоватую бледность и левую руку, которая судорожно теребила на шее красный гарибальдийский галстук, будто его душило.
   "Ох, боюсь, Александр нажил себе нынче преопасного врага", - с тревогой подумал Мечников.
   25. В ГАВАНИ
   Закат отпылал и погас. Только на западе, в темнеющих водах Лигурийского залива, продолжала розоветь и светиться та точка горизонта, куда ушло солнце. Уже зажигались звезды, крупные, как будто выпуклые, и быстро и неслышно подходила ночь. Но Генуя не спала. На улицах раздавались возбужденные голоса, скрипели колеса, копыта выбивали дробь, шаркали подошвы прохожих.
   Из окон гостиницы видна была цепочка огней, опоясывающая залив, и вспыхивающий через правильные промежутки белый луч маяка на мысу Лантерна.
   - Очень вам к лицу эта рубашка, тезка, - сказала Александра Николаевна.
   Перед ней стоял Александр в форме гарибальдийского офицера. Пылающий цвет рубахи оттенял молодое лицо, делал его строже, определеннее. Строго смотрели глаза под темными бровями, суровым и замкнутым казался рот. "Возмужал-то как! И когда? И почему я не заметила!" - спрашивала себя "Ангел-Воитель".
   Ей было как-то не по себе в присутствии Александра. Она как будто оказывалась в чем-то виноватой и тягостно ощущала эту вину. Александр был так отважен в деле Пелуццо, так беззаветно ей предан, а она порой совершенно забывала о его существовании. И потом, как отблагодарили Александра за его помощь? Пелуццо и Монти получили свободу, Василий Петрович Верещагин сделал в тюрьме отличный этюд семьи Монти и теперь писал большую картину, Эсперанс Шварц и она сама получили личную благодарность Гарибальди. А что получил Есипов? Красную рубашку и позволение сражаться за Сицилию? Но чем кончится для него эта кампания? Вернется ли этот мальчик?
   - Мы с Эсперанс приедем вас проводить, - сказала она мягко. - Я... я непременно приеду в гавань к отправлению.
   Александр потупился.
   - Я пришел просить вас... У меня нет матери... Благословите меня вы.
   Ему было очень трудно произнести эти слова. И, произнося их, он не глядел на "Ангела-Воителя".
   Александра Николаевна поднялась с кресла. На ней была короткая синяя юбка и матросская широкая блуза. В волосах та же бирюзовая лента. Она отвязала ленту и подала ее Александру:
   - Вот, возьмите на счастье. Да хранит вас бог, тезка! Я буду молиться за вас. Я буду помнить.
   Она перекрестила его широким крестом. В окно донесся далекий гудок парохода. Темная голова с мальчишески тонким затылком низко склонилась перед нею, сухие, горячие губы прижались к руке.
   "Точно печать положил", - вдруг подумалось "Ангелу-Воителю".
   Долгая-долгая минута в гостиничной комнате - банальной, безвкусной.
   За окном что-то закричали - позвали кого-то. Александр опомнился...
   - Прощайте! Прощайте!
   Он бросился к дверям, еще раз мелькнула бирюзовая лента в руке, полыхнула красная рубаха - и все исчезло.
   "Милый какой! Бедный какой!" - растерянно подумалось "Ангелу-Воителю".
   Александр мчался по уличкам Сан-Пьетро д'Арена, не замечая дороги, наскакивая на встречных. В гавань! В гавань! Там ждет Лев Мечников, там все товарищи, туда приедет и Гарибальди! И скорее, скорее бы уехать отсюда! Александр не замечал, что по улицам идут целые отряды вооруженных людей, что по углам стоят кучки возбужденных моряков, рабочих, женщин в праздничных генуэзских нарядах - бархатных корсажах и цветных джандуйях.
   Ночь на 5 мая 1860 года навсегда осталась памятнейшей в истории Италии. Уже все генуэзцы знали, что адъютант Гарибальди, тучный и вспыльчивый Нино Биксио, вместе с кучкой гарибальдийцев напал в порту на два парохода, "Пьемонт" и "Ломбардию", которые принадлежали торговой фирме Рубаттино, и захватили их. Правда, ходили слухи, что все это инсценировка, что владельцы фирмы - давние почитатели генерала и горячие патриоты. Как бы то ни было, оба парохода уже стояли с разведенными парами против набережной и ждали только сигнала к отправлению.
   Когда Александр вышел, вернее, выбежал на набережную, он сразу точно перенесся в другой мир. Здесь, на камнях пирса, расположился кипучий, шумный, пестрый бивуак. Сотни людей в гарибальдийских красных рубашках, видных даже в полутьме, толпились, разговаривали, пели, пили вино из походных фляг, чистили оружие, переобувались. Вокруг фонарей смыкались и размыкались тени людей. Луч света выхватывал из сумерек то клочок красной рубашки, то синюю блузу рыбака, то воротник матроса. Говор подымался над лагерем и смешивался с шумом волн. Почти все люди смотрели на дорогу, идущую из Кварто в гавань: по этой дороге должен был приехать Гарибальди. Нетерпение все сильнее охватывало гарибальдийцев. Люди ловили проходящих офицеров, спрашивали:
   - Когда же? Когда мы отправимся? Когда дадут сигнал?
   Несколько раз останавливали и Александра, но он и сам ничего не знал, и его с досадой отпускали. Бродя от одной группы гарибальдийцев к другой, Александр внезапно обнаружил Льва, который сидел у самой воды под фонарем и преспокойно читал "Исповедь" Руссо. На Мечникове также была полная форма гарибальдийца, с офицерскими нашивками, с трехцветным шарфом через плечо. Красная рубашка ему очень шла и выгодно оттеняла его живое, мужественное лицо.
   - Ага, наконец-то! - встретил он Александра. - А я уж начал было сомневаться, тревожиться. Думал, придется ехать одному.
   - Я... я задержался. Надо было кое-куда зайти, - пробормотал Александр.
   Лев исподтишка взглянул на него: ничего, мальчик держится неплохо! Он тотчас заметил голубую ленту, повязанную поверх галстука Александра.
   - Каков цыганский табор? - кивнул он на пеструю картину гавани. Просто руки чешутся перенести все это на бумагу или полотно.
   - Почему бы вам не сделать и в самом деле рисунок? - рассеянно отвечал Александр. - Это и память будет и картина из истории Италии.
   Мечников усмехнулся.
   - Так вы, стало быть, едете, чтоб делать историю? Какой же честолюбец неисправимый! - Он всеми силами пытался развеселить товарища.
   Однако Александру было решительно не до шуток. Он отвернулся и принялся меланхолично глядеть на море, когда его вдруг изо всей силы ударили по плечу.
   - Эге, и вы здесь, храбрый мой веттурино! - раздался смеющийся голос. - Мы теперь и с вами боевые товарищи, не только с сеньором Леоне!
   Перед Александром стоял рослый молодец в серо-зеленом мундире альпийских стрелков. Есипов увидел знакомые выпуклые глаза с яркими белками и сверкающую улыбку Лоренцо Пучеглаза. Лоренцо был в полном походном снаряжении, даже с флягой и в новехоньких кожаных сапогах.
   - Трофей из-под Комо! - Хвастаясь, он поднял ногу чуть ли не к носу юноши.
   Александр не видел Лоренцо с того памятного вечера, когда оба они, бешено погоняя коней, неслись из Рима по дороге к Фраскати. У каждого из них за спиной сидел беглец, каждый отвечал за жизнь человека. Эта скачка в темноте, забота о беглецах сразу их сблизили, и теперь Александр видел, что Пучеглаз смотрит на него с таким же дружелюбием, как и на Мечникова.
   - Скорей бы ехать! - сказал Лоренцо, угощая обоих друзей вином из своей фляги. - Мы, итальянцы, нетерпеливый народ. Генерал должен ковать железо, пока оно горячо.
   - Ходят слухи, что у нас слишком мало оружия, - сказал Мечников. Говорят, патриоты собрали полторы тысячи ружей, а королевские карабинеры запрятали их под замок и не дали взять ни одного ружья.
   Лоренцо, услышав это, принялся клясть на чем свет стоит министра Кавура.
   - Это он, собака, запретил брать ружья! Боится, предатель, как бы его хозяин Наполеон Третий не узнал, что он поддерживает Гарибальди. Вот и придется нам теперь воевать какими-то допотопными ружьями! А у бурбонцев подумать только! - превосходные новехонькие карабины! И все-таки, клянусь святой мадонной, мы их побьем! - с энтузиазмом воскликнул Пучеглаз. - Я буду не я, если...
   Он неожиданно смолк, прислушиваясь. Из темноты явственно доносился плач. Кто-то рыдал, горестно, навзрыд, захлебываясь, причитая, выкрикивая что-то. Рыдания становились все громче. Вот под фонарем показались два рослых гарибальдийца. Они тащили за собой третьего - маленького, скулящего по-щенячьи.
   - О-оо!.. Опять гнать? За что? За что, я вас спрашиваю! Я все принес, что надо. Я не могу вернуться... Я хочу с вами! Не гоните меня, синьоры, не гоните...
   - Довольно реветь! Сказано тебе: нельзя. Война - дело серьезное, не для таких сопляков, как ты. Подрастешь, тогда и возьмем тебя воевать, сурово повторяли бойцы, подталкивая и таща своего пленника.
   - Что у вас такое, ребята? - вмешался Пучеглаз. - Чего этот рагаццо так разревелся?
   - Да вот пришел из-под Рима мальчишка, - охотно остановились те. Просится в отряд. Хочет, видишь ли, сражаться за свободу. Врет, что ему уже шестнадцатый год пошел. А документов никаких. Конечно, офицеры ему отказали. Он ушел, а вот нынче опять явился, уже с документами. Ноги вон в крови, часть дороги шагал пешком, а в церковной записи сказано, что ему и четырнадцати еще нет. Ну, вот и приказано его гнать. А он, вишь, ревет, как здоровенный осел! Просто в ушах звенит от его рева!
   Пока провожатые рассказывали, мальчик вдруг перестал плакать и принялся вглядываться в Пучеглаза и обоих русских.
   - Синьор Лоренцо! Синьор художник! Вы здесь?! - внезапно закричал он во все горло.
   - Лукашка, ты?! - в один голос воскликнули Лев и Александр. - Ай да Лукашка! Куда забрался!
   - А, это наш старый знакомый из траттории дяди Пьетро, - промолвил и Пучеглаз. - Ловкий же ты парень, как я погляжу!
   - Синьоры, милостивые синьоры, вспомните: ведь вы мне обещали! Вы обещали, что генерал меня возьмет. Помните, в траттории у дяди Пьетро вы сказали, что если меня не возьмут барабанщиком, то вы возьмете меня ординарцем к себе. Помните, синьоры? - принялся умолять их Лука.
   Он обращался то к Лоренцо, то к Мечникову, то к Александру. Он искал в глазах каждого искорки сочувствия к себе. Из-под его всклокоченной козьей безрукавки выглядывала загорелая худенькая, совсем еще детская грудь, маленькие босые ноги были сбиты в кровь. Мечников оглянулся на Александра. У того было жалобное, почти такое же, как у мальчика, лицо. Лев обратился к конвоирам:
   - Мы хорошо знаем этого парнишку. Он сын патриота и очень смышленый парень. К тому же он вовсе не такой маленький и может пригодиться в походе. Я правда обещал, что возьму его к себе. Оставьте его здесь, я сам поговорю о нем с полковником Сиртори.
   - Если так, синьор офицер... - Гарибальдийцы откозыряли и удалились, очень довольные, что сдали кому-то своего громкоголосого пленника.
   Пучеглаз укоризненно покачал головой:
   - Ох, намаетесь вы с этим мальчишкой, синьоры! Ведь он только и умеет, что баранов пасти. Какой же из него денщик? Вы только взгляните: голый, босой... Его же надо обмундировать, экипировать с ног до головы, а где вы все это достанете в такой спешке? Да теперь и не успеть.
   Лука, который было оправился, теперь опять с тревогой ждал решения своей участи.
   - Вот и надо немедля заняться этим, - невозмутимо сказал Мечников. Разве я не знаю тебя, Пучеглаз? Стоит тебе захотеть, и ты из-под земли достанешь что угодно. Да ты из любого каптенармуса вынешь экипировку для Луки. Мальчишка будет за полчаса одет и обут, я уверен.
   - Что я, маг или волшебник, по-вашему? - заворчал Пучеглаз, но видно было, что ему страшно польстили слова Мечникова. - Конечно, попытаться можно, но выйдет ли что... Ну ладно, парень, идем за мной, постараемся сделать из тебя настоящего гарибальдийца, - неожиданно заключил он.
   - А пока в знак своего нового звания пусть возьмет вот это. - Лев бросил Луке свою походную сумку, куда успел положить Руссо. - Тут пища и для желудка и для ума. Смотри не потеряй, мой новый ординанца!
   Лука лихо навесил сумку на плечо и кинулся целовать руки своим благодетелям. Он уже чувствовал себя настоящим офицерским денщиком.
   26. ОТПЛЫТИЕ
   - Вива Италия! Вива Галубардо! Вива ла либерта! - зарокотало, загремело где-то, как дальний гром.
   - Едет! Едет!
   Мгновенно весь бивуак на набережной пришел в движение. Люди вскочили, забряцало оружие, манерки, к небу полетели походные сумки, военные кепи.
   - Вива! Вива!
   Короткая южная ночь уже кончалась. Уже разгорались, отливали золотым и розовым небо и море. По заливу ходила, тяжело переваливаясь, густая маслянистая волна. Рыбацкие челноки, которые их владельцы пригнали сюда из всех окрестных селений, терлись друг о друга деревянными боками и беспрестанно кланялись воде.
   Восторженно кричащая толпа гарибальдийцев увлекла за собой Александра и Мечникова, и они оказались притиснутыми к той кучке офицеров, которая окружала Гарибальди. На генерале на этот раз был итальянский плащ и круглая черная шапочка. Александр увидел у него за поясом револьвер и саблю. Как всегда, к ногам генерала жался преданный Герелло, а неподалеку виднелась рослая фигура негра Агюйяра. Гарибальди был спокоен и нетороплив. Он подошел к парапету и взглянул на дымящие в заливе пароходы. Потом, обратясь к сопровождавшему его раскрасневшемуся и взмокшему от беготни Биксио, сказал что-то.