Кальма Н.. Заколдованная рубашка

   - А я уж думал, не придешь. Думал, отец не пустил тебя, увез к своим комильфотным! Уж я тебя ждал, ждал...
   - Паша, я порвал с отцом. Ушел из дома. Окончательно. Навсегда, сквозь зубы сказал Александр.
   - Ну и отлично! И замечательно! Давно пора! - воскликнул Павел, обнимая друга и с сочувствием заглядывая ему в лицо. - Останешься, конечно, у нас? Я сам скажу обо всем Михаилу и остальным, можешь ни о чем не беспокоиться.
   И он потянул из-под руки Александра баульчик, который тот продолжал прижимать к себе. Видно было, что Павел ужасно рад: друг будет теперь с ним неразлучно. Александр почувствовал это, и его обдало теплом.
   - Коли бы ты знал, какой гость у нас нынче! - торопливо заговорил Павел, кивая на закрытую дверь третьей комнаты, которая принадлежала Тривратскому и гордо именовалась "студией". - Вот это сюрприз так сюрприз! Настоящий новогодний!
   - Что за сюрприз? - рассеянно спросил Александр.
   Павел хотел объяснить, но в этот миг дверь "студии" приотворилась, из нее показались крупная голова и широкие плечи старшего Дремина.
   - А, это вы тут галдите? - нелюбезно сказал Михаил. - Или входите к нам, или я дверь запру. А то от этой проклятущей польки в ушах звенит. Ни черта не слыхать, что люди говорят.
   Оба друга поторопились войти в "студию", и Михаил крепко-накрепко затворил за ними дверь. Венская полька вмиг погасла, будто задунутый кем-то огонь.
   "Студия" в этот вечер была гола и неприглядна. Из нее вынесли все стулья и этюды Тривратского. Оставались только приставленные к стенам подрамники да стол, на котором горела лампа под зеленым абажуром. Александр, едва войдя, тотчас заметил незнакомую пару - очень красивого юношу, сухощавого и стройного, с живыми блестящими глазами на смугло-румяном лице южанина, и девушку, тоненькую, стриженую и темноволосую, в черном, перетянутом кожаным пояском платьице, удивительно напоминающем подрясник послушника.
   Выражение лица юноши было немножко насмешливое и самоуверенное, как будто этот молодой человек многое повидал на белом свете, многое понял и уже знает себе настоящую цену. Одет он был в поношенный сюртук, сильно выгоревший под неведомым солнцем, и грубые сапоги. Александр заметил, что и руки у нового гостя не холеные, а загорелые и обветренные, видимо привыкшие что-то работать. Вместе с тем молодой Есипов сразу почувствовал, что гость вполне светский человек и привык вращаться в хорошем обществе.
   Глаза девушки, синевато-серые, как река в студеный день, были прикованы к юноше и выражали такую всепоглощающую преданность, такой восторг, что у Александра мгновенный холодок побежал по спине и где-то глубоко метнулась мысль: "Ах, кабы мне такую любовь!"
   О такой любви Александр втайне мечтал уже давно, с тех самых пор, как начал читать Жорж Санд и Тургенева. Но барышни, которых он встречал в светских гостиных, казались ему пустыми и неумными, а девушек, бывавших в "коммуне", он немного побаивался - уж слишком смело они себя держали и разговаривали только о "высоких материях". Одно время ему казалось, что он влюблен в свою кузину Долли Тыртову, грациозную и хорошенькую, но вскоре понял, что для Долли он смешной, претенциозный мальчишка, и только. И погасла эта влюбленность, так и не разгоревшись. Но страсть, любовь, влюбленные - все это продолжало тревожить и занимать Александра.
   5. ЗАМОРСКИЙ ГОСТЬ
   Новая пара была центром внимания всех остальных в комнате. Здесь был талантливый хозяин "студии" - Сергей Тривратский, чахоточный и сутулый, всегда увлеченный чем-то новым, два знакомых студента-медика, прозванные "мухами" за то, что носили на фуражках три буквы - М.Х.А., - означающие: "Медико-хирургическая академия", и сам Михаил Дремин, взлохмаченный, неряшливый с виду гигант, первый силач среди медиков, который мог и подкову согнуть одной рукой, и перекреститься двухпудовой гирей. За Михаилом шла слава "нигилиста" и неисправимого циника и насмешника, но Александр знал, что на самом деле он нежный брат и сын и вообще добряк.
   Нагнувшись к лампе, новый гость что-то быстро набрасывал карандашом в небольшом альбомчике, в то время как остальные вытягивали шеи и теснились ближе к столу.
   - Вон там, в горах, - говорил гость, - я жил в этаком вот сельском домике - белом, с зелеными ставнями. Климат благодатный, земля плодородная. Но, сказать вам по правде, господа, - тут гость выпрямился и оглядел столпившихся кругом, - сказать вам по правде, я предпочел бы для нашей цели не легкие земли, а такие, как например, в Сицилии. Камень, сушь или гнилое болото. Чтоб человек мог упражнять свою волю, доказать свое упорство, пригодность к любой борьбе.
   Александр встрепенулся и с особенным интересом посмотрел на гостя. Слова "упорство и воля" немедленно нашли в нем отклик.
   - Э, да вы, Лев, просто-таки отличный пейзажист! - сказал Тривратский, рассматривая рисунок в альбоме. - Какой прелестный вид!
   И альбомчик стал ходить по рукам, пока не попал к Павлу с Александром. Александр увидел карандашный набросок - легкий и поэтический: горы, тонущие в дымке, дорогу и на переднем плане прилепившийся к скале бедный домик, возле которого играли дети.
   - Прекрасно! Право же, прекрасный рисунок! - продолжал хвалить Тривратский.
   Гость только пренебрежительно махнул рукой.
   - Какой я художник! Так, при случае, балуюсь, как все. А этот вид мне просто очень запомнился.
   - Кто это? - шепотом спросил Александр у Павла.
   - Лев Мечников, - таким же шепотом отвечал младший Дремин. - Помнишь, нам харьковские студиозусы о нем рассказывали. Он у них там был за вожака, когда они устраивали обструкцию профессорам. Наш Тривратский от него без ума...
   Александр тотчас вспомнил фамилию "Мечников" и все, что с ней было связано. Он тоже слышал, что Мечникова исключили из Харьковского университета за "либеральный образ мыслей". Из Харькова Мечников перекочевал в Петербург, в Медико-хирургическую академию, но и там не задержался. Живой, переменчивый, увлекающийся, он нигде не мог осесть надолго. Страсть к живописи привела его в Академию художеств. Там с ним и познакомился Тривратский и вот уже несколько месяцев мог говорить только о своем новом приятеле. По его словам, это был настоящий феномен. В свои двадцать два года Лев Мечников знал чуть ли не двенадцать языков, в том числе несколько восточных, побывал в Константинополе, Афоне, Иерусалиме, объездил всю Италию. До академии он, оказывается, служил переводчиком в русской миссии в Палестине и Малой Азии, однако повздорил там с начальством, подрался с кем-то на дуэли и вынужден был уйти со службы. В Бейруте Мечников поступил было торговым агентом на корабль, но, доехав до Венеции, снова увлекся живописью и бросил корабль и работу агента. Венеция в то время вела борьбу с австрийцами за свою независимость. Разумеется, Лев Мечников не мог остаться в стороне. Забыв о живописи, он бросается в самое пекло сражения, дерется с австрийцами. Тривратский, который с восторгом перечислял все приключения своего нового приятеля, уверял, будто Мечникова разыскивают по всей Европе австрийские жандармы. Было это правдой или Тривратский, увлекшись, сильно преувеличивал, неизвестно. Однако всем было ясно: Лев Мечников человек действительно незаурядный, отважный и романтический.
   Тривратский явно гордился тем, что приготовил такой новогодний сюрприз и дружит с таким "идейным". Между тем Павел продолжал шепотом рассказывать Александру то, что знал о Мечникове.
   - У него младший брат есть, тоже, говорят, необыкновенный. Говорят, громадные способности у мальчика еще в гимназии были не то в зоологии, не то в антропологии. А Лев приехал сюда неспроста. Он теперь, видишь ли, задумал основать в Италии коммуну. Не такую, как наша, а настоящую, всерьез. Всем жить своим трудом, самим землю обрабатывать. Инвентарь, скот, дом - все общее, прибыли, какие будут, тоже поровну делить. А главное - приучаться к труду, к настоящей жизни, смешаться с народом, узнать его нужды. Чтобы не быть беспомощными белоручками, когда здесь, у нас, придет пора. Кажется, Мечников в Италии уже присмотрел участок, а теперь ищет себе подходящих товарищей.
   Александр слушал затаив дыхание; то, что рассказывали о Мечникове, что говорил он сам, было так увлекательно, так поражало воображение! И эта девушка рядом, похожая на послушника. Как она смотрит на своего спутника!
   В разговоре Лев иногда обращался к девушке, но вообще было заметно, что преданность ее он принимает как должное и уже привык к ней.
   - Что же, Мечников, удалось вам подобрать себе товарищей для вашей коммуны? - обратился к гостю Михаил Дремин. - Смотрите выбирайте с осторожностью. А то наберете неженок да белоручек, так потом хлопот не оберетесь, - прибавил он с усмешкой.
   Александру, мнительному, как все очень молодые люди, показалось, что Михаил именно его имел в виду, говоря о белоручках. Он вспыхнул, но промолчал.
   - Кое-кого я присмотрел, - отвечал Мечников. - Да, кроме людей, нужен еще капитал, хотя бы небольшой, для начала. Я собираюсь съездить на Харьковщину, к родственникам, насбирать там немного денег.
   - На такое дело надо общественные средства собирать, - подхватил с воодушевлением Сергей Тривратский. - Мы, хоть и голь перекатная, а тоже на что-то сгодимся.
   - Еще бы! - кивнул Мечников. - Но до чего же полезно бывает иногда отсутствовать, господа! - продолжал он своим бархатистым южным говорком. Вот я вернулся в Россию, и глаз мой как будто освежился. Могу сравнивать, могу делать заключения. И теперь вижу ясно, что мы, северяне, с нашей любовью к мечтаниям и философствованию, ничего не достигнем. Перемен никаких, одни прожекты. А вот в Италии народ захотел свободы - и тотчас взялся за оружие.
   - Удалось ли вам, по крайней мере, повидать знаменитого итальянского героя - Джузеппе Гарибальди? Помните, как высоко ставит его Герцен, как восторженно о нем пишет? - обратился к Мечникову один из медиков.
   - Герцена я, разумеется, читал, как читал почти все относящееся до Гарибальди, однако самого его видеть мне, к сожалению, не привелось. Я был в нескольких схватках с австрийцами, и вместе со мной дрались товарищи Гарибальди, но он в это время находился в Пьемонте. А я так мечтал встретиться с Гарибальди! На мой взгляд, это самый значительный человек нашего времени, - прибавил Мечников.
   Он порылся во внутреннем кармане сюртука и бережно вынул что-то завернутое в шелковый платок.
   - Вот, взгляните, - сказал он, разворачивая платок, - это портрет Гарибальди, который мне удалось тайно, за большие деньги, купить в Венеции.
   Все увидели грубо отпечатанное изображение бородатого и длинноволосого человека средних лет, в венгерской шапочке и полосатом плаще, накинутом на одно плечо. Лицо человека выражало спокойную энергию.
   6. ПОВОРОТ СУДЬБЫ
   Александр с особенным чувством всматривался в Гарибальди: такой же портрет был у месье Эвиана, и швейцарец с восторгом рассказывал воспитаннику о герое Италии: он был уверен что именно Гарибальди освободит Италию от австрийцев и папистов и объединит разрозненные итальянские герцогства в единую страну.
   - Те, кому выпало счастье знать Гарибальди, - продолжал между тем Мечников, - уверяют, что у него прекрасное, выразительное, женственно нежное лицо. Я видел сам, - Мечников все более воодушевлялся, - я сам видел, как его обожает народ. Ему отказывают состояния, ему жертвуют жизнью, тысячи людей встают под его знамена, потому что он - национальный герой и на него вся надежда народа. Да, итальянский народ достигнет того, чего хочет, не то что русский, - прибавил он с горечью.
   - Неправда! - крикнул вдруг Александр. Кровь бросилась ему в лицо. Неправда это! У меня... У меня сегодня был человек из деревни. Русский человек, бурмистр. Слышали бы вы, как он говорил, что говорил... Какая сила у нашего народа!
   Все обернулись на этот задыхающийся, взволнованный голос. Александр увидел студеные глаза девушки и удивленно-доброжелательное лицо Мечникова.
   - Вот было бы замечательно, если бы у нас в России явился свой Гарибальди! - сказал Лев, приветливо глядя на Александра. - Пожалуйста, расскажите же нам, что говорил ваш бурмистр.
   Александр сразу сделался центром общего внимания. Михаил коротко представил его гостям. Девушка-монашек не спешила подавать ему руку.
   - Генерал Есипов, каратель солдат, вам не родственник? - сурово спросила она, осматривая его с головы до ног.
   Александр залился краской.
   - Отец, - пробормотал он еле слышно.
   - Кажется, мой батюшка знаком с вашим, - сказал своим приятным голосом Мечников. - Во всяком случае, я от него слышал не однажды вашу фамилию.
   - Ну, на этот раз яблоко от яблоньки далеко упало, - вмешался Михаил, подмигивая Есипову. - Можете не беспокоиться, Лев, и вы, Наталья Андреевна, - обратился он к девушке. - Есипов - наш, совершенно наш. - Он кивнул Александру: - Рассказывай, рассказывай, брат, не мешкай.
   Александр, донельзя смущенный тем, что приходится говорить при этой удивительной девушке (Мечникова он уже нисколько не стеснялся, наоборот ему было приятно при нем рассказывать), передал свой разговор с Никифором. Слова Никифора о том, что "народ ждет, ждет, да и устанет ждать", вызвали шумный восторг. Сергей Тривратский и Павел Дремин закричали "ура" и полезли обнимать Александра. Мечников весело потер руки, и даже Михаил проворчал: "Ага, вот это уже на дело похоже". Одна только девушка-монашек оставалась молчаливой и как будто безучастной.
   - А вы что же, Натали, никак не откликаетесь? - наклонился к ней Мечников. - Неужто вас не радует такое пробуждение народа? А ведь недавно только говорили, что дали бы себя сжечь на костре, лишь бы добиться раскрепощения для крестьянства.
   Девушка угрюмо отстранилась:
   - "Говорила, говорила"! Мало ли что я говорила. Это все глупости, детские мечты! А дойдет до настоящего дела, так нам, женщинам, и сунуться не дадут! Наше дело - вязать, салфеточки вышивать...
   Она метнула горький и сердитый взгляд на тех, кто стоял кругом, как будто все были виноваты.
   Мечников покровительственно похлопал по ее сжатому кулачку.
   - Ну полно, полно, не огорчайтесь слишком. К тому времени, как у нас произойдет революция, русские женщины добьются многих прав.
   Он обратился к Александру:
   - Моя родственница Наталья Андреевна Осмоловская принимает очень близко к сердцу все, что происходит сейчас у нас в России. Быть простой зрительницей ей невыносимо. Она мечтала изучать медицину, чтоб помогать народу, но тут вмешался ее отец. Он, видите ли, и слышать не желает о женской эмансипации. Когда Натали остригла косу, это вызвало целый взрыв в семье. До сей поры отец с ней не разговаривает.
   Александр с еще большей симпатией посмотрел на склоненную темную головку в пышной шапочке волос: так и ее отец - деспот? О, как он понимал Натали!
   Мечников между тем горячо толковал о чем-то с Михаилом. Михаил хмурился, но кивал.
   - Теперь вы видите, господа, как нам необходима серьезная подготовка, - обратился Мечников к остальным. - Моя идея коммуны вовсе уж не такая утопия, поверьте.
   - Да кто говорит про утопию! - еще больше нахмурился Михаил. - Были бы мы свободны, тотчас отправились бы с вами. За себя, например, ручаюсь. И за брата тоже.
   - Эге, на таком, как ты, вся коммуна могла бы пахать, - засмеялся Тривратский. - Стало быть, Лев, дело только за охотниками?
   Сердце вдруг забилось, затрепыхалось в Александре где-то возле самого горла. Он облизнул вмиг высохшие губы. Вот когда можно сделать что-то настоящее! Если он упустит минуту - грош ему цена.
   - Я... я поехал бы. Если, конечно, вы сочли бы возможным... Если бы сочли, что я вам пригожусь, - сказал он задохнувшись. - Я... я мог бы вложить все, что имею, что получу после покойной моей матери. Правда, это очень мало, сущие пустяки, но я мог бы... хотел бы работать...
   Александр страшно волновался, почти не слышал самого себя. Ему казалось, что он несет какую-то чушь.
   - Ага, вот уже и волонтер нашелся! - закричал Сергей Тривратский. Ай да молодчина, Александр!
   Мечников, улыбаясь, смотрел на "волонтера". Принимать ли всерьез слова этого юнца? Совсем еще зеленый мальчишка. Но взгляд упорный, и чувствуется в нем огонь. А мальчишка, торопясь, задыхаясь, боясь, что ему не поверят, перечислял, что он может вложить в общий "котел". Через два года у него будут собственные деньги - наследство от матери, на них можно приобрести инвентарь и скот, да и сейчас у него уже есть немного денег. А потом, у него здоровые мышцы, он фехтует, он ездит верхом, не побоится и тяжелой работы...
   - Это правда. Александр вовсе не белоручка, - подал голос Павел Дремин. - Третьего дня на пожаре он один целые балки носил. Мы даже удивлялись, какой он силач... И товарищ он хороший, вот хоть их спросите, - указал он на Тривратского и Михаила.
   - Постой, а как же папенька-генерал? - перебил брата Михаил. - Ведь он небось, как узнает, что сынок вошел за границей в коммуну, все Третье отделение пошлет на розыски, ничего не пожалеет.
   - Не беспокойтесь, - сказал вдруг Мечников. - На господина Есипова мы моего отца напустим. Уж он сумеет его уговорить. Пускай на первый случай скажет, что мы просто хотим вместе путешествовать по Италии. Так? - Теперь он уже ласково и серьезно смотрел на Александра.
   - Да он порвал с отцом. Больше не вернется домой, - снова вмешался Павел Дремин. - Александр будет жить у нас, Михаил, - повернулся он к брату.
   - Вот чудачина! - засмеялся тот. - Ты что, оглох? Ведь слышишь же: он собирается жить не у нас, а в настоящей, итальянской коммуне. Это будет получше, чем наша общая кухарка!
   Александр еще не мог поверить нежданному счастью. Он оглядывался на всех ошалелыми и восторженными глазами. И вдруг увидел Наташу Осмоловскую. Она смотрела с такой безмерной любовью, так скорбно! "А я? Неужто ты не возьмешь меня с собой?" - спрашивал-молил этот взгляд, обращенный к Мечникову.
   Но Мечников либо не замечал этой мольбы, либо не хотел ее заметить. Он обратился к Александру:
   - Гарибальди всегда говорит своим новичкам-волонтерам: "Я не могу обещать тебе ни почестей, ни богатой добычи. Тебя ждут голод и жажда, холод и зной". Те же слова я могу повторить и вам. Не испугаетесь?
   - Не испугаюсь, - твердо отвечал Александр.
   - Не отступите перед трудностями? - Мечников уже не шутил, смотрел серьезно.
   - Не отступлю. Вот вам моя рука, Мечников! - И Александр протянул свою узкую мальчишескую руку.
   - Ура! Да здравствует русская коммуна - форпост свободы! оглушительно завопил Тривратский. - Выпьем братцы, скрепим договор!
   - Выпьем! За свободу! - подхватили "мухи". - Ура членам коммуны!
   - За Новый год! За новые свершения! - надрывался Тривратский.
   - За свободу в России! - перекрыл всех бас Михаила Дремина.
   Он вытащил откуда-то бутылку, выбил пробку. Пенистое вино плеснулось в стаканы. "Мухи" стучали изо всей силы стаканами по столу и выкрикивали тосты. Все чокались, все беспорядочно и весело галдели. Александр целовался то с братьями Дремиными, то с "мухами". Его заставили выпить с Мечниковым на "наменшафт", и теперь он уже называл его Львом, а тот его Александром. В низенькие окна смотрела морозная седая петербургская ночь. А в углу "студии" стояла позабытая хрупкая фигурка в черном - девушка, похожая на послушника.
   РИМ
   7. РИМСКИЙ ПАСТУШОК
   Уже несколько дней, как перестал дуть ледяной ветер, словно перерезающий людей пополам. С моря потянуло теплом, ленивые облака поплыли по разомлевшему небу, и жаворонки высоко завели свои песни. И сразу в мертвых до того лесах выскочили из шоколадной земли мохнатые лиловые анемоны и асфодели, похожие на канделябры розовых свечей.
   На холме у каменной изгороди виноградника удобно расположились Александр и Лев, уже успевшие загореть и потерять петербургскую чопорность манер. Александр улегся на клочок свежей травы, даже не подстелив пледа. Шла уже третья неделя с тех пор, как юноши приехали в Италию, а молодой Есипов все еще ходил, как в тумане, все еще не мог привыкнуть к мысли, что он на римской земле и видит воочию пробуждение удивительной итальянской весны.
   А весна и впрямь была удивительна! В еще голых розоватых каштановых лесах просыпались птицы и цветы, сухие прошлогодние стебли шелестели среди острых язычков новой травы. Начинали серебриться оливковые деревья, а вода в ручьях и в Тибре была рыжей и мутной по-весеннему. В лилово-голубых горах пятнами лежал снег. И в легкой дымке вдали проступал огромный даже на расстоянии купол собора Святого Петра.
   Итальянская весна несла Александра Есипова, как несет бурный весенний поток легкое деревце, вырванное с корнем из родной почвы. Новые впечатления, новые чувства обступали его со всех сторон, и он захлебывался в этом потоке.
   Коммуна, долгие ночные споры с Мечниковым об уставе коммуны, о выборе наиболее пригодного места, сидение над географической картой Италии, новые знакомые, великие произведения искусства...
   Но среди всего нового, что увидел и почувствовал Александр в Италии, одно было самым важным: он полюбил.
   Это случилось здесь, в Риме. Когда именно и как это началось, Александр не мог бы объяснить. С первой же минуты он знал это - любовь поглотила его всего. Отныне все, что окружало его, - памятники архитектуры, великолепие солнца, цветов, ароматов - сделалось как бы фоном, на котором то отчетливее, то бледнее сияло женское лицо с гордой золотой головой, с умными, смелыми, единственными в мире глазами.
   Для Александра Рим стал городом его любимой, весна - ее весной, птицы, краски, смеющиеся люди - все-все принадлежало только ей и было особенно дорого. Она была его тезкой, и как же он шептал теперь каждую минуту "Сашенька", как содрогался при одной мысли, что когда-нибудь, во сне, проговорится и выдаст Льву свою великую, дорогую тайну!
   Вот и сейчас, лежа на холме и глядя на голые виноградные лозы за каменной изгородью, он повторял про себя: "Сашенька". Острый запах примятой травы наполнял его невыразимым счастьем. Весна! Весна! Узкая тропинка вела в селение - десяток белых домишек с зелеными ставнями и розовой черепицей крыш. Зеленое, розовое, шоколадно-коричневое, и надо всем этим - масляный блеск солнца!
   Мимо шло стадо грязно-белых овец. Несколько пастухов то и дело останавливались, чтобы поставить на слабые ножки новорожденных ягнят.
   - Эй, рагаццо, поди-ка сюда! - окликнул Лев одного из пастушат. Присядь-ка вон на тот камень и посиди спокойно несколько минут - получишь целую лиру. - Он повернулся к Александру: - Взгляните на этого плутишку. Едва он взял на руки ягненка, как тотчас стал как две капли воды похож на сладкие изображения Иоанна Крестителя. И ведь понимает, мошенник, что художник непременно соблазнится подобным сюжетом. Недаром он здесь остановился и принимал живописные позы... Вот я возьму да и сделаю нарочно из него не Крестителя, а простого овечьего пастуха.
   И Лев стал раскладывать походный этюдник, вынимать холст, уголь, краски, между тем как пастушонок, не выражая ни удивления, ни интереса, уселся на камень и стал гладить своего белоснежного ягненка.
   - Как тебя зовут? - спросил Александр, который за последние недели научился уже кое-как объясняться по-итальянски.
   - Лука, - сказал пастушонок.
   Чумазый, одетый в козью безрукавку и заплатанные штаны, он держался очень непринужденно. У него было смышленое и живое лицо уличного римского мальчишки, и для Крестителя он явно не подходил.
   - Ага, Лукашка, значит, - засмеялся Александр. - Ты из этого села, Лукашка?
   - Si, signor.
   - Где твои родители?
   - Мать умерла, а отец пасет скот, как и я, синьор.
   Пока Александр разговаривал с пастушонком и с некоторым усилием разбирался в его римском диалекте, Лев Мечников успел уже набросать его портрет почти в натуральную величину, с мордочкой ягненка, выглядывающего из-под руки мальчика. Фоном пастушонку служили голубые тающие горы. Весь рисунок был так легок, так естественно передавал живую прелесть оригинала, что Александр невольно ахнул.
   - Какие удивительные успехи вы сделали, Лев!
   Мечников покраснел от удовольствия.
   - Так, значит, не худо нарисовано? - Он прищурился, рассматривая набросок сквозь кулак. - Вот тебе, бамбино мио, даже не одна лира, а две, - поманил он мальчугана. - Позировал ты на славу.
   Лукашка солидно взял деньги, прикусил одну монетку блестящими белыми зубами, но не торопился уходить. Внимательно и серьезно он рассматривал свое изображение.
   - Ну как? Нравится? - не выдержал Мечников.
   Мальчик кивнул, не отводя глаз от портрета:
   - Очень красиво, синьор. Только это не я.
   - Не ты? Как - не ты? Что же, ты не узнаешь самого себя?
   Пастушонок упрямо стоял на своем.
   - Не я, синьор. Я Лука Скабиони, простой парень из Романьи, а у вас на картине показан сам святой Джованни, как он сидит в нашей церкви. Весной мы носим ему цветы, чтобы наши овцы ягнились.
   Лев захохотал так, что чуть не опрокинул этюдник.
   - Нет, вы только послушайте этого мошенника, Александр! - закричал он, хохоча. - И ведь он правду говорит, сущую правду! Мне так и не удалось вырваться из здешних традиций - святой Джованни меня взял-таки в плен!
   Миг - он схватил нож и крест-накрест перерезал холст.
   Лука вскрикнул, да и Александр не мог удержаться от восклицания, хотя за время путешествия он успел уже привыкнуть к неожиданным поступкам Мечникова.
   - Зачем, зачем вы уничтожили такую прелестную работу? - закричал он с упреком.
   Лев беспечно махнул рукой.
   - Э, к черту эту сладкую мазню! Напишу что-нибудь получше, что-нибудь стоящее... - Он погладил мальчика по плечу. - Лука Скабиони, я нарисую твой настоящий портрет. Будешь мне позировать еще?