Страница:
– Возможно. Невежественный человек кою угодно объявит порождением дьявола. Взять тех же черных кошек. Крестьянам и невдомек, что в дохристианские времена змей, наоборот, почитали. Тогда верили, что змеи владеют тайной бессмертия. Сбрасывая кожу, они "умирают", а потом "рождаются заново". Как мне кажется, змея на портрете символизирует горячее и настойчивое желание, чтобы род Цепешей никогда не прерывался.
Мы двинулись дальше, и наш разговор перешел на другие темы. Я рассказывал Джеффрису об истории рода Цепешей, о правлении Влада Третьего и его победах над турками. Упомянул я и о том, что Цепеши рассеялись по всей Восточной Европе, и назвал несколько имен своих выдающихся предков. На Джеффриса мой рассказ произвел сильное впечатление. Англичанин старался записать все едва ли не дословно. Хотелось бы надеяться, что его статья получится достоверной и увлекательной. Я спросил, не согласится ли он прислать мне номер газеты, чтобы я перевел материал на румынский и использовал его для просвещения своих соотечественников. Джеффрис охотно согласился. Жаль только, что те, кому эта статья принесла бы наибольшую пользу, совершенно неграмотны.
Как-то незаметно мы опять вернулись к крестьянским суевериям. Джеффрис сделал любопытное признание: едва он появился в замке, одна из горничных (коренастая блондинка средних лет, сказал он, и я сразу понял, что это Машика Ивановна) сняла со своей шеи распятие и протянула ему, умоляя надеть. Не желая обижать добрую женщину, он повиновался, но, как только горничная ушла, сразу же снял ее талисман.
– Я принадлежу к англиканской церкви, и подобные вещи напоминают мне язычество.
Затем, несколько смущаясь, Джеффрис добавил, что посещает церковь больше по привычке и из уважения к родителям, чем по религиозным убеждениям.
Выводы, к которым мы пришли, были достаточно традиционны для людей наших взглядов: суеверия и предрассудки можно победить только знаниями, и потому нужно открывать школы и обязательно учить всех крестьянских детей.
Мне было настолько приятно общаться с мистером Джеффрисом, что я уговорил его поехать к нам на обед (фактически я заманил его к нам, пообещав показать часовню и склеп). Дяде я написал записку, пообещав вернуть гостя не позже девяти часов.
Итак, Джеффрис приехал к нам, и мы втроем провели восхитительный вечер. Я совсем забыл о времени и отвез англичанина обратно в замок гораздо позже обещанного.
Скоро рассветет. Я слишком засиделся за своими записями. Глаза слипаются. Ложусь спать. Продолжение следует.
9 апреля
Я ушла в спальню, оставив Аркадия в обществе нашего милого гостя, мистера Мэтью Джеффриса. Мужчины закурили сигары и, потягивая кофе с ликером, продолжили беседу, перемежаемую веселым смехом. Как я рада, что Аркадий хоть немного отвлечется от тягостных дум, преследовавших его все эти дни. Я отговорилась желанием отдохнуть, хотя на самом деле мне нужно было остаться наедине со своим дневником и записями облегчить свое сердце.
С тех пор как вчерашней ночью я стала невольной свидетельницей постыдной встречи между Жужанной и Владом, мне было никак не успокоиться. Я буквально не находила себе места, но ничего не стала говорить мужу. Аркадию хватает своих страданий. Я решила, что вначале осторожно и деликатно поговорю об этом с Жужанной. Боюсь, она по своей наивности даже не догадывается, в какую бездну ее увлекает многоопытный дядя. Не знаю, задумывалась ли она о нравственной, вернее, безнравственной стороне их свидания. Влад старше и опытнее ее, и потому основная вина лежит на нем.
Однако Жужанна не пришла в столовую ни к первому, ни ко второму завтраку. Аркадий был настолько погружен в свои тягостные раздумья, что даже не спросил, почему сестры нет за столом. Меня же ее отсутствие сильно взволновало. Я отправилась к Жужанне и постучала в дверь ее спальни.
Оттуда раздался слабый голос, приглашавший меня войти. Перешагнув порог, я увидела, что Жужанна, неодетая, полусидит в постели. Ее черные волосы разметались по подушкам. У Жужанны такие же большие глаза, как у Аркадия, но гораздо темнее. Сегодня они показались мне еще темнее, а ее лицо – еще бледнее. Даже губы у нее побелели.
– Жужанна, дорогая, – начала я, подойдя к ее постели. – Мне сегодня вас так недоставало, что я решила узнать, в чем причина. Вам нездоровится?
– Милая Мери, не волнуйтесь. Я всего лишь устала. Минувшей ночью я плохо спала.
Ее ответ заставил меня покраснеть, однако вряд ли Жужанна обратила внимание на мои вспыхнувшие щеки. Похоже, она искренне обрадовалась моему приходу: улыбнулась и сжала мою руку. Ее ладони были почти ледяными. Возможно, слабость Жужанны была обусловлена обычными женскими делами. Я не стала углубляться в расспросы, хотя почти уверена, что не последнюю роль в этом сыграли сперва всплеск любовной страсти, а затем неминуемое чувство вины. Среди подушек она выглядела хрупкой девочкой, а не взрослой женщиной, умеющей отвечать за свои поступки. И выражение лица, и голос тоже были совсем детскими.
– Вы ели? – спросила я. – Может, вам чего-нибудь принести?
– Спасибо, Мери. Конечно ела. У меня давно не было такого аппетита. Дуня принесла мне два подноса, и я не оставила ни крошки.
Жужанна нагнулась и слегка пихнула Брута, свернувшегося калачиком на полу.
– Это все он! Да, Брут, это ты виноват.
Пес открыл глаза и вяло шевельнул хвостом.
– Едва я легла спать, как он начал лаять. Пришлось запереть его на кухне. И сегодня он тоже будет ночевать там!
– Может, все-таки лучше будет оставить собаку здесь? – осведомилась я, внимательно следя за выражением ее лица. – Брут лишь хочет защитить вас, поэтому и лает.
Жужанна засмеялась, невинно хлопая глазами.
– Защитить меня? От кого? От полевых мышей?
– От волков, – серьезным тоном возразила я. – Мне показалось, что вчера ночью я видела у вас под окном волка.
Последовала напряженная пауза. Глаза Жужанны сузились. Она бросила на меня многозначительный взгляд и отвернулась, якобы желая погладить собаку.
Пауза была совсем недолгой. Жужанна вдруг разрыдалась, подняла на меня искаженное болью лицо и крепко вцепилась в мою руку.
– Умоляю, вы не должны возвращаться в Англию! Пожалуйста, скажите ему! Если вы все меня покинете, я непременно умру! Не уезжайте! Слышите?
Рыдала она тоже с каким-то детским отчаянием.
Такой взрыв эмоций застал меня врасплох, однако не слишком удивил. Я поняла, что Жужанна раскаивалась и косвенно признавалась в своей любви к дяде. Думаю, она бы не слишком горевала, если бы уехали мы с Аркадием. Другое дело – ее дядя.
– Дорогая, не надо плакать, – попыталась успокоить я Жужанну. – Мы не оставим вас здесь одну. И думать перестаньте о таких глупостях.
– Тогда скажите ему об этом! Скажите ему! – сдавленным голосом твердила она.
Опасаясь, как бы с ней не случилась истерика, я торопливо пообещала, что обязательно скажу, причем как можно скорее.
Я прекрасно понимаю, что речь шла не о ее брате. Мне известно, кого она называет "он".
Наблюдая за Жужанной, я с тревогой думала: возможно, до нервного истощения ее довело чувство вины. Я присела на краешек постели и стала успокаивать эту несчастную женщину-ребенка. Разумеется, о своих ночных наблюдениях я больше не сказала ни слова, дабы не вызвать у нее нового эмоционального срыва. Я не имела права усугублять ее страдания. Единственно, чем я могла помочь Жужанне, – это поговорить с Аркадием или с самим Владом.
Однако я совсем недавно вошла в семью Цепешей и вряд ли мне стоит заводить подобный разговор с главой семьи. Аркадий еще был дома, но у меня не хватило смелости пойти и все ему рассказать. Я не могла подыскать нужных слов. И в то же время я не могла допустить дальнейшего развития любовной истории этой несчастной, выросшей в глуши женщины. Нужно было что-то делать, и тогда я решила дождаться возвращения Аркадия из замка и сразу же побеседовать с ним о Жужанне. Я тщательно подбирала фразы, ибо знала, что подобная тема только добавит мужу новых страданий.
К моему огорчению (и радости одновременно), Аркадий вскоре вернулся и привез с собой некоего мистера Джеффриса – англичанина, который утром прибыл в замок по приглашению Влада. От общения с гостем муж просто расцвел. Должна признаться, что и я была рада новому человеку; разговоры с ним отвлекали меня от мрачной действительности. Глядя на довольного и улыбающегося Аркадия, я просто не решилась испортить ему настроение. Обед у нас состоялся раньше обычного. Как я и предполагала, Жужанна не появилась в столовой, а передала через Дуню записку, извещая, что все еще неважно себя чувствует.
Мистер Джеффрис оказался журналистом. Он недавно возвратился в Европу из Америки, где путешествовал и собирал материал для своих статей. За обедом мы много говорили о событиях, происходящих в Новом Свете. Я узнала, что у американцев теперь новый президент – Джеймс Полк[18]и что вскоре на карте страны появится новый штат с экзотическим названием Техас. До сих пор он являлся спорной территорией, формально принадлежащей Мексике, но фактически заселенной большим числом белых колонистов. В Техасе, как и на всем американском Юге, по-прежнему сохраняется рабство, что вызывает яростное недовольство в северных штатах, где многие (таких людей называют аболиционистами) выступают за его отмену. Плантаторы, привыкшие обращаться с рабами как со своей собственностью, естественно, против. К тому же Мексика не намерена уступать американцам Техас. По мнению мистера Джеффриса, война между Мексикой и Соединенными Штатами неминуема и может разразиться в любое время, у американцев существуют также разногласия и с Англией относительно того, где должна пролегать северо-западная граница с Канадой. По остроумному замечанию нашего гостя, Новый Свет напоминает сейчас пороховой склад, в который вот-вот ударит молния (в трансильванской глуши это воспринимается почти как сказка). Мистер Джеффрис мастерски подражал гнусавому произношению американцев, и мы с Аркадием смеялись, как дети. Я вновь порадовалась, видя, сколь благотворно действует на мужа общество этого англичанина.
После обеда мистер Джеффрис напомнил Аркадию о его обещании показать часовню. Я сказала, что тоже хочу пойти, поскольку еще там не была. Мужчины уставились на меня с удивлением и какой-то тревогой, а Аркадий стал торопливо возражать, говоря, что уже поздно (хотя часы показывали всего лишь восемь вечера) и что в моем положении мне следовало бы отдохнуть. Я резко отмела его неубедительные доводы и попросила мужчин немного подождать, пока я схожу за теплой шалью. Мистер Джеффрис лукаво улыбнулся и сказал, что американцы оценили бы твердость моего характера. Аркадий сдался, и мы все засмеялись.
По правде говоря, меня не так уж сильно интересовала часовня. Просто мне не хотелось вновь оставаться одной и мучительно думать о том, что я скажу Аркадию после ухода нашего гостя, или сидеть у окна и тревожиться о Жужанне.
Однако часовня по-настоящему поразила меня. В Англии я таких зданий не видела. Часовня отличалась и от всех местных храмов, которые мне довелось увидеть по дороге из Бистрица. В ее архитектуре явно чувствовалось турецкое влияние. Стены украшены мозаичными изображениями святых, выполненными в византийской манере. Их там, наверное, несколько тысяч. Почти над самым алтарем возвышался свод купола, из самой высокой точки которого свисает тяжелая люстра. Задняя стена часовни представляет собой усыпальницу. Она почти сплошь покрыта золотыми табличками с именами предков Аркадия.
Похоже, на мистера Джеффриса большее впечатление произвели не прекрасные мозаики, а именно усыпальница. Аркадий объяснил мне: при строительстве часовни здесь специально были сделаны ниши наподобие пчелиных сот. Когда кто-то умирал, гроб с телом покойного устанавливали в нишу, отверстие закрывали каменной кладкой, на которую прикрепляли табличку с именем умершего и датами его жизни. Сумрачная торжественность часовни не располагала к разговорам. Мы стояли и молча читали имена предков моего мужа. Мистер Джеффрис достал из кармана небольшой блокнот и начал что-то записывать.
Спустя некоторое время наш гость повернулся к Аркадию и негромко спросил:
– Забыл у вас поинтересоваться... Когда мы стояли перед портретом Влада Дракулы...
Это сразу же пробудило мое любопытство. Похожее слово – Дракул – я слышала от слуг и от старика-кучера, который вез нас из Бистрица до ущелья Борго. Смутившись, мистер Джеффрис тут же поправил себя:
– Простите. Я хотел сказать: у портрета Влада Цепеша... Эту фамилию можно как-нибудь перевести?
Аркадий ответил не сразу: он продолжал внимательно рассматривать стену усыпальницы. По отрешенному взгляду мужа я догадалась, что он вновь погрузился в раздумья о событиях последних дней. Возможно, он думал о своей размолвке с дядей и о смерти отца.
– Точный перевод нашей фамилии – "Колосажатель", – ответил наконец Аркадий на вопрос англичанина.
Я поняла, что муж забыл о нашем присутствии. Как и Жужанна, Аркадий обладал странной способностью полностью уходить в свой мир, выпадая из настоящего времени.
– Едва ли оно благороднее, чем имя Дракул, но крестьяне не произносят его с ненавистью. И потом, от него не веет всей этой суеверной чертовщиной. В пятнадцатом веке людей часто казнили, сажая на кол.
Мистер Джеффрис недоверчиво изогнул брови и взглянул туда же, куда смотрел мой муж, – на золотую табличку с именем "ВЛАД ЦЕПЕШ".
– Выходит, у румын тоже сажали на кол? История повествует, что такой вид казни существовал только у турок. Правда, крестьянские легенды утверждают, что Влад заимствовал его у своих врагов и... – англичанин обвел рукой пространство, – сажал на кол десятками и сотнями. Зловоние, говорят...
Мистер Джеффрис хлопнул себя по лбу и повернулся ко мне.
– Дорогая миссис Цепеш, ради бога простите меня! Я не имел права волновать вас рассказами об этих ужасах.
Я весело рассмеялась, хотя впервые слышала о таких вещах и они меня, конечно же, ужаснули. Аркадий очнулся от своих раздумий. Чувствовалось, он был недоволен, что такие разговоры ведутся в моем присутствии. Чтобы успокоить англичанина, я сказала:
– Мистер Джеффрис, не надо считать меня кисейной барышней, которая только и делает, что падает в обморок.
Аркадий немного покраснел, подошел ко мне и взял за руку.
– Это не преувеличение. Пожалуй, Мери – самый уравновешенный человек из всех, с кем я когда-либо общался.
Взглянув на Джеффриса, он невесело улыбнулся.
– Я бесконечно признателен своей жене за такую прекрасную черту характера. Особенно здесь, в краю дремучих суеверий и нелепых легенд.
– Дорогой, – ласково обратилась я к мужу, – не надо пытаться оградить меня от реальной действительности. Как же я смогу противостоять всем этим дремучим суевериям, если не буду ничего знать о них?
Затем я спросила Джеффриса:
– Так о ком вы говорили с Аркадием в замке?
– О том, кого зовут Влад Дракул... Простите, мадам, я имел в виду Влада Цепеша, которого крестьяне называют Дракулой.
– Вы имеете в виду графа?
Джеффрис качнул головой, словно говорил: "И да и нет".
– Я имею в виду его тезку, – произнес он вслух и полистал блокнот. – Тот человек родился в 1431 году и умер предположительно в 1476, хотя крестьяне оспаривают дату его смерти.
Аркадий указал на табличку, что находилась внизу, почти у самого пола.
– Можете убедиться: его прах покоится здесь.
– Но он умер не здесь, а гораздо южнее. Тот край называется Валахия. Я прав? Кажется, там он и правил?
– Да, – согласился мой муж. – Но вскоре после его смерти семья перебралась на север, в Трансильванию, и увезла его останки с собой. Тогда это было принято.
Тон мистера Джеффриса становился все более скептическим.
– Уверен, вы знаете, что в нише замурован пустой гроб. И вы также знаете, зачем ваши далекие предки пошли на такую уловку. Если бы кто-то вздумал надругаться над покойным, то не нашел бы его останков.
Аркадий прищурился. На губах мелькнула ироничная улыбка.
– Сэр, вы определенно знаете об этом больше, чем я думал. – Муж вновь посмотрел на табличку с именем "ВЛАД ЦЕПЕШ". – Вы правы: Влада Третьего похоронили в его родной Валахии. Точнее, в Снаговском монастыре.
– А вот крестьяне придерживаются совершенно иного мнения, – возразил Джеффрис. – Останков Влада Третьего нет и в Снагове. Возможно, потому-то они и считают его стригоем и обвиняют вашего дядю... вашего двоюродного деда, если быть точным...
– Стригой! – невольно вырвалось у меня. Я узнала слово, которое слышала от Дуни. – А каково значение этого слова?
Аркадий довольно сердито посмотрел на меня, будто ему не понравилась моя осведомленность. Джеффрис, глядя мне прямо в глаза, ответил:
– Вампир, мадам. Крестьянские легенды... можете называть их дурацкими суевериями, предрассудками, чистейшим вымыслом... но они утверждают, что добрый и щедрый дядя вашего мужа является не кем иным, как Владом Колосажателем, родившимся в 1431 году и известным под именем Дракула. Он якобы заключил некий договор с дьяволом и получил бессмертие в обмен на души невинных людей.
Англичанин весело засмеялся, словно все это было не более чем забавной шуткой. Нам с Аркадием было не до смеха. Заметив допущенную оплошность, мистер Джеффрис тут же перевел разговор на другую, более приятную тему. Вскоре мы покинули часовню и вернулись в дом. Мужчины заспорили об американской литературе, в частности о недавней сенсации, какую вызвало появление стихотворения "Ворон", написанного Эдгаром Алланом По[19]. Англичанин называл этого поэта гениальным, Аркадий возражал, приводя свои доводы. Сказав, что теперь мне и впрямь пора отдохнуть, я удалилась в спальню.
Я раскрыла дневник и стала писать, рассчитывая окончить свое занятие к возвращению Аркадия из замка. Я решила, что больше не буду таиться и откровенно расскажу мужу обо всем. Но уже почти одиннадцать часов, а Аркадия все нет. Я устала, тело требует сна. Однако мой взгляд без конца останавливается на тяжелых портьерах, занавешивающих эркерное окно нашей спальни. Какой будет эта ночь для Жужанны?
Крестьяне правы: Влад и в самом деле чудовище. Они слагают о нем небылицы, когда на самом деле он – всего лишь гнусный совратитель.
Глава 4
Мы двинулись дальше, и наш разговор перешел на другие темы. Я рассказывал Джеффрису об истории рода Цепешей, о правлении Влада Третьего и его победах над турками. Упомянул я и о том, что Цепеши рассеялись по всей Восточной Европе, и назвал несколько имен своих выдающихся предков. На Джеффриса мой рассказ произвел сильное впечатление. Англичанин старался записать все едва ли не дословно. Хотелось бы надеяться, что его статья получится достоверной и увлекательной. Я спросил, не согласится ли он прислать мне номер газеты, чтобы я перевел материал на румынский и использовал его для просвещения своих соотечественников. Джеффрис охотно согласился. Жаль только, что те, кому эта статья принесла бы наибольшую пользу, совершенно неграмотны.
Как-то незаметно мы опять вернулись к крестьянским суевериям. Джеффрис сделал любопытное признание: едва он появился в замке, одна из горничных (коренастая блондинка средних лет, сказал он, и я сразу понял, что это Машика Ивановна) сняла со своей шеи распятие и протянула ему, умоляя надеть. Не желая обижать добрую женщину, он повиновался, но, как только горничная ушла, сразу же снял ее талисман.
– Я принадлежу к англиканской церкви, и подобные вещи напоминают мне язычество.
Затем, несколько смущаясь, Джеффрис добавил, что посещает церковь больше по привычке и из уважения к родителям, чем по религиозным убеждениям.
Выводы, к которым мы пришли, были достаточно традиционны для людей наших взглядов: суеверия и предрассудки можно победить только знаниями, и потому нужно открывать школы и обязательно учить всех крестьянских детей.
Мне было настолько приятно общаться с мистером Джеффрисом, что я уговорил его поехать к нам на обед (фактически я заманил его к нам, пообещав показать часовню и склеп). Дяде я написал записку, пообещав вернуть гостя не позже девяти часов.
Итак, Джеффрис приехал к нам, и мы втроем провели восхитительный вечер. Я совсем забыл о времени и отвез англичанина обратно в замок гораздо позже обещанного.
Скоро рассветет. Я слишком засиделся за своими записями. Глаза слипаются. Ложусь спать. Продолжение следует.
* * *
ДНЕВНИК МЕРИ УИНДЕМ-ЦЕПЕШ9 апреля
Я ушла в спальню, оставив Аркадия в обществе нашего милого гостя, мистера Мэтью Джеффриса. Мужчины закурили сигары и, потягивая кофе с ликером, продолжили беседу, перемежаемую веселым смехом. Как я рада, что Аркадий хоть немного отвлечется от тягостных дум, преследовавших его все эти дни. Я отговорилась желанием отдохнуть, хотя на самом деле мне нужно было остаться наедине со своим дневником и записями облегчить свое сердце.
С тех пор как вчерашней ночью я стала невольной свидетельницей постыдной встречи между Жужанной и Владом, мне было никак не успокоиться. Я буквально не находила себе места, но ничего не стала говорить мужу. Аркадию хватает своих страданий. Я решила, что вначале осторожно и деликатно поговорю об этом с Жужанной. Боюсь, она по своей наивности даже не догадывается, в какую бездну ее увлекает многоопытный дядя. Не знаю, задумывалась ли она о нравственной, вернее, безнравственной стороне их свидания. Влад старше и опытнее ее, и потому основная вина лежит на нем.
Однако Жужанна не пришла в столовую ни к первому, ни ко второму завтраку. Аркадий был настолько погружен в свои тягостные раздумья, что даже не спросил, почему сестры нет за столом. Меня же ее отсутствие сильно взволновало. Я отправилась к Жужанне и постучала в дверь ее спальни.
Оттуда раздался слабый голос, приглашавший меня войти. Перешагнув порог, я увидела, что Жужанна, неодетая, полусидит в постели. Ее черные волосы разметались по подушкам. У Жужанны такие же большие глаза, как у Аркадия, но гораздо темнее. Сегодня они показались мне еще темнее, а ее лицо – еще бледнее. Даже губы у нее побелели.
– Жужанна, дорогая, – начала я, подойдя к ее постели. – Мне сегодня вас так недоставало, что я решила узнать, в чем причина. Вам нездоровится?
– Милая Мери, не волнуйтесь. Я всего лишь устала. Минувшей ночью я плохо спала.
Ее ответ заставил меня покраснеть, однако вряд ли Жужанна обратила внимание на мои вспыхнувшие щеки. Похоже, она искренне обрадовалась моему приходу: улыбнулась и сжала мою руку. Ее ладони были почти ледяными. Возможно, слабость Жужанны была обусловлена обычными женскими делами. Я не стала углубляться в расспросы, хотя почти уверена, что не последнюю роль в этом сыграли сперва всплеск любовной страсти, а затем неминуемое чувство вины. Среди подушек она выглядела хрупкой девочкой, а не взрослой женщиной, умеющей отвечать за свои поступки. И выражение лица, и голос тоже были совсем детскими.
– Вы ели? – спросила я. – Может, вам чего-нибудь принести?
– Спасибо, Мери. Конечно ела. У меня давно не было такого аппетита. Дуня принесла мне два подноса, и я не оставила ни крошки.
Жужанна нагнулась и слегка пихнула Брута, свернувшегося калачиком на полу.
– Это все он! Да, Брут, это ты виноват.
Пес открыл глаза и вяло шевельнул хвостом.
– Едва я легла спать, как он начал лаять. Пришлось запереть его на кухне. И сегодня он тоже будет ночевать там!
– Может, все-таки лучше будет оставить собаку здесь? – осведомилась я, внимательно следя за выражением ее лица. – Брут лишь хочет защитить вас, поэтому и лает.
Жужанна засмеялась, невинно хлопая глазами.
– Защитить меня? От кого? От полевых мышей?
– От волков, – серьезным тоном возразила я. – Мне показалось, что вчера ночью я видела у вас под окном волка.
Последовала напряженная пауза. Глаза Жужанны сузились. Она бросила на меня многозначительный взгляд и отвернулась, якобы желая погладить собаку.
Пауза была совсем недолгой. Жужанна вдруг разрыдалась, подняла на меня искаженное болью лицо и крепко вцепилась в мою руку.
– Умоляю, вы не должны возвращаться в Англию! Пожалуйста, скажите ему! Если вы все меня покинете, я непременно умру! Не уезжайте! Слышите?
Рыдала она тоже с каким-то детским отчаянием.
Такой взрыв эмоций застал меня врасплох, однако не слишком удивил. Я поняла, что Жужанна раскаивалась и косвенно признавалась в своей любви к дяде. Думаю, она бы не слишком горевала, если бы уехали мы с Аркадием. Другое дело – ее дядя.
– Дорогая, не надо плакать, – попыталась успокоить я Жужанну. – Мы не оставим вас здесь одну. И думать перестаньте о таких глупостях.
– Тогда скажите ему об этом! Скажите ему! – сдавленным голосом твердила она.
Опасаясь, как бы с ней не случилась истерика, я торопливо пообещала, что обязательно скажу, причем как можно скорее.
Я прекрасно понимаю, что речь шла не о ее брате. Мне известно, кого она называет "он".
Наблюдая за Жужанной, я с тревогой думала: возможно, до нервного истощения ее довело чувство вины. Я присела на краешек постели и стала успокаивать эту несчастную женщину-ребенка. Разумеется, о своих ночных наблюдениях я больше не сказала ни слова, дабы не вызвать у нее нового эмоционального срыва. Я не имела права усугублять ее страдания. Единственно, чем я могла помочь Жужанне, – это поговорить с Аркадием или с самим Владом.
Однако я совсем недавно вошла в семью Цепешей и вряд ли мне стоит заводить подобный разговор с главой семьи. Аркадий еще был дома, но у меня не хватило смелости пойти и все ему рассказать. Я не могла подыскать нужных слов. И в то же время я не могла допустить дальнейшего развития любовной истории этой несчастной, выросшей в глуши женщины. Нужно было что-то делать, и тогда я решила дождаться возвращения Аркадия из замка и сразу же побеседовать с ним о Жужанне. Я тщательно подбирала фразы, ибо знала, что подобная тема только добавит мужу новых страданий.
К моему огорчению (и радости одновременно), Аркадий вскоре вернулся и привез с собой некоего мистера Джеффриса – англичанина, который утром прибыл в замок по приглашению Влада. От общения с гостем муж просто расцвел. Должна признаться, что и я была рада новому человеку; разговоры с ним отвлекали меня от мрачной действительности. Глядя на довольного и улыбающегося Аркадия, я просто не решилась испортить ему настроение. Обед у нас состоялся раньше обычного. Как я и предполагала, Жужанна не появилась в столовой, а передала через Дуню записку, извещая, что все еще неважно себя чувствует.
Мистер Джеффрис оказался журналистом. Он недавно возвратился в Европу из Америки, где путешествовал и собирал материал для своих статей. За обедом мы много говорили о событиях, происходящих в Новом Свете. Я узнала, что у американцев теперь новый президент – Джеймс Полк[18]и что вскоре на карте страны появится новый штат с экзотическим названием Техас. До сих пор он являлся спорной территорией, формально принадлежащей Мексике, но фактически заселенной большим числом белых колонистов. В Техасе, как и на всем американском Юге, по-прежнему сохраняется рабство, что вызывает яростное недовольство в северных штатах, где многие (таких людей называют аболиционистами) выступают за его отмену. Плантаторы, привыкшие обращаться с рабами как со своей собственностью, естественно, против. К тому же Мексика не намерена уступать американцам Техас. По мнению мистера Джеффриса, война между Мексикой и Соединенными Штатами неминуема и может разразиться в любое время, у американцев существуют также разногласия и с Англией относительно того, где должна пролегать северо-западная граница с Канадой. По остроумному замечанию нашего гостя, Новый Свет напоминает сейчас пороховой склад, в который вот-вот ударит молния (в трансильванской глуши это воспринимается почти как сказка). Мистер Джеффрис мастерски подражал гнусавому произношению американцев, и мы с Аркадием смеялись, как дети. Я вновь порадовалась, видя, сколь благотворно действует на мужа общество этого англичанина.
После обеда мистер Джеффрис напомнил Аркадию о его обещании показать часовню. Я сказала, что тоже хочу пойти, поскольку еще там не была. Мужчины уставились на меня с удивлением и какой-то тревогой, а Аркадий стал торопливо возражать, говоря, что уже поздно (хотя часы показывали всего лишь восемь вечера) и что в моем положении мне следовало бы отдохнуть. Я резко отмела его неубедительные доводы и попросила мужчин немного подождать, пока я схожу за теплой шалью. Мистер Джеффрис лукаво улыбнулся и сказал, что американцы оценили бы твердость моего характера. Аркадий сдался, и мы все засмеялись.
По правде говоря, меня не так уж сильно интересовала часовня. Просто мне не хотелось вновь оставаться одной и мучительно думать о том, что я скажу Аркадию после ухода нашего гостя, или сидеть у окна и тревожиться о Жужанне.
Однако часовня по-настоящему поразила меня. В Англии я таких зданий не видела. Часовня отличалась и от всех местных храмов, которые мне довелось увидеть по дороге из Бистрица. В ее архитектуре явно чувствовалось турецкое влияние. Стены украшены мозаичными изображениями святых, выполненными в византийской манере. Их там, наверное, несколько тысяч. Почти над самым алтарем возвышался свод купола, из самой высокой точки которого свисает тяжелая люстра. Задняя стена часовни представляет собой усыпальницу. Она почти сплошь покрыта золотыми табличками с именами предков Аркадия.
Похоже, на мистера Джеффриса большее впечатление произвели не прекрасные мозаики, а именно усыпальница. Аркадий объяснил мне: при строительстве часовни здесь специально были сделаны ниши наподобие пчелиных сот. Когда кто-то умирал, гроб с телом покойного устанавливали в нишу, отверстие закрывали каменной кладкой, на которую прикрепляли табличку с именем умершего и датами его жизни. Сумрачная торжественность часовни не располагала к разговорам. Мы стояли и молча читали имена предков моего мужа. Мистер Джеффрис достал из кармана небольшой блокнот и начал что-то записывать.
Спустя некоторое время наш гость повернулся к Аркадию и негромко спросил:
– Забыл у вас поинтересоваться... Когда мы стояли перед портретом Влада Дракулы...
Это сразу же пробудило мое любопытство. Похожее слово – Дракул – я слышала от слуг и от старика-кучера, который вез нас из Бистрица до ущелья Борго. Смутившись, мистер Джеффрис тут же поправил себя:
– Простите. Я хотел сказать: у портрета Влада Цепеша... Эту фамилию можно как-нибудь перевести?
Аркадий ответил не сразу: он продолжал внимательно рассматривать стену усыпальницы. По отрешенному взгляду мужа я догадалась, что он вновь погрузился в раздумья о событиях последних дней. Возможно, он думал о своей размолвке с дядей и о смерти отца.
– Точный перевод нашей фамилии – "Колосажатель", – ответил наконец Аркадий на вопрос англичанина.
Я поняла, что муж забыл о нашем присутствии. Как и Жужанна, Аркадий обладал странной способностью полностью уходить в свой мир, выпадая из настоящего времени.
– Едва ли оно благороднее, чем имя Дракул, но крестьяне не произносят его с ненавистью. И потом, от него не веет всей этой суеверной чертовщиной. В пятнадцатом веке людей часто казнили, сажая на кол.
Мистер Джеффрис недоверчиво изогнул брови и взглянул туда же, куда смотрел мой муж, – на золотую табличку с именем "ВЛАД ЦЕПЕШ".
– Выходит, у румын тоже сажали на кол? История повествует, что такой вид казни существовал только у турок. Правда, крестьянские легенды утверждают, что Влад заимствовал его у своих врагов и... – англичанин обвел рукой пространство, – сажал на кол десятками и сотнями. Зловоние, говорят...
Мистер Джеффрис хлопнул себя по лбу и повернулся ко мне.
– Дорогая миссис Цепеш, ради бога простите меня! Я не имел права волновать вас рассказами об этих ужасах.
Я весело рассмеялась, хотя впервые слышала о таких вещах и они меня, конечно же, ужаснули. Аркадий очнулся от своих раздумий. Чувствовалось, он был недоволен, что такие разговоры ведутся в моем присутствии. Чтобы успокоить англичанина, я сказала:
– Мистер Джеффрис, не надо считать меня кисейной барышней, которая только и делает, что падает в обморок.
Аркадий немного покраснел, подошел ко мне и взял за руку.
– Это не преувеличение. Пожалуй, Мери – самый уравновешенный человек из всех, с кем я когда-либо общался.
Взглянув на Джеффриса, он невесело улыбнулся.
– Я бесконечно признателен своей жене за такую прекрасную черту характера. Особенно здесь, в краю дремучих суеверий и нелепых легенд.
– Дорогой, – ласково обратилась я к мужу, – не надо пытаться оградить меня от реальной действительности. Как же я смогу противостоять всем этим дремучим суевериям, если не буду ничего знать о них?
Затем я спросила Джеффриса:
– Так о ком вы говорили с Аркадием в замке?
– О том, кого зовут Влад Дракул... Простите, мадам, я имел в виду Влада Цепеша, которого крестьяне называют Дракулой.
– Вы имеете в виду графа?
Джеффрис качнул головой, словно говорил: "И да и нет".
– Я имею в виду его тезку, – произнес он вслух и полистал блокнот. – Тот человек родился в 1431 году и умер предположительно в 1476, хотя крестьяне оспаривают дату его смерти.
Аркадий указал на табличку, что находилась внизу, почти у самого пола.
– Можете убедиться: его прах покоится здесь.
– Но он умер не здесь, а гораздо южнее. Тот край называется Валахия. Я прав? Кажется, там он и правил?
– Да, – согласился мой муж. – Но вскоре после его смерти семья перебралась на север, в Трансильванию, и увезла его останки с собой. Тогда это было принято.
Тон мистера Джеффриса становился все более скептическим.
– Уверен, вы знаете, что в нише замурован пустой гроб. И вы также знаете, зачем ваши далекие предки пошли на такую уловку. Если бы кто-то вздумал надругаться над покойным, то не нашел бы его останков.
Аркадий прищурился. На губах мелькнула ироничная улыбка.
– Сэр, вы определенно знаете об этом больше, чем я думал. – Муж вновь посмотрел на табличку с именем "ВЛАД ЦЕПЕШ". – Вы правы: Влада Третьего похоронили в его родной Валахии. Точнее, в Снаговском монастыре.
– А вот крестьяне придерживаются совершенно иного мнения, – возразил Джеффрис. – Останков Влада Третьего нет и в Снагове. Возможно, потому-то они и считают его стригоем и обвиняют вашего дядю... вашего двоюродного деда, если быть точным...
– Стригой! – невольно вырвалось у меня. Я узнала слово, которое слышала от Дуни. – А каково значение этого слова?
Аркадий довольно сердито посмотрел на меня, будто ему не понравилась моя осведомленность. Джеффрис, глядя мне прямо в глаза, ответил:
– Вампир, мадам. Крестьянские легенды... можете называть их дурацкими суевериями, предрассудками, чистейшим вымыслом... но они утверждают, что добрый и щедрый дядя вашего мужа является не кем иным, как Владом Колосажателем, родившимся в 1431 году и известным под именем Дракула. Он якобы заключил некий договор с дьяволом и получил бессмертие в обмен на души невинных людей.
Англичанин весело засмеялся, словно все это было не более чем забавной шуткой. Нам с Аркадием было не до смеха. Заметив допущенную оплошность, мистер Джеффрис тут же перевел разговор на другую, более приятную тему. Вскоре мы покинули часовню и вернулись в дом. Мужчины заспорили об американской литературе, в частности о недавней сенсации, какую вызвало появление стихотворения "Ворон", написанного Эдгаром Алланом По[19]. Англичанин называл этого поэта гениальным, Аркадий возражал, приводя свои доводы. Сказав, что теперь мне и впрямь пора отдохнуть, я удалилась в спальню.
Я раскрыла дневник и стала писать, рассчитывая окончить свое занятие к возвращению Аркадия из замка. Я решила, что больше не буду таиться и откровенно расскажу мужу обо всем. Но уже почти одиннадцать часов, а Аркадия все нет. Я устала, тело требует сна. Однако мой взгляд без конца останавливается на тяжелых портьерах, занавешивающих эркерное окно нашей спальни. Какой будет эта ночь для Жужанны?
Крестьяне правы: Влад и в самом деле чудовище. Они слагают о нем небылицы, когда на самом деле он – всего лишь гнусный совратитель.
Глава 4
ДНЕВНИК ЖУЖАННЫ ЦЕПЕШ
10 апреля
Я умираю от любви.
Еще одна ночь сновидений. В результате наутро я так слаба, что едва могу держать в руке перо. Написав фразу или две, я вынуждена делать передышку. Безумно болит спина, и эта боль, распространяясь по всему позвоночнику, сопровождается странными ощущениями. Иногда мне кажется, будто мышцы и кости внутри моего тела... движутся.
Он снова приходил. На этот раз я ждала его прихода у открытого окна. Я заблаговременно развязала тесемки сорочки, ибо мне хотелось, чтобы он сам осторожно снял ее с меня. Я вздрогнула, когда это случилось, потом задрожала от ночной прохлады, коснувшейся моего обнаженного тела. А потом – от его холодных рук и жаркого дыхания.
Он вновь был необычайно ласковым и еще более дерзким. Он медленно стягивал с меня сорочку, пока та не соскользнула к ногам, а сам в это время, прильнув губами к моему телу, опускался вслед за падающей тканью: от ложбинки между ключицами к грудям, которые он нежно раздвинул языком Мне стыдно описывать все это, но его губы продолжали скользить все ниже и ниже и целовать меня, повторяя легкий изгиб моего живота и дальше...
Я ощутила волну тепла и легкое покалывание, которое началось в области копчика и распространилось вверх, к голове, и далее – за пределы тела. Мне казалось, будто все эти годы я была мертва, а его поцелуй только сейчас пробудил меня к жизни. Я глянула на своего коленопреклоненного спасителя и зарылась пальцами в густую гриву его серебристо-седых волос.
Затем его губы переместились на бедро моей увечной, хромой ноги. Поначалу я даже вспыхнула от неожиданности. Став взрослой, я никому не позволяла не то что дотрагиваться, но даже смотреть на свою уродливую конечность. Я попыталась отстраниться, но он притянул меня назад. Он нежно гладил мою ногу, осыпая ее поцелуями.
Скажу больше: он целовал ее с неподдельным восторгом, и в то мгновение я почувствовала, что люблю его, как бога... Он дошел до самой ступни моей вывороченной, иссохшей ноги, потом поднялся, обнял меня и сказал:
– Жужанна, я связан договором. Я обещал твоему отцу заботиться о тебе всю жизнь. И я нарушаю этот договор, приходя к тебе как возлюбленный. Но я намерен отправиться в Англию, а ты слишком больна для подобного путешествия. То, что я делаю, – единственный способ тебе помочь. Понимаешь?
– Да, – прошептала я, хотя на самом деле ничего не понимала, кроме желания навсегда оставаться в его объятиях.
Он чуть заметно улыбнулся.
– За долгие годы моей жизни ты – первая и единственная в нашей семье, кто любит меня без оглядки.
– Нет, дядя, – прошептала я. – Я не просто люблю вас. Я преклоняюсь перед вами. Когда я опасно болела, ваша забота спасла мне жизнь. Никто не был так добр ко мне, никто не дарил мне столько тепла и участия, как вы. Другие мужчины меня не замечают. Вы один обратили на меня внимание.
Я прочла на его лице искреннее удовольствие и почувствовала, что ему необычайно приятно слышать такие слова.
– Твоя преданность, – продолжал дядя, – заставила меня нарушить договор с семьей. Это требует платы, и ею станет новый договор, который я заключу вместо прежнего. Я никогда не покину тебя и сделаю тебя своей, связав наши жизни навсегда.
Я стала просить его сделать это немедленно, однако дядя покачал головой.
– Я рассчитывал на сегодняшний вечер, но возникло серьезное препятствие. Я по-прежнему очень голоден. Вскоре я совершу обещанное... Очень скоро.
Затем с быстротой змеи он прильнул губами к моей шее.
Стремительность этого движения словно вывела меня из забытья. Я ощутила, как его острые зубы прокусывают мою кожу, и вскрикнула. Непонятный и необъяснимый страх заставил меня высвободиться из его стальных объятий. Я извивалась и колотила кулаками по широкой и крепкой дядиной груди, пытаясь его оттолкнуть, но он обвил меня рукой и притянул к себе. Рука его так сдавила меня, что я начала задыхаться. Я ощущала, как его губы вновь приникли к моей шее и вместе с языком начали быстро двигаться, и при этом дядя негромко причмокивал, словно младенец, сосущий материнскую грудь.
Я прекратила сопротивление, ощущая, что вот-вот лишусь чувств. Но в это мгновение я вновь испытала удивительное наслаждение, знакомое по вчерашней ночи. Чем меньше я сопротивлялась, тем сильнее оно становилось. Наконец я уже не смогла сдерживаться и застонала. Я не замечала ничего, кроме бархатно-черной тьмы; я ничего не чувствовала, кроме его языка и губ. Кровь моя медленно перетекала от меня к нему под такие же медленные, ровные удары моего сердца.
Состояние экстаза нарастало. Наслаждение было таким всеобъемлющим, что мне почудилось, будто я умираю. Я вскрикнула. Дядя оторвался от моей шеи, и я безвольно обмякла в его руках, едва сознавая происходящее. Я необычайно ослабела и не могла ни стоять, ни говорить, ни даже смотреть. Я только слышала, как он произнес своим сочным, удивительным голосом:
– Достаточно. Пожалуй, даже чересчур!..
Он перенес меня на постель и заботливо укрыл одеялом. Я понимала; он уходит, но не могла шевельнуться или хотя бы проводить его глазами. Какое-то время каждый вздох казался мне последним, каждый удар сердца отзывался слабой волной наслаждения, и мне казалось, что сердце вот-вот остановится.
Более всего меня поразило, что наступление смерти может быть столь чувственно-приятным и сладостным.
Однако я не умерла. Я заснула и проспала все утро. Проснувшись, я увидела свою ночную сорочку валяющейся возле окна. Я понимала, что надо встать и забрать ее оттуда, но у меня не было ни капли сил. Позже, когда Дуня принесла мне завтрак, она, конечно же, сразу заметила эту злосчастную сорочку и подала ее мне, скорчив недовольную мину. А я в это время виновато прятала свою наготу под одеялом.
Дуня что-то заподозрила. Мери, думаю, тоже, хотя вряд ли можно проникнуть в чужие сны. Я попыталась мысленно предупредить Влада, сообщить ему об опасности чужого вмешательства. Не сомневаюсь, и Дуня, и Мери испуганы и шокированы происходящим.
Мне нет дела до их страхов.
Я не понимаю, что происходит со мною. Я перестала ощущать, где реальность, а где сон. Слабость и замешательство – вот чувства, владеющие сейчас мною. Наверное, я все-таки больна и умираю. Повторяю: мне все равно. Если это смерть, то до чего же она приятна и радостна! Впервые за все годы своей никчемной, жалкой жизни я по-настоящему счастлива. Мне не нужен Бог. Мне не нужно прощение.
Я хочу лишь одного: чтобы он пришел опять.
10 апреля
Боже милосердный, не дай мне сойти с ума. Позволь мне остаться истеричной беременной женщиной, которая забила себе голову страшными историями, стала жертвой разыгравшегося воображения...
10 апреля
Я умираю от любви.
Еще одна ночь сновидений. В результате наутро я так слаба, что едва могу держать в руке перо. Написав фразу или две, я вынуждена делать передышку. Безумно болит спина, и эта боль, распространяясь по всему позвоночнику, сопровождается странными ощущениями. Иногда мне кажется, будто мышцы и кости внутри моего тела... движутся.
Он снова приходил. На этот раз я ждала его прихода у открытого окна. Я заблаговременно развязала тесемки сорочки, ибо мне хотелось, чтобы он сам осторожно снял ее с меня. Я вздрогнула, когда это случилось, потом задрожала от ночной прохлады, коснувшейся моего обнаженного тела. А потом – от его холодных рук и жаркого дыхания.
Он вновь был необычайно ласковым и еще более дерзким. Он медленно стягивал с меня сорочку, пока та не соскользнула к ногам, а сам в это время, прильнув губами к моему телу, опускался вслед за падающей тканью: от ложбинки между ключицами к грудям, которые он нежно раздвинул языком Мне стыдно описывать все это, но его губы продолжали скользить все ниже и ниже и целовать меня, повторяя легкий изгиб моего живота и дальше...
Я ощутила волну тепла и легкое покалывание, которое началось в области копчика и распространилось вверх, к голове, и далее – за пределы тела. Мне казалось, будто все эти годы я была мертва, а его поцелуй только сейчас пробудил меня к жизни. Я глянула на своего коленопреклоненного спасителя и зарылась пальцами в густую гриву его серебристо-седых волос.
Затем его губы переместились на бедро моей увечной, хромой ноги. Поначалу я даже вспыхнула от неожиданности. Став взрослой, я никому не позволяла не то что дотрагиваться, но даже смотреть на свою уродливую конечность. Я попыталась отстраниться, но он притянул меня назад. Он нежно гладил мою ногу, осыпая ее поцелуями.
Скажу больше: он целовал ее с неподдельным восторгом, и в то мгновение я почувствовала, что люблю его, как бога... Он дошел до самой ступни моей вывороченной, иссохшей ноги, потом поднялся, обнял меня и сказал:
– Жужанна, я связан договором. Я обещал твоему отцу заботиться о тебе всю жизнь. И я нарушаю этот договор, приходя к тебе как возлюбленный. Но я намерен отправиться в Англию, а ты слишком больна для подобного путешествия. То, что я делаю, – единственный способ тебе помочь. Понимаешь?
– Да, – прошептала я, хотя на самом деле ничего не понимала, кроме желания навсегда оставаться в его объятиях.
Он чуть заметно улыбнулся.
– За долгие годы моей жизни ты – первая и единственная в нашей семье, кто любит меня без оглядки.
– Нет, дядя, – прошептала я. – Я не просто люблю вас. Я преклоняюсь перед вами. Когда я опасно болела, ваша забота спасла мне жизнь. Никто не был так добр ко мне, никто не дарил мне столько тепла и участия, как вы. Другие мужчины меня не замечают. Вы один обратили на меня внимание.
Я прочла на его лице искреннее удовольствие и почувствовала, что ему необычайно приятно слышать такие слова.
– Твоя преданность, – продолжал дядя, – заставила меня нарушить договор с семьей. Это требует платы, и ею станет новый договор, который я заключу вместо прежнего. Я никогда не покину тебя и сделаю тебя своей, связав наши жизни навсегда.
Я стала просить его сделать это немедленно, однако дядя покачал головой.
– Я рассчитывал на сегодняшний вечер, но возникло серьезное препятствие. Я по-прежнему очень голоден. Вскоре я совершу обещанное... Очень скоро.
Затем с быстротой змеи он прильнул губами к моей шее.
Стремительность этого движения словно вывела меня из забытья. Я ощутила, как его острые зубы прокусывают мою кожу, и вскрикнула. Непонятный и необъяснимый страх заставил меня высвободиться из его стальных объятий. Я извивалась и колотила кулаками по широкой и крепкой дядиной груди, пытаясь его оттолкнуть, но он обвил меня рукой и притянул к себе. Рука его так сдавила меня, что я начала задыхаться. Я ощущала, как его губы вновь приникли к моей шее и вместе с языком начали быстро двигаться, и при этом дядя негромко причмокивал, словно младенец, сосущий материнскую грудь.
Я прекратила сопротивление, ощущая, что вот-вот лишусь чувств. Но в это мгновение я вновь испытала удивительное наслаждение, знакомое по вчерашней ночи. Чем меньше я сопротивлялась, тем сильнее оно становилось. Наконец я уже не смогла сдерживаться и застонала. Я не замечала ничего, кроме бархатно-черной тьмы; я ничего не чувствовала, кроме его языка и губ. Кровь моя медленно перетекала от меня к нему под такие же медленные, ровные удары моего сердца.
Состояние экстаза нарастало. Наслаждение было таким всеобъемлющим, что мне почудилось, будто я умираю. Я вскрикнула. Дядя оторвался от моей шеи, и я безвольно обмякла в его руках, едва сознавая происходящее. Я необычайно ослабела и не могла ни стоять, ни говорить, ни даже смотреть. Я только слышала, как он произнес своим сочным, удивительным голосом:
– Достаточно. Пожалуй, даже чересчур!..
Он перенес меня на постель и заботливо укрыл одеялом. Я понимала; он уходит, но не могла шевельнуться или хотя бы проводить его глазами. Какое-то время каждый вздох казался мне последним, каждый удар сердца отзывался слабой волной наслаждения, и мне казалось, что сердце вот-вот остановится.
Более всего меня поразило, что наступление смерти может быть столь чувственно-приятным и сладостным.
Однако я не умерла. Я заснула и проспала все утро. Проснувшись, я увидела свою ночную сорочку валяющейся возле окна. Я понимала, что надо встать и забрать ее оттуда, но у меня не было ни капли сил. Позже, когда Дуня принесла мне завтрак, она, конечно же, сразу заметила эту злосчастную сорочку и подала ее мне, скорчив недовольную мину. А я в это время виновато прятала свою наготу под одеялом.
Дуня что-то заподозрила. Мери, думаю, тоже, хотя вряд ли можно проникнуть в чужие сны. Я попыталась мысленно предупредить Влада, сообщить ему об опасности чужого вмешательства. Не сомневаюсь, и Дуня, и Мери испуганы и шокированы происходящим.
Мне нет дела до их страхов.
Я не понимаю, что происходит со мною. Я перестала ощущать, где реальность, а где сон. Слабость и замешательство – вот чувства, владеющие сейчас мною. Наверное, я все-таки больна и умираю. Повторяю: мне все равно. Если это смерть, то до чего же она приятна и радостна! Впервые за все годы своей никчемной, жалкой жизни я по-настоящему счастлива. Мне не нужен Бог. Мне не нужно прощение.
Я хочу лишь одного: чтобы он пришел опять.
* * *
ДНЕВНИК МЕРИ УИНДЕМ-ЦЕПЕШ10 апреля
Боже милосердный, не дай мне сойти с ума. Позволь мне остаться истеричной беременной женщиной, которая забила себе голову страшными историями, стала жертвой разыгравшегося воображения...