Страница:
– На такси, разумеется, – пресно ответил он.
– Понятно, а ушли из ресторана во сколько?
– Зачем вам все это, Минамото-сан? – Он резко сбросил с лица ироническую гримасу. – Вы же с Ганиным постоянно общаетесь и, я уверен, знаете от него все, что хотите знать. Он же наверняка вам сказал, что мы разошлись где-то в половине десятого!… Все же происходило в его присутствии!…
– Сказал, – кивнул я.
– Чего же вы тогда время тянете? – хмыкнул Заречный.
– Хорошо, не буду тянуть, – согласился я с его рационалистическим намеком. – Смерть Хидео Китадзимы была в ваших интересах, Олег Валерьевич, не так ли?
– Ах вот вы к чему! Про неостывшее ложе песнь заводите! Я же вам сказал: никаких серьезных видов на Наташу я не строил! Вы же должны меня как мужчина понимать, Минамото-сан!
– Что конкретно в вас, Олег Валерьевич, я должен понимать как мужчина?
– Вы же видели Наташу! – Он нешироко развел перед собой руки, словно показывая нижние габариты упомянутой красавицы.
– Видел.
– Еще бы вы отказались! – процедил он.
– Не понял…
– А то я не заметил, как вы в Читосэ по ее груди и бедрам зорким своим взглядом стреляли!
– Какой вы наблюдательный! – Я решил, что от лишнего комплимента с меня не убудет.
– Жизнь и не такому научит! Так вот вы, Минамото-сан, должны понимать, что все ее прелести, – он продолжал держать руки разведенными, – могут возбуждать нас с вами еще два-три года, максимум – пять, не больше!
– А вам этого мало?
– Мне – нет, мне достаточно, а может, даже и много. Я, в отличие от вас и Наташи, не японец. – Он вновь начал улыбаться. – Это ей мало, она-то хочет, чтобы это вечно продолжалось! Как тут, в вашей идиллической Японии, все циклично и бесконечно!
– А вечно именно это продолжаться не может… – констатировал я давно известный мне как, увы, немолодому уже мужчине непреложный физический факт.
– То-то и оно, что не может, – закачалась передо мной аккуратно подстриженная русая голова.
– Значит, вам нужен спальный объект помоложе? – Мне понравилось время от времени переходить на циничный русский, который по емкости и красочности намного превосходит наш заковыристый, но ужасно пресный японский.
– Это во-вторых, – кивнул он.
– А во-первых?
– А во-первых, я сам не хочу становиться этим вашим злополучным «спальным объектом»! – горько усмехнулся Заречный.
– А что, распрекрасная Наташа Китадзима вас именно в него пытается превратить?
– Есть у меня такое подозрение, – вздохнул он. – Понимаете, Минамото-сан, не в обиду вам, японцам, будет сказано, но, насколько я знаю из своего личного опыта, подкрепленного еще и горьким Наташиным, русская женщина в постели с японцем никогда счастлива быть не может. Как, впрочем, и в личной жизни вообще…
– Да? – Этот его националистический выпад несколько задел. – Вы считаете, что мы как мужики ни на что не годимся?
– Не обижайтесь, Минамото-сан, – завертел он головой из стороны в сторону, – но все знакомые мне русские женщины, которые замужем за японцами, именно об этом говорят. В постельном плане, я имею в виду, и в плане общего мужского внимания. Что касается паспорта и денежного обеспечения, то там все прекрасно – нет проблем, а вот как дело до плотских утех доходит, просто беда!…
– И много у вас таких неудовлетворенных русских знакомых среди всех охочих до земных радостей?
– Немного, но есть, – Заречный посмотрел на свои часы, – и все они в своих коечных приговорах японским мужикам единодушны!
– Чем же мы им не угодили? Размером?
– Размер здесь ни при чем! – Заречный напустил на свое сексапильное лицо туман философичности. – Отношением прежде всего!…
– Отношением?
– Конечно! Для вас женщина именно, как вы сами только точно определили, «объект», и не более того. Это мы, русские, витаем в абстрактных эмпиреях. Это мы испытываем оргазм от одного только упоминания о светлом будущем. Это нам чуждо вокруг себя все материально прекрасное, потому что нам достаточно иметь в башке эфемерные образы этого самого прекрасного. Зачем стараться руками, если есть богатое воображение! Зачем строить красивые дома, если достаточно вообразить их в своих мозгах! А вы, японцы, – нация конкретная, материалистически ориентированная, и к абстрактному мышлению вы не приучены! Вам вещественное, физически осязаемое вынь да положь! А с воображением у вас откровенные напряги!…
– Как это?
– Так это! – весело парировал, как оказывалось, далеко не глупый плейбой Олег Валерьевич. – Возьмите хотя бы ваш дурацкий культ еды! Я четвертый день в Японии, давненько не был, а со времен Аомори, как погляжу, ничего не изменилась. Телевизор включишь – одна сплошная еда! И ничего, кроме еды, под разными соусами! Вам главное, чтобы все можно было руками взять и в рот положить. А если за эту ниточку потянуть, можно более глубокие вещи обнаружить. От этого же у вас, например, и театр на нуле, и актерская школа как понятие отсутствует!
– Подождите, Заречный-сан! – Я притворился, что ему удалось сбить меня с толку. – Мы начали про женскую неудовлетворенность, а вы мне сначала про гастрономию с кулинарией, а теперь вдруг про театр и лицедеев!…
– Постель, Минамото-сан, – тот же театр, и ничто больше! – Разошедшийся в своем обличительном японофобском раже Заречный еще вальяжней, чем прежде, раскинулся на узком стуле. – Даже если вам, японцам, как и нам, русским, от бабы нужно только одно – понятно что, по законам того же театрального действа вы обязаны сымитировать, сыграть приступ неистовой любви к ней, к «объекту» вашему с раздвинутыми ногами, а не отваливаться от вашей пассии, томной и разомлевшей, сразу же после того, как вы кончаете это свое сладенькое «одно дело».
– А мы, значит, сразу же отваливаемся? – поинтересовался я на всякий случай.
– Насколько я знаю, да, причем во множественном числе! – язвительно заметил Заречный. – У вас же, в Японии, хороших актеров нет и быть не может! Это гены! Вы абстрагироваться от материальной действительности не можете по определению. Для вас же сыграть роль исключительно для того, чтобы телесно близкому человеку угодить, равносильно самоубийству. Перед чужими и физически далекими от вас людьми вы будете лицемерно на коленках по татами ползать и лбом из того же татами многовековую пыль выбивать – ради контракта, скажем, на строительство чего-нибудь глобального, например нефтепровода какого-нибудь. А на женщину, которая вам детей рожает и трусы ваши стирает, вы после соития смотрите с презрением, а то и ненавистью. Она, дескать, вас в неподобающем, распаленном виде поверх себя наблюдала, и вам теперь за это ваше якобы недостойное поведение перед самим собой стыдно. И чтобы стыд этот заглушить, вы бабу свою презрением и обливаете. А ей, бедной, и податься из-под вас некуда, потому как у нее, в большинстве случаев, ни образования, ни профессии.
– Страшные вещи рассказываете, Олег Валерьевич! – Я изо всех сил старался сохранить хоть какие-нибудь остатки хладнокровия. – Глаза на нас открываете, да так, что солнце вашей русской правды нам эти глаза ножом режет!
– Да будет вам, Минамото-сан! Вы ведь женаты, что тут для вас нового! – усмехнулся Заречный. – Тот же Китадзима-сан, который, как теперь оказывается, уже покойник, именно таким образом и поступал с Наташей, несмотря ни на какие там аспирантуры и достоевщину!
– А вот тут, Заречный-сан, я позволю себе с вами поспорить. – Я обрадовался внезапному расширению поля битвы и поспешил воспользоваться предоставившимся шансом. – Достоевщину придумали вы, русские, и теперь носитесь с этим жупелом по всем океанам и континентам. Однако если к этой вашей достоевщине повнимательнее приглядеться, выйдет все та же банальная постель – и ничего более… Та же приправленная длиннющими – абсолютно пустыми и тоскливыми – диалогами многострадальная койка, ради которой, собственно, и созданы вашим распрекрасным Федором Михайловичем все эти сонечки мармеладовы, Настасьи филипповны и грушеньки-яблоньки…
– Да я и не спорю! – неожиданно легко согласился со мной Заречный. – Это отец ваш или наши старики-литературоведы будут вам перечить и о бесплотной духовности кричать, а я не буду. Для меня эта наша достоевщина – один сплошной разврат, квинтэссенция похоти и садизма! Тут у нас с вами полное взаимопонимание.
– Значит, Наташа вам на своего мужа жаловалась? – Я попытался вернуть распалившегося умного красавца в старое русло.
– Естественно! Вы что думаете, ей конкретно я нужен был? – иронически заметил он. – Если бы так, то тогда, может, мы бы с ней о долгосрочных планах задумались. Но я же понимаю прекрасно, что нужен ей только в качестве антипода глухонемого, слюнявого мужа…
– Слюнявого? – Меня поразило это знакомое с недавних пор определение.
– Ну не слюнявого, а… – Олег Валерьевич замялся, подыскивая нужное слово, – размазни, в общем…
– Хорошо, Заречный-сан, значит, если я правильно понял, убийство Хидео Китадзимы вас ничуть не расстроило?
– В общечеловеческом плане – нет. Почему оно должно меня расстроить? – хладнокровно спросил Заречный. – Я к нему никаких эмоций не питал, и он ко мне – тоже.
– А в каком плане «да»?
– В личном. – Олег Валерьевич вдруг погрустнел.
– Боитесь, что вдова теперь будет вас атаковать?
– Не то чтобы боюсь… Чего мне бояться! – Заречный дернул сильными плечами. – Я уеду в воскресенье отсюда… Просто опасаюсь, как бы действительно Наташа, раз такое стряслось, не начала бы сейчас делать глупости…
– Какие, например? – Я пристально посмотрел Заречному в его умные, холодные глаза.
– Минамото-сан, когда немолодая, скованная по рукам и ногам нелюбимым мужем и ненавистной работой женщина вдруг получает в подарок от наконец-то улыбнувшейся ей судьбы долгожданную свободу, она способна на большие глупости, на очень большие, поверьте, я знаю!
– Дом, например, может вдруг продать, да? – подсказал я ему один конкретный пример проявления таких глупостей. – Хороший дом, в хорошем районе хорошего города…
– Дом продать? Ну нет, это уже будет слишком! – не согласился со мной Олег Валерьевич. – Зачем ей продавать прекрасный дом?
– А откуда вы знаете, что он именно «прекрасный»? Вы что, Олег Валерьевич, там были?
– Когда-то доводилось… – Заречный по-отрочески покраснел. – Дом неплохой у них… Мне такие нравятся…
– А в этот раз вы там были?
– Когда?! Что вы! – отмахнулся он.
– Олег Валерьевич, а в каком магазине вы батарейки покупали? – Я сделал свой коронный заход с противоположной стороны.
– Какие батарейки? – Он недоуменно посмотрел на меня.
– Для часов, – напомнил я ему. – Для ваших японских часов. Фирмы «Сейко», которые у вас в Москве на стенке висят. Вы же сами мне сказали, что по дороге из университета в ресторан заезжали в хозяйственный магазин…
– Ах батарейки!… Магазин?… «Хомак», кажется… Это на выезде из района Сироиси…
– То есть не совсем по дороге из университета к вокзалу, а чуть севернее, да?
– Может быть, – кивнул он.- Я на такси ехал, да и Саппоро я плохо знаю… Но в принципе таксист не особо плутал. Мне показалось, что до вокзала было не так уж и далеко…
Я отпустил Заречного через двадцать минут, получив от него пустые с точки зрения следствия ответы на вопросы о Селиванове. Как и в случае с Китадзимой, об убиенном соотечественнике он не горевал, знал его опять же шапочно, никаких ни прямых, ни косвенных причин убивать бедного специалиста по Владимиру Сорокину с его салом и льдом у него не было. Внизу его уже дожидались «обработанные» Мураками Нина с Мариной, которые были теперь не столь веселы, как час назад в гостинице. Я помог им вызвать такси, отправил их на конференцию, а сам поднялся в отдел, где застал за своим столом всклокоченную Аюми.
– Ну что наши болтушки-хохотушки, Мураками-сан? – обратился я к ее лохматой голове, присаживаясь на краешек стола. – Чем они с вами по-женски поделились? Какие секреты поведали?
– Показания дали адекватные, расхождений серьезных нет. – Аюми царапнула меня своими крысиными глазками.
– А несерьезных? – Я вдруг почувствовал по ее умненькому взгляду, что за эти дни мы с ней так тесно сработались, что сегодня с утра параллельно двинулись в одном и том же направлении.
– Из того, что имеет отношение к убийству Селиванова, различаются только данные о времени отсутствия за их общим столом в ресторанчике «Унаги-Дом» господина Заречного.
– В понедельник вечером?…
– Да, в вечер убийства Селиванова, – тряхнула она своей ершистой гривой.
– Значит, наш разлюбезный Олег Валерьевич из-за стола выходил? – Я вновь порадовался единству наших с Мураками мыслей.
– Дважды, – опять кивнула она. – Оба раза, естественно, в туалет, или, как он им якобы каждый раз говорил, «на ветер».
– До ветра, – поправил я ее.
– Хорошо, пускай будет «до ветра», хотя «на ветер», по-моему, логичнее, – колко откликнулась она на мой краткий курс русской идиоматики, данный в ответ на ее недавние поучения об обитателях темного омута.
– «На ветер», Мураками-сан, русские обычно деньги бросают, когда эти деньги у них имеются, а «до ветра» выходят, чтобы облегчиться…
– Да? – Она ехидно улыбнулась. – А я до сих пор была уверена, что они все облегчаются «против ветра»! Мужчины по крайней мере…
– И это тоже. Это все в их, русском духе… – охотно согласился я. – Так что не стыкуется по Заречному? По его прогулкам до кафельной «розы ветров»?
– Первый раз, как сказали и Нина Валентиновна, и Марина Борисовна, он вышел в туалет спустя полчаса после их прихода и отсутствовал минут пять – семь.
– Это нормально, – проявил я мужскую солидарность.
– Я догадываюсь, – хмыкнула капитанша.
– А второй раз?
– А второй раз минут через пятьдесят, и вот тут-то, Минамото-сан, у наших с вами девушек показания расходятся, – задумчиво констатировала Аюми.
– Сильно расходятся?
– Нина Валентиновна сказала, что его не было минут десять, а Марина Борисовна говорит, что не меньше пятнадцати.
– И почему, по-вашему, в их показаниях оказалась такая разница, Мураками-сан?
– Ну, во-первых, они обе вообще какие-то неорганизованные, несобранные дамы. А во-вторых, когда они уже выпили по два бокала пива, так что восприятие времени у них, по их же признаниям, несколько нарушилось.
– Понятно. А сами они до нашего холодного хоккайдского ветра выходили?
– Да, по одному разу.
– И сколько каждая из них отсутствовала?
– Нам, Минамото-сан, пятью минутами отделаться труднее. – Аюми по-девичьи зарделась.
– Значит, из всей этой развеселой троицы каждый за столом отсутствовал по десять – пятнадцать минут. Так получается? – Я сполз со стола и ступил на шершавый серый палас.
– Так. Более того… – Тут она запнулась, и румянец на ее бурундучьих щеках вспыхнул с новой силой.
– Более чего? – Я слегка нагнулся к ней и осторожно потянул носом в надежде унюхать какое-нибудь подобие духов, но, разумеется, так ничего и не почувствовал.
– Я сегодня встала рано, не спалось что-то. – Она смущенно посмотрела мне под ноги.
– И? – Я постарался посмотреть на нее взглядом строгого учителя, уличившего хулиганистого ученика в очередной проказе.
– И пошла в «Альфу».
– Следственный эксперимент проводить? – проявил я сэнсэйскую проницательность.
– Неофициальный, – виновато кивнула она.
– Провели? – спросил я ее с деланной лаской. – Провела, – уже весело отозвалась она.
– Успешно?
– От главного входа «Унаги-Дома» до заднего, служебного входа «Альфы» всего две минуты нормального хода. У меня ноги короткие, но даже я в две минуты уложилась, – самокритично поведала она. Если предположить, что убийца Селиванова – один из этих троих, скажем тот же Заречный, то, учитывая физическую слабость Владимира Николаевича и, наоборот, хорошее физическое состояние Олега Валерьевича, в принципе он бы мог уложиться в двенадцать – пятнадцать минут вполне реально.
– Олег Валерьевич мог бы, – согласился я, вспомнив нашу с ним утреннюю «спортивную» встречу около той же «Альфы», а также его сегодняшнюю исповедь на тему альковных ублажений Наташи Китадзимы. – Форма физическая у него действительно неплохая…
– А вот Нина Валентиновна с Мариной Борисовной не смогли бы! – Аюми поковыряла пальчиком воздух.
– Чего это вы их так недооцениваете?
– Физически они, конечно, могучи, и одному Селиванову против них было бы тяжеловато, но вот только…
– Сколько у вас этих «только», Мураками-сан? – Она продолжала удивлять и радовать меня своей служебной прытью.
– Сколько жизнь подбрасывает, столько и есть, – мудро заметила Аюми. – Короче, все мои!
– И это последнее ваше «только» что в себе таит?
– Мне утром повезло: из понедельничной смены в «Унаги-Доме» сегодня три человека было – две судомойки и один уборщик.
– Действительно повезло! – ехидно заметил я. – Целых две судомойки! Редко такое случается!
– И они показали, – она хладнокровно проглотила моего очередного «ежа», – что эта троица попарно тем или иным составом в тот вечер стол не покидала, то есть как минимум двое за столом сидели всю дорогу.
– Зоркие какие судомойки!
– Да, и уборщик тоже! – Аюми продолжала показывать, что класть ей палец в рот не стоит. – А вообще, как я выяснила сегодня, в понедельник на них весь ресторанный люд пялился! Когда еще в типичный японский ресторанчик, где жареного угря подают, такие массивные иностранки заходили! В общем, и официанты, и кухонные – все на них в тот вечер смотрели в четыре глаза.
– В основном на Нину с Мариной, да? – догадался я.
– Естественно, – хихикнула субтильная Мураками.
– Понятно. А нашу прекрасную Ирину, землячку вашу, вы утречком не навестили случайно? – Я напомнил ей, что кроме Нины с Мариной у нас с ней имеется и объект постройнее.
– Никаких телефонных контактов по ней ни ночью, ни утром не было, – отчиталась капитанша. – Ваша «наружка» проводила ее в университет, более ничего.
– А выписываться из «Гранд-отеля» она не собирается? Сегодня же среда!
– Когда она утром выходила, то задержалась у стойки администратора, – сказала Мураками. – После я проверила, оказалось, что она проплатила еще две ночи.
– Две ночи?
– Да, до субботы.
– А что у нас случится в субботу? – спросил я не столько Аюми, сколько воздушное пространство, разделяющее нас.
– Много чего может случиться, – философски заметила она. – До субботы еще далеко…
– Верно, но нас с вами из этого многого должно интересовать только окончание великой филологической конференции.
– Она завершается в пятницу, насколько я знаю, – проявила Мураками свою информированность.
– Тоже верно, но только отчасти.
– От какой части? – съязвила она.
– От экскурсионной.
– А именно?
– На субботу у них запланирована экскурсия в Отару – для всех жаждущих и страждущих, – сообщил я Аюми.
– Понятно, – кивнула она.
– А мне не очень.
– Филологи приедут в Отару, у Ирины Катаямы тоже обратный билет в Ниигату из Отару… Все сходится…
– Билет ее, Мураками-сан, сегодня «сгорел», – напомнил я ей непреложный факт, – а в Ниигате вся наша с вами филологическая братия и без Отару окажется. У них билеты в Россию Через нее.
– Ну тут тогда вывод только один напрашивается…
– Да, только один… – Я согласно кивнул.
Я попросил Мураками закончить бумажную канитель попозже, а сейчас выдвинуться в педагогический университет, сам же прошел в управление к Йосиде, чтобы поставить еще над одной «и» округлую птичку. У дверей его кабинета тосковал на табуретке взъерошенный Ганин.
– Ты чего, Ганин, тут торчишь? – поинтересовался я. – Йосида с тобой переговорил?
– Да, я ему уже исповедался, – невесело отозвался вялый сэнсэй.
– Так чего тогда сидишь?
– Наташу жду, – буркнул он.
– Она еще у него? – Я указал подбородком на дверь.
– Да, еще там. – Ганин качнул головой в том же направлении. – Мы с ней договорились, что я ее дождусь, и мы отсюда вместе на моей машине прямо в Отару поедем.
– Куда? – удивился я.
– В Отару, – равнодушно повторил Ганин.
– Почему в Отару? Почему не в университет? – Я терпеть не могу, когда по интересующей меня проблеме кто-то информирован лучше меня. – Зачем в Отару, Ганин?
– А ты что, не в курсе? – Он поднял на меня свои бездонные серые глаза. – Тоже мне, полиция называется!
– Я делом занят был, Ганин, а не в коридоре красивых женщин караулил!
– Сегодня все заседания на конференции отменили, – ровным, спокойным тоном поведал сэнсэй.
– Отменили?…
– Ну! – Ганин лениво пожал плечами. – Мне приятель по сотовому позвонил, сказал, что там все в трансе…
– В каком трансе?
– В траурном, разумеется… – Ганин грустно вздохнул. – За два дня два трупа, и оба филологические…
– Так что, конференцию свернули, что ли?
– Непонятно пока. Сказали только, что из-за трагических событий сегодня все запланированные заседания и доклады отменяются, а взамен желающие могут поехать на экскурсию в Отару.
– Вместо субботы, что ли? – спросил я, лихорадочно проигрывая в голове все возможные теперь варианты расклада нашего с Мураками славянофильского пасьянса.
– Ну да, – кивнул Ганин. – Вот Наташа и просила меня с ней в Отару съездить.
– Как это?!
– Молча, Такуя… – мрачно откликнулся он.
– А как же покойный муж? Приготовления к похоронам? Какая в ее положении вообще может быть экскурсия?
– Она сказала, что всем начнет заниматься завтра, а пока ей необходимо развеяться, – поделился со мной занятной информацией всезнающий Ганин.
– Логично, – не веря своим словам, сказал я.
– Для кого как… – грустно произнес сэнсэй.
– А почему она не вместе со всеми на автобусе едет?
– А это тебе твой Йосида пускай скажет! – недовольно огрызнулся Ганин. – Он ее второй час мурыжит. Автобус от университета через полчаса отходит. Ей никак на него не успеть…
– Интересные вещи говоришь, Ганин, – признался я. – Заречный со своими дамами тоже в Отару поедет?
– Откуда я знаю! Они что, уже уехали отсюда?
– Да, пятнадцать минут назад…
– Наверное, поедут тогда, – предположил Ганин. – Чего им в городе-то торчать.
В этот момент дверь раскрылась, и в коридор шагнула прекрасная Наталья. На ней был эффектный деловой костюм цвета спелой калифорнийской черешни с юбкой выше колен, светло-розовая блузка и лакированные шоколадные туфли на высоком каблуке, подчеркивающие ее неотразимую стройность. Она окинула меня безразличным взором, удостоила едва уловимым поклоном и перенесла все свое внимание на по-мальчишески вскочившего с табуретки при ее царственном появлении пажеподобного Ганина.
– Поехали, Ганин? – В ее словах было больше от приказа, нежели от просьбы.
– Поехали, – покорно отозвался тот.
Мне же ничего не оставалось, как немедленно вскочить в разгоняющуюся карусель, пока это было еще относительно безопасно.
– Я тоже с вами поеду, если вы, конечно, Китадзима-сан, не возражаете?
– Я так полагаю, что, даже если бы я стала возражать, вас это не остановило бы, – резонно заметила она.
– Верно, – кивнул я ей. – Вы спускайтесь, а внизу мы к вам присоединимся.
– «Мы»? – Ганин вопросительно посмотрел на меня, намекая, видимо, на то, что сегодня с утра заднее сиденье его скромного «галанта» уже испытало перегрузки.
– Да, я должен захватить с собой капитана Мураками из Ниигаты, – обрадовал я Ганина.
– А-а, эту Линду Хант!… – Сэнсэй вспомнил мою новую напарницу. – Ее возьмем, она маленькая.
Я забежал в отдел, извлек Мураками из кресла перед компьютером, по дороге обрадовал ее информацией об отмене на сегодня всех конференционных заседаний, и уже через две минуты мы вчетвером оккупировали ганинскую машину. Пока Ганин выбирался переулками к скоростному шоссе на Отару, я с переднего сиденья успел переговорить с «наружкой», ведущей Ирину Катаяму, и узнать от нее, что она в данный момент выезжает на своем «мицубиси» с гостиничной стоянки. Мураками, усевшаяся сзади вместе с Наташей, за это же время выяснила, что автобус с участниками конференции через несколько минут отчаливает с университетской стоянки и так же, как и мы, берет курс на Отару. Аюми юркими глазками в зеркальце заднего вида и мягкими пальчиками на моем левом плече дала мне понять, что все три интересующих нас университетских объекта находятся в автобусе, из чего оставалось сделать несложный вывод о том, что и с Заречным, и с его Ниной-Мариной мы скоро увидимся.
Глава 12
– Понятно, а ушли из ресторана во сколько?
– Зачем вам все это, Минамото-сан? – Он резко сбросил с лица ироническую гримасу. – Вы же с Ганиным постоянно общаетесь и, я уверен, знаете от него все, что хотите знать. Он же наверняка вам сказал, что мы разошлись где-то в половине десятого!… Все же происходило в его присутствии!…
– Сказал, – кивнул я.
– Чего же вы тогда время тянете? – хмыкнул Заречный.
– Хорошо, не буду тянуть, – согласился я с его рационалистическим намеком. – Смерть Хидео Китадзимы была в ваших интересах, Олег Валерьевич, не так ли?
– Ах вот вы к чему! Про неостывшее ложе песнь заводите! Я же вам сказал: никаких серьезных видов на Наташу я не строил! Вы же должны меня как мужчина понимать, Минамото-сан!
– Что конкретно в вас, Олег Валерьевич, я должен понимать как мужчина?
– Вы же видели Наташу! – Он нешироко развел перед собой руки, словно показывая нижние габариты упомянутой красавицы.
– Видел.
– Еще бы вы отказались! – процедил он.
– Не понял…
– А то я не заметил, как вы в Читосэ по ее груди и бедрам зорким своим взглядом стреляли!
– Какой вы наблюдательный! – Я решил, что от лишнего комплимента с меня не убудет.
– Жизнь и не такому научит! Так вот вы, Минамото-сан, должны понимать, что все ее прелести, – он продолжал держать руки разведенными, – могут возбуждать нас с вами еще два-три года, максимум – пять, не больше!
– А вам этого мало?
– Мне – нет, мне достаточно, а может, даже и много. Я, в отличие от вас и Наташи, не японец. – Он вновь начал улыбаться. – Это ей мало, она-то хочет, чтобы это вечно продолжалось! Как тут, в вашей идиллической Японии, все циклично и бесконечно!
– А вечно именно это продолжаться не может… – констатировал я давно известный мне как, увы, немолодому уже мужчине непреложный физический факт.
– То-то и оно, что не может, – закачалась передо мной аккуратно подстриженная русая голова.
– Значит, вам нужен спальный объект помоложе? – Мне понравилось время от времени переходить на циничный русский, который по емкости и красочности намного превосходит наш заковыристый, но ужасно пресный японский.
– Это во-вторых, – кивнул он.
– А во-первых?
– А во-первых, я сам не хочу становиться этим вашим злополучным «спальным объектом»! – горько усмехнулся Заречный.
– А что, распрекрасная Наташа Китадзима вас именно в него пытается превратить?
– Есть у меня такое подозрение, – вздохнул он. – Понимаете, Минамото-сан, не в обиду вам, японцам, будет сказано, но, насколько я знаю из своего личного опыта, подкрепленного еще и горьким Наташиным, русская женщина в постели с японцем никогда счастлива быть не может. Как, впрочем, и в личной жизни вообще…
– Да? – Этот его националистический выпад несколько задел. – Вы считаете, что мы как мужики ни на что не годимся?
– Не обижайтесь, Минамото-сан, – завертел он головой из стороны в сторону, – но все знакомые мне русские женщины, которые замужем за японцами, именно об этом говорят. В постельном плане, я имею в виду, и в плане общего мужского внимания. Что касается паспорта и денежного обеспечения, то там все прекрасно – нет проблем, а вот как дело до плотских утех доходит, просто беда!…
– И много у вас таких неудовлетворенных русских знакомых среди всех охочих до земных радостей?
– Немного, но есть, – Заречный посмотрел на свои часы, – и все они в своих коечных приговорах японским мужикам единодушны!
– Чем же мы им не угодили? Размером?
– Размер здесь ни при чем! – Заречный напустил на свое сексапильное лицо туман философичности. – Отношением прежде всего!…
– Отношением?
– Конечно! Для вас женщина именно, как вы сами только точно определили, «объект», и не более того. Это мы, русские, витаем в абстрактных эмпиреях. Это мы испытываем оргазм от одного только упоминания о светлом будущем. Это нам чуждо вокруг себя все материально прекрасное, потому что нам достаточно иметь в башке эфемерные образы этого самого прекрасного. Зачем стараться руками, если есть богатое воображение! Зачем строить красивые дома, если достаточно вообразить их в своих мозгах! А вы, японцы, – нация конкретная, материалистически ориентированная, и к абстрактному мышлению вы не приучены! Вам вещественное, физически осязаемое вынь да положь! А с воображением у вас откровенные напряги!…
– Как это?
– Так это! – весело парировал, как оказывалось, далеко не глупый плейбой Олег Валерьевич. – Возьмите хотя бы ваш дурацкий культ еды! Я четвертый день в Японии, давненько не был, а со времен Аомори, как погляжу, ничего не изменилась. Телевизор включишь – одна сплошная еда! И ничего, кроме еды, под разными соусами! Вам главное, чтобы все можно было руками взять и в рот положить. А если за эту ниточку потянуть, можно более глубокие вещи обнаружить. От этого же у вас, например, и театр на нуле, и актерская школа как понятие отсутствует!
– Подождите, Заречный-сан! – Я притворился, что ему удалось сбить меня с толку. – Мы начали про женскую неудовлетворенность, а вы мне сначала про гастрономию с кулинарией, а теперь вдруг про театр и лицедеев!…
– Постель, Минамото-сан, – тот же театр, и ничто больше! – Разошедшийся в своем обличительном японофобском раже Заречный еще вальяжней, чем прежде, раскинулся на узком стуле. – Даже если вам, японцам, как и нам, русским, от бабы нужно только одно – понятно что, по законам того же театрального действа вы обязаны сымитировать, сыграть приступ неистовой любви к ней, к «объекту» вашему с раздвинутыми ногами, а не отваливаться от вашей пассии, томной и разомлевшей, сразу же после того, как вы кончаете это свое сладенькое «одно дело».
– А мы, значит, сразу же отваливаемся? – поинтересовался я на всякий случай.
– Насколько я знаю, да, причем во множественном числе! – язвительно заметил Заречный. – У вас же, в Японии, хороших актеров нет и быть не может! Это гены! Вы абстрагироваться от материальной действительности не можете по определению. Для вас же сыграть роль исключительно для того, чтобы телесно близкому человеку угодить, равносильно самоубийству. Перед чужими и физически далекими от вас людьми вы будете лицемерно на коленках по татами ползать и лбом из того же татами многовековую пыль выбивать – ради контракта, скажем, на строительство чего-нибудь глобального, например нефтепровода какого-нибудь. А на женщину, которая вам детей рожает и трусы ваши стирает, вы после соития смотрите с презрением, а то и ненавистью. Она, дескать, вас в неподобающем, распаленном виде поверх себя наблюдала, и вам теперь за это ваше якобы недостойное поведение перед самим собой стыдно. И чтобы стыд этот заглушить, вы бабу свою презрением и обливаете. А ей, бедной, и податься из-под вас некуда, потому как у нее, в большинстве случаев, ни образования, ни профессии.
– Страшные вещи рассказываете, Олег Валерьевич! – Я изо всех сил старался сохранить хоть какие-нибудь остатки хладнокровия. – Глаза на нас открываете, да так, что солнце вашей русской правды нам эти глаза ножом режет!
– Да будет вам, Минамото-сан! Вы ведь женаты, что тут для вас нового! – усмехнулся Заречный. – Тот же Китадзима-сан, который, как теперь оказывается, уже покойник, именно таким образом и поступал с Наташей, несмотря ни на какие там аспирантуры и достоевщину!
– А вот тут, Заречный-сан, я позволю себе с вами поспорить. – Я обрадовался внезапному расширению поля битвы и поспешил воспользоваться предоставившимся шансом. – Достоевщину придумали вы, русские, и теперь носитесь с этим жупелом по всем океанам и континентам. Однако если к этой вашей достоевщине повнимательнее приглядеться, выйдет все та же банальная постель – и ничего более… Та же приправленная длиннющими – абсолютно пустыми и тоскливыми – диалогами многострадальная койка, ради которой, собственно, и созданы вашим распрекрасным Федором Михайловичем все эти сонечки мармеладовы, Настасьи филипповны и грушеньки-яблоньки…
– Да я и не спорю! – неожиданно легко согласился со мной Заречный. – Это отец ваш или наши старики-литературоведы будут вам перечить и о бесплотной духовности кричать, а я не буду. Для меня эта наша достоевщина – один сплошной разврат, квинтэссенция похоти и садизма! Тут у нас с вами полное взаимопонимание.
– Значит, Наташа вам на своего мужа жаловалась? – Я попытался вернуть распалившегося умного красавца в старое русло.
– Естественно! Вы что думаете, ей конкретно я нужен был? – иронически заметил он. – Если бы так, то тогда, может, мы бы с ней о долгосрочных планах задумались. Но я же понимаю прекрасно, что нужен ей только в качестве антипода глухонемого, слюнявого мужа…
– Слюнявого? – Меня поразило это знакомое с недавних пор определение.
– Ну не слюнявого, а… – Олег Валерьевич замялся, подыскивая нужное слово, – размазни, в общем…
– Хорошо, Заречный-сан, значит, если я правильно понял, убийство Хидео Китадзимы вас ничуть не расстроило?
– В общечеловеческом плане – нет. Почему оно должно меня расстроить? – хладнокровно спросил Заречный. – Я к нему никаких эмоций не питал, и он ко мне – тоже.
– А в каком плане «да»?
– В личном. – Олег Валерьевич вдруг погрустнел.
– Боитесь, что вдова теперь будет вас атаковать?
– Не то чтобы боюсь… Чего мне бояться! – Заречный дернул сильными плечами. – Я уеду в воскресенье отсюда… Просто опасаюсь, как бы действительно Наташа, раз такое стряслось, не начала бы сейчас делать глупости…
– Какие, например? – Я пристально посмотрел Заречному в его умные, холодные глаза.
– Минамото-сан, когда немолодая, скованная по рукам и ногам нелюбимым мужем и ненавистной работой женщина вдруг получает в подарок от наконец-то улыбнувшейся ей судьбы долгожданную свободу, она способна на большие глупости, на очень большие, поверьте, я знаю!
– Дом, например, может вдруг продать, да? – подсказал я ему один конкретный пример проявления таких глупостей. – Хороший дом, в хорошем районе хорошего города…
– Дом продать? Ну нет, это уже будет слишком! – не согласился со мной Олег Валерьевич. – Зачем ей продавать прекрасный дом?
– А откуда вы знаете, что он именно «прекрасный»? Вы что, Олег Валерьевич, там были?
– Когда-то доводилось… – Заречный по-отрочески покраснел. – Дом неплохой у них… Мне такие нравятся…
– А в этот раз вы там были?
– Когда?! Что вы! – отмахнулся он.
– Олег Валерьевич, а в каком магазине вы батарейки покупали? – Я сделал свой коронный заход с противоположной стороны.
– Какие батарейки? – Он недоуменно посмотрел на меня.
– Для часов, – напомнил я ему. – Для ваших японских часов. Фирмы «Сейко», которые у вас в Москве на стенке висят. Вы же сами мне сказали, что по дороге из университета в ресторан заезжали в хозяйственный магазин…
– Ах батарейки!… Магазин?… «Хомак», кажется… Это на выезде из района Сироиси…
– То есть не совсем по дороге из университета к вокзалу, а чуть севернее, да?
– Может быть, – кивнул он.- Я на такси ехал, да и Саппоро я плохо знаю… Но в принципе таксист не особо плутал. Мне показалось, что до вокзала было не так уж и далеко…
Я отпустил Заречного через двадцать минут, получив от него пустые с точки зрения следствия ответы на вопросы о Селиванове. Как и в случае с Китадзимой, об убиенном соотечественнике он не горевал, знал его опять же шапочно, никаких ни прямых, ни косвенных причин убивать бедного специалиста по Владимиру Сорокину с его салом и льдом у него не было. Внизу его уже дожидались «обработанные» Мураками Нина с Мариной, которые были теперь не столь веселы, как час назад в гостинице. Я помог им вызвать такси, отправил их на конференцию, а сам поднялся в отдел, где застал за своим столом всклокоченную Аюми.
– Ну что наши болтушки-хохотушки, Мураками-сан? – обратился я к ее лохматой голове, присаживаясь на краешек стола. – Чем они с вами по-женски поделились? Какие секреты поведали?
– Показания дали адекватные, расхождений серьезных нет. – Аюми царапнула меня своими крысиными глазками.
– А несерьезных? – Я вдруг почувствовал по ее умненькому взгляду, что за эти дни мы с ней так тесно сработались, что сегодня с утра параллельно двинулись в одном и том же направлении.
– Из того, что имеет отношение к убийству Селиванова, различаются только данные о времени отсутствия за их общим столом в ресторанчике «Унаги-Дом» господина Заречного.
– В понедельник вечером?…
– Да, в вечер убийства Селиванова, – тряхнула она своей ершистой гривой.
– Значит, наш разлюбезный Олег Валерьевич из-за стола выходил? – Я вновь порадовался единству наших с Мураками мыслей.
– Дважды, – опять кивнула она. – Оба раза, естественно, в туалет, или, как он им якобы каждый раз говорил, «на ветер».
– До ветра, – поправил я ее.
– Хорошо, пускай будет «до ветра», хотя «на ветер», по-моему, логичнее, – колко откликнулась она на мой краткий курс русской идиоматики, данный в ответ на ее недавние поучения об обитателях темного омута.
– «На ветер», Мураками-сан, русские обычно деньги бросают, когда эти деньги у них имеются, а «до ветра» выходят, чтобы облегчиться…
– Да? – Она ехидно улыбнулась. – А я до сих пор была уверена, что они все облегчаются «против ветра»! Мужчины по крайней мере…
– И это тоже. Это все в их, русском духе… – охотно согласился я. – Так что не стыкуется по Заречному? По его прогулкам до кафельной «розы ветров»?
– Первый раз, как сказали и Нина Валентиновна, и Марина Борисовна, он вышел в туалет спустя полчаса после их прихода и отсутствовал минут пять – семь.
– Это нормально, – проявил я мужскую солидарность.
– Я догадываюсь, – хмыкнула капитанша.
– А второй раз?
– А второй раз минут через пятьдесят, и вот тут-то, Минамото-сан, у наших с вами девушек показания расходятся, – задумчиво констатировала Аюми.
– Сильно расходятся?
– Нина Валентиновна сказала, что его не было минут десять, а Марина Борисовна говорит, что не меньше пятнадцати.
– И почему, по-вашему, в их показаниях оказалась такая разница, Мураками-сан?
– Ну, во-первых, они обе вообще какие-то неорганизованные, несобранные дамы. А во-вторых, когда они уже выпили по два бокала пива, так что восприятие времени у них, по их же признаниям, несколько нарушилось.
– Понятно. А сами они до нашего холодного хоккайдского ветра выходили?
– Да, по одному разу.
– И сколько каждая из них отсутствовала?
– Нам, Минамото-сан, пятью минутами отделаться труднее. – Аюми по-девичьи зарделась.
– Значит, из всей этой развеселой троицы каждый за столом отсутствовал по десять – пятнадцать минут. Так получается? – Я сполз со стола и ступил на шершавый серый палас.
– Так. Более того… – Тут она запнулась, и румянец на ее бурундучьих щеках вспыхнул с новой силой.
– Более чего? – Я слегка нагнулся к ней и осторожно потянул носом в надежде унюхать какое-нибудь подобие духов, но, разумеется, так ничего и не почувствовал.
– Я сегодня встала рано, не спалось что-то. – Она смущенно посмотрела мне под ноги.
– И? – Я постарался посмотреть на нее взглядом строгого учителя, уличившего хулиганистого ученика в очередной проказе.
– И пошла в «Альфу».
– Следственный эксперимент проводить? – проявил я сэнсэйскую проницательность.
– Неофициальный, – виновато кивнула она.
– Провели? – спросил я ее с деланной лаской. – Провела, – уже весело отозвалась она.
– Успешно?
– От главного входа «Унаги-Дома» до заднего, служебного входа «Альфы» всего две минуты нормального хода. У меня ноги короткие, но даже я в две минуты уложилась, – самокритично поведала она. Если предположить, что убийца Селиванова – один из этих троих, скажем тот же Заречный, то, учитывая физическую слабость Владимира Николаевича и, наоборот, хорошее физическое состояние Олега Валерьевича, в принципе он бы мог уложиться в двенадцать – пятнадцать минут вполне реально.
– Олег Валерьевич мог бы, – согласился я, вспомнив нашу с ним утреннюю «спортивную» встречу около той же «Альфы», а также его сегодняшнюю исповедь на тему альковных ублажений Наташи Китадзимы. – Форма физическая у него действительно неплохая…
– А вот Нина Валентиновна с Мариной Борисовной не смогли бы! – Аюми поковыряла пальчиком воздух.
– Чего это вы их так недооцениваете?
– Физически они, конечно, могучи, и одному Селиванову против них было бы тяжеловато, но вот только…
– Сколько у вас этих «только», Мураками-сан? – Она продолжала удивлять и радовать меня своей служебной прытью.
– Сколько жизнь подбрасывает, столько и есть, – мудро заметила Аюми. – Короче, все мои!
– И это последнее ваше «только» что в себе таит?
– Мне утром повезло: из понедельничной смены в «Унаги-Доме» сегодня три человека было – две судомойки и один уборщик.
– Действительно повезло! – ехидно заметил я. – Целых две судомойки! Редко такое случается!
– И они показали, – она хладнокровно проглотила моего очередного «ежа», – что эта троица попарно тем или иным составом в тот вечер стол не покидала, то есть как минимум двое за столом сидели всю дорогу.
– Зоркие какие судомойки!
– Да, и уборщик тоже! – Аюми продолжала показывать, что класть ей палец в рот не стоит. – А вообще, как я выяснила сегодня, в понедельник на них весь ресторанный люд пялился! Когда еще в типичный японский ресторанчик, где жареного угря подают, такие массивные иностранки заходили! В общем, и официанты, и кухонные – все на них в тот вечер смотрели в четыре глаза.
– В основном на Нину с Мариной, да? – догадался я.
– Естественно, – хихикнула субтильная Мураками.
– Понятно. А нашу прекрасную Ирину, землячку вашу, вы утречком не навестили случайно? – Я напомнил ей, что кроме Нины с Мариной у нас с ней имеется и объект постройнее.
– Никаких телефонных контактов по ней ни ночью, ни утром не было, – отчиталась капитанша. – Ваша «наружка» проводила ее в университет, более ничего.
– А выписываться из «Гранд-отеля» она не собирается? Сегодня же среда!
– Когда она утром выходила, то задержалась у стойки администратора, – сказала Мураками. – После я проверила, оказалось, что она проплатила еще две ночи.
– Две ночи?
– Да, до субботы.
– А что у нас случится в субботу? – спросил я не столько Аюми, сколько воздушное пространство, разделяющее нас.
– Много чего может случиться, – философски заметила она. – До субботы еще далеко…
– Верно, но нас с вами из этого многого должно интересовать только окончание великой филологической конференции.
– Она завершается в пятницу, насколько я знаю, – проявила Мураками свою информированность.
– Тоже верно, но только отчасти.
– От какой части? – съязвила она.
– От экскурсионной.
– А именно?
– На субботу у них запланирована экскурсия в Отару – для всех жаждущих и страждущих, – сообщил я Аюми.
– Понятно, – кивнула она.
– А мне не очень.
– Филологи приедут в Отару, у Ирины Катаямы тоже обратный билет в Ниигату из Отару… Все сходится…
– Билет ее, Мураками-сан, сегодня «сгорел», – напомнил я ей непреложный факт, – а в Ниигате вся наша с вами филологическая братия и без Отару окажется. У них билеты в Россию Через нее.
– Ну тут тогда вывод только один напрашивается…
– Да, только один… – Я согласно кивнул.
Я попросил Мураками закончить бумажную канитель попозже, а сейчас выдвинуться в педагогический университет, сам же прошел в управление к Йосиде, чтобы поставить еще над одной «и» округлую птичку. У дверей его кабинета тосковал на табуретке взъерошенный Ганин.
– Ты чего, Ганин, тут торчишь? – поинтересовался я. – Йосида с тобой переговорил?
– Да, я ему уже исповедался, – невесело отозвался вялый сэнсэй.
– Так чего тогда сидишь?
– Наташу жду, – буркнул он.
– Она еще у него? – Я указал подбородком на дверь.
– Да, еще там. – Ганин качнул головой в том же направлении. – Мы с ней договорились, что я ее дождусь, и мы отсюда вместе на моей машине прямо в Отару поедем.
– Куда? – удивился я.
– В Отару, – равнодушно повторил Ганин.
– Почему в Отару? Почему не в университет? – Я терпеть не могу, когда по интересующей меня проблеме кто-то информирован лучше меня. – Зачем в Отару, Ганин?
– А ты что, не в курсе? – Он поднял на меня свои бездонные серые глаза. – Тоже мне, полиция называется!
– Я делом занят был, Ганин, а не в коридоре красивых женщин караулил!
– Сегодня все заседания на конференции отменили, – ровным, спокойным тоном поведал сэнсэй.
– Отменили?…
– Ну! – Ганин лениво пожал плечами. – Мне приятель по сотовому позвонил, сказал, что там все в трансе…
– В каком трансе?
– В траурном, разумеется… – Ганин грустно вздохнул. – За два дня два трупа, и оба филологические…
– Так что, конференцию свернули, что ли?
– Непонятно пока. Сказали только, что из-за трагических событий сегодня все запланированные заседания и доклады отменяются, а взамен желающие могут поехать на экскурсию в Отару.
– Вместо субботы, что ли? – спросил я, лихорадочно проигрывая в голове все возможные теперь варианты расклада нашего с Мураками славянофильского пасьянса.
– Ну да, – кивнул Ганин. – Вот Наташа и просила меня с ней в Отару съездить.
– Как это?!
– Молча, Такуя… – мрачно откликнулся он.
– А как же покойный муж? Приготовления к похоронам? Какая в ее положении вообще может быть экскурсия?
– Она сказала, что всем начнет заниматься завтра, а пока ей необходимо развеяться, – поделился со мной занятной информацией всезнающий Ганин.
– Логично, – не веря своим словам, сказал я.
– Для кого как… – грустно произнес сэнсэй.
– А почему она не вместе со всеми на автобусе едет?
– А это тебе твой Йосида пускай скажет! – недовольно огрызнулся Ганин. – Он ее второй час мурыжит. Автобус от университета через полчаса отходит. Ей никак на него не успеть…
– Интересные вещи говоришь, Ганин, – признался я. – Заречный со своими дамами тоже в Отару поедет?
– Откуда я знаю! Они что, уже уехали отсюда?
– Да, пятнадцать минут назад…
– Наверное, поедут тогда, – предположил Ганин. – Чего им в городе-то торчать.
В этот момент дверь раскрылась, и в коридор шагнула прекрасная Наталья. На ней был эффектный деловой костюм цвета спелой калифорнийской черешни с юбкой выше колен, светло-розовая блузка и лакированные шоколадные туфли на высоком каблуке, подчеркивающие ее неотразимую стройность. Она окинула меня безразличным взором, удостоила едва уловимым поклоном и перенесла все свое внимание на по-мальчишески вскочившего с табуретки при ее царственном появлении пажеподобного Ганина.
– Поехали, Ганин? – В ее словах было больше от приказа, нежели от просьбы.
– Поехали, – покорно отозвался тот.
Мне же ничего не оставалось, как немедленно вскочить в разгоняющуюся карусель, пока это было еще относительно безопасно.
– Я тоже с вами поеду, если вы, конечно, Китадзима-сан, не возражаете?
– Я так полагаю, что, даже если бы я стала возражать, вас это не остановило бы, – резонно заметила она.
– Верно, – кивнул я ей. – Вы спускайтесь, а внизу мы к вам присоединимся.
– «Мы»? – Ганин вопросительно посмотрел на меня, намекая, видимо, на то, что сегодня с утра заднее сиденье его скромного «галанта» уже испытало перегрузки.
– Да, я должен захватить с собой капитана Мураками из Ниигаты, – обрадовал я Ганина.
– А-а, эту Линду Хант!… – Сэнсэй вспомнил мою новую напарницу. – Ее возьмем, она маленькая.
Я забежал в отдел, извлек Мураками из кресла перед компьютером, по дороге обрадовал ее информацией об отмене на сегодня всех конференционных заседаний, и уже через две минуты мы вчетвером оккупировали ганинскую машину. Пока Ганин выбирался переулками к скоростному шоссе на Отару, я с переднего сиденья успел переговорить с «наружкой», ведущей Ирину Катаяму, и узнать от нее, что она в данный момент выезжает на своем «мицубиси» с гостиничной стоянки. Мураками, усевшаяся сзади вместе с Наташей, за это же время выяснила, что автобус с участниками конференции через несколько минут отчаливает с университетской стоянки и так же, как и мы, берет курс на Отару. Аюми юркими глазками в зеркальце заднего вида и мягкими пальчиками на моем левом плече дала мне понять, что все три интересующих нас университетских объекта находятся в автобусе, из чего оставалось сделать несложный вывод о том, что и с Заречным, и с его Ниной-Мариной мы скоро увидимся.
Глава 12
Едва ганинский «галант» взобрался на высокую эстакаду, ведущую от Саппоро к Японскому морю, я прервал затянувшееся молчание, извернулся выброшенным на берег угрем и ухитрился наконец посмотреть на сидящих сзади дам. Мураками тут же вопросительно стрельнула в меня своими пулеподобными глазенками, а прекрасная Наташа инстинктивно попыталась натянуть на отделанные черным, полупрозрачным латексом колени туго сидящую на бедрах юбку. Я демонстративно долго задержал свой пылкий взор на этих роскошных коленках, не без удовольствия вспомнил вчерашний импровизированный striptisus-interraptus, устроенный мне их обольстительной обладательницей, и деланно сердобольно обратился к ней с банальным на первый взгляд вопросом:
– Замерзли, Наташа?
– Замерзли, Наташа?