Каминаси Кунио. Допрос безутешной вдовы

   – Не соединяется, – тряхнула шапкой своих густых волос Аюми. – Попробую попозже перезвонить… А что мы сейчас с вами делать будем, Минамото-сан?
   Я бы с удовольствием ответил ей, что у меня немножко семья и на пять минут двое детей, которым хотя бы иногда нужно видеть своего вечно занятого папашу, но сказать все это у меня язык не повернулся. Не потому, что я ее пожалел и не захотел травмировать: ведь невооруженным взглядом видно, что по семейной линии у Мураками вряд ли что-либо когда-нибудь сложится. Нет, просто из-за отсутствия работы «по профилю» я всю прошлую неделю заявлялся домой раньше девяти, а минувшие выходные так и вовсе провел с Дзюнко и ребятами.
   – А у вас какие предложения, Мураками-сан? – Интересно, что она сможет мне предложить…
   – У этой Ирины я в лифте разглядела сотовый. Компания «Джей-Фоун»… Надо срочно запросить «прослушку» ее саппоровских бесед. Тогда мы сможем легко ее контролировать!
   – Вы в своем уме, Мураками-сан?
   – А что такого?
   – Того! – Интересно, они там, в Ниигате у себя, все вот так по-простому решают?
   – Чего «того»?
   – Того, что вашей личной антипатии к этой Ирине, извините, недостаточно для организации прослушки. Никто нам с вами разрешения на нее не даст.
   – Но ведь «наружку» вы организовали! – логично парировала она мой выпад.
   – «Наружка», Мураками-сан, нами через управление проведена как профилактическое мероприятие…
   – Да какая нам разница, как «прослушку» назвать?! – перебила меня нетерпеливая Аюми.
   – Вы меня недослушали! Как профилактическое мероприятие по выявлению возможных правонарушений в саппоровских гостиницах. И начали мы, по якобы чистой случайности, как вы понимаете, с вашего «Гранд-отеля»…
   – Это значит, Минамото-сан, что, если сейчас наша с вами Ирина пойдет прогуляться, хвоста за ней не будет? – Капитанша стрельнула в меня своими недовольными глазками.
   – Увы!… Если только мы с вами не решимся на такой променад. Кроме того, у нее на парковке машина стоит. Вряд ли она, если куда соберется, пешком пойдет…
   – Ну у вас же есть машина! Поедем за ней! За ней же надо следить, понимаете?!
   – Давайте все-таки пока действовать в пределах закона, Мураками-сан, хорошо?
   – Хорошо! Тогда пойдемте в «Альфу» и поговорим с Владимиром Николаевичем! – Она решительно отпихнула от себя пустой стаканчик и взялась за сумку.
   – О чем вы с ним хотите разговаривать? – Ее напористая наивность стала меня несколько раздражать.
   – О его встрече с Ириной.
   – Вы полагаете, что он вот так прямо возьмет и все нам выложит, да? Не слишком ли это будет легко?
   – Если он будет молчать, то ему же хуже!
   – Вы его пугать собираетесь, Мураками-сан?
   – Не пугать, а так, пригрозим ему немножко… Он же русский, можно ему пообещать проблемы с визой организовать…
   Я понял, что вне зависимости от моей реакции на ее приглашение к путешествию в отель «Альфа» Мураками туда все равно доберется, поэтому мне пришлось допить свою «мокку», удивиться в очередной раз, чего такого в ней миллионы поклонников «Старбакса» находят, и согласиться, несмотря на поздний час, сопроводить Аюми в «Альфу». Перед выходом я позвонил «наружному» сержанту в лобби и узнал от него, что Ирина Катаяма покинула кафе и поднялась к себе в номер.
   – А как же товарищи ваши университетские, Мураками-сан? – напомнил я, поднимаясь, гостье Саппоро о самой главной цели ее визита в наш город. – Вы же их поздравить хотели.
   – Да вот придется отложить вручение подарков до следующей годовщины, – искренне вздохнула она.
   – Вообще-то я потом в управление вернуться планирую, так что, если хотите, я им ваш подарок передам. Если, конечно, они еще на месте будут. Трудно сказать, сколько мы с вашим Владимиром Николаевичем беседовать будем…
   – Хорошо, если вас не затруднит. – Она достала из своей объемистой сумки два подозрительно плоских целлофановых пакета с одинаковыми утолщениями в нижней части.
   – Какие у вас какашки странные! – удивился я.
   – Какие какашки?! – неподдельно ужаснулась Мураками. – Чего вы городите?!
   – А что? – У меня в зобу сперло дыхание, а в районе сердца – движение благородной крови по обширному моему телу. – Что, это не?… Ну, я имею в виду, не…
   – А вы в своем управлении Инагаки с Хасегавой что, какашки дарите, что ли?
   – Конечно! Чего же им еще на их праздник дарить? – Я искренне не понимал, к чему она клонит.
   – Как что?! Противогазы, конечно! – Она извлекла из одного пакета симпатичный серенький противогаз.
   – Китайский? – спросил я машинально.
   – Ну раз они дерьмо китайское нюхали, то и противогазы китайскими быть должны! – логично заключила Аюми.
   – Да, верно… – Я не мог прийти в себя после такой неожиданности. – Должны быть китайскими…
   – Так передадите? – Она весело посмотрела на меня.
   – Передам-передам… Когда расставаться будем, не забудьте мне отдать, а то они сейчас у меня в карманы не влезут…
 
   До «Альфы» мы пошли с Мураками пешком, и всю дорогу я чувствовал себя не в своей тарелке. Если мы выходим в центр Саппоро с Дзюнко, мне всегда приятно двигаться сквозь толпу, демонстрируя праздному люду свою дражайшую половину. Когда она не слишком замотана школьными делами детей и имеет время на то, чтобы подхорохориться и подмазаться перед выездом на бульвар Одори, рассекающий центр Саппоро на северную, вокзальную, и южную, «сусукинскую», части, демонстрировать ее обществу одно удовольствие. Не скажу, чтобы ей с ее не совсем прямыми ногами шли джинсы, как, скажем той же Ирине Катаяме, но в длинной юбке она и в свои «за сорок» смотрится еще очень и очень. Так что, полагаю, когда мы с ней по бульвару прогуливаемся, мне многие мужики завидуют…
   А вот что было делать с Мураками на запруженных центральных улицах Саппоро, я искренне не знал. Не то чтобы мне было стыдно идти с этим коротконогим, асексуальным созданием, но определенная неловкость все же была. Вся внутренняя моя натура кричала в уши прохожим, что, мол, она не жена мне и уж никак не любовница, да и коллегами по работе нас назвать можно только с большой натяжкой, так как работаем мы с ней в разных префектуральных управлениях.
   Аюми же мое присутствие с левого бока ничуть не беспокоило, и ей явно доставляло удовольствие шагать (если только старушечье шарканье по асфальту ее «первых ножек Ниигаты» можно назвать шагом!) с высоким видным мужиком в направлении развратно-призывных вертепов и кабаков сладострастного квартала Сусукино. И только всосанное с молоком матери тонкое чувство такта заставляло меня всю дорогу удерживаться от вопроса о том, когда она вообще последний раз в своей жизни прохаживалась вот так вот с мужиком по вечернему городскому центру. И прохаживалась ли вообще?…
   В дверях высоченной «Альфы» столкнулись с моим «соперником» – Олегом Валерьевичем и двумя русскими филологинями, которые дружной компашкой выкатывались из гостиницы.
   – Ой, Нина Валентиновна! Марина Борисовна! – заверещала вдруг у меня под правым локтем Мураками. – Олег Валерьевич! Какая встреча! Вы куда идете?
   – Да вот хотим поужинать где-нибудь… – ответила за всех розовощекая Марина Борисовна. – А вы?…
   – Ну как же, Марина, – в разговор вступил роковой красавец Олег Валерьевич. – Мы сегодня в аэропорту познакомились…
   Он остановился, тактично давая нам возможность напомнить ему и его Нинам-Маринам наши с Аюми фамилии.
   – Минамото, – кивнул я всей этой русской троице.
   – Мураками, – пискнула снизу Аюми.
   – А вы сами-то здесь какими судьбами? – поднял соболиную бровь Олег Валерьевич.
   – Да мы тут… – начала было словоохотливая Аюми.
   – Мы тоже поужинать хотим, – перебил я ее. – На верхнем этаже ресторан неплохой. Хочу Мураками-сан показать вечерний Саппоро, она здесь впервые, а сверху вид прекрасный.
   – Да, впервые, – подтвердила правильность моего поведения Аюми.
   – А-а, понятно! Ну тогда приятного аппетита! И вида тоже не менее приятного! – вежливо произнес Олег Валерьевич, давая нам понять, что встреча окончена. – Мы пошли! Да, девушки?
   Пятидесятилетние тяжеловесные русские «девушки» дружно прыснули, театрально покраснели, дали возможность Олегу Валерьевичу взять их обеих под белые пухлые руки, и через секунду их смех смешался с урчанием моторов проползавших мимо отеля машин.
   У стойки администратора мы без промедления получили номер единственного в гостинице Владимира Николаевича, оказавшегося простеньким, без излишеств, Селивановым, и попросили дежурного ненавязчиво проверить по телефону, у себя ли он. Дежурный, видимо привыкший к подобным выкрутасам моих коллег, бесконечно беспокоящих все прилегающие к криминогенному Сусукино гостиницы, проворно набрал селивановский номер, по-английски предупредил, что сейчас ему якобы принесут его сданный два часа назад в глажку костюм, получил достойный отпор, повесил трубку и молча указал нам усталыми глазами на лифты.
   Мы поднялись на двенадцатый этаж и постучали во вторую от лифтового холла дверь. Через секунду светящийся дверной глазок потух, и после довольно долгого изучения нас с Мураками Владимир Николаевич Селиванов поинтересовался из-за двери на дурном английском:
   – Вы кто?
   – Владимир Николаевич! – громко сказал я по-русски. – Мы из полиции Хоккайдо…
   – Полиции?… – донеслось из-за двери недовольное бурчание. – Почему из полиции?…
   – Вы не могли бы нам открыть? – продолжил я. – Нам надо задать вам несколько вопросов.
   Замок негромко щелкнул, дверь отворилась, и мы увидели на пороге того самого Владимира Николаевича. Вид он имел смешной, если не сказать – жалкий. Костюма его на нем не было, зато имелась на его рыхлом и невразумительном теле бело-синяя юката – традиционный гостиничный «гарнитурчик» из легкой, халатного типа куртки-рубахи и таких же шорт, выполненных в поэтике классических японских рёканов – доисторических гостиниц, существующих, впрочем, и по сей день, где гости спят вповалку на соломенных татами в комнатах на десять – двадцать человек. Эти юкаты выкладывают для посетителей вместо халатов и во многих гостиницах европейского типа. Там, где подешевле, кладут юкаты-халаты, а там, где подороже, – такие вот мало кому идущие «юкатные пары».
   – Ну заходите, раз вы из полиции, – недовольным тоном проговорил Владимир Николаевич, распахивая перед нами дверь пошире.
   – Мы ненадолго, – виновато сказала Мураками. – Только несколько вопросов.
   – Удостоверения покажите, – попросил Селиванов.
   – Вы что, японский знаете? – хмыкнул я, сунув ему под картофелеобразный нос с торчащими из ноздрей пучками седых волос свое удостоверение.
   – Не знаю, – промычал Владимир Николаевич, разглядывая мою фотографию. – Но полицейскую бумагу от прав отличить как-нибудь смогу. А ваше где?
   – Пожалуйста! – Циничная Аюми раскрыла перед ним свой бумажник, где под прозрачной пластиковой пленкой содержались ее водительские права.
   – Это как раз права! – возмутился Селиванов. – Что вы мне тут показываете?!
   – Извините! – с готовностью пошла на попятный Мураками и показала ему свое удостоверение – на этот раз, по мнению недоверчивого Владимира Николаевича, аутентичное.
   – Садитесь, раз пришли. – Селиванов указал на кресла по обе стороны журнального столика.
   На прикроватной тумбочке стояла белая кастрюлька, в которой журчал кипяток, вырабатываемый опущенным туда карманным кипятильником. Рядышком стоял пластиковый стакан с быстрозавариваемой лапшой, как я успел заметить, южнокорейского производства, из чего оставалось сделать вывод, что перед нами типичный советский командировочный, приехавший и со своим самоваром-кипятильником, и со своей лапшой, поскольку на нашем внутреннем рынке всех этих макаронных изделий быстрого приготовления, то есть моментального заваривания, царствует монополия отечественных производителей.
   – Ужинать собрались? – Я указал на кипящую воду.
   – Да вот… Пора, – закряхтел Владимир Николаевич и принялся с шумом и треском отдирать со стакана с лапшой верхнюю крышку. – Время, как говорится, спать, а мы…
   – Вас наш визит не удивил, Селиванов-сан? – поинтересовалась Мураками.
   – Признаться, не очень, – опять буркнул-крякнул Владимир Николаевич, победивший наконец крышку и теперь переливающий кипяток из кастрюльки в стакан.
   – Правда? Почему? – продолжила допрос Аюми.
   – Да меня предупреждали, что в Японии к русским такое отношение. Говорят, вы и отпечатки пальцев у нас можете требовать, и вообще недоверие к нам выказываете…
   – Ну отпечатки пальцев – это если иностранный гражданин, не только русский, кстати, преступление совершает, – разъяснила ему Мураками.
   – Как же, преступление! Вон Заречный два года у вас в университете Аомори работал, так говорит, что, как только он приехал, с него сразу отпечатки пальцев сняли…
   – Это, наверное, давно было, – смутилась Мураками. – Сейчас уже с иностранцев этого не требуют…
   – А кто это – Заречный? – спросил я.
   – Да это из нашей делегации филолог… – пробурчал Селиванов и заботливо накрыл заваренную лапшу гостиничным блюдцем. – Москвич он…
   – Олег Валерьевич, что ли? – продолжил я.
   – Да, Олег… – согласился Селиванов.
   – Понятно. Владимир Николаевич, мы пришли спросить у вас о том, с кем час назад вы встречались в холле «Гранд-отеля»? – Я решил поскорее закончить лирическое вступление.
   – Час назад? – Селиванов остекленевшими в момент глазами посмотрел на часы над телевизором.
   – Да, почти час назад.
   – Как время быстро летит… – Селиванов оказывался не таким уж и никчемным мужичишкой, если вот так умело с ходу начал тянуть время, чтобы собраться с мыслями.
   – Итак, Владимир Николаевич?…
   – Это что, официальный допрос? – Стекло в его глазах подернулось тоской и сомнением.
   – Нет, это не допрос, – опроверг я его подозрения.
   – Значит, я могу вам не отвечать?
   – Можете, но в данном случае мы просто проверяем вас на честность, а не требуем конкретного ответа.
   – Как это? – не понял моей профессиональной эскапады Селиванов. – Не требуете, но спрашиваете?
   – Точно так! – подтвердил я.
   – Зачем же спрашиваете тогда?
   – Я же сказал, вас на честность проверяем.
   – На вшивость, значит?…
   – Называйте это как хотите. Мы в какой-то степени действительно функции санитарно-эпидемиологической станции выполняем.
   – Хорошо, пусть будет по-вашему – «на честность». – Владимир Николаевич с усилившейся тоской посмотрел на прикрытый блюдцем стакан с живительной лапшой. – Не надо мне тут никакой гигиены и санитарии!…
   – Итак?
   – А вы мне поверите, если я вам скажу, что не знаю, с кем я там встречался?
   – Не думаю… – Я выразил наше с Аюми общее сомнение. – Вы бы на нашем месте вам поверили?
   – Наверное, нет…
   – Правильно. Итак, Владимир Николаевич, повторяю вопрос: с кем вы только что встречались в «Гранд-отеле»?
   – Я не знаю, как ее зовут…
   – Что значит – «не знаете, как ее зовут»? – возмутилась обиженная за весь женский род Мураками.
   – Скажите, вы знаете, что такое быть русским филологом за границей? – Селиванов окинул нас с Аюми тяжелым мутным взглядом.
   – Догадываюсь, Селиванов-сан. – Я посмотрел на стаканчик с лапшой и беспомощный кипятильник, лишенный нетвердой рукой хозяина электрической подпитки.
   – Хорошо хоть догадываетесь!… – горестно вздохнул Владимир Николаевич.
   – У меня отец филолог профессиональный, – на всякий случай пояснил я ему.
   – А я шесть лет русской филологии отдала, – внесла свою достойную лепту в психическую обработку тоскливого Владимира Николаевича образованная Аюми.
   – Да?… – недоверчиво переспросил Селиванов.
   – Да, – хором откликнулись мы с Мураками.
   – Ну так вот, вы тогда понимаете ведь, что главный дефицит для меня – это не идеи: их у меня в голове на двадцать монографий! Мне элементарно нужны средства, понимаете?
   – Деньги? – решила уточнить явно предпочитающая называть голубое голубым, а розовое – розовым Мураками.
   – Они самые, – подтвердил Селиванов.
   – И что «деньги»? – поинтересовался я.
   – А то, что когда вам предлагают сто тысяч иен только за то, что вы должны дойти до одной гостиницы, встретиться там с дамой и передать ей на словах кое-какую информацию, от таких просьб в моем положении отказываться, согласитесь, глупо. – Он взял в руки остывший уже кипятильник и начал теребить его пальцами с неприятно обгрызенными до самого мяса ногтями.
   – Кто вас попросил с ней встретиться? – Я отвернул глаза от его ногтей, которые оскорбляли мое эстетическое чувство.
   – Ну, знаете, как вас там?…
   – Минамото.
   – Знаете, Минамото… Минамото-сан, так, что ли? Я, может, вам кажусь таким вот продажным и дешевым, но если я человеку обещал молчать об этом, то буду молчать! – неожиданно твердо декларировал Владимир Николаевич, продолжая мучить свой кипятильник.
   – Значит, этот человек попросил вас никому о его поручении не говорить, да? – спросила Мураками.
   – Именно так! – кивнул Селиванов, положил кипятильник на подушку своей постели и пощупал бесповоротно остывающий стакан с лапшой. – Я свое слово привык держать! Уж извините…
   – Скажите хотя бы, этот человек русский? – продолжила наше перекрестное интервью бедного, но гордого филолога неотступная капитанша.
   – Я же вам сказал, никакой информации об этом человеке я вам не дам! – заявил принципиальный Селиванов.
   – А деньги он вам уже заплатил? – поинтересовался я.
   – Тоже, извините, не ваше японское дело! – сурово отрезал Владимир Николаевич.
   – Значит, вы нам так ничего и не скажете? – угрожающим тоном вопросила Мураками.
   – Послушайте, вы же якобы филологи, да? – устало проскрипел Селиванов. – Или хотя бы их дети…
   – При чем здесь это? – сверкнула льдинками своих глазенок недоверчивая Аюми.
   – При том… Это сказано в классике…
   – Быть или не быть? Или кто виноват? – Я предложил Селиванову в порядке гуманитарного обмена на выбор несколько вариантов того, что «сказано в классике».
   – Вопросы – это у вас, в полиции, или у писателей, которые в принципе та же полиция – только духа и нравов. А у нас, у филологов, как раз ответы. И ответ вам мой, граждане японцы, из той же классики будет: не стой на пути у высоких чувств!
   – Это в каком смысле? – действительно не понял я.
   – В прямом! Молодая красивая девушка, замужняя, как вы, конечно, знаете. Со своим Ромео в прямой контакт вступить по организационно-этическим причинам не может… Я же мог помочь…
   – И как вы этим несчастным влюбленным помогли?
   – Я же сказал: пришел и передал простую информацию. Делов-то было на пять минут. К тому же не такие уж они по российским меркам и несчастные…
   – И средств заработали, да? – ехидно напомнила ему об истинной цели этой его якобы альтруистической акции Аюми. – Высокие чувства требуют больших средств!
   – Смейтесь-смейтесь! – Селиванов демонстративно отвернулся от нее. – Вам это все смешно, смешны деньги! Подумаешь, сто тысяч иен, какие-то восемьсот долларов… А для меня это полугодовая зарплата в моем распрекрасном НГУ!…
   – МГУ, – поправила его Мураками.
   – НГУ! – не согласился с ее поправкой Селиванов.
   – Вы из Новосибирска? – спросил я.
   – Да. – Он опять с тоской посмотрел на свою лапшу.
   – Хорошо, Владимир Николаевич. – Я решил заканчивать эту гуманитарную корриду. – На сегодня все, но учтите, что, пока вы находитесь в Саппоро, мы вас еще потревожим несколько раз.
   – Потревожьте-потревожьте… – вздохнул мрачный Владимир Николаевич. – Хозяин – барин…
   – И все-таки было бы лучше и для нас, и, главное, для вас сейчас нам сказать, по чьей просьбе вы встречались в «Гранд-отеле» с Ириной Катаямой? – Я решил из гуманитарной гуманности дать ему последний шанс. – Обещаю, что ваша информация дальше этой комнаты не уйдет.
   – Нет, – он покачал головой. – Так она, значит, Ирина?…
   – А вы сколько дней были в Ниигате, Владимир Николаевич? – проглотила его последний вопрос Мураками.
   – Две ночи, а что? – тем же безнадежным, упадническим тоном спросил Селиванов.
   – В Ниигате вы с этой женщиной встречались?
   – Она что, из Ниигаты? – довольно натурально удивился Владимир Николаевич.
   – Из Ниигаты, – кивнула Аюми. – Мне искренне жаль, Селиванов-сан, что вы отказываетесь нам помочь…
   – Когда смогу – помогу, – буркнул Селиванов, – а сейчас не могу. Я слово дал!…
   – Понимаем. – Я понял, что визит оказался практически нулевым и что пора ретироваться, пока нам с Мураками не досталось еще больше от этого «пыльного», но гордого специалиста… кстати, по кому? – Последний вопрос, Владимир Николаевич, из филологической области. Вы, если не секрет, чем занимаетесь?
   – Не чем, а кем, – педантично поправил меня Селиванов. – Владимиром Сорокиным, а что?
   – Вот как?! – вырвалось у меня.
   – Вас это удивляет?
   – Да нет… – Я еще раз посмотрел на холостяцкий кипятильник на плоской подушке, на сиротский пенопластовый стакан с давно остывшей лапшой и, наконец, на мятые серые брюки с сальными волдырями на коленях, наброшенные на спинку стула. – Ничего…
   В лифте мы молчали, и Аюми подала голос только тогда, когда мы вырвались на оперативный простор причудливой паутины сусукинских улочек и переулочков, разницы между которыми, впрочем, нет никакой. Было темно, зябко и неуютно – большей частью не из-за погоды, но из-за глубокого чувства неудовлетворенности по поводу вчистую проигранного «пыльному» Владимиру Николаевичу словесного поединка, в котором на нашей с Мураками стороне было как численное большинство, так и преимущество собственного поля.
   – Странный какой-то русский! – звонко воскликнула Мураками. – Первый раз такого вижу…
   – Знаете, Мураками-сан, у них поговорка есть: в скромной заводи бесы обитают…
   – В тихом омуте черти водятся, – поправила меня грамотная, филологически подкованная Аюми.
   – Пускай будут черти… Но как мужчина я, знаете ли, этим Владимиром Николаевичем доволен…
   – Правда? – На меня из темноты сверкнули уже хорошо знакомые мне жемчужные колечки.
   – Истинная правда, – подтвердил я. – Но от этого не легче. Вы давайте-ка связывайтесь со своими в Ниигате! У нас с вами больше никаких источников информации теперь нет!
   – Да-да, сейчас… – Аюми утонула в недрах своей внушительной сумки, где, как я уже успел заметить, кроме китайских противогазов нашлось место для толстенного кирпича японско-русского словаря, электронного переводчика и еще много для чего, исключая, разумеется косметичку. – Где же он?…
   – Что, телефона нет?
   – Вы знаете, Минамото-сан, я, кажется, его потеряла… – растерянно протянула она.
   – Где вы его последний раз видели?
   – Видели? – эхом повторила за мной она.
   – В руках он у вас последний раз после «Старбакса» где и когда был? Не помните?
   – Сейчас-сейчас… – В ее жемчужных колечках отчетливо отразился активный мыслительный процесс. – Значит, по дороге в «Альфу» я его не трогала, в гостинице – тоже… Хотя постойте! Когда Владимир Николаевич с меня удостоверение потребовал…
   – Вы ему права водительские всучить попытались, – напомнил я о ее не самом удачном трюке.
   – Верно, – кивнула она. – На права он не клюнул, и мне пришлось из сумки доставать настоящее удостоверение
   – И?…
   – Оно у меня было довольно глубоко, значит, я, скорее всего, телефон достала, а уж следом за ним бумажник с удостоверением. Значит, могла телефон у Владимира Николаевича в номере где-то оставить: на столике или на кровати…
   – Одна дойдете обратно? Или вас все-таки проводить? – ехидно спросил я, предчувствуя ответ.
   – Если вас не затруднит…
   – А что так? – продолжил я суровый допрос. – Мне показалось, вы не из трусливых!
   – Вам правильно показалось, только, как вы сами заметили, этот Владимир Николаевич мужчиной оказался в большей степени, чем я предполагала раньше… И мне одной… так поздно вечером…
   – Хорошо-хорошо! Пошли вместе! – засмеялся я.
   От «Альфы» мы успели отойти недалеко, поэтому у стойки администратора были уже через пять минут. Подниматься к Селиванову сразу из вежливости мы не стали, а позвонили ему из лобби. К телефону он не подошел, что заставило нас с Аюми синхронно удивиться, так как в памяти нас обоих еще живы были живописные воспоминания о его смешной юкате и неприхотливом ужине, который ему из-за нашего вторжения не суждено было съесть горячим.
   Мы молча переглянулись и пошли к лифтам. Спустя минуту мы уже стучались в его дверь, но знакомый глазок продолжал излучать ровный яркий свет, и Селиванов на этот раз не торопился его от нас заслонять. Я вопросительно посмотрел на Мураками, она встревоженно – на меня. Поняв беспочвенность своих претензий к не желающей открываться изнутри двери, мы вызвали по этажному телефону дежурного консьержа, который тут же появился без ожидаемой бряцающей связки дежурных ключей, но с единственным – универсальным – ключом – мечтой всех домушников и взломщиков. Консьерж с деланным безразличием, но достаточно долго изучал наши с Мураками удостоверения, затем по мобильному телефону испросил санкций на вскрытие номера у высокого начальства, дислоцированного в цокольном этаже, и в конце концов щелкнул замком неприступной доселе двери.
   Я могучей левой рукой остановил его попытку первым юркнуть в ярко освещенный номер и сделал решительный шаг внутрь, опередив не только консьержа, но и любопытную Мураками, которая, как я заметил затылочным зрением, также оттерла гостиничного служку и прошмыгнула в дверь следом за мной. Картина открылась нам с ней безрадостная: на широкой постели, воздев свои светло-зеленые глаза к персиковому потолку, распластался в полураспахнутой юкате бездыханный Владимир Николаевич Селиванов, а изо рта у него торчал белый электрический провод, тянувшийся к розетке у прикроватного столика, на котором продолжал стоять нетронутый, все еще прикрытый блюдцем стакан с быстрозавариваемой лапшой. Я выдернул из стоявшей на журнальном столике картонной коробки несколько бумажных салфеток, обернул ими электровилку, вытянул ее из розетки, а затем осторожно вытащил сквозь обуглившиеся губы гордого филолога из его навеки умолкнувшей глотки скромный командировочный кипятильник.