Страница:
– В прямом смысле?
– Да, в прямом, в физическом. Скандалы обычно начинались поздно вечером, то есть когда… – Она стыдливо замялась.
– То есть когда порядочной японской жене положено быть женщиной, да? – довысказал я за нее очевидную вещь.
– Да… – Она согласилась с моей трактовкой событий. – А Ирина, судя по показаниям соседей, эту обязанность выполнять отказывалась.
– А как она причину объясняла?
– Ну орала она на него по-русски, в японском она не очень, все-таки только два года здесь… Он тоже ей по-русски отвечал, по-другому она бы не поняла… У него, кстати, неплохой русский, практически свободный…
– Как же вы там в их скандалах разбирались?
– Как, как! Меня в основном вечерами слушать посылали, с телескопическим микрофоном часами в машине торчала. Я все-таки два года в Москве, в РГГУ, в аспирантуре отучилась, перед полицейскими курсами. – Она тяжело вздохнула. – А у ребят у всех семьи, им вечерами домой надо было…
– И что же вы там наслушали?
– Термины в основном зоологические были. И еще немножко анатомических…
– Зоологические – это «козел», да?
– Конечно, на что русские еще способны! Он почти всегда был у нее козлом и бегемотом… Он полный довольно… А она у него сукой и змеей – тут тоже выбор небогатый…
– Про анатомию рассказывать будете? – не без ехидства поинтересовался я.
– Ну, у нее претензии к размеру были… – усмехнулась она, – и скорости процесса…
– Что, медленно все у них происходило, что ли?
– Да нет, она его как раз в обратном обвиняла…
– А к ней у него что было в этом плане?
– А он кричал, что ее, кроме денег и секса, ничего не интересует, поэтому гнездышко у нее открыто не только для его птички, а для всех желающих…
– Так что, версия с любовником действительно имеет место быть? Этот Ато что-то знает про нее? И про него тоже?
– Его не спросишь пока, его нет нигде, – напомнила мне Мураками. – А что до любовника, то если предположить, что эта Ирина сбросила в море труп своего мужа, а как я вам уже сказала, он у нее мужчина довольно крупный…
– И у нее при этом имеются претензии к размеру? – усмехнулся я. – Не вяжется что-то…
– То получается, что, – она спокойно проглотила мою анатомическую ремарку, – чтобы плотно упаковать тело и погрузить его в багажник, ей нужен был помощник…
– Логично, все логично, если только…
– Что «если»?
– Если вы правы и в море она действительно сбросила мужа… Как мы с вами это докажем, если она сама во всем не признается? Что мы ей конкретно можем предъявить?
– Ничего… – опустошенно констатировала Мураками. – То, что его нет нигде, безусловно еще не доказывает, что она его убила, вывезла из Ниигаты и скинула в море.
– Не доказывает, Мураками-сан, – согласился я. – И вообще нечего нам пока так привязываться к версии убийства. Я чувствую, что она весьма непродуктивная.
– Я за ней, Минамото-сан, год хожу! Понимаете? Год! И я знаю, на что она способна!
– Да откуда вы знаете, на что она может быть способна? – Я попытался урезонить начавшую было расходиться не на шутку капитаншу. – Все, что у вас есть, как я понимаю, в чистом виде «бытовуха», из которой серьезного дела не сошьешь.
– Надо сшить! – Аюми рубанула перед собой воздух ребром маленькой, детской ладошки, которую меня неудержно потянуло по-дружески пожать.
Глава 4
– Да, в прямом, в физическом. Скандалы обычно начинались поздно вечером, то есть когда… – Она стыдливо замялась.
– То есть когда порядочной японской жене положено быть женщиной, да? – довысказал я за нее очевидную вещь.
– Да… – Она согласилась с моей трактовкой событий. – А Ирина, судя по показаниям соседей, эту обязанность выполнять отказывалась.
– А как она причину объясняла?
– Ну орала она на него по-русски, в японском она не очень, все-таки только два года здесь… Он тоже ей по-русски отвечал, по-другому она бы не поняла… У него, кстати, неплохой русский, практически свободный…
– Как же вы там в их скандалах разбирались?
– Как, как! Меня в основном вечерами слушать посылали, с телескопическим микрофоном часами в машине торчала. Я все-таки два года в Москве, в РГГУ, в аспирантуре отучилась, перед полицейскими курсами. – Она тяжело вздохнула. – А у ребят у всех семьи, им вечерами домой надо было…
– И что же вы там наслушали?
– Термины в основном зоологические были. И еще немножко анатомических…
– Зоологические – это «козел», да?
– Конечно, на что русские еще способны! Он почти всегда был у нее козлом и бегемотом… Он полный довольно… А она у него сукой и змеей – тут тоже выбор небогатый…
– Про анатомию рассказывать будете? – не без ехидства поинтересовался я.
– Ну, у нее претензии к размеру были… – усмехнулась она, – и скорости процесса…
– Что, медленно все у них происходило, что ли?
– Да нет, она его как раз в обратном обвиняла…
– А к ней у него что было в этом плане?
– А он кричал, что ее, кроме денег и секса, ничего не интересует, поэтому гнездышко у нее открыто не только для его птички, а для всех желающих…
– Так что, версия с любовником действительно имеет место быть? Этот Ато что-то знает про нее? И про него тоже?
– Его не спросишь пока, его нет нигде, – напомнила мне Мураками. – А что до любовника, то если предположить, что эта Ирина сбросила в море труп своего мужа, а как я вам уже сказала, он у нее мужчина довольно крупный…
– И у нее при этом имеются претензии к размеру? – усмехнулся я. – Не вяжется что-то…
– То получается, что, – она спокойно проглотила мою анатомическую ремарку, – чтобы плотно упаковать тело и погрузить его в багажник, ей нужен был помощник…
– Логично, все логично, если только…
– Что «если»?
– Если вы правы и в море она действительно сбросила мужа… Как мы с вами это докажем, если она сама во всем не признается? Что мы ей конкретно можем предъявить?
– Ничего… – опустошенно констатировала Мураками. – То, что его нет нигде, безусловно еще не доказывает, что она его убила, вывезла из Ниигаты и скинула в море.
– Не доказывает, Мураками-сан, – согласился я. – И вообще нечего нам пока так привязываться к версии убийства. Я чувствую, что она весьма непродуктивная.
– Я за ней, Минамото-сан, год хожу! Понимаете? Год! И я знаю, на что она способна!
– Да откуда вы знаете, на что она может быть способна? – Я попытался урезонить начавшую было расходиться не на шутку капитаншу. – Все, что у вас есть, как я понимаю, в чистом виде «бытовуха», из которой серьезного дела не сошьешь.
– Надо сшить! – Аюми рубанула перед собой воздух ребром маленькой, детской ладошки, которую меня неудержно потянуло по-дружески пожать.
Глава 4
Мы расстались с решительной и беспощадной Мураками возле регистрационной стойки «Гранд-отеля», предварительно наведя справки у приклеившегося к потертому плюшевому креслу в гостиничном лобби и пугливо прятавшегося за замусоленной газетой невзрачного сержанта из нашей «наружки» об Ирине Катаяме, которая, как оказалось, прибыла незадолго до нас и заселилась в номер 816. Бойкая Аюми получила у администратора ключ от номера 812 с брелком в виде гигантской, размером с ее кулачок, деревянной груши, демонстративно не пожелавшей влезать в карман разухабистых темно-коричневых штанов – видимо, единственного вида верхней одежды, способного надежно прикрывать ее короткие и корявые нижние конечности. Я же не стал делать никаких попыток сопроводить самостоятельную даму из Ниигаты до номера, так как, во-вторых, баульчик ее особой тяжестью не отличался, а во-первых, исходящие от капитанши агрессивные феминистические флюиды подсказывали мне, что в моей физической помощи, как и в любой другой, она не нуждается. Она сказала, что через сорок минут подойдет в управление, чтобы «поздравить» своих младших университетских товарищей с «пахучей годовщиной», я же, оставив «краун» на гостиничной стоянке, потопал прямиком на работу, поскольку идти было всего два квартала.
Было уже почти семь, но управление все еще копошилось и шевелилось огромным муравейником. Я иногда, когда мозги мои не загружены иной, более интеллектуальной работой, задумываюсь (мой друг Ганин не преминул бы выразиться поизящнее: «Иногда я часто думаю…»), что было бы, если бы вся эта возня за столами и беготня по этажам на пару часов замерла, если, скажем, в семь часов понедельничного вечера здесь никого бы уже не было, как, например, в окружающих здание управления компаниях, фирмах и учреждениях. Земля перестала бы крутиться или нет – если не вокруг монументального Солнца, то по крайней мере вокруг своей осиной оси? Тот же Ганин в случае таких вот моих виртуальных изысканий, которыми я имею глупость с ним время от времени делиться, всегда вспоминает-напевает дурацкую советскую песенку, где лирический герой – самоуверенный эгоцентрист и самовлюбленный пижон без страха и упрека – заливается: «А без меня, а без меня река бы току не давала» и что-то в таком же оптимистическом духе, включая наглый рефрен, что все вообще бы здесь рухнуло, «когда бы не было меня», то бишь его, золотого-бриллиантового. Ганину особенно нравятся в этой картине слова о том, что «без меня», то есть без него, «здесь ничего бы не стояло». Но при этом записной скабрезник Ганин уверяет, что вообще-то как раз эти слова «здесь ничего бы не стояло, когда бы не было меня» должна петь женщина, а не мужчина, потому как если их, как и всю эту песнь песней, поет мужик, то это не про него, Ганина – гетеросексуала по природе и мачо по натуре, и он разделять авторскую позицию в данном вопросе не намерен ни под каким идейно-эстетическим соусом.
Ну да бог с ними – и с рекой, то дающей, то не дающей (ток, я имею в виду), и с физиологом Ганиным, вопрошающим: «Кто он такой, этот Ток?» У меня же всегда на душе становится как-то неуютно и прохладно, стоит мне представить наши комнаты, коридоры и лифты пустыми и спокойными. Если все это шуршание и шелестение прекратится, то, я уверен, если небо и не рухнет на землю, то трава уж точно расти не будет и, следовательно, коню не на чем будет валяться. Нам, на Хоккайдо, конечно, полегче сейчас, чем токийским или осакским ребятам, крутящимся безумными белками в ненавистных колесах за ту же зарплату. Хотя остров у нас огромный – все-таки второй после Хонсю, народишку здесь проживает всего пять миллионов, и это из почти ста тридцати всего японского населения. Более того, чуть меньше половины хоккайдцев кучкуются в Саппоро и налипших на него где-то доброкачественными, где-то злокачественными опухолями пригородах, как вон та же сегодняшняя сонная Энива, соединяющая Саппоро с Читосэ, но сама по себе никакой ценности не представляющая.
Когда десять лет назад лопнул-хлопнул мыльный пузырь нашей хваленой экономики, экологически и демографически везучие хоккайдцы сильно пострадали финансово. Остров еще с 1860-х, когда сюда с юга прибыли первые колонизационные отряды, был для остальной Японии страшно тяжелой бюджетной обузой. Но до начала 1990-х деньги из Токио исправно вбухивались в так называемое «освоение» Хоккайдо огромные. Можно сказать, что весь трудолюбивый Хонсю пыхтел-потел над изготовлением лучших в мире машин, станков и телевизоров только для того, чтобы любимый Хоккайдо спал спокойно, и видел сны, и зеленел по весне, и золотел по осени.
А теперь весь этот парадиз закончился: уже который год Токио скуп на дотации; что ни день, то разоряется десяток-другой хоккайдских компаний, живших до этого исключительно на донорские подачки с Хонсю; народ беднеет на глазах, и многим становится страшновато за свое будущее – как в криминальном, так и в финансовом плане. В криминальном – преступность растет как снежный ком, катящийся под воздействием неумолимой Ньютоновой силы по склону нашей главной хоккайдской достопримечательности – спящего вулкана Сёвасиндзан, близнеца Фудзиямы. Когда нашим согражданам не надо было беспокоиться о завтрашнем дне, все чинно улыбались, кланялись и бросали окурки в урны. Теперь же не до точности попадания окурками в эти самые урны, которых вдобавок почему-то стало намного меньше. Теперь народец, которому по-прежнему хочется не просто кушать, но кушать сытно и вкусно, и которому глубоко безразлично, чего такого «мыльного» лопнуло в нашей экономике, ворует все подряд. Кражи и вооруженные налеты на дежурные магазинчики и банковские автоматы участились до такой степени, что начальству пришлось создавать круглосуточный штаб по контролю над ростом уличного бандитизма. Причем ладно это безмозглая молодежь забавлялась бы – побалуются ребятки пяток лет, потом столько же отсидят и в конце концов угомонятся и шелковыми будут – хоть пояса для кимоно из них шей. Ан нет, и сорока-, и пятидесятилетние мужики, потерявшие работу, а вместе с ней любовь и уважение своих домашних, напяливают на свои глупые физиономии хирургические марлевые маски или те же черные ажурные чулки, зажимают в нетвердом кулаке мясницкий нож или китайский пластмассовый муляж пистолета и идут выбивать из тщедушных ночных продавщиц круглосуточных магазинов несущественную мелочь.
Действительно, магазинные кражи и даже взломы банковских автоматов особых барышей не приносят, да и разыскать этих незадачливых «десперадо» особого труда для нас не составляет: везде же видеокамеры установлены, да еще и по нескольку штук, так что марля и колготки спасают их далеко не всегда. Надежнее и во сто крат прибыльнее спокойненько укокошить кормильца или кормилицу ради получения страховки. В лучшие годы страховые компании, специализирующиеся на так называемом «страховании жизни», у нас процветали: оставаясь по сути своей вампирами-кровососами, они, выпендриваясь друг перед другом, устанавливали высоченные потолки страховок на случай, скажем, «досрочного ухода из жизни» – предлагали по тридцать-пятьдесят миллионов иен, то есть до полумиллиона долларов. И раньше это для них было абсолютно безопасно, потому как эффективная, по самоуверенным, точнее – самоуспокаивающим, утверждениям наших бесчисленных премьеров, экономика обеспечивала народу сытую и размеренную жизнь, «досрочно» расставаться с которой как-то никому не хотелось, так что все эти бессчетные миллионы оставались на бумаге и в карманах дракул-страховщиков.
Но те сладкие времена ушли – ох как не хочется говорить: безвозвратно! – и нынче многие местные женушки смотрят на своих мужей как на источник дохода в прямом, физическом смысле. Беззаботный Ганин все время шутит по этому поводу: дескать, «могу продать свое здоровье, но лучше мужнино продать». Вот они и продают то, что продать «лучше»: в дело идут и мышьяк, и стрихнин – росла бы у нас цикута, и цикуту бы использовали… Вся эта женская любовь в момент улетучивается, стоит главе семейства потерять работу и перестать приносить домой в клювике. И где те пуленепробиваемые клятвы у наших синтоистских и буддистских аналоев в любви и покорности?! Обещанная «любовь до гроба» им, гробом, и заканчивается. Доказать же то, что любезная супруга помогла своему не менее любезному мужу, как Ганин обожает выражаться, «сыграть в телевизор» (потому что практически каждый такой случай потом неделями мусолят охочие до чужой крови телевизионщики, невольно давая полезные инструкции будущим мужеубийцам), для нас из года в год становится все труднее и труднее. А если мы всем управлением будем дружно, подобно миллионам наших цивильных, но, как я только что заметил, не всегда цивилизованных сограждан, ровно в шесть оставлять рабочие места и покидать свой муравейник, солнца и светила точно остановятся, и нас всех спалит тогда жестокий и беспощадный «жар тела».
Первым делом я заглянул в китайский отдел: столы Ина-гаки и Хасегавы пустовали, на них ничего примечательного, кроме банальных компьютеров и стопок бумаг, не было, и я поспешил под всеобщее хихиканье выложить коричневое содержимое своего отарского пакетика. Затем я прошел к себе, отзвонил Ивахаре и сказал ему, что, если завтра от них кто-нибудь по делам – или без дела, такое у нас иногда бывает – будет в Саппоро, он сможет забрать «краун» на «гранд-отельской парковке». После этого я подошел к Нисио: старик с кем-то разговаривал по телефону, хитрые глаза его источали елей, а из мудрых уст вытекал мед комплиментов и традиционных шуточек. Полковник кивнул мне на кресло перед столом, и не успел я усесться в него, как он уже осторожно уложил трубку на аппарат и пристально посмотрел на меня:
– Ну как тебе, Такуя, капитан Мураками?
– Да ничего, Нисио-сан. – Меня голыми руками не возьмешь и палец мне в рот не положишь. – Нормальный мужик…
– Да? – спокойно переспросил давно привыкший к достойному отпору с моей стороны Нисио.
– Да, думаю, сработаемся, – продолжил я в том же ключе. – Проблем не предвижу…
– А что, ты полагаешь, работа все-таки будет?
– У них в Ниигате, как она… он мне сказал, есть подозрения, что во взаимоотношениях этой Ирины со своим мужем не все в порядке. Поэтому понял, к сигналу о свертке они отнеслись более чем серьезно. Так что по крайней мере пару дней потрудимся.
– А что она… он про этого ее Катаяму говорит? – Нисио ничтоже сумняшеся подхватил навязанные мною правила игры.
– Автомобильный делец, возит наши старые машины на Сахалин, там продает, имеет навар…
– Обычное, значит, дело?
– Обычное.
– К чему можно прицепиться?
– Только к обратному билету.
– Как она сама объясняет эту неувязку? – Тут Нисио неожиданно промахнулся в нашем взаимном пикировании.
– Он или она? – Я не собирался прекращать, как это называет Ганин, «стебать» полковника.
– Ирина, – опять достойно проглотил мою эскападу Нисио и вернулся в начальное русло.
– Я ее пока этим вопросом не порадовал.
– Когда ты это сделаешь?
– Не решил еще. Посмотрим, что она будет сегодня вечером делать. Не может же такая женщина в одиночку проводить понедельничный вечер, тем более в большом городе.
– Полагаешь, будут контакты?
– Чувствую…
– Хорошо. Я побуду тут до девяти, потом поеду домой, – кашлянул Нисио. – У тебя какие планы?
– Подожду тоже пару часов. Мураками должна… должен подойти. Он, оказывается…
Сообщить Нисио о том, что Аюми училась в одном университете с нашими утонченными юбилярами Инагаки и Хасегавой, я не успел: как это обычно бывает, на самом интересном месте в разговор вмешался мой сотовый, из которого раздался уже слышанный недавно вопрос:
– Минамото-сан?
– Что, руку поднять, Мураками-сан?
– Смотря на кого, – без промедления парировала мой ехидный выпад невидимая Аюми.
– Ну за этим в нашей работе дело не станет…
– Минамото-сан, если вас не затруднит, подойдите, пожалуйста, в гостиницу, – вполне серьезным и даже, как мне показалось, встревоженным тоном попросила Мураками.
– Что-нибудь случилось?
– Ничего фатального, но у нашей с вами подопечной свидание в лобби… Она сейчас встречается…
– Бегу! – Зачем мне все эти заочные пересказы: ведь не зря учит мудрый Ганин: лучше один раз увидеть и пощупать, чем сто раз услышать и остаться ни с чем.
К гостинице я подлетел через три минуты, успев попросить оставшегося в полном недоумении Нисио подослать туда на всякий случай еще парочку свободных ребят. Центральным входом я, разумеется, не воспользовался, а быстро прошел через здание стоянки мимо брошенного на произвол судьбы отарского «крауна» и подобрался к лобби через боковой выход у лифтов. Я оглядел как лобби, так и отделенное от него цветочным барьером кафе и вдруг увидел, что из-за дальнего столика поднимается недавний «пыльный» русист из Читосэ и направляется к выходу, оставляя за тем же столиком знакомый изящный силуэт сидящей спиной ко мне Ирины Катаямы. Вспоминать имя-отчество этого неприглядного сибирского гостя Саппоро я даже не пытался: он в Читосэ представился, но я пропустил это представление мимо ушей, потому что в тот момент мои мозги и некоторые другие части тела были заняты мыслями о моей давней знакомой Наташе Китадзиме и ее хорошем знакомом Олеге Валерьевиче, чьи имя-отчество я теперь долго не забуду.
Решение нужно было принимать срочное: Мураками нигде видно не было, «наружный» сержант нервно мял грязными от типографской краски пальцами свою несчастную газету, стреляя глазами то на оставшуюся Ирину, то на ее уходящего, как осенняя натура за окнами, неожиданного визитера, и зрения его на меня уже не хватало. Орать ему через весь зал, чтобы он спокойно отправлялся пасти «пыльного» и что с Ириной я его прикрою, было бы с моей стороны, по крайней мере, опрометчиво, а бежать за русистом самому – невозможно, поскольку расстояние от меня до центральных дверей, к которым он направлялся, составляло никак не менее сотни метров, и за то время, как я их преодолею, Ирина успеет оглянуться несколько раз. Меня успокоила только мысль о том, что я знаю, в какой гостинице искать этого русского: названный Наташей отель «Альфа» отсюда в двух остановках метро или пятнадцати минутах семенящей рысцы, так что деться он в ближайшие часы никуда не должен. Вряд ли в таком дрянном костюме и при таком помятом жизнью лице он пойдет сейчас кутить в какой-нибудь ресторанчик в развеселом квартале Сусукино, находящемся, впрочем, как раз на полпути от «Гранд-отеля» к «Альфе».
Я нажал на сотовом кнопочку перенабора последнего беспокоившего меня номера, и после одного только гудка из трубки раздался звонкий шепот ниигатской капитанши:
– Вы уже здесь, Минамото-сан?
– Я – да, а вот вы где?
– Я в телефонной кабинке слева от центрального входа… Вернее, если вы внутри, то справа… Справа от входа… Вы за этим русским никого не послали?
Я пригляделся к трем полутемным, укрытым раскидистыми пальмами в толстенных кадках телефонным кабинкам со стеклянными дверками и не без труда в крайней левой из них разглядел Мураками, державшую у левого уха трубку телефонного автомата и прижимавшую к правому свой мобильный.
– Некого посылать. У «наружки» приказ пасти только Ирину. – Я покосился на продолжающего изучать прессу паренька. – Да и ни к чему это…
– Уверены? – недоверчиво спросила Аюми.
– Мы же знаем, где он остановился.
– Хорошо. Что будем делать?
– Пройдите по коридору налево, до выхода на Привокзальную улицу. Там слева, перед выходом, кафе «Старбакс», зайдите в него, а я обойду гостиницу вокруг, чтобы в лобби не светиться, и к вам присоединюсь. Понятно?
Она не удостоила меня ответом, а лохматой каштановой мышкой выскользнула из кабинки и по стеночке поковыляла на своих двоих по широкому коридору в заданном мной направлении. Мне же пришлось дать полный назад, еще раз полюбоваться на отарский «краун», обогнуть здание гостиницы по дальнему маршруту, поскольку ближний пролегал как раз мимо широченных окон гостиничного кафе, у одного из которых продолжала сидеть Ирина.
Свободных мест в «Старбаксе» оказалось неожиданно мало для банального понедельничного вечера. Бездельничающая молодежь и одинокие сорокалетние дамы, отработавшие в офисах первый рабочий день недели, делали вид, что наслаждаются экзотическими для Японии смесями кофе, какао, сливок, молока и прочих чуждых японскому желудку ингредиентов. Мураками успела, правда, запрятаться в дальний уголок, где оккупировала единственный остававшийся свободным четырехместный столик. Когда я, запыхавшийся и несколько выбитый из колеи, подошел к ней, она стрельнула своими острыми глазками поверх моей головы, нацелившись на длинное светящееся меню над раздаточной стойкой, что заставило меня изменить курс на девяносто градусов и купить два картонных стакана «кофе мокко», чтобы хоть чем-то оправдать наше с ней присутствие в данном заведении.
– Спасибо. – Она приняла из моих рук огненный стакан с курчавой шапкой белоснежных взбитых сливок, присыпанных шоколадной корицей. – Ой, горячий какой!…
– Что случилось? – Я поставил свой стакан на стол, поскольку пить такой горячий кофе не привык.
– Все случайно получилось. – Мураками бесстрашно отхлебнула обжигающий напиток, вследствие чего на верхней губе у нее образовались беленькие, в коричневую крапинку усики, которые, надо признаться, ей удивительно шли.
– А именно? – Я протянул ей пакетик бумажных салфеток. – Что получилось?
– Я пошла к вам, в управление, Инагаки-куна и Хасегаву-куна поздравить. – Она похлопала по висящей на спинке стула сумке и только после этого стерла с губы свои сливочно-коричные усы. – Вышла в коридор, и тут ее дверь открылась, прямо передо мной, она вышла и к лифтам пошла. То есть туда же, куда и я…
– Вы в Ниигате с ней встречались?
– Нет, в лицо она меня не знает, поэтому я с ней на лифте поехала. Как из лифта мы вышли, она в кафе направилась, а я в телефонную кабинку залезла – оттуда все прекрасно видно…
– Да уж… Зато вас там разглядеть было проблематично. – Я отдал дань ее маскировочно-камуфляжным способностям.
– Стараемся…
– И?
– Сначала она села за столик одна, а Владимир Николаевич подошел через пару минут…
– Владимир Николаевич?
– Да, Владимир Николаевич. Вы что, забыли уже, Минамото-сан? Нас же сегодня в Читосэ с ним познакомили!
– Да там нас много с кем знакомили… – Вот это память у умненькой Аюми! – Разве всех упомнишь!…
– Всех – нет, а вот Владимира Николаевича я запомнила сразу. – Она опять, на этот раз осторожно, чтобы не проводить при помощи моих салфеток повторных эпиляционных операций на верхней губе, отхлебнула свою «мокку».
– Чем же он вам так приглянулся?
– Да видом своим… Уж больно на наших убогих клерков похож… Пыльный какой-то…
– Что вы говорите… – Нет, она определенно не просто продолжала мне нравиться, а продолжала нравиться все больше и больше. По крайней мере, за словом в карман своих широченных штанин она не полезет, а для меня в женщине это – после экстерьера, разумеется, – второе дело. – Согласен с вами, Мураками-сан, вид у него действительно пыльный…
– Ну вот… – она проглотила и «мокку», и мой непрямой комплимент. – Он к ней подсел, просидели они не больше пяти минут. Конец беседы вы уже застали…
– Он что-нибудь ей передал?
– По-моему, нет. Я хорошо видела их обоих… Если бы он ей или она ему что-либо передала, я бы увидела.
– Что они делали?
– Кофе пили. Как только он пришел, она сразу же заказала кофе. Два кофе… Им тут же его подали, он как-то сразу залпом свой выпил… Даже сливки наливать не стал. – Она покосилась на свой наполовину опустошенный картонный стаканчик, по внутренним стенкам которого сползала коричневая пена.
– Да уж, за счет дамы мог бы и сливок себе плеснуть… – Я автоматически глянул на свой стаканчик с «моккой», все еще прикрытый шапкой взбитых сливок.
– Точно, за счет дамы, потому что ни платить за него, ни даже денег ей предлагать, насколько я смогла разглядеть, он не стал… То есть типичный джентльмен…
– Что бы это все могло значить, по-вашему? – Я подул на свой наконец-то соизволивший остыть якобы европейский коктейль из кофе, какао и сливок с корицей и отважился отхлебнуть глоток.
– Как что! – Мураками протянула мне мой пакетик с салфетками и детским указательным пальчиком показала мне под нос. – Ведь вся эта группа русских со мной на одном самолете летела…
– Вы с ними в самолете что, общались? – Я поспешил ликвидировать теперь уже свои сливочные усы.
– Нет, слышала, конечно, что они русские, но не разговаривала. Не в этом дело…
– Не в этом, а в том, что этот Владимир Николаевич тоже прилетел из Ниигаты, как приплыла оттуда наша с вами Ирина, да?
– Именно! – Она ткнула все тем же младенческим перстиком в воздух перед собой.
– А что, ваша «наружка» их ниигатских контактов не зафиксировала, что ли?
– Не было такой информации. Но я же сказала, мы там за ней не круглосуточно смотрели…
– Понятно… – Мне нужно было что-то срочно решать, потому что вся эта связывавшаяся воедино ниигатская мозаика на хоккайдской земле мне определенно была не по душе.
– Я сейчас отзвоню своим. – Она взялась за свой мобильник. – Попробую навести справки об этом Владимире Николаевиче. Вы фамилию его случайно не запомнили?
– Да не сказал он своей фамилии! Вы же знаете русских – они имя с отчеством назовут, и все! Считают, что этого вполне достаточно! То ли дело мы, японцы…
– Да уж мы сразу фамилию выкладываем, – буркнула она и деловито защелкала большим пальцем правой руки по наборной клавиатуре своего сотового.
Я огляделся вокруг: народ продолжал имитировать приятное времяпровождение в белоснежно-изумрудно-шоколадных интерьерах «Старбакса», за окном уже совсем стемнело, и главным источником света в полумраке кафе оставались залитые светом гигантские витрины бутика «Бенеттон» напротив.
Было уже почти семь, но управление все еще копошилось и шевелилось огромным муравейником. Я иногда, когда мозги мои не загружены иной, более интеллектуальной работой, задумываюсь (мой друг Ганин не преминул бы выразиться поизящнее: «Иногда я часто думаю…»), что было бы, если бы вся эта возня за столами и беготня по этажам на пару часов замерла, если, скажем, в семь часов понедельничного вечера здесь никого бы уже не было, как, например, в окружающих здание управления компаниях, фирмах и учреждениях. Земля перестала бы крутиться или нет – если не вокруг монументального Солнца, то по крайней мере вокруг своей осиной оси? Тот же Ганин в случае таких вот моих виртуальных изысканий, которыми я имею глупость с ним время от времени делиться, всегда вспоминает-напевает дурацкую советскую песенку, где лирический герой – самоуверенный эгоцентрист и самовлюбленный пижон без страха и упрека – заливается: «А без меня, а без меня река бы току не давала» и что-то в таком же оптимистическом духе, включая наглый рефрен, что все вообще бы здесь рухнуло, «когда бы не было меня», то бишь его, золотого-бриллиантового. Ганину особенно нравятся в этой картине слова о том, что «без меня», то есть без него, «здесь ничего бы не стояло». Но при этом записной скабрезник Ганин уверяет, что вообще-то как раз эти слова «здесь ничего бы не стояло, когда бы не было меня» должна петь женщина, а не мужчина, потому как если их, как и всю эту песнь песней, поет мужик, то это не про него, Ганина – гетеросексуала по природе и мачо по натуре, и он разделять авторскую позицию в данном вопросе не намерен ни под каким идейно-эстетическим соусом.
Ну да бог с ними – и с рекой, то дающей, то не дающей (ток, я имею в виду), и с физиологом Ганиным, вопрошающим: «Кто он такой, этот Ток?» У меня же всегда на душе становится как-то неуютно и прохладно, стоит мне представить наши комнаты, коридоры и лифты пустыми и спокойными. Если все это шуршание и шелестение прекратится, то, я уверен, если небо и не рухнет на землю, то трава уж точно расти не будет и, следовательно, коню не на чем будет валяться. Нам, на Хоккайдо, конечно, полегче сейчас, чем токийским или осакским ребятам, крутящимся безумными белками в ненавистных колесах за ту же зарплату. Хотя остров у нас огромный – все-таки второй после Хонсю, народишку здесь проживает всего пять миллионов, и это из почти ста тридцати всего японского населения. Более того, чуть меньше половины хоккайдцев кучкуются в Саппоро и налипших на него где-то доброкачественными, где-то злокачественными опухолями пригородах, как вон та же сегодняшняя сонная Энива, соединяющая Саппоро с Читосэ, но сама по себе никакой ценности не представляющая.
Когда десять лет назад лопнул-хлопнул мыльный пузырь нашей хваленой экономики, экологически и демографически везучие хоккайдцы сильно пострадали финансово. Остров еще с 1860-х, когда сюда с юга прибыли первые колонизационные отряды, был для остальной Японии страшно тяжелой бюджетной обузой. Но до начала 1990-х деньги из Токио исправно вбухивались в так называемое «освоение» Хоккайдо огромные. Можно сказать, что весь трудолюбивый Хонсю пыхтел-потел над изготовлением лучших в мире машин, станков и телевизоров только для того, чтобы любимый Хоккайдо спал спокойно, и видел сны, и зеленел по весне, и золотел по осени.
А теперь весь этот парадиз закончился: уже который год Токио скуп на дотации; что ни день, то разоряется десяток-другой хоккайдских компаний, живших до этого исключительно на донорские подачки с Хонсю; народ беднеет на глазах, и многим становится страшновато за свое будущее – как в криминальном, так и в финансовом плане. В криминальном – преступность растет как снежный ком, катящийся под воздействием неумолимой Ньютоновой силы по склону нашей главной хоккайдской достопримечательности – спящего вулкана Сёвасиндзан, близнеца Фудзиямы. Когда нашим согражданам не надо было беспокоиться о завтрашнем дне, все чинно улыбались, кланялись и бросали окурки в урны. Теперь же не до точности попадания окурками в эти самые урны, которых вдобавок почему-то стало намного меньше. Теперь народец, которому по-прежнему хочется не просто кушать, но кушать сытно и вкусно, и которому глубоко безразлично, чего такого «мыльного» лопнуло в нашей экономике, ворует все подряд. Кражи и вооруженные налеты на дежурные магазинчики и банковские автоматы участились до такой степени, что начальству пришлось создавать круглосуточный штаб по контролю над ростом уличного бандитизма. Причем ладно это безмозглая молодежь забавлялась бы – побалуются ребятки пяток лет, потом столько же отсидят и в конце концов угомонятся и шелковыми будут – хоть пояса для кимоно из них шей. Ан нет, и сорока-, и пятидесятилетние мужики, потерявшие работу, а вместе с ней любовь и уважение своих домашних, напяливают на свои глупые физиономии хирургические марлевые маски или те же черные ажурные чулки, зажимают в нетвердом кулаке мясницкий нож или китайский пластмассовый муляж пистолета и идут выбивать из тщедушных ночных продавщиц круглосуточных магазинов несущественную мелочь.
Действительно, магазинные кражи и даже взломы банковских автоматов особых барышей не приносят, да и разыскать этих незадачливых «десперадо» особого труда для нас не составляет: везде же видеокамеры установлены, да еще и по нескольку штук, так что марля и колготки спасают их далеко не всегда. Надежнее и во сто крат прибыльнее спокойненько укокошить кормильца или кормилицу ради получения страховки. В лучшие годы страховые компании, специализирующиеся на так называемом «страховании жизни», у нас процветали: оставаясь по сути своей вампирами-кровососами, они, выпендриваясь друг перед другом, устанавливали высоченные потолки страховок на случай, скажем, «досрочного ухода из жизни» – предлагали по тридцать-пятьдесят миллионов иен, то есть до полумиллиона долларов. И раньше это для них было абсолютно безопасно, потому как эффективная, по самоуверенным, точнее – самоуспокаивающим, утверждениям наших бесчисленных премьеров, экономика обеспечивала народу сытую и размеренную жизнь, «досрочно» расставаться с которой как-то никому не хотелось, так что все эти бессчетные миллионы оставались на бумаге и в карманах дракул-страховщиков.
Но те сладкие времена ушли – ох как не хочется говорить: безвозвратно! – и нынче многие местные женушки смотрят на своих мужей как на источник дохода в прямом, физическом смысле. Беззаботный Ганин все время шутит по этому поводу: дескать, «могу продать свое здоровье, но лучше мужнино продать». Вот они и продают то, что продать «лучше»: в дело идут и мышьяк, и стрихнин – росла бы у нас цикута, и цикуту бы использовали… Вся эта женская любовь в момент улетучивается, стоит главе семейства потерять работу и перестать приносить домой в клювике. И где те пуленепробиваемые клятвы у наших синтоистских и буддистских аналоев в любви и покорности?! Обещанная «любовь до гроба» им, гробом, и заканчивается. Доказать же то, что любезная супруга помогла своему не менее любезному мужу, как Ганин обожает выражаться, «сыграть в телевизор» (потому что практически каждый такой случай потом неделями мусолят охочие до чужой крови телевизионщики, невольно давая полезные инструкции будущим мужеубийцам), для нас из года в год становится все труднее и труднее. А если мы всем управлением будем дружно, подобно миллионам наших цивильных, но, как я только что заметил, не всегда цивилизованных сограждан, ровно в шесть оставлять рабочие места и покидать свой муравейник, солнца и светила точно остановятся, и нас всех спалит тогда жестокий и беспощадный «жар тела».
Первым делом я заглянул в китайский отдел: столы Ина-гаки и Хасегавы пустовали, на них ничего примечательного, кроме банальных компьютеров и стопок бумаг, не было, и я поспешил под всеобщее хихиканье выложить коричневое содержимое своего отарского пакетика. Затем я прошел к себе, отзвонил Ивахаре и сказал ему, что, если завтра от них кто-нибудь по делам – или без дела, такое у нас иногда бывает – будет в Саппоро, он сможет забрать «краун» на «гранд-отельской парковке». После этого я подошел к Нисио: старик с кем-то разговаривал по телефону, хитрые глаза его источали елей, а из мудрых уст вытекал мед комплиментов и традиционных шуточек. Полковник кивнул мне на кресло перед столом, и не успел я усесться в него, как он уже осторожно уложил трубку на аппарат и пристально посмотрел на меня:
– Ну как тебе, Такуя, капитан Мураками?
– Да ничего, Нисио-сан. – Меня голыми руками не возьмешь и палец мне в рот не положишь. – Нормальный мужик…
– Да? – спокойно переспросил давно привыкший к достойному отпору с моей стороны Нисио.
– Да, думаю, сработаемся, – продолжил я в том же ключе. – Проблем не предвижу…
– А что, ты полагаешь, работа все-таки будет?
– У них в Ниигате, как она… он мне сказал, есть подозрения, что во взаимоотношениях этой Ирины со своим мужем не все в порядке. Поэтому понял, к сигналу о свертке они отнеслись более чем серьезно. Так что по крайней мере пару дней потрудимся.
– А что она… он про этого ее Катаяму говорит? – Нисио ничтоже сумняшеся подхватил навязанные мною правила игры.
– Автомобильный делец, возит наши старые машины на Сахалин, там продает, имеет навар…
– Обычное, значит, дело?
– Обычное.
– К чему можно прицепиться?
– Только к обратному билету.
– Как она сама объясняет эту неувязку? – Тут Нисио неожиданно промахнулся в нашем взаимном пикировании.
– Он или она? – Я не собирался прекращать, как это называет Ганин, «стебать» полковника.
– Ирина, – опять достойно проглотил мою эскападу Нисио и вернулся в начальное русло.
– Я ее пока этим вопросом не порадовал.
– Когда ты это сделаешь?
– Не решил еще. Посмотрим, что она будет сегодня вечером делать. Не может же такая женщина в одиночку проводить понедельничный вечер, тем более в большом городе.
– Полагаешь, будут контакты?
– Чувствую…
– Хорошо. Я побуду тут до девяти, потом поеду домой, – кашлянул Нисио. – У тебя какие планы?
– Подожду тоже пару часов. Мураками должна… должен подойти. Он, оказывается…
Сообщить Нисио о том, что Аюми училась в одном университете с нашими утонченными юбилярами Инагаки и Хасегавой, я не успел: как это обычно бывает, на самом интересном месте в разговор вмешался мой сотовый, из которого раздался уже слышанный недавно вопрос:
– Минамото-сан?
– Что, руку поднять, Мураками-сан?
– Смотря на кого, – без промедления парировала мой ехидный выпад невидимая Аюми.
– Ну за этим в нашей работе дело не станет…
– Минамото-сан, если вас не затруднит, подойдите, пожалуйста, в гостиницу, – вполне серьезным и даже, как мне показалось, встревоженным тоном попросила Мураками.
– Что-нибудь случилось?
– Ничего фатального, но у нашей с вами подопечной свидание в лобби… Она сейчас встречается…
– Бегу! – Зачем мне все эти заочные пересказы: ведь не зря учит мудрый Ганин: лучше один раз увидеть и пощупать, чем сто раз услышать и остаться ни с чем.
К гостинице я подлетел через три минуты, успев попросить оставшегося в полном недоумении Нисио подослать туда на всякий случай еще парочку свободных ребят. Центральным входом я, разумеется, не воспользовался, а быстро прошел через здание стоянки мимо брошенного на произвол судьбы отарского «крауна» и подобрался к лобби через боковой выход у лифтов. Я оглядел как лобби, так и отделенное от него цветочным барьером кафе и вдруг увидел, что из-за дальнего столика поднимается недавний «пыльный» русист из Читосэ и направляется к выходу, оставляя за тем же столиком знакомый изящный силуэт сидящей спиной ко мне Ирины Катаямы. Вспоминать имя-отчество этого неприглядного сибирского гостя Саппоро я даже не пытался: он в Читосэ представился, но я пропустил это представление мимо ушей, потому что в тот момент мои мозги и некоторые другие части тела были заняты мыслями о моей давней знакомой Наташе Китадзиме и ее хорошем знакомом Олеге Валерьевиче, чьи имя-отчество я теперь долго не забуду.
Решение нужно было принимать срочное: Мураками нигде видно не было, «наружный» сержант нервно мял грязными от типографской краски пальцами свою несчастную газету, стреляя глазами то на оставшуюся Ирину, то на ее уходящего, как осенняя натура за окнами, неожиданного визитера, и зрения его на меня уже не хватало. Орать ему через весь зал, чтобы он спокойно отправлялся пасти «пыльного» и что с Ириной я его прикрою, было бы с моей стороны, по крайней мере, опрометчиво, а бежать за русистом самому – невозможно, поскольку расстояние от меня до центральных дверей, к которым он направлялся, составляло никак не менее сотни метров, и за то время, как я их преодолею, Ирина успеет оглянуться несколько раз. Меня успокоила только мысль о том, что я знаю, в какой гостинице искать этого русского: названный Наташей отель «Альфа» отсюда в двух остановках метро или пятнадцати минутах семенящей рысцы, так что деться он в ближайшие часы никуда не должен. Вряд ли в таком дрянном костюме и при таком помятом жизнью лице он пойдет сейчас кутить в какой-нибудь ресторанчик в развеселом квартале Сусукино, находящемся, впрочем, как раз на полпути от «Гранд-отеля» к «Альфе».
Я нажал на сотовом кнопочку перенабора последнего беспокоившего меня номера, и после одного только гудка из трубки раздался звонкий шепот ниигатской капитанши:
– Вы уже здесь, Минамото-сан?
– Я – да, а вот вы где?
– Я в телефонной кабинке слева от центрального входа… Вернее, если вы внутри, то справа… Справа от входа… Вы за этим русским никого не послали?
Я пригляделся к трем полутемным, укрытым раскидистыми пальмами в толстенных кадках телефонным кабинкам со стеклянными дверками и не без труда в крайней левой из них разглядел Мураками, державшую у левого уха трубку телефонного автомата и прижимавшую к правому свой мобильный.
– Некого посылать. У «наружки» приказ пасти только Ирину. – Я покосился на продолжающего изучать прессу паренька. – Да и ни к чему это…
– Уверены? – недоверчиво спросила Аюми.
– Мы же знаем, где он остановился.
– Хорошо. Что будем делать?
– Пройдите по коридору налево, до выхода на Привокзальную улицу. Там слева, перед выходом, кафе «Старбакс», зайдите в него, а я обойду гостиницу вокруг, чтобы в лобби не светиться, и к вам присоединюсь. Понятно?
Она не удостоила меня ответом, а лохматой каштановой мышкой выскользнула из кабинки и по стеночке поковыляла на своих двоих по широкому коридору в заданном мной направлении. Мне же пришлось дать полный назад, еще раз полюбоваться на отарский «краун», обогнуть здание гостиницы по дальнему маршруту, поскольку ближний пролегал как раз мимо широченных окон гостиничного кафе, у одного из которых продолжала сидеть Ирина.
Свободных мест в «Старбаксе» оказалось неожиданно мало для банального понедельничного вечера. Бездельничающая молодежь и одинокие сорокалетние дамы, отработавшие в офисах первый рабочий день недели, делали вид, что наслаждаются экзотическими для Японии смесями кофе, какао, сливок, молока и прочих чуждых японскому желудку ингредиентов. Мураками успела, правда, запрятаться в дальний уголок, где оккупировала единственный остававшийся свободным четырехместный столик. Когда я, запыхавшийся и несколько выбитый из колеи, подошел к ней, она стрельнула своими острыми глазками поверх моей головы, нацелившись на длинное светящееся меню над раздаточной стойкой, что заставило меня изменить курс на девяносто градусов и купить два картонных стакана «кофе мокко», чтобы хоть чем-то оправдать наше с ней присутствие в данном заведении.
– Спасибо. – Она приняла из моих рук огненный стакан с курчавой шапкой белоснежных взбитых сливок, присыпанных шоколадной корицей. – Ой, горячий какой!…
– Что случилось? – Я поставил свой стакан на стол, поскольку пить такой горячий кофе не привык.
– Все случайно получилось. – Мураками бесстрашно отхлебнула обжигающий напиток, вследствие чего на верхней губе у нее образовались беленькие, в коричневую крапинку усики, которые, надо признаться, ей удивительно шли.
– А именно? – Я протянул ей пакетик бумажных салфеток. – Что получилось?
– Я пошла к вам, в управление, Инагаки-куна и Хасегаву-куна поздравить. – Она похлопала по висящей на спинке стула сумке и только после этого стерла с губы свои сливочно-коричные усы. – Вышла в коридор, и тут ее дверь открылась, прямо передо мной, она вышла и к лифтам пошла. То есть туда же, куда и я…
– Вы в Ниигате с ней встречались?
– Нет, в лицо она меня не знает, поэтому я с ней на лифте поехала. Как из лифта мы вышли, она в кафе направилась, а я в телефонную кабинку залезла – оттуда все прекрасно видно…
– Да уж… Зато вас там разглядеть было проблематично. – Я отдал дань ее маскировочно-камуфляжным способностям.
– Стараемся…
– И?
– Сначала она села за столик одна, а Владимир Николаевич подошел через пару минут…
– Владимир Николаевич?
– Да, Владимир Николаевич. Вы что, забыли уже, Минамото-сан? Нас же сегодня в Читосэ с ним познакомили!
– Да там нас много с кем знакомили… – Вот это память у умненькой Аюми! – Разве всех упомнишь!…
– Всех – нет, а вот Владимира Николаевича я запомнила сразу. – Она опять, на этот раз осторожно, чтобы не проводить при помощи моих салфеток повторных эпиляционных операций на верхней губе, отхлебнула свою «мокку».
– Чем же он вам так приглянулся?
– Да видом своим… Уж больно на наших убогих клерков похож… Пыльный какой-то…
– Что вы говорите… – Нет, она определенно не просто продолжала мне нравиться, а продолжала нравиться все больше и больше. По крайней мере, за словом в карман своих широченных штанин она не полезет, а для меня в женщине это – после экстерьера, разумеется, – второе дело. – Согласен с вами, Мураками-сан, вид у него действительно пыльный…
– Ну вот… – она проглотила и «мокку», и мой непрямой комплимент. – Он к ней подсел, просидели они не больше пяти минут. Конец беседы вы уже застали…
– Он что-нибудь ей передал?
– По-моему, нет. Я хорошо видела их обоих… Если бы он ей или она ему что-либо передала, я бы увидела.
– Что они делали?
– Кофе пили. Как только он пришел, она сразу же заказала кофе. Два кофе… Им тут же его подали, он как-то сразу залпом свой выпил… Даже сливки наливать не стал. – Она покосилась на свой наполовину опустошенный картонный стаканчик, по внутренним стенкам которого сползала коричневая пена.
– Да уж, за счет дамы мог бы и сливок себе плеснуть… – Я автоматически глянул на свой стаканчик с «моккой», все еще прикрытый шапкой взбитых сливок.
– Точно, за счет дамы, потому что ни платить за него, ни даже денег ей предлагать, насколько я смогла разглядеть, он не стал… То есть типичный джентльмен…
– Что бы это все могло значить, по-вашему? – Я подул на свой наконец-то соизволивший остыть якобы европейский коктейль из кофе, какао и сливок с корицей и отважился отхлебнуть глоток.
– Как что! – Мураками протянула мне мой пакетик с салфетками и детским указательным пальчиком показала мне под нос. – Ведь вся эта группа русских со мной на одном самолете летела…
– Вы с ними в самолете что, общались? – Я поспешил ликвидировать теперь уже свои сливочные усы.
– Нет, слышала, конечно, что они русские, но не разговаривала. Не в этом дело…
– Не в этом, а в том, что этот Владимир Николаевич тоже прилетел из Ниигаты, как приплыла оттуда наша с вами Ирина, да?
– Именно! – Она ткнула все тем же младенческим перстиком в воздух перед собой.
– А что, ваша «наружка» их ниигатских контактов не зафиксировала, что ли?
– Не было такой информации. Но я же сказала, мы там за ней не круглосуточно смотрели…
– Понятно… – Мне нужно было что-то срочно решать, потому что вся эта связывавшаяся воедино ниигатская мозаика на хоккайдской земле мне определенно была не по душе.
– Я сейчас отзвоню своим. – Она взялась за свой мобильник. – Попробую навести справки об этом Владимире Николаевиче. Вы фамилию его случайно не запомнили?
– Да не сказал он своей фамилии! Вы же знаете русских – они имя с отчеством назовут, и все! Считают, что этого вполне достаточно! То ли дело мы, японцы…
– Да уж мы сразу фамилию выкладываем, – буркнула она и деловито защелкала большим пальцем правой руки по наборной клавиатуре своего сотового.
Я огляделся вокруг: народ продолжал имитировать приятное времяпровождение в белоснежно-изумрудно-шоколадных интерьерах «Старбакса», за окном уже совсем стемнело, и главным источником света в полумраке кафе оставались залитые светом гигантские витрины бутика «Бенеттон» напротив.